Главная » 2021»Январь»30 » Антон Павлович Чехов. Пари. Письмо к ученому соседу. От нечего делать
02:08
Антон Павлович Чехов. Пари. Письмо к ученому соседу. От нечего делать
***
***
Антон Павлович Чехов. Пари
--------------------------------------------------------------- Spellcheck: Панин Владимир ---------------------------------------------------------------
I
Была темная, осенняя ночь. Старый банкир ходил у себя в кабинете из
угла в угол и вспоминал, как пятнадцать лет тому назад, осенью, он давал
вечер. На этом вечере было много умных людей и велись интересные разговоры.
Между прочим, говорили о смертной казни. Гости, среди которых было немало
ученых и журналистов, в большинстве относились к смертной казни
отрицательно. Они находили этот способ наказания устаревшим, непригодным для
христианских государств и безнравственным. По мнению некоторых из них,
смертную казнь повсеместно следовало бы заменить пожизненным заключением.
- Я с вами не согласен,- сказал хозяин-банкир. - Я не пробовал ни
смертной казни, ни пожизненного заключения, но если можно судить a priori,
то, по-моему, смертная казнь нравственнее и гуманнее заключения. Казнь
убивает сразу, а пожизненное заключение медленно. Какой же палач человечнее?
Тот ли, который убивает вас в несколько минут, или тот, который вытягивает
из вас жизнь в продолжение многих лет?
- То и другое одинаково безнравственно,- заметил кто-то из гостей,-
потому что имеет одну и ту же цель - отнятие жизни. Государство - не бог.
Оно не имеет права отнимать то, чего не может вернуть, если захочет.
Среди гостей находился один юрист, молодой человек лет двадцати пяти.
Когда спросили его мнения, он сказал:
- И смертная казнь и пожизненное заключение одинаково безнравственны,
но если бы мне предложили выбирать между казнью и пожизненным заключением,
то, конечно, я выбрал бы второе. Жить как-нибудь лучше, чем никак.
Поднялся оживленный спор. Банкир, бывший тогда помоложе и нервнее,
вдруг вышел из себя, ударил кулаком по столу и крикнул, обращаясь к молодому
юристу:
- Неправда! Держу пари на два миллиона, что вы не высидите в каземате и
пяти лет.
- Если это серьезно,- ответил ему юрист,- то держу пари, что высижу не
пять, а пятнадцать.
- Пятнадцать? Идет! - крикнул банкир.- Господа, я ставлю два миллиона!
- Согласен! Вы ставите миллионы, а я свою свободу! - сказал юрист.
И это дикое, бессмысленное пари состоялось! Банкир, не знавший тогда
счета своим миллионам, избалованный и легкомысленный, был в восторге от
пари. За ужином он шутил над юристом и говорил:
- Образумьтесь, молодой человек, пока еще не поздно. Для меня два
миллиона составляют пустяки, а вы рискуете потерять три-четыре лучших года
вашей жизни. Говорю - три-четыре, потому что вы не высидите дольше. Не
забывайте также, несчастный, что добровольное заточение гораздо тяжелее
обязательного. Мысль, что каждую минуту вы имеете право выйти на свободу,
отравит вам в каземате все ваше существование. Мне жаль вас!
И теперь банкир, шагая из угла в угол, вспоминал все это и спрашивал
себя:
- К чему это пари? Какая польза от того, что юрист потерял пятнадцать
лет жизни, а я брошу два миллиона? Может ли это доказать людям, что смертная
казнь хуже или лучше пожизненного заключения? Нет и нет. Вздор и
бессмыслица. С моей стороны то была прихоть сытого человека, а со стороны
юриста - простая алчность к деньгам...
Далее вспоминал он о том, что произошло после описанного вечера. Решено
было, что юрист будет отбывать свое заключение под строжайшим надзором в
одном из флигелей, построенных в саду банкира. Условились, что в продолжение
пятнадцати лет он будет лишен права переступать порог флигеля, видеть живых
людей, слышать человеческие голоса и получать письма и газеты. Ему
разрешалось иметь музыкальный инструмент, читать книги, писать письма, пить
вино и курить табак. С внешним миром, по условию, он мог сноситься не иначе,
как молча, через маленькое окно, нарочно устроенное для этого. Все, что
нужно, книги, ноты, вино и прочее, он мог получать по записке в каком угодно
количестве, но только через окно. Договор предусматривал все подробности и
мелочи, делавшие заключение строго одиночным, и обязывал юриста высидеть
ровно пятнадцать лет, с 12-ти часов 14 ноября 1870г. и кончая 12-ю часами 14
ноября 1885г. Малейшая попытка со стороны юриста нарушить условия, хотя бы
за две минуты до срока, освобождала банкира от обязанности платить ему два
миллиона.
