 А вот и хата. Возле хаты будто рядок снопков. Дети... Стоят, смотрят в вечернюю степь, откуда должна вернуться мать, и это подхлестнуло ее, и злоба охватила изболевший мозг: «Господи! И чего они все на мороз высыпали? Сама еле жива, а они горя еще добавляют, помрут, как мухи». Злость на детей подстегивала её, и она уже представляла себе, как затолкнет в хату своих мучителей, как опустит руки в холодную воду и криком будет выгонять холод из окоченевшего тела.
Вся она смерзлась в ком, и ведро примерзло к ней, кожа примерзла к обледеневшей фуфайке; казалось, она окаменела, оглохла и не слышала, как кто-то звал ее со стороны конюшни. И все-таки приглушенные звуки заставили ее повернуть голову, и она сквозь белое сито увидела конюшню, черные проемины дверей, болтающиеся рукава... Кажется, ей староста машет...
Староста. Она знала его еще бригадиром; весельчак был парень, балагур и, как все парни, любил хорошо поесть, частенько забегал к ним, к ее мужу, председателю колхоза, мать обоим наливала борщ в глубокие миски и всегда радовалась, видя, как он с аппетитом уплетал горячее, аж за ушами трещало; он ел и нахваливал, никто, говорил, не приготовит такого борща, и она, довольная, все подбавляла и подбавляла ему самую гущу. Мать была довольна, а муж нет-нет да и посматривал искоса на парня, который потел за миской. Потом муж извинялся: «Не сердись на меня, Килина, прости, знаешь, что-то у него от Чмырей...»
Не сразу сообразила мать, зачем он, староста, зовет ее. Надо бы загнать быстрей в хату ребятишек; уже смеркается, холодно, а они раздетые стоят на морозе. Но раз зовет староста, надо идти. И она не спеша направилась к конюшне.
Дети, точно снопики, торчали у хаты, черные снопики на фоне белой стены...
— Где ты была?—спросил староста; молодой, с карими глазами, он стоял у дверей конюшни, заложив одну руку за спину, а другой развернул мохнатую полу тулупа, точно закрывал от нее тепло, идущее из конюшни; из-за спины выглядывало несколько раскрасневшихся лиц с цигарками в зубах.
Мать не слышала, о чем ее спрашивали, она подошла поближе, чтобы увидеть тех, кто там стоит,— все никак не могла разглядеть: глаза ее слипались, иней засыпал лицо.
— Ты где была, я спрашиваю? — Староста не повышал голоса: на кого здесь кричать? Он остановил нищенку, вот позабавится немножко и отпустит ее; через плечо он подморгнул улыбающимся дружкам, и желтые бычки в их зубах загорелись еще веселее.
Мать стояла перед ним, слепая и озябшая, прижимая к себе ведро; она боялась одного — только бы не упасть, ее обдувал теплый, идущий из конюшни ветерок вперемешку с запахом навоза и взопревших отбросов.
— Чего молчишь, ну?
Староста оскалил белые, молодые зубы и высоко задрал ногу, так высоко, что мать увидела широкую подошву сапога с шипами. Он задрал ногу и перешагнул через сугроб. Вот он уже совсем рядом: она видела раскрасневшееся лицо, блудливые зрачки его расширялись, он точно хотел вспугнуть женщину своей осклабившейся гримасой. Но мать стояла немая, вместо лица — белые колючки, смерзшаяся шапка инея, из глубины лица проглядывала темная дырка, рот не рот, глаза не глаза, староста сам испугался этого безликого существа и испуганно расхохотался:
— Га-га-га!.. Мать!
На нее понесло пьяным перегаром, она увидела ощеренные зубы, вокруг них черные рубцы, запекшуюся пену у рта. «Да ты же пьяный,— подумала она, шел бы лучше домой, проспался бы, а то, чего доброго брыкнешь где-то в снег, замерзнешь, вы ж, молодые, не бережете себя».
— Значит, ты воровала! — не отставал староста и с силой вырвал из женских рук примерзшее ведро, и мать покачнулась за ним, но староста оттолкнул ее, не сильно, а так. чтоб она еще держалась на ногах. — Ну вот господа, посмотрите! — повернулся староста к дружкам, стоявшим за его спиной, и показал рукой на ведро с отходами и мерзлой землей. — Посмотрите, как нас грабят. И кто? Бывшие активисты, вашу мать, ч-честные!
Сытый, он гикнул, и те, кто стоял с бычками в зубах, сверкнули огоньками; в конюшне было темно, били копытами кони в сырой пол, и теплый навозный пар валил из дверей. Мать стояла вся в снегу, похожая на черный холмик под шапкой снега, она замерзла стоя, а те, с тепла, дымили на нее цигарками.
Староста пододвинул кому-то под ноги ведро и властно приказал:
— Высыпать коням! — А потом уже обратился к матери: — Марш домой, за воровство полиция стребует...
Как ведро опять оказалось в ее руках, мать уже не помнила; бережно обняла его, как горшочек, прижала к груди и, покачиваясь, пошла от конюшни. И не домой, а почему-то в степь, в заносы. Или она уже не видела дороги, или, может, опять направилась к далекой скирде. Только ей казалось, что ведро совсем не пустое, а в нем по-прежнему лежит теплое зерно. Чистая обмолоченная рожь, льется она целым ворохом, пересыпается, течет ей прямо в глаза, в пересохший рот. Ей забило дыхание, и она упала. Глухо звякнуло и куда-то покатилось ведро. Последнее, что осталось в ее памяти, — сорвались из-под хаты маленькие снопики и побежали, запрыгали к ней по снегу.
