Вячеслав Леонидович Кондратьев. ОТПУСК ПО РАНЕНИЮ. Повесть. 002 - 1 Апреля 2019

Главная » » Вячеслав Леонидович Кондратьев. ОТПУСК ПО РАНЕНИЮ. Повесть. 002

14:50

Вячеслав Леонидович Кондратьев. ОТПУСК ПО РАНЕНИЮ. Повесть. 002

***

- Познакомься, Риммочка. Это мой друг... Только вчера с фронта, так что, сама понимаешь, обслужи нас - шик модерн.

- Разумеется, Сергей Иванович, ответила она, протянув Володьке руку, и как-то многозначительно пожала Володькину своими теплыми мясистыми пальцами.

Володька все еще не мог прийти в себя и сидел набычившись, чувствуя, как нарастает внутри что-то тяжелое и недоброе... Ему было совершенно невозможно представить, что этот зал и болотный пятак передовой существуют в одном времени и пространстве. Либо сон это, либо сном был Ржев... Одно из двух! Совместить их нельзя!

А Риммочка тем временем принесла высокие бокалы, наполненные чем-то очень ароматным и, видимо, очень вкусным, потому что Сергей уже причмокивал губами.

- Ну, давай, за твое возвращение... живым, - протянул он Володьке бокал. Да, живым, - добавил он дрогнувшим голосом, положив руку на Володькино плечо. И Володька оценил и сердечность тона, и дрогнувший голос. Для Сергея, не отличавшегося сентиментальностью, это было уже много.

- Пей.

Володька взялся за соломинку, втянул в себя что-то освежающее и необыкновенно вкусное.

- Ну, как мартини? - спросил Сергей, улыбаясь.

- Мне стрелять охота, Сережка, - тоскливо как-то сказал Володька.

- Не глупи... Это пройдет. Тыл есть тыл, и он должен быть спокойным.

- Серега, но ты-то почему здесь, с этими... Да еще Сергеем Ивановичем заделался...

Сергей засмеялся.

- Привыкаю помаленьку. Я ж теперь знаешь кто?

- Мать что-то говорила...

- Я коммерческий директор. Ничего не попишешь, семья, ребенок...

- Я сегодня услышал от одного: хочешь жить - умей вертеться. Это что, лозунг тыла?

- Все гораздо сложней, Володька, - очень серьезно произнес Сергей, и по его лицу прошла тень. - Рассказывай, что на фронте?

- Поначалу наступали, и здорово. Драпал немец, дай боже. А потом выдохлись. Возьмем деревню, а на другой день выбивает нас немец. Опять берем, опять, гад, выбивает. Так по нескольку раз - из рук в руки. Ну а затем распутица, подвоза нет, ни снарядов, ни жратвы... Вот в апреле и досталось. Володька отпил из бокала, задумался, потом сказал: - Я, разумеется, храбрился... перед людьми-то, все-таки ротным под конец был... Но досталось, Сергей, очень досталось. И не спрашивай больше. Отойти мне надо.

- Понимаю, - кивнул Сергей. - Только один вопрос: за что медаль?

- За разведку... "Языка" приволок.

- Ого, это кое-что значит.

- Для меня это слишком много значило, - тихо сказал Володька и опустил голову.

Они молча потягивали мартини, а Риммочка все приносила и приносила бокалы, и Володька пил, надеясь, что хмель как-то забьет душившую его боль, но мартини не помогал...

Перед ним проплывали одно за другим лица оставшихся ребят его роты, их обреченные глаза, их оборванные ватники, их заляпанные грязью обмотки... Да, за них было больно ему сейчас, больно так, будто рвали из души что-то.

- Мне стрелять охота, - опять пробормотал он почти про себя.

- Не дури! У тебя действительно пистолет с собой?

- С собой.

- Это уж глупость! Для чего таскать?

Володька ничего не ответил, но немного погодя спросил:

- Они что, все такие нужные для тыла? - обвел он глазами зал.

- Ну, знаешь, хватит! Тебе прописные истины выложить, что победа куется не только на фронте... - чуть раздраженно буркнул Сергей.

- Да, я понимаю... Но вот этого лба. - Показал он пальцем на полного мужчину. - Мне бы в роту. Плиту бы ему минометную на спину - жирок быстро спустил бы... А то за соломинку держится.

- Это становится смешно, Володька. Ну, хлебнул ты горячего, так все, что ли, должны этого хлебова попробовать? Ты же не удивляешься, что работают кинотеатры, что на "Динамо" играют в футбол, что...

