03:38 Амальгама 2. 005 | ||||
*** *** Александр отмахнулся, коротко пояснив: – Когда придет, сам поймешь, что это оно, а до того… царствуй, государь. – Царствую, – мрачно кивнул Николай. – Хотя и тяжко приходится, особенно поначалу. Обычно новый государь милости являет, а я… – Он печально махнул рукой и как бы вскользь обмолвился: – Когда твое бюро-секретер от бумаг очищали, их все мне принесли. Там-то я среди них и обнаружил письменный донос о грядущем мятеже. Главное, все подробности в нем указаны – и число заговорщиков, и цели, и чего добиваться станут, и как действовать хотят. И он четыре года у тебя хранился, а ты… палец о палец не ударил… – обычная невозмутимость покинула его, и он зло содрал с головы наложенную братом повязку и отбросил ее в сторону. – Не мог я, никак не мог, – вздохнул Александр. – Виноват перед тобой, спору нет, но и ты пойми меня. Я ведь поначалу и сам их мысли о конституции, об отмене крепостного права и о всем прочем разделял. И не просто разделял, но и поощрял. Так что это я, брат, слышишь, я изменил тому, во что верил, а они остались верными! – разволновавшись в свою очередь, ибо упрек задел его за живое, быстро заговорил Александр-Федор. – За что же мне их судить и казнить?! И если они петлю заслужили, то мне тогда на шею камень пудовый за соблазн малых сих. Прежде чем их судить, вначале я обязан себя суду предать, прежде чем их казнить – себя тяжкой каре подвергнуть, ибо я им яко отец, а они мне – дети. Выходит, их казню, детоубийцей стану. Нет уж, довольно с меня иной крови. – Ну-у, это я еще могу понять, – заметил Николай, в знак примирения положив руку на плечо брата. – Но в ином ты все равно не прав. Вместо того чтобы в своем «Последнем завете», кой ты мне из Таганрога после своей смерти прислал… – Он осекся, осознав, насколько двусмысленно прозвучали его слова «после своей смерти», но чуть погодя продолжил: – Так вот вместо просьб, кого и чем наградить за сокрытие тайны – кому графское достоинство, кому табакерку бриллиантовую с вензелем и прочее, – лучше бы посоветовал заглянуть в свое бюро и ознакомиться с доносом. Ведь это чудо, что нас с Михаилом не убили. – Да брось, – отмахнулся Александр. – Они и сами не ведали, чего хотят. Резвились как… дети. Ну что это за заговор, в котором не было и пары человек, меж собою согласных, не говоря уж про цели, про средства? Сам призадумайся, сколь бредово звучит: Россию на тринадцать держав разделить с двумя областями. Низовая держава со столицей в Саратове или Тобольская со стольным градом Тобольском – не смешно ли? А Пестель тайную полицию предлагал ввести числом – ты вдумайся только – пятьдесят тысяч. Они, и на площадь-то выйдя, толком не понимали, что им делать, иначе полдня не простояли бы, пока ты их… – он осекся. – Ну что же, продолжай, – усмехнулся Николай. – Пока я их из пушек не разогнал. Да и позже не помиловал, как следовало. Так? *** Александр неопределенно пожал плечами и вместо ответа жестом указал на ствол упавшего дерева. – Давай-ка присядем, – предложил он. Едва они сели, бывший император как бы невзначай заметил: – Ты вот тут про знамение меня вопрошал. А я слыхал, троих из пяти дважды вешали. – Верно, – подтвердил Николай. – Веревки гнилые оказались. – А может, это Господь их оборвал, весточку о помиловании тебе подавая? Вот бы и явил милость, коль с первого раза не вышло. Помнится, на Руси исстари дважды за одно преступление не казнили. Николай скрипнул зубами. Сине-голубые глаза, в точности как у брата, разве что на пару тонов посветлее, словно покрылись ледяной пленкой. – Почем тебе знать, может, это, напротив, дьявол за своих любимцев хлопотал? – буркнул он. – А насчет дважды за одно, так то при Рюриковичах было, а в воинском артикуле, пращуром нашим, Петром Алексеевичем принятым, за нумером 204 ясно указано, что смертную казнь надлежит осуществлять до наступления конечного результата. Что же до милости касаемо, то ведомо ли тебе, сколь человек Верховный уголовный суд поначалу к казни приговорил? Я и без того трем десяткам с лишком смертный приговор на каторгу заменил. Всего для пятерых казнь в силе оставил, да и то повелел, чтоб она без мучительства была, чтоб никакого четвертования. Но этих – поверь – казнить следовало, ибо самые отпетые. Дети… – усмехнулся он. – Дитя Каховский, между прочим, генерала Милорадовича застрелил, а прочие сорванцы всю Россию на клочки разодрать восхотели. Может, и смешно звучит про тринадцать держав, но на деле, поверь, страшно. – Что же касается Пестеля и Бестужева-Рюмина с Муравьевым-Апостолом, – продолжил император, – то мне доподлинно ведомо, что первый задумал вырезать все наше семейство, включая женщин и детей мужеского пола, а двое остальных с ним согласились. Между прочим, Сашке-наследнику всего-то семь лет о ту пору исполнилось. Сам посуди: заслуживают ли жизни люди, кои готовы извести ни в чем не повинных детишек. Посему поганую траву с поля вон, иначе плевелы вскорости пшеницу застят. Рылеев же… – И он мрачно процитировал: Уж вы вейте веревки на барские головки; Вы готовьте ножей на сиятельных князей; И на место фонарей поразвешивать царей. Тогда и будет тепло, и умно, и светло. Слава! – Каково? – с кривой ухмылкой осведомился он у Александра и, не дожидаясь ответа, развел руками: – Именно потому романист Бестужев угодил на каторгу, а поэту Рылееву досталась виселица… – Все равно надобно было попытаться добром дело решить, – прошептал Александр. – Боюсь, у меня для этого не сыщется столько перстней с табакерками, – иронично парировал Николай, явно намекая на то, как в последние годы правления Александра издатели «Полярной звезды» поднесли по экземпляру