Бен-Гур. Льюис Уоллес. 007 - 3 Января 2024

Главная » » Бен-Гур. Льюис Уоллес. 007

20:53

Бен-Гур. Льюис Уоллес. 007

***

4. Пираты близко

В Антемонской бухте, на востоке от острова Цитера, собралось сто галер. Трибун посвятил их осмотру один день. Затем он поплыл к Наксосу, самому большому из Цикладских островов, лежащему между берегами Греции и Азии, с которого было удобно следить за всем происходившим и немедленно пуститься в погоню за пиратами, где бы они ни находились -- в Эгейском или Средиземном море.
Когда флот в полном порядке направлялся вдоль гористых берегов острова, с севера появилась галера. Appий направился ей навстречу. Она оказалась транспортным судном, идущим из Византии, и от его капитана Appий узнал тe подробности, в которых он сильно нуждался.
Пираты собрались со всех дальних берегов Понта Эвксинского, даже из Танаиды, устье реки которой, как предполагали, вскормило Меотия. Все приготовления делались в величайшей тайне. Их первое появление в устье Босфора Фракийского сопровождалось уничтожением флота, находившегося там на стоянке, а затем они промышляли легкой добычей у входа в Геллеспонт. Их эскадра едва ли состояла из шестидесяти галер, хорошо снабженных людьми и всем необходимым. Немногие из них были с двойным рядом весел, большинство же с тройным. Начальник и лоцманы были греками, хорошо изучившими все восточные моря. Разрушения, произведенные ими, было неисчислимы, и паника царила не только на море, но и города замыкали свои ворота и высылали жителей сторожить городские стены. Торговля почти совсем прекратилась.
Где находились пираты в настоящее время? На этот вопрос Аррий получил следующий ответ:
-- Разграбив Гефестию на острове Лемнос, неприятель направился к Фессаллоникам и, по последним сведениям, скрылся в заливах между Эвбеей и Элладой.
Таково было положение дел.
Затем население острова, собравшееся на вершинах холмов, любуясь редким зрелищем ста кораблей, собранных в одну сплоченную эскадру, увидело, как передовая дивизия быстро повернула на север, а за ней стройными колоннами последовали и остальные. Слух о высадке пиратов уже дошел до островитян, и теперь, следя за удалявшимися парусами, пока они не скрылись за Сиросом, даже наиболее обеспокоенные почувствовали полное успокоение и слали им душевную благодарность. То, что Рим захватывал суровой рукой, он всегда защищал и взамен дани предоставлял безопасность.
Трибун был очень доволен направлением неприятеля и благодарил судьбу. Она давала ему верные сведения и завлекала его в те моря, где уничтожение противника было наиболее легко. Он знал, какой вред могла причинять даже одна галера в таком широком море, как Средиземное, и как там трудно отыскать и перехватить ее. С другой стороны, ему было известно, как много содействовало бы его славе то обстоятельство, если бы ему удалось одним ударом уничтожить пиратов.
Если читатель бросит взгляд на карту Греции и Эгейского моря, он увидит, что остров Эвбея служит берегу как бы валом. Пролив с севера вмещал флот Ксеркса, а в настоящее время отважных пловцов Понта Эвксинского. Города вдоль Пелазгийского и Мелиакского заливов были богаты и могли служить соблазнительной добычей. Аррий, взвесив все эти обстоятельства, пришел к заключению, что пираты должны находиться где-нибудь ниже Фермопил. Чтобы воспользоваться благоприятными условиями, он решился запереть их с севера и с юга, а для этого следовало пользоваться каждым часом, оставив без внимания плоды, вино и женщин Наксоса. Так плыли они без малейших остановок, пока перед наступлением ночи не появилась на горизонте вершина горы и лоцман не возвестил об Эвбейском береге.
По сигналу флот остановился на веслах. Аррий отрядил дивизию в пятьдесят галер следовать с ним в пролив, а другой дивизии той же силы велел обогнуть остров со стороны моря и, дойдя до северной его границы, быстро спуститься навстречу его дивизии.
Конечно, каждая дивизия в отдельности уступала количеством силы флоту пиратов, но имела на своей стороне одно немалое преимущество, а именно дисциплину, немыслимую для орды, не признающей никаких законов, как бы храбра она ни была. Помимо того, трибун остроумно рассчитал, что если бы даже одна из дивизий и была случайно разбита, то другая легко справилась бы с неприятельскими силами, опьяненными первой победой.
