Гражданская 005 - 26 Сентября 2024 - Персональный сайт

Главная » » Гражданская 005

02:51

Гражданская 005

***

===

13.
От Лауры я ушел только утром, когда она еще спала. Мы провели чудную
ночь... Лаура была и милой, и ласковой, и страстной... Однако, проснувшись,
я понял, что она не стала мне от этого ближе. И все же я покинул ее,
пребывая в отличном расположении духа.
В машине я позвонил домой. Патриция не возвращалась, и, по мнению
Кэтти, искать ее следовало у Скотта.
В этот еще ранний час я добрался до клиники Рикардо без проблем.
Оттуда, расспросив дежурного полицейского, свернул на дорогу, ведущую к дому
Скотта.
Окруженный высоким забором с колючей проволокой, дом оказался и в самом
деле огромным: трехэтажным, напоминающим крепость, с балконами в виде
башенок, и утопающим в зелени парка.
-- Назовите свое имя, -- попросил охранник, скрывающийся за решетчатыми
воротами.
-- Морис де Санс.
-- Ожидайте, -- обнадежил он.
Ждать пришлось долго. Ворота отворились не менее чем через полчаса, и
все тот же охранник предложил подождать господина Скотта в беседке. Все это
немного озадачило -- у своего давнего приятеля я вправе был рассчитывать на
более радушный прием. И снова прошло минут двадцать, прежде чем я увидел
вышедшего ко мне из дома высокого моложавого господина. Впрочем, я почти
сразу узнал в нем Вильяма. Он по-прежнему был спортивен, строг, а седины не
было и вовсе.
Скотт подошел, сдержанно пожал руку... Нет, годы не пощадили и его,
только теперь понял я. Его истинное лицо, постаревшее, пряталось за маской
грима. Остались лишь глаза, зеленовато-карие, и их испытующий, пронзительный
взгляд.
-- Рад тебя видеть, -- отчеканил Скотт.
-- Глядя на тебя, этого не скажешь, -- заметил я.
-- Будь снисходителен к банальной человеческой зависти. Мне шестьдесят
четыре, а тебе по-прежнему тридцать два, и ты стоишь предо мною живым
напоминанием о навсегда ушедшей молодости.
Объяснение, такое простое и убедительное, смутило и обезоружило меня, и
я, право, не знал, как вести себя дальше. Скотт пришел мне на выручку.
-- Ты хотел увидеть дочь? Патриция здесь... Еще рано, она спит.
-- Я могу подождать ее?
-- Разумеется. Зайдешь в дом? Нет? Как хочешь... Извини, мне пора в
клинику.
Скотт быстро ушел. Через несколько минут из гаража выехала машина...
Не буду скрывать, теперь я только обрадовался, что остался один.
Это было необыкновенное утро, вернее будет сказать, таким оно мне
запомнилось -- первое утро новой жизни... Предвосхищая погожий день, ветер
разогнал облака, попрятав их по самым затаенным уголкам ослепительно
голубого неба, где царствовало солнце, ранящее глаз, но нежное своим
дыханием... "Боже, как прекрасен этот мир, и он снова со мной"..., --
подумал я и в который раз за это утро приготовился к ожиданию.
Около восьми утра в парк вышла молодая женщина в костюме для тенниса и
почти бегом направилась в мою сторону.
-- Здравствуйте, -- приблизившись, поздоровалась она. -- Вы и есть
мой... Морис де Санс.
Да, так оно и было -- она запнулась, едва не назвав меня отцом, но
потом произнесла мое имя. Она принялась с любопытством разглядывать
нежданно-негаданно объявившегося папочку, что-то ее не устроило, я думаю,
неприличный возраст, но так или иначе, а в голосе ее уже чувствовалась
разительная перемена:
-- Я Патриция...
-- Уже догадался, -- чувствуя, что волнуюсь, быстро сказал я, в свою
очередь, с не меньшим интересом всматриваясь в повзрослевшую дочь.
В ней было больше от отца, нежели от матери. Немного скуластое лицо,
правильный прямой нос, красиво очерченный рот и кошачьи глаза -- и разрез, и
миг, когда они смотрели, прищурившись, оценивая собеседника. Однако бюст
нимфы, ноги, которым позавидовали бы все парижские манекенщицы, и золотистые
пышные волосы, вьющиеся локонами вокруг шеи -- это уж точно было от
Элизабет.
-- Я очень похожа на вас, мсье Санс, -- словно прочитала мои мысли Пат,