Это было последнее.
Рожь придавила ее черной кучей. Черная рожь.
— Не вспоминай, отец, как искала мать. Она искала всю жизнь — и в молодые годы, и в старости. И всегда ей чудилось зерно — в полове, в мусоре, в отбросах.
К Перекопу
В молодости быстро заживают раны. Уже через два дня ротный вставал, а спустя неделю ходил между траншеями, принимал нехитрое ротное хозяйство.
Надвигался октябрь. То лил холодный дождь, то шел мокрый снег, земля раскисла и больше не впитывала в себя влагу — в окопах по колено стояла густая, словно кисель, вода, бойцы не успевали сушить свои лохмотья и, чтобы немного согреться, в Христа-бога ругали небесную канцелярию: «Видать, контра наверху засела. Ишь, льет и льет, как из ведра, конца этому нет». — «Ничего,— отвечали другие,— прикончим контру на земле — и до небесной доберемся».
Ротный ходил из траншеи в траншею, прислушивался к разговору и не узнавал свой полк. Недаром говорят: беда научит, как коржи с маком есть. На собственном опыте убеждался ротный, как вооруженные рабочие и крестьяне ценой жертв и поражений приобретают боевые навыки. Первое, что приятно удивило его,— это хорошо продуманный выбор позиции. Полк занял оборону над крутым берегом Оскола, на высоких холмах, которые, выражаясь языком военного устава, господствовали над всей окружающей местностью. Речка была неглубокая, но болотистая, правый берег отлогий, равнинный, с большим количеством заливов и топей; форсировать Оскол можно было только пешим строем, по вязкому болоту, под шквальным огнем стрелковых рот. Несколько раз деникинцы пытались обойти полк с левого и правого флангов, но там подковой замыкали укрепленную зону первый и третий батальоны, которые каждый раз огнем и сабельными контратаками отбрасывали белых за реку. А тыл красного полка надежно прикрывал густой Валуйский лес, где в шалашах и в землянках разместились обозники со всем своим подсобным хозяйством — с походной кухней, каптеркой, конным двором.
Второе, что приятно удивило ротного,— это, как бы точнее выразиться, военная переплавка людей. Он хорошо помнил, как создавался полк и как крепок был дух партизанщины. В красные отряды вливалась или бедная бунтарская масса, никогда не державшая в руках винтовки, или фронтовики, которым печенки проели муштра и офицерская брань. Тогда многим казалось, что порядок, внутренняя дисциплина — буржуйские пережитки; фронты качало от митингов: «К черту начальство!.. Наелись!.. Даешь вольную жизнь!» Даже военные специалисты считали, что новая армия должна воевать только по-новому: коротким стремительным штурмом, ночными налетами, обходными кавалерийскими рейдами. Кое-кто совсем отказывался от тактики обороны, по-своему истолковывая лозунг: оборона — смерть революции. А сейчас... Прошло всего полгода, наставил Деникин синяков, загнав полк в глухой угол, и солдаты с головой зарылись в землю, копали запасные ходы и траншеи, строили оборонные валы и укрепления. Это был уже не беспорядочный цыганский табор, а настоящая регулярная военная часть, которая жила по всем правилам гарнизонной службы: караулы, дозоры, наряды, связь, разведка,— все звенья работали четко и согласованно, во всем чувствовался армейский порядок. Не было шума и суеты (ибо, как сказал Мамай, сократили должность начальника паники), были спокойствие и уверенность: полк держит высоту второй месяц и, если прикажет реввоенсовет, будет держать до последнего патрона.
Ротный ходил среди солдат, присматривался к новым людям, и почему-то ему припомнилась маленькая худощавая женщина, которая тихо и незаметно по-хозяйски управляла домом, каждому находила работу. Держала в своих искусных руках всю чубатую семейку... Кто командует полком, ротный уже знал, когда побывал на военном совете. Возле кирпичного здания, что одиноко стояло в выгоревшем саду возле Оскола, собрались члены совета полка — агитпроповцы и выборные от окопных солдат, командиры и связные. Человек двадцать бойцов, кто в шинели, кто в кожанке, а кто в пиджаке, стояли тесной толпой, дружно тянули из рукавов едкий махорочный дымок; их мокрые козырьки, кожаные портупеи блестели от влаги, и хмельно сверкали глаза, ибо дождь дождем, а интересно, мать его в печенку, как чешет в хвост и в гриву мировую контру наш полковой комиссар. Вот он, щербатый парень, взобрался на крыльцо, плащ дырявый и фуражка прострелена пулями, но послушай, как он чешет басурманов,— лучшей не надо артподготовки.
Ротному казалось, что Мамай даже подрос за лето, загорел и вытянулся. Он стал скупее на слова, держался свободнее и увереннее. По всему было видно, что солдаты приняли Мамая в свой коллектив, полюбили его речи и щербатую улыбку, его мальчишескую застенчивость и комиссарову твердость.
— С таким полком не пропадешь,— сказал жене ротный, когда вернулся в свой «семейный» шатер. Он пришел из окопов мокрый и усталый (раны давали о себе знать, особенно в дождливую погоду), но полный уверенности в близкую победу.
