Из произведений А.П. Чехова. 008. ... СЕЛЬСКИЕ ЭСКУЛАПЫ . ПРОПАЩЕЕ ДЕЛО . ЛЕТАЮЩИЕ ОСТРОВА - 20 Марта 2024

Главная » 2024 » Март » 20 » Из произведений А.П. Чехова. 008. ... СЕЛЬСКИЕ ЭСКУЛАПЫ . ПРОПАЩЕЕ ДЕЛО . ЛЕТАЮЩИЕ ОСТРОВА

23:06

Из произведений А.П. Чехова. 008. ... СЕЛЬСКИЕ ЭСКУЛАПЫ . ПРОПАЩЕЕ ДЕЛО . ЛЕТАЮЩИЕ ОСТРОВА

***

===

В десять часов бал был в разгаре. Танцевали в четырех комнатах под игру двух прекрасных роялей. В антрактах в саду на горке играл третий рояль. Даже сама княгиня восхищалась нашими фейерверками. Фейерверки мы сожигали в саду, на берегу и далеко в море на лодках. На крыше замка разноцветные бенгальские огни сменяли друг друга и освещали всю Косу. Пьянствовали в двух буфетах: один буфет был в беседке в саду, другой в доме. Героем вечера, по-видимому, был Чайхидзев. С розовыми пятнышками на щеках, с вспотевшим носом, затянутый в тесный фрак, он плясал с Олей, болезненно улыбался и чувствовал, что он неловок. Он плясал и следил за каждым своим "па". Ему страстно хотелось блеснуть хоть чем-нибудь, но не сумел он блеснуть ничем. Оля говорила мне впоследствии, что ей в этот вечер было очень жаль бедного князька. Он казался ей жалким. Он как будто бы предчувствовал, что у него отнимут невесту, о которой он, бывало, думал во время каждой лекции, ложась и просыпаясь... Когда он глядел на нас, глаза его были полны мольбы. Он предчувствовал в нас сильных и безжалостных соперников.

По приготовлениям высоких бокалов и по поглядываниям княгини на часы мы заключили, что торжественно-официальная минута приближается, что, по всей вероятности, Чайхидзев в 12 часов получит позволение поцеловать Олю. Нужно было действовать. В половине двенадцатого я попудрился, чтоб казаться бледным, своротил в сторону галстух и с озабоченным лицом и с всклокоченными волосами подошел к Оле.
-- Ольга Андреевна, -- начал я, схватив ее за руку, -- ради бога!
-- Что такое?
-- Ради бога... Вы не пугайтесь, Ольга Андреевна... Иначе и быть не могло. Это и нужно было ожидать...
-- В чем дело?
-- Вы не пугайтесь... Того... Ради бога, моя дорогая! Евграф...
-- Что с ним?
Оля побледнела и вскинула на меня свои большие, доверчивые, дружеские глаза...
-- Евграф умирает...
Оля пошатнулась и пальцами провела по побледневшему лбу.
-- Случилось то, чего я ожидал, -- продолжал я. -- Он умирает... Спасите его, Ольга Андреевна!
Оля схватила меня за руку.
-- Он... он... Где?
-- Здесь в саду, в беседке. Ужасно, моя дорогая! Но... на нас смотрят. Пойдемте на террасу... Он не обвиняет вас... Он знал, что вы его...
-- Что... что с ним?
-- Худо, очень худо!!
-- Пойдемте... Я пойду к нему... Я не хочу, чтоб он благодаря мне... благодаря мне...
Мы вышли на террасу. У Оли подгибались колени. Я сделал вид, что отер слезу... Мимо нас по террасе то и дело пробегали бледные, встревоженные члены нашей банды с озабоченными, испуганными лицами.
-- Кровь остановилась... -- шепнул мне магистр физики так, чтобы услышала Оля.
-- Идемте! -- шепнула Оля и взяла меня под руку.
Мы спустились вниз по террасе... Ночь была тихая, светлая... Звуки рояля, шёпот темных деревьев, трещанье кузнечиков ласкали слух; внизу тихо плескалось море.
Оля едва шла... Ноги ее подгибались и путались в тяжелом платье. Она дрожала и со страха жалась к моему плечу.
-- Но ведь я же не виновата... -- шептала она. -- Клянусь вам, что я не виновата. Так угодно было папе... Он должен это понять... Опасно?
-- Не знаю... Михаил Павлович сделал всё возможное. Он хороший доктор и любит Егорова... Мы подходим, Ольга Андреевна...
-- Я... я не увижу ничего ужасного? Я боюсь... Я не могу видеть... И для чего это он вздумал?
Оля залилась слезами.
-- Я не виновата... он должен был понять. Я ему объясню.
Мы подошли к беседке.
-- Здесь, -- сказал я.