их императорским величествам государыням императрицам, за что удостоились высочайшего внимания: Кондратий Рылеев получил два бриллиантовых перстня, а Александр Бестужев – золотую, прекрасной работы табакерку. – К тому ж заговорщики оные, коих ты детишками именуешь, не сами по себе бунтовщиками сделались – извне им подсказывали, и даже в тот злополучный день мятежа изрядно помочь пытались. – Извне?! – А чему удивляться, – усмехнулся Николай. – Ты в свое время столь сильно напугал Европу парадом русских войск на Елисейских Полях в Париже, что у нее доселе от воспоминаний о казаках Платова поджилки трясутся. Они там на все готовы, чтоб державу нашу ослабить, а тут такой удобный случай. Грех упускать. Так вот, подметили меж стоявшими в рядах возмутителей двух иноземцев. У одного был большой желтый портфель, из которого он раздавал деньги солдатам. Тогда, во всей этой суматохе, не успели разобраться, кто это… – Он многозначительно посмотрел на брата. Тот понимающе кивнул, и Николай продолжил: – Кто они такие – австрийцы, пруссаки или французы, – к сожалению, неясно. Но мне кажется, скорее всего, англичанишки. Это на что иное у них денег нет. Помнишь, как ты мне рассказывал, будто Георг IV, упокой Господь его душу, даже корону для венчания на царство и то взаймы напрокат у ювелира брал. Но то корону, а на шпионов, думаю, сыскал золотишко. Кстати, ныне там наследницей престола твоя крестница объявлена, Александрина-Виктория. Помнишь, надеюсь, что ее в честь тебя назвали? Александр машинально кивнул и спохватился: – Погоди, погоди. Ты сказал: упокой его душу, – повторил он и вопросительно посмотрел на брата. – Нет, воистину тебе позавидовать можно! – воскликнул Николай. – Повсюду смуты, бунты, революции, а ты живешь яко агнец Божий. Взвалил все на меня, вкупе со своим Священным союзом, и ничего не ведаешь! Ей богу, брошу все и в твою келью подамся! – Прости, но я и впрямь… – Александр виновато развел руками. – Так что с Георгом? И какие революции повсюду? – Георг умер, Вильгельм IV ныне правит, – начал обстоятельно отвечать Николай. – За эти семь годков вообще многие скончались, притом не всегда старики. На род Бонапарта и вовсе ровно чума налетела, почитай, все, начиная с родного сына, Наполеона II, скончались. А революции… Поначалу весной 30-го во Франции полыхнуло, да так здорово, что Карлу X пришлось от престола отрекаться. И за себя, и за сына своего. Впрочем, он сам виноват: слишком туго закрутил все, а с французами так нельзя, помягче следовало. – Он всегда был plus royaliste que le roi, как говорил о нем его брат Людовик, – поддакнул Александр. – Больший роялист, чем сам король, – перевел Николай и, согласно кивнув, засмеялся. – Признаться, я уж после сныти твоей травяной стал подумывать, будто ты и вовсе французский забыл. Теперь вижу, промахнулся, помнишь еще кое-что. А помнишь, как мы сестру Анну выдали за принца Оранского Виллема? Он, кстати, специально на твои похороны приезжал. Так вот, его батюшка, король Нидерландов, пару лет назад, считай, половины владений лишился – в Бельгии мятежники республику объявили. Анна с мужем только-только дворец в Брюсселе отстроила, и – на тебе. Пришлось им в Гаагу перебираться. Я, по-родственному, предлагал помочь войсками, но тут, как нарочно, поляки подняли бунт и не до того стало. Сам понимаешь, негоже в соседний дом с ведрами воды бежать, когда свой полыхает. Александр тяжело вздохнул и тихо произнес: – Как хорошо, что я теперь не имею ничего общего со всем этим. Куда проще здесь… – И он медленно, с кроткой грустной улыбкой, обвел рукой все, что их окружало, прокомментировав: – Дивись, какая красота вокруг! Николай согласно кивнул. Природа еще не обрела изящный пестрый вид, но сентябрь уже приступил к росписи леса, перекрашивая зеленую листву в желто-красные тона, словно готовя для деревьев нарядную одежду для последнего прощального бала перед зимней стужей. Не поскупился он и на позолоту для верхушек деревьев. – У тебя тут красоты, а у меня – опять бунтовщики, – проговорил Николай. – Ты тут, в келье живя, думаешь, будто после того декабря в стране мир и покой наступили. Напрасно. Двух лет не прошло, как полиция новое гнездо будущих мятежников изыскала, кои себя последователями декабрьских бунтовщиков считали. Они даже печать специальную придумали с надписью «Вольность и смерть тирану». И тоже за создание конституции выступали, за революцию, ну и за убийство царя. Всего год минул, нашли еще заговорщиков, – продолжил Николай, – под началом некого Сунгурова. И цели те же самые. А уж что в Московском университете творится! Веришь, года не проходит, как генерал Бенкендорф о новом обществе доносит. А какие пасквили на власть пишут… Надобно было мне захватить к тебе для прочтения одну пьеску любопытную. «Дмитрий Калинин» называется. Сочинил некто господин Белинский. Читал я ее и диву давался – и жил-то человек на свете всего-ничего, каких-то два десятка лет с лишком, так откуда в нем столько злобы взялось?! Ведь его герой словно аспид во все стороны ядом смертным брызжет: «Истребить этих лютых, бессмысленных тварей, которые мир населяют», и все тут. Ну, будем надеяться, что этому по младости лет исключения из университета да ссылки хватит, чтоб ума поприбавилось. А впрочем, – остановил он себя, – что это я все о плохом да о плохом. Эвон, и правда, денек-то какой погожий. Он с шумом втянул в себя воздух, напоенный лесной свежестью, в которой смешалась сосновая горьковатость, легкая прель от упавшего дерева, на котором они сидели, и сладость продолжающих цвести трав. День был ясный, бархатистое солнце мягко согревало, но не жгло, и единственное отличие от подлинного