...В саду, возле опустевшего дома, чернела покинутая рига — без окон, длинная и слепая; обшитые досками стены поросли ядовито-зеленым мхом. Дверной косяк был скособочен, и когда ротный выдернул засов, дверь не открывалась. Заклинило. Сильнее рванул за скобу — затрещали двери. В сарае было темно, пахло горьковатым мышиным пометом, плесенью и сырой паутиной. День выдался пасмурный, и в низенькой каморке, где и без того было темно, ротный сначала ничего не увидел. Прошел в дальний угол, постоял. Здесь, как в погребе, было сыро, неприятно несло остатками гниющей пищи. Когда глаз привык к темноте, ротный различил что-то неуклюже-лохматое. Оно задвигалось, подминая под себя слежавшееся сено, горбом выгнуло спину и спросонок выругалось. По голосу ротный узнал: Чмырь, Аникий Чмырь, конвоир Войска Донского, а теперь заключенный - нахлебник пролетарского полка.
Узнав своего землячка, Аникий икнул от неожиданности. Какое-то время он сидел с раскрытым ртом, точно пытался понять: приснилось ему или на самом деле перед ним предстал призрак с того света? Чмырь сидел неподвижно, глубоко вобрав голову в плечи, чуб его походил на воробьиное гнездо — весь в щепках и листьях. И помятая шинель, и штаны в гармошку — все было в паутине. И несло от него мышами.
Опомнившись, он оглядел, словно ощупывал землячка, острыми быстрыми глазками:
— Победитель! Ха! Живой?
— Живой. Я живой, и наша революция жива. А тебе с недоносками генералами — последний аллилуй.
— И как я маху дал, твою мать, надо было потуже связать! — сверкнул Чмырь из угла зеленовато-холодными огоньками; со звериной тоской он посмотрел на руки большевика, будто до сих пор не верил, что тот высвободился из его надежных шпагатных силков. — Судить пришел, красный голодранец?
— Судить! За Грицая и Марфу, которых вы молвой убили. Забыл?
— Ишь печальник нашелся! Всех не пожалеешь. Отец мне говорил: спорыш для того и растет, чтоб его топтать...
— Ядовитый ты, Чмырь, как грибковая плесень. Сам из злыдней, а злыдня поедом ешь. Кого ты связывал и к стенке ставил? Хлебопашца, который кормит всех и тебя, лишая ползучего... За мертвых судить и шел. За то, что ты в собачью шкуру вырядился, продал совесть и революцию за объедки с генеральского стола.
— А ты, красный голяк, не тыкай мне в зубы своей революцией. Что она, колбаса, твоя революция, что ты в зубы тычешь?
Аникий подпер коленями сухую, прокуренную грудь, в которой, точно сажа, годами оседала жгучая голодная злоба; эта ненасытная, неистребимая злоба выжигала душу, сухими лишаями покрывала кожу, точила и разъедала мозг. «Дай!» — требовало нутро, и он вырывал последний кусок из рук отца, братьев, соседей — везде и всюду, где плохо лежало. Но в жизни выходило так, что дармового, готового не хватало; только протянешь руку — бьют тебя, гоняют, как собаку, и это ещё больше озлобило Чмыря — до исступления, до слепоты. «Ух-ух, ненасытные! — проклинал он тогда всех ненавистных ему людей. — Жалеют, понимаешь, хлебную корку для человека». Чмырь не мог (да и не хотел) понять простой истины: даже она, хлебная корка, сама не растет, и, чтоб иметь ее, надо положить в землю хотя бы одно зернышко.
Голодная ненависть ослепила его и сейчас. Сжав себя локтями, Чмырь весь напружинился, точно собирался вот-вот прыгнуть и когтями вцепиться в горло своему противнику. Но чувством мести он упивался только мысленно, ибо знал, что ротный может скрутить его в бараний рог («Ишь нахохлился, вражина!.. А мускулы как пышки!»). И Чмырь затравленно прикипел к стене, поблескивал из темноты горящими угольками, обкуривая земляка угарным дымом словес.
— Ты мне отвечай, печальник: что она дает солдату, ваша революция? Беляки хоть сухарями кормят, а твои комиссары чем? Красными словами? Обещаниями-посулами? Нет дураков, ешьте сами посулы...
— Вы, Чмыри, сами себя хотите перехитрить. Как тот цыган: вот купит сосед кобылу, кобыла принесет лошонка, а мы украдем его и покатаемся... Но, известно, на ворованной телеге далеко не укатишь...
— А ты, голь перекатная, не учи нас, как жить. Мы, Чмыри, толк в жизни понимаем. Мы люди крепко грамотные, кого хошь на разум наставим... Ты вот чертом на меня смотришь, думаешь, самого бога за бороду ухватил, но послушай, что тебе Чмырь скажет. Была тьма войн, была холера и чума, был голодный мор по всем краям и землям, какие дубы стояли— повалило и поломало, а мы ниже травы и тише воды, живем себе, живем и плодимся слава богу, еще глубже корни пускаем, а если и в самом деле произойдет потоп — мы, Чмыри, сухими из воды выйдем. Потому что так понимаем жизнь: за большим не гонись, малого не упускай. Или как отец поучал: пока дождешься у моря погоды — штаны потеряешь, а ты не жди, хватай, что плохо лежит, а то другой ухватит.
Ротный подошел поближе: в темноте его худое, болезненное лицо казалось еще бледнее, глаза были с лихорадочным блеском; он смотрел в упор на Чмыря, будто хотел своим взглядом пригвоздить его к стене.