В первый год заключения юрист, насколько можно было судить по его
коротким запискам, сильно страдал от одиночества и скуки. Из его флигеля
постоянно днем и ночью слышались звуки рояля! Он отказался от вина и табаку.
Вино, писал он, возбуждает желания, а желания - первые враги узника; к тому
же нет ничего скучнее, как пить хорошее вино и никого не видеть. А табак
портит в его комнате воздух. В первый год юристу посылались книги
преимущественно легкого содержания: романы с сложной любовной интригой,
уголовные и фантастические рассказы, комедии и т.п.
Во второй год музыка уже смолкла во флигеле, и юрист требовал в своих
записках только классиков. В пятый год снова послышалась музыка, и узник
попросил вина. Те, которые наблюдали за ним в окошко, говорили, что весь
этот год он только ел, пил и лежал на постели, часто зевал, сердито
разговаривал сам с собою. Книг он не читал. Иногда по ночам он садился
писать, писал долго и под утро разрывал на клочки все написанное. Слышали не
раз, как он плакал.
Во второй половине шестого года узник усердно занялся изучением языков,
философией и историей. Он жадно принялся за эти науки, так что банкир едва
успевал выписывать для него книги. В продолжение четырех лет по его
требованию было выписано около шестисот томов. В период этого увлечения
банкир, между прочим, получил от своего узника такое письмо: "Дорогой мой
тюремщик! Пишу вам эти строки на шести языках. Покажите их сведущим людям.
Пусть прочтут. Если они не найдут ни одной ошибки, то, умоляю вас, прикажите
выстрелить в саду из ружья. Выстрел этот скажет мне, что мои усилия не
пропали даром. Гении всех веков и стран говорят на различных языках, но
горит во всех их одно и то же пламя. О, если бы вы знали, какое неземное
счастье испытывает теперь моя душа оттого, что я умею понимать их!" Желание
узника было исполнено. Банкир приказал выстрелить в саду два раза.
Затем после десятого года юрист неподвижно сидел за столом и читал одно
только евангелие. Банкиру казалось странным, что человек, одолевший в четыре
года шестьсот мудреных томов, потратил около года на чтение одной
удобопонятной и не толстой книги. На смену евангелию пришли история религий
и богословие.
В последние два года заточения узник читал чрезвычайно много, без
всякого разбора. То он занимался естественными науками, то требовал Байрона
или Шекспира. Бывали он него такие записки, где он просил прислать ему в
одно и то же время и химию, и медицинский учебник, и роман, и какой-нибудь
философский или богословский трактат. Его чтение было похоже на то, как
будто он плавал в море среди обломков корабля и, желая спасти себе жизнь,
жадно хватался то за один обломок, то за другой!
II Старик банкир вспоминал все это и думал:
"Завтра в двенадцать часов он получает свободу. По условию, я должен
буду уплатить ему два миллиона. Если я уплачу, то все погибло: я
окончательно разорен..."
Пятнадцать лет тому назад он не знал счета своим миллионам, теперь же
он боялся спросить себя, чего у него больше - денег или долгов? Азартная
биржевая игра, рискованные спекуляции и горячность, от которой он не мог
отрешиться даже в старости, мало-помалу привели в упадок его дела, и
бесстрашный, самонадеянный, гордый богач превратился в банкира средней руки,
трепещущего при всяком повышении и понижении бумаг.
- Проклятое пари!- бормотал старик, в отчаянии хватая себя за голову.-
Зачем этот человек не умер? Ему еще сорок лет. Он возьмет с меня последнее,
женится, будет наслаждаться жизнью, играть на бирже, а я, как нищий, буду
глядеть с завистью и каждый день слышать от него одну и ту же фразу: "Я
обязан вам счастьем моей жизни, позвольте мне помочь вам!" Нет, это слишком!
Единственное спасение от банкротства и позора - смерть этого человека!
Пробило три часа. Банкир прислушался: в доме все спали, и только слышно
было, как за окнами шумели озябшие деревья. Стараясь не издавать ни звука,
он достал из несгораемого шкафа ключ от двери, которая не отворялась в
продолжение пятнадцати лет, надел пальто и вышел из дому.