лета состояло в том, что стоило светилу спрятаться за очередное облачко, как начинало веять прохладным ветерком. Находиться в лесу было приятно. Щебетали птицы, ласково шуршала опадающая листва. Природа, уставшая за бурное лето, неспешно готовилась к зимовке. – И впрямь благолепие, – медленно произнес Николай и вдруг спохватился. – Да что это я! Чуть не запамятовал. Я ж тебе подарочек привез. С этими словами он достал из кармана и протянул Александру небольшой медальон на тонкой цепочке. – Это тебе от матушки. Перед смертью мне отдала, и сказала, что это – тебе. До последнего дня не верила, что ты умер. – Он помрачнел и с упреком заметил: – А ты так и не навестил ее, последний долг отдать не удосужился. – Мне о ее кончине довелось узнать, лишь когда имя императрицы в храмах во время молитв перестали поминать, – виновато развел руками Александр. – А к этому времени похороны давно… – Я об ином, – досадливо перебил Николай. – Неужто времени не нашлось, чтобы за эти четыре года хоть единый разок в Петропавловский собор, где она погребена, заглянуть? – Сам ведаешь – обет послушания у меня, – развел руками Александр. – Разве в будущем году, летом, перед постригом… – Вот и славно, – обрадовался Николай, – а я сестрице Анне отпишу. Приглашу ее приехать в Россию погостить. Заодно и повидаетесь, и на колонну из розового гранита вместе полюбуетесь, кою я в память о незабвенном брате на Дворцовой площади возвести повелел. – В память о брате – это ты про Константина? – уточнил Александр. – Да нет, про тебя, – поправил император. – Но я же просил, чтобы… – досадливо сморщившись, начал было Александр, но Николай торопливо перебил его: – Да помню я просьбу твою, помню. Пока на самом деле Богу душу не отдашь, никаких памятников. Во всяком случае, от меня. Потому и отверг все проекты, где статуя твоя имелась. А жаль. У того же Монферрана такая красота была! Представь, ты на коне, попирающий ногами змею; впереди летит орел двуглавый, а за тобой богиня победы следует, коя лаврами тебя венчает. Коня же под уздцы еще две богини ведут. Ну а на пьедестале надпись: «Благословенному – благодарная Россия». Каково? – Суета все это, – откликнулся Александр, но улыбнулся. – Ну да, – невозмутимо согласился Николай. – И я так подумал, потому и заказал не памятник, а колонну наподобие Траяновой, что в Риме. Но чтоб непременно выше Вандомской, кою Наполеон в честь своих побед в Париже воздвиг. Только наверху будет не твоя статуя, как мне предлагали, а ангел с крестом в руке и надписью: «Сим победиши». – Ангел – это хорошо, – одобрил Александр, вспомнив ангела, который стал все чаще приходить к нему во снах после первой встречи с Серафимом. Золотые латы, белые крылья, светлые вьющиеся локоны, темный кожаный ремешок на лбу, которым волосы прихвачены… – Стало быть, угодил, – усмехнулся Николай, именно таким образом истолковав улыбку на лице брата. – Ну и славно. Тогда, надеюсь, не будешь сильно серчать, узнав что один свой памятник тебе вытерпеть придется. Ты уж прости, но не смог я жителям Таганрога воспретить его поставить. – И торопясь поскорее сменить щекотливую тему, он посетовал: – Наполеон и впрямь величина, кто спорит, но все ж таки тебе – не посетуй, брат, – кое в чем тебе куда легче было. Согласись, что явного ворога проще одолеть, нежели тайного. Вот у меня две войны успешные прошли: с Персией да с турками. И мир выгодный заключил с обоими. Но он бы стократ выгоднее был, ежели бы кое-кто под ногами постоянно не путался. Эти австрийцы то и дело норовят жать, где не сеяли. И отвлечь их от «восточного вопроса» не выходит – как назло, все у них в порядке, нигде никто не бунтует. А осадить не получается, больно ловки. Один Меттерних чего стоит. Это пройдоха без мыла куда хочешь влезет. А уж тщеславен без меры. Стоило тебе… гм, гм… того… как он тут же воспоминания написал и так их и озаглавил: «Император Александр I». Их почитать, так можно подумать, будто именно он вертел всеми, как хотел, в том числе и тобой. Да вот, сам взгляни. Мне ее Татищев переслал, а я тебе привез, – И он протянул брату небольшую брошюру в гибком переплете. Александр взял книгу в руки, небрежно перелистал пару страниц и вдруг впился глазами в текст. Николай благоразумно молчал, не мешая брату. Лишь когда тот начинал возмущенно комментировать тот или иной отрывок, особо не понравившийся ему или содержащий, по его мнению, непозволительно много лжи, император подключался, бросая пару ленивых реплик: «А я что тебе говорил?», «Не представляю, как у него язык повернулся такое ляпнуть?», «Вот же самомнение у человека!» и тому подобное. Отложив наконец книжицу в сторону и будучи не на шутку оскорблен прочитанным, Александр зло протянул: – Стало быть, подчинение влиянию императора Франца продолжалось во мне до конца жизни с одинаковой силой. Ну что ж, зато теперь, после того, как я умер, полагаю, оно закончилось. – Он повернулся к брату и напрямую спросил: – Хочешь, чтобы кто-то взбунтовался в Австрийской империи? Николай кивнул. – И чем сильнее, тем лучше, – заметил он. – А для чего это тебе? Император решил ничего не утаивать, а потому откровенно пояснил: – Во-первых, отвлечь, чтоб им не до России стало, а во-вторых, если и впрямь дело худо для них обернется, они же меня на помощь призовут, так что потом, чувствуя себя обязанными, в том же «восточном вопросе» волей-неволей помалкивать станут. – Я и впрямь виноват перед тобой, что не предупредил про тех декабрьских бунтовщиков, – вздохнул Александр. – Крепко виноват. Так что с бунтом в Австрии или подле нее попробую помочь. Но только один раз. Другая меня служба ждет… – И он многозначительно указал на