— Не для того,— сказал ротный, наступая на Аникия,— не для того мы революцию засеваем, чтоб Чмыри наш посев зеленым потравили.
— Ты, вражина, не тово... полегче, полегче... — Аникий попятился назад, в угол, где блестели плесень и паутина и где пахло мышами, но дальше отступать было некуда, и он, поджав под себя ноги, съёжился, жалкий рыжий человечишка, которому страх за свою жизнь придавал злую решимость.
— А насчет посева — пробовал вывернуться Чмырь, - я тебе напомню отцову притчу. Слушай, печальник, слушай и на ус мотай евангельскую мудрость. Вот, говорил мне отец, создал господь человека, который сеял зерно на своей земле. Создал и дождик послал. А когда люди спали, пришел сосед-завистник да и разбросал куколь между пшеницей. Ну, взошло зерно, взошел и куколь. Прибежали слуги к хозяину и говорят: "Пан, разве ты недоброе зерно посеял? Откуда же взялся куколь?" «Эх, — подумал хозяин,— это же сосед сотворил порчу», — и решил отомстить ему. А слуги свое: «Xочешь, хозяин, мы пойдем и вырвем до единого стебелька тот куколь?» Здесь господь и подсказал ему: «Разве ты не знаешь, какие у тебя усердные слуги? Выпалывая куколь, они и пшеницу к бесовой матери вытопчут. Пускай растет и то и другое, — говорит господь, — а во время жатвы прикажи своим жнецам: сначала соберите куколь и повяжите в снопы, чтоб сжечь, а пшеницу уложите в амбаре». Вот как учил господь! — закончил Чмырь, и будто подрос в собственных глазах, и даже колючую бородку вскинул с таким, знаете, петушиным вызовом.
— Ну и что? — снова наступал ротный.
— А то, комиссарский голяк, с тобой и с твоей революцией будет, что с этим библейским дураком, который не послушался божьего слова. Бог ему свое, а ему неймется: послал он слуг в поле прорывать куколь, и те уж так постарались — ни пшеницы, ни травы, одна черная полоса, будто все выгорело. Разозлился тогда бедняга и давай своих полольщиков и жнецов на капусту сечь... и пошел с сумой по миру, а за ним и сосед с ножом. И что ж он заимел, дурак чумовой? — Аникей потянулся колючей бородкой к земляку, словно собирался открыть ему еще какую-то важную тайну, вид у него был заговорщический, быстрые глаза бегали, словно капли воды на горячей жаровне. Он оглядел темные углы риги, хотя здесь, кроме них, никого не было, и доверчиво прошептал: — Слушай, что я тебе скажу. Убегай, пока не поздно, от своих комиссаров, они обманывают людей обещаниями. Обманывают и натравливают слепых на законную власть. А отец учил меня: «Никогда не иди против власти, не зли сильных, они тебя же и съедят». К сильным надо с подходом: «Здравия желаю... Что изволите, ваше благородие?» Начальство — оно любит уважение. Ты поклонишься ему, оно погладит тебя, а ты тем временем, пока оно гладит, не зевай, лезь ему за пазуху да к живому... Понял? Плюнь на всякую политику, от нее сыт не будешь, бежим вдвоем, я научу тебя, как жить...
Чмырь смолк, поднял из угла настороженные глаза, в которых теплилась надежда: клюнет или не клюнет? Но на лице ротного он прочитал только одно — гадливость. Омерзительную гадливость, больше ничего. И, даже сообразив, что наступает развязка и что все его красноречие напрасно, Аникий судорожно противился всем своим существом, своим озлобленным нутром, точно пойманный стриж, исступленно метался в тугой петле.
— Ты чего?.. Ты чего наступаешь, вражина? Я добра тебе желаю, как-никак свояки, а ты зубы точишь. Не хочешь — оставайся со своими голяками, только душу мою отпусти. Отпусти меня, все равно всех Чмырей не уничтожите: вы - красные, сеете, но истребляя один одного, и жнецов не оставите. А мы, Чмыри,— помяни мое слово — доживем до жатвы, и ещё ваши дети хлеб у нас будут просить.
— Так вот, Чмырь,— сказал ротный с ударением, с нервной дрожью в голосе.— Так вот. Чтоб чмыревское отродье не сожрало труды наши кровавые, революцию нашу в самом зачатии, выношу тебе приговор — смерть. Это аминь и мое последнее слово.
Ротный выхватил наган. Чмырь инстинктивно закрыл лицо руками, спрятал зацепеневшую жизнь, как ворованную булку, и ротный всадил пулю в скрещенные пальцы. Синяя короткая вспышка на мгновение разорвала темноту, фосфорически сверкнула плесень по углам.
Чмырь сидел у стены, скорчившись... Свинец припаял его к стене.
Он так и умер, закрывшись от света руками.
Ротный вышел во двор, в глазах было сухо и мерзко. Смахнул со лба паутину, да только размазал слизь: губы, ладони, рукав шинели — все было склизкое и грязное, он брезгливо сплюнул, но плевок не освободил его душу от нарастающей брезгливости к себе... Убил. Лицо сразу помрачнело и осунулось, он прибавил шаг, как-то нервно укрыл голову воротником и пошел прочь от сарая, опустошенный взрывом наивной жестокости. Шел погубленным садом, который объели кони и затоптали бойцы, и на ум приходили слова, не то слышанные, не то прочитанные в книге: «У меня такое чувство, словно ваша милость... трет мою руку теркой. Не обращайтесь с ней так жестоко: ведь она ни в чем не виновата... бессердечно срывать свою злость на такой маленькой частице тела...»(М. С е р в а н т е с. Д о н - К и х о т.13.) Ротный пытался припомнить, где он мог слышать эти слова, пробовал догадаться, почему именно такие мысли пришли ему сейчас в голову, но что-то мешало ему, и это что-то была карта с красными нитями железных дорог, и карту Украины как раз пополам рассекала сабля поручика в черных ножнах...
