Так как наш странник доплыл в своем рассказе до последней житейской пристани -- до монастыря, к которому он, по глубокой вере его, был от рождения предназначен, и так как ему здесь, казалось, все столь благоприятствовало, то приходилось думать, что тут Иван Северьянович более уже ни на какие напасти не натыкался; однако же вышло совсем иное. Один из наших сопутников вспомнил, что иноки, по всем о них сказаниям, постоянно очень много страдают от беса, и вопросил:
-- А скажите, пожалуйста, бес вас в монастыре не искушал? ведь он, говорят, постоянно монахов искушает?
Иван Северьянович бросил из-под бровей спокойный взгляд на говорящего и отвечал:
-- Как же не искушать? Разумеется, если сам Павел-апостол от него не ушел и в послании пишет, что "ангел сатанин был дан ему в плоть", то мог ли я, грешный и слабый человек, не претерпеть его мучительства.
-- Что же вы от него терпели?
-- Многое-с.
-- В каком же роде?
-- Все разные пакости, а сначала, пока я его не пересилил, были даже и соблазны.
-- А вы и его, самого беса, тоже пересилили?
-- А то как же иначе-с? Ведь это уже в монастыре такое призвание, но я бы этого, по совести скажу, сам не сумел, а меня тому один совершенный старец научил, потому что он был опытный и мог от всякого искушения пользовать. Как я ему открылся, что мне все Груша столь живо является, что вот словно ею одною вокруг меня весь воздух дышит, то он сейчас кинул в уме и говорит:
"У Якова-апостола сказано: "Противустаньте дьяволу, и побежит от вас", и ты, -- говорит, -- противустань". И тут наставил меня так делать, "что ты, -- говорит, -- как если почувствуешь сердцеразжижение и ее вспомнишь, то и разумей, что это, значит, к тебе приступает ангел сатанин, и ты тогда сейчас простирайся противу его на подвиг: перво-наперво стань на колени. Колени у человека, -- говорит, -- первый инструмент: как на них падешь, душа сейчас так и порхнет вверх, а ты тут, в сем возвышении, и бей поклонов земных елико мощно, до изнеможения, и изнуряй себя постом, чтобы заморить, и дьявол как увидит твое протягновение на подвиг, ни за что этого не стерпит и сейчас отбежит, потому что он опасается, как бы такого человека своими кознями еще прямее ко Христу не привести, и помыслит: "Лучше его оставить и не искушать, авось-де он скорее забудется". Я стал так делать, и действительно все прошло.
-- Долго же вы себя этак мучили, пока от вас ангел сатаны отступал?
-- Долго-с; и все одним измором его, врага этакого, брал, потому что он другого ничего не боится: вначале я и до тысячи поклонов ударял и дня по четыре ничего не вкушал и воды не пил, а потом он понял, что ему со мною спорить не ровно, и оробел, и слаб стал: чуть увидит, что я горшочек пищи своей за окно выброшу и берусь за четки, чтобы поклоны считать, он уже понимает, что я не шучу и опять простираюсь на подвиг, и убежит. Ужасно ведь, как он боится, чтобы человека к отраде упования не привести.
-- Однако же, положим... он-то... Это так: вы его преодолели, но ведь сколько же и сами вы от него перетерпели?
-- Ничего-с; что же такое, я ведь угнетал гнетущего, а себе никакого стеснения не делал.
-- И теперь вы уже совсем от него избавились?
-- Совершенно-с.
-- И он вам вовсе не является?
-- В соблазнительном женском образе никогда-с больше не приходит, а если порою еще иногда покажется где-нибудь в уголке в келье, но уже в самом жалостном виде: визжит, как будто поросеночек издыхает. Я его, негодяя, теперь даже и не мучу, а только раз перекрещу и положу поклон, он и перестанет хрюкать.
-- Ну и слава богу, что вы со всем этим так справились.
-- Да-с; я соблазны большого беса осилил, но, доложу вам, -- хоть это против правила, -- а мне мелких бесенят пакости больше этого надокучили.
-- А бесенята разве к вам тоже приставали?