- Тоже удивляюсь, - прервал его Володька. - Ладно, ты прав, конечно. Нервишки...

- Тут же мальчишек полно, которым призываться на днях, ну и командированные... Набегались по наркоматам, забежали горло промочить...

- Ладно, - махнул рукой Володька.

И тут подошел к ним высокий, хорошо одетый парень с красивым, холеным лицом, который уже давно поглядывал на Володьку с соседнего столика, словно что-то вспоминая. Володьке тоже казалось, что где-то встречались они, но припомнить точно не мог.

- По-моему, мы знакомы... - неуверенно начал парень.

- Как будто, - поднял голову Володька и вдруг сразу вспомнил, но вида не подал - ох, как обрадовался он этой встрече. - Да, мы где-то видались. В какой-нибудь довоенной компании, наверно.

- Возможно.

- Там твоя девушка сидит?

- Да, - подтвердил тот.

- Познакомь. А?

- Что ж, пожалуйста. У нее брат на фронте, ей будет интересно с тобой поговорить.

- Может, не стоит, Володька. Нам уже пора, - Сергей увидел по Володькиным глазам, что назревает неладное.

- Стоит, - промычал Володька и направился к столику.

- Вот товарищ хочет с тобой познакомиться, Тоня.

Девушка подняла голову, хотела было мило улыбнуться, но, столкнувшись с шальными глазами Володьки, испуганно отпрянула назад, как-то сжалась, но быстро овладела собой.

- Тоня, - представилась она и протянула ему руку.

- Володька. Лейтенант Володька. - Он охватил ее тонкую кисть своей шершавой, заскорузлой, еще со следами ожогов, еще как следует не отмытой лапой и крепко пожал.

- Больно, - воскликнула Тоня.

- Извините, отвык от дамских ручек, - усмехнулся Володька.

- Почему так странно - лейтенант Володька? - спросила она, потирая кисть правой руки.

- Так ребята в роте прозвали... Наверно, потому, что я хоть и лейтенант, но все-таки Володька, то есть свой в доску...

- Присаживайся, - пригласил парень.

- Спасибочко...

Перед дракой Володька всегда был спокоен и даже весел, и сейчас шальной блеск в его глазах потух, а большой лягушачий рот кривился в вполне добродушной улыбке. Тоня, видно, совсем успокоилась и глядела на него с некоторым любопытством, ожидая рассказа о его фронтовых товарищах, прозвавших его так чудно, но вроде бы ласково. Но Володька молчал. Он еще не знал, с чего начать.

- Мой брат на Калининском... И очень давно нет писем, - сказала Тоня.

- Я тоже оттуда... Распутица... Значит, брат на Калининском, а вы... тут. Интересно...

- А почему бы нам здесь не быть? - с некоторым вызовом спросила Тоня.

- Я не про вас, а вот про него.

- У Игоря отсрочка, он перешел на четвертый курс.

- Уже на четвертый? Ох, как времечко-то летит... Не вспомнил, где мы встречались?

- Пока нет, - ответил Игорь, пожав плечами.

- Напомню... Тридцать восьмой год. Архитектурный институт. Экзамены... И оба не проходим по конкурсу. У тебя даже, по-моему, на два балла меньше было.

- Да, да, верно... Ох, уж эти экзамены... - заулыбался тот, не заметив пока в голосе Володьки странных ноток.

- Но ты все же поступил? - Володька поднял глаза и уже не сводил их с Игоря.

- Да, понимаешь, был некоторый отсев и... мне удалось...

- С помощью папаши?

- Нет, я ж говорю... отсев... Освободилось место.

- А на следующий год вы поступили? - живо спросила Тоня, видно, желая переменить разговор.

- Поступил... Но через пятнадцать дней... "ворошиловский призыв". Помните, наверно?

- Да, - кивнула Тоня.

- Так-то, Игорек, - начал Володька вроде спокойно. - Выходит, мое место ты занимаешь в институте.

- Ну почему? Просто мне повезло, - сказал Игорь, уже с некоторой опаской поглядывая на Володьку.

- Просто повезло, просто отсев? Здорово получается... А я сегодня девчонку в армию проводил... Маленькую такую, хрупкую. Связисткой будет... Добровольно пошла, между прочим. А ты знаешь, сколько катушка с проводами весит? И как таскать она ее будет? Да под огнем, под пулями? - Володькины глаза сузились, губы подрагивали. - Нет, вы здесь ни хрена не хотите знать, вы тут... с соломинками. Вам плевать, что всего в двухстах километрах ротные глотку рвут, люди помирают... Эх, тебя бы туда на недельку!.. - потянул Володька руку к лицу Игоря. *** - Знаешь что, иди-ка ты за свой столик. Посидел и хватит, - приподнялся Игорь и отвел Володькину руку.