Оля закрыла глаза и обеими руками ухватилась за меня.
-- Я не могу...
-- Не пугайтесь... Егоров, ты еще не умер? -- крикнул я, обращаясь к беседке.
-- Пока еще нет... А что?
У входа в беседку показался освещенный луною поручик, растрепанный, бледный от перепоя, с расстегнутым жилетом...
-- А что? -- повторил он.
Оля подняла голову и увидала Егорова... Она посмотрела на меня, потом на Егорова, потом опять на меня... Я засмеялся... Лицо ее просияло. Она вскрикнула от радости, сделала шаг вперед... Я думал, что она на нас рассердится... Но эта девочка не умела сердиться... Она сделала шаг вперед, подумала и бросилась к Егорову. Егоров быстро застегнул жилет и растопырил руки. Оля упала ему на грудь. Егоров засмеялся от удовольствия, повернул в сторону голову, чтоб не дышать на Олю, и забормотал какую-то чепуху.
-- Вы не имеете права... Я не виновата, -- залепетала Оля. -- Так угодно папе, маме и т. д.
Я повернул назад и быстро зашагал к освещенному замку.
В замке между тем публика готовилась к поздравлению жениха и невесты и нетерпеливо поглядывала на часы... В передних толпились лакеи с подносами; на подносах стояли бутылки и бокалы. Чайхидзев нетерпеливо мял правую руку в левой и глазами искал Олю. Княгиня ходила по комнатам и искала Олю, чтоб дать ей наставление, как держать себя, что ответить матери и т. д. Наши улыбались.
-- Не знаешь, где Оля? -- спросила меня княгиня.
-- Не знаю.
-- Поди поищи.
Я сошел в сад и, заложив руки назад, обошел раза два вокруг дома. Наш художник заиграл на трубе. Это значило: "Держи, не выпускай!" Егоров отвечал из беседки криком совы. Это значило: "Хорошо! Держу!"
Походив немного, я вошел в дом. В передних лакеи поставили подносы на столы и, стоя с пустыми руками, тупо поглядывали на публику. Публика, в свою очередь, с недоумением поглядывала на часы, на которых большая стрелка показывала уже четверть. Рояли замолкли. Во всех комнатах царила глубокая, томительная, глухая тишина.
-- Где Оля? -- спросила меня багровая княгиня.
-- Не знаю... В саду нет.
Княгиня пожала плечами.
-- Разве она не знает, что уже давно пора? -- спросила она, дернув меня за рукав.
Я пожал плечами. Княгиня отошла от меня и зашептала что-то Чайхидзеву. Чайхидзев тоже пожал плечами. Княгиня и его дернула за рукав.
-- Дурралей! -- заворчала она и забегала по всему дому. Горничные и гимназисты, родственники княгини, с шумом сбежали по лестнице и отправились в глубину сада искать исчезнувшую невесту. Я тоже пошел в сад. Я боялся, что Егоров не сумеет задержать Олю и испортит задуманный нами скандал. Я направился к беседке. Напрасно я боялся! Оля сидела возле Егорова, водила перед его глазами своими пальчиками и шептала, шептала... Когда Оля переставала шептать, начинал бормотать Егоров. Он внушал ей то, что княгиня называет "идеями"... Каждое свое слово он подслащивал поцелуем. Он говорил, лез ежесекундно целоваться и в то же время отворачивал в сторону свой рот, боясь, чтобы Оля не почуяла водочного запаха. Оба они были счастливы, забыли, по-видимому, всё на свете и не замечали времени. Я постоял немного у входа в беседку, возрадовался духом и, не желая нарушать счастливого покоя, пошел к замку.
Княгиня выходила из себя и нюхала спирт. Она терялась в догадках, сердилась, стыдилась гостей, жениха... Она никогда не дерется, но дала горничной пощечину, когда та доложила ей, что княжны нет нигде. Гости, не дождавшись шампанского и поздравлений, заулыбались, засплетничали и опять взялись за танцы.
Пробил час, Оля не показывалась. Княгиню разбирало бешенство.
-- Это всё ваши штуки! -- шипела она, проходя мимо кого-либо из нас -- Будет ей на орехи! Где она?
Наконец нашелся благодетель, который сообщил ей, где Оля... Этим благодетелем оказался маленький пузатый гимназистик, племянник княгини. Гимназистик прибежал из сада, как угорелый, подскочил к княгине, сел ей на колено, пригнул к себе ее голову и зашептал ей на ухо... Княгиня побледнела и до крови укусила себя за губу.
-- В беседке? -- спросила она.
-- Да.
Княгиня поднялась и с гримасой, похожей на официальную улыбку, объявила гостям, что у Оли болит голова, что она просит извинить и т. д. Гости изъявили сожаление, наскоро поужинали и начали разъезжаться.
В два часа (Егоров поусердствовал и задержал Олю до двух) я стоял у входа на террасу за стеной из олеандровых деревцов и ждал возвращения Оли. Мне хотелось посмотреть на Олино лицо. Я люблю женские счастливые лица. Мне хотелось посмотреть, как любовь к Егорову и в то же время страх перед матерью совместятся на одном и том же лице; и что сильней: любовь или страх? Я недолго дышал запахом олеандров. Оля скоро показалась. Я впился глазами в лицо ее. Она шла медленно, приподняв немного платье и показывая свои маленькие башмачки. Лицо ее было хорошо освещено луной и фонариками, висевшими на деревьях и своим мельканьем портившими лунный свет. Лицо было серьезно, бледно. Чуть-чуть улыбались одни только губы. Глаза задумчиво смотрели в землю; с такими глазами решают обыкновенно трудные задачи. Когда Оля ступила на первую ступень, ее глаза засуетились, забегали: она вспомнила мать. Оля слегка коснулась рукой помятой прически, некоторое время постояла нерешительно на первой ступени и, тряхнув головой, смело пошла к двери... Но тут суждено было мне увидеть картину... Распахнулась дверь, и бледное лицо Оли осветилось ярким светом. Оля вздрогнула, сделала шаг назад и слегка присела... Ее как будто что-то приплюснуло... На пороге, подняв голову, стояла княгиня, красная, дрожащая от гнева и стыда... Минуты две длилось молчание.
-- Дочь князя, -- заговорила княгиня, -- и невеста князя ходит на свидания с поручиком!? С Евграшкой! Мерзкая!
Оля съежилась в три погибели и, трепещущая, змейкой проскользнула мимо княгини и полетела в свою комнату. Она села на свою постель, и глаза, полные ужаса и тревоги, не спускала с окна в продолжение всей ночи...
В третьем часу ночи у нас опять была сходка. На этой сходке мы посмеялись над опьяневшим от счастья Егоровым и снарядили харьковского барона-юриста к Чайхидзеву. Князь еще не спал. Харьковский барон-юрист должен был "дружески" указать Чайхидзеву на неловкость его, Чайхидзева, положения, попросить его, чтоб он, князь, как развитой человек, взял бы на себя труд уяснить себе эту неловкость, и попросить его, между прочим, чтоб он извинил нас за наше вмешательство, извинил бы "по-дружески", как развитой человек... Чайхидзев ответил барону, что он "всё это хорошо понимает", что он не придает значения отцовскому завещанию, но любит Олю, а потому и был так настойчив... Он с чувством пожал барону руку и обещал завтра же уехать.
На следующее утро Оля явилась к чаю бледная, разбитая, полная самых отчаянных ожиданий, ей было и страшно и стыдно... Но лицо ее просияло, когда она в столовой увидела и услышала нас. Мы всей компанией стояли перед княгиней и кричали. Кричали все разом. Мы сбросили наши маленькие маски и громко внушали старой княгине "идеи", очень похожие на те, которые внушал вчера Оле Егоров. Мы говорили о личности женщины, о законности свободного выбора и т. д. Княгиня молча, угрюмо слушала нас и читала письмо, присланное ей Егоровым, -- это письмо было сочинено всей компанией и было переполнено словами: "по малолетству", "по неопытности", "вашими благословениями" и т. д. Княгиня выслушала нас до конца, до конца прочла длинное письмо Егорова и сказала:
-- Не вам, молокососам, учить меня, старуху. Знаю, что делаю. Выпивайте чай и поезжайте отсюда кружить другие головы. Вам не жить со мной, со старухой... Вы люди умные, а я дура... С богом, сударики!.. Век вам буду благодарна!
Княгиня нас гнала. Мы написали ей благодарственное письмо, приложились к ее руке и, скрепя сердца, выехали в тот же день в имение Егорова. С нами выехал и Чайхидзев. У Егорова мы занимались только тем, что кутили, скучали об Оле и утешали Егорова. Прожили мы у него недели две. На третьей неделе наш барон-юрист получил от княгини письмо. Княгиня просила барона приехать на Зеленую Косу и написать ей какую-то бумагу. Барон поехал. Дня через три после отъезда поехали и мы туда же, якобы за бароном. На Зеленую Косу приехали мы перед обедом. В дом мы не входили, а слонялись по саду, поглядывая на окна. Княгиня увидала нас в окно.
-- Это вы приехали? -- крикнула она.
-- Мы.
-- Дело есть, что ли?
-- За бароном.
-- Барону некогда с вами, висельниками, фордыбасничать! Он пишет.
Мы сняли шляпы и подошли к окну.
-- Как ваше здоровье, княгиня? -- спросил я.
-- Чего слоняетесь? -- ответила княгиня. -- Идите в комнаты!
Мы вошли в комнаты и смирно расселись по стульям. Княгине, страшно соскучившейся об нашей компании, понравилось это смирение. Она нас оставила обедать. За обедом одного из нас, уронившего ложку, она выбранила разиней и упрекнула нас, что мы не умеем держать себя за столом. Мы погуляли с Олей, остались переночевать... Переночевали и другую ночь и застряли на Зеленой Косе до самого сентября. Мир склеился сам собой.
Вчера получил письмо от Егорова. Поручик пишет, что всю зиму он "подмазывался" к княгине и успел гнев княгини переложить на милость. Он уверяет, что летом будет его свадьба.
Вскоре я должен получить два письма: одно строгое, официальное от княгини, другое длинное, веселое, полное проектов от Оли. В мае я еду опять на Зеленую Косу.