Тем временем Бен-Гур продолжал занимать свое место на скамье, отдыхая через каждые шесть часов. Остановка в Антемонской бухте несколько освежила его, и весло не казалось ему тяжелым, так что начальник, следя с платформы, не замечал за ним ни малейшей погрешности.
Люди обыкновенно не ценят, насколько им легко от знания того, где они находятся и куда идут. Понимать, что заблудился, очень мучительно, но еще мучительнее идти и идти, не зная куда. Час за часом двигая галеру, и днем и ночью сознавать, что она скользит по одному из бесчисленных путей в широком море, и не знать, где находишься и куда плывешь, -- вот что всегда болезненно сказывалось на Бен-Гуре, а теперь тем более, когда после свидания с трибуном луч надежды скользнул в его измученную грудь. Чем более мы сосредотачиваем на нем свое внимание, тем сильнее жаждем его, и именно это и ощущал в настоящее время Бен-Гур. Он прислушивался к каждому звуку и шороху корабля, как бы к живым голосам, ожидая от них ответа на мучивший его вопрос; он смотрел на слабый свет, падавший сквозь решетчатый люк, ожидая от него невесть чего, и не раз ловил себя на намерении заговорить с начальником на платформе, что удивило бы последнего, конечно, более, чем величайшая неожиданность любого сражения.
Следя за переменами направления скудных лучей солнца, падавших на пол каюты, когда корабль был на ходу, Иуда приучился в общих чертах узнавать, куда он плывет. Своим навыком он воспользовался и при отплытии от Цитеры. Полагая, что корабль направляется к Иудее, он внимательно следил за малейшими изменениями пути и потому мучительно заметил внезапный поворот к северу, что, как мы уже сказали, произошло у острова Наксос. О причине этой перемены курса он не мог иметь ни малейшего понятия, потому что ни он, ни его товарищи невольники, как известно, не знали ничего ни о цели путешествия, ни о положении дел. Его место было у весла, и он немилосердно оставался при нем как во время стоянок, так и при плавании. Он не имел и понятия о том, что к кораблю, движению которого он помогал своим веслом, примыкала в стройном порядке громадная эскадра, и не знал, конечно, какую цель она преследует.
Когда из каюты исчез последний луч заходящего солнца, галера все еще держала путь на север. Наступила ночь, и Бен-Гур не мог заметить перемены направления. В это время запах фимиама проник к нему с палубы. "Трибун у алтаря, -- подумал он. -- Может быть, нам предстоит битва".
Он стал наблюдать.
Участвовав уже во многих битвах, он не видел ни одной. Со своей скамьи он слышал, как бой кипел и над ним, и вокруг него, и ознакомился со всеми звуками битвы, как певец с песнью. Так, он знал многие приготовления к битве, из коих жертвоприношение богам неизменно производилось и римлянами, и греками. Обряды были те же, что и при выступлении в путь, и всегда служили для него предзнаменованием.
Битва, нужно заметить, имела для него, как и для его сидевших у весел товарищей, совсем другой интерес, чем для свободных матросов и солдат. Дело было не в предстоящей опасности, а в том, что поражение, если бы они остались живы, могло изменить их статус и даровать им или свободу, или же других, лучших, властителей их судьбы.
В положенное время фонари были зажжены и повешены у лестниц, и с палубы сошел трибун. По данному им приказу матросы надели на себя военные доспехи, все машины были осмотрены, а копья, дротики и стрелы в больших колчанах принесены и уложены на полу рядом с сосудами, наполненными горючим маслом, и корзинами с бумажными шарами, свернутыми наподобие светилен. И когда Бен-Гур увидел, что трибун взошел на свою платформу, надел свои доспехи и вынул свой шлем и щит, то у него уже не могло оставаться ни малейшего сомнения относительно значения этих приготовлений, и он должен был ожидать последнего унижения, применяемого в подобных случаях к невольникам.