-- и нос, и рот, и глаза, все твое...
-- В женском варианте я получился неплохо, -- как-то вяло пошутил я.
Разговор не складывался. В сущности, если не считать тех вырванных из
контекста жизни тридцати лет, предо мною стояла почти ровесница. Очевидно,
понимала это и Пат.
-- Вильям очень ждал тебя, кажется, вы были дружны, -- наконец сказала
она.
Я, уже повидавшись со Скоттом, усомнился, что Патриция искренна,
и одновременно насторожился: что-то в ее словах, интонациях не понравилось
мне.
-- Прости, ты и Вильям?.. -- не договорил я.
-- Какая чушь эти предрассудки, ...Вильям интересный и сильный мужчина,
-- подтвердила мои худшие опасения Пат, обворожительно улыбнувшись... --
Кстати, вот и его дочь.
Выбежавшая из дома девушка, в таком же, как и Пат, белоснежном костюме,
заметив нас, помахала рукой в знак приветствия...
-- Пойдемте, -- потянула меня Пат, -- я вас познакомлю, она моя лучшая
подруга.
Дочь Скотта была младше Патриции, немного выше ее ростом, с огромной
копной падающих на глаза жестких темно-каштановых волос и крупными чертами
лица, со спортивной, но отнюдь не хрупкой фигурой, и тонкой девичьей шеей.
-- Элен, -- когда мы встали друг против друга, протянула она мне руку и
одарила улыбкой.
Есть женщины, которых лишь отчасти можно назвать красивыми, но чьи
колдовские чары таятся в чем-то порой неуловимом. У Элен были волшебные
глаза, сводящие с ума, бездонные, синие, словно сапфиры в обрамлении короны
фантастически длинных ресниц, подаренных ей от рождения самой Венерой. И
еще, наверное,-- пухлые губы, словно жаждущие поцелуя.
-- Элен, -- повторил я за ее голосом, будто пораженный молнией.
Она о чем-то спросила -- я кивнул.
Она что-то сказала -- я ответил "Да".
Но затем Патриция напомнила Элен, что они собирались играть в теннис.
Элен, виновато улыбнувшись мне, сказала:
-- Надеюсь, мы еще увидимся, -- и убежала к корту неподалеку.
-- Вы подождите меня, я скоро. Вместе уедем домой, -- обронила
Патриция, не поднимая глаз, и ушла вслед за подругой.
Мне снова пришлось ждать. Но прошло двадцать минут, полчаса, час. Элен
и Пат, ни в чем не уступая друг другу, увлеченно играли... И я почувствовал
себя лишним...
Вернувшись домой без Пат, я проспал весь день. Вечером едва заставил
себя разомкнуть отяжелевшие веки, вставать не хотелось. Украдкой подбиралась
черная депрессия. Пытаясь избежать ее плена, я отправился в душ, и, хотя
пробыл там, наверное, с час, помогло мне это мало. Потом спустился в
столовую.
Кэтти подала ужин. Я спросил о Гарольде.
-- Он умер... двадцать лет как, -- ответила Кэтти равнодушно и
спокойно, что в общем было нормально -- прошло столько времени, и все же ее
тон неприятно резанул слух.
-- Филидор не обещал заехать? -- я говорил, будто автомат.
-- Нет, мсье... Мсье, после ужина я вам больше не нужна, сегодня я буду
ночевать у дочери, она живет в соседнем квартале...
Кэтти волею судьбы стала экономкой этого дома, здесь же она и жила,
впрочем, в одном лице она была и кухарка, и прислуга...
-- Нет, не нужны... А Симпсоны? -- перебирал я в памяти всех, кого знал
раньше.
-- Мадам Симпсон в полном здравии, а ее муж... -- запнулась она.
-- Умер?
-- Однажды он не вернулся с утренней пробежки, его нашли в сточной
канаве мертвого, говорят, его сильно ударили кулаком в грудь, и оттого
остановилось сердце...
К еде я почти не притронулся, отпустив Кэтти, просидел так, бесцельно,
до полуночи, затем вышел в сад. Нашел беседку... ту самую...и захотелось
завыть по-волчьи на луну, протяжно, громко, излить всю тоску, всю грусть.
"Неужели один?!... -- это было чувство человека, потерянного в
безвременье, теперь вокруг меня были люди, для которых не было меня...
Никого рядом... Никого, ни малышки Пат..., Пат, теперь женщина, станет ли
она мне по-настоящему дочерью, ни Филидора -- единственного друга -- потому