небо. – Доволен, что ли? – Доволен. Спасибо тебе, – ответил Николай. – Ну, что же, пойдем-ка обратно, а то время к вечерней молитве подходит. Да и тебе вскорости собираться надо. – Гонишь из своего заточения? – спросил Николай, крайне довольный тем, что Александр согласился ему помочь. – Что ты! – Не принял иронии брат. – просто в темноте по лесу скакать опасно – не ровен час, конь споткнется, костей не соберешь. Да и заплутать можешь. Я бы проводил, но старец Серафим послушание на меня возложил: никуда от кельи не отлучаться. И они побрели обратно: такие похожие и в то же время разные… братья-императоры. Глава XI. Любовь Глафира много думала о любви. В далеком детстве, лишенная родительской ласки, она трогательно прижимала к груди маленького синего мишку – единственную вещь, приехавшую вместе с ней из российского детского дома в тихий засекреченный приют, расположенный на одном из островов венецианской лагуны. Один глаз у мишки был пришит очень хорошо и представлял собой блестящую перламутровую пуговицу, а другой был когда-то оторван и напоминал о себе двумя пучками ниток, торчащими из того места, где когда-то красовалась такая же перламутровая пуговица. Этот грустный синий мишка ассоциировался у Глафиры с родителями – людьми, которых маленькая запуганная девочка никогда не видела и совершенно не могла помнить. Она прижимала к себе этого перекошенного, истрепанного одноглазого мишку потому, что была уверена: где-то рядом вот с такими объятиями и существует любовь. Неведомая, удивительная, очень сильная, способная спасти и спасающая, способная губить и губящая, способная лечить и лечащая, способная воскрешать и воскресающая. И пока она верила в это, мишка жил в большом древнем платяном шкафу венецианского палаццо на одной из открытых полок, где были разложены нехитрые вещи маленькой девочки. Мишка смотрел, удивляясь своим единственным пуговичным глазом тому, как девочка Глафира научилась стоять на одной руке, делать сальто-мортале, замирать на несколько часов, а потом, быстро взбегая по отвесной стене, отталкиваться от потолка, чтобы твердо приземлиться на пол. Шли годы. Маленькая Глафира стала лидером в небольшом коллективе сильных, бесстрашных и несчастных детей. Она думала о любви, обретая уверенность в том, что это странное чувство, конечно, все равно где-то есть, просто пока почему-то никак ей не встречается. Откуда в ней взялась эта уверенность? Она не знала любви и в те годы, когда ее сверстницы в далеких неведомых странах перешептывались друг с дружкой, обсуждая тайные желания и девичьи секреты. У нее не было поверенных в сердечных делах или родственников, способных дать совет или поделиться сокровенными жизненными знаниями. Попавшая с раннего детства в таинственную и закрытую для всего мира школу Совета Десяти, Глафира знала только вечное преодоление, самосовершенствование и тренировку воли. Она стала непобедимым воином, выносливым и стойким, она была, пожалуй, самой сообразительной из многонационального коллектива бесстрашных хранителей Совета Десяти. Но она не была счастливой, и, что самое страшное, она это понимала, чем сильно отличалась от других учеников школы. После успешной сдачи выпускных экзаменов во Дворце дожей Глафиру неоднократно забрасывали в разные страны выполнять самые невероятные задания Совета, и всегда она справлялась с поставленной задачей четко, эффективно и строго в указанные сроки. Тайна старинной Амальгамы и древних венецианских зеркал надежно охранялась лучшей выпускницей секретной школы. Глафира никогда не нуждалась в деньгах, ими снабжали посланцы Совета, у нее всегда были идеально изготовленные документы, этим занимались специальные подразделения в разных странах мира. Эти документы никогда не вызывали ни единого вопроса при пересечении границ. Глафира в совершенстве освоила несколько десятков языков и могла свободно говорить на них без акцента. Стихи, песни, литература, театральные традиции, мифология разных стран – все эти знания были аккуратно уложены в прекрасной голове девушки. Еще у Глафиры никогда не было проблем с одеждой – однажды придуманный ее учителями образ затянутой в кожу воительницы оказался настолько хорош, что его решили не менять. Различные варианты черных блестящих комбинезонов, кожаных плащей и мотоциклетных перчаток с широкими раструбами покладистые китайские и южнокорейские женщины привозили туда, где находилась хранительница тайн Совета Десяти. Глафира знала о том, что она красива, и испытывала удовольствие, парализуя одним словом, одним рассеянным взглядом любого мужчину. Обтягивающий фигуру черный кожаный наряд довершал дело. Мужчина превращался в тонких загорелых руках Глафиры в послушную игрушку. В Глафиру влюблялись президенты островных государств и инвестиционные банкиры, патлатые контрабандисты и престарелые наркобароны, поджарые гонщики «Формулы-1» и знаменитые футболисты, бесшабашные русские миллионеры-олигархи и высокомерные дубайские шейхи. Глафира безжалостно дробила их сердца на тысячи осколков и шла дальше по этим осколкам, ни секунды ни в чем не сомневаясь и никогда не раскаиваясь в содеянном. Она легко могла провести с кем-нибудь ночь, полную тантрического и не очень секса, а наутро без лишних рассуждений свернуть кавалеру шею, забрав из кармана его пиджака какую-нибудь флешку, понадобившуюся Великому Совету, или пару мятых страниц из портфеля, брошенного возле кровати. Каждый раз, когда Глафире приказывали избавиться от очередного поклонника, девушке вспоминалась библейская легенда про царскую дочь Юдифь, которая провела ночь с главнокомандующим вражеским войском Олоферном. Когда уставший Олоферн уснул, Юдифь снесла голову