Главная » 2022 » Март » 6 » Виконт де Бражелон. Александр Дюма. 064. 24. ...В ЛУВРЕ, ПОКА УЖИНАЛИ В БАСТИЛИИ. 25. ПОЛИТИЧЕСКИЕ СОПЕРНИКИ. 26.ПОРТОС ВНЯЛ УБЕЖДЕНИЯМ...

01:21

Виконт де Бражелон. Александр Дюма. 064. 24. ...В ЛУВРЕ, ПОКА УЖИНАЛИ В БАСТИЛИИ. 25. ПОЛИТИЧЕСКИЕ СОПЕРНИКИ. 26.ПОРТОС ВНЯЛ УБЕЖДЕНИЯМ...

---

Глава 24.
О ТОМ, ЧТО ПРОИСХОДИЛО В ЛУВРЕ, ПОКА УЖИНАЛИ В БАСТИЛИИ

Как мы видели в одной из предшествующих глав, де Сент-Эньян выполнил поручение, которое король дал ему к Лавальер, но, несмотря на все свое красноречие, он не мог убедить юную девушку в том, что в лице короля у нее достаточно могущественный защитник и что она не нуждается больше ни в чьей помощи.
При первых же словах королевского фаворита, сообщившего о раскрытии ее тайны, Луиза разразилась рыданиями и отдалась своему горю, которое король счел бы оскорбительным для себя, если б мог наблюдать за ним хотя бы уголком глаза. Де Сент-Эньян, выполняя обязанности посла, обиделся за своего господина и вернулся к нему с отчетом обо всем, что видел и слышал. Здесь-то мы и находим его в большом волнении перед еще более взволнованным королем.
– Но что же она наконец решила? – спросил Людовик. – Что же она решила? Увижу ли я ее, по крайней мере, до ужина? Придет ли она или мне самому надо отправиться к ней?
– Мне кажется, государь, что, если ваше величество желаете увидеться с ней, вам придется сделать не только первый шаг по направлению к ней, но и проделать весь путь.
– Ничего для меня! Выходит, что этот Бражелон ей очень и очень по сердцу? – пробормотал Людовик XIV сквозь зубы.
– О ваше величество, этого быть не может; мадемуазель де Лавальер любит вас, любит всем сердцем. Ведь вы знаете, что Бражелон принадлежит к той суровой породе людей, которые разыгрывают из себя римских героев.
Король улыбнулся. Он знал, что это значит, – ведь он только что расстался с Атосом.
– Что же касается мадемуазель де Лавальер, то она была воспитана на половине вдовствующей принцессы, то есть уединенно и в строгости. Жених и невеста обменялись клятвами пред луною и звездами, и теперь, государь, чтобы разрушить этот союз, нужен сам дьявол.
Де Сент-Эньян надеялся развеселить короля, но добился обратного, улыбка Людовика сменилась полной серьезностью. Он уже почувствовал то, о чем Атос говорил д'Артаньяну: раскаянье. Он думал о том, что молодые люди любили друг друга и поклялись в верности; что один из них сдержал свое слово, а другая – слишком честна и бесхитростна, чтобы не терзаться из-за своей измены.
И вместе с раскаяньем сердце короля уколола ревность. Он не произнес больше ни слова и вместо того, чтобы отправиться к матери, к королеве или к принцессе и немного развлечься и посмешить дам, как он сам говорил об этом, он опустился в широкое кресло, сидя в котором его августейший отец, Людовик XIII, скучал вместе с Барада и Сен-Маром в течение стольких дней.
Де Сент-Эньян понял, что развеселить короля сейчас невозможно. Он решился на крайнюю меру и произнес имя Луизы. Король поднял голову.
– Как ваше величество предполагаете провести вечер? Надо ли предупредить мадемуазель де Лавальер?
– Черт возьми! Она предупреждена, как мне кажется.
– Устроим ли мы прогулку?
– Мы только что возвратились с прогулки, – ответил король.
– Что же мы станем делать, ваше величество?
– Мечтать, де Сент-Эньян, мечтать каждый о своем. Когда мадемуазель де Лавальер достаточно оплачет то, что она оплакивает (в сердце короля все еще говорило раскаянье), тогда, быть может, она соблаговолит подать нам весть о себе.
– Ах, ваше величество, как можете вы так неверно судить о столь преданном сердце?
Король покраснел от досады, ревность начала мучить его. Де Сент-Эньян понимал, что положение усложняется, как вдруг раздвинулись складки портьеры. Король бросился к двери; первая его мысль была, что принесли записку от Лавальер. Но вместо посланца любви он увидел капитана мушкетеров, который молча застыл на пороге.
– Господин д'Артаньян! – сказал он. – Это вы!.. Ну как?
Д'Артаньян посмотрел на де Сент-Эньяна. Глаза короля устремились в ту же сторону, что и глаза его капитана. Эти взгляды были бы ясны для всякого, тем более они были понятны де Сент-Эньяну. Придворный поклонился и вышел. Король и д'Артаньян остались наедине.
– Итак, это сделано? – начал король.
– Да, ваше величество, – серьезным тоном ответил капитан мушкетеров.
– Сделано.
Король умолк, он не находил нужных слов. Однако гордость не позволяла ему остановиться на сказанном. Если король принял решение, даже несправедливое, ему надо доказать всякому, кто присутствовал при том, как это решение принималось, и особенно себе самому, что он был прав, принимая его. Для этого существует лишь одно безотказно действующее средство, а именно – придумать вину для своей жертвы.
Людовик, воспитанный Мазарини и Анной Австрийской, владел ремеслом короля лучше любого другого монарха. Он и на этот раз постарался представить доказательства этого. После непродолжительного молчания, во время которого он обдумывал про себя все то, что мы только что изложили, он небрежно бросил:
– Что сказал граф?