***

===

СЕЛЬСКИЕ ЭСКУЛАПЫ

Земская больница. Утро.
За отсутствием доктора, уехавшего с становым на охоту, больных принимают фельдшера: Кузьма Егоров и Глеб Глебыч. Больных человек тридцать. Кузьма Егоров, в ожидании, пока запишутся больные, сидит в приемной и пьет цикорный кофе. Глеб Глебыч, не умывавшийся и не чесавшийся со дня своего рождения, лежит грудью и животом на столе, сердится и записывает больных. Записывание ведется ради статистики. Записывают имя, отчество, фамилию, звание, место жительства, грамотен ли, лета и потом, после приемки, род болезни и выданное лекарство.
-- Чёрт знает что за перья! -- сердится Глеб Глебыч, выводя в большой книге и на маленьких листочках чудовищные мыслете и азы. -- Что это за чернила? Это деготь, а не чернила! Удивляюсь я этому земству! Велит больных записывать, а денег на чернила две копейки в год дает! -- Подходи! -- кричит он.
Подходят мужик с закутанным лицом и "бас" Михайло.
-- Кто таков?
-- Иван Микулов.
-- А? Как? Говори по-русски!
-- Иван Микулов.
-- Иван Микулов! Не тебя спрашиваю! Отойди! Ты! Звать как?
Михайло улыбается.
-- Нешто не знаешь? -- спрашивает он.
-- Чего же смеешься? Чёрт их знает! Тут некогда, время дорого, а они с шутками! Звать как?
-- Нешто не знаешь? Угорел?
-- Знаю, но должен спросить, потому что форма такая... А угореть неотчего... Не такой пьяница, как ваша милость. Не запоем пьем... Имя и фамилия?
-- Зачем же я стану тебе говорить, ежели ты сам знаешь? Пять лет знаешь... Аль забыл на шестой?
-- Не забыл, но форма! Понимаешь? Или ты не понимаешь русского языка? Форма!
-- Ну, коли форма, так чёрт с тобой! Пиши! Михайло Федотыч Измученко...
-- Не Измученко, а Измученков.
-- Пущай будет Измученков... Как хочешь, лишь бы вылечил... Хоть Шут Иваныч... Всё одно...
-- Сословия какого?
-- Бас.
-- Лет сколько?
-- А кто ж его знает! На крестинах не был, не знаю.
-- Сорок будет?
-- Может, и будет, а может, и не будет. Пиши как знаешь.
Глеб Глебыч смотрит некоторое время на Михайлу, думает и пишет 37. Потом, подумав, зачеркивает 37 и пишет 41.
-- Грамотен?
-- А нешто певчий может быть неграмотный? Голова!
-- При людях ты должен мне "вы" говорить, а не кричать так. Следующий! Кто таков? Как звать?
-- Микифор Пуголова, из Хапловой.
-- Хапловских не лечим! Следующий!
-- Сделайте такую божескую милость... Ваше высокоблагородие. Беретов двадцать пешком шел...
-- Хапловских не лечим! Следующий! Отойди! Не курить здесь!
-- Я не курю, Глеб Глебыч!
-- А что это у тебя в руке?
-- Это у меня палец завязан, Глеб Глебыч!
-- А не цигарка? Хапловских не лечим! Следующий!..
Глеб Глебыч оканчивает записывание. Кузьма Егоров напивается кофе, и начинается прием. Первый берет на себя фармацевтическую часть -- и идет в аптеку, второй -- терапевтическую -- и надевает клеенчатый фартук.
-- Марья Заплаксина! -- вызывает по книге Кузьма Егоров.
-- Здесь, батюшка!
В приемную входит маленькая, в три погибели сморщенная, как бы злым роком приплюснутая, старушонка. Она крестится и почтительно кланяется эскулапствующему.
-- Кгм... Затвори дверь!.. Что болит?
-- Голова, батюшка.
-- Так... Вся или только половина?
-- Вся, батюшка... как есть вся...
-- Головы так не кутай... Сними эту тряпку! Голова должна быть в холоде, ноги в тепле, корпус в посредственном климате... Животом страдаешь?
-- Страдаю, батюшка...
-- Так... А ну-ка потяни себя за нижнюю веку! Хорошо, довольно. У тебя малокровие... Я тебе капель дам... По десяти капель утром, в обед и вечером.
Кузьма Егоров садится и пишет рецепт:
"Rp. Liquor ferri {Раствор железа (лат.).} 3 гр. того, что на окне стоит, а то, что на полке Иван Яковлич не велели без него распечатывать по десяти капель три раза в день Марьи Заплаксиной".
Старуха спрашивает, на чем принимать капли, кланяется и уходит. Кузьма Егоров бросает рецепт в аптеку через окошечко, сделанное в стене, и вызывает следующего больного.
-- Тимофей Стукотей!
-- Здесь!
В приемную входит Стукотей, тонкий и высокий, с большой головой, очень похожий издалека на палку с набалдашником.
-- Что болит?
-- Сердце, Кузьма Егорыч.
-- В каком месте?
Стукотей показывает под ложечку.
-- Так... Давно?
-- С самой Святой... Давеча пешком шел, так разов десять садился... Знобит, Кузьма Егорыч... В жар бросает, Кузьма Егорыч.
-- Юм... Еще что болит?
-- Признаться сказать, Кузьма Егорыч, всё болит, ну, а уж вы лечите одно сердце, а насчет другого прочего -- не беспокойтесь... Другое пусть бабы лечат... Вы мне спиртику какого-нибудь дайте, чтоб к сердцу не подкатывало. К сердцу всё это так подкатывает, подкатывает, а потом как подхватит, значит, вот в это самое место, как подхватит, так и... того... Спинищу дерет... В голове точно камень... И кашель тоже.
