23:16 «Хотя держит нос налево» . Генри Каттнер. 02 | |
---
--- --- Шнейдер яростно выругался, подскочил и рванул рычаг стоп-крана. Он вернется в Берлин, но не поездом. Вообще — к черту колеса! Герр доктор вернулся в Берлин пешком. Поначалу он шел бодро, потом лицо его побледнело, а ноги стали заплетаться. Однако неотвязный ритм подгонял его. Доктор ускорил шаги, пытаясь выбиться из ритма, и это ему удалось. Но ненадолго. Мысли постоянно сворачивали в ту же колею, стоило доктору отметить, что он идет левой… ЛЕВОЙ… Шнейдер побежал. Обливаясь потом, с горящим взглядом, доктор Шнейдер — выдающийся ум и так далее — бежал обратно в Берлин, но так и не мог избавиться от тихого голоса, который нашептывал ему все быстрее и быстрее: ЛЕВОЙ! ЛЕВОЙ! ЛЕВАНтинец с РЕВОЛЬвером ЛЕВАков не ПЕРЕносит… — Почему налет не удался? — спросил Виттер. Пилот Люфтваффе ничего не мог ответить. Все, как всегда, было прекрасно спланировано. Приняли во внимание все обстоятельства, и налет должен был удаться наверняка. Предполагалось, что самолеты КВС[26 - КВС — Королевские воздушные силы Великобритании.] должны будут застигнуты врасплох, а пилоты Люфтваффе беспрепятственно сбросят бомбы на намеченные цели и без труда вернутся обратно. — Вам делали уколы перед вылетом? — Так точно. — Бомбардир Куртман убит? — Так точно. — Безо всякой причины? Пауза, потом: — Так точно. — Он мог сбить атаковавший вас самолет? — Я… так точно. — Так почему он этого не сделал? — Потому что… он пел. Виттер откинулся на спинку кресла. — Пел? И так увлекся пением, что забыл выстрелить? — Так точно. — В таком случае почему… почему вы не сбили этот самолет? — Я тоже пел. --- Самолеты КВС были уже совсем близко. Солдат-зенитчик насвистывал какой-то мотивчик и ждал. Лунный свет поможет ему. Поудобнее устроившись на кресле, он заглянул в визир. Все было готово. Это происходило во второстепенном уголке оккупированной Франции, да и солдат не был каким-то особенным, — просто хорошим наводчиком. Он посмотрел вверх, на поблескивающее в небе облачко. Это напоминало негатив. Британские самолеты будут темными в отличие от этого облака, пока их не поймают прожектора. И тогда… Впрочем, неважно. «Левой. Левой. Левантинец с револьвером…» Они пели это прошлым вечером в кантоне. Привязчивая штука. Когда он вернется в Берлин — если вернется, — нужно обязательно рассказать приятелям. Как там было? Мысли солдата текли независимо от механического ритма, который пульсировал в его голове. Неужели он задремал? Зенитчик резко встряхнулся и тут же понял, что вовсе не спит. Нечего бояться. Песенка его будит, а вовсе не усыпляет. Ее бодрый, стремительный ритм проникал человеку в кровь с этим своим ЛЕВОЙ ЛЕВОЙ ЛЕВАНтинец… Но он должен быть бдительным. Когда прилетят самолеты КВС, нужно сделать все четко. А они как раз подлетали. Издали доносилось слабое пульсирующее гудение моторов, монотонное, как та песенка. Самолеты летят на Германию, леваков не переносят, хотя держат нос налево… ЛЕВОЙ! ЛЕВОЙ! ЛЕВАНтинец с РЕВОЛЬвером ЛЕВАков не ПЕРЕносит… Не забыть о самолетах, рука на спуске, глаз к визиру, нос налево… ЛЕВОЙ! ЛЕВОЙ! ЛЕВАНтинец с РЕВО… Самолеты все ближе, англичане подлетают. Постой, не стреляй, подожди, пока приблизятся, и тогда… ЛЕВОЙ ЛЕВОЙ ЛЕВАНтинец и моторы, прожектора, они уже близко, очень близко, не переносит, хотя держит нос налево… ЛЕВОЙ! ЛЕВОЙ! ЛЕВАНтинец с РЕВОЛЬвером… Пролетели. Самолеты пролетели над ним. А он не выстрелил. Забыл!!! Они пролетели над его головой, и не осталось ни одного. «Хотя держит нос налево…» ЛЕВОЙ! *** Рейхсминистр