В саду было темно и холодно. Шел дождь. Резкий сырой ветер с воем
носился по всему саду и не давал покоя деревьям. Банкир напрягал зрение, но
не видел ни земли, ни белых статуй, ни флигеля, ни деревьев. Подойдя к тому
месту, где находился флигель, он два раза окликнул сторожа. Ответа не
последовало. Очевидно, сторож укрылся от непогоды и теперь спал где-нибудь
на кухне или в оранжерее.
"Если у меня хватит духа исполнить свое намерение, - подумал старик,-
то подозрение прежде всего падет на сторожа".
Он нащупал в потемках ступени и дверь и вошел в переднюю флигеля, затем
ощупью пробрался в небольшой коридор и зажег спичку. Тут не было ни души.
Стояла чья-то кровать без постели, да темнела в углу чугунная печка. Печати
на двери, ведущей в комнату узника, были целы.
Когда потухла спичка, старик, дрожа от волнения, заглянул в маленькое
окно.
В комнате узника тускло горела свеча. Сам он сидел у стола. Видны были
только его спина, волосы на голове да руки. На столе, на двух креслах и на
ковре, возле стола, лежали раскрытые книги.
Прошло пять минут, и узник ни разу не шевельнулся. Пятнадцатилетнее
заключение научило его сидеть неподвижно. Банкир постучал пальцем в окно, и
узник не ответил на этот стук ни одним движением. Тогда банкир осторожно
сорвал с двери печати и вложил ключ в замочную скважину. Заржавленный замок
издал хриплый звук, и дверь скрипнула. Банкир ожидал, что тотчас же
послышится крик удивления и шаги, но прошло минуты три, и за дверью было
тихо по-прежнему. Он решился войти в комнату.
За столом неподвижно сидел человек, не похожий на обыкновенных людей.
Это был скелет, обтянутый кожею, с длинными жесткими кудрями и с косматой
бородой. Цвет лица у него был желтый, с землистым оттенком, щеки впалые,
спина длинная и узкая, а рука, которою он поддерживал свою волосатую голову,
была так тонка и худа, что на нее было жутко смотреть. В волосах его уже
серебрилась седина, и, глядя на старчески изможденное лицо, никто не поверил
бы, что ему только сорок лет. Он спал... Перед его склоненною головой на
столе лежал лист бумаги, на котором было что-то написано мелким почерком.
"Жалкий человек!- подумал банкир.- Спит и, вероятно, видит во сне
миллионы! А стоит мне только взять этого полумертвеца, бросить его на
постель, слегка придушить подушкой, и самая добросовестная экспертиза не
найдет знаков насильственной смерти. Однако прочтем сначала, что он тут
написал..."
Банкир взял со стола лист и прочел следующее:
"Завтра в двенадцать часов дня я получаю свободу и право общения с
людьми. Но, прежде чем оставить эту комнату и увидеть солнце, я считаю
нужным сказать вам несколько слов. По чистой совести и перед богом, который
видит меня, заявляю вам, что я презираю и свободу, и жизнь, и здоровье, и
все то, что в ваших книгах называется благами мира.
Пятнадцать лет я внимательно изучал земную жизнь. Правда, я не видел
земли и людей, но в ваших книгах я пил ароматное вино, пел песни, гонялся в
лесах за оленями и дикими кабанами, любил женщин... Красавицы, воздушные,
как облако, созданные волшебством ваших гениальных поэтов, посещали меня
ночью и шептали мне чудные сказки, от которых пьянела моя голова. В ваших
книгах я взбирался на вершины Эльбруса и Монблана и видел оттуда, как по
утрам восходило солнце и как по вечерам заливало оно небо, океан и горные
вершины багряным золотом; я видел оттуда, как надо мной, рассекая тучи,
сверкали молнии; я видел зеленые леса, поля, реки, озера, города, слышал
пение сирен и игру пастушеских свирелей, осязал крылья прекрасных дьяволов,
прилетавших ко мне беседовать о боге... В ваших книгах я бросался в
бездонные пропасти, творил чудеса, убивал, сжигал города, проповедовал новые
религии, завоевывал целые царства...
Ваши книги дали мне мудрость. Все то, что веками создавала неутомимая
человеческая мысль, сдавлено в моем черепе в небольшой ком. Я знаю, что я
умнее всех вас.
И я презираю ваши книги, презираю все блага мира и мудрость. Все
ничтожно, бренно, призрачно и обманчиво, как мираж. Пусть вы горды, мудры и
прекрасны, но смерть сотрет вас с лица земли наравне с подпольными мышами, а
потомство ваше, история, бессмертие ваших гениев замерзнут или сгорят вместе
с земным шаром.
