Роль личности в истории. Гринин Л.Е. ... 04 - 19 Ноября 2019

Главная » 2019 » Ноябрь » 19 » Роль личности в истории. Гринин Л.Е. ... 04

14:30

Роль личности в истории. Гринин Л.Е. ... 04

***

Теория Михайловского. Личность и массы. В последней трети XIX – начале ХХ в. идеи личности-одиночки, способной совершить благодаря силе своего характера и интеллекта невероятные вещи, в том числе повернуть ход истории, были очень популярны[46]. Особенно восприимчивыми к ним оказались революционно настроенные молодые люди[47]. Неудивительно, что вопрос о роли личности был достаточно популярным в это время. Это поставило в центр внимания проблему взаимоотношений «героя» и массы (толпы). Среди тех, кто резко противопоставлял героев и массы, заметное место занимает П. Л. Лавров. Концепция Лаврова не лишена оригинальности, но она имеет откровенно пропагандистскую направленность. Взгляд Лаврова выступает прямой противоположностью подходу Карлейля. В своих «Исторических письмах», опубликованных в 1868 г. (см.: Лавров 1905), в частности в Письме пятом «Действие личностей», Лавров противопоставляет горстку образованного и творческого меньшинства, которое не особенно полезно народу, но может существовать только за счет того, что большинство создало ему все условия, и забитое большинство, задавленное работой и трудностями. Это необходимо Лаврову, чтобы призвать интеллигентную молодежь к искуплению вины перед народом и к тому, чтобы приносить ему посильную пользу. Но в то же время Лавров чрезмерно преувеличивает роль так называемых критически мыслящих личностей, то есть революционеров, в деле «прогресса человечества».

Существенный вклад в развитие этой проблемы внес Н. К. Михайловский (1842–1904). В своих статьях «Герои и толпа» (1882), «Научные письма (к вопросу о героях и толпе)» (1884), «Еще о героях» (1891), «Еще о толпе» (1893) (см.: Михайловский 1998) он формулирует новую теорию и показывает, что под личностью необязательно понимать выдающую личность, а в принципе – любую личность, которая волей случая оказалась в определенной ситуации во главе или просто впереди массы[48]. Михайловский в отношении исторических личностей не развивает подробно эту тему (едва ли не чаще он приводит литературные примеры или то, что во времена Пушкина называлось историческими анекдотами). Его статья скорее имеет психологический аспект, в чем-то похожий на теорию роли подражания Г. Тарда, изложенную в известном труде последнего «Законы подражания» (1890 г.; рус. пер. 1892)[49].

Смысл идей Михайловского (который иногда теряется за некоторой сумбурностью изложения) состоит в том, что личность вне зависимости от ее качеств может в определенные моменты резко усилить своими эмоциональными и иными действиями и настроениями толпу (аудиторию, группу), отчего все действие приобретает особую силу. Словом, роль личности зависит от того, насколько ее психологическое воздействие усиливается восприятием массы[50].

Приходится сожалеть, что Михайловский не нашел возможности хоть как-то систематически изложить свои идеи о роли личности в истории (о чем сам Михайловский, а также Кареев и другие исследователи весьма сожалели; см.: Кареев 1998 [1904]: 391). Если интерпретировать идеи Михайловского в определенном направлении, можно сказать, что роль личности зависит от того, какую силу она возглавляет или направляет, так как сила личности за счет этого многократно увеличивается. При такой интерпретации один из важных аспектов проблемы роли личности – взаимоотношения личности и массы – получает более адекватное решение.

В чем-то похожие выводы, но существенно более четкие и дополненные за счет его марксистской классовой позиции (касающиеся уже более или менее организованной массы, а не простой толпы) позже сделал К. Каутский. «Историческое... влияние личности, – писал он, – прежде всего зависит от силы класса или группы, доверие которых эта личность завоевала и в качестве представителя которого она выступает. Совокупные силы этой группы или класса кажутся тогда историку личной силой их представителей. Поэтому силы этой личности могут принимать в описании сверхчеловеческие размеры» (Каутский 1931: 696).