- Погоди, погоди... Не торопись,- растягивая слова, произнес Володька, а потом, резко встав, ударил Игоря по щеке. - Это тебе за институт, а это за то, что в тылу укрываешься, падло. - И второй раз тяжелая Володькина рука выдала пощечину.

Игорь замахнулся, но Тоня встала между ними.

- Не отвечай! Ты можешь задеть ему рану. Он сумасшедший! Разве не видишь!

Несколько мужчин, сорвавшись из-за столиков, подбежали к ним. Кто-то схватил Володьку за руку, кто-то за плечо.

- Нельзя так, товарищ военный, - сказал один из них.

- Успокойтесь, успокойтесь, - уговаривал другой.

Но Володька завопил:

- Руки! Прочь руки! - и стал вырываться. - Ах, гады, рану... - Володька разбросал державших его людей, отскочил к стене, резко бросил руку в задний карман. Секунда, и ствол "вальтера" черным зловещим зрачком уставился на окружавших его людей.

- А ну, по своим местам! Живо!

И люди стали медленно отступать к своим столикам - зрачок пистолета и сумасшедшие, выпученные Володькины глаза были достаточно выразительны, чтобы не сомневаться - этот свихнувшийся окопник, и верно, начнет палить... Когда все отошли к своим столикам, Володька скомандовал:

- А теперь слушать мою команду! Встать! Всем встать! И две минуты - ни звука! Помянете, гады, мою битую-перебитую роту! И ты встань, Сергей. Гляди на часы. Ровно две минуты! Там все поля в наших, а вы тут... с соломинками...

И люди поднялись. Кто неохотно с кривыми усмешечками, кто быстро. Молодые ребята, призываться которым, глядели на Володьку с восхищением: "Во дает фронтовик!.." Кто-то сказал, что они бы и так помянули его роту, зачем пистолет?.. Один начальственного вида мужчина поднялся с ворчанием:

- Безобразие, распустились там...

- Не тявкать! Влеплю! - резанул Володька, направив питолет в его сторону, и тот поневоле вздрогнул, а Володька, кривясь в непонятной улыбочке, водил пистолетом по залу - затвор не был взведен, но никто этого не заметил...

Сергей смотрел на часы - ему, видимо, все это казалось забавным. Тоня стояла почти рядом с Володькой и глядела на него в упор без всякого страха, только тяжело дышала...

Но не прошло двух минут, как вбежала Римма.

- Сергей Иванович! Внизу патруль вызвали! Я вас черным ходом!

Сергей бросился к Володьке, схватил за локоть, и они покатились вниз по крутой, узкой лестнице... Выбежав во двор, рванули влево. Выскочили они со дворов где-то около "Арагви" и скорым шагом стали спускаться к Столешникову переулку. Там, смешавшись с людьми, прошли немного, потом остановились и закурили.

- Ну, вы даете, сэр... - усмехнулся Сергей. - А если б патруль?

- Черт с ним! К о г о я теперь могу бояться? Это ты понимаешь? - Володька сказал это без рисовки, просто и как-то уныло. - Для чего ты повел меня в этот кабак?

- Как для чего? Посидеть, выпить... поговорить.

- Нет, Серега, не только для этого...

- Может быть, - неопределенно произнес Сергей, усмехнувшись и сломав папироску в пальцах. - Ладно, пошли...

* * *

Три дня после этого отлеживался Володька дома, сходив только на перевязку. Идя в поликлинику, прошел он мимо своей и Юлькиной школы. Сейчас там находился пункт формирования, у калитки стоял часовой, а во дворе он увидел две большие воронки - рыжая развороченная земля... И то, что на передовой казалось обычным, здесь, на родной Володькиной улице, всего в одном квартале от его дома, представилось ему неправдоподобным.

Дальше прошел он мимо старинного особняка, в котором до войны была психбольница, с примыкающим к нему садиком. В этот садик забирались они с Юлькой через дырку в заборе. Вечерами был он пуст, темен, и они могли без опаски, пристроившись на одной из скамеек, целоваться... Сейчас забора не было, и садик со срубленными, наверно, на дрова деревьями был доступен взору, и эта открытость сняла былую таинственность с его дорожек.