Вы обезумели и идете не по той дороге. Ложь принимаете вы за правду и
безобразие за красоту. Вы удивились бы, если бы вследствие каких-нибудь
обстоятельств на яблонях и апельсинных деревьях вместо плодов вдруг выросли
лягушки и ящерицы или розы стали издавать запах вспотевшей лошади; так я
удивляюсь вам, променявшим небо на землю. Я не хочу понимать вас.
Чтоб показать вам на деле презрение к тому, чем живете вы, я
отказываюсь от двух миллионов, о которых я когда-то мечтал, как о рае, и
которые теперь презираю. Чтобы лишить себя права на них, я выйду отсюда за
пять часов до условленного срока и таким образом нарушу договор..."
Прочитав это, банкир положил лист на стол, поцеловал странного человека
в голову, заплакал и вышел из флигеля. Никогда в другое время, даже после
сильных проигрышей на бирже, он не чувствовал такого презрения к самому
себе, как теперь. Придя домой, он лег в постель, но волнение и слезы долго
не давали ему уснуть...
На другой день утром прибежали бледные сторожа и сообщили ему, что они
видели, как человек, живущий во флигеле, пролез через окно в сад, пошел к
воротам, затем куда-то скрылся. Вместе со слугами банкир тотчас же отправился
во флигель и удостоверил бегство своего узника. Чтобы не возбуждать лишних
толков, он взял со стола лист с отречением и, вернувшись к себе, запер его в
несгораемый шкаф.
1888г.
***
Антон Павлович Чехов. Письмо к ученому соседу---------------------------------------------------------------
OCR by Sergius Olor---------------------------------------------------------------
Село Блины-Съедены Дорогой Соседушка.
Максим... (забыл как по батюшке, извените великодушно!) Извените и
простите меня старого старикашку и нелепую душу человеческую за то, что
осмеливаюсь Вас беспокоить своим жалким письменным лепетом. Вот уж целый год
прошел как Вы изволили поселиться в нашей части света по соседству со мной
мелким человечиком, а я все еще не знаю Вас, а Вы меня стрекозу жалкую не
знаете. Позвольте ж драгоценный соседушка хотя посредством сих старческих
гиероглифоф познакомиться с Вами, пожать мысленно Вашу ученую руку и
поздравить Вас с приездом из Санкт-Петербурга в наш недостойный материк,
населенный мужиками и крестьянским народом т. е. плебейским элементом. Давно
искал я случая познакомиться с Вами, жаждал, потому что наука в некотором
роде мать наша родная, все одно как и цивилизацыя и потому что сердечно
уважаю тех людей, знаменитое имя и звание которых увенчанное ореолом
популярной славы, лаврами, кимвалами, орденами, лентами и аттестатами гремит
как гром и молния по всем частям вселенного мира сего видимого и невидимого
т. е. подлунного. Я пламенно люблю астрономов, поэтов, метафизиков,
приват-доцентов, химиков и других жрецов науки, к которым Вы себя
причисляете чрез свои умные факты и отрасли наук, т. е. продукты и плоды.
Говорят, что вы много книг напечатали во время умственного сидения с
трубами, градусниками и кучей заграничных книг с заманчивыми рисунками.
Недавно заезжал в мои жалкие владения, в мои руины и развалины сосед мой
Герасимов и со свойственным ему фанатизмом бранил и порицал Ваши мысли и
идеи касательно человеческого происхождения и других явлений мира видимого и
восставал и горячился против Вашей умственной сферы и мыслительного
горизонта покрытого светилами и аэроглитами. Я не согласен с Герасимовым
касательно Ваших умственных идей, потому что живу и питаюсь одной только
наукой, которую провидение дало роду человеческому для вырытия из недр мира
видимого и невидимого драгоценных металов, металоидов и бриллиантов, но
все-таки простите меня, батюшка, насекомого еле видимого, если я осмелюсь
опровергнуть по-стариковски некоторые Ваши идеи касательно естества природы.