– Ничего, ваше величество.
– Не дал же он арестовать себя молча?
– Он сказал, что был готов к этому, ваше величество.
Король вскинул голову и надменно произнес:
– Полагаю, что граф де Ла Фер перестал разыгрывать из себя бунтаря?
– Прежде всего, ваше величество, кого вы называете бунтарем? – спокойно спросил мушкетер. – Разве в глазах короля тот, кто не только дает себя запереть в Бастилию, но еще и не сопротивляется тем, кто не хочет везти его в эту крепость, бунтарь?
– Тем, кто не хочет везти его в крепость? – воскликнул король. – Капитан, что я слышу? Вы с ума сошли, что ли?
– Не думаю, ваше величество.
– Вы говорите о людях, которые не хотели арестовать графа де Ла Фер?..
– Да, ваше величество.
– Но кто эти люди?
– Очевидно, те, на кого вашим величеством было возложено данное поручение, – сказал мушкетер.
– Но ведь оно было возложено мною на вас, капитан! – закричал король.
– Да, ваше величество, на меня.
– И вы говорите, что, несмотря на мое приказание, вы имели намерение не брать под арест человека, который меня оскорбил?
– Именно так, ваше величество.
– О!
– Больше того, я предложил графу сесть на коня, которого велел приготовить ему у заставы Конферанс.
– С какой целью вы приготовили коня?
– Для того, ваше величество, чтобы граф де Ла Фер мог доехать до Гавра, а оттуда перебраться в Англию.
– В таком случае вы мне изменили, сударь! – воскликнул король в порыве неукротимой ярости.
– Да, государь!
На слова, произнесенные таким тоном, отвечать было нечего. Король встретил настолько упорное сопротивление, что оно поразило его.
– Было ли у вас основание вести себя таким образом, господин д'Артаньян? – величественно спросил Людовик.
– Я никогда не действую без оснований, ваше величество.
– Но этим основанием не была дружба, единственное, что могло бы извинить вас, единственное, что могло бы иметь хоть какой-нибудь вес; ведь ваше положение в этом деле было исключительно благоприятным. Решать было предоставлено вам.
– Мне, ваше величество?
– Разве вы не имели выбора – арестовать графа де Ла Фер или отказаться от этого поручения?
– Да, ваше величество, но…
– Но что? – нетерпеливо перебил д'Артаньяна король.
– Вы предупредили меня, ваше величество, что если я не арестую его, то его арестует начальник охраны.
– Разве я не упростил для вас это дело? Ведь я не понуждал вас брать под арест вашего друга графа.
– Для меня упростили, для моего друга – нет.
– Почему?
– Потому что он был бы все равно арестован либо мною, либо начальником вашей охраны.
– Вот какова ваша преданность, сударь!.. Преданность, которая рассуждает, которая позволяет себе выбирать? Сударь, вы не солдат!
– Я жду, чтобы ваше величество соблаговолили сказать, кто же я.
– Вы – фрондер.
– А так как Фронды больше не существует, то кто же я все-таки, государь…
– Но если то, что вы говорите, – правда…
– Я всегда говорю только правду.
– Для чего же вы явились сюда? Я хочу знать об этом!
– Я пришел сказать королю: государь, граф де Ла Фер в Бастилии…
– Но к этому вы, оказывается, непричастны.
– Это верно. Но раз он там, все же важно, чтоб ваше величество были об этом осведомлены.
– Господин д'Артаньян, вы оказываете неуважение своему королю.
– Ваше величество…
– Господин д'Артаньян, предупреждаю вас, вы злоупотребляете терпением своего короля.
– Напротив, ваше величество – Что это значит – напротив?
– Я явился сюда, чтобы вы приказали арестовать и меня.
– Арестовать вас?
– Конечно Мой друг будет скучать в тюрьме, и я пришел просить ваше величество о разрешении составить ему компанию. Пусть ваше величество произнесет свое слово, и я сам себя арестую, ручаюсь, что для этого начальник охраны отнюдь не понадобится.
Король бросился к письменному столу и схватил перо, чтобы написать приказ о заключении д'Артаньяна в Бастилию – Имейте в виду, сударь, что это навеки! – воскликнул он угрожающим тоном.
– Еще бы, – сказал в ответ мушкетер, – после столь похвального поступка вы, разумеется, не посмеете посмотреть мне в глаза.
Король резко отбросил перо.
– Уходите! Уходите немедленно!
– О нет, я останусь, с вашего позволения, государь!
– Что это значит?
– Ваше величество, я пришел спокойно переговорить с королем, к несчастью, король вспылил, но я скажу королю все, что почитаю своим долгом сказать ему.
– В отставку, сударь, в отставку! – вскричал король.
– Вы знаете, ваше величество, что меня не пугает отставка; ведь в Блуа, в тот самый день, когда вы отказали королю Карлу в миллионе, который дал ему после этого мой друг граф де Ла Фер, я уже обращался к вашему величеству с просьбой об отставке.
– Хорошо, говорите, и покороче!
– Нет, ваше величество, сейчас речь пойдет не об отставке. Вы взяли перо, чтоб отправить меня в Бастилию, почему вы меняете ваше решение.
– Д'Артаньян! Гасконская голова! Кто же из нас король – вы или я?
– К несчастью, ваше величество, вы…
– Что означает ваше «к несчастью»?
– Да, государь, к несчастью, ибо, если бы королем был я…
– Если бы королем были вы, вы бы одобрили бунт шевалье д'Артаньяна, не так ли?
– Разумеется – В самом деле. – И король пожал плечами.