В поликлинике Володьку пропустили без очереди. Хирург, обработав и перевязав рану, сказал:

- Вы должны оформить отпуск, иначе я не имею права принимать вас больше. Потом, глядя на Володьку тоскливыми глазами, он спросил, как дела на фронте. Володька пробурчал в ответ нечто невнятное. - От моего сына уже месяц нет писем... - Врач вопросительно поглядел на него, и Володька поспешил его успокоить - месяц это не страшно, сейчас еще распутица, и перебои с почтой вполне закономерны...

Валяясь дома на диване, Володька думал: для чего все-таки Сергей повел в "коктейль"? Должен же он был предполагать, какие чувства вызовет у Володьки этот кабак... А Сергей ничего не делает просто так.

- Мама, - спросил он мать. - Что ты думаешь о Сергее? Сегодня о нем?

- Сережа для меня многое сделал, я говорила тебе... Не забывал он и тебя эти годы. Он порядочный человек, Володя...

Он усмехнулся... Для его матери мир делился на порядочных и непорядочных. Мать продолжила:

- Он пошел добровольно на финскую, он женился на Любе. Не знаю, Володя, кроме хорошего, я ничего не могу сказать про Сережу. Да разве ты сам не знаешь его?

- Теперешнего не знаю. В нем появилось что-то...

- Это тебе кажется... Сейчас тебе все видится не таким. Я понимаю, но это пройдет...

Но это не проходило... Все Володьке казалось каким-то не таким. Оформив отпуск - сорок пять дней с обязательным амбулаторным лечением, - он получил в домоуправлении продовольственные карточки, и, когда показал их матери, та несказанно обрадовалась.

- Ты получишь продукты за весь месяц! Понимаешь, они не вырезали талоны за прошлые дни... В общем, держи сумки и отправляйся в магазин.

Инвалидный магазин находился у Сретенских ворот, и Володька затопал по знакомой с детства Сретенке, довольно многолюдной, и вглядывался в прохожих в надежде, а вдруг встретит кого-нибудь из школьных ребят или хотя бы девчонок. Из девчонок ему хотелось бы увидеть Майю, в которую с восьмого класса сразу влюбились все ребята - она пополнела, у нее стала умопомрачительная походка, ее бедра почти взрослой женщины колыхались так, что мальчишки столбенели и как загипнотизированные не могли оторвать от нее глаз, когда величаво, чувствуя свою силу и прелесть, проходила мимо. Снилась она и Володьке на востоке часто и сладко-мучительно.

Проходя около "Урана", подивился он на рекламы и на то, что крутят тут фильмы, несмотря на войну. Повернув голову налево, увидел очередь в пивной бар, находящийся в переулке, и сразу сметало губы сухостью и страсть как захотелось выпить пивка, но он прошел мимо.

- Садись, садись. Мы сейчас тебя мигом отоварим за весь месяц сразу. Чего тебе, раненному, ходить несколько раз? Верно? - говорил Володьке директор магазина, мужчина лет тридцати с розовой физиономией и мутноватыми глазками, в кабинет которого он вошел, чтоб прикрепить карточки.

Володька молчал, не очень-то тронутый лебезящим тоном директора, и смотрел на него угрюмо, думая, что такого здорового бугая неплохо бы на передовую жирок спустить.

- Значит, заместо мяса у нас селедка сегодня, но какая! Залом настоящий! Ну, за жиры я тебя, конечно, сливочным маслицем отоварю. Зина! - крикнул он, и сейчас же вошла полноватая молодая продавщица. - Обслужи товарища... Да, водочки, разумеется, получишь бутылочку. Отдай сумки-то, она тебе все завесит... Да, за крупы гречку получишь. У нас в магазине все первый сорт. Знаем, кого обслуживаем: фронтовиков, защитников наших...

- А ты, что ж... не там? - спросил Володька в упор, сузив глаза.

- Я бы с радостью! Не берут. Язва проклятая! Жрать ничего не могу. Казалось бы, все в моих руках - жри сколько влезет, а не могу.

- А водочку можешь, - скривил Володька губы.

- Водочку могу. Ну, будь здоров. Отоварил я тебя на все сто, - заерзал директор на стуле.

- Ну, спасибо, - промычал Володька, а сам подумал: попробовал бы ты, гад, отоварить меня не на все сто, я показал бы тебе что почем. Умел Володька качать права. *** Да, раздражение против всего, что он видел в Москве, не проходило. Он понимал, что причиной этого его растрепанные нервишки и голод, который он не переставал ощущать, - ему не хватало хлеба. Поэтому, придя домой, он, не дождавшись обеда, который сегодня должен быть роскошен благодаря полученным им продуктам, не выдержал и навалился на хлеб. Он сидел и медленно жевал черняху и дожевал перед обедом всю свою пайку в восемьсот граммов...