сладострастному военачальнику его же мечом. И если у Юдифи была хотя бы причина для жестокости – она все-таки отдалась врагу, то Глафира оставалась равнодушной к казни своих случайных олофернов. К казням – равнодушно, но не к постоянным поискам любви, которую теперь прекрасный агент искала в сексе. Сексуальные похождения Глафиры были единственным минусом железного воина Совета Десяти. Совет пытался говорить с девушкой, но потом на нее просто махнули рукой – все задания выполнялись безукоризненно, так стоило ли журить лучшего агента за маленькую слабость? В то же время слабость была совсем не маленькая: девушка с железными нервами и смертельной хваткой яростно искала любви, не находила ее и все больше ожесточалась. Ей иногда до боли в пальцах хотелось кого-нибудь прижать к сердцу, как когда-то в далеком детстве того синего мишку с одним глазом-пуговицей. Глафира продолжала искать любовь и полностью растворялась в каждом новом романе. Но за романом всегда следовало разочарование, а маленький одноглазый синий мишка к тому времени уже давно был надежно отправлен в ссылку в глубокий нижний ящик шкафа в ее детской комнате. Да и в комнате той Глафира больше не бывала. Она продолжала надеяться, что обязательно встретит любовь, и какое-то сладостное чувство ныло в груди тонкой непрерывной нотой, но железная воительница привыкла и к этому. Она обратила внимание на то, что это странное чувство появлялось во сне. Особенно когда приходили навязчивые картины древнего Рима, жаркого песка и шумного древнего ипподрома… Кто-то гладил ее по голове и тихо говорил: – Мир есть любовь. Не позволяй злобе затмить твое сердце. Пальцы, судорожно сжимавшие скомканную во сне простыню, расслаблялись. Дыхание девушки выравнивалось. – Мир есть любовь. Открой свое сердце любви и почувствуешь истину. Девушка пыталась поднять голову, чтобы увидеть говорившего, но всякий раз просыпалась. Потом она перестала это делать, но с говорившим соглашалась. Чего уж там, мир есть любовь, конечно. Только где она, эта любовь? А звучит хорошо, правильно. Со временем Глафиру стал преследовать во снах еще один персонаж – вихрастый рыженький паренек. Во снах он всегда молчал, но смотрел на Глафиру с восхищением. И это волновало девушку, потому что восхищение рыжего паренька сильно отличалось от того, как ею восхищались многочисленные олоферны. Их восхищение имело животное происхождение, и Глафира с интересом исследователя смотрела, как текут слюни при виде ее точеного тела у, казалось бы, всемогущих и недоступных мужчин – сильных мира сего. Удивительно, как люди могут терять голову от пары стройных ног и копны иссиня-черных волос! Глафира смеялась над этим, но всегда хотела найти причину такого странного мужского поведения. Иногда она напрямую спрашивала об этом во сне человека, гладившего ее голову. И он отвечал: *** – Людьми правит жажда власти. А людьми должна править… – Любовь! – хотелось кричать Глафире, но крик не получался, она просыпалась и подолгу думала. Чего хотят люди? Секса? Еды? Денег? Но, по большому счету, и секс, и деньги, и еда – это и есть власть. Власть над себе подобными и возможность управлять ими, применяя любой пункт из этой триады во благо себе. А зачем? Зачем это непреодолимое желание власти над себе подобными? Что это дает? Продолжение рода? Уничтожение конкурента? Ответ Глафира не знала. Ведь, действительно, если миром начнет править любовь, как говорит этот странный тип из сна, желание власти уничтожится. Не нужно будет унижать или подчинять ближнего своего, так как ты его полюбишь. Но всем людям ведь все равно хочется жить хорошо, иметь какие-то блага и они же все равно полезут куда-нибудь за этими благами, отталкивая друг друга… Хотя стоп: они ведь не будут отталкивать друг друга – они же любят друг друга, значит, они, наоборот, будут друг друга к этим благам пропускать. «Нет, простите, только после вас!» – «Ну что вы, даже не сдвинусь с места, пока вас не пропущу!» – «Позвольте, любезный, все-таки вас пропустить к этим самым благам, ну, пожалуйста, ну я настаиваю!» Глафира живо представляла себе двух учтивых толстяков, которые стоят голые около красивого дерева с райскими плодами и настойчиво, хватая друг друга за руки, пытаются этими плодами друг друга угостить. Девушка снова засыпала улыбаясь. Однажды ей приснился очень странный сон. Про любовь. Почему Глафира решила, что этот сон – про любовь, она не знала. И кто такой этот Рудик? Она почему-то запомнила это странное имя – «Рудик». И любовь в этом сне явилась переливающейся стихией, принимавшей то облик океана, то порыва ветра, то урагана, то извержения вулкана. Любовь была вокруг всего, она обволакивала, обжигала и охлаждала. И этот яркий разноцветный поток нес по космическому мирозданию маленькую песчинку. Этой песчинкой и был Рудик. Абсолютно счастливый, веселый и пьяный. Глафира понимала, что этот мировой океан любви и Рудик как-то связаны с рыжим вихрастым пареньком, только не могла понять, как. А любовь переливалась цветами радуги, носила на своей поверхности счастливую песчинку и согревала душу теплом. В бездонном голубом небе летали яркие хвостатые птицы и пели чудесные песни. Но однажды небо посерело, цвет куда-то пропал, океан исчез, превратившись в мутную лужицу на изломанном асфальте, а вместо песчинки появился человек – маленький, измученный, с выпученными глазами. Человек лежал на боку, как лежит дельфин, выброшенный волной на берег. И дышал он так же тяжело, как выброшенный на берег дельфин. Глафира понимала, что это и есть Рудик и что он умирает. Глафира увидела, как откуда-то издалека бежит к Рудику, размахивая руками, тот самый рыжеволосый