Писатель Николай Дашкиев

              Я, счастливый владелец “лишнего билета”, стоял у ворот стадиона, а вокруг меня суетились, вздыхали, плакались люди. Преисполненный чувства собственного достоинства, я с безцеремонностью справедливого судьи выбирал из многочисленных безбилетных болельщиков одного, самого достойного. Согласитесь: это было нелегкое дело—отдать предпочтение кому-то, заранее зная, что этим жестоко поразишь вторых, потому что все были одинаково хороши и всем я горячо сочувствовал. Наверное, я медлил бы с решением этого вопроса до самой последней минуты и отдал лишний билет первому встречному. Но... Читатель уже, наверное, догадывается, что я увидел девушку. Не буду описывать ее внешность, потому что мое описание не воспроизведет и толики ее красоты. Скажу только одно: если вы когда-нибудь влюблялись, то эта девушка в голубом платье обязательно напомнила бы вам ту, которую вы полюбили впервые, её серые глаза были печальны. Она уже, видимо, потеряла надежду попасть на стадион и лишь изредка обводила взглядом толпу, словно ожидая появления сказочного рыцаря с розовым билетом в руках. И я почувствовал: это она, достойнейшая из юных болельщиц, — и, которой я должен вручить ценный подарок. Не тратя времени, я направился к девушке. А она, словно чувствуя мое приближение, подняла голову и радостно вскрикнула: — Володя, достал? Я опешил: откуда девушка узнала мое имя! Но не успел я ей ответить, как за моей спиной раздался довольный бас. — Конечно, достал! Ведь мы — гвардия! — коренастый моряк, торжественно протягивая билеты, протолкался к девушке и затем вместе с ней пошел на стадион. Расстроенный и злой, я смотрел им вслед. Еще не полюбив, я уже ревновал, почти с ненавистью поглядывая на широкую  спину моряка. Я желал ему всякого бедствия, вплоть до самого страшного - потерять входные билеты. Но мои надежды не сбылись. Моряк с девушкой миновали заветную черту без помехи. Болельщики проводили их завистливыми глазами, а высокий худощавый юноша, стоявший у барьера, крикнул: — Наташа, “болей” и за меня, ладно? Девушка улыбнулась и кивнула головой. “Наташа!” — повторил я мысленно. Итак, я уже знаю ее имя. Уже за одно это следует отблагодарить худощавого юношу. Я подошел к нему, положил ему на ладонь билет и произнёс: — Северная трибуна! Он бросил на меня взгляд, полный горячей благодарности и сразу же двинулся на стадион. Вот так мы и познакомились с Климом Твердохлибом, студентом института киноинженеров. Признаю: болельщик из меня, наверное, скверный. Во время интересного футбольного соревнования я смотрел не на ворота “Торпедо”, где раз за разом вспыхивала жестокая борьба за мяч, а левее, на восточную трибуну, где сидела Наташа. Еле дождавшись конца соревнования, я помчался к выходу. Но где уж там среди тысяч людей отыскать одну, хоть и самую лучшую в мире?! Я уже потерял надежду и собирался уйти со стадиона, когда вдруг услышал голос моего нового знакомого: — Куда же ты делся, друг?.. Ищу тебя, ищу... Ну, то пойдем ко мне? — Да, Да, идемте! — обрадовался я, вспомнив, что о Наталке можно расспросить именно у Клима. — А что же это за чудеса, которые ты обещал показать? — Рассказывать долго, — улыбнулся Клим. — Лучше увидеть воочию. “Чудеса” начались, едва мы подошли к его квартире. Вместо ключа Клим вытащил из кармана какую-то трубочку, подул в нее, и дверь сразу же отворилась. В прихожей зажегся свет. Голос, очень смахивающий на Климов, произнес: — Прошу в гостиную. Прямо. Осторожно — двери автоматические. Эти двери распахнулись сами собой и в самом деле легонько, но решительно подтолкнули меня в спину, когда я немного задержался. Одновременно какой-то коленчатый рычаг довольно невежливо сорвал с меня кепку и втянул в какую-то нишу. — Спасибо, — смущенно промямлил я. — Пожалуйста, — улыбнулся Клим. — Ну, как тебе нравятся мои автоматы? — Неплохие, — сдержанно ответил я, опасливо поглядывая на стол, где вдруг что-то щелкнуло, грохнуло и вспыхнули разноцветные лампочки. — Неплохие? — переспросил Клим, расстроенный. — Ты, видимо, мало знаком с техникой? — Очень мало, — признался я. — Да мне она и ни к чему. Я — филолог. — И начинающий поэт, к