После обеда разморило, и он отправился в свою комнату подремать. И снилось ему снова заснеженное поле с подбитым танком, чернеющие крыши деревни, которую они должны взять, и его ротный с загнанными глазами, говоривший ему: "Надо, Володька, понимаешь, надо..."

* * *

От Юльки пришла открытка. "Дорогой Володя, - писала она. - Вот я уже красноармеец. Занимаюсь строевой, зубрю уставы. Тоскую. Нас никуда не выпускают, и мы все свободное время сидим у окон и смотрим... Под нами московская улица, ходят прохожие... Приходи завтра к трем часам к проходной. Я увижу тебя из окна, а может, сумею выскочить на минутку на улицу (это смотря кто будет на посту). Вообще-то ребята относятся к нам хорошо, жалеют... Приходи обязательно. Целую".

На другой день в три часа был уже Володька на Матросской Тишине около кирпичного забора с проходной, за которым краснело трехэтажное здание училища. Он остановился на противоположной стороне улицы и стал глядеть в окна - они были открыты, но пусты. Пока он закуривал, зажигал спичку, а потом опять поднял голову, в окнах уже зазеленели гимнастерки и замелькали разноголосые девичьи головки. Он прищурился, стараясь разглядеть Юльку, но вдруг услыхал свое имя - она стояла у проходной. Он побежал...

На глазах у часового было неудобно ни поцеловать ее, ни обнять, он только схватил ее руку.

- Ну, как ты, дурочка?

- Отойдем немного, чтоб нас не видели из окон. - И она потащила Володьку влево.

Гимнастерка была ей немного великовата, юбка длинна, но пилотка шла.

- Я очень уродливая... в этом?

- Тебе идет, - не совсем правду сказал он, и щемящая жалость скребанула по сердцу.

- Ты очень сердишься, что я испортила тебе отпуск? - Виноватая улыбка пробежалась по лицу.

- Сердишься - не то слово, Юлька. Я злюсь...

- Ну, Володечка, что ж делать? Но знаешь, я все-таки не жалею, - тряхнула она головкой.

- Дурешка. Еще как будешь жалеть. Все впереди.

Они остановились и замолчали. Володьке не хотелось ее расспрашивать; она стояла, потупившись, и крутила пуговицу на гимнастерке. А время шло. И то, что оно шло, и то, что его было очень мало, еще больше сковывало. Наконец Юлька тихо и робко спросила:

- Ты не прочел еще мою черненькую книжицу?

- Нет.

- Ты прочти... Тогда ты все поймешь. Хорошо?

- Хорошо, прочту...

Они еще постояли несколько минут молча.

- Ну, мне пора, Володька. - Она прижалась, как-то нескладно поцеловала его и побежала. - Я постараюсь позвонить, - крикнула она на ходу и исчезла в проходной.

Володька постоял еще немного, понурив голову... Радости эта короткая встреча не принесла ни ему, ни, наверное, Юле.

Обратно Володька пошел пешком. У трех вокзалов его окликнули:

- Здорово, браток! Как жизнь крутится? - Володька обернулся и увидел того инвалида, с которым говорил во дворике после проводов Юльки.

- Здорово. - Он даже обрадовался немного: настроение после встречи было скверное.

- Куда топаешь?

- Прогуливаюсь.

- Пойдем со мной. Пивка хочешь?

- Хочу. Только очереди везде.

- Для кого очереди, а для нас... Пошли. - И они отправились по Домниковке, потом по Уланскому и вскоре вышли к Сретенским воротам. Ивалид был сегодня неразговорчив, лицо помятое, припухшее. Володька тоже помалкивал, поглядывая по сторонам: ему все еще было чудно и странно ходить по московским улицам. Дошли до Кузнецкого, и только тут инвалид, мотнув головой на большое здание слева, буркнул:

- Кидал сюда немец. Он, сука, что ни говори, знал, куда метить. Здесь небось шпионов его уйма сидит. Думал, разбомблю, может, разбегутся... И вообще, я смотрю, зря он не кидал. Разведка у него поставлена.

- Да, - согласился Володька, вспомнив воронки около своей школы.

- Теперь уж не бомбит. Так иногда один-два самолета прорвутся.