– И я сказал бы своему капитану мушкетеров, – продолжал д'Артаньян, я сказал бы ему, глядя на него человеческими глазами, а не горящими угольями: «Господин д'Артаньян, я забыл о том, что я – король. Я спустился с трона, чтобы оскорбить дворянина»
– Сударь, неужели вы думаете, что, превосходя своего друга в дерзостях, вы умаляете тем самым его вину.
– О ваше величество, я пойду гораздо дальше его, и в этом повинны вы сами. Я скажу вам то, чего не сказал бы этот наиделикатнейший из людей, государь, вы обрекли на заклание его сына, и он защищал своего сына, вы обрекли на заклание и его самого; он говорил с вами во имя чести, религии и добродетели, но вы оттолкнули его, прогнали, посадили в тюрьму. Я буду резче, чем он, и скажу вам выбирайте, ваше величество? Хотите ли вы иметь возле себя друзей или лакеев, воинов или шаркунов, отвешивающих поклоны? Благородных людей или паяцев? Хотите ли вы, чтобы вам служили или чтобы гнули перед вами шею? Хотите ли вы, чтобы вас любили или чтобы боялись? Если вы отдаете предпочтение низости, интригам, трусости, то напрямик скажите об этом, ваше величество; мы удалимся, мы, единственные остатки былого, я скажу больше – единственные живые примеры доблести прежнего времени, мы, которые служили и превзошли, быть может, в мужестве и заслугах людей, обретших славу в потомстве. Выбирайте, ваше величество, не медлите с выбором. Оберегайте настоящих дворян, которые еще остались при вас, а придворных у вас будет более чем достаточно. Поспешите же и отправьте меня в Бастилию вместе с моим старинным и испытанным другом. Ибо если вы не сумели выслушать графа де Ла Фер, то есть наиболее мудрый и благородный голос дворянской чести, если вы не желаете внимать тому, что говорит д'Артаньян, то есть наиболее откровенному и грубому голосу искренности и прямодушия, значит, вы никуда не годный король, а завтра станете жалким в своем бессилии королем. Плохих королей ненавидят, жалких королей прогоняют. Вот что я скажу вам, ваше величество. Вы сами повинны в том, что толкнули меня на эти слова.
Похолодевший и смертельно бледный король откинулся в кресле. Было очевидно, что молния, ударившая у его ног, поразила бы его меньше; казалось, что ему не хватает воздуха и он сейчас задохнется. Грубый голос искренности, о котором говорил д'Артаньян, проник в его сердце, словно клинок.
Д'Артаньян высказал все, что должен был высказать. Понимая гнев короля, он снял с себя шпагу и, почтительно подойдя к Людовику XIV, положил ее перед ним на стол. Но король гневным жестом отбросил шпагу, которая упала на пол и отскочила к ногам д'Артаньяна.
И хотя мушкетер умел владеть собой, как никто, на этот раз он, в свою очередь, побледнел и, дрожа от негодования, произнес:
– Король может подвергнуть солдата опале, может изгнать его, может осудить его на смерть, но, будь он хоть сто раз король, он не имеет права нанести ему тяжкое оскорбление, предав бесчестию его шпагу. Никогда король Франции, государь, не отталкивал от себя с презрением шпагу такого человека, как я. Коль скоро эта шпага поругана, – подумайте об этом, ваше величество, – у нее не может быть других ножен, чем ваше сердце или мое. Я выбираю свое, государь; благодарите бога и мое долготерпение!
Потом, выхватив шпагу, он воскликнул:
– Пусть моя кровь падет на вашу голову, ваше величество!
Стремительным жестом он приложил острие шпаги к своей груди, оперев ее эфес об пол. Но король еще более стремительным движением правой руки обнял за шею славного мушкетера, схватившись левой рукой за середину клинка, который он затем в полном молчании вложил в ножны.
Д'Артаньян, бледный, дрожащий и еще не оправившийся от оцепенения, допустил, чтобы король проделал все это. Тогда Людовик, смягчившись, возвратился к столу, взял перо, набросал несколько строк, подписался под ними и протянул д'Артаньяну написанную им бумагу.
– Что это, ваше величество? – спросил капитан.
– Приказ господину д'Артаньяну немедленно освободить графа де Ла Фер.
Д'Артаньян схватил королевскую руку и запечатлел на ней поцелуй; затем, сложив приказ, он сунул его за борт своей кожаной куртки и вышел.
Ни король, ни капитан не произнесли при этом ни слова.
– О, человеческое сердце! О, компас монархов! – прошептал, оставшись один, Людовик. – Когда же я научусь читать в твоих сокровенных изгибах так, словно предо мною лежит открытая книга! Нет, я не плохой король, я не жалкий король, но я просто сущий ребенок!

Глава 25.
ПОЛИТИЧЕСКИЕ СОПЕРНИКИ

Д'Артаньян, обещавший Безмо возвратиться к десерту, сдержал свое слово. Едва подали коньяки и ликеры, составлявшие гордость комендантского погреба, как в коридоре послышалось звяканье шпор, и на пороге появился капитан мушкетеров.
Атос и Арамис отменно тонко вели игру, и все же ни тому, ни другому не удалось проникнуть в тайны собеседника. Они пили, ели, говорили о Бастилии, о последней поездке в Фонтенбло, о празднестве, которое предполагал устроить у себя в Во Фукс. Разговор все время не покидал общих тем, и никто, кроме Безмо, не коснулся ни разу ничего такого, что могло бы представлять личный интерес для присутствующих.
Д'Артаньян влетел среди общей беседы, все еще бледный и взволнованный своим свиданием с королем. Безмо поторопился придвинуть ему стул. Д'Артаньян залпом осушил предложенный ему комендантом полный стакан вина.