* * *

Итак, несомненно, что значение деятелей определяют много факторов и причин. И в начале ХХ в. это стали понимать более глубоко. Но проблема роли личности с каждой исторической эпохой представала в новом блеске своей сложности. Появление новых деятелей, сумевших потрясти мир, каждый раз требовало от философов пересмотра своих позиций. Плеяда французских революционеров, заставлявших одних их боготворить, а других – проклинать, а затем фигура Наполеона, не оставлявшая равнодушным современников и потомков, положили начало современным теориям роли личности[51]. Появление таких исторических деятелей, которые реализовали уже давно назревшие потребности наций в едином государстве, как О. Бисмарк в Германии, Дж. Гарибальди и король Виктор Эммануил II (1820–1878) в Италии, заставили думать о соответствии личности и момента. Борьба одиночек-революционеров породила теории анализа «героев и толпы». Наконец, фигуры Ленина, Троцкого, Сталина, Муссолини и Гитлера, заставившие мир вздрогнуть и ужаснуться, потребовали по-новому взглянуть на проблему роли личности. Но здесь мы уже перешли к анализу современных взглядов, которым посвящена следующая статья.

Литература

Арон, Р.

1993а. Мнимый марксизм. М.: Прогресс.

1993б. Этапы развития социологической мысли. М.: Прогресс.

Барг, М. А. 1987.Эпохи и идеи: Становление историзма. М.: Мысль.

Бациева, С. М. 1965. Историко-социологический трактат Ибн Халдуна «Мукаддима». М.: Наука.

Белинский, В. Г. 1948. Руководство к всеобщей истории. В: Белинский, В. Г., Избранные философские сочинения (с. 375–391). М.: Гос. изд-во полит. лит-ры.

Бокль, Г. Т. 2000. История цивилизаций: История цивилизации в Англии. Т. 1. М.: Мысль.

Брагина, Л. М. 1999. Культура возрождения в Италии во второй половине xiv–xv вв. В: Брагина, Л. М. (ред.),История культуры стран Западной Европы в эпоху Возрождения (с. 17–69). М.: Высшая школа.

Бэшем, А. Л. 1977. Чудо, которым была Индия. М.: Наука.

Виппер, Р. 1908. Общественные учения и исторические теории XVIII и XIXвв. в связи с общественным движением на Западе. 2-е изд. М.: Типолитография Т-ва И. Н. Кушнарев и К?.

Витте, С. Ю. 1960. Воспоминания: в 3 т. Т. 1. М.: Изд-во соц.-эконом. лит-ры.

Галкин, И. С. (ред.) 1977.Историография новой и новейшей истории стран Европы и Америки. Разд. 1. М.: МГУ.

Гегель, Г. В. Ф.

1934. Философия права. В: Гегель, Г. В. Ф., Соч.: в 14 т. Т. 7. М.; Л.

1935. Философия истории.В: Гегель, Г. В. Ф., Соч.: в 14 т. Т. 8. М.; Л.: Соцэкгиз.

Гоббс, Т. 1991. Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского. В: Гоббс, Т., Соч.: в 2 т. Т. 2 (с. 4–545). М.: Мысль.

Голосенко, И. А., Козловский, В. В. 1995. История русской социологии XIX–XX вв.М.: Онега.

Гольбах, П. 1963. Система природы, или О законах мира физического и мира духовного. Избранные произведения: в 2 т. Т. 1. М.

Грановский, Т. Н. 1987. Лекции по истории средневековья. М.: Наука.

Гринин, Л. Е.

2007. Проблема анализа движущих сил исторического развития, общественного прогресса и социальной эволюции. В: Семенов, Ю. И., Гобозов, И. А., Гринин, Л. Е., Философия истории: проблемы и перспективы (с. 148–247). М.: КомКнига/URSS.

2008. О роли личности в истории. Вестник РАН 78(1): 42–47.

2010а. Теория, методология и философия истории: очерки развития исторической мысли от древности до середины XIX века. Лекция 1. Древний Восток. Лекция 2. Античность. Философия и общество 1: 167–203.

2010б. Теория, методология и философия истории: очерки развития исторической мысли от древности до середины XIX века. Лекция 3. Средневековая теология, теория истории и историография. Западная Европа. Философия и общество 2: 151–173.

2010в. Теория, методология и философия истории: очерки развития исторической мысли от древности до середины XIX века. Лекция 5. Период раннего Возрождения (конец XIV – начало XVI в.). Лекция 6. XVI – начало XVII в. Лекция 7. Теория и методология истории в XVII в. Философия и общество 3: 162–199.

2010г. Теория, методология и философия истории: очерки развития исторической мысли от древности до середины XIX века. Лекция 8–9. Век Просвещения. Первая половина xix в. (в печати).

Далин, В. М. 1981. Историки Франции XIX–XX веков. М.: Наука.

Долинин, К. А., Любарский, Я. Н. 1999. Повествовательные структуры в византийской историографии. В: Любарский, Я. Н., Византийские историки и писатели. СПб.: Алетейя.

Игнатенко, А. А. 1980. Ибн-Хальдун. М.: Мысль.

Каммари, М. Д., Глезерман, Г. Е., и др. 1957. Роль народных масс и личности в истории. М.: Госполитиздат.