что между нами пропастью обрушилось время, ...ни Скотта..., а разве знал я
его? И нет Элизабет... Бедная Лиз, как вымолить у тебя прощение... А ты где,
мой отец, суровый старик, успокоилась ли твоя душа..., почему я вспомнил о
тебе? Не потому ли, что мне так плохо?.. О, как я мучался...
Наверное, быть волком проще. О, если бы я был волком!.. Но я был
человеком, ведь только человек может истязать самого себя, словно ему это
необходимо, как глоток чистого воздуха, когда спирает грудь.
У меня не было ни цели, ради которой бы стоило жить, ни близких людей,
которым я был бы необходим, ни друзей... И даже мир перевернулся за эти
тридцать лет. Я вернулся в дом. Включил телевизор. Транслировали
пресс-конференцию премьер-министра. Премьер -- мужчина лет пятидесяти с
холеным лицом -- производил двоякое впечатление. Он то отвечал с
достоинством, порой слишком резко и коротко, то буквально расшаркивался,
жалко и униженно. Я не мог понять почему, до тех пор, пока камера несколько
раз не показала тех журналистов, которые задавали ему вопросы. Тогда я
выругался и выключил телевизор. Как просто все объяснилось: свое достоинство
он показывал лишь нам -- ЛЮДЯМ; с мутантами, а их в пресс-центре было
поменьше, он говорил иначе...
Взяв машину, я помчался по пустынным улицам города. Мне было
безразлично куда. Я несся снедаемый отчаянием, несся, не видя перед собой
дороги.
Когда я наконец нажал на тормоза и медленно вылез из машины, то
неожиданно для себя узнал бар, куда тридцать лет назад так же случайно
забрел и наблюдал действие... Вы должны помнить ту ночь, как все тогда
обернулись, лишь ОН вошел; как разом все смолкли, проводили долгим взглядом
до стойки... Разве мог я предположить тогда, что окажусь в его шкуре.
Они нанизали меня на взгляды. Двухголовые, циклопы, трехглазые и
прочие, прочие, прочие....Я был здесь один из людей, и потому, храня в
памяти события дней минувших, ждал, когда все повторится, но уже со мной в
главной роли. Мина замедленного действия -- вот весьма точное определение
моего состояния в тот момент.
Я затылком почувствовал, как сзади кто-то подошел ко мне...
И мина взорвалась...
С разворота я нанес удар такой силы, что господин, принявший его на
себя, отлетел на несколько метров, как в лучших ковбойских фильмах... Но это
был всего-навсего бармен, и такой же, как я -- просто человек.
Никто в баре не шевельнулся. Ни словом, ни делом не выказав что-либо в
мой адрес. Но даже эта ошибка не охладила мой пыл.
Я ринулся к ближайшему столику, опрокинув его, а заодно и стул, на
котором сидел циклоп, затем другим стулом швырнул в двухголового, и только
хорошая реакция спасла его от увечья; перевернул еще стол, еще пару стульев.
Мутанты постепенно вставали со своих мест, однако никто, никто не набросился
на меня. Я дышал часто, словно только что взбежал на сотый этаж небоскреба,
медленно обводя всех бешеным взглядом; освободился от душившего меня
галстука и наконец заметил кого-то очень похожего на Франсуа. Два шага --
и... и я не смог ударить его... моя правая рука стала ватной, наверное, в
сантиметре от его лица, ватной -- и сразу же свинцовой, и непослушно упала
вниз. А затем бессильно повисла и левая... Будто ушат холодной воды...
Я растерянно и беспомощно посмотрел вокруг. Меня окружала не
враждебность -- холодная надменность.
-- Уроды... монстры, -- защищая свое самолюбие, как можно
хладнокровнее, произнес я. Меня не тронули, они и не собирались этого
делать, эти прилично, со вкусом одетые господа, глядевшие в мою сторону,
словно я был червь -- кажется, так сказала Лаура. Они дали мне уйти, даже не
попытавшись проучить или задержать зарвавшегося "плебея".
Я приехал к Лауре. Позвонил в дверь. Лаура вышла в тоненьком халатике,
с растрепанными волосами.
-- Прости, ты уже спала...
-- Я всегда рада тебя видеть, -- отвечала она и, уверен, была искренна.