-- Аппетит есть?
-- Ни боже мой...
Кузьма Егоров подходит к Стукотею, нагинает его и давит ему кулаком под ложечку.
-- Этак больно?
-- Ой... ой... ввв... Больно!
-- А этак больно?
-- Ввв... Смерть!!
Кузьма Егоров задает ему несколько вопросов, думает и зовет на помощь Глеба Глебыча. Начинается консилиум.
-- Покажи язык! -- обращается Глеб Глебыч к больному.
Больной широко раскрывает рот и вываливает язык.
-- Высунь больше!
-- Больше невозможно, Глеб Глебыч.
-- На этом свете всё возможно.
Глеб Глебыч смотрит некоторое время на больного, о чем-то мучительно думает, пожимает плечами и молча выходит из приемной.
-- Должно быть, катар! -- кричит он из аптеки.
-- Дайте ему olei ricini {касторового масла (лат.).} и ammoaii caustici! {нашатырного спирта (лат.).} -- кричит Кузьма Егоров. -- Растирать живот утром и вечером! Следующий!
Больной выходит из приемной и идет к окошечку, ведущему из коридора в аптеку. Глеб Глебыч наливает треть чайного стакана касторки и подает Стукотею. Стукотей медленно выпивает, облизывается, закрывает глаза и трет палец о палец, т. е. просит заесть чем-нибудь.
-- Это тебе спирт! -- кричит Глеб Глебыч, подавая ему склянку с нашатырным спиртом. -- Растирать живот суконной тряпкой утром и вечером... Посуду возвратить! Не облокачиваться! Отойди!
К окошечку, закрывая рот шалью и ухмыляясь, подходит кухарка отца Григория, Пелагея.
-- Что вам угодно-с? -- спрашивает ее Глеб Глебыч.
-- Кланялись вам, Глеб Глебыч, Лизавета Григорьевна и просили у вас мятных лепешек.
-- С удовольствием-ссс... Для прекрасных особ женского пола на всё готов-с!
Глеб Глебыч достает с полки банку с мятными лепешками и полбанки высыпает в платок Пелагее.
-- Скажите им, -- говорит он, -- что Глеб Глебыч улыбался от чувств, когда лепешки давал. Письмо мое получили?
-- Получили и порвали. Лизавета Григорьевна любовью не занимается.
-- Какая же она гризетка! Скажите ей, что она гризетка!
-- Михайло Измученков! -- вызывает Кузьма Егоров.
В приемную входит "бас" Михайло.
-- Михайлу Федотычу! Наше глубочайшее! Что болит?
-- Горло, Кузьма Егорыч! Пришел к вам, собственно говоря, чтоб вы, с вашего позволения, относительно моего здоровья того... Не так больно, как убыточно... Через болезнь петь не могу, а регент за каждую обедню сорок копеек вычитает. За всенощную вчера четвертак вычел. Нонче у господ панихида была, певчим дадено было три рубля, и на мою долю чрез болезнь ничего не досталось. И, с вашего позволения, относительно глотки могу вам предположить, что очень уж дерет и хрипит. Точно у тебя в горле какой-то кот сидит и лапами того... Кгм... Кгм...
-- От горячих напитков, стало быть?
-- Не могу сказать, отчего собственно болезнь моя произошла, но могу выразиться вам, что, с вашего позволения, горячие напитки на теноров действуют, а на басов нисколько. Бас от напитков, Кузьма Егорыч, гуще делается и представительнее... На бас действует простуда больше.
Из окошечка высовывается голова Глеба Глебыча.
-- Чего старухе-то дать? -- спрашивает Глеб Глебыч. -- Железо, что на окне стояло, вышло. Я распечатаю то, что на полке.
-- Нет, нет! Не приказывал Иван Яковлич! Сердиться будет.
-- Чего же ей дать?
-- Чего-нибудь!
"Дать чего-нибудь" на языке Глеба Глебыча значит: "дать соды".
-- Горячих напитков употреблять не следует.
-- Я и так уже три дня не употребляю... У меня от простуды... Действительно, водка хрипоту придает басу, но от хрипоты октава, Кузьма Егорыч, как вам известно, лучше... Без водки нельзя нашему брату... Что за певчий, ежели он водки не употребляет? Не певчий, а одна только, с вашего позволения, ирония!.. Не будь у меня такой должности, я и в рот бы ее, проклятой, не взял. Водка есть кровь сатаны...
-- Вот что... Я дам вам порошок... Вы разведите его в бутылке и полощите себе горло утром и вечером.
-- Глотать можно?
-- Можно.
-- Очень хорошо... Досадно бывает, ежели глотать нельзя. Полощешь, полощешь, да и выплюнешь -- жалко! И вот о чем я хотел вас, собственно говоря, спросить... А к тому, как я животом слаб, и по этой самой причине, с вашего позволения, каждый месяц кровь себе пущаю и травку пью, то можно ли мне в законный брак вступить?
Кузьма Егоров некоторое время думает и говорит:
-- Нет, не советую!
-- Чувствительно вам благодарен... Славный вы у нас целитель, Кузьма Егорыч! Лучше докторов всяких! Ей-богу! Сколько душ за вас богу молится! И-и-и!.. Страасть!
Кузьма Егоров скромно опускает глазки и храбро прописывает Natri bicarbonici, т. е. соды.