-- Как же-с; положим, что хотя они по чину и самые ничтожные, но зато постоянно лезут...
-- Что же такое они вам делают?
-- Да ведь ребятишки, и притом их там, в аду, очень много, а дела им при готовых харчах никакого нет, вот они и просятся на землю поучиться смущать, и балуются, и чем человек хочет быть в своем звании солиднее, тем они ему больше досаждают.
-- Что же такое они, например... чем могут досаждать?
-- Подставят, например, вам что-нибудь такое или подсунут, а опрокинешь или расшибешь и кого-нибудь тем смутишь и разгневаешь, а им это первое удовольствие, весело: в ладоши хлопают и бежат к своему старшому: дескать, и мы смутили, дан нам теперь за то грошик. Ведь вот из чего бьются... Дети.
-- Чем же именно им, например, удавалось вас смутить?
-- Да вот, например, у нас такой случай был, что один жид в лесу около монастыря удавился, и стали все послушники говорить, что это Иуда и что он по ночам по обители ходит и вздыхает, и многие были о том свидетели. А я об нем и не сокрушался, потому что думал: разве мало у нас, что ли, жидов осталось; но только раз ночью сплю в конюшне и вдруг слышу, кто-то подошел и морду в дверь через поперечную перекладину всунул и вздыхает. Я сотворил молитву, -- нет, все-таки стоит. Я перекрестил: все стоит и опять вздохнул. "Ну что, мол, я тебе сделаю: молиться мне за тебя нельзя, потому что ты жид, да хоть бы и не жид, так я благодати не имею за самоубийц молить, а пошел ты от меня прочь в лес или в пустыню". Положил на него этакое заклятие, он и отошел, а я опять заснул, но на другую ночь он, мерзавец, опять приходит и опять вздыхает... мешает спать, да и все тут. Как ни терпел, просто сил нет! Тьфу ты, невежа, думаю, мало ему в лесу или на паперти места, чтобы еще непременно сюда в конюшню ко мне ломиться? Ну, нечего делать, видно, надо против тебя хорошее средство изобретать: взял и на другой день на двери чистым углем большой крест написал, и как пришла ночь, я и лег спокойно, думаю себе: уж теперь не придет, да только что с этим заснул, а он и вот он, опять стоит и опять вздыхает! Тьфу ты, каторжный, ничего с ним не поделаешь! Всю как есть эту ночь он меня этак пугал, а утром, чуть ударили в первый колокол к заутрене, я поскорее вскочил и бегу, чтоб пожаловаться настоятелю, а меня встречает звонарь, брат Диомид, и говорит:
"Чего ты такой пужаный?"
Я говорю:
"Так и так, такое мне во всю ночь было беспокойство, и я иду к настоятелю".
А брат Диомид отвечает:
"Брось, -- говорит, -- и не ходи, настоятель вчера себе в нос пиявку ставил и теперь пресердитый и ничего тебе в этом деле не поможет, а я тебе, если хочешь, гораздо лучше его могу помогать".
Я говорю:
"А мне совершенно все равно; только сделай милость, помоги, -- я тебе за это старые теплые рукавицы подарю, тебе в них зимою звонить будет очень способно".
"Ладно", -- отвечает.
И я ему рукавицы дал, а он мне с колокольни старую церковную дверь принес, на коей Петр-апостол написан, и в руке у него ключи от царства небесного.
"Вот это-то, -- говорит, -- и самое важное есть ключи: ты этою дверью только заставься, так уже через нее никто не пройдет".