Атос и Арамис заметили, что Д'Артаньян сам не свой. Не заметил этого лишь Безмо, который видел в д'Артаньяне капитана мушкетеров его величества, и ничего больше, и старался всячески угодить ему. Принадлежать к окружению короля означало, на взгляд Безмо, располагать неограниченными правами. Хотя Арамис и увидел волнение д'Артаньяна, угадать причину его он все же не мог. Только Атос полагал, что знает ее. Возвращение д'Артаньяна и в особенности возбужденное состояние этого всегда невозмутимого человека как бы говорили ему: «Я только что обратился к королю с просьбой, и король отказал мне в ней». Убежденный в правильности своей догадки, Атос усмехнулся, встал из-за стола и сделал знак д'Артаньяну как бы затем, чтобы напомнить ему, что у них есть и другие дела, кроме того, чтобы ужинать вместе.
Д'Артаньян понял Атоса и ответил ему также знаком. Арамис и Безмо, заметив этот немой диалог, вопросительно посмотрели на них. Атос, решив, что пришла пора объяснить действительное положение дел, произнес с любезной улыбкой:
– Истина, господа, заключается в том, что вы, Арамис, только что ужинали в обществе государственного преступника, который к тому же ваш узник, господин де Безмо.
У Безмо вырвалось восклицание, выражавшее и удивление и одновременно радость. Добрейший Безмо гордился своею тюрьмой. Не говоря уж о выгодах, доставляемых ему заключенными, он был тем счастливее, чем больше их было, и чем более знатными они были, тем большей гордостью он проникался.
Что до Арамиса, то, приняв подобающий обстоятельствам вид, он сказал:
– Дорогой Атос, простите меня, но я был, можно сказать, убежден, что произошло именно то, что и взаправду имеет место. Какая-нибудь выходка Рауля или мадемуазель Лавальер, разве не так?
– Увы! – вздохнул Безмо, – И вы, – продолжал Арамис, – вы, как настоящий вельможа и дворянин, забыв о том, что в наш век существуют только придворные, отправились к королю и выложили ему все то, что думаете о его поведении?
– Вы угадали, друг мой.
– Таким образом, – начал Безмо, дрожа при мысли о том, что он дружески поужинал с человеком, навлекшим на себя немилость его величества, таким образом, граф…
– Таким образом, дорогой комендант, – сказал Атос, – мой друг, господин Д'Артаньян, передаст вам бумагу, которая высовывается из-за борта его кожаной куртки и является, конечно, не чем иным, как приказом о моем заключении.
Безмо привычным жестом протянул руку.
Д'Артаньян и в самом деле вытащил из-за пазухи оба королевских приказа: один из них он протянул коменданту. Безмо развернул бумагу и вполголоса начал читать ее, поглядывая поверх нее на Атоса и останавливаясь время от времени:
– «Приказ содержать в моей крепости Бастилии…» Очень хорошо… «в моей крепости Бастилии… господина графа де Ла Фер». Ах, сударь, какая печальная честь для меня содержать вас в Бастилии!
– У вас будет терпеливый и непритязательный узник, сударь, – заверил Атос своим ласковым и спокойным голосом.
– И такой, который не пробудет у вас и месяца, дорогой комендант, продолжал Арамис, в то время как Безмо, держа перед собою приказ, переписывал в тюремную ведомость королевскую волю.
– И дня не пробудет, или, вернее, и ночи, – заключил Д'Артаньян, предъявляя второй приказ короля, – потому что теперь, дорогой господин де Безмо, вам придется переписать также и эту бумагу и немедленно освободить графа.
– Ах! – вскричал Арамис. – Вы избавляете меня от хлопот, дорогой Д'Артаньян.
И он с многозначительным видом пожал руку сперва мушкетеру, потом Атосу.
– Как! – удивленно спросил Атос. – Король мне возвращает свободу?
– Читайте, дорогой друг, – сказал Д'Артаньян.
Атос взял приказ и прочел.
– Да, – кивнул он, – вы правы.
– И вас это сердит? – улыбнулся д'Артаньян.
– О нет, напротив! Я не желаю зла королю, а величайшее зло, какое можно пожелать королям, – это чтобы они творили несправедливость. Но вам это далось нелегко, разве не так? Признайтесь же, друг мой!
– Мне? Отнюдь нет, – повернулся к нему мушкетер. – Король исполняет любое мое желание.
Арамис посмотрел д'Артаньяну в лицо и увидел, что это неправда. Что до Безмо, то он не спускал глаз с д'Артаньяна, в таком восторге он был от человека, заставляющего короля исполнять любое свое желание.
– Король посылает Атоса в изгнание? – спросил Арамис.
– Нет, об этом не было речи; король не произнес этого слова, – сказал д'Артаньян. – Но я думаю, что графу и впрямь лучше всего… если только он не собирается благодарить короля…
– Говоря по правде, не собираюсь, – горько усмехнулся Атос.
– Так вот, я считаю, что графу лучше всего удалиться на время в свой замок, – продолжал д'Артаньян. – Впрочем, Атос, говорите, настаивайте.
Если вам приятнее жить где-нибудь в другом месте, я уверен, что добьюсь соответствующего разрешения короля.
– Нет, благодарю вас, дорогой д'Артаньян, – ответил Атос, – для меня нет ничего приятнее, чем вернуться к моему одиночеству, под раскидистые деревья на берегу Луары; если господь лучший целитель душевных ран, то природа – лучшее лекарство от них. Значит, сударь, – обратился Атос к Безмо, – я свободен?
– Да, граф, полагаю, что так; надеюсь, по крайней мере, – проговорил комендант, вертя во все стороны обе бумаги, – при условии, разумеется, что у господина д'Артаньяна не припасено еще одного приказа.