Кареев, Н. И.

1890. Основные вопросы философии истории. Ч. III. Сущность исторического процесса и роль личности в истории. СПб.: Тип. М. М. Ста-сюлевича.

1914. Сущность исторического процесса и роль личности в истории. 2-е изд., с добавл. СПб.: Тип. Стасюлевича.

1998. Памяти Н. К. Михайловского как социолога. В: Михайлов- ский, Н. К., Герои и толпа: Избранные труды по социологии: в 2 т. / отв. ред. В. В. Козловский. Т. 2 (с. 386–398). СПб.: Алетейя.

Карлейль, Т.

1891. Герои и героическое в истории. СПб.: Издание Ф. Павленкова.

1994. Герои, почитание героев и героическое в истории. В.: Карлейль, Т., Теперь и прежде (с. 6–198). М.: Республика.

Карсавин, Л. П. 1993. Философия истории. СПб.: Комплект.

Каутский, К. 1931. Материалистическое понимание истории. Т. 2. М.; Л.

Коллингвуд, Р. Дж. 1980. Идея истории. Автобиография. М.: Наука.

Коротаев, А. В., Клименко, В. В., Прусаков, Д. Б. 2007. Возникновение ислама: Социально-экономический и политико-антропологический контекст. М.: ОГИ.

Косминский, Е. А. 1963. Историография средних веков: V в. – середина XIX в. М.: МГУ.

Кузищин, В. И. (ред.) 1980. Историография античной истории. М.: Высшая школа.

Кучера, С. Н. 2002. Историография истории Древнего Китая. В: Кузищин, В. И. (ред.), Историография истории Древнего Востока: Иран, Средняя Азия, Индия, Китай (с. 163–298). Спб.: Алетейя.

Лабриола, А. 1960. Очерки материалистического понимания истории. М.: Наука.

Лавров П. Л. 1905. Исторические письма. СПб.: Русское Богат- ство. Интернет-ресурс. Режим доступа: http://www.revkom.com/biblioteka/ utopiya/lavrov/lavrov.htm. Дата доступа: 15.09.2010.

Ларошфуко, Ф., Паскаль, Б., Лабрюйер, Ж. 1974. Франсуа де Ларошфуко: Максимы. Блез Паскаль: Мысли. Жан де Лабрюйер: Характеры, или нравы нынешнего века. М.: Худ. лит-ра.

Ленин, В. И. 1979. Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов? Полн. собр. соч. 5-е изд. Т. 1. (с. 125–346). М.: Политиздат.

Локк, Дж. 1988. Два трактата о правлении. В: Локк, Дж., Соч.: в 3 т. Т. 3 (с. 135–406). М.: Мысль.

Лосев, А. Ф. 1977. Античная философия истории. М.: Наука.

Макиавелли, Н. 1990. Государь. М.: Планета.

Маркс, К.

1955. К критике гегелевской философии права. В: Маркс, К., Энгельс, Ф., Соч. 2-е изд. Т. 1 (с. 219–368). М.: Гос. изд-во полит. лит-ры.

1962.Иосифу Вейдемейеру, 5 марта 1852 г. В: Маркс, К., Энгельс, Ф., Соч. 2-е изд. Т. 28 (с. 422–428). М.: Гос. изд-во полит. лит-ры.

Михайловский, Н. К. 1998. Герои и толпа: Избранные труды по социологии: в 2 т. / отв. ред. В. В. Козловский. Т. 2. СПб.: Алетейя.

Моруа, М. А. 1998. Байрон. Письма незнакомке. Открытое письмо молодому человеку о науке жить. М.: Олимп.

Нагель, Э. 1977. Детерминизм в истории. В: Кон, И. С. (ред.), Философия и методология истории (с. 94–114). М.: Прогресс.

Парыгин, Б. Д. 1971. Основы социально-психологической теории. М.: Мысль.

Пименова, Э. К. 1995. Франциск Ассизский. В: Будда. Кофуций. Магомет. Франциск Ассизский. Савонарола: Биографические очерки (с. 211–278). М.: Республика.

Плеханов, Г. В. 1956. К вопросу о роли личности в истории. Избранные философские произведения: в 5 т. Т. 2 (с. 300–334). М.: Госполитиздат.

Порозовская, Б. Д. 1995. Жан Кальвин (его жизнь и реформаторская деятельность). В: Ян Гус. Мартин Лютер. Жан Кальвин. Торквемада. Лойола: Биографические очерки. М.: Республика.

Раппопорт, Х. 1899. Философия истории в ее главнейших течениях. СПб.