Герасимов сообщил мне, что будто Вы сочинили сочинение в котором изволили
изложить не весьма существенные идеи на щот людей и их первородного
состояния и допотопного бытия. Вы изволили сочинить что человек произошел от
обезьянских племен мартышек орангуташек и т. п. Простите меня старичка, но я
с Вами касательно этого важного пункта не согласен и могу Вам запятую
поставить. Ибо, если бы человек, властитель мира, умнейшее из дыхательных
существ, происходил от глупой и невежественной обезьяны то у него был бы
хвост и дикий голос. Если бы мы происходили от обезьян, то нас теперь водили
бы по городам Цыганы на показ и мы платили бы деньги за показ друг друга,
танцуя по приказу Цыгана или сидя за решеткой в зверинце. Разве мы покрыты
кругом шерстью? Разве мы не носим одеяний, коих лишены обезьяны? Разве мы
любили бы и не презирали бы женщину, если бы от нее хоть немножко пахло бы
обезьяной, которую мы каждый вторник видим у Предводителя Дворянства? Если
бы наши прародители происходили от обезьян, то их не похоронили бы на
христианском кладбище; мой прапрадед например Амвросий, живший во время оно
в царстве Польском был погребен не как обезьяна, а рядом с абатом
католическим Иоакимом Шостаком, записки коего об умеренном климате и
неумеренном употреблении горячих напитков хранятся еще доселе у брата моего
Ивана (Маиора). Абат значит католический поп. Извените меня неука за то, что
мешаюсь в Ваши ученые дела и толкую по-своему по старчески и навязываю вам
свои дикообразные и какие-то аляповатые идеи, которые у ученых и
цивилизованных людей скорей помещаются в животе чем в голове. Не могу
умолчать и не терплю когда ученые неправильно мыслят в уме своем и не могу
не возразить Вам. Герасимов сообщил мне, что вы неправильно мыслите об луне
т. е. об месяце, который заменяет нам солнце в часы мрака и темноты, когда
люди спят, а Вы проводите электричество с места на место и фантазируете. Не
смейтесь над стариком за то что так глупо пишу. Вы пишите, что на луне т. е.
на месяце живут и обитают люди и племена. Этого не может быть никогда,
потому что если бы люди жили на луне то заслоняли бы для нас магический и
волшебный свет ее своими домами и тучными пастбищами. Без дождика люди не
могут жить, а дождь идет вниз на землю, а не вверх на луну. Люди живя на
луне падали бы вниз на землю, а этого не бывает. Нечистоты и помои сыпались
бы на наш материк с населенной луны. Могут ли люди жить на луне, если она
существует только ночью,. а днем исчезает? И правительства не могут
дозволить жить на луне, потому что на ней по причине далекого расстояния и
недосягаемости ее можно укрываться от повинностей очень легко. Вы немножко
ошиблись. Вы сочинили и напечатали в своем умном соченении, как сказал мне
Герасимов, что будто бы на самом величайшем светиле, на солнце, есть черные
пятнушки. Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда. Как
Вы могли видеть на солнце пятны, если на солнце нельзя глядеть простыми
человеческими глазами, и для чего на нем пятны, если и без них можно
обойтиться? Из какого мокрого тела сделаны эти самые пятны, если они не
сгорают? Может быть, по-вашему и рыбы живут на солнце? Извените меня дурмана
ядовитого, что так глупо съострил! Ужасно я предан науке! Рубль сей парус
девятнадцатого столетия для меня не имеет никакой цены, наука его затемнила
у моих глаз своими дальнейшими крылами. Всякое открытие терзает меня как
гвоздик в спине. Хотя я невежда и старосветский помещик, а все же таки
негодник старый занимаюсь наукой и открытиями, которые собственными руками
произвожу и наполняю свою нелепую головешку, свой дикий череп мыслями и
комплектом величайших знаний. Матушка природа есть книга, которую надо
читать и видеть. Я много произвел открытий своим собственным умом, таких
открытий, каких еще ни один реформатор не изобретал. Скажу без хвастовства,
что я не из последних касательно образованности, добытой мозолями, а не
богатством родителей т. е. отца и матери или опекунов, которые часто губят
детей своих посредством богатства, роскоши и шестиэтажных жилищ с
невольниками и электрическими позвонками. Вот что мой грошовый ум открыл. Я
открыл, что наша великая огненная лучистая хламида солнце раз в год рано
утром занимательно и живописно играет разноцветными цветами и производит
своим чудным мерцанием игривое впечатление. Другое открытие. Отчего зимою
день короткий, а ночь длинная, а летом наоборот? День зимою оттого короткий,
что подобно всем прочим предметам видимым и невидимым от холода сжимается и
оттого, что солнце рано заходит, а ночь от возжения светильников и фонарей
расширяется, ибо согревается. Потом я открыл еще, что собаки весной траву
кушают подобно овцам и что кофей для полнокровных людей вреден, потому что
производит в голове головокружение, а в глазах мутный вид и тому подобное
прочее. Много я сделал открытий и кроме этого хотя и не имею аттестатов и
свидетельств. Приежжайте ко мне дорогой соседушко, ей-богу. Откроем
что-нибудь вместе, литературой займемся и Вы меня поганенького вычислениям
различным поучите.