– Нет, дорогой господин Безмо, нет, – засмеялся мушкетер, – вам следует держаться второго приказа, и на нем мы с вами поставим точку.
– Ах, граф, – сказал Атосу Безмо, – да знаете ли вы, чего вы лишаетесь? Я назначил бы вам ежедневное содержание в тридцать ливров, как генералам; да что там! – пятьдесят, как положено принцам, и вы бы всякий раз ужинали, как поужинали сегодня.
– Уж позвольте мне, сударь, предпочесть мой скромный достаток.
Повернувшись затем к д'Артаньяну, Атос произнес:
– Пора, друг мой.
– Пора, – подтвердил д'Артаньян.
– Не доставите ли вы мне радости быть моим спутником, дорогой друг? - спросил д'Артаньяна Атос.
– Лишь до ворот: достигнув их, я скажу вам то же, что сказал королю:
«Я при исполнении служебных обязанностей».
– А вы, дорогой Арамис, – сказал, улыбаясь, Атос, – могу ли я рассчитывать на вас как на спутника: ведь Ла Фер по дороге в Ванн.
– У меня этим вечером, – ответил прелат, – свидание в Париже, и я не могу пренебречь этим свиданием, не нанеся серьезного ущерба весьма важным делам.
– Тогда, дорогой друг, позвольте заключить вас в объятия и удалиться.
Господин де Безмо, благодарю вас за вашу любезность и особенно за яства, которыми вы потчуете бастильских узников и с которыми меня познакомили.
Обняв Арамиса и пожав руку Безмо, выслушав от того и другого пожелание счастливо доехать, Атос с д'Артаньяном откланялись и удалились.
Расскажем теперь о том, что произошло в доме Атоса и Рауля де Бражелона в то самое время, когда в Бастилии разыгрывалась развязка сцены, начало которой мы наблюдали в королевском дворце.
Как мы видели, Гримо сопровождал своего господина в Париж и, как мы сказали выше, присутствовал при отъезде Атоса; он видел, как д'Артаньян покусывал ус, он видел, как его господин сел в карету; вглядевшись в лицо того и другого и зная эти лица достаточно долгое время, он понял, несмотря на их внешнюю невозмутимость, что произошло нечто важное.
После отъезда Атоса он принялся размышлять. Он вспомнил, как странно Атос попрощался с ним, вспомнил о том смущении, которое он заметил в хозяине, человеке со столь четкими мыслями и такой несгибаемой волей, смущении, неприметном для всех, но только не для него. Он знал, что Атос не взял с собой никаких вещей, а между тем у него создалось впечатление, что он уезжает не на час и даже не на день. По тону, каким, обращаясь к Гримо, Атос произнес слово «прощай», чувствовалось, что он уезжает надолго.
Все это пришло в голову Гримо одновременно с нахлынувшим на него чувством глубокой привязанности к Атосу, с тем ужасом пред пустотою и одиночеством, которые постоянно занимают воображение тех, кто любит; короче говоря, все эти мысли и ощущения повергли честного Гримо в грусть и посеяли в нем тревогу.
Не найдя, однако, никаких указаний, которые могли бы направить его, не заметив и не обнаружив ничего, что могло бы укрепить в нем сомнения, Гримо отдался своему воображению и стал строить догадки относительно случившегося с его господином. Ведь воображение – это прибежище или, вернее, наказание для сердец, полных привязанности. И впрямь никогда еще не случалось, чтобы человек с привязчивым сердцем представлял себе своего друга счастливым или веселым. И никогда голубь, который пустился в полет, не внушает голубю, оставшемуся на месте, ничего, кроме страха перед ожидающей его участью.
Итак, Гримо перешел от тревоги к страху. Он восстановил в памяти последовательность хода событий: письмо д'Артаньяна к Атосу, письмо, которое так огорчило Атоса, затем посещение Атоса Раулем, посещение, после которого Атос потребовал свои ордена и придворное платье; потом свидание с королем, свидание, после которого Атос воротился домой в таком мрачном расположении духа, далее объяснение отца с сыном, объяснение, после которого Атос с такой грустью обнял Рауля, а Рауль с такой грустью ушел к себе; наконец, появление д'Артаньяна, пощипывающего усы, после чего граф де Ла Фер уехал вместе с д'Артаньяном в карете. Все это в совокупности представляло собою драму в пять актов, достаточно ясную и прозрачную даже для менее искушенных и тонких психологов, чем Гримо.
И Гримо прибег к решительным средствам. Он принялся перетряхивать придворное платье своего господина, чтобы разыскать там письмо д'Артаньяна. Письмо все еще лежало в кармане, и он прочитал следующее:
«Дорогой друг! Рауль потребовал от меня сведений о поведении мадемуазель де Лавальер во время пребывания нашего юного друга в Лондоне. Я бедный капитан мушкетеров, и уши мои весь день набивают казарменными и альковными сплетнями. Если бы я сообщил Раулю все, что думаю и что слышал, бедный мальчик не вынес бы этого. К тому же я служу королю и не могу обсуждать его поведение. Если сердце велит вам действовать, действуйте. Дело в большей мере затрагивает вас, чем меня, и притом вас почти столько же, сколько Рауля».
Гримо вырвал у себя полпрядки волос. Он вырвал бы больше, если бы волосы у него были хоть чуточку гуще.
«Вот где, – сказал он себе, – нужно искать разгадку! Мадемуазель натворила неладное. То, что говорят о ней и короле, – сущая правда. Наш молодой господин обманут. Он, наверное, проведал об этом. Граф отправился к королю и высказал ему начистоту все, что думает. Ах, боже мой, граф вернулся без шпаги!»