- Куда идем-то? - спросил Володька.

- В кафе-автомат возле метро. Знаешь? - Володька кивнул: как не знать первый автомат в Москве, специально бегали смотреть, когда открылся он.

Они вошли в переулок, сразу в глаза очередь, но не только мужички стояли, было и женщин много с маленькими детьми, а еще больше старушек и старичков. Володька удивился.

- Они что, тоже за пивом? - спросил тихо.

- Нет. Тут, кроме пива, пшенку дают без талонов.

- Тогда неудобно вроде... через пять человек, - смутился Володька.

- А мы и не будем через пять. Держи, - инвалид высыпал в Володькину ладонь несколько медных жетонов. - Ну, а теперича смело вперед. Швейцару скажешь выходил оправляться. Туалета там нет. Понял?

Показали они швейцару жетоны, и тот пропустил их без звука. Справа у прилавка давали кашу, маленькую порцию, ложки на две, и туда направлялись женщины из очереди, держа в руках бумажные талончики, выдаваемые при входе, а мужички отправлялись налево, где стояли пивные автоматы.

Володька пил с удовольствием. За всю службу на Дальнем Востоке ему только один раз довелось выпить пива. Вообще там с этим было строго. Ни в магазинах, ни в ресторанах вина военным не продавали, даже командному составу.

После двух кружек инвалид поживел.

- Ну, как тебе жизнь в Москве показалась? - спросил он.

- Странная.

- А я что говорил! Знаешь, я решил жить, ни о чем не думая. День прошел и слава богу. Стопку выпил, брюхо набил, и на боковую. Главное, живой, а остальное все мура... Хорошо пивко? Ну а как, по-твоему, война летом повернется?

- Не знаю... Совсем не знаю, - задумчиво произнес Володька, нахмурившись.

- Попрет он опять. Только где?.. Да, такую силищу обратно повернуть, да до границы дойти, да еще Германию протопать... А жравты уже нет, а если еще год, два?..

За такие разговорчики на передовой обкладывал Володька марьинорощинским матюгом с блатными присказками, да такими, что грохали бойцы смехом: во дает ротный, откуда такого поднабрался... Но здесь не передовая, да и была горькая правда в словах инвалида. И, вспоминая обезлюденный передний край, понимал Володька: туго нам придется, еще как туго, но по привычке взгляд его построжал.

- Ты глаза не пяль, лейтенант, - сказал инвалид. - Я теперь вольный казак, ни перед кем тянуться не обязан. Я тебе по-откровенному, по-солдатски, свои мысли высказываю и нечего таращиться... Ты небось надеешься живым из этой войны выйти?

- Не очень-то.

- Врешь, надеешься! Без этого ни жить, ни воевать нельзя. Но вот помяни мое слово, попрет немец летом. А чем остановим? Много ли техники, много ли народу, сам знаешь. - Он безнадежно покачал головой и закурил.

- Ты ж говорил, брюхо набью и на боковую, а сам... - усмехнулся Володька.

- Мало ли что говорил. Душа-то болит. И знаешь, что еще мучает? Ненужный я сейчас человек... На завод вот зашел - одни девки да пацаны. Какая, думаю, работа от них? Смотрю, нет, получается. Но разве сравнить, ежели бы я сам к станку стал! Постоял я около своего станочка... Руки-то работы требуют, соскучились. Эх, лучше бы в ногу долбануло, - закончил в сердцах инвалид и переменил тему. - Как пивко? Давай еще по паре кружечек махнем. Учти - после него себя сытым чувствуешь.

Конечно, Егорыч - как звали инвалида - о своей войне рассказывал, как отступали, как из окружений выходили, какие бои страшенные под Смоленском приняли... Володька про свой Калининский особо не распространялся, только вырвалось у него, что должен он по одному московскому адресу сходить, что это для него сейчас главное...

- Не ходи, - решительно заявил Егорыч, поняв сразу, о чем речь, - только ей душу растравишь и себе. Не ходи. *** - Надо.

- Ты знаешь, как на живых смотрят те, у кого убитые?

- Представляю.

- Ты представляешь, а я знаю. Ходил я, как в Москву вернулся, к жене дружка своего убитого. Обменялись адресочками перед боем. Ну что? Лучше не вспоминать! Не знал, как от нее выбраться поскорей. Три ночи потом не спал.

- Должен я.

- Почему должен? - спросил инвалид, прищурившись и начав вроде догадываться. - Себя, что ли, виноватым считаешь?