Реизов, Б. Г. 1956. Французская романтическая историография 1815–1830 гг. Л.: ЛГУ.

Репина, Л. П. (ред.) 2010. История через личность. Историческая биография сегодня. М.: Квадрига.

Соловьев, С. М. 1989. Публичные чтения о Петре Великом. В: Соловьев, С. М., Чтения и рассказы по истории России (с. 414–583). М.: Правда.

Сорокин, П. А. 1993. Система социологии: в 2 т. Т. 2. Социальная аналитика о строении сложных агрегатов. М.: Наука.

Спенсер, Г. 1874. Изучение социологии. Т. 1. СПб.

Столяров, А. А. 1999. Свобода воли как проблема европейского морального сознания. М.: Греко-латинский кабинет Ю. А. Шичалина.

Тард, Г. 1892. Законы подражания. СПб.

Тойнби, А. Дж. 1991. Постижение истории. М.: Прогресс.

Толстой, Л. Н. 1987. Война и мир: в 4 т. Т. 3. М.: Просвещение.

Тыжов, А. Я. 1994. Полибий и его «Всеобщая история». В: Полибий, Всеобщая история / ред. А. Я. Тыжов. Т. I. СПб.: Наука; Ювента.

Утченко, С. Л. 1973. Цицерон и его время. М.: Наука.

Хара-Дава Н, Э. 1996. Чингис-Хан как полководец и его наследие. В: Муслимов, И. Б. (ред.), На стыке континентов и цивилизаций (из опыта образования и распада империй X–XVI вв.) (с. 73–276). М.: ИНСАН.

Шапиро, А. Л. 1993. Историография с древнейших времен до 1917 г. М.: Культура.

Эмерсон, Р. 2001. Нравственная философия. Минск: Харвест; М.: ACT.

Энгельс, Ф.

1961. Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии. В: Маркс, К., Энгельс, Ф., Соч. 2-е изд. Т. 21 (с. 269–317). М.: Политиздат.

1965. Йозефу Блоху в Кенигсберг, Лондон, 21[–22] сентября 1890 г. В: Маркс, К., Энгельс, Ф., Соч. 2-е изд. Т. 37 (с. 393–397). М.: Политиздат.

Юлихер, А. 2001. Религия Иисуса и начала христианства до Никейского собора. Раннее христианство: в 2 т. Т. 1 (с. 181–304). М.: АСТ.

Barfield , Th . 1991. Inner Asia and Cycles of Power in China’s Imperial History. In Seaman, G., Marks, D. (eds.), Rulers from the Steppe: State Formation on the Eurasian Periphery (pp. 21–62). Los Angeles, CA: Ethnographics Press.

Fukuyama , F. 1992. The End of History and the Last Man. New York, NY: Free Press.

James, W. 2005. Great Men and Their Environment. Kila, MT: Kessinger Publishing.

Hook, S. 1955. The Hero in History. A Study in Limitation and Possibility. Boston: Beacon Press.

Kotick, J . E . МетафизическийсмыслЗаконаволнЭллиотта. Интернет-ресурс. Режим доступа: http://club.investo.ru/viewtopic.php?f=16&t= 123403. Дата доступа: 04.05.2005.

Ogburn, W. F. 1926. The Great Man versus Social Forces. Social Forces 5(2) (December): 225–231.

Spencer, H. 1896. The Study of Sociology. New York, NY: Appleton.

Woods, F. A. 1913.The Influence of Monarchs: Steps in a New Science of History. New York, NY: Macmillan.

[1] В истории множество периодов, как в Индии после Гуптов (VII–IX вв. н. э.), которые, говоря словами историка, представляют собой «однообразное чередование распрей между соперничающими местными династиями», и подробности этих распрей «монотонны и никому не интересны, кроме специалистов» (Бэшем 1977: 82–83).

[2] Тогда «случайность перестает быть случайностью именно потому, что налицо данная личность, которая накладывает отпечаток на события и придает им тот или иной облик, определяя, как они будут развиваться» (Лабриола 1960: 183).

[3] В данной работе я не затрагиваю важный вопрос о понятии личности, каковое является очень многозначным (о разных подходах к этому понятию в различных науках см., например: Парыгин 1971: 96–114).

[4] Но вообще Полибий нередко противоречит сам себе, в другом месте утверждая, что и смешанные формы неизбежно ждет упадок (Полибий. Всеобщая история VI: 9, 12–13; см. также: Тыжов 1994: 28).

[5] Недаром Т. Карлейль рассматривал Плутарха и в известной мере Светония как идеал подлинного историка. Интерес к биографическому жанру возникает уже у логографов, в частности можно указать на «Родословные» Гекатея из Милета (ок. 546–480 гг. до н. э.).