ПРОПАЩЕЕ ДЕЛО

(Водевильное происшествие)

Ужасно плакать хочется! Зареви я, так, кажется, легче бы стало.
Был восхитительный вечер. Я нарядился, причесался, надушился и дон Жуаном покатил к ней. Живет она на даче в Сокольниках. Она молода, прекрасна, получает в приданое 30000, немножко образованна и любит меня, автора, как кошка.
Приехав в Сокольники, я нашел ее сидящей на нашей любимой скамье под высокими, стройными елями. Увидев меня, она быстро поднялась и, сияющая, пошла мне навстречу.
-- Как вы жестоки! -- заговорила она. -- Можно ли так опаздывать? Ведь вы знаете, как я скучаю! Экой вы!
Я поцеловал ее хорошенькую ручку и, трепещущий, пошел вместе с ней к скамье. Я трепетал, ныл и чувствовал, что мое сердце воспалено и близко к разрыву. Пульс был горячечный.
И немудрено! Я приехал решить окончательно свою судьбу. Пан, мол, или пропал... Всё зависело от этого вечера.
Погода была чудесная, но не до погоды мне было. Я не слушал даже певшего над нашими головами соловья, несмотря на то, что соловья обязательно слушать на всяком мало-мальски порядочном rendez-vous {свидании (франц.).}.
-- Чего же вы молчите? -- спросила она, глядя мне в лицо.
-- Так... Чудный вечер такой... Maman ваша здорова?
-- Здорова.
-- Гм... Так... Я, видите ли, Варвара Петровна, хочу с вами поговорить... Для того только я и приехал... Я молчал, молчал, но теперь... слуга покорный! Я не в состоянии молчать.
Варя нагнула голову и дрожащими пальчиками затерзала цветок. Она знала, о чем я хотел говорить. Я помолчал и продолжал:
-- Для чего молчать? Как ни молчи, как ни робей, а рано или поздно придется дать волю... чувству и языку. Вы, может быть, оскорбитесь... может быть, не поймете, но... что ж?
Я умолк. Нужно было составить подходящую фразу.
"Да говори же! -- протестовали ее глазки. -- Мямля! Чего мучаешь?"
-- Вы, конечно, давно уже догадались, -- продолжал я, помолчав, -- зачем я каждый день хожу сюда и своим присутствием мозолю ваши глаза. Как не догадаться? Вы, наверное, давно уже, со свойственною вам проницательностью, угадали во мне то чувство, которое... (Пауза.) Варвара Петровна!
Варя еще ниже нагнулась. Пальчики ее заплясали.
-- Варвара Петровна!
-- Ну?
-- Я... Да что говорить?! Понятно и без того... Люблю, вот и всё... Чего ж тут еще говорить? (Пауза.) Ужасно люблю! Я вас так люблю, как... Одним словом, соберите все на этом свете существующие романы, вычитайте все находящиеся в них объяснения в любви, клятвы, жертвы и... вы получите то, что... теперь в моей груди того... Варвара Петровна! (Пауза.) Варвара Петровна!! Чего же вы-то молчите?!
-- Что вам?
-- Неужели... нет?
Варя подняла головку и улыбнулась.
"Ах, чёрт возьми!" -- подумал я. Она улыбнулась, шевельнула губками и чуть слышно проговорила: "Почему же нет?"
Я схватил отчаянно руку, отчаянно поцеловал, бешено схватил за другую руку... Она молодец! Пока я возился с ее руками, она положила свою головку мне на грудь, причем я в первый только раз уразумел, какою роскошью были ее чудные волосы.
Я поцеловал ее в голову, и в моей груди стало так тепло, как будто бы в ней поставили самовар. Варя подняла лицо, и мне ничего не оставалось, как только поцеловать ее в губки.
И вот, когда Варя была уже окончательно в моих руках, когда решение о выдаче мне тридцати тысяч готово уже было к подписанию, когда, одним словом, хорошенькая жена, хорошие деньги и хорошая карьера были для меня почти обеспечены, чёрту нужно было дернуть меня за язык...
Мне захотелось перед моей суженой порисоваться, блеснуть своими принципами и похвастать. Впрочем, сам не знаю, чего мне захотелось... Вышло страсть как скверно!
-- Варвара Петровна! -- начал я после первого поцелуя. -- Прежде чем взять с вас слово быть моею женою, считаю священнейшим долгом, во избежание могущих произойти недоразумений, сказать вам несколько слов. Я буду короток... Знаете ли вы, Варвара Петровна, кто я и что я? Да, я честен! Я труженик! Я... я горд! Мало того... У меня есть будущее... Но я беден... Я ничего не имею.
-- Я это знаю, -- сказал Варя. -- Не в деньгах счастье.
-- Да... Кто же говорит о деньгах? Я... я горд своею бедностью. Копейки, которые я получаю за свои литературные работы, я не променяю на те тысячи, которые... которыми...
-- Понятно. Ну-с...
-- Я привык к бедности. Мне она ничего. Я в состоянии неделю не обедать... Но вы! Вы! Неужели вы, которая не в состоянии пройти двух шагов, чтобы не нанять извозчика, надевающая каждый день новое платье, бросающая в стороны деньги, не знавшая никогда нужды, вы, для которой не модный цветок есть уже большое несчастье, -- неужели вы согласитесь расстаться для меня с земными благами? Гм...
-- У меня есть деньги. У меня приданое!
-- Пустое! Для того чтобы прожить десяток, другой тысяч, достаточно только несколько лет... А потом? Нужда? Слезы? Верьте, дорогая моя, моему опыту! Знаю-с! знаю, что говорю! Для того чтобы бороться с нуждою, нужно иметь сильную волю, нечеловеческий характер!
"Да и чепуху же я мелю!" -- подумал я и продолжал:
-- Подумайте, Варвара Петровна! Подумайте, на какой шаг вы решаетесь! Шаг бесповоротный! Есть у вас силы -- идите за мной, нет сил бороться -- откажите мне! О! Лучше пусть я буду лишен вас, чем... вы вашего покоя! Те сто рублей, которые дает мне ежемесячно литература, ничто! Их не хватит! Подумайте же, пока не поздно!
Я вскочил.
-- Подумайте! Где бессилие -- там слезы, упреки, ранние седины... Предупреждаю вас, потому что я честный человек. Чувствуете ли вы себя настолько сильной, чтобы разделить со мной жизнь, которая своею внешнею стороною не похожа на вашу, чужда вам? (Пауза.)
-- У меня же есть приданое!
-- Сколько? Двадцать, тридцать тысяч! Ха-ха! Миллион? И потом, кроме этого, позволю ли я себе присваивать то, что... Нет! Никогда! Я горд!
Я прошелся несколько раз около скамьи. Варя задумалась. Я торжествовал. Меня, значит, уважали, коли задумались.
-- Итак, жизнь со мной и лишения или же жизнь без меня и богатство... Выбирайте... Есть силы? У моей Вари есть силы?
И говорил в таком роде очень долго. Я незаметно увлекся. Говорил я и в то же время чувствовал в себе раздвоение. Одна половина меня увлекалась тем, что я говорил, а другая мечтала: "А вот подожди, матушка! Заживем на твои 30000 так, что небу жарко станет! Надолго хватит!"
Варя слушала, слушала... Наконец она поднялась и протянула мне руку.
-- Благодарю вас! -- сказала она и сказала таким голосом, который заставил меня вздрогнуть и взглянуть на ее глаза. На ее глазах и щеках сверкали слезы...
-- Благодарю вас! Вы хорошо сделали, что были со мной откровенны... Я неженка... Я не могу... Не пара вам...
И зарыдала. Я опростоволосился... Всегда теряюсь, когда вижу плачущих женщин, а тут и подавно. Пока я думал, что предпринять, она заглушила рыданья и утерла слезы.
-- Вы правы, -- сказала она. -- Если я пойду за вами, обману вас. Не мне быть вашей женой. Я богачка, неженка, езжу на извозчиках, кушаю бекасов и дорогие пирожки. Я никогда за обедом не ем супа и щей. Меня и мама стыдит постоянно... А не могу я без этого! Я не могу ходить пешком... Я утомляюсь... И потом платья... Всё это вам придется на свой счет шить... Нет! Прощайте!
И, сделав трагический жест рукой, она ни к селу ни к городу произнесла:
-- Я недостойна вас! Прощайте!
Она произнесла, повернулась и пошла восвояси. А я? Я стоял, как дурак, ничего не думал, глядел ей вслед и чувствовал, что земля колеблется подо мной. Когда я пришел в себя и вспомнил, где я и какую грандиозную пакость соорудил мне мой язык, я взвыл. Ее уже и след простыл, когда я захотел крикнуть ей: "Воротитесь!!."
Посрамленный, не солоно хлебавший, отправился я домой. У заставы конки уже не было. Денег на извозчика у меня тоже не было. Пришлось домой отправляться пешком.
Дня через три поехал я в Сокольники. На даче мне сказали, что Варя чем-то больна и собирается с отцом в Петербург, к бабушке. Толку никакого не добился...
Теперь лежу я на кровати, кусаю подушку и бью себя по затылку. За душу скребут кошки... Читатель, как поправить дело? Как воротить свои слова назад? Что ей сказать или написать? Уму непостижимо! Пропало дело -- и как глупо пропало!
"КРИВОЕ ЗЕРКАЛО" Первая страница чернового автографа.