- Да, - тихо произнес Володька.

- Тебе через полтора месяца обратно. Там за все вины и разочтешься. Жизнью своей молодой. Сколько годков-то тебе?

- Двадцать два. В августе будет.

- Эх, тебе сейчас девок любить, песни петь, на танцульки ходить, а тебе роту всучили и... в бой... насмерть. - Егорыч потер переносицу, потом глаза. Я-то хоть не очень пожил, сам понимаешь, годы нелегкие были, но все же хоть повидал чего, хоть девок всласть до женитьбы попробовал, а ты... - Он отхлебнул из кружки, потом вскинул голову, словно что-то вспомнив. - Хочешь, познакомлю тебя с девахой одной? Соседка у меня твоих годков, на "Калибре" работает. Огонь девка! Понимаешь, у станка всего несколько месяцев, а вкалывает, дай бог. Наши мужские довоенные нормы перебивает. Только жаль одна мается. Женишка ее на границе убило, в первые дни... Хочешь?

- Нет...

- Ну и дурак! А то бы сейчас и поехали. Она как раз с ночной пришла, дома... Бутылочка у меня найдется. Ну, поехали?

- Нет, Егорыч, - покачал головой Володька.

- Ну, если не хочешь, запиши-ка мой адресок на всякий случай. На Домниковке я живу... - Володька записал, чтоб не обидеть. На этом и разошлись.

* * *

Следующий день Володька слонялся по дому, не зная, чем себя занять. Часто подходил к книжной полке, вынимал какую-нибудь книгу, перелистывал и откладывал - неинтересно. После того, что им пережито, этот, когда-то захватывающий его книжный мир с его выдуманными героями сейчас оставлял его равнодушным. Не мог он начать читать и Юлькину черную тетрадку. Не хотелось ему выходить и во двор - боялся встретить матерей тех ребят, которые уже не вернутся...

Привыкший за два с половиною года армии быть все время с людьми, сейчас он изнывал от одиночества и от ничегонеделания. А воспоминания о Ржеве не уходили, и нечем было отвлечься от них. Выходя иногда на улицу, он уже видел, что Москва не такая, какой показалась ему в первые дни, что не так уж красивы и нарядны московские девушки. Они были худы, бледны, а их платья не так цветасты, как виделось поначалу его глазам, привыкшим за годы службы к серо-зеленым цветам военного обмундирования. И не так много было народа на улицах. Пусты были дворы, и совсем не видно было детей...

Вечерами плыли по улицам аэростаты заграждения, как какие-то гигантские рыбы, которые, зацепив на крючок, тащили девушки в военной форме. И совсем становилась Москва пустынна, когда темнело, а за час до комендантского часа на улицах уж не было никого.

И вот, намаявшись в тоске и безделье несколько дней, Володька решил заглянуть в кафе-автомат, благо медные жетоны позвякивали в карманах.

Не успел он допить первую кружку пива, как к его столику подошел инвалид на костылях и с ходу спросил:

- Не с Калининского, командир?

- Как угадал? - удивился Володька.

- Угадать немудрено. По лицу видно, что распутицу прихватил.

И пошел разговор... Воевал инвалид под самым Ржевом и рассказывал такое, что было, пожалуй, пострашнее Володькиной войны, так как нейтралка местами в городе была не более пятидесяти метров и каждую ночь либо наши, либо немцы делали вылазки, и почти всегда доходило до рукопашной... А что может быть страшней боев лицом к лицу, когда идет в ход что попало - и штык, и кинжал, и лопата порой.

Потом еще кто-нибудь к столику пристраивался и тоже о войне. Так до обеда пролетало время незаметно, и был Володька среди людей своих в доску, тоже хвативших лиха.

Появлялся в кафе-автомате и Егорыч, и тогда с ним текли беседы. Однажды к их столику подошел мужчина с перевязанной рукой. Егорыч, конечно, сразу спросил:

- На каком фронте трахнуло?

- Ни на каком, - весело ответил мужчина. - Не рана у меня - травма. Бюллетеню сейчас. С начала войны к пивку не прикасался, некогда в очередях-то стоять. А сегодня схитрил, за инвалида через пять человек прошел, дорвался до пивка...

И вправду дорвался. Принесенные три кружки выпил почти разом, не прерываясь на разговоры, только подмаргивал им после каждой. Лицо у него было землистое, с проваленными щеками - будто с передовой. Выпив и отдышавшись, он утер вспотевший лоб платком.

- Вот теперь и поговорить можно...