[6] Например, Корнелий Тацит в одной из книг размышляет над проблемой «определяются ли дела человеческие роком и непреклонной необходимостью или случайностью», приводя различные мнения на этот счет, одно из которых гласит, что богам нет ни малейшего дела до смертных, другое – что жизненные обстоятельства предуказаны роком, но не вследствие движения звезд, а в силу оснований и взаимосвязи естественных причин. Но большинство смертных считает, что их будущее предопределено с рождения (Тацит. Анналы VI: 22).

[7] О влиянии средневековой теологии истории на формирование философии истории в Новое время см. также: Гринин 2010б: 154–157.

[8] У Августина есть сочинение «О свободе воли» («De libero arbitrio»).

[9] О проблеме свободы воли см. также: Столяров 1999.

[10] Среди многих назову, например, работу автора VI–VII вв. Исидора Севильского «История королей готов, вандалов и свевов», а также единственное прижизненное «Жизнеописание Карла Великого» Эйнхарда (в другом написании Эгингарда, 770–840).

[11] Однако биографический жанр был достаточно популярен, начиная с истории древних пророков и жизнеописания Мухаммеда Ибн Исхака (704–767), чье произведение послужило образцом для всех последующих, посвященных той же теме.

[12] Династийные истории создавались по приказу монарха и получали его утверждение. Первая из них принадлежит знаменитому древнекитайскому историку Бань Гу, последняя, «Мин ши» («История династии Мин»), была составлена в XVIII в. при маньчжурской династии Цин (1644–1911) (см.: Кучера 2002: 166).

[13] Надо учитывать, что гуманистическим в чистом виде было только раннее Возрождение в Италии, когда проблемы религии не стояли на первом месте. А позднее Возрождение (XVI–XVII вв.) захватило и период Реформации, в которой усилились как раз темы роли божьего провидения и провиденциализма (о чем уже сказано выше). В данном разделе речь идет в основном о подходах, которые условно можно считать безразличными к религии или иногда секулярными.

[14] Например, таких французских историков, как Филипп де Коммин (1447–1511), который сначала был доверенным советником герцога Бургундского Карла Смелого, а впоследствии состоял на службе у короля Франции Людовика XI. В своих мемуарах Коммин не только описывает перипетии борьбы за централизацию Франции в XV в., но и формулирует политическую теорию о государе и государстве, в которой, в частности, высказывались идеи о том, что в политике «цель оправдывает средства», позже развитые Н. Макиавелли. Впрочем, Людовик XI едва ли не в большей степени, чем Чезаре Борджа, давал примеры «макиавеллизма» в политике (см., например: Грановский 1987).

[15] «…вдумавшись, мы найдем немало такого, что на первый взгляд кажется добродетелью, а в действительности пагубно для государя, и наоборот: выглядит как порок, а на деле доставляет государю благополучие и безопасность», – пишет Макиавелли (1990: гл. XV). В таком взгляде, к сожалению, много правды даже и в современной ситуации. Вспомним, например, что вовремя не примененная сила в отношении национализма привела к развалу СССР.

[16] При этом нелишним будет отметить, что, с одной стороны, сам по себе этот историк вовсе не был жестоким по характеру или лицемером. В его личной жизни во многом можно наблюдать полное расхождение между теорией и практикой (см.: Косминский 1963: 58). С другой стороны, молодой и обаятельный Чезаре Борджа (Цезарь Борджиа [ок. 1475–1507]), силач, отважный полководец и искусный политик, прототип которого изобразил Макиавелли в «Государе», несмотря на неразборчивость в средствах, беспощадность, беспринципность и распущенность, отнюдь не был только чудовищем, как его нередко изображают, а имел немало положительных качеств. Он умел привлекать и ценить людей, в целом, в пороках не так уж выделялся на общем неприглядном политическом фоне Италии конца XV – начала XVI в. К тому же надо учитывать, что на него неоднократно совершались покушения, в результате одного из них в 1503 г. его отец, папа Александр VI, умер, а Чезаре несколько месяцев проболел.

[17] Н. Кареев, правда, не без основания считает, что если бы они развивали свои взгляды на роль личности, то Гоббс бы выступал скорее как детерминист, а Локк отвел бы личности бoльшую роль в истории (Кареев 1890: 61).