Я ему мало в ноги от радости не поклонился и думаю: чем мне этою дверью заставляться да потом ее отставлять, я ее лучше фундаментально прилажу, чтобы она мне всегда была ограждением, и взял и учинил ее на самых надежных плотных петлях, а для безопаски еще к ней самый тяжелый блок приснастил из булыжного камня, и все это исправил в тишине в один день до вечера и, как пришла ночная пора, лег в свое время и сплю. Но только, что же вы изволите думать: слышу -- опять дышит! просто ушам своим не верю, что это можно, ан нет: дышит, да и только! да еще мало этого, что дышит, а прет дверь... При старой двери у меня изнутри замок был, а в этой, как я более на святость ее располагался, замка не приладил, потому что и времени не было, то он ее так и пихает, и все раз от разу смелее, и, наконец, вижу, как будто морда просунулась, но только дверь размахнулась на блоке и его как свистнет со всей силы назад... А он отскочил, видно, почесался, да, мало обождавши, еще смелее, и опять морда, а блок ее еще жестче щелк... Больно, должно быть, ему показалось, и он усмирел и больше не лезет, я и опять заснул, но только прошло мало времени, а он, гляжу, подлец, опять за свое взялся, да еще с новым искусством. Уже нет того, чтобы бодать и прямо лезть, а полегонечку рогами дверь отодвинул, и как я был с головою полушубком закрыт, так он вдруг дерзко полушубок с меня долой сорвал да как лизнет меня в ухо... Я больше этой наглости уже не вытерпел: спустил руку под кровать и схватил топор да как тресну его, слышу -- замычал и так и бякнул на месте. "Ну, -- думаю, -- так тебе и надо" -- а вместо того, утром, гляжу, никакого жида нет, а это они, подлецы, эти бесенята, мне вместо его корову нашу монастырскую подставили.
-- И вы ее поранили?
-- Так и прорубил топором-с! Смущение ужасное было в монастыре.
-- И вы, чай, неприятности какие-нибудь за это имели?
-- Получил-с; отец игумен сказали, что это все оттого мне представилось, что я в церковь мало хожу, и благословили, чтобы я, убравшись с лошадьми, всегда напереди у решетки для возжигания свеч стоял, а они тут, эти пакостные бесенята, еще лучше со мною подстроили и окончательно подвели. На самого на мокрого спаса, на всенощной, во время благословения хлебов, как надо по чину, отец игумен и иеромонах стоят посреди храма, а одна богомолочка старенькая подает мне свечечку и говорит:
"Поставь, батюшка, празднику".
Я подошел к аналою, где положена икона "Спас на водах", и стал эту свечечку лепить, да другую уронил. Нагнулся, эту поднял, стал прилепливать, -- две уронил. Стал их вправлять, ан, гляжу, -- четыре уронил. Я только головой качнул, ну, думаю, это опять непременно мне пострелята досаждают и из рук рвут... Нагнулся и поспешно с упавшими свечами поднимаюсь да как затылком махну под низ об подсвечник... а свечи так и посыпались. Ну, тут я рассердился да взял и все остальные свечи рукой посбивал. "Что же, -- думаю, -- если этакая наглость пошла, так лучше же я сам поскорее все это опрокину".
-- И что же с вами за это было?
-- Под суд меня за это хотели было отдать, да схимник, слепенький старец Сысой, в земляном затворе у нас живет, так он за меня заступился.
"За что, -- говорит, -- вы его будете судить, когда это его сатанины служители" смутили".
Отец игумен его послушались и благословили меня без суда в пустой погреб опустить.
-- Надолго же вас в погреб посадили?
-- А отец игумен не благословили, на сколько именно времени, а так сказали только, что "посадить", я все лето до самых до заморозков тут и сидел.
-- Ведь это, надо полагать, скука и мучение в погребе, не хуже, чем в степи?
-- Ну нет-с: как же можно сравнить? здесь и церковный звон слышно, и товарищи навещали. Придут, сверху над ямой станут, и поговорим, а отец казначей жернов мне на веревке велели спустить, чтобы я соль для поварни молол. Какое же сравнение со степью или с другим местом.
-- А потом когда же вас вынули? верно, при морозах, потому что холодно стало?
-- Нет-с, это не потому, совсем не для холода, а для другой причины, так как я стал пророчествовать.
-- Пророчествовать?!
-- Да-с, я в погребу наконец в раздумье впал, что какой у меня самоничтожный дух и сколько я через него претерпеваю, а ничего не усовершаюсь, и послал я одного послушника к одному учительному старцу спросить: можно ли мне у бога просить, чтобы другой более соответственный дух получить? А старец наказал мне сказать, что "пусть, -- говорит, -- помолится, как должно, и тогда, чего нельзя ожидать, ожидает".