...

***

...

ЛЕТАЮЩИЕ ОСТРОВА

СОЧ. ЖЮЛЯ ВЕРНА
ПЕРЕВОД А. ЧЕХОНТЕ

Глава I. РЕЧЬ

-- ...Я кончил, джентльмены! -- сказал мистер Джон Лунд, молодой член королевского географического общества, и, утомленный, опустился в кресло. Зала заседания огласилась яростнейшими аплодисментами, криками "браво" и дрогнула. Джентльмены начали один за другим подходить к Джону Лунду и пожимать его руку. Семнадцать джентльменов в знак своего изумления сломали семнадцать стульев и свихнули восемь длинных шей, принадлежавших восьми джентльменам, из которых один был капитаном "Катавасии", яхты в 100009 тонн...
-- Джентльмены! -- проговорил тронутый мистер Лунд. -- Считаю священнейшим долгом благодарить вас за то адское терпение, с которым вы прослушали мою речь, продолжавшуюся 40 часов, 32 минуты и 14 секунд! Том Бекас, -- обратился он к своему старому слуге, -- разбудите меня через пять минут. Я буду спать в то время, когда джентльмены будут извинять меня за то, что я осмеливаюсь спать в их присутствии!!
-- Слушаю, сэр! -- сказал старый Том Бекас.
Джон Лунд закинул назад голову и тотчас же заснул.
Джон Лунд был родом шотландец. Он нигде не воспитывался, ничему никогда не учился, но знал всё. Он принадлежал к числу тех счастливых натур, которые до познания всего прекрасного и великого доходят своим умом. Восторг, который произвел он своею речью, был им вполне заслужен. В продолжение 40 часов он предлагал на рассмотрение господам джентльменам великий проект, исполнение которого стяжало впоследствии великую славу для Англии и показало, как далеко может иногда хватать ум человеческий! "Просверление луны колоссальным буравом" -- вот что служило предметом речи мистера Лунда!