тому же? — Да. — Гм... Он произнес это “гм” с таким презрением, словно поймал меня на каком-то очень неприятном поступке. Я не выдержал: — так что же, по-твоему, каждый поэт должен быть инженером? — Технику должен знать каждый образованный человек, — убежденно ответил Клим. — Вон как! — вспыхнул я. — Вместо того, чтобы приближаться к литературе, я должен идти в противоположную сторону?! Вместо изучения классического наследия прошлого — зубрить никому ненужные формулы?! Нет, красненькое спасибо за такой совет! Назревал спор. Наша дружба, едва родившись, уже была в опасности. И тут Клим сделал благородный жест: — Не стоит спорить — будущее покажет, кто из нас прав. Я только обязуюсь захватить тебя радиотехникой. А ты... Впрочем, это твое личное дело... Вот скажи: ты поверишь, что я могу прочитать твои мысли? — Колдун двадцатого столетия? Нет, брат, — шалишь! Здесь даже техника тебе не поможет! — Увидим! — загадочно улыбнулся Клим. — Садись-ка к этой машины, — он придвинул ко мне сложное сооружение с многочисленными приборами на передней стенке. — Аппарат запишет твои мысли, а впоследствии произнесет их вслух. — Ну-ну! — задорно сказал я, откровенно издеваясь над странностями моего друга. После сеанса “запись мыслей” Клим объяснил, что пленку с “мыслями”, из-за несовершенства технологического процесса, можно будет прослушать не ранее как через несколько месяцев, но кое-что удастся разобрать и сейчас. Он надел наушники, включил какие-то сигнальные лампы, долго прислушивался к чему-то, поглядывая на приборы, а затем торжественно провозгласил: — Ее зовут Наташа! — Наташа?! — переспросил я, пораженный. — Так, так, — только не перебивай: запись нечеткая, ты очень волновался, и я не все могу разобрать. Вот, например, у тебя промелькнула мысль о моряке... Какой моряк?.. Которое голубое платье?.. И вдруг Клим швырнул на диван наушники и захохотал: — Понял! Теперь все понял!.. Тебе понравилась Наталья Кузьмина, наша студентка!.. И ревность?! Ой-йой!.. И то же ее родной брат!.. К счастью, я хорошо знаю Наташу, могу познакомить и тебя. Ну, то что — то прочитал твои мысли? — Прочитать не штука, — смущенно промямлил я. — Во-первых, она очень и очень красивая, а во-вторых, — я все время смотрел на нее. — Вполне возможно, — довольно равнодушно ответил Клим, и я не мог понять, то ли это касается качеств девушки, или, может, высказанного мной предположения. Не буду описывать, как я познакомился с Наташей и полюбил ее. А вот то, как я собирался признаться ей в любви — следует описать. Странное косноязычие охватывала меня в её присутствии: я словно превращался в некий автомат, заряженный чужими стихами. Я читал ей Пушкина и Байрона, Блока и Твардовского, многих других поэтов, извлекал из закоулков памяти неопубликованное и незаконченное, захлебывался сонетами, упивался балладами, сыпал каламбурами и эпиграммами, но все это были чужие произведения, А свои собственные, выстраданные бессонными ночами, казались мне неуклюжими и немощными. Я декламировал по несколько часов подряд, а она слушала молча, возбуждённо, и смотрела на меня ласковым нежным взглядом. И мне казалось, что она ждет от меня всего только три обычных слова: “Я вас люблю!” И я этого произнести не мог. Мне казалось, что я не достоин ее любви, и уж лучше молча страдать, но видеть каждый день эти серые задумчивые глаза, слышать этот мягкий, задушевный голос, чем получить строгий ответ: “Нет!” И вдруг — вы только представьте! — она первая призналась мне, хоть это и случилось слишком своеобразно. Накануне Нового года я получил заказное письмо, в котором была небольшая пластмассовая патефонна пластинка с надписью на этикетке: “Лично. Секретно. Прослушай на патефоне”. Естественно было бы предположить, что это — какая-то очередная шутка наших ребят, но я, однако, побежал к соседям за патефоном. И вот представьте: только диск начал крутится и игла побежала по пластинке, в комнате отчетливо раздался Наташин голос: — Володя! Мой дорогой! Ты очень хорошо читаешь чужие произведения, но почему ты ничего не напишешь про меня? Разве ты не видишь, что я тебя люблю?.. Я читала твои стихи в университетской многотиражке. Они