Я так и сделал: три ночи все на этом инструменте, на коленях, стоял в своей яме, а духом на небо молился и стал ожидать себе иного в душе совершения. А у нас другой инок Геронтий был, этот был очень начитанный и разные книги и газеты держал, и дал он мне один раз читать житие преподобного Тихона Задонского (*34), и когда, случалось, мимо моей ямы идет, всегда, бывало, возьмет да мне из-под ряски газету кинет.
"Читай, -- говорит, -- и усматривай полезное: во рву это тебе будет развлечение".
Я, в ожидании невозможного исполнения моей молитвы, стал покамест этим чтением заниматься: как всю соль, что мне на урок назначено перемолоть, перемелю и начинаю читать, и начитал я сначала у преподобного Тихона, как посетили его в келий пресвятая владычица и святые апостолы Петр и Павел. Писано, что угодник божий Тихон стал тогда просить богородицу о продлении мира на земле, а апостол Павел ему громко ответил знамение, когда не станет мира, такими словами: "Егда, -- говорит, -- все рекут мир и утверждение, тогда нападает на них внезапу всегубительство". И стал я над этими апостольскими словами долго думать и все вначале никак этого не мог понять: к чему было святому от апостола в таких словах откровение? На конец того начитываю в газетах, что постоянно и у нас, и в чужих краях неумолчными усты везде утверждается повсеместный мир. И тут-то исполнилось мое прошение, и стал я вдруг понимать, что сближается реченное: "Егда рекут мир, нападает внезапу всегубительство", и я исполнился страха за народ свой русский и начал молиться и всех других, кто ко мне к яме придет, стал со слезами увещевать, молитесь, мол, о покорении под нозе царя нашего всякого врага и супостата, ибо близ есть нам всегубительство. И даны были мне слезы, дивно обильные!.. все я о родине плакал. Отцу игумену и доложили, что, говорят, наш Измаил в погребе стал очень плакать и войну пророчествовать. Отец игумен и благословили меня за это в пустую избу на огород перевесть и поставить мне образ "Благое молчание", пишется Спас с крылами тихими, в виде ангела, но в Саваофовых чинах заместо венца, а ручки у груди смирно сложены. И приказано мне было, чтобы я перед этим образом всякий день поклоны клал, пока во мне провещающий дух умолкнет. Так меня с этим образом и заперли, и я так до весны взаперти там и пребывал в этой избе и все "Благому молчанию" молился, но чуть человека увижу, опять во мне дух поднимается, и я говорю. На ту пору игумен лекаря ко мне прислали посмотреть: в рассудке я не поврежден ли? Лекарь со мною долго в избе сидел, вот этак же, подобно вам, всю мою повесть слушал и плюнул:
"Экий, -- говорит, -- ты, братец, барабан: били тебя, били, и все никак еще не добьют".
Я говорю:
"Что же делать? Верно, так нужно".
А он, все выслушавши, игумену сказал:
"Я, -- говорит, -- его не могу разобрать, что он такое: так просто добряк, или помешался, или взаправду предсказатель. Это, -- говорит, -- по вашей части, а я в этом несведущ, мнение же мое такое: прогоните, -- говорит, -- его куда-нибудь подальше пробегаться, может быть, он засиделся на месте".
Вот меня и отпустили, и я теперь на богомоление в Соловки к Зосиме и Савватию благословился и пробираюсь. Везде был, а их не видал и хочу им перед смертью поклониться.
-- Отчего же "перед смертью"? Разве вы больны?
-- Нет-с, не болен; а все по тому же случаю, что скоро надо будет воевать.
-- Позвольте: как же это вы опять про войну говорите?
-- Да-с.
-- Стало быть, вам "Благое молчание" не помогло?
-- Не могу знать-с: усиливаюсь, молчу, а дух одолевает.
-- Что же он?
-- Все свое внушает: "ополчайся".