***

===

14.
Лаура полулежала на боку, опершись на локоть, чуть откинутая простыня
открывала ее по-женски слабые плечи и грудь, все-таки очень красивую,
полную, правильной формы, и лишь немного отвисшую... Ее пальцы коснулись
моей щеки, губ, шеи...
-- Ты хорошо сохранился, милый, --прошептала она с грустью. Увы, я
догадывался о ее причине. Лауре было сорок шесть, и выглядела она на сорок
шесть, и знала это. Может быть, проникшись к ней жалостью, может быть,
почувствовав ее более чем теплое ко мне отношение, а может быть, потому, что
надоело лгать, я поведал ей обо всем.
Она слушала с широко раскрытыми от удивления глазами, если речь
заходила о мутантах -- хмурилась, и во время рассказа по-детски боялась за
меня... Когда я закончил свою историю, она прильнула ко мне всем телом и
покрыла поцелуями лицо и грудь.
-- Морис, ...не бросай меня, Морис... Не оставляй меня, прошу тебя,
Морис. Мне очень хорошо с тобой, милый, родной, Морис... Не бросай меня,
прошу.
Ее тихий голос звучал, словно молитва. Но что я мог поделать с собой?
Вряд ли я сумел бы пересилить себя, ответить ей взаимностью. Не судите меня
строго. Я не давал ей пустых обещаний и клятв. Она была лишь отдушиной в
этой второй моей жизни. Нет, ничего я не испытывал к женщине, наверное,
любившей меня. Ведь если женщина в сорок шесть еще говорит о любви, значит,
это действительно серьезно, а она тогда, заглянув в мои глаза, спросила:
-- Ты любил Элизабет?
-- Не знаю, -- отвечал я, -- она была красивой... Ты спрашиваешь, любил
ли я ее... -- я задумчиво потер лоб...
Но Лаура вдруг вздрогнула и, кажется, обратилась в слух. Я ощутил, как
забилось ее сердце.
-- Лаура! -- встревожился я.
-- Нет, нет... ничего, все в порядке, -- она постаралась меня
успокоить. Но голос ее дрожал:
-- А Патриция,.. ты веришь в то, что она станет тебе дочерью?
Я не знал, что ответить, и пауза затянулась. Я думал о Пат; о том, как
велико наше внешнее сходство, что она единственный родной мне человек, что
помню ее еще ребенком... что чувствую себя ее отцом. И мучался сознанием,
что слишком все поздно, бессмысленно, бесполезно.
-- Роберто,-- на выдохе сказала Лаура, -- он возвращается.
Я смолк. А затем сквозь зубы -- в памяти еще были свежи обстоятельства
нашей с ним встречи -- спросил:
-- Надеюсь, нет необходимости, чтобы я ушел?
-- Нет, нет, останься,-- поспешно сказала Лаура, прижимаясь ко мне
крепче прежнего.
Лаура не ошиблась. Но прошло еще десять минут, прежде чем мы услышали,
что пришел Роберто. И, хотя он тотчас удалился к себе, сон отлетел прочь. До
утра мы не сомкнули глаз. Что до меня, -- мешал не страх, неясное
беспокойство, скверное предчувствие, а, как подсказывал мой жизненный опыт,
оно не всегда обманывало.
Я ушел на рассвете. Через бульвар, напротив, стоял газетный киоск, за
газетами я сразу и отправился; на полпути затылком почувствовал чей-то
взгляд, стремительно оглянулся -- следом шел Роберто. Да, он был слеп, но он
явно вел меня, его способность обходиться без зрения поражала. Купив
утреннюю прессу, я отошел
к витрине магазина, за киоск, наблюдая за сыном Лауры. Роберто на
минуту остановился, будто принюхиваясь. "Словно собака по следу",-- пришло
на ум сравнение. И вдруг он уверенно двинулся на меня.
"Только этого еще недоставало", -- разозлился на него я, быстро пересек
бульвар и уже сел в машину, когда Роберто нагнал меня.
-- Не уезжайте, я не причиню вам вреда.
Я захлопнул дверцу, но ничего не сделал, чтобы уехать.
"Что ж, послушаем, какого черта ему надо."
Его гордо вскинутая голова была повернута куда-то в сторону, что,
конечно же, ему нисколько не мешало.
-- Мсье, прошу вас, мне неприятно ваше присутствие в моем доме... --
произнес все тот же, без малейших интонаций, голос.
-- Разве это только ваш дом? -- он раздражал меня, его невидящие глаза,
безгубый рот, и этот голос, -- Я не намерен...
Он перебил меня:
-- Вы причините ей только боль... Я предупредил вас, мсье.
Отвечать ему мне не пришлось, я неожиданно услышал Патрицию.
-- Кто этот красавчик?.. Познакомьте...
-- Садись в машину, -- пригласил я ее.
-- Спасибо... Кстати, красавчик, меня зовут Патриция, а это мой в
некотором роде родственник, и не советую портить с ним отношения, что, если
мне не понравится?-- она говорила, все больше распаляясь. -- Чего же мы
ждем, поехали.
Непонятно почему, но я медлил.
-- Подождите, мое имя Роберто. Вы прелестны, Патриция.
-- Не собираетесь ли вы сделать мне предложение? -- со злым сарказмом
сказала Пат.
-- Возможно. Вопрос времени, -- его уверенность в себе была немыслимой.
Пат на секунду опешила, после чего нарочито громко расхохоталась. Смех
ее прервался так же внезапно, как и начался.
-- Пошел прочь, урод! -- она смотрела на него взглядом, полным
ненависти, однако Роберто, казалось, не обратил на ее слова никакого
внимания.
-- Мсье, не забудьте о моей просьбе. Прощайте!
Вместо ответа я нажал на газ: "Довольно с меня!".
-- Как ты здесь оказалась, и в столь ранний час? -- спросил я у дочери.
-- Поссорилась с Вильямом, взяла такси, исколесила на нем полгорода...
На тебя наткнулась совершенно случайно... А тебе привет от моей подруги...
-- Спасибо, -- я был приятно удивлен, и все мои мысли на какие-то
мгновения заслонил образ Элен. Но Пат спросила о матери, и я долго
рассказывал о той, кого она никогда не знала и, несмотря на это, любила
любовью почти болезненной. Помню, как жадно ловила она каждое слово о ней,
будто хотела увидеть ее потом во сне, словно наяву. Как только я понял, что
мне больше нечего рассказывать об Элизабет, принялся в свою очередь
расспрашивать ее. Патриция была немногословна.
Работала она в управлении фармацевтической компании; о ребенке я не
упоминал, боясь причинить ей боль, о бывшем муже она умолчала, и лишь одна
тема волновала и интересовала ее в значительной мере -- мутанты, которые
вызывали у нее только отвращение, это было больше, чем неприязнь... Вот все
немногое, что мне позволили узнать в тот день.
Дома Пат сразу исчезла в своей комнате. За завтраком я решил, что поеду
к Филидору, и уже поднимался из-за стола, когда Кэтти принесла письмо и
пояснила:
-- Его только что доставил посыльный.
Конверт был без обратного адреса. Послание, которое я нашел в нем,
показалось мне знакомым:
"Месье Санс!
Я располагаю сведениями, которые, несомненно, заинтересуют Вас. Это
касается Вас и Вашей семьи. Жду Вас завтра в 12.00 у бара "Глобус". Доктор
Рейн."
Не читал ли я его раньше?-- возник невольный вопрос. Вспомнить, так ли
оно на самом деле, я тогда не смог, однако тут же решил, что не премину
воспользоваться этим приглашением.
Филидор жил теперь ближе к Булонскому лесу, в доме интересной
архитектуры, в чем-то напоминавшем римский Колизей.
Меня встретила пышущая здоровье женщина с давно увядшей красой, и с
большими, да с ...коровьими глазами.
-- Мое имя...
-- Вы Морис! -- опередили меня.
-- А вы...
-- Мадам Велье, -- представилась хозяйка протягивая для поцелуя холеную
руку.
-- Но что же вы, проходите, проходите, Филидор где-то в парке, он,
знаете ли, бегает по утрам.
Из уст мадам Велье полился нескончаемый поток слов.
-- Филидор много рассказывал о вас, ему всегда не хватало вас рядом.
Да, жизнь уходит... У нас остается все меньше друзей, все меньше радостей.
Старость упрямо берет свое, и порой кажется, что юности, молодости-то и не
было. Мы познакомились с Филидором в чрезвычайно романтической ситуации...
Как, вы не в курсе? -- сказала она так, словно только невежда мог не знать,
как и при каких обстоятельствах повстречались они с мужем.
-- Скажу по секрету, я, право, лишена притворного жеманства, муж моложе
меня на семь лет, но он был сражен моим голосом. Да, да, вы угадали, перед
вами в прошлом певица... Я пела в Ла Скала, в нью-йоркской опере, и... в
"Гранд-Опера" в Париже... Ах, какое это было время...