хорошие. Ты, наверное, будешь настоящим поэтом. Но если ты меня любишь — я тебя очень прошу: изучай радиотехнику. Советский гражданин, — кто бы он ни был, — должен знать технику, хотя основы ее. Так, мой милый? — Так! — смущенно ответил я патефону и покраснел: вот так штука! Теперь уже хочешь-не хочешь, а технику изучать придется! В тот вечер я написал четыре стихотворения, посвященных Наташе, и успел вызубрить из учебника радиотехники два с половиной разделы. А на следующее утро я помчался к Клима Твердохлебу за консультацией из раздела “Электронные лампы”. Я вихрем влетел в его комнату, но не успел и рта открыть, как Клим замахал руками: — Знаю, знаю! Все знаю! Я усовершенствовал свой аппарат, и записывал твои мысли в течение последних нескольких дней, а ты даже и подозрения не имел. Вчера ты получил письмо, в котором Наташа написала, что любит тебя, и сейчас ты хочешь ответить. Поверьте, друзья, — я разинул рот от удивления. Можно, в конце концов, угадать, что парень влюблен в некую девушку — следует только перехватить его слишком пылкий взгляд. Можно отправить фальшивое письмо, подделать почерк. Но голоса не подделаешь?.. Не умолкая ни на мгновение, у меня в ушах звучали слова: “Володя! Мой дорогой!..” Ведь это ее интонация, ее тембр, — я мог бы отличить их от тысяч других!.. Она, видимо, продиктовала это письмо в институтской лаборатории звукозаписи, и, ясно, когда никого у экрану для выбора элемента  поблизости не было... Каким же образом узнал об этом Клим? В полной растерянности, безвольно подчиняясь приказу, я сел в “аппарата записывания мыслей”. Клим надел наушники, щелкнул выключателем, стал настраивать приборы. Что-то у него не ладилось, — он злился, а потом сказал: — Да успокойся, парень! Записывать невозможно — ты слишком взволнован. Посмотри вон на приборы. И действительно — стрелки на циферблатах танцевали. — Нет, — сказал Клим и махнул рукой. — Ничего не выйдет. Придется использовать вчерашнюю запись твоих мыслей. Ведь ты вчера собирался написать Наташе письмо? Собирался ли я?! И я даже написал писем десять, но уничтожил, потому что убедился в собственной неспособности выразить свои чувства на бумаге. — Я предвидел твое состояние, — хитро подмигнул мне Клим, — поэтому и сохранил пленку. Ну, прослушаем? Он включил магнитофон, и в тот же миг зазвучал мой собственный голос: — Наташа! Дорогая моя! Я тебя люблю, люблю от чистого сердца!.. Мне трудно было произнести эти слова вслух, но я ежедневно, ежеминутно повторял их в душе!.. Я был окончательно побежден: действительно, именно так я думал о ней, о своей любимой! И вот теперь мои самые интимные мысли, записанные на пленку, звучат из репродуктора?! Почти в испуге я смотрел на Клима. “Колдун двадцатого столетия!” — всплыло в моей памяти. Да, это и впрямь напоминало какое-то научное волшебство! А Клим хохотал: — Ну и что? Стоит ли изучать радиотехнику?.. Правильно я записал твои мысли?.. Вот только письмо можно отправить Наташе — она ведь будущий инженер звукозаписи! Оказалось, что “машина для записывания мыслей” могла также переписывать звуки на чистые патефонные пластинки. Пока в комнате звучало моё “письмо”, эта машина, тихонько поскрипывая резцом, чертила на черном пластмассовом диске звуковую дорожку. Вот и кончилось переписывание. Мы еще раз прослушали письмо, вложили его в конверт, написали адрес и понесли на почту. — Все! — вздохнул я с облегчением. Теперь все пути к отступлению были отрезаны. — Нет, не все! — улыбнулся Клим. — Завтра ты получишь от Наташи второе письмо. Что ты хотел бы услышать? Я вспыхнул: — Знаешь, дружище, для шуток есть пределы! Надеюсь, не по твоему же заказу написала она первое письмо? — Как сказать! — пожал он плечами. — Послушай, из за тебя я опоздал в лабораторию. Поэтому помоги мне выполнить очень срочное задание. Согласие? — Прошу, — сердито ответил я. Мои обязанности оказались несложными: из большого пакета, сверяя со специальной таблицей, надо было выбирать вырезанные из плотной черной бумаги островерхие силуэты походили на профили скалистых гор. Клим наклеивал эти силуэты на длинную белую бумажную ленту, увеличивал и подкрашивал тушью некоторые