парень. Девушка тоже замахала руками, чтобы парень заметил ее. Но он не замечал и все бежал, бежал, бежал… Глава XII. Реальный Совет Десяти – Уважаемая Глафира, Совет Десяти ждет вас. Глафира достала медальон. Встречающий кивнул. Все происходило точно так же, как в том ужасном сне. Проход в молчании через «Бумажные ворота». Та же лестница Гигантов, тот же наспех и на века замазанный черной краской потрет Марино Фальеро в зале заседаний Большого Совета. Когда Глафира подошла к монументальным дверям Совета Десяти, она вспомнила о схватке на ножах с юношей Атулом. И вздрогнула. Потому что в том сне она тоже у дверей Совета вспомнила именно Атула. И тогда тоже вздрогнула. Ну а с другой стороны, ничего удивительного в этом не было: победить гибкого и сильного индуса Глафира действительно не могла. Она была хитрее и умнее, но спарринги Атулу всегда проигрывала. Навсегда запомнила Глафира и его жестокие глаза, хладнокровные глаза убийцы, которому помешали исполнить задуманное. Только когда Атул бесследно исчез, Глафира стала единоличным лидером в группе. А исчез он именно по решению Совета Десяти, когда накануне Глафира, безнадежно проигравшая ему спарринговую схватку, так же стояла, вся дрожа, перед этими величественными дверями и боялась неминуемого наказания. Совет Десяти наказывал жестоко и часто даже слишком жестоко. – Внесите зеркало, – Председатель нетерпеливо махнул рукой, и два монаха поставили перед Глафирой большое старинное зеркало. Глафира невольно поежилась, вспомнив, как во сне она упала без сознания, взглянув в древнюю затуманенную Амальгаму. Но отказаться посмотреть в поднесенное Советом зеркало невозможно. Это – бунт, дерзость, которая в своей безрассудности граничит с безумием. И никто не знает, что за зеркало тебе поднесли… Глафира решительно шагнула вперед и увидела свое отражение. Черные растрепанные волосы, черный кожаный плащ, жгучий взгляд черных глаз. Она как будто почувствовала легкое дуновение теплого ветра венецианской лагуны на своем лице. Впрочем, этот эффект быстро пропал. Зеркало оказалось совершенно безобидным. Глафира вопросительно посмотрела на почтенных заседателей Совета, лица которых скрывали старинные венецианские маски. Молчание стало тягостным. И его разорвал визгливый голос, которого Глафира уже ждала: – Глафира, Совет спрашивает тебя, когда ты наконец обуздаешь свою похоть? Девушка улыбнулась, вспомнив, что все это уже слышала во сне, и промолчала. Блестящие глазенки говорившего, заметные в прорезях маски, красноречиво подтверждали, что все «ужасы Глафириной похоти» были пределом мечтаний их обладателя. – Брат, предлагаю обсудить ее похоть в другой раз, – раздался голос, который Глафира узнала бы из многих тысяч. Это был голос ее учителя, почтенного мастера Джузеппе, человека, который заменил ей отца и чье изображение по сей день может видеть любой турист, разглядывая знаменитую «Львиную пасть», куда венецианцы складывали доносы. Каменное лицо человека, в рот которого складывали доносы, внешне ужасное, с лохматыми бровями и гневным взглядом, на самом деле было лицо доброго и очень ранимого человека – основателя первой школы Хранителей Бенедитто Борсолони. Учителя Глафиры звали Джузеппе Борсолони, и он был очень похож на своего знаменитого предка. Борсолони всегда были воспитателями в секретной школе, где готовили Хранителей для выполнения особо опасных и важных миссий. Ходили слухи, что члены этой семьи даже путешествовали во времени, используя таинственную силу венецианских зеркал, которую из столетия в столетие пытались разгадать разные смельчаки. Людей из этого рода уважали и боялись. Бессменные члены Совета Десяти, Борсолони сконцентрировали в своих руках мощнейшую власть. Но при этом всегда оставались простыми преподавателями в секретной школе на одном из островов венецианской лагуны, из века в век воспитывая стойких солдат, железных хранителей, для которых не существовало невыполнимых задач и которые были как будто высечены из стали. – Глафира, скажи Совету, что удалось тебе узнать от похищенного в Гаэте человека? – густой грудной голос Председателя отвлек девушку от ее мыслей. – Мы говорили совсем немного. Он сказал, чтобы я привезла его к вам, и тогда он расскажет какую-то страшную тайну, – Глафира говорила почтительно и, действительно, не лукавила. Все так и было. Тот странный пленник, которого она за одну ночь домчала из Гаэты в Венецию на мотоцикле и передала посланникам Совета, был немногословен и мужествен. *** – Тогда мы тебе расскажем, что происходит, – Председатель повернулся к ее Учителю, – Мастер, поведайте о тайне. Учитель помолчал немного, собираясь с мыслями, и начал говорить ровно, тихо, короткими, ясными предложениями: – Глафира, мы узнали большой и важный секрет. Мы много лет хранили тайну Амальгамы древних венецианских зеркал. И, ты знаешь, зеркала позволяли влиять на людей и иногда проникать сквозь время. Но мы даже не представляли, что есть гораздо более важная и страшная тайна, скрываемая зеркалами. Эту тайну открыл нам твой пленник с Гаэты. – Ты точно ничего не знаешь? – Председательствующий еще раз пробуравил Глафиру внимательным взглядом карих глаз, хорошо видных в прорезях древней венецианской маски. Глафира отрицательно мотнула головой. Что она могла сказать? Она действительно ничего не знала. И разве можно было за знание выдавать тихий шепот Учителя за неделю до выполнения задания на Гаэте: «Бойся своих снов. И если вокруг тебя вдруг происходит что-то непонятное или опасное, скажи громко: «Не забудь посолить мясо!»