Я недавно читал у одного французского ученого, что львиная морда совсем
не похожа на человеческий лик, как думают ученыи. И насщот этого мы
поговорим. Приежжайте, сделайте милость. Приежжайте хоть завтра например. Мы
теперь постное едим, но для Вас будим готовить скоромное. Дочь моя
Наташенька просила Вас, чтоб Вы с собой какие нибудь умные книги привезли.
Она у меня эманципе все у ней дураки только она одна умная. Молодеж теперь я
Вам скажу, дает себя знать. Дай им бог! Через неделю ко мне прибудет брат
мой Иван (Маиор), человек хороший но между нами сказать, Бурбон и наук не
любит. Это письмо должен Вам доставить мой ключник Трофим ровно в 8 часов
вечера. Если же привезет его пожже, то побейте его по щекам, по
профессорски, нечего с этим племенем церемонится. Если доставит пожже то
значит в кабак анафема заходил. Обычай ездить к соседям не нами выдуман не
нами и окончится, а потому непременно приежжайте с машинками и книгами. Я бы
сам к Вам поехал, да конфузлив очень и смелости не хватает. Извените меня
негодника за беспокойство,
Остаюсь уважающий Вас Войска Донского отставной урядник из дворян, ваш
сосед
Василий Семи-Булатов
***
***
***
А.П.Чехов. От нечего делать
Дачный роман
Николай Андреевич Капитонов, нотариус, пообедал, выкурил сигару и
отправился к себе в спальную отдыхать. Он лег, укрылся от комаров кисеей и
закрыл глаза, но уснуть не сумел. Лук, съеденный им вместе с окрошкой,
поднял в нем такую изжогу, что о сне и думать нельзя было.
- Нет, не уснуть мне сегодня,- решил он, раз пять перевернувшись с боку
на бок.- Стану газеты читать.
Николай Андреич встал с постели, набросил на себя халат и в одних
чулках, без туфель, пошел к себе в кабинет за газетами. Он и не
предчувствовал, что в кабинете ожидало его зрелище, которое было гораздо
интереснее изжоги и газет!
Когда он переступил порог кабинета, перед его глазами открылась
картина: на бархатной кушетке, спустив ноги на скамеечку, полулежала его
жена, Анна Семеновна, дама тридцати трех лет; поза ее, небрежная и томная,
походила на ту позу, в какой обыкновенно рисуется Клеопатра египетская,
отравляющая себя змеями . У ее изголовья на одном колене стоял репетитор
Капитоновых, студент-техник 1-го курса, Ваня Щупальцев, розовый, безусый
мальчик лет девятнадцати - двадцати. Смысл этой "живой" картины нетрудно
было понять: перед самым входом нотариуса уста барыни и юноши слились в
продолжительный, томительно-жгучий поцелуй.
Николай Андреевич остановился как вкопанный, притаил дыхание и стал
ждать, что дальше будет, но не вытерпел и кашлянул. Техник оглянулся на
кашель и, увидев нотариуса, отупел на мгновение, потом же вспыхнул, вскочил
и выбежал из кабинета. Анна Семеновна смутилась.
- Пре-екрасно! Мило!- начал муж, кланяясь и расставляя руки.-
Поздравляю! Мило и великодушно!
- С вашей стороны тоже мило... подслушивать! - пробормотала Анна
Семеновна, стараясь оправиться.
- Merci! Чудно!- продолжал нотариус, широко ухмыляясь.- Так все это,
мамочка, хорошо, что я готов сто рублей дать, чтобы еще раз поглядеть.
- Вовсе ничего не было... Это вам так показалось... Глупо даже...
- Ну да, а целовался кто?
- Целовались - да, а больше... не понимаю даже, откуда ты выдумал.
Николай Андреич насмешливо поглядел на смущенное лицо жены и покачал
головой.
- Свеженьких огурчиков на старости лет захотелось! - заговорил он
певучим голосом.- Надоела белужина, так вот к сардинкам потянуло. Ах ты,
бесстыдница! Впрочем, что ж? Бальзаковский возраст! Ничего не поделаешь с
этим возрастом! Понимаю! Понимаю и сочувствую!