пропаганды посмотрел на рапорт так, словно лист бумаги вот-вот превратится в Сталина и бросится на него с оскаленными зубами. — Нет, — решительно заявил он. — Нет, Виттер. Если это неправда, то неправда. Но если правда… нам нельзя признаваться в этом. — Не понимаю, почему, — возразил Виттер. — Дело наверняка в этой самой песенке. Я изучаю вопрос уже давно, и это единственное логическое объяснение. Эта песенка опутала германоязычный мир. Или вскоре опутает. — Но чему может повредить какая-то там песенка? Виттер постучал пальцем по рапорту. — Пожалуйста, прочтите. Отряды нарушают строй, пускаясь в… как же это называется? Ах, да, ритуальный танец. И при этом непрерывно поют эту песенку. — Запретите им петь, — распорядился министр, но в голосе его звучало сомнение. — Да, но разве можно запретить им думать? Они всегда думают о том, что verboten[27 - Verboten (нем.) — запрещено.]. И с этим ничего нельзя поделать, это в природе человека. — Это я и имею в виду, Виттер, говоря, что мы не можем признать угрозу этой… песенки. Ни к чему раскрывать всей Германии размеры угрозы. Пока ее считают бессмысленным набором слов, может, как-то удастся забыть о ней. Когда-то же ее все равно забудут, — добавил министр. — Фюрер… — Он ничего не должен знать. Нельзя говорить ему об этом. Фюрер — весьма нервный человек, Виттер, о чем вы, конечно, знаете. Надеюсь, эта песенка не дойдет до его ушей. А если даже дойдет, нельзя допустить, чтобы он осознал ее потенциальную опасность. — Потенциальную? Министр сделал уклончивый жест. — Люди кончали с собой из-за этой песенки. Например, доктор Шнейдер. Очень нервный человек, в сущности подверженный маниакально-депрессивному психозу. Не сумел смириться, что леваков… что этот стишок постоянно звучит у него в голове. В приступе депрессии он принял яд. Были и другие. Между нами говоря, Виттер, это очень опасная вещь. И знаете, почему? — Потому что не имеет смысла? — Вот именно. Я помню стихи — может, и вам они известны: «жизнь — это взаправду, жизнь — это серьезно». Немцы верят в это. Мы — раса логиков. Мы побеждаем логикой, поскольку арийцы — это суперраса. Но когда сверхлюди понимают, что не могут справиться с собственным разумом… Виттер вздохнул. — В голове не умещается, что паршивая песенка может оказаться так важна. — От такого оружия нет защиты. Если мы признаем, что она опасна, это удвоит или даже утроит ее значение. В данный момент множество людей имеют проблемы с концентрацией внимания, некоторые не могут справиться с неконтролируемыми ритмическими движениями. Представьте себе, что случится, если мы запретим людям думать об этой песенке. — А нельзя использовать психологию? Осмеять это явление, как-то объяснить его? — Да это и так уже смешно: абсурдный набор слов, претендующий разве что на звание дури. Так что и объяснять нечего. Кроме того, поговаривают, будто кое-кто находит в этой песенке какие-то намеки, а это уже верх идиотизма. — Да? Что вы говорите! — На голод. На нужду. Даже на отход от идеалов национализма. Даже… до чего вздорная идея… намек на… — министр указал взглядом на портрет, украшающий стену. Виттер удивленно хмыкнул, но после минутного колебания рассмеялся. — Мне это даже не приходило в голову. Абсолютный идиотизм. Правда, поначалу мне было интересно, как левантинское происхождение связано с ненавистью к левакам. Может, какая-то этническая черта? — Не думаю. Это скорее связано с… Гауптштурмфюрер Виттер! Последовала немая пауза. Наконец Виттер поднялся, отсалютовал и вышел, старательно ломая навязчивый ритм. Министр вновь посмотрел