— Товарищи!— сказал Мамай.— Это будет самая короткая речь. Не такое время, чтоб митинговать, за нас говорит сама революция. Она говорит миллионами жертв, морем народной крови, вы хорошо знаете, сколько полегло молодых и буйных голов, полегло с извечным вопросом: «За что умираем?» До сих пор история подло и жестоко смеялась над легковерными: обещала мед-пиво, молочные реки, а чем потчевала? Свинцом, еще более хитрыми кандалами, еще более коварной ложью. Так было до сих пор, пока легковерные давали себя усыпить, а тем временем новые главари и воители подбирались к горлу народа, чтоб потуже затянуть петлю... Мы, товарищи, раз и навсегда должны сказать: хватит! Никакие мудрецы, никакие апостолы не будут
больше сидеть на спине рабов. Революция убила страшное чудовище — веру в царя-батюшку, в Верховного отца и защитника народа. Отныне царствовать и защищать себя должен сам народ.
Впереди у нас валы Перекопа, это тот рубеж, за которым возникнет фатальное: куда? Куда, в какую сторону двинется лавина революции — назад, к праху Спартака, Пугачева, всех прежних восстаний, или дальше, к первой на земле, к окончательной победе народных масс?
Ехал в строю обычный земной человек. Вырос он в глухой деревеньке, в детстве ел и спал в песчаной борозде, не один раз тонул в полесских болотах, не раз блуждал в волчьих чащобах. Как и многие его одногодки, провел он свою молодость в окопах, понюхал солдатского пороха. Не впервые было ему отправляться в поход, двигаться в конном строю. И нужно было особенное душевное потрясение, чтоб и этот простой, огрубевший солдат обратился к небу, к ветру, к солнцу с необычным для него, возвышенным словом:
На развилке военных дорог
Ветры буйные нас обвевали,
Степь ложится у наших ног,
Точно флаги, что в битвах бывали...
Ротный шептал эти слова, пораженный величием завершающего похода и того мира, который открывался перед ними.
Широко раскинувшись на все стороны, лежала впереди бесконечная таврийская степь. Словно с высоты
орлиного полета было видно, что земля круглая, что плывет она, как Ноев ковчег, по необъятным водам вселенной... Было видно, как степь зацепила за горизонт свое широкое крыло, как садилось солнце в далеких водах, а из-под солнца, из пылающих волн, всплывали, выходили батальоны, полки, дивизии; они выходили, словно из огня, и горели на солнце буденовки, сверкали штыки, кумачом пламенели знамена.
На штурм Перекопа шла армия Южного фронта.
Ротный ехал в конном строю, рядом с ним ехала Килина; она уже не походила на оборванного цыганенка, она была бойцом сангруппы, новенькая военная шинель плотно облегала ее тонкую девичью фигуру, и в кожаной фуражке она была похожа на казачка. Они ехали, подсвеченные солнцем, изредка переглядывались, и ротный гордо кивал:
— Говорил же, будет поход к морю, и мы пойдем с тобой вместе...
Комиссар Мамай ехал следом за ними и, глядя на молодую чету, щербато улыбался. Счастливые... Это для них, ради человеческого счастья, свершается на земле революция.
В суровых шеренгах полков и дивизий не было обособленных подразделений, не было разобщенных боевых единиц, различаемых по чинам и рангам. Все были сплочены воедино, всех увлек наступательный ритм походных колонн. Каждый, от командарма Фрунзе до полкового писаря Сероштана, чувствовал решающую значимость событий, которые ожидали их за Турецким валом. Каждый понимал, что отныне круто изменится судьба страны и его собственная жизнь. Они не могли предвидеть все сложные повороты своей нелегкой судьбы, но они твердо верили; что бы там ни было, лавина, которую они сдвинули, уже не остановится.
Таврийская степь, багряный закат солнца, стремительный марш наступающей армии — это была необыкновенная картина. И взволнованные слова поднимались из глубины потрясенной души рядового солдата:
...Степь ложится у наших ног,
Точно флаги, что в битвах бывали...
Читать с начала ...
СОДЕРЖАНИЕ
СОТВОРЕНИЕ МИРА ....
СЛОВО О СЛОВЕ....
Притча первая.ЧМЫРИ. ....
Притча вторая. Красный Гарба
ПОЛЕСЬЕ. ИСТОКИ . ....
Самодержец Фома Гаврилович.
ДЕТСТВО. ....
Притча первая. Страх ...
ПРИТЧА вторая. За вощинами. .
НА ЗАРАБОТКИ. . . ....
Ванчес ....
Конек-Горбунок ....
ДОНБАСС. ПЕРВЫЕ БУРИ. ....
Побег ....
Белый хлеб ....
Похмелье. ....
ДОРОГИ, ИЩИТЕ, ДА ОБРЯЩЕТЕ. ....
Интеллигент Прилеснов.
Встреча. ....