От этого открытия на лбу у преданного слуги выступил пот. Он больше не размышлял: он нахлобучил на голову шляпу и побежал к Раулю.
После ухода Луизы Рауль успел укротить в себе если не любовь, то страдание и, мысленно оглядывая опасный путь, на который увлекли его безумие и возмущение, сразу увидел своего отца в бессильной борьбе с королем, борьбе, начатой к тому же самим Атосом. В этот момент прозрения несчастный юноша вспомнил таинственные знаки Атоса, неожиданное посещение д'Артаньяна, и его воображению представилось то, чем кончается всякое столкновение между монархом и подданным.
«Д'Артаньян на дежурстве, стало быть, прикован к своему посту, – думал Рауль, – и он не поехал бы к графу де Ла Фер ради удовольствия повидаться с ним. Он пустился в путь лишь потому, что должен был сообщить ему нечто такое, чего он, Рауль, не знает. Это нечто, при столь сложном стечении обстоятельств, таило в себе по меньшей мере угрозу, а может быть, и прямую опасность».
Рауль содрогнулся при мысли о том, что он вел себя как отъявленный эгоист, что забыл об отце из-за своей несчастной любви, что искал забвения в горькой усладе отчаяния, тогда как ему следовало, быть может, встать на защиту Атоса и отразить удар, направленный прямо в него.
Эта мысль заставила его встрепенуться. Он пристегнул к поясу шпагу и побежал к дому отца. По дороге он столкнулся с Гримо, который с другого конца, но с тем же Жаром бросился на поиски истины. Они обнялись. Оба они оказались в одной и той же точке параболы, описанной их воображением.
– Гримо! – вскричал Рауль.
– Господин Рауль! – воскликнул Гримо.
– Как граф?
– Вы его видели?
– Нет, а где он?
– Я и сам разыскиваю его.
– А господин д'Артаньян?
– Уехал с ним вместе.
– Когда?
– Через десять минут после вас.
– Верхом?
– Нет, в карете.
– Куда же они направились?
– Не знаю.
– Взял ли отец с собой деньги?
– Нет.
– Шпагу?
– Нет.
– Гримо!
– Господин Рауль!
– Мне кажется, что д'Артаньян приехал…
– Чтобы арестовать графа, не так ли?
– Да, Гримо.
– Я готов в этом поклясться.
– Какой дорогой они поехали?
– По набережным.
– К Бастилии?
– Господи боже! Да!
– Поторапливайся! Бежим!
– Бежим!
– Но куда? – спросил удрученный Рауль.
– Отправимся сперва к шевалье д'Артаньяну, быть может, мы что-нибудь там и узнаем.
– Нет, если он скрыл от меня правду, находясь у отца, он и дальше будет таить ее. Пойдем к… О господи, по я сегодня окончательно обезумел!
Гримо!
– Что еще?
– Я забыл о господине дю Валлон.
– Господине Портосе?
– Который все еще ожидает меня. Увы! Я тебе говорил, что я окончательно обезумел.
– Ожидает вас? Где же?
– У Меньших Братьев в Венсенском лесу!
– Господи боже!.. К счастью, это недалеко от Бастилии.
– Скорее! Скорее!
– Сударь, я велю оседлать лошадей.
– Да, друг мой, иди позаботься о лошадях.

Глава 26.
ПОРТОС ВНЯЛ УБЕЖДЕНИЯМ, НО СУТИ ДЕЛА ВСЕ ЖЕ НЕ ПОНЯЛ

Достойный Портос, верный законам старинного рыцарства, решил дожидаться де Сент-Эньяна, пока не стемнеет. Но поскольку де Сент-Эньян не мог прибыть к месту встречи, поскольку Рауль забыл предупредить об этом своего секунданта и поскольку ожидание затягивалось до бесконечности и становилось все томительней и томительней, Портос велел сторожу, стоявшему неподалеку у ворот, раздобыть для него несколько бутылок порядочного вина и побольше мяса, чтобы было, по крайней мере, чем поразвлечься, пропуская время от времени славный глоток вместе со славным куском. И он дошел уже до последней крайности, то есть, говоря по-иному, до последних кусочков, когда Рауль и Гримо, гоня во весь опор лошадей, подскакали к нему.
Увидев на дороге двух всадников, Портос ни на мгновение не усомнился, что это не кто иной, как противники. Он поспешно вскочил с травы, на которой успел удобно расположиться, и принялся разминать колени и кисти рук.
«Вот что значит иметь добрые боевые привычки! Этот негодяй все же посмел явиться. Если бы я удалился отсюда, он, не найдя тут никого, получил бы несомненное преимущество перед нами», – думал Портос.
Выпятив грудь, он принял наиболее воинственную из своих поз, продемонстрировав поистине атлетическое сложение. Но вместо де Сент-Эньяна ему пришлось столкнуться с Раулем, который, отчаянно крича и жестикулируя, устремился к нему.
– Ах, дорогой друг! Простите меня! До чего ж я несчастлив!
– Рауль! – поразился Портос.
– Вы не сердитесь на меня? – вскричал Рауль, обнимая Портоса.
– Я? За что?
– За то, что я позабыл о вас. Но я прямо потерял голову.
– Что же случилось?
– Если б вы знали, друг мой!
– Вы убили его?
– Кого?
– Де Сент-Эньяна.
– Увы! Теперь мне не до Сент-Эньяна!
– Что еще?
– То, что граф де Ла Фер, надо полагать, арестован.
Портос сделал движение, которое могло бы опрокинуть каменную стену.
– Арестован?.. Кем?
– Д'Артаньяном.
– Немыслимо! – произнес Портос.
– И тем не менее это правда, – ответил Рауль.