Глава II. ТАИНСТВЕННЫЙ НЕЗНАКОМЕЦ

Сэр Лунд не проспал и трех минут. Чья-то тяжелая рука опустилась на его плечо, и он проснулся. Перед ним стоял джентльмен 48 1/2 вершков роста, тонкий" как пика, и худой, как засушенная змея. Он был совершенно лыс. Одетый во всё черное, он имел на носу четыре пары очков, а на груди и на спине по термометру.
-- Идите за мной! -- гробовым голосом произнес лысый джентльмен.
-- Куда?
-- Идите за мной, Джон Лунд!
-- А если я не пойду?
-- Тогда я буду принужден просверлить луну раньше вас!
-- В таком случае, сэр, я к вашим услугам.
-- Ваш слуга последует за нами!
Мистер Лунд, лысый джентльмен и Том Бекас оставили залу заседания и все трое зашагали по освещенным улицам Лондона. Шли они очень долго.
-- Сэр, -- обратился Бекас к мистеру Лунду, -- если наш путь так же длинен, как и этот джентльмен, то на основании законов трения мы лишимся своих подошв!
Джентльмены подумали и, через десять минут нашедши, что слова Бекаса остроумны, громко засмеялись.
-- С кем я имею честь смеяться, сэр? -- спросил Лунд лысого джентльмена.
-- Вы имеете честь идти, смеяться и говорить с членом всех географических, археологических и этнографических обществ, магистром всех существовавших и существующих наук, членом Московского артистического кружка, почетным попечителем школы коровьих акушеров в Саутгамптоне, подписчиком "Иллюстрированного беса", профессором желто-зеленой магии и начальной гастрономии в будущем Новозеландском университете, директором Безымянной обсерватории, Вильямом Болваниусом. Я веду вас, сэр, в...
Джон Лунд и Том Бекас преклонили свои колени перед великим человеком, о котором они так много слышали, и почтительно опустили головы...
-- Я веду вас, сэр, в свою обсерваторию, находящуюся в 20 милях отсюда. Сэр! Мне нужен товарищ в моем предприятии, значение которого вы в состоянии постигнуть только обожми полушариями вашего головного мозга. Мой выбор пал на вас... Вы после сорокачасовой речи навряд ли захотите вступать со мной в какие бы то ни было разговоры, а я, сэр, ничего так не люблю, как свой телескоп и продолжительное молчание. Язык вашего слуги, я надеюсь, свяжется вашим, сэр, приказанием. Да здравствует пауза!!! Я веду вас... Вы ничего не имеете против этого?
-- Ничего, сэр! Мне остается пожалеть только о том, что мы не скороходы и что мы имеем под ступнями подошвы, которые стоят денег и...
-- Я вам куплю новые сапоги.
-- Благодарю вас, сэр.
Кто из читателей воспылает желанием ближе познакомиться с мистером Вильямом Болваниусом, тот пусть прочтет его замечательное сочинение "Существовала ли луна до потопа? Если существовала, то почему же и она не утонула?" При этом сочинении приложена и запрещенная брошюра, написанная им за год перед смертью: "Способ стереть вселенную в порошок и не погибнуть в то же время". В этих сочинениях как нельзя лучше характеризуется личность этого замечательнейшего из людей.
Между прочим там описывается, как он прожил два года в австралийских камышах, где питался раками, тиной и яйцами крокодилов и в эти два года не видел ни разу огня. Будучи в камышах, он изобрел микроскоп, совершенно сходный с нашим обыкновенным микроскопом, и нашел спинной хребет у рыб вида "Riba". Воротившись из своего долгого путешествия, он поселился в нескольких милях от Лондона и всецело посвятил себя астрономии. Будучи порядочным женоненавистником (он был три раза женат, а потому и имел три пары прекраснейших, ветвистых рогов) и не желая до поры до времени быть открытым, он жил аскетом. Обладая тонким, дипломатическим умом, он ухитрился сделать так, что обсерватория и труды его по астрономии были известны только одному ему. К сожалению и несчастью всех благомыслящих англичан, этот великий человек не дожил до нашего времени. В прошлом году он тихо скончался: купаясь в Ниле, он был проглочен тремя крокодилами.

Глава III. ТАИНСТВЕННЫЕ ПЯТНА

Обсерватория, в которую ввел он Лунда и старого Тома Бекаса (следует длиннейшее и скучнейшее описание обсерватории, которое переводчик в видах экономии места и времени нашел нужным не переводить)... стоял телескоп, усовершенствованный Болваниусом. Мистер Лунд подошел к телескопу и начал смотреть на луну.
-- Что вы там видите, сэр?
-- Луну, сэр.
-- А возле луны что вы видите, мистер Лунд?
-- Я имею честь видеть одну только луну.
-- А не видите ли вы бледных пятен, движущихся возле луны?
-- Чёрт возьми, сэр! Называйте меня ослом, если я не вижу этих пятен! Что это за пятна?
-- Это пятна, которые видны в один только мой телескоп. Довольно! Оставьте телескоп! Мистер Лунд и Том Бекас! Я должен, я хочу узнать, что это за пятна! Я буду скоро там! Я иду к этим пятнам! Вы следуете за мной!
-- Ура! Да здравствуют пятна! -- крикнули Джон Лунд и Том Бекас.

Глава IV. СКАНДАЛ НА НЕБЕ

Через полчаса мистеры Вильям Болваниус, Джон Лунд и шотландец Том Бекас летели уже к таинственным пятнам на восемнадцати аэростатах. Они сидели в герметически закупоренном кубе, в котором находился сгущенный воздух и препараты для изготовления кислорода {Химиками выдуманный дух. Говорят, что без него жить невозможно. Пустяки. Без денег только жить невозможно. -- Примеч. переводчика.}. Начало этого грандиозного, доселе небывалого полета было совершено в ночь под 13-е марта 1870 года. Дул юго-западный ветер. Магнитная стрелка показывала NWW (следует скучнейшее описание куба и 18 аэростатов)... В кубе царило глубокое молчание. Джентльмены кутались в плащи и курили сигары. Том Бекас, растянувшись на полу, спал, как у себя дома. Термометр {Такой инструмент есть. -- Примеч. переводчика.} показывал ниже 0. В продолжение первых 20 часов не было сказано ни одного слова и особенного ничего не произошло. Шары проникли в область облаков. Несколько молний погнались за шарами, но их не догнали, потому что они принадлежали англичанину. На третий день Джон Лунд заболел дифтеритом, а Тома Бекаса обуял сплин. Куб, столкнувшись с аэролитом, получил страшный толчок. Термометр показывал -- 76.
-- Как ваше здоровье, сэр? -- прервал наконец молчание Болваниус, обратясь на пятый день к сэру Лунду.
-- Благодарю вас, сэр! -- отвечал тронутый Лунд. -- Ваше внимание трогает меня. Я ужасно страдаю! А где мой верный Том?
-- Он сидит теперь в углу, жует табак и старается походить на человека, женившегося сразу на десятерых.
-- Ха, ха, ха, сэр Болваниус!
-- Благодарю вас, сэр!
Не успел мистер Болваниус пожать руку молодому Лунду, как произошло нечто ужасное. Раздался страшный треск... Что-то треснуло, раздалась тысяча пушечных выстрелов, пронесся гул, неистовый свист. Медный куб, попав в среду разреженную, не вынес внутреннего давления, треснул, и клочья его понеслись в бесконечное пространство.
Это была ужасная, единственная в истории вселенной минута!!
Мистер Болваниус ухватился за ноги Тома Бекаса, этот последний ухватился за ноги Джона Лунда, и все трое с быстротою молнии понеслись в неведомую бездну. Шары отделились от них и, освобожденные от тяжести, закружились и с треском полопались.
-- Где мы, сэр?
-- В эфире.
-- Гм... Если в эфире, то чем же мы дышать будем?
-- А где сила вашей воли, сэр Лунд?
-- Мистеры! -- крикнул Бекас. -- Честь имею объявить вам, что мы почему-то летим не вниз, а вверх!
-- Гм... Сто чертей! Значит, мы уже не находимся в области притяжения земли... Нас тянет к себе наша цель! Ураа! Сэр Лунд, как ваше здоровье?
-- Благодарю вас, сэр! Я вижу наверху землю, сэр!
-- Это не земля, а одно из наших пятен! Мы сейчас разобьемся о него!
Тррррах!!!!