Невоздержанность на язык у мадам Велье, наверное, была ее основным
недостатком: за те пятнадцать минут, что я ждал Филидора, она выдала мне
потрясающее количество информации на самые разнообразные темы, словно я с ее
помощью готовился выступать с публичными лекциями в университете по
социологии, истории, праву, античной эстетике, и я с облегчением вздохнул,
когда появился ее муж.
-- Спасибо, что навестил, -- сердечно приветствовал он меня.
-- Тоже друг, два дня как в воду канул, -- смеялся я.
Филидор пожал плечами и попросил Сару, так звали жену, принести сигары.
-- И куришь, и бегаешь... -- я смеялся, быть может, только потому, что
почувствовал, как рад его видеть. И все же на раскрасневшемся после бега
лице Филидора зависла некая странная улыбка.
Мадам Велье любезно предложила мне позавтракать вместе с ними. Я не
стал отказываться, но тут Филидор озадачил меня своим полным недоумения
возгласом, обращенным к жене:
-- Его нет?!
На что Сара растерянно захлопала глазами.
Пока накрывали на стол, я рассматривал весьма любопытные картины,
развешанные по стенам, и в первую очередь спросил о них, когда Филидор,
приняв душ, вернулся в гостиную.
-- Да, это оригиналы, -- так коротко удовлетворил он мой интерес и
перевел разговор в иное русло.
-- Чем занимался эти дни? Видел Патрицию, Скотта?.. Извини... Сара,
подай пожалуйста "бордо", из моих запасов... Морис, это Шато-д-Икем, тебе
понравится.
Я любил это вино, ароматное, тонкое...
В эту минуту дверь в зал из комнаты под лестницей на второй этаж,
отворилась... До того момента мне казалось, что даже абсурду фантазий
прогневавшейся природы есть свой предел... Он вошел, восьмирукий или
восьминогий, с искривленным туловищем, без плечей, некий симбиоз кентавра и
паука, размером со здоровенного теленка, и неожиданно с необыкновенно
миловидным, будто высеченным из мрамора искусным мастером, несколько
женственным лицом. Взор серых волчьих глаз был остер и дерзок, а его красиво
поставленная на могучей шее голова несла печать Гордости. Но, Бог мой, разве
можно было назвать его человеком.
Изменившиеся лица супругов Велье подсказали мне причину столь
непонятного до этой секунды поведения Филидора.
-- Здравствуйте, -- сказал мне он и переместился в кресло; шесть его
конечностей остались внизу, а передними двумя, так же только что ступавшими
по полу, сняв толстые кожаные перчатки, он взял столовые приборы и
преспокойно принялся завтракать.
Гнетущую тишину, воцарившуюся в гостиной, нарушил все он же:
-- Я, кажется, не представился... Карл Велье, кто вы, я знаю... Я не
ошеломил вас своей внешностью? Кстати, играете ли вы в шахматы?
-- Да, и неплохо, -- ответил я на вторую часть вопроса.
-- Тогда после завтрака и сыграем, если, конечно, вы не против, отец,
право, не годится мне в соперники.
Он говорил непринужденно, с легкой насмешкой, видимо, пребывая в
хорошем настроении. На его родителей же больно было глядеть: Филидор,
отсутствующе вертел пальцами вилку, Сара, смешавшись, сидела с натянутой
улыбкой, пока, наконец, не нашла повода выйти из комнаты.
На мне одном лежала ответственность за то, чтобы как-то разрядить
обстановку, что, впрочем, не составило большого труда. Карл оказался на
редкость приятным собеседником. Как я уже сам догадался, картины были его,
причем, как выяснилось, они не раз выставлялись в лучших салонах Парижа.
Карл не признавал авангардистов или подобных им маляров, но преклонялся
перед Дали и отдавал должное классической школе... Вообще о живописи он мог
говорить часами.
Не сразу, но в разговор втянулся и Филидор. Сара принесла пунш. И все
более или менее сгладилось.
После завтрака Карл практически без борьбы выиграл у меня три партии
подряд, но вовсе не из-за того, что я не годился ему в соперники, а скорее
потому, что он был уж слишком экстравагантной фигурой и сосредоточиться на
шахматах я так и не сумел. Справедливости ради замечу -- играл он