Портос повернулся к Гримо, как бы затем, чтобы найти у него подтверждение. Гримо кивнул головой.
– Куда же его отвезли?
– Вероятно, в Бастилию.
– Что навело вас на это предположение?
– По дороге мы расспрашивали разных людей: одни видели, как проезжала карета, другие – как она въехала в ворота Бастилии.
– О-хо-хо! – вздохнул Портос. И он сделал два шага в сторону.
– Какое решение вы принимаете? – спросил у него Рауль.
– Я? Никакого. Но я не желаю, чтобы Атос оставался в Бастилии.
Рауль подошел к Портосу поближе.
– Знаете ли вы, что арест произведен по приказу самого короля?
Портос посмотрел на юношу; его взгляд говорил: «А мне-то какое дело до этого?» Это немое восклицание показалось Раулю настолько красноречивым, что он больше уже не обращался к Портосу с вопросами. Он сел на коня. Портос с помощью Гримо сделал то же.
– Выработаем план действий, – сказал Рауль.
– Да, конечно, давайте-ка выработаем наш план, – согласился Портос.
Рауль внезапно остановился.
– Что с вами? – спросил Портос. – Слабость?
– Нет, бессилие! Не можем же мы втроем взять Бастилию.
– Ах, если бы д'Артаньян был в нашей компании, я бы не отказался от этого.
Рауль пришел в восторг от этой героической – потому что она была бесконечно наивной – веры во всемогущество д'Артаньяна. Вот они, эти знаменитые люди, втроем или вчетвером нападавшие на целые армии и осаждавшие замки! Напугав смерть и пережив целый век, лежавший теперь в развалинах, эти люди были все еще сильнее, чем самые дюжие из молодых.
– Сударь, – сказал Портосу Рауль, – вы мне внушили мысль, что нам необходимо повидать д'Артаньяна.
– Конечно.
– Надо думать, что, отвезя моего отца в крепость, он уже успел возвратиться к себе.
– Справимся прежде в Бастилии, – предложил Гримо, который говорил мало, но дельно.
И они поспешили к Бастилии. По странной случайности – такие случайности боги даруют лишь людям с сильною волей – Гримо неожиданно заметил карету, въезжающую на подъемный мост у ворот Бастилии. Это был д'Артаньян, возвращавшийся от короля.
Напрасно Рауль пришпорил коня, рассчитывая настигнуть карету и увидеть, кто в ней едет. Лошади остановились по ту сторону массивных ворот, ворота закрылись за ними, и конь Рауля ткнулся мордою в мушкет часового.
Рауль повернул назад, довольный, что он все же видел карету, в которой и был, очевидно, доставлен его отец.
– Теперь карета в наших руках, – заметил Гримо.
– Нам следует подождать, ведь она, несомненно, поедет обратно, не так ли, друг мой? – сказал Рауль, обращаясь к Портосу.
– Если и д'Артаньяна не подвергнут аресту, – ответил Портос. – В противном случае все потеряно.
Рауль ничего не ответил: можно было допустить все что угодно. Он посоветовал Гримо поставить лошадей на маленькой улице Жан Босир, чтобы не возбуждать подозрений, тогда как сам стал подстерегать выезд из Бастилии д'Артаньяна или той самой кареты, которую он только что видел.
Это решение оказалось правильным. Не прошло и двадцати минут, как снова распахнулись ворота, и в них показалась карета. Раулю, однако, и на этот раз не посчастливилось рассмотреть находившихся в ней. Гримо, впрочем, клялся, что в ней было двое и один из них – его господин. Портос поглядывал то на Рауля, то на Гримо в надежде понять их.
– Ясно, – сказал Гримо, – если граф в этой карете, значит, его или отпускают на волю, или перевозят в другую тюрьму.
– Сейчас мы это узнаем; все дело в том, какую дорогу они изберут, заметил Портос.
– Если моего господина освобождают, то его повезут домой, – проговорил Гримо.
– Это верно, – подтвердил Портос.
– Карета едет в другом направлении, – указал Рауль.
И действительно, карета въехала в предместье Сент-Антуан.
– Поскачем, – предложил Портос. – Мы нападем на карету и предоставим Атосу возможность бежать вместе с нами.
– Мятеж! – прошептал Рауль.
Портос снова посмотрел на Рауля, и этот второй его взгляд был достойным дополнением к первому, устремленному им незадолго пред этим на Рауля и на Гримо с целью выяснить их намерения.
Через несколько мгновений трое всадников догнали карету; они следовали за нею так близко, что дыхание их лошадей увлажняло ее заднюю стенку.
Д'Артаньян, внимание которого было неизменно настороже, услышал топот коней. В этот момент Рауль крикнул Портосу, чтобы он обогнал карету и посмотрел, кто сопровождает Атоса. Портос дал шпоры коню и оказался вровень с каретою, но ничего не увидел, так как занавески на ее окнах были опущены.
Гнев и нетерпение охватили Рауля. Он только теперь уяснил себе в полной мере, какою таинственностью окружали Атоса сопровождающие его, и решился на крайние меры.
Д'Артаньян, однако, узнал Портоса. Из-за кожаных занавесок он разглядел также Рауля. О результатах своих наблюдений он сообщил графу де Ла Фер. Но им обоим хотелось знать, пойдут ли Портос и Рауль до конца.
Так и случилось. Рауль с пистолетом в руке подскакал к головной лошади и крикнул кучеру: «Стой!» Карета остановилась. Портос снял кучера с козел. Гримо уцепился за ручку на дверце кареты.
Рауль открыл объятия и закричал:
– Граф! Граф!
– Это вы, Рауль? – молвил Атос, опьяненный радостью.
– Недурно! – добавил, смеясь, Д'Артаньян.