Горсть мёрзлой ржи . ....
К Перекопу. ....
Близнец Виктор Семенович
ДРЕВЛЯНЕ
М.,"СоветскиЙ писатель".. 1973, 272 стр.
План выпуска 1973 г.№ 190. Редактор А.З.Кравченко.
Худож. редактор Д.С.Мухин. Техн. редактор А. И. Мордовина.
Корректор Л.К. Фарисеева. Сдано в набор 23.08.1972 г.
Подписано к печати 23.11.1972 г. Бумага 70х108 1/32 №1.
Печ.л. 8 1/2(11,9). Уч.-изд.л. 10,55.
Тираж 30 000 экз. Заказ 380. Цена 34 коп.
Издательство "Советский писатель",
Москва К-9, Б.Гнездниковский пер., 10.
Тульская типография "Союзполиграфпрома" при
Государственном комитете Совета Министров СССР
по делам издательств, полиграфии и книжной торговли,
г. Тула, проспект им. В.И. Ленина, 109.
Источник :https://www.rulit.me/books/drevlyani-read-413763-66.html
Близнец Виктор. ДРЕВЛЯНЕ. 001. .
Близнец Виктор. ДРЕВЛЯНЕ. 002.
Близнец Виктор. ДРЕВЛЯНЕ. 003.
Близнец Виктор. ДРЕВЛЯНЕ. 004.
Близнец Виктор. ДРЕВЛЯНЕ. 005.
Близнец Виктор. ДРЕВЛЯНЕ. 006.
Близнец Виктор. ДРЕВЛЯНЕ. 007.
Близнец Виктор. ДРЕВЛЯНЕ. 008.
Близнец Виктор. ДРЕВЛЯНЕ. 009.
Близнец Виктор. ДРЕВЛЯНЕ. 010.
Страницы книги. ДРЕВЛЯНЕ. Близнец Виктор Семенович
***
***
------------------------------
 Виктор Семёнович Близнец (укр. Віктор Семенович Близнець; 10 апреля 1933, Владимировка — 2 апреля 1981, Киев) — украинский советский писатель-прозаик, журналист. Родился Виктор Близнец в селе Владимировка Компаниевского района Кировоградской области в крестьянской семье. По окончании десятилетки, в 1952 году, Виктор Близнец отправился в Киев и успешно сдал экзамены на факультет журналистики Киевского университета имени Т. Г. Шевченко. Его однокурсниками и друзьями были Василий Симоненко, Тамара Коломиец, Ю.Ячейкин и другие одаренные и талантливые люди, в будущем также писатели. После окончания университета, в 1957 году, он работал по специальности в различных газетах и журналах. В частности, был корреспондентом «Комсомольской правды», заведующим отделом газеты «Комсомольское знамя», заведующим отделом школьной жизни журнала «Пионерия», заместителем главного редактора издательства «Молодежь».
Пребывание в творческо-интеллектуальной среде, а также работа редактором издательств побудила Виктора Близнеца к творческим попыткам. Ещё с детства его манила литература и он решился попробовать что-то самостоятельно написать. Это стало определяющим в его дальнейшей жизни. Впоследствии он положил на бумагу свои переживания, воспоминания и мечты — вышла у него подборка рассказов, которая больше годилась для детской аудитории. В 1959 году появилась на свет и первая книга Виктора Близнеца — сборник рассказов «Ойойкове гнездо», вышедшая в 1963 году. Выход первого сборника вдохновил автора на большие творческие свершения — какими стала повесть воспоминаний «Паруса над степью», в которой он отразил картины из своего прошлого. А уже следующая книга Близнеца — повесть «Звук паутинки» (1970) заставила критику говорить об авторе, как об одном из самых ярких детских писателей Украины.
Виктор Семёнович Близнец (укр. Віктор Семенович Близнець; 10 апреля 1933, Владимировка — 2 апреля 1981, Киев) — украинский советский писатель-прозаик, журналист. Родился Виктор Близнец в селе Владимировка Компаниевского района Кировоградской области в крестьянской семье. По окончании десятилетки, в 1952 году, Виктор Близнец отправился в Киев и успешно сдал экзамены на факультет журналистики Киевского университета имени Т. Г. Шевченко. Его однокурсниками и друзьями были Василий Симоненко, Тамара Коломиец, Ю. Ячейкин и другие одаренные и талантливые люди, в будущем также писатели. После окончания университета, в 1957 году, он работал по специальности в различных газетах и журналах. В частности, был корреспондентом «Комсомольской правды», заведующим отделом газеты «Комсомольское знамя», заведующим отделом школьной жизни журнала «Пионерия», заместителем главного редактора издательства «Молодежь».
Незадолго до своей смерти Виктор Семенович перевел на современный украинский язык летопись «Повесть временных лет». В издательстве «Радуга» она вышла с гравюрами художника Георгия Якутовича. Весной 1981 года Близнец скончался..., покинул этот мир за неделю до своего 48 дня рождения. Похоронен на Байковом кладбище Киева.
В 1988 году Виктору Близнецу посмертно было присвоено звание лауреата литературной премии имени Леси Украинки, а в 2003 году Международным образовательным фондом имени Ярослава Мудрого основана Литературная премия «Звук паутинки» имени Виктора Близнеца.
***
Библиография
Прижизненные издания:
Близнець В. Паруси над степом: Повість / Худож. Г. Марченко. — К.: Веселка, 1965. — 182 с.: ілюстр.