К каждой скамье прикреплена была цепь с тяжелыми кандалами. Гортатор, переходя от гребца к гребцу, заставлял каждого заковать себя в них, не оставляя им ничего, кроме безмолвного повиновения, и лишая их в случае несчастья возможности спастись.
Затем в каюте водворилась немая тишина, прерываемая звуками весел при их трении в кожаных гнездах. Каждый человек на своей скамье чувствовал стыд, а Бен-Гур сильнее, чем кто-либо. Он готов был любой ценой избавиться от него, но бряцание оков раздавалось все ближе и ближе, что означало приближение гортатора. Не вступится ли за него трибун?
Читатель может отнести эту последнюю надежду к самомнению или тщеславию Бен-Гура, но в эту минуту оно существовало в нем. Он верил, что римлянин вступится за него и данный случай обнаружит его чувства. Если, готовясь к битве, он вспомнит о нем, это будет явным доказательством, что у него сложилось мнение, в силу которого он выделяет его среди других невольников, и тем сильно оправдает дальнейшие надежды Бен-Гура.
Юноша ожидал решения с трепетом. Этот краткий промежуток времени казался ему целым столетием. При каждом ударе весла он бросал взгляд на трибуна, который, сделав все надлежащие приготовления, лег и готовился отдохнуть: глубокое негодование на себя овладело Бен-Гуром, он горько улыбнулся и решил никогда более не возвращаться к этим безумным мечтам.
Гортатор приближался. Он уже стоял над номером первым, и звук железа слева мучительно раздражал слух юноши. Наконец наступила и его очередь. Полный отчаяния, Бен-Гур положил весло и подставил свои ноги под оковы. Но трибун привстал, сел и подозвал гортатора.
Страшное волнение охватило Иуду. Говоря с гортатором, трибун взглянул на него, и когда он снова погрузил свое весло, ему показалось, что вся часть корабля с его стороны просияла. Он не слышал ни слова из того, что было произнесено между ними, но довольно того, что цепь продолжала лениво болтаться у его скамьи и что гортатор, возвратившись к своему месту, начал отбивать такт. Звуки молотка звучали теперь, как самая приятная музыка. Навалившись грудью на ручку весла, он двигал им с такой силой, что оно гнулось, ежеминутно готовясь переломиться.
Гортатор направился к трибуну и, улыбаясь, указал на шестидесятый номер.
-- Какая сила! -- сказал он.
-- И какая энергия! -- ответил трибун. -- Клянусь Поллуксом! Он лучше без цепей. Не надевай их на него никогда.
С этими словами он снова улегся на свое ложе.
Корабль плыл, ветерок едва рябил поверхность вод, и все бывшие не у дел спали: Аррий на своем месте, матросы на полу.
И раз, и два сменяли Бен-Гура, но заснуть он не мог. Среди могильного мрака трехлетней ночи наконец забрезжила заря. Смерть, такая долгая смерть, и вдруг трепет и первый проблеск воскресения! В такие минуты сон бежит прочь. Надежда рисует картины будущего, а настоящее и прошлое забываются или, как послушные слуги, только помогают этим фантазиям обрисовываться ярче. Иуда все далее уносился в безбрежное море грез. Удивительно не то, что такие мечты могут погружать нас в состояние счастья, а то, что мы можем принимать их за нечто вполне реальное. Они действуют подобно чарующему маку, при виде фантастических цветов которого смолкает ум. Все горести забыты: дом и богатство возвращены Гурам, мать и сестра снова в его объятиях. Что он как на крыльях летел в страшную битву, об этом он не думал. Мечты были для него действительностью, и к ним не примешивались ни малейшие сомнения. Сердце его переполнялось радостью и торжеством, и в нем не было места для мести. Мессала, Грат, Рим, все горькие воспоминания, сопряженные с этими именами, как бы исходили из земли и не касались его, витающего над ней высоко, прислушивающегося к напеву звезд.
"Астрея" благополучно плыла, но перед рассветом человек с палубы быстро направился к платформе, на которой спал трибун, и разбудил его. Аррий встал, надел свой шлем, взял щит и меч и отправился к командиру матросов.
-- Пираты близко! Вставайте и будьте готовы, -- произнес он и начал подниматься по лестнице, спокойный и уверенный в себе настолько, что при виде его можно было подумать: "Счастливец! Апиций приготовил ему пир". ===