И оба они обняли юношу и Портоса.
– Мой храбрый Портос, мой преданный друг, – вскричал Атос, – вы всегда тут как тут!
– Ему все еще двадцать лет, – сказал Д'Артаньян. – Браво, Портос!
– Черт подери, – проговорил немного смущенный Портос, – да ведь мы думали, что вы арестованы.
– А между тем, – перебил Атос, – дело шло лишь о прогулке в карете шевалье д'Артаньяна.
– Мы следили за вами от самой Бастилии, – ответил Рауль, и в тоне его явственно ощущалось недоверие и упрек.
– Куда мы ездили ужинать к добрейшему господину Безмо. Помните ли Безмо, Портос?
– Конечно, отлично помню.
– И мы видели там Арамиса.
– В Бастилии?
– Да. За ужином.
– Ах, – облегченно вздохнул Портос.
– Он просил передать вам тысячу приветов.
– Спасибо.
– Куда же едет господин граф? – спросил Гримо, которого его хозяин успел уже поблагодарить признательной улыбкой.
– Мы отправляемся в Блуа, домой.
– Как?.. Прямо отсюда? Без багажа?
– Так и едем. Я собирался просить Рауля, чтобы он прислал мои вещи или привез их сам, если бы пожелал приехать ко мне.
– Если ничто не удерживает его больше в Париже, – сказал Д'Артаньян, посмотрев на Рауля прямым и острым, как стальной клинок, взглядом, способным так же, как клинок, вызывать боль – ведь он разбередил раны юноши, – он поступил бы лучше всего, уехав с вами, Атос.
– Теперь меня ничто не удерживает в Париже, – ответил Рауль.
– Значит, мы едем вместе, – решил Атос.
– А господин д'Артаньян?
– О, я собирался проводить Атоса лишь до заставы, оттуда мы возвратимся вместе с Портосом.
– Отлично, – отозвался Портос.
– Подите сюда, сын мой! – проговорил граф, ласково обнимая Рауля за шею и усаживая его в карету. – Гримо, – продолжал граф, – ты не спеша вернешься в Париж, ведя в поводу коня господина дю Валлона. Что же касается меня и Рауля, то мы пересядем на верховых лошадей, предоставив карету господам д'Артаньяну и дю Валлону, которые вернутся в Париж. Приехав домой, ты соберешь мои вещи и вместе с письмами перешлешь их в Блуа.
– Но когда вы приедете снова в Париж, – заметил Рауль, рассчитывая побудить графа высказаться, – вы останетесь без белья и всех остальных вещей, и это будет чрезвычайно неудобно.
– Полагаю, Рауль, что я уезжаю надолго. Последнее мое пребывание здесь не порождает во мне особенного желания возвращаться сюда, по крайней мере, в ближайшем будущем.
Рауль опустил голову и замолчал.
Атос вышел из кареты и сел на коня, на котором приехал Портос и который, видимо, был немало обрадован тем, что сменил своего всадника.
Друзья обнялись на прощание, пожали друг другу руки и обменялись уверениями в вечной дружбе. Портос обещал провести у Атоса, как только будет располагать досугом, не менее месяца. Д'Артаньян также пообещал приехать в Блуа, как только получит отпуск. Обняв Рауля в последний раз, он шепнул ему:
– Я напишу тебе, мой дорогой.
Это было так много для д'Артаньяна, который никогда никому не писал, что Рауль был тронут до слез. Он вырвался из объятий мушкетера и поскакал.
Д'Артаньян уселся в карету, где его поджидал Портос.
– Ну и денек, друг мой, – сказал он, обращаясь к Портосу.
– Да, да, – подтвердил Портос.
– Вы, должно быть, порядком устали?
– Нельзя сказать, чтобы очень. Однако я лягу пораньше, чтобы завтра быть свежим и отдохнувшим.
– А позвольте спросить, для чего?
– Для того, чтоб закончить начатое мною сегодня, я полагаю.
– Вы волнуете меня, друг мой. Я вижу, что вы чем-то встревожены. Какую же чертовщину вы начали и что оставили незаконченным?
– Послушайте, ведь Рауль так и не дрался. Выходит, что драться предстоит мне.
– С кем? С его величеством королем?
– Как это с королем? – спросил пораженный Портос.
– Ну да, конечно, мое большое дитя, с королем.
– Но, уверяю вас, – с господином де Сент-Эньяном.
– Вот что я намерен сказать вам, Портос. Обнажив шпагу против этого дворянина, вы обнажаете шпагу против самого короля.
– Что вы? – вытаращил глаза Портос. – И вы в этом уверены?
– Еще бы!
– Как же уладить в таком случае это неприятное дело?
– Мы постараемся хорошенько поужинать с вами. Стол капитана мушкетеров, как говорят, недурен. Вы увидите за ужином красавца де Сент-Эньяна и выпьете вместе со мной за его здоровье.
– Я? – ужаснувшись, вскричал Портос.
– Как? Вы отказываетесь пить за здоровье его величества?
– Но, черт возьми, я не говорю о его величестве короле, я говорю о господине де Сент-Эньяне!
– Повторяю вам, эта – одно и то же.
– Раз так… Ну что же… – буркнул побежденный Портос.
– Вы меня поняли, дорогой мой?
– Нет, но теперь это не имеет значения.
– Это и впрямь не имеет значения, – сказал д'Артаньян. – Поехали ужинать, мой бесценный Портос.

***

Читать - Виконт де Бражелон. Александр Дюма. 001 - с начала...

------ Слушать аудиокнигу Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя : https://akniga.xyz/22782-vikont-de-brazhelon-ili-desjat-let-spustja-djuma-aleksandr.html ===