[18] Ларошфуко, Паскаль, Лабрюйер (1974: 147). Итак, по Паскалю, будь Клеопатра не столь красива, Антоний не женился бы на ней, и гражданская война в Риме могла иметь иной результат: вместо императора Октавиана Августа появился бы император или диктатор Антоний. Напомню, что, согласно Плутарху, в разгар решающего морского боя между флотом Антония и Октавиана (у мыса Акция в Западной Греции в 31 г. до н. э.) 60 кораблей Клеопатры неожиданно поставили паруса и, прорвавшись сквозь ряды «своих» и врагов, резко повернули на юг и ушли в сторону Пелопоннеса. Тогда Антоний, который, по словам очевидцев, уже давно был словно околдован Клеопатрой, в сопровождении лишь двух приближенных перешел со своего флагмана на пентеру и ринулся вслед за царицей, бросив армию и флот на произвол судьбы.

[19] Кстати сказать, сам Витте был замечен императором Александром III и включен в правительство в качестве министра путей сообщения после реально произошедшей катастрофы царского поезда в Борках около Харькова, в котором ехал уже император Алек- сандр III. О возможности такой катастрофы Витте как железнодорожный служащий преду- преждал, и император (чудом оставшийся в живых), естественно, вспомнил об этом.

[20] Иным рисует Петра, например, русский историк С. М. Соловьев в «Публичных чтениях о Петре Великом»: «…народ поднялся и собрался в дорогу; но кого-то ждали; ждали вождя; вождь явился» (Соловьев 1989: 451).

[21] Например, П. А. Гольбах (1963 [1770]) характеризовал Мухаммеда как сластолюбивого, честолюбивого и хитрого араба, плута, энтузиаста, красноречивого оратора, благодаря которому изменились религия и нравы значительной части человечества, и ни слова не писал о других его качествах.

[22] Разумеется, ошибочна и позиция их будущих критиков, которые чрезмерное значение придавали объективным условиям народной жизни, прямо или косвенно исходя из того, что великие личности являются именно тогда, когда они нужны, примерно так, как приходит мастер по заказу клиента. К сожалению, такое совпадение является скорее случайным, чем типичным. К этому вопросу мы вернемся во второй статье (см. также: Гринин 2007; 2008).

[23] Мало того, действия великих людей, оказавших огромное влияние на историю, такие философы, как Гольбах (1963 [1770]), начинали объяснять особенностями их физиологии («более или менее едкие соли, щекочущие его нервы» и т. п.). Кроме того, будучи ниспровергателями, просветители нередко описывали выдающихся деятелей в пренебрежительном и утрированном виде.

[24] Одно из самых известных произведений этого рода – «Опыт о революциях» О. Шатобриана (1768–1848).

[25] Как известно, Маркс [1852] и сам признавал, что у французских романтиков им были заимствованы и развиты такие фундаментальные для марксизма идеи, как классовая борьба и роль народных масс в истории (Маркс 1962: 427). Что касается роли личности, то этот вопрос никогда не был для марксизма ведущим, но сходство взглядов, изложенных Г. В. Плехановым (см. ниже), с французскими романтиками налицо.

[26] За исключением, однако, того важного момента, что романтики в основном сосредоточились на национальных историях, а Гегель создал теорию всемирного исторического процесса и соответственно вел речь о всемирно-исторических личностях.

[27] Полемизируя с просветителями, которые постоянно призывали учиться у истории (мысль сама по себе верная, но такая учеба требует ясного понимания особенности каждой эпохи), Гегель говорил, что правители, как правило, ничему не учатся у истории, поскольку «в каждую эпоху оказываются такие особые обстоятельства, каждая эпоха является настолько индивидуальным состоянием, что в эту эпоху необходимо и возможно принимать лишь такие решения, которые вытекают из самого этого состояния» (Гегель 1934: 7–8). Иными словами, такого рода уроки не могут быть приняты сами по себе, без их глубокой и творческой переработки. Отсюда можно было сделать важный вывод в отношении понимания причин успеха (или неуспеха) действий отдельных личностей: их качества, цели и стратегии подходили (или не подходили) к эпохе и данному моменту. См. также далее о взглядах У. Джеймса.

[28] Определенно роль личности зависит от множества разных причин, и только «кажется, что герои творят сами из себя и что их действия создали такое состояние и такие отношения в мире, которые являются лишь их делом и их сознанием» (Он же 1935: 29).

[29] Позиция Риттера с его предустановленной гармонией была во многом сходной с реакционными романтиками (см., например: Косминский 1963: 359–361). Конт был слишком, говоря словами Р. Арона (1993б: 118), привержен систематизации. Он исходил из того, что природа людей и обществ едина, поэтому практически не занимался обстоятельно проблемой роли личности. Спенсер чаще касался этой проблемы, подвергал критике идеи Т. Карлейля и провиденциалистов. Но и он не высказывался по этому вопросу достаточно полно (см., например: Кареев 1890: 62). Его общий подход заключался в том, что интерпретация фактов в теории великих людей примитивна и ненаучна, что при рассмотрении того, каким образом появляются великие люди, мы поймем: они просто продукт своего социального окружения, появившийся в результате длинной цепочки сложного влияния. Прежде чем такой человек сможет переделать общество, общество должно создать его (см.: Spencer 1896: 34; Спенсер 1874: гл. 2, с. 44 и далее).