5. Битва с пиратами

Все на корабле и даже сам корабль как бы встрепенулись. Офицеры заняли свои места. Матросы с оружием в руках во всех отношениях походили на легионеров. Охапки стрел и дротиков были вытащены на палубу. Через центральную лестницу были внесены чаны с маслом и шары, которым предстояло превратиться в огненные. Были зажжены добавочные фонари, наполнены водой бочки. Отдыхающие гребцы стояли под стражей перед гортатором, и Провидению было угодно, чтобы в их числе находился Бен-Гур. Над собой он слышал смешанные звуки последних приготовлений -- убирались паруса, растягивались сети, снимались трапы и бока защищались щитами из бычьих кож. Вдруг на галере снова воцарилась тишина, полная неопределенного страха и ожидания: это значило, что галера была готова.
По сигналу с палубы, переданному гортатору офицером, стоявшим на лестнице, весла мгновенно остановились.
Что это могло означать?
Все сто двадцать невольников, прикованных к своим скамьям, задавали себе этот вопрос. Ни патриотизм, ни жажда славы, ни чувство долга не могли воодушевлять их, и они ощущали только трепет, свойственный людям, слепо и беспомощно бросаемым в опасность. Легко допустить, что даже самый тупой из них перебирал в уме все могущие быть ситуации, и ни одна из них не сулила ему ничего хорошего: победа только сильнее скрепила бы его цепи, а если бы корабль пошел ко дну или сгорел, он принужден был разделить с ним ту же участь.
О положении дел спрашивать они не смели. И кто были враги? Может, братья, друзья, соотечественники? Если читатель примет во внимание эти и дальнейшие обстоятельства, то он поймет, почему римлянам приходилось приковывать несчастных невольников к их скамьям.
Звук, словно от плеска галер позади кормы, привлек внимание Бен-Гура. "Астрея" заколебалась как бы в середине водоворота. Мысль о флоте, стоявшем бок о бок, пронеслась в его голове -- о флоте, маневрировавшем и готовящемся к атаке, и лицо его зарделось.
С палубы раздался другой сигнал. Весла погрузились в воду, и галера стала незаметно двигаться вперед. Ни звука извне, ни звука изнутри, но тем не менее каждый человек инстинктивно готовился к схватке.
В подобном положении время неизмеримо, так что Бен-Гур не мог иметь представления о пройденном расстоянии. Наконец, с палубы раздался звук труб -- полный, ясный, протяжный. Гортатор забил по деку, так что он зазвучал, гребцы всей силой налегли на весла и вместе дружно двинули галеру: она задрожала и как стрела скользнула вперед. Другие звуки труб присоединились к раздававшимся на палубе, но все они звучали сзади, а спереди слышался только отрывочный шум встревоженных голосов. Затем раздался сильный толчок. Гребцы, помещавшиеся перед платформой гортатора, пошатнулись, многие из них попадали, корабль отклонился назад, но, собравшись с силами, ринулся вперед. Заглушая звуки труб, раздавались пронзительные крики ужаса, треск и шум столкновения, и Бен-Гур почувствовал под своими ногами, под килем, как что-то измученное крошат, давят, ломают в куски, топят. Люди вокруг него испуганно смотрели друг на друга.
С палубы раздался клич торжества -- римский орел выиграл сражение. А кто же те несчастные, которых поглотило море?
Ни остановки, ни паузы. "Астрея" ринулась вперед. Несколько матросов сбежали вниз и, погружая шары в чаны с маслом, подавали их товарищам, стоявшим наверху лестницы. Ко всем ужасам битвы присоединялся еще пожар.
Внезапно галера наклонилась так сильно, что гребцы на верхней части корабля едва усидели на своих скамьях. Снова победный клич римлян и вместе с тем чьи-то вопли отчаяния. Противостоящий корабль, пойманный крюками большого журавля, спускавшегося с мачты, был приподнят на воздух и затем потоплен в волнах.
Крики, раздававшиеся справа и слева, спереди и сзади, слились в неописуемый рев. По временам раздавался треск, стоны ужаса, указывавшие на то, что еще один корабль пошел ко дну и команда погрузилась в морскую бездну.
Жертвы были с обеих сторон. По временам приносили окровавленных и умирающих римлян и клали на пол люка.
Клубы дыма, пропитанные запахом человеческого мяса, врывались в каюту, застилая свет желтыми сумерками. Вдыхая в себя этот воздух, Бен-Гур понимал, что в это время они проходят мимо горевшего корабля, на котором гребцы, прикованные к своим скамьям, стали жертвой огня.