на портрет, побарабанил пальцами по толстому рапорту, а затем отодвинул его в сторону, чтобы прочесть машинописную бумагу с грифом «Срочно». И правда, дело было срочное. Через полчаса фюрер должен был выйти в эфир с речью, которой ждал весь мир. Она должна была объяснить кое-какие щекотливые вопросы — например, русскую кампанию. Это была хорошая речь, превосходный образец пропаганды. Передач должно было быть две: одна будет транслироваться на Германию, вторая — на весь остальной мир. Министр встал и начал ходить взад-вперед по пушистому ковру. Его лицо кривила нервная гримаса. Был только один способ справиться с врагом: задушить его. Встать к нему лицом и разнести в пыль. Если бы все немцы обладали его ментальностью, его уверенностью в себе, идиотская песенка никогда не набрала бы такую силу. — Как там этот стишок? — бормотал министр. — Левой. Левой. Левантинец с револьвером… — ну и что тут такого? Мне это нисколько не вредит, не выводит из строя мой разум. Я повторяю ее, но только если сам хочу. И сейчас я делаю это по собственной воле, чтобы доказать, что этот стишок нисколько не опасен… по крайней мере, для меня. Пожалуйста: «Левой! Левой! Левантинец…» Министр пропаганды расхаживал взад-вперед, декламируя несносный стишок. Он делал это не в первый раз… разумеется, только для того, чтобы доказать, что он сильнее. Адольф Гитлер думал о леваках. И о России. Кроме того, имелись и другие проблемы. Нелегко быть вождем. Придет час, и явится некто лучший, а он отойдет в тень с сознанием выполненного долга. Заигранную пластинку заело, и Гитлер вновь задумался над текстом своей речи. Да, она была хороша. Эта речь многое объясняла: почему не удалось в России, почему провалилось вторжение в Англию, почему англичане совершают невозможное — атакуют континент. Проблемы эти сильно тревожили его. Собственно, это были никакие не проблемы, но народ мог превратно истолковать факты и потерять веру в своего фюрера. Речь объяснит все — даже темное дело Гесса. Геббельс целыми днями шлифовал психологические нюансы выступления, поэтому было особенно важно произнести речь без запинок. Гитлер потянулся за ингалятором и освежил горло, хотя необходимости в этом и не было: его голосовые связки были в идеальной форме. Было бы ужасно, если бы… Тьфу! Чего ради ему заикаться? Речь была слишком важна. Ему сотни раз приходилось выступать, зажигать народ мощью своих слов. Важнейшим пунктом было, конечно, упоминание о России и бесславной весенней кампании. Геббельс нашел прекрасное оправдание… к тому же правдивое. — Это правда, — вслух произнес Гитлер. Конечно, правда. И вполне убедительная. После русского вопроса нужно перейти к делу Гесса, а затем… Но вопрос о России — пункт номер один. В этом месте нужно будет атаковать микрофон изо всех сил. Он мысленно прорепетировал. Пауза, затем тоном обычной дружеской беседы: «Могу, наконец, раскрыть вам правду о нашей кампании в России и объяснить, почему она является стратегическим триумфом немецкой армии…» И он докажет это! Только нельзя ни на минуту забывать, какое важное значение имеет эта речь, особенно ее ключевое место. Помнить. Помнить. Сделать это точно так же, как минуту назад, как при репетиции. Ибо если не удастся… Нет такого слова. Но если бы все-таки не удалось… Нет. Даже если… Но ведь все получится. Должно получиться. Всегда получалось. Ситуация критическая. Ну, может, не до конца, но люди — так ему казалось — уже не всем сердцем за своего Вождя. Что может случиться с ним? Он окажется не в состоянии произнести речь? Тогда выступление будет