? Возможно, ты спишь, и все тебе только снится. На этих словах любой сон прекращается. И не спрашивай меня, почему. Этого я не знаю». Учитель внимательно посмотрел на Председателя и продолжил: – Речь о человеческих снах. Оказывается, нашими снами управляют извне. И это происходит уже много тысяч лет. Те, кто управляет нашими снами, вселяются в нас через зеркала. Человек смотрит в свое отражение в зеркале, в воде, на любой полированной поверхности, и в него тут же вселяется некая сущность, которая овладевает его сновидениями. – И как долго это происходит? – спросила Глафира. – Много тысяч лет. Мы даже не знаем того времени, когда это началось. К сожалению, мы даже не знаем, что секрет зеркальной Амальгамы, то есть то, что мы все вместе сохраняли более тысячи лет – лишь предлог, маленькая часть страшной тайны, о которой я тебе сейчас рассказываю, Глафира. Мы просто были созданы для более эффективного управления человечеством, чтобы люди в своем быту всегда имели доступ к зеркалам и ими было бы легче управлять, вселяясь в них в любой удобный момент. – А кто это управляет нами во снах? – тихо спросила Глафира, облизнув пересохшие губы. – Мы подозреваем, что это древние гипербореи… – Джузеппе, не вводи всех в заблуждение, – встрял Председатель. – У нас есть пока только предположения. В том числе и ответ на этот вопрос нам предстоит выяснить. – Произошло нечто необычное. Эти странные повелители наших снов впервые сами вышли на разговор и попросили о встрече и помощи. – И как это произошло? – Глафира окинула взглядом притихший Совет. – Они пришли к нам во сне, – ответил Учитель. – Но к каждому – по-своему. Я, например, беседовал с ярким огненным шаром. – Ко мне во сне явился огромный змей и заговорил со мной, – сказал Председатель. – А я летел в пропасть и неминуемо должен был разбиться, но кто-то удержал меня в полете и сказал… – произнес крайний правый заседатель своим резким скрипучим голосом. – Нам всем было сказано одно и то же: «Выступи на Совете и скажи, что видел странный сон», – продолжил Учитель. – Ну и, конечно, как только один из нас начал говорить о странном сне и сказанном в этом сне, все члены Совета поняли важность происходящего, – подхватил Председатель. – Весь мир в опасности. Все человечество, Глафира. И спасти всех можем только мы, хранившие много лет тайну зеркал, которая, как выяснилось, была лишь частью другой, более могущественной тайны… – Мы должны выбрать одного человека, кто пойдет на контакт с этой странной силой, не испугается, будет смел, отважен, отчаян, силен и вынослив… – И встреча назначена только с одним… – Глафира, ты – единственный, идеально подготовленный воин Совета Десяти, которому можно поручить провести эту историческую встречу, – голос Учителя дрогнул. – Не совсем понятно, какие испытания придется пройти и во время встречи, и особенно после. Мы знаем твои способности и приняли решение отправить тебя. – А если мне нужно будет встретиться с целой армией врагов? – Глафира уже понимала, что задание ей дано, но на всякий случай пыталась выяснить дополнительную информацию. – Мы подготовили тебе помощника, – проскрипел правый заседатель. – Только не удивляйся, хорошо? – окончательно заинтриговал Учитель. – Введите! – хлопнул в ладоши Председатель. Раскрылась одна из потайных дверей, и в зал, прихрамывая, вошел высокий человек в монашеской рясе. Сделав несколько шагов, он откинул с головы капюшон и оглядел присутствующих долгим немигающим взглядом. Взгляд этих стальных глаз был страшен и величествен одновременно. Лицо человека было обветрено, а узкие губы плотно сомкнуты. Сломанный в нескольких местах нос придавал всему облику дополнительную суровость. Глафира прекрасно знала этого человека. Про него ходили легенды, и многие люди, связанные с охраной тайны зеркальной Амальгамы, слышали о его существовании. Если верить легендам, человек этот, неустрашимый и несгибаемый, когда-то, много веков назад, был правой рукой императора Фридриха Барбароссы, потом возглавлял всю германскую церковь, руководил полками, вел тысячи рыцарей на Иерусалим в Третьем Крестовом походе. В Средние века его знали как архиепископа Кельна, Райнальда фон Дасселя. Именно он привез из итальянского похода мощи волхвов, когда-то пришедших к младенцу Иисусу с дарами. Именно он заложил в центре Кельна один из самых великолепных соборов мира, чтобы привезенные реликвии хранились в достойном месте. Именно он похитил эти мощи из пылающего кафедрального собора Милана, а потом чудом избежал смерти от рук взбунтовавшихся жителей города. Не гнушавшийся никакой работы, часто меняющий монашескую сутану на доспехи рыцаря, этот человек внушал страх врагам и вселял уверенность в друзей. Удивительные свойства зеркальной Амальгамы позволили этому человеку прожить несколько жизней в разные эпохи. Судьба распорядилась так, что он попал во времена Советского Союза и прошел через ад тюрем и лагерей, через другие страшные испытания, пытаясь раскрыть таинственный секрет венецианских зеркал. Когда-то в Средние века ему отрезали язык, но даже это не сломило его гордый тевтонский дух и не помешало ему выйти живым из самых невероятных передряг. Его биографии хватило бы на несколько десятков людей. Он был благочестивым архиепископом Кельна и грозой уголовников мордовских лагерей, беспощадным канцлером захваченного Милана и неуловимым агентом КГБ, знаменитым похитителем мощей Святых волхвов и жестоким наемным убийцей в перестроечной России. Этот человек верил в себя и никогда ничего не боялся. Райнальд фон Дассель, железный рыцарь, не умеющий говорить, но умеющий чувствовать и побеждать. Впрочем, в этот средневековый бред с Барбароссой, крестовыми походами, святыми мощами и архиепископом Кельна, конечно, никто не верил. Было очевидно, что эта