"Астрея" все время двигалась вперед, но вдруг остановилась. У передних гребцов из рук выпали весла, и сами они попадали со своих скамеек. На палубе раздался страшный топот, а по бокам треск двух сцепившихся кораблей. Люди от страха падали на пол, иные искали себе убежища. Среди этой паники к ногам Бен-Гура упал или был брошен труп. Юноша увидел полуобнаженное тело и массу черных волос, покрывавших лицо несчастного. Очевидно, это был белокожий варвар Севера, смертью лишенный возможности грабить и мстить. Но как он сюда попал? Стащен ли был железной рукой с неприятельской палубы или, может, сама "Астрея" взята на абордаж! Уж не дерутся ли римляне на собственной палубе? Озноб испуга пробежал по нему. Может быть, сильно теснят Аррия и он в эту минуту защищает свою жизнь? Если он будет убит! О Бог Авраама, отврати от него погибель! Неужели недавние надежды и мечты Иуды никогда не осуществятся и ему никогда не увидеть ни матери, ни сестры, ни отцовского дома, ни своей родины -- Святой Земли?
Ужасный шум гремел над Бен-Гуром. В трюме все находилось в величайшем смущении: гребцы сидели на скамьях, как парализованные, обезумевшие люди сновали взад и вперед. Один гортатор невозмутимо сидел на своем месте, тщетно отбивая такт и дожидаясь трибуна, олицетворяя ту превосходную дисциплину, которой был покорен весь мир.
Его пример хорошо подействовал на юношу, он стал хладнокровнее обдумывать происходящее. Честь и долг заставляли римлянина оставаться на платформе, но были ли эти мотивы применимы к нему?.. Скамья? Но от нее следовало бежать -- кому какая польза от того, что он умрет рабом? Жить для него было долгом, если не честью. Его жизнь принадлежала его близким. Они стояли перед ним, как живые. Он видел, как они протягивали к нему руки, он слышал их призыв. Да, он должен бежать к ним, и он вскочил, чтобы бежать, но остановился. Над ним тяготел римский приговор, и, пока он существовал, побег был бесполезен. Во всем необъятном мире не было уголка, где бы он мог чувствовать себя в безопасности. Только добившись свободы, он мог бы жить в Иудее и исполнять сыновние обязанности, которым он хотел всецело посвятить себя: в другой стране он не стал бы жить. Милостивый Боже! Как он жаждал свободы! Луч света блеснул ему в лице трибуна, но что если его благодетель погиб? Мертвые не возвращаются исполнять обещания, данные ими при жизни. Нет, этого не может случиться, Аррий не может умереть!
Бен-Гур огляделся еще раз. На крыле трюма продолжалась битва. С боков все трещало и ломилось. На скамьях невольники старались освободиться от цепей, но, видя, что все их усилия тщетны, издавали безумные вопли: стража удалилась наверх, дисциплина отсутствовала, царила паника, и лишь гортатор неизменно сидел на своем месте, спокойный, как всегда, имея в руках вместо оружия молоток, удары которого тщетно раздавались среди невообразимого шума. Бен-Гур взглянул на него в последний раз и кинулся искать трибуна.
Лестница люка была очень недалеко, и юноша в один прыжок был на ней. Он уже наполовину взобрался по ее ступенькам, видел небо, обагренное заревом пожара, море, усеянное кораблями и их обломками, битву на палубе, множество нападавших и незначительное количество защищающихся. Но вдруг лестница под ним провалилась, и он упал обратно на пол, который в это время как бы приподнялся и рассыпался в куски. Мгновенно вся задняя часть корабля отломилась, и море ринулось в нее, бурля и пенясь. Все кругом стало для Бен-Гура мраком сплошной воды.
Нельзя сказать, чтоб Иуда не потерял присутствия духа. Помимо его обычной силы, в нем появилась и та необычайная, которую природа хранит как бы в резерве для тех случаев, когда жизнь находится в опасности, однако мрак и клокотание воды ошеломили его. Он бессознательно задержал дыхание.
Волны бросали его как щепку из стороны в сторону по трюму, где он, наверное, захлебнулся бы, не явись на помощь отлив. Когда он стал уже погружаться в пучину, масса воды выбросила его вон, и он всплыл вместе с обломками галеры. Поднимаясь, он за что-то ухватился и крепко держался за этот предмет. Время, проведенное под водой, показалось ему вечностью. Наконец, он всплыл на поверхность и всей грудью вдохнул в себя воздух. Отряхивая с лица воду, он взобрался на обломок, который держал в руках, и огляделся вокруг.