Однако это одностороннее видение, хотя бы потому, что тут нет учета крупных переломных ситуаций, которые прерывают эволюционное развитие и создают очень большую свободу для влияний различных деятелей на общество (об этом пойдет речь в следующей статье; см. также: Гринин 2007; 2008).

[30] Использует достижения генетики для сравнения наследственных и социальных факторов в формировании выдающихся людей и У. Огборн (Ogburn 1926), правда, в теоретическом плане его статья слабая.

[31] К числу таких относится, например, американский философ Р. Эмерсон (1803–1882) (Эмерсон 2001 [1860]).

[32] В приведенной ниже цитате В. Г. Белинского, бывшего под влиянием Гегеля, можно найти беллетризованный синтез, достаточно характерный для эпохи 1830-х гг., детерминизма и воспевания гениев: «...в отношении к движению юные поколения играют роль только плодородной почвы, на которой скоро поднимаются семена преуспевания. Семена же эти бросаются на плодородную почву гениями…» (Белинский 1948: 381). «Значение великих исторических деятелей можно уподобить значению дождя, который благотворно освежает землю, но который, однако, составляется все-таки из испарений, поднимающихся с той же земли», – писал последователь Белинского Н. А. Добролюбов (цит. по: Каммари, Глезерман и др. 1959).

[33] При этом у Соловьева встречаются мысли, которые отнюдь не являются бесспорными, но представляют собой попытку найти органическую связь между ролью личности и ее средой: «Только великий народ способен иметь великого человека, сознавая значение деятельности великого человека, мы сознаем величие народа» (Соловьев 1989: 426). Соловьев также указывает (и это отличает его от позиции Гегеля и сближает с идеями Гизо), что выдающиеся деятели не только совершают ошибки, но иногда своей силой ведут общества дальше того, что назначено имеющимися силами и потребностями. Это производит «неправильности» и заставляет общества делать шаг назад (что мы называем реакцией), но эта неправильность временная, а заслуга – вечная (Там же: 416). В целом общая ошибка такого рода взглядов в том, что рассматриваются только прогрессивные деятели, не учитывается внешнее влияние, а также то, что негативная роль часто оказывается более влиятельной, чем позитивная, а неосмысленные и непланируемые последствия – часто более значимыми, чем осмысленные.

[34] Ведь приди на место Петра I иной, «спокойный» государь или менее талантливый реформатор, эпоха реформ в России отложилась бы или не удалась, затем реформы могли запоздать, как позже случилось в Турции перед и в эпоху танзимата (после 1839 г.), в результате чего страна стала бы играть совсем иную (малую, подчиненную) роль в Европе и мире. Надо учесть, что России в конце XVII в. никто непосредственно не угрожал, очевидного вызова, способствующего мобилизации сил общества (как в Смуту в начале XVII в.), не было.

[35] Например, Ленин писал, что «действительный вопрос, возникающий при оценке общественной деятельности личности, состоит в том, при каких условиях этой деятельности обеспечен успех, в чем состоят гарантии того, что деятельность эта не останется одиночным актом, тонущим в море актов противоположных?» (Ленин 1979: 159).

[36] И уж в совсем утрированном виде такое противопоставление нашло свое место в некоторых работах советских марксистов 1930–1950-х гг. (см., например: Каммари и др. 1957).

[37] Этот довольно распространенный тезис о том, что вместо Наполеона (Цезаря и т. п.) непременно пришел бы другой деятель и политика существенно не изменилась бы, высказывали представители разных школ и взглядов. Например, французский историк А. Сорель, автор 8-томного труда «Европа и французская революция» (рус. пер. 1892–1908), считал, что место Наполеона мог бы занять, например, блестящий революционный генерал Ош, загадочно умерший в 1793 г., когда всходила звезда Наполеона (см.: Карсавин 1993: 315).