Глава V. ОСТРОВ КНЯЗЯ МЕЩЕРСКОГО

Первый пришел в чувство Том Бекас. Он протер глаза и начал обозревать местность, на которой лежали он, Болваниус и Лунд. Он снял чулок и принялся тереть им джентльменов. Джентльмены не замедлили очнуться.
-- Где мы? -- спросил Лунд.
-- Вы на острове, принадлежащем к группе летающих! Ураа!
-- Ураа! Посмотрите, сэр, вверх! Мы затмили Колумба!
Над островом летало еще несколько островов (следует описание картины, понятной одним только англичанам)... Пошли осматривать остров. Он был шириной... длиной... (цифры и цифры... Бог с ними!) Тому Бекасу удалось найти дерево, соком своим напоминающее русскую водку. Странно, что деревья были ниже травы (?). Остров был необитаем. Ни одно живое существо не касалось доселе его почвы...
-- Сэр, посмотрите, что это такое? -- обратился мистер Лунд к сэру Болваниусу, поднимая какой-то сверток.
-- Странно... Удивительно... Поразительно... -- забормотал Болваниус.
Сверток оказался сочинениями какого-то князя Мещерского, писанными на одном из варварских языков, кажется, русском.
Как попали сюда эти сочинения?
-- Пррроклятие! -- закричал мистер Болваниус. -- Здесь были раньше нас?!!? Кто мог быть здесь?!... Скажите -- кто, кто? Прроклятие! Оооо! Размозжите, громы небесные, мои великие мозги! Дайте мне сюда его! Дайте мне его! Я проглочу его, с его сочинениями!
И мистер Болваниус, подняв вверх руки, страшно захохотал. В глазах его блеснул подозрительный огонек. Он сошел с ума.

Глава VI. ВОЗВРАЩЕНИЕ

-- Урааа!! -- кричали жители Гавра, наполняя собою все гаврские набережные. Воздух оглашался радостными криками, звоном и музыкой. Черная масса, грозившая всем смертью, опускалась не на город, а в залив... Корабли поспешили убраться в открытое море. Черная масса, столько дней закрывавшая собою солнце, при торжественных кликах народа и при громе музыки важно (pesamment) шлепнулась в залив и обрызгала всю набережную. Упав на залив, она утонула. Через минуту залив был уже открытым. Волны бороздили его по всем направлениям... На средине залива барахтались три человека. То были безумный Болваниус, Джон Лунд и Том Бекас. Их поспешили принять на лодки.
-- Мы пятьдесят семь дней не ели! -- пробормотал худой, как голодный художник, мистер Лунд и рассказал, в чем дело.
Остров князя Мещерского уже более не существует. Он, приняв на себя трех отважных людей, стал тяжелей и, вышедши из нейтральной полосы, был притянут землей и утонул в Гаврском заливе...

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Джон Лунд занят теперь вопросом о просверлении луны. Близко уже то время, когда луна украсится дырой. Дыра будет принадлежать англичанам. Том Бекас живет теперь в Ирландии и занимается сельским хозяйством. Он разводит кур и сечет свою единственную дочь, которую воспитывает по-спартански. Ему не чужды и вопросы науки: он страшно сердится на себя за то, что забыл взять с Летающего острова семян от дерева, соком напоминающего русскую водку.

***

Источники :

https://traumlibrary.ru/page/chekhov-pss30-01.html

https://fb2.top/rasskazy-povesti-yumoreski-1880-1882-112091/read

http://az.lib.ru/c/chehow_a_p/text_0010.shtml

https://libcat.ru/knigi/proza/russkaya-klassicheskaya-proza/248926-anton-chehov-tom-1-rasskazy-povesti-yumoreski-1880-1882.html

https://ru.wikisource.org/wiki/Рассказы,_повести,_юморески_1880-1882_гг_(Чехов)

***

...

Чехов, Антон Павлович — Википедия

***

---

***

Курс русской истории

***

002 ВРЕМЕНА ГОДА

003 Шахматы

004 ФОТОГРАФИИ МОИХ ДРУЗЕЙ

005 ПРИРОДА

006 ЖИВОПИСЬ

007 ТЕКСТЫ. КНИГИ

008 Фото из ИНТЕРНЕТА

009 На Я.Ру с... 10 августа 2009 года

Страницы на Яндекс Фотках от Сергея 001

***

Антон Павлович Чехов. Рассказы. 004

В ВАГОНЕ
Разговорная перестрелка
- Сосед, сигарочку не угодно ли?
- Merci... Великолепная сигара! Почем такие за десяток?
- Право, не знаю, но думаю, что из дорогих... га-ванна ведь! После
бутылочки Эль-де-Пердри, которую я только что выпил на вокзале, и после анчоусов недурно выкурить такую

- Какая у вас массивная брелока!
... Читать дальше »

***

...

---

***

---

===

Через миллиард лет. Роберт Силверберг.

...Мы работаем день и ночь и очень торопимся. Поэтому я молчал все это время, Лори, просто не успевал делать записи. Теперь постараюсь ввести тебя в курс дела. Приготовься к длинному
и скучному монологу.
Самое главное - теперь мы со всеми ключицами, коленными чашечками, душами, потрохами и прочими пустяками полностью посвятили себя осуществлению моего бредового проекта...
... Читать дальше »

***