сумасшедшая легенда была придумана какими-то друзьями немого громилы. Ну, сидел в тюрьме человек, ну, остался без языка, ну, действительно, был наемным убийцей где-то в России, это все было понятно. Но зачем же все эти псевдоисторические россказни слушать, про все эти кельны, миланы и крестовые походы? *** Глафира знала правду об этом человеке, потому что несколько раз в жизни виделась с ним, каждый раз удивляясь его выносливости и мужеству. Она давно считала его погибшим. Ходили слухи, что мертвое тело неистового архиепископа было обнаружено где-то у основания Кельнского кафедрального собора. Неужели эти слухи оказались ошибочными? Райнальд фон Дассель сделал несколько шагов к Глафире, неожиданно встал на одно колено и склонил перед девушкой голову. Учитель, видя растерянность Глафиры, постарался объяснить произошедшее: – Глафира, этот человек жив. Мы поддерживали легенду о его гибели, а на самом деле просто взяли его на службу. Он – идеальный солдат. Да вы, собственно, и так знаете друг друга… Но теперь наступило время, когда ваши усилия нужно будет объединить. Он поступает в твое полное распоряжение. – Встань, рыцарь, – проговорила Глафира, глядя в глаза Райнальду фон Дасселю. Тот послушно встал, на секунду встретился взглядом с девушкой, и на дне холодных глаз его Глафира вдруг разглядела любовь, разноцветную, давнюю, вскипающую. Совершенно точно. Глафира не могла ошибиться. Она много лет искала это чувство, искала этот взгляд. Глафире понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя от неожиданного открытия и спокойным голосом спросить Учителя: – Где и когда назначена встреча? – В Риме есть крипта церкви капуцинов, – начал Председатель. – Но войти туда сможет не каждый. Там… – Я хорошо знаю это место, – решительно сказала Глафира. – Во сколько и когда? – Завтра в полночь. Глафира еще раз посмотрела в глаза неподвижно стоявшему фон Дасселю и ответила Совету: – Мы готовы. Фон Дасселль молча кивнул и сложил на груди огромные кулаки. Глава XIII. Как компьютерщик Алексей заблудился в трех «Соснах» Алексей в детстве был смазливым рыженьким мальчиком с таинственными карими глазами, и воспитательница детского сада, смотря на него, всплескивала руками и говорила его маме: «Посмотрите, посмотрите, какой милый рыженький ангелочек!» Но где-то в возрасте шести лет Алексей вдруг милым рыженьким ангелочком быть перестал. Лешенька увлекся компьютером. Сначала все было, как и у его сверстников: игрушки, стрелялки-бродилки, чаты, социальные сети… Но потом родители вдруг поняли, что с сыном происходит что-то неладное. Алексей просто жил в компьютере и не перестал отвлекаться от него даже для принятия пищи. Сообразив, что дело неладно, родители начали прятать от сына компьютер, лишать возможности включать его, выбрасывать в окно сетевой шнур, если в дневнике были плохие оценки. Но это не помогало. Мальчика не интересовало вообще ничего, а оживал он только у компьютерного экрана. *** *** *** *** ... Источники : https://chitay-knigi.com/3542-vladimir-torin-amalgama-2-tantamareska.html https://chitat-online.org/str/amalgama-2-tantamareska-vladimir-torin https://lifeinbooks.net/read-online/amalgama-2-tantamareska-vladimir-torin/ https://onlinelit.net/book/amalgama-2-tantamareska https://mybook.ru/author/vladimir-torin-2/tantamareska/read/ https://fantlab.ru/work920006 ... https://fantlab.org/autor57144 === Владимир Александрович Торин
Владимир Александрович Торин — российский писатель, журналист, медиаменеджер. Кандидат политических наук. Родился 19 марта 1970 г. в Киеве. В 1987 году окончил среднюю школу в Риге и поступил на факультет журналистики Львовского военного института культуры, который окончил в 1991 году. Один из основателей команды КВН «Эскадрон гусар», становившейся победителем Высшей лиги.
С 1991 года — корреспондент газеты Приволжского округа ВВ МВД РФ, затем — начальник пресс-службы Приволжского округа внутренних войск МВД РФ (г. Нижний Новгород). Работал собственным корреспондентом по Нижегородской области «Независимой газеты», журнала «Огонек», газеты «СМ-сегодня» (Латвия). В середине 90-х был сотрудником пресс-центра объединенной группировки вооруженных сил России на территории Чеченской республики (г. Ханкала) и пресс-секретарём командующего группировкой внутренних войск в зоне вооруженного конфликта на территории Чеченской Республики (г. Моздок).
Работал заместителем главного редактора газеты «Нижегородские новости». В 1999 году – пресс-секретарь председателя Законодательного Собрания Нижегородской области, в 2000-2001 гг.– помощник и пресс-секретарь члена Совета Федерации от Нижегородской области А.А. Козерадского (г. Москва). В 2001 — исполнительный директор Приволжского окружного отделения Всероссийской общественной организации работников СМИ «Медиасоюз», президент Приволжской Лиги журналистов, с 2004 г. — президент Межрегиональной Лиги журналистов. Работал начальником управления общественных связей компании «РусПромАвто» (2002-2003 гг.), пресс-секретарём Группы ГАЗ. С 2008 г. – начальник управления общественных связей и коммуникаций минерально-химической компании «Еврохим». В 2015 году был опубликован дебютный роман Владимира Торина «Амальгама». © По материалам сети Интернет Сайты и ссылки: www.amalgama-book.ru (официальный сайт) Слушать - https://lis10book.com/audio/amalgama-2-tantamareska/ ... *** *** --- --- --- --- *** *** *** *** - 009 На Я.Ру с... 10 августа 2009 года Страницы на Яндекс Фотках от Сергея 001 --- *** НА УГЛУ МАЛЕНЬКОЙ ПЛОЩАДИ... А.С. Пушкин *** *** *** *** *** *** === *** *** *** *** *** *** --- ---
АудиокнигиНовость 2Семашхо*** *** | ||||
|
Всего комментариев: 0 | |