[38] Самая крупная кочевая империя сложилась только однажды в истории (хотя потенций было немало), и возможность ее появления, так же как и удача дальнейших завоеваний, в огромной степени зависела от конкретной личности – Чингисхана. Между тем Чингисхан еще до провозглашения его верховным ханом трижды чудом избегал смерти, причем один раз его искали триста погнавшихся за ним всадников (Хара-Даван 1996: 105). Погибни он – и гигантской империи бы не возникло. Ведь история кочевников показывает, что порой проходили многие сотни лет, пока появлялся деятель, способный до такой степени сплотить их. А Монгольскую империю и вовсе нужно рассматривать как исключительный случай (Barfield 1991: 48).

[39] Неудивительно, что некоторые его рассуждения Арон называет наивными (1993а: 4, 208).

[40] К «среднему» взгляду Раппопорт (Раппопорт 1899: 47), относит в частности подход Г. Т. Бокля в «Истории цивилизации в Англии» (2004 [1857–1861]), что, однако, представляется недостаточно обоснованным. С. Хук (Hook 1955: 67) напротив – на мой взгляд, более правомерно – относит Т. Бокля, к детерминистам. Бокль считал, что в общем прогрессе действия индивидуумов имели незначительное влияние, и называет королей, государственных деятелей и генералов «куклами» без исторического значения.

[41] Например, «личность не всегда сила, но она при известных условиях становится огромной двигательной силой» (Раппопорт 1899: 56).

[42] Тут, возможно, подспудно действовало то, что тем самым данные мыслители «забивали» выдающееся место в истории и для себя.

[43] Такой взгляд Кареева и других, стремящихся уничтожить границу между выдающимися и рядовыми личностями, в настоящее время был реализован в одном из течений современной историографии, так называемой персональной истории (выросшей в поле микроистории), которая работает в биографическом жанре, но предпочитает описывать судьбы и интеллектуальные биографии скорее невыдающихся (а то и рядовых) в историческом плане лиц, чем выдающихся (см., например: Репина 2010). Здесь прослеживается, по сути, тот же подход, что и в постмодернистских взглядах, когда некоторые постмодернисты отрицают разницу между беллетристикой и историческим дискурсом.

[44] Этот взгляд Кареева более предпочтителен, чем, скажем, взгляд раннего П. Сорокина, изложенный в его «Системе социологии» (1993 [1920]: гл. 6). Сорокин стоит скорее на детерминистских позициях, близких к плехановским, считая, что «поведение любого индивида представляет равнодействующую давления тех групп, к которым он причастен. Из этого правила нет исключений ни для малых, ни для великих людей, ни для лидера революционной партии, ни для абсолютного деспота». «Наполеон и Бисмарк, Спартак и Петр Великий, Перикл и Иван Грозный, Азеф и Каляев и все другие деспоты и вожаки были такими, какими мы их знаем, потому что такова была система социальных координат, в центре которых они стояли» (Там же: 572, 573). Хотя в критике некоторых ошибок, в частности в чрезмерном противопоставлении личности и общества, Сорокин (там же: 580) и Кареев едины.

[45] «Взаимодействие индивидуальностей одного порядка не что иное, как “параллельная” индивидуализация в них одного акта высшей личности, связанная с их взаимовытеснением в ней. (Это вполне ясно уже выражено у Плотина в теории взаимоотношения индивидуальных душ чрез мировую.)» (Карсавин 1993: 317).

[46] Эти настроения были выражены и в литературе. Литературные герои целого ряда произведений (обычно с помощью открытых и созданных ею новейших технических средств) совершают невероятные вещи, часто пытаются захватить власть в отдельном обществе или даже в мире. Достаточно напомнить о громком успехе таких книг, как «Двадцать тысяч лье под водой» Ж. Верна, «Фантомас» М. Аллена и П. Сувестра, «Человек-невидимка» Г. Уэллса и др. В частности, герой романа Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание» делил всех людей на «тварей дрожащих» и «право имеющих».

[47] Недаром именно в это время зарождается и широко распространяется революционный и ему подобный террор.

[48] По сути, тут проявляется нечто, похожее на математический эффект изменения числа, справа от которого подставляются нули. Если личность принять за единицу, а людей в толпе условно считать нулями, то когда один из этих нулей превращается в личность-единицу и к тому же оказывается впереди остальных, может получиться очень большое число.

[49] Это сходство находили различные исследователи, некоторые подчеркивали, что Михайловский опередил Тарда на 8 лет (см.: Голосенко, Козловский 1995: 101). К слову сказать, в конце XIX – начале XX в. тема толпы, иррациональности ее поведения становится очень популярной, и Михайловский был одним из первых, кто ее поднял.

[50] С чем несколько перекликается мысль молодого К. Маркса, что идеи (теории) становятся материальной силой, когда они овладевают массами (Маркс 1955).

[51] «Мы все глядим в наполеоны», – писал, например, А. С. Пушкин. Читать с начала ...

***