-- Разве вы и сами собираетесь идти воевать?
-- А как же-с? Непременно-с: мне за народ очень помереть хочется.
-- Как же вы: в клобуке и в рясе пойдете воевать?
-- Нет-с; я тогда клобучок сниму, а амуничку надену.
Проговорив это, очарованный странник как бы вновь ощутил на себе наитие вещательного духа и впал в тихую сосредоточенность, которой никто из собеседников не позволил себе прервать ни одним новым вопросом. Да и о чем было его еще больше расспрашивать? повествования своего минувшего он исповедал со всею откровенностью своей простой души, а провещания его остаются до времени в руке сокрывающего судьбы свои от умных и разумных и только иногда открывающего их младенцам.
1873
Примечания
Первоначальное название "Черноземный Телемак".
Сопоставляя героя "Очарованного странника" с Телемаком, Дон Кихотом и Чичиковым, Лесков отвергал идею чисто приключенческого сюжета, которую пытались ему навязать. "Почему же лицо самого героя должно непременно стушевываться?.. -- пишет он в январе 1874 года. -- А Дон Кихот? А Телемак? А Чичиков? Почему не идти рядом и среде и герою?" (т.10, с.360).
Жанр этого произведения Лесков определял как рассказ. Большинство советских литературоведов считают его повестью.
Лесков не видел резких границ между жанрами. Повести и рассказы свои он часто называл очерками. Для него главнейшим принципом являлась художественность ("искусность"). Защищая свою повесть от несправедливой критики, он писал: "...нельзя от картин требовать того, что Вы требуете. Это жанр, а жанр надо брать на одну мерку: искусен он или нет. Какие же тут проводить направления? Этак оно обратится в ярмо для искусства и удавит его, как быка давит веревка, привязанная к колесу" (т.10, с.360).
1. Валаам -- остров на Ладожском озере, где в начале XIV века был построен мужской монастырь.
2. Чухонский -- финский.
3. Филарет (1782-1876) -- московский митрополит.
4. Преподобный Сергий -- причисленный к лику святых известный деятель русской церкви XIV века Сергий Радонежский (1314-1392), основатель Троице-Сергиева монастыря и ряда других обителей.
5. Страстопедарх -- начальник военного лагеря.
6. Духов день -- праздник сошествия святого духа; воскресный день -- троица, понедельник -- духов день.
7. Кантонисты -- потомственные солдаты, дети военных, обязанные по своему происхождению служить в армии.
8. Рарей Джон (1827-1866) -- американский дрессировщик лошадей.
9. Всеволод Мстиславич (Гавриил) -- Новгородский князь, причисленный к лику святых. Умер в 1137 году.
14. Предположительно Предтечева пустынь (монастырь) в Орловской губернии.
15. Речь идет о "мощах" первого воронежского епископа Митрофания, "открытие" которых произошло в 1832 году.
16. То есть на бумажные деньги, которые оценивались в 30-40-х годах XIX века двадцать семь копеек серебром за один рубль ассигнацией.
17. Крест, полученный в воронежском Митрофаниевском монастыре.
18. Курохтан -- буро-серая степная птица типа горленки.
19. Сабур -- алоэ. Калганный корень -- растение, употреблявшееся как пряность и лекарство.
20. Чилизник (чилига) -- степная полынь.
21. Хлупь (хлуп) -- кончик крестца у птицы.
22. Керемети -- согласно чувашским поверьям, добрые духи, которые живут в лесах.
23. Согласно одной из библейских легенд, бог, чтобы испытать веру Нова, поразил его проказой, и Иов должен был уйти из города и сидеть в пепле и навозе.
24. Лонтрыга (лантрига) -- мот, гуляка.
25. Четминей (Четьи-Минеи) -- книга житий святых, расположенных в порядке празднования их памяти.
26. Ассигнации различались по цвету: "синие синицы" -- пять рублей, "серые утицы" -- десять рублей, "красные косачи" -- двадцать пять рублей, "белые лебеди" -- сто и двести рублей.