превосходно.
Я не собирался уходить скоро. Мне было комфортно и уютно в доме Велье,
но позвонил мой страховой агент и попросил о встрече в офисе фирмы. Время у
меня еще оставалось, однако я стал прощаться. Замечу, что Филидор держался
уже не столь скованно, как вначале; конечно, его угнетало то, каким был
Карл, но он любил своего сына, как только способен любить отец, гордился им,
его умом, его ярким талантом. Мадам Велье, растроганная до слез, повторила
не раз, что в ее доме я всегда желанный гость. Ну а Карл, зная, что я
приехал на такси, предложил взять его машину.
-- Благодарю вас, Карл... Время терпит, я пожалуй, пройдусь. Я давно не
был в Булонском лесу, очень давно, тридцать лет, -- отвечал я.
-- Если вы не возражаете, я немного провожу вас, -- предложил тогда он.
-- Отлично, -- согласился я, и мне действительно было приятно его
общество.
Невеселая вышла прогулка. Карл нежданно-негаданно затронул предмет,
разговора о котором с ним я предпочел бы избежать...
-- Вы думаете, я не страдал?
-- Думаю, тебе трудно жить, -- задумчиво произнес я.
-- Теперь нет... Мы взрослеем и многое предстает перед нами в ином
свете... Мне было трудно, пока не пришло осознание того, кто я.
-- Так кто же такой Карл Велье? -- вполголоса спросил я.
-- Номо --... чье время грядет, чье поколение только завоевывает землю,
чье превосходство над человеком, кто для вас совершенство, неоспоримо... В
это нелегко поверить, еще труднее понять, что мы не просто монстры, а люди,
во многом стоящие на порядок выше.
Он говорил беззлобно, твердо, как будто пытаясь обратить меня в свою
веру, словно это было возможно, но я вспомнил Ежи:
-- Странно, вы все как один одержимы одной и той же идеей... Я ведь все
это уже слышал, только от убийцы...
Я сказал и пожалел... Карл посмотрел на меня почти разочарованно, с
горечью и наверное, с укоризной.
-- Прости, -- молвил я.
Метров тридцать мы прошли храня молчание. Потом Карл заговорил вновь:
-- Когда я пришел в первый раз в школу, нас было всего трое, и самый
уродливый -- я. Мои однокашники обращались со мной, как с животным. С той
разницей, что животное могут, хотя бы изредка, приласкать. Больше всего моих
врагов раздражало, что я был лучше их во всем, я впитывал в себя знания, как
губка...
Как только они не изощрялись в способах унизить меня. Однажды они
соорудили для паука ловушку; паук -- не правда ли, удачное прозвище?.. Когда
я вошел в спортзал, та ловушка сработала, рыбачья сеть подняла меня под
потолок, а они стояли внизу, забрасывали меня гнилыми помидорами, тухлыми
яйцами и надрывались от смеха... Самое смешное для них началось, когда я
освободился... Каким образом? Карл повел туловищем, что могло означать лишь
одно -- он перенял привычку отца пожимать плечами, но как нелепо и уродливо
выглядело это у него, у ...монстра.
-- ...наверное, настал конец моему терпению. Последствия были ужасными:
одному я проломил череп, другому повредил позвоночник, а четверо обошлись
сломанными руками, ногами, ребрами... Отец потратил массу денег, чтобы
спасти меня от тюрьмы для малолетних преступников, но после того случая все
изменилось, меня оставили в покое. Однако еще сильнее стали допекать моих
друзей. Тогда мы сплотились. Сначала нас было трое, через год -- пятеро, и
уже мало кто осмеливался связываться с нами открыто... Но началась охота,
где охотниками были не мы. Винсента сбили машиной, Поля подвесили за обе его
головы, Карла Велье возжелали сжечь заживо... Вы считаете, у меня красивое
лицо? Но это не мое лицо. То, что вы видите, -- результат кропотливой работы
врачей, плоды многократных пластических операций... Но я о другом... Это
изматывает, когда борешься с тенью, мы даже не имели представления о том,
против кого обратить свой гнев. Одно нас спасало -- слишком уж живучая мы
порода. Потом поступил в колледж. В колледже нас была почти четверть, и
снова лучшие из лучших -- мы...