вершины, уменьшал или распространял ущелья, — в общем, делал что-то непонятное, и на мои вопросы не отвечал. В результате двухчасовой работы мы получили нечто похожее на изображение длиннющего горного хребта или силуэт очень щербатой пилы. — Прекрасно! — восхищенно сказал Клим. — А теперь прослушаем. Он вставил эту бумажную ленту в какой-то аппарат, включил ток и... Друзья, я услышал голос моей Наташи, — милый, родной голос! Она сообщала, что моё письмо получила и очень, очень... Но что именно “очень” — я так и не узнал: слишком мало было наклеено “силуэтов” на бумажную ленту! Так обманул меня Клим! Все оказалось очень простым: эти “зубчики” на ленте были “звуковой дорожкой”, — почти такой, как на кинопленке звукового кино. С помощью специального аппарата Клим фотографировал записанные на пленку звуки, а затем увеличивал изображение и получил таким образом “звуковую азбуку” — мою и Наташину. Затратив определенное время, он мог создать какое угодно письмо — от нежнейшего до ругательного!.. А я, дурак, поверил колдуну двадцатого века”! Я послал девушке, которая ничего даже не подозревает, наглое, дерзкое письмо! Что я наделал?! Что я наделал?! В тот момент я почти ненавидел Клима, проклинал нашу с ним встречу у ворот стадиона, упрекал себя за незнание техники, за доверчивость, за множество существующих и несуществующих проступков. Клим сначала успокаивал меня, а потом разозлился: — Чего ты скис? Что случилось? И знаешь ли ты, что тебе первому я показал изобретение чрезвычайной важности? Ты думаешь, что это так себе — тяп-ляп, наклеил на бумагу звуковые значки, и имеешь живую речь? А вот видишь? — швырнул он на стол исписанную формулами тетрадь. — Я бился над этим несколько лет. Чтобы написать тебе письмо от Наташи, я просидел за этим столом четыре вечера! А ты... Эх, ты!.. Ты слепой, как седая кобыла-всем, кроме тебя, известно, что Наташа тебя любит. Разве она первая должна сказать тебе об этом? Ты благодарить меня должен, вот что!.. А если уж Наташа рассердится на тебя за это письмо — я готов понести наказание. Я... я поступлю на филологический факультет! Если же не рассердится — ты должен выучить мне курс радиотехники на “отлично”. Ладно? — Ладно! — злостно ответил я. — Пусть будет так! Друзья мои, я всё таки проиграл. И я очень рад, что проиграл, потому что Наташа любит меня. Но мне приходится теперь потеть над формулами из радиотехники, и, откровенно говоря, это отнюдь не мешает мне писать стихи! А Клим Твердохлеб еще раз одарил меня. Даже если бы он проиграл спор, то ничего страшного для него не случилось бы: он уже давно готовился к поступлению на заочное отделение филологического факультета, потому что тоже пишет стихи, да еще и неплохие. Мы спорим с ним о литературе, посещаем футбольные соревнования, конструируем приемники и, сохраняя в глубокой тайне, работаем над совместным дипломными проектом. Мы мечтаем о том времени, когда на экраны страны выйдет созданный нами кинофильм “Владимир Маяковский”, в котором будет звучат настоящий, “живой” голос нашего замечательного поэта. “Звуковую азбуку” Маяковского из немногочисленных грамофоннах записей его выступлений мы уже составили. И поверьте: чтобы воспроизвести речь, которая никогда никем не была провозглашена, надо быть не только квалифицированным киноинженером, но и хорошим филологом!                                                                                                                                                               *******

Примечание:

Первая публикация на русском языке: Н. Дашкиев. Украденный голос: Научно-фантастический рассказ / Пер. с укр. Е. Весенина; Рис. С. Вагина // Техника – молодежи, 1955, №11 – с.36-37.

Входит в:

— сборник «Галатея», 1967 г.

— сборник «Право на риск», 1974 г.

— антологию «Под светом двух солнц», 2010 г.

 Николай Дашкиев «Подснежник»                                                                                                                                                       Николай Дашкиев «Амулет Енкамая»                                                                                         Николай Дашкиев «Бацилла карбоната»