Смерть, в чьих объятьях Иуда был под водой, стерегла его и теперь.
Дым расстилался над морем подобно полупрозрачному туману, сквозь который там и сям блистали яркие огненные языки. Он быстро сообразил, что это были горящие корабли. Бой еще продолжался, и нельзя было решить, на чьей стороне победа. Иногда мимо него проходили корабли, застилая свет пожара. Из мрака доносился треск схватившихся кораблей. Но опасность была гораздо ближе. Когда "Астрея" пошла ко дну, на палубе, кроме ее собственной команды, находились и люди с двух атаковавших ее галер, и все они попадали в воду. Многие из них всплывали и на досках или обломках, служивших им опорой, продолжали драться до тех пор, пока не погружались в водоворот. Барахтаясь и волнуясь в предсмертной борьбе, они иногда разили мечом или дротиком и колыхали окружавшую их поверхность воды -- в одном месте черную, как чернила, в другом огненную, отражавшую пламя горевших кораблей. Их борьба была чужда ему: все они были его врагами, и каждый из них убил бы его из-за доски, служившей ему опорой. Он спешил удалиться от них.
В то же мгновение он услышал быстрое движение весел и увидел галеру, идущую прямо на него. Высокий нос казался вдвое выше, и красный цвет пламени, играя на ее позолоте и резьбе, придавал ей вид извивающейся змеи. Под ней пенилась и кипела вода.
Он старался отплыть, толкая доску, которая была очень широка и трудно повиновалась ему, а между тем каждая секунда была дорога -- и полсекунды могли спасти или погубить его. В разгар этих усилий на расстоянии одной руки от него блеснул шлем. Затем показались две руки с вытянутыми пальцами -- здоровые и широкие руки, которые, раз ухватившись, уже не выпустили бы своей добычи. Бен-Гур, устрашенный, старался избежать их. Шлем поднялся из воды, показалась и голова, прикрываемая им, затем руки стали дико бить по воде, голова опрокинулась назад, и можно было разглядеть лицо. Широко раскрытый рот, открытые, но невидящие глаза, мертвенно бледное лицо, как у утопленника, -- словом, нечто страшное. И тем не менее при виде его крик радости вырвался из груди Бен-Гура, и когда голова собралась вновь погрузиться в воду, он поймал страдальца за цепь, спускавшуюся от шлема под подбородок, и подтащил его к доске.
Человек этот был трибун Аррий.
Вода сильно пенилась и бурлила вокруг Бен-Гура, и ему пришлось употребить сверхъестественную силу, чтобы не упустить доску и в то же время удержать голову римлянина над поверхностью воды. Галера промчалась, не задев их своими веслами, несясь мимо тонущих людей, мимо голов в шлемах и без них и оставляя за собой сверкающее огнями море. Глухой треск, сопровождаемый страшным криком, заставил его еще раз отвернуться от того, кого он спасал, и сердце его наполнилось дикой радостью. "Астрея" была отомщена.
После этого битва быстро пошла к концу. Сопротивление сменилось бегством. Но на чьей стороне победа? Бен-Гур хорошо понимал, насколько от этого обстоятельства зависела жизнь трибуна и его, Иуды, освобождение. Он подтолкнул под Аррия доску и старался, чтобы тот держался на ней. Рассвет приближался медленно. С надеждой приветствовал он признаки близившегося утра, хотя страх по временам и закрадывался в его душу. Кого принесет с собой утро? Римлян или пиратов? Если последних, то гибель трибуна неминуема.
Наконец рассвело. Дыхание ветерка не нарушало спокойствия воздуха. Налево показалась земля, но слишком далеко, чтобы пытаться достичь ее. Там и сям на поверхности воды виднелись люди. Местами чернели обуглившиеся и кое-где курившиеся обломки галер. Вдали виднелась одна из них, брошенная, по-видимому, на произвол течения и ветров, -- с растерзанными парусами, безжизненно свесившимися со сломанной реи. Весла ее лежали на бортах. Еще дальше различались двигавшиеся точки. Быть может, это преследуемые или преследующие суда, а то и просто испуганные белые птицы.
Прошел час, и все оставалось по-прежнему. Боязнь Иуды возрастала. Если помощь явится нескоро, Аррий умрет. Иногда по тому, как он спокойно лежал, казалось, что он уже умер. Иуда снял с него шлем, с большими усилиями стащил кирасу (металлические латы, надевавшиеся на спину и грудь воина) и почувствовал, что сердце еще бьется. Этот признак жизни вселил в него надежду. Теперь ему оставалось только ждать и, по обычаю его народа, молиться.