отложено, и Геббельс как-нибудь объяснит все это. Так что это не так уж и важно. Нет, нельзя так думать. Впрочем, наоборот, надо думать об этом. Еще одна репетиция. Доверительная пауза, затем: «Могу, наконец, раскрыть вам…» Все, пора. Во всей Германии люди у приемников ждали выступления фюрера. Адольф Гитлер встал перед микрофонами, он больше не беспокоился. На втором плане своих мыслей он разместил усилием воли запись, которая раз за разом подсказывала ему: «Россия. Россия. Россия». Речь была хороша, такая, какой и ждали от Гитлера. «Пора!» — подсказала память. Гитлер умолк, глубоко вздохнул, вздернул голову и посмотрел на тысячи лиц под балконом. Он думал не о них, а о паузе и следующей фразе. Пауза затягивалась. «Очень важно! Помнить! Все должно получиться». Адольф Гитлер открыл рот, и слова полились. Но не совсем те. Десять секунд спустя у Адольфа Гитлера отключили микрофон. Это не Гитлер обращался к миру несколько часов спустя. Геббельс сделал запись, в которой — о диво — ни словом не упоминались ни Россия, ни другие важные вопросы, совсем недавно решенные с такой ловкостью. Фюрер был просто не в состоянии высказаться по этим темам. И не из-за волнения. Каждый раз, подходя к ключевому моменту речи, он зеленел, стискивал зубы и говорил совершенно другое. Он не мог пробиться сквозь семантическую блокаду и чем больше пробовал, тем меньше это ему удавалось. Наконец Геббельс понял, в чем дело, и прервал передачу. В мир пошла кастрированная версия, и начались ожесточенные диспуты о том, почему Гитлер отклонился от разработанной темы. Ведь он собирался говорить о России, так почему же… Ответ знали лишь немногие. Но теперь его узнают все. Кстати, большинство немцев уже знали его, сами не подозревая об этом. Ходили сплетни, самолеты бросали листовки, люди шептались по углам, и долго еще будут помнить некую строфу, легко запоминающуюся по-немецки, которую можно повторять бесконечно. Да, да. Может, именно этот экземпляр книги попадет в Англию, может, пилот КВС сбросит его возле Берлина или хотя бы Парижа! И весть разнесется — ведь многие жители континента читают по-английски. Люди начнут говорить. Поначалу они не захотят в это верить, но потом вспомнят военную считалочку. В один прекрасный день история эта дойдет до Берлина или до Бертехсгадена. Она дойдет до человека с маленькими усиками и громким голосом. А потом… Может, пройдут дни, а может, недели, это не имеет значения… Геббельс войдет в салон и увидит Адольфа Гитлера, который будет маршировать на месте и выкрикивать: «ЛЕВОЙ! ЛЕВОЙ! ЛЕВАНтинец с РЕВОЛЬвером ЛЕВАков не ПЕРЕносит ХОТЯ держит нос НАЛЕво…» Читать с начала ... - «Хотя держит нос налево» . Генри Каттнер. 01 *** Читать дальше ... - Рассвет. Генри Каттнер. 01 *** *** *** *** *** *** *** *** *** Источник: http://royallib.com/book/kattner_genri/nochnaya_bitva_sbornik.html Смотреть на Яндекс-Диске - Иллюстрации. Ночная битва. Генри Каттнер. Сборник.https://disk.yandex.ru/d/g_BaAsc5YNHmHA --- --- --- --- --- ПОДЕЛИТЬСЯ
--- --- --- Ночная битва. Генри Каттнер. 01 Ночная битва. Генри Каттнер. 02 Ночная битва. Генри Каттнер. 03 ***
*** Одержимость. Генри Каттнер. 01. Одержимость. Генри Каттнер. 02. Одержимость. Генри Каттнер. 03. Одержимость. Генри Каттнер. 04. Одержимость. Генри Каттнер. 05. Одержимость. Генри Каттнер. 06. Одержимость. Генри Каттнер. 07. Одержимость. Генри Каттнер. 08. Одержимость. Генри Каттнер. 09. *** --- --- 009 На Я.Ру с... 10 августа 2009 года Страницы на Яндекс Фотках от Сергея 001 ---
--- Жил-был Король,
| |
|
| |
| Всего комментариев: 0 | |