Николай Андреевич сел у окна и забарабанил пальцами по подоконнику.
- И впредь продолжайте...- зевнул он.
- Глупо!- сказала Анна Семеновна.
- Черт знает, какая жара! Велела бы ты лимонаду купить, что ли. Так-то,
сударыня. Понимаю и сочувствую. Все эти поцелуи, ахи да вздохи - фуй,
изжога!- все это хорошо и великолепно, только не следовало бы, матушка,
мальчика смущать. Да-с. Мальчик добрый, хороший... светлая голова и достоин
лучшей участи. Пощадить бы его следовало.
- Вы ничего не понимаете. Мальчик в меня по уши влюбился, и я сделал
ему приятное... позволила поцеловать себя.
- Влюбился...- передразнил Николай Андреич.Прежде чем он в тебя
влюбился, ты ему небось сто западней и мышеловок поставила.
Нотариус зевнул и потянулся.
- Удивительное дело!- проворчал он, глядя в окно.- Поцелуй я так же
безгрешно, как ты сейчас, девушку, на меня черт знает что посыплется:
злодей! соблазнитель! развратитель! А вам, бальзаковским барыням, все с рук
сходит. Не надо в другой раз лук в окрошку класть, а то околеешь от этой
изжоги... Фуй! Погляди-ка скорей на твоего обже! Бежит по аллее бедный
финик, словно ошпаренный, без оглядки. Чай, воображает, что я с ним из-за
такого сокровища, как ты, стреляться буду. Шкодлив, как кошка, труслив, как
заяц. Постой же, финик, задам я тебе фернапиксу! Ты у меня еще не этак
забегаешь!
- Нет, пожалуйста, ты ему ничего не говори!сказала Анна Семеновна.- Не
бранись с ним, он нисколько не виноват.
- Я браниться не буду, а так только... шутки ради.
Нотариус зевнул, забрал газеты и, подобрав полы халата, побрел к себе в
спальню. Повалявшись часа полтора и прочитавши газеты, Николай Андреич
оделся и отправился гулять. Он ходил по саду и весело помахивал своей
тросточкой, но, увидав издалека техника Щупальцева, он скрестил на груди
руки, нахмурился и зашагал, как провинциальный трагик, готовящийся к встрече
с соперником. Щупальцев сидел на скамье под ясенью и, бледный, трепещущий,
готовился к тяжелому объяснению. Он храбрился, делал серьезное лицо, но его,
как говорится, крючило. Увидав нотариуса, он еще больше побледнел, тяжело
перевел дух и смиренно поджал под себя ноги. Николай Андреич подошел к нему
боком, постоял молча и, не глядя на него, начал:
- Конечно, милостивый государь, вы понимаете, о чем я хочу говорить с
вами. После того, что я видел, наши хорошие отношения продолжаться не могут.
Да-с! Волнение мешает мне говорить, но... вы и без моих слов поймете, что я
и вы жить под одной крышей не можем. Я или вы!
- Я вас понимаю,- пробормотал техник, тяжело дыша.
- Эта дача принадлежит жене, а потому здесь останетесь вы, а я... я
уеду. Я пришел сюда не упрекать вас, нет! Упреками и слезами не вернешь
того, что безвозвратно потеряно. Я пришел затем, чтобы спросить вас о ваших
намерениях... (Пауза.) Конечно, не мое дело мешаться в ваши дела, но,
согласитесь, в желании знать о дальнейшей судьбе горячо любимой женщины нет
ничего такого... этакого, что могло бы показаться вам вмешательством. Вы
намерены жить с моей женой?
- То есть как-с?- сконфузился техник, подгибая еще больше под скамью
ноги.- Я... я не знаю. Все это как-то странно.
- Я вижу, вы уклоняетесь от прямого ответа,проворчал угрюмо нотариус.-
Так я вам прямо говорю: или вы берете соблазненную вами женщину и
доставляете ей средства к существованию, или же мы стреляемся. Любовь
налагает известные обязательства, милостивый государь, и вы, как честный
человек, должны понимать это! Через неделю я уезжаю, и Анна с семьей
поступает под вашу ферулу. На детей я буду выдавать определенную сумму.
- Если Анне Семеновне угодно,- забормотал юноша, - то я... я, как
честный человек, возьму на себя... но я ведь беден! Хотя...
- Вы благородный человек!- прохрипел нотариус, потрясая руку техника.-
Благодарю! Во всяком случае, даю вам неделю на размышление. Вы подумайте!