6. Победа за Appиeм

Возвращение к жизни для утопленника сопряжено с большими муками, чем сама смерть в воде. Пройдя через все эти муки, Аррий, наконец, к великому удовольствию Бен-Гура, смог заговорить.
От несвязных вопросов о том, где он, кем и каким образом спасен, он постепенно перешел к мысли о сражении. Сомнение в победе окончательно возвратило ему сознание, этому способствовал и долгий отдых, насколько, разумеется, то позволяло их неудобное прибежище. Спустя немного времени он разговорился.
-- Я вижу, что наше спасение зависит от исхода сражения. Вижу я и то, что ты сделал для меня -- ты спас мне жизнь, рискуя собственной. Я открыто признаю это и, что бы ни случилось, благодарен тебе. Если счастье будет мне благоприятствовать и нам удастся благополучно отделаться от этой опасности, я сделаю для тебя все, что может сделать римлянин, имеющий в руках власть и возможность доказать на деле свою благодарность. Однако остается неизвестным, действительно ли ты оказал мне благодеяние, руководствуясь добрым намерением. Обращаясь к твоей доброй воле, я потребую от тебя, если понадобится, оказать мне самую большую услугу, какую только человек может оказать человеку, и ты должен сейчас же обещать мне это.
-- Если то, что мне предстоит сделать, не запрещено нашим законом, я сделаю, -- ответил Бен-Гур.
Аррий смолк.
-- Действительно ли ты сын Гура? -- спросил он немного спустя.
-- Да, как я уже сказал тебе.
-- Я знал твоего отца...
Иуда придвинулся к нему ближе, так как голос трибуна был слаб, и напряг слух.
-- Я знал и любил его, -- продолжал Аррий.
Опять произошла пауза, в продолжение которой мысль говорившего была отвлечена чем-то другим.
-- Невозможно, -- продолжал он, -- чтобы ты, его сын, не слыхал о Катоне и Бpyтe. To были великие люди, своей смертью более всего доказавшие свое величие. Своей смертью они установили то, что римлянин не может пережить своей славы. Слушаешь ли ты?
-- Слушаю.
-- Знатные римляне имеют обыкновение носить кольца. На пальце у меня есть одно. Возьми его. Надень его себе на палец.
Бен-Гур сделал это.
-- Безделка эта пригодится, -- сказал Аррий. -- У меня есть и деньги, и имущество. Даже в Риме я считаюсь за богача. Семейства у меня нет. Тебе стоит лишь показать это кольцо отпущеннику, заведующему в мое отсутствие моими делами, а его можно найти на вилле близ Мизенума, и сказать ему, каким образом оно очутилось у тебя, и ты можешь просить у него что угодно, и он не откажет тебе в просьбе. Если я останусь жив, я сделаю для тебя больше: я освобожу тебя, возвращу твоему семейству и твоему народу, и ты будешь в состоянии отдаться тому, что тебе более всего по сердцу. Так обещайся же именем богов...
-- Не так, добрый трибун, я еврей.
-- Ну, именем Бога или именем того, что для тебя наиболее священно, обещай мне сделать то, что я скажу тебе сейчас, и исполнить так, как я скажу.
-- Благородный Аррий! По твоему тону я вижу, что дело идет о предмете величайшей важности. Скажи сначала, что тебе нужно от меня?
-- Хочешь ли ты дать обещание?
-- Могло бы случиться, что, дав обещание, я... Благословен Бог отцов моих! Идет судно!
-- Есть ли на нем флаг?
-- Пока не могу разобрать.
Аррий замолк, по-видимому, глубоко задумавшись.
-- Судно идет в одном и том же направлении? -- наконец спросил он.
-- Все в том же.
-- Посмотри, не видать ли теперь флага?
-- На нем нет флага. Паруса у него спущены, оно трехвесельное, идет очень быстро. Вот все, что я могу сказать о нем.
-- Римлянин, торжествуя победу, украсил бы судно флагами. Это судно неприятельское. Так слушай же, -- сказал Аррий, снова принимая строгий вид, -- слушай, пока я еще могу говорить. Если эта галера окажется неприятельской, твоя жизнь спасена. Они могут не дать тебе свободы, могут снова посадить тебя на весла, но не убьют.
Трибун колебался.
-- Клянусь Поллуксом! -- продолжал он решительно. -- Я слишком стар, чтобы подвергаться бесчестью. Пускай в Риме говорят, что Квинт Appий, как и подобало римскому консулу, со своим судном вторгся в неприятельские пределы. А вот о чем я хотел просить тебя. Если галера окажется неприятельской, столкни меня с доски и утопи. Слышишь ли? Клянись исполнить это!
-- Я не дам в этом клятвы, -- твердо сказал Бен-Гур, -- и не совершу убийства. Закон, постановления которого для меня важнее всего, делает меня ответственным за твою жизнь. Возьми, трибун, свое кольцо, -- Иуда снял кольцо с пальца, -- и с ним все милостивые обещания на случай твоего избавления от гибели. Приговоренный пожизненно быть гребцом, рабом, я все-таки не раб и тем более не твой отпущенник. Я сын Израиля и хоть в этот момент могу распоряжаться собой. Возьми назад свое кольцо.
Аррий не шевельнулся.
-- Ты не хочешь? -- продолжал Иуда. -- Так знай, что не из гнева или досады на тебя я бросаю твой подарок в море, но делаю это, чтобы не быть связанным обещаниями. Трибун, смотри!
Он бросил кольцо в море. Аррий слышал плеск в том месте, где оно упало и потонуло, но не взглянул в ту сторону.