- Теперь можно, - подтвердил Егорыч.

- Вы, фронтовики, небось думаете, что в тылу малина?

- Малина, может, и не малина, но с фронтом не равняй. Что ни говори, в своей постели спишь да с бабой, если она у тебя имеется, - сказал Егорыч.

- Имеется, - усмехнулся мужчина. - Только хошь смейся, хошь нет, а я до нее цельную зиму не дотрагивался. Так прижмешься иногда для согреву, а другого тебе от нее и не надо. Вот так.

- Ты хоть прижмешься, а бойцу в окопе только костлявую обнять можно, а от нее и тепла нет, - заметил Егорыч.

- Знаю. Я ж финскую попробовал. А все равно в середине зимы заявление в завком грохнул - снимайте с меня бронь к чертовой матери и на фронт, - он допил пиво. - Конечно, есть, которые устроились, а нашему брату, рабочему, достается. Рабочий день сами знаете какой. Жратвы не хватает. Зимой на заводе холодина, дома тоже зуб на зуб не попадает. Кипяточку попьешь, зажуешь чем-нибудь и еле-еле до кровати дотягиваешь...

- С передовой все же не равняй, - опять заметил Егорыч.

- Я не равняю... Но перед боем хоть покормят досыта, стопочку дадут и была не была.

- Не всегда покормят и не всегда стопочка, - уточнил Егорыч, усмехнувшись и глотнув пива.

- И это знаю, но все же заявление грохнул.

- Я понимаю, что не ради водочки заявление-то ты... Немец-то зимой под самой Москвой стоял. Но такие, как ты, с квалификацией, здесь нужны. Техники на фронте не хватает... Ты вот жалишься - работы много, а я бы сейчас, честное слово, от станка и ночь бы не отходил... Кто я теперь? Пар отработанный, не нужный никому человек... - Егорыч склонил голову, задумался.

И тут загремели на улице тягачи... Все к окнам бросились. Проезжали несколько тяжелых артиллерийских орудий, блестели свежей зеленой краской.

- Нашего завода работенка. Прицельные приспособления делаем, - сказал мужчина с перевязанной рукой и расплылся в улыбке. - Хороши игрушки?

- Хороши! - восхитился Егорыч и хлопнул соседа но плечу. - А ты заявление... Я, знаешь, к тыловикам, которые вкалывают, полное уважение, но есть в тылу и дрянь. Верно, лейтенант?

Володька ничего не ответил. Постепенно, из разговоров с разными людьми вырисовывалась у него Москва совсем другая, чем в первые дни, когда огорошил его Сергей "коктейль-холлом", когда увидел он там холеного Игорька, занимающего его, Володькино, место в институте и ничуть не стыдящегося того, что он не воюет. Да, Москва была спокойна, но настороженна и очень сосредоточенна. И люди работали по двенадцать часов, на скудном пайке, который в три дня "улопать можно", как говорил Егорыч. И Володька смотрел на москвичей уже другими глазами, начиная понимать, что жизнь их не так уж резко отличается от фронтовых будней. Тот же недоед, тот же труд невпроворот и смерть тоже вполне возможна - много было бомбежек зимой...

Так прошло несколько дней. Мать поглядывала на него, когда он возвращался домой, не то чтобы с осуждением, но с некоторым недоумением и наконец не выдержала:

- Мне кажется, отпуск ты проводишь не лучшим образом.

- Посоветуй лучший, - пожал он плечами.

- Я не знаю... Тебе там лучше, чем дома?

- Не обижайся мама, но, видимо, так. Я привык быть с людьми. Ну и там в разговорах незаметней проходит время, и не думаешь ни о чем. Читать дальше ...

***

*** Вячеслав Леонидович Кондратьев. ОТПУСК ПО РАНЕНИЮ. Повесть. 001

*** Вячеслав Леонидович Кондратьев. ОТПУСК ПО РАНЕНИЮ. Повесть. 002

*** Вячеслав Леонидович Кондратьев. ОТПУСК ПО РАНЕНИЮ. Повесть. 003

*** Вячеслав Леонидович Кондратьев. ОТПУСК ПО РАНЕНИЮ. Повесть. 004

*** Вячеслав Леонидович Кондратьев. ОТПУСК ПО РАНЕНИЮ. Повесть. 005

*** Вячеслав Леонидович Кондратьев. ОТПУСК ПО РАНЕНИЮ. Повесть. 006

*** Вячеслав Леонидович Кондратьев. ОТПУСК ПО РАНЕНИЮ. Повесть. 007