Близнець В. Звук павутинки: Повість / Мал. Л.Семенової. — К.: Веселка, 1970. — 116 с.: ілюстр. [мл 84.4 УКР Б 69]
Близнець В. Як гуси з'їли свитку: Оповідання / Мал. В.Губенка — К.: Веселка, 1972. — 16 с.: ілюстр.
Близнець В. Женя і Синько: Повість / Ілюстр. М. М. Левчишин — К: Молодь, 1976. — 191 с.: ілюстр.
Близнець В. Як народжується стежка: Оповідання / Худож. Н.Денисова. — К.: Веселка, 1977. — 52 с.: ілюстр.
Близнець В. Древляни: Повісті / Худож. Б. О. Плюта — К.: Дніпро, 1979—301 с.: ілюстр.
Близнець В. Золота гора до неба: Оповідання / Мал. О.Кожекова. — К.: Веселка, 1980. — 17 с.: ілюсть. — (ДЛя першокласника)
Близнець В. Людина в снігах: Повісті, оповідання / Худож. оформ. І. М. Гаврилюка. — К.: Молодь, 310 с.: ілюстр.
Посмертные издания произведений:
Близнець В. Вибрані твори: В 2 т. / Редкол.: М. Г. Жулинський, В. А. Костюченко, Ю. М. Мушкетик, В. В. Яременко, — К.: Веселка, 1983
Т.1. Землянка; Старий дзвоник; Женя і Синько / Передм. Ю.Мушкетика / Худож. В.Яворський. — 1983. — 366 с.: [6] арк ілюстр.
Т.2. Паруси над степом; Птиця помсти Сімург; Земля світлячків; Звук павутинки; Оповідання / Худож. В.Мітченко. — 1983—432 с.: [3] арк. ілюстр.
Близнец В. Три повести / Пер. с укр.; Рис. В. Шешкова. — М.: Дет. лит., 1985. — 367 с.
Близнец В. Звук паутинки: Повести / Пер. с укр. В.Беловой, е. Мовчан, Ю.Каминского; Предисл. А.Давідова; Худож. В.Гончаренко — К.: Молодь, 1986. — 368 с.: ил.
Близнець В. Хлопчик і тінь / Передм. В. О. Базилевського; Худож. оформ. Є. В. Матвєєва — К.: Молодь, 1989—301 с.: [4] арк. фото.
Близнець В. Свято мого дитинства: Оповідання / Худож. Л.Постних. — К.: Веселка, 1990. — 15 с.: ілюстр.
Близнець В. Землянка: Повість / Худож. оформл. Є. М. Євтушенко. — К.: Дніпро, 1995—166 с.
Близнець В. Земля світлячків: Повість-казка / Худож. І.Вишинський — 2-ге вид. — К.: Веселка, 1999.- 119 с.: ілюстр.
Литература
Базилевський В. 138 листів Віктора Близнеця // Літ. Україна. — 1998. — 30 квіт. — С. 5
Гурбанська А. Віктор Близнець -повістяр // Слово і час. — 1999. — № 2. — С. 52-56
Мушкетик Ю. До широких обріїв // Близнець В. Вибрані твори: В 2 т . Т. 1. — К,. 1983. — С. 5-11.
Панченко В. Сила пам’яті: (Штрихи до портр. В. Близнеця) // Укр. мова і л-ра в шк. — 1982. — № 3. — С. 12-18
Источник : https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%91%D0%BB%D0%B8%D0%B7%D0%BD%D0%B5%D1%86,_%D0%92%D0%B8%D0%BA%D1%82%D0%BE%D1%80_%D0%A1%D0%B5%D0%BC%D1%91%D0%BD%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87
***
***
ПОДЕЛИТЬСЯ
***
Виктор Близнец — один из молодых украинских прозаиков, пришедших в литературу в шестидесятых годах. На родном языке уже изданы пять сборников его повестей и рассказов. «Древляне» — вторая книга писателя, переведенная на русский язык.(1973 год)
В повести «Древляне» описывается глухое полесское село, которое разбудила Великая Октябрьская революция...
***
ДРЕВЛЯНЕ. Близнец Виктор Семенович
...Денис не сводил взгляда с Грицая. Э, вон какой — на целую неделю едой запасается. Даром, что одни кости и жилы, а ест, наверное, за семерых. Ну вот и собрался уже, закинул за плечо косу и грабли. Худой, зато прыткий сосед, не успеешь и на печь залезть, как он уже около леса будет.
Денис с завистью глядит вслед Грицаю и видит его участок — ровный, без куста и соринки — и сравнивает со своим — бугристым и неухоженным. Да, занесло илом Денисов луг, камышом да хворостом засугробило. А вот Грицай скосит сегодня свой участок, точно бритвой побреет, а на Денисовом лугу по-прежнему будет гнить и жухнуть на корню одичавшая трава и по-прежнему Буренка будет светить ребрами, а плетень покосился так, будто его собаки зубами растащили.
Вышел Грицай на улицу.
Денис еще сильнее прижал кулак к животу, совсем присохшему к спине. Что-то беспокоило его, и он не выдержал.
— Грицай! — крикнул Денис.
— Что? — отозвался сосед, коса и грабли описали в воздухе полукруг.
— Захвати с собой моих лодырей. Пускай траву покосят, а ты присмотри за ними.
Грицай молчал. Наверное, соображал: стоит ли надевать на шею себе такой хомут?