27. "Челнок" -- песня на слова Д. Давыдова "И моя звездочка".
28. Коник -- ларь, сундук с подъемной крышкой.
29. Обельма -- множество, куча.
30. Авария -- бывшее Аварское ханство. С 1864 года -- Аварский округ (современный Дагестан).
31. Страстная неделя -- последняя неделя великого поста.
32. Малый постриг -- обряд посвящения в духовное звание младшего чина без наложения строгих правил.
33. Старший постриг -- обряд посвящения в монахи пожизненно с наложением строгих правил.
34. Тихон Задонский -- воронежский епископ, "чудотворец", "Житие" которого было издано в 1862 году.
Лесков Николай Семенович
Очарованный странник
(В кн. "Н.Лесков. Повести. Рассказы". М., "Художественная литература", 1973.
OCR & spellcheck by HarryFan, 19 January 2001.)
...Ни одной женской судьбе не посвятили древнерусские летописцы столько сочувственных страниц, как полоцкой княжне - красавице Рогнеде. (ок. 960 — 1000). Княжна Рогнеда жила в Полоцке вместе с отцом — князем Рогволодом, матерью и братьями. Знатное происхождение, могущественное положение и богатства отца, яркая внешность, неистребимое жизнелюбие и страстность великолепной Рогнеды — все, казалось, сулило ей любовь, преклонение, обожание, счастье. Но эти упования рухнули в одночасье. Вовлечённая в поток бурных событий, прекрасная и гордая Рогнеда стала жертвой непримиримого политического столкновения и мужского соперничества двух родных братьев — Ярополка и Владимира Святославичей. В последней трети Х века Рогволод, отец Рогнеды, был одним из самых влиятельных князей Древней Руси, о котором летописи сообщают, что он «держащю и владеющю и княжащю Полотьскую землю».
Полоцкая земля, которой вполне законно, по наследству, владел Рогволод, находилась в середине между Киевским и Новгородским княжествами — владениями Ярополка и Владимира. По Полоцкой земле проходил «великий путь«из варяг в греки» — торговая артерия., жизненно необходимая как для северо-западных, так и для южных областей Древней Руси. Стремясь отнять друг у друга престол, братья-князья Святославичи искали союза с Рогволодом. Но не только политические и экономические соображения были тому причиной. Оба юных соперника желали взять в жены дочь полоцкого князя, прекрасную Рогнеду.
Первым к Рогволоду отправил своих послов сватать его дочь Рогнеду Ярополк. Ярополк был старшим сыном великого князя Святослава Игоревича. Перед своим последним дунайским походом Святослав дал ему стол в Киеве, среднему сыну Олегу выделил древлянскую землю со стольным городом Овручем, а младшего его сына Владимира, по совету Добрыни, выпросили себе новгородцы. Через несколько лет после смерти отца между старшими братьями Святославичами началась борьба, в результате которой Олег погиб во время взятия киевлянами города Овруча.
Когда весть об этом пришла в Новгород, Добрыня, чтобы спасти своего юного племянника, четырнадцатилетнего княжича Владимира, бежал с ним за море.
Но уже через два года возмужавший Владимир вернулся в Новгород с варяжской дружиной, прогнал из города посадников Ярополка, объявив, что будет вести борьбу за великое княжение. Тогда же, прослышав о необычайной красоте дочери полоцкого князя Рогнеде, он решил отбить у Ярополка невесту.
Созданному из мыслей,
Летящих из неведомых пустот,
Миг сознания радостно-тяжек…
Из частичек мельчайших
Собранный
В непостижимое Живое,
Называемое сердцем,
Мозгом, телом трепетным,
Мечется он между «да» и «нет»…
Узок диапазон, лупит «нет»
Многомиллионным способом,
Загоняя туда, где «хорошо»…
Скалит зубы со всех сторон «плохо»,
Шепчет – «Терпи,
Я отниму у тебя
Молодость, силу, подвижность,
Повезёт – станешь дряблым, и
Развалишься благополучно,
Твои частички нужны,
Очень нужны,
Свежим соискателям
Жизни…»