-- Ты сделал глупость, -- сказал он. -- На твоем месте так поступать безрассудно. Я сумею умереть и без тебя. Жизнь -- это такая нить, которую я могу порвать и без твоей помощи, а если я сделаю это, что станется с тобой? Люди, решившиеся умереть, предпочитают погибнуть от руки другого только потому, что душа, приписываемая нам Платоном, возмущается при мысли о самоубийстве. Если судно окажется неприятельским, я покончу с собой. Мое намерение твердо: я -- римлянин, а для римлянина успех и честь важнее всего. Я хотел быть тебе полезным, ты этого не пожелал. В данном положении единственным ценным свидетельством моей воли было кольцо. Теперь мы оба погибли. Я умру, унося с собой сожаление о вырванной у меня победе и славе, ты же останешься жить, чтобы вскоре последовать за мной с сожалением, что некому исполнить над тобой священный обряд, предписываемый твоей религией. Мне жаль тебя.
Теперь Бен-Гуру яснее представлялись последствия совершенного им поступка, но это нимало не поколебало его.
-- За три года моего рабства, трибун, ты первый взглянул на меня ласково. Нет, нет, был и еще один.
Голос его стал тише, на глазах выступила влага, и перед ним как живое встало лицо юноши, давшего ему напиться у старого колодца в Назарете.
-- По крайней мере, -- продолжал он, -- ты первый поинтересовался, кто я, и если, когда я настиг и схватил тебя, уже закрывшего глаза и готового в последний раз погрузиться в море, у меня и мелькнула мысль о том, как ты можешь мне быть полезен, то все-таки не одна только корысть руководила мной. Прошу тебя, верь этому. К тому же я говорю это перед лицом Бога: те цели, о которых я мечтаю, должны быть достигнуты только праведными путями. Уверяю тебя, я согласился бы скорее умереть с тобой, нежели стать твоим убийцей. Мое решение так же неизменно, как и твое, хотя бы ты предложил мне целый Рим и в твоей власти было бы сдержать это слово, -- и тогда я не убил бы тебя. Твои Катон и Брут -- малые дети в сравнении с Моисеем, закону которого мы должны повиноваться.
-- Но если я потребую, ты...
-- И если бы даже в твоей власти было потребовать, то и тогда ты не заставил бы меня сделать это.
Оба замолчали в ожидании.
Бен-Гур часто посматривал на приближавшееся судно. Appий с закрытыми глазами оставался равнодушен.
-- Ты уверен, что судно неприятельское? -- спросил Бен-Гур.
-- Думаю, что так, -- был ответ.
-- Оно останавливается и спускает лодку.
-- Виден ли флаг или нет?
-- Нет ли других признаков, отличающих римское судно?
-- У римского судна на вершине мачты бывает шлем.
-- Так радуйся: я вижу шлем.
Но это не показалось Аррию достаточно убедительным.
-- Лодка подбирает плывущих людей: пираты не отличаются человеколюбием.
-- Быть может, им нужны гребцы, -- заметил Appий, вероятно, припоминая те случаи, когда и ему приходилось поступать так же.
Бен-Гур наблюдал за движениями неизвестных людей.
-- Судно отходит, -- сказал он.
-- В какую сторону?
-- Направо от нас есть галера, на которой, мне кажется, нет экипажа. Судно направляется к ней. Вот уже поравнялось. Оно высаживает людей на ее борт.
Тогда Appий раскрыл глаза, и спокойствие его исчезло.
-- Возблагодари своего Бога так же, как я благодарю своих богов, -- сказал он Бен-Гуру, взглянув на галеру. -- Пират утопил бы то судно, а не стал бы спасать его. По этому поступку и по шлему на мачте я узнаю римлян. Победа за мной! Фортуна не изменила мне. Мы спасены. Маши рукой, кричи им, зови их скорее. Теперь я стану дуумвиром, а ты... Я знал твоего отца и любил его. Он был настояний князь. Он доказал, что евреи не варвары. Я сделаю тебя своим сыном. Благодари же своего Бога и зови моряков! Спеши! Нужно продолжить преследование. Ни один разбойник не избежит расплаты. Торопи их.
Иуда, встав на доску, махал руками и кричал изо всех сил. Наконец, он привлек к себе внимание, и они были взяты на борт.
Аррий встречен был на галере со всеми почестями, по праву принадлежавшими ему как герою, любимцу Фортуны. На палубе, отдыхая на ложе, он выслушивал подробности конца битвы. Собрав всех оставшихся в живых, рассеянных по морю, и захватив добычу, он снова развернул флаг главнокомандующего и поплыл на север с целью присоединиться к флоту и укрепить победу. Через некоторое время пятьдесят судов, спускавшихся вниз по каналу, сразились с убегавшими пиратами и совершенно разбили их: ни одному судну не удалось уйти. В довершение славы трибуна двадцать неприятельских галер были взяты на буксир.
По возвращении Аррия на моле Мизенума ему была устроена теплая встреча. Молодой человек, сопровождавший его, очень скоро обратил на себя внимание друзей, собравшихся встречать Аррия, и на вопросы о нем трибун в самых трогательных выражениях рассказал историю своего спасения и познакомил их с Иудой, тщательно скрыв все относящееся к его прошлому. К концу рассказа он подозвал Бен-Гура и сказал, дружески положив ему руку на плечо:
-- Дорогие друзья, рекомендую вам, мой сын и наследник: прошу вас называть его моим именем, ибо он будет владеть всем моим имуществом, если богам будет угодно, чтобы после моей смерти что-нибудь осталось. Прошу вас любить его так же, как вы любите меня.
Вскоре усыновление было оформлено. Итак, честный римлянин сдержал слово, данное Бен-Гуру. Через месяц по возвращении Аррия в театре Скавра была отпразднована победа. Одна сторона здания была убрана военными трофеями, из них вызывали всеобщее удивление двадцать корабельных носов с соответствующими украшениями, срезанных со стольких же галер. Над ними на виду всех восьмидесяти тысяч зрителей крупными буквами была сделана следующая надпись: "Отняты у пиратов в Эврипском заливе КВИНТОМ АРРИЕМ, дуумвиром".

Всего комментариев: 0


Имя *:
Email *:

Код *:

« Январь 2024 »
Пн	Вт	Ср	Чт	Пт	Сб	Вс
1	2	3	4	5	6	7
8	9	10	11	12	13	14
15	16	17	18	19	20	21
22	23	24	25	26	27	28
29	30	31

Аудиокниги

Новость 2

Семашхо