О Чмырях говорили в селе: обойди да плюнь — здоровей будешь.
<...Читать дальше »
***
Лиля... Память об однокласснице
  ...Читать дальше »
***
 СМОТРЕТЬ, читать книгу ДРЕВЛЯНЕ.Виктор Близнец, на ЯНДЕКС-ДИСКЕ https://yadi.sk/d/OEbQ9qQfCfK5Mw?w=1
 КНИГИ. ТЕКСТЫ на ЯНДЕКС-ДИСКЕ - смотреть, читать https://yadi.sk/d/Kp2FKCSUnqGF-Q?w=1
***  ЕШЁ - ТЕКСТЫ. КНИГИ на ЯНДЕКС-ДИСКЕ - смотреть, читать https://yadi.sk/mail/?hash=bEcDbk9MS6AY6ocmk7DRYZRJFfgx%2FDklwNToOnppgSyphW5pETzLv4jhoe0c8WZJq%2FJ6bpmRyOJonT3VoXnDag%3D%3D&w=1
***
Василь Симоненко. Стихи -https://yadi.sk/mail/?hash=bEcDbk9MS6AY6ocmk7DRYZRJFfgx%2FDklwNToOnppgSyphW5pETzLv4jhoe0c8WZJq%2FJ6bpmRyOJonT3VoXnDag%3D%3D&w=1
На свете законов немало, Средь них есть самый простой: Чтоб море не высыхало, Мало капли одной.
Василь Симоненко. Стихи — Яндекс.Диск
yadi.sk
***
ВЕЛИКИЕ МЫСЛИ ВЕЛИКИХ ЛЮДЕЙ https://yadi.sk/mail?hash=bEcDbk9MS6AY6ocmk7DRYZRJFfgx%2FDklwNToOnppgSyphW5pETzLv4jhoe0c8WZJq%2FJ6bpmRyOJonT3VoXnDag%3D%3D%3A%2F%D0%92%D0%B5%D0%BB%D0%B8%D0%BA%D0%B8%D0%B5%2B%D0%BC%D1%8B%D1%81%D0%BB%D0%B8%2B%D0%B2%D0%B5%D0%BB%D0%B8%D0%BA%D0%B8%D1%85%2B%D0%BB%D1%8E%D0%B4%D0%B5%D0%B9.&w=1 - ТЕКСТЫ. КНИГИ — Яндекс.Диск
Жадность бездонна - в эту пропасть можно падать бесконечно. Корыстный часто не знает, чего он хочет, и единственное, что его ждёт, - это конечная неудача. Истинно великий не может быть жадным. Чтобы сохранить друзей, нужно прощать. (Древний Восток.Египет. - Афоризмы.)
Великие мысли великих людей. — Яндекс.Диск
yadi.sk
***
***
***
Женька. Рассказ. Книга... Сороковые. Вячеслав Кондратьев.
...Как сорок четвертый наступил, так везде - и в тылу и на фронте - один запев: когда американец начнет по-настоящему воевать, пора уже, сколько можно одной тушенкой да порошком яичным отделываться. Война-то, можно скачать, уже вроде выиграна, но народу еще много может загибнуть, пока с Гитлером-гадом до конца разделаемся, а второй фронт открыли бы, все же побыстрей, может, к победе пришли.
Возвращаясь на свои места, они еще издалека услышали:
- Замолчи, тварь! Не смей про нас так! - Женькин голос.
- Это я-то тварь?! Я-то честная, я троих дитев без отца ращу! Это вы там под наших мужиков...
- Замолчи, говорю! Чего мы там видели, тебе в сто лет не увидеть...
... минут через сорок разыскал их солдат и сказал, что бабоньку он успокоил, что полный порядок, что сходит та еще до Москвы и что, когда сойдет она, могут они опять в свой вагон идти. Женька внимала всему этому совершенно равнодушно, словно и не из-за нее разгорелся весь сыр-бор. Солдата это, видимо, задело, и он тихо, но так, чтоб она слышала, сказал Ушакову:
- Вы, товарищ старший лейтенант, ей эту пугалку дамскую не отдавайте. Она хоть и не убивает, но покалечить может, ну и вообще...
- Я и не отдам,- ответил Ушаков.
- Еще как отдашь, старшой! - взметнулась Женька.- Это Лешин подарок! Поняли? И ты, дядя, не подначивай тут, катись, откуда пришел...
...Читать дальше »
***
Страницы книги. "Сороковые". Вячеслав Кондратьев. Повесть. Селижаровский тракт
"Хр-р-хр-р…" глухо похрипывает передовая то спереди, то справа, и кроваво полыхает небо — жутковато, неотвратимо…Читать дальше »
***
Не самый тяжкий день. Рассказ. Книга... Сороковые. Вячеслав Кондратьев.
- Жалею я вас, ребятки,- говорил Мачихин. собирая свое нехитрое барахлишко в вещмешок.- Я, кажись, вроде отвоевался, а вам еще топать и топать...Дело происходило в санбате, расположенном в семи километрах от передовой в деревеньке Пеньково. Мачихину минным осколком срезало пол-ладони правой руки, но два пальца остались - большой и указательный. Ежели и не спишут совсем, то быть ему нестроевым, в обозе ...Читать дальше »
***
О книге
На празднике
Поэт Зайцев
Художник Тилькиев
Солдатская песнь
Разные разности
Из свежих новостей - АРХИВ...
11 мая 2010
|