***

Источники :

https://readli.net/chitat-online/?b=73140&pg=2

https://www.rulit.me/books/grazhdanskaya-vojna-read-36435-1.html

https://libking.ru/books/sf-/sf/28593-andrey-korbut-grazhdanskaya-voyna.html

https://litmir.club/br/?b=61433

https://lib.ru/ZHURNAL/KORBUT/cyvilwar.txt

http://www.kulichki.ru/moshkow/ZHURNAL/KORBUT/cyvilwar.txt

https://www.livelib.ru/author/945699-andrej-korbut

Биография

— Андрей Корбут

Родился: 11 февраля 1963 г. , Харьков, Украинская ССР
---

Андрей Евгеньевич Корбут - российско-украинский писатель, журналист, редактор. В детстве Андрей Корбут жил в Крыму, там учился в школе, был призван в ряды Советской Армии. В 1988 году поступил на геолого-географический факультет Харьковского государственного университета. В 1995 году пришел в журналистику, в течение 15 лет работал главным редактором в СМИ Крыма. В 2007 переехал в Харьков. Свои произведения Андрей Корбут начал публиковать с 1999 года в Самиздате. Сначала это были романы-фэнтези "Гражданская война", "Год 2990". В 2016 году издательстве «Книжный Клуб Книговек» вышел его большой исторический роман в 5-ти книгах "Хроники Ассирии: Син-аххе-риб".
---

***

---

***

Словарь Батлерианского джихада

ПРИЛОЖЕНИЕ - Крестовый поход...

ПОСЛЕСЛОВИЕ. Дом Атрейдесов.

Краткая хронология «Дюны»

***

---

Фотоистория в папках № 1

002 ВРЕМЕНА ГОДА

003 Шахматы

004 ФОТОГРАФИИ МОИХ ДРУЗЕЙ

005 ПРИРОДА

006 ЖИВОПИСЬ

007 ТЕКСТЫ. КНИГИ

008 Фото из ИНТЕРНЕТА

009 На Я.Ру с... 10 августа 2009 года

Страницы на Яндекс Фотках от Сергея 001

---

***

ПИР ВО ВРЕМЯ ЧУМЫ. А.С. Пушкин

***

...

Председатель.
Он выбыл первый
Из круга нашего. Пускай в молчаньи
Мы выпьем в честь его.

Молодой человек.
Да будет так!

(Все пьют молча.)

Председатель.
Твой голос, милая, выводит звуки
Родимых песен с диким совершенством;
Спой, Мери, нам, уныло и протяжно,
Чтоб мы потом к веселью обратились
Безумнее, как тот, кто от земли
Был отлучен каким-нибудь виденьем.

Мери (поет).

Было время, процветала
В мире наша сторона:
В воскресение бывала
Церковь божия полна;
Наших деток в шумной школе
Раздавались голоса,
И сверкали в светлом поле
Серп и быстрая коса.

Ныне церковь опустела;
Школа глухо заперта;
Нива праздно перезрела;
Роща темная пуста;
И селенье, как жилище
Погорелое, стоит, -
Тихо все - одно кладбище
Не пустеет, не молчит -

Поминутно мертвых носят,
И стенания живых
Боязливо бога просят
Упокоить души их.
Поминутно места надо,
И могилы меж собой,
Как испуганное стадо,
Жмутся тесной чередой.

Если ранняя могила
Суждена моей весне -
Ты, кого я так любила,
Чья любовь отрада мне, -
Я молю: не приближайся
К телу Дженни ты своей;
Уст умерших не касайся,
Следуй издали за ней.

И потом оставь селенье.
Уходи куда-нибудь,
Где б ты мог души мученье
Усладить и отдохнуть.
И когда зараза минет,
Посети мой бедный прах;
А Эдмонда не покинет
Дженни даже в небесах!

Председатель.
Благодарим, задумчивая Мери,
Благодарим за жалобную песню!
В дни прежние чума такая ж видно
Холмы и долы ваши посетила,
И раздавались жалкие стенанья
По берегам потоков и ручьев,
Бегущих ныне весело и мирно
Сквозь дикий рай твоей земли родной;
И мрачный год, в который пало столько
Отважных, добрых и прекрасных жертв,
Едва оставил память о себе
В какой-нибудь простой пастушьей песне
Унылой и приятной.... нет! ничто
Так не печалит нас среди веселий,
Как томный, сердцем повторенный звук!

...

***