Нотариус сел рядом с техником и закрыл руками лицо.
- Но что вы сделали со мной!- простонал он.Вы разбили мне жизнь...
отняли у меня женщину, которую я любил больше жизни. Нет, я не перенесу
этого удара!
Юноша с тоской поглядел на него и почесал себе лоб. Ему было жутко.
- Сами вы виноваты, Николай Андреич!вздохнул он.- Снявши голову, по
волосам не плачут. Вспомните, что вы женились на Анне только из-за денег...
потом всю жизнь вы не понимали ее, тиранили... относились небрежно к самым
чистым, благородным порывам ее сердце.
- Это она вам сказала?- спросил Николай Андреич, вдруг отнимая от лица
руки.
- Да, она. Мне известна вся ее жизнь, и... и верьте, я полюбил в ней не
столько женщину, сколько страдалицу.
- Вы благородный человек...- вздохнул нотариус, поднимаясь.- Прощайте и
будьте счастливы. Надеюсь, что все, что тут было сказано, останется между
нами.
Николай Андреич еще раз вздохнул и зашагал к дому.
На полдороге встретилась ему Анна Семеновна.
- Что, финика своего ищешь?- спросил он.Ступай-ка погляди, в какой пот
я его вогнал!.. А ты уж успела ему поисповедаться! И что у вас,
бальзаковских, за манера, ей-богу! Красотой и свежестью брать не можете, так
с исповедью подъезжаете, с жалкими словами! Наврала с три короба! И на
деньгах-то я женился, и не понимал я тебя, и тиранил, и черт, и дьявол...
- Ничего я ему не говорила!- вспыхнула Анна Семеновна.
- Ну, ну... я ведь понимаю, вхожу в положение. Не бойся, не выговор
делаю. Мальчика только жалко. Хороший такой, честный, искренний.
Когда наступил вечер и всю землю заволокло потемками, нотариус еще раз
вышел на прогулку. Вечер был великолепный. Деревья спали, и казалось,
никакая буря не могла разбудить их от молодого, весеннего сна. С неба,
борясь с дремотой, глядели звезды. Где-то за садом лениво квакали лягушки и
пискала сова. Слышались короткие, отрывистые свистки далекого соловья.
Николай Андреич, проходивший в потемках под широкой липой, неожиданно
наткнулся на Щупальцева.
-Что вы тут стоите?- спросил он.
- Николай Андреич!- начал Щупальцев дрожащим от волнения голосом.- Я
согласен на все ваши условия, но... все это как-то странно.- Вдруг вы ни с
того ни с сего несчастны... страдаете и говорите, что ваша жизнь разбита...
- Да, так что же?
- Если вы оскорблены, то... то, хоть я и не признаю дуэли, я могу
удовлетворить вас. Если дуэль хоть немного облегчит вас, то, извольте, я
готов... хоть сто дуэлей...
Нотариус засмеялся и взял техника за талию.
- Ну, ну... будет! Я ведь пошутил, голубчик!сказал он.- Все это пустяки
и вздор. Та дрянная и ничтожная женщина не стоит того, чтобы вы тратили
из-за нее хорошие слова и волновались. Довольно, юноша! Пойдемте гулять.
- Я... я вас не понимаю...
- И понимать нечего. Дрянная, скверная бабенка - и больше ничего!.. У
вас вкуса нет, голубчик. Что вы остановились? Удивляетесь, что я такие слова
про жену говорю? Конечно, мне не следовало бы говорить вам этого, но так как
вы тут некоторым образом лицо заинтересованное, то с вами нечего
скрытничать. Говорю вам откровенно: наплюйте! Игра не стоит свеч. Все она
вам налгала и, как "страдалица", гроша медного не стоит. Бальзаковская
барыня и психопатка. Глупа и много врет. Честное слово, голубчик! Я не
шучу...
- Но ведь она вам жена!- удивился техник.
- Мало ли чего! Был таким же, как вот вы, и женился, а теперь рад бы
разжениться, да - тпррр... Наплюйте, милый! Любви-то ведь никакой, а одна
только шалость, скука. Хотите шалить, так вон Настя идет... Эй, Настя, куда
идешь?
- За квасом, барин!- послышался женский голос.
- Это я понимаю,- продолжал нотариус,- а все эти психопатки,
страдалицы... ну их! Настя дура, но в ней хоть претензий нет... Дальше
пойдем?
Нотариус и техник вышли из сада, оглянулись и, оба разом вздохнувши,
пошли по полю.
