Главная » 2022 » Февраль » 17 » Двадцать лет спустя. Александр Дюма. 012. XXV ОДИН ИЗ СОРОКА СПОСОБОВ БЕГСТВА ГЕРЦОГА БОФОРА. XXVI Д'АРТАНЬЯН ПОСПЕВАЕТ ВОВРЕМЯ.

01:48

Двадцать лет спустя. Александр Дюма. 012. XXV ОДИН ИЗ СОРОКА СПОСОБОВ БЕГСТВА ГЕРЦОГА БОФОРА. XXVI Д'АРТАНЬЯН ПОСПЕВАЕТ ВОВРЕМЯ.

---

На улицах было много народу по случаю праздника. Подъехав к старинной
церкви, в которой служили раннюю мессу, Атос остановил лошадь.
- Войдемте, виконт, - сказал он, - а вы, Оливен, подержите лошадей и
дайте мне шпагу.
Он взял у слуги шпагу, и оба вошли в церковь. Атос подал Раулю святую
воду. В сердце отца нередко таится зернышко заботливой нежности любовника к своей возлюбленной.
Молодой человек коснулся руки Атоса и, склонившись, перекрестился.
Между тем Атос шепнул что-то одному из церковных сторожей, и тот пошел ко входу в склеп.
- Идемте за ним, Рауль, - сказал Атос.
Сторож открыл решетку королевской усыпальницы и остановился на верх-
ней ступеньке, в то время как Атос и Рауль спустились вниз. На последней
площадке лестницы горела серебряная лампада, под которой стоял на дубо-
вом помосте катафалк с гробом, покрытым бархатным покровом, расшитым зо-
лотыми лилиями.
Горе, переполнявшее сердце молодого человека, и величие храма подго-
товили его к тому, что он увидел. Он медленно и торжественно сошел по
лестнице и остановился с обнаженной головой перед останками последнею
короля, которые по полагалось опускать в могилу, где покоились предки,
пока не умрет его преемник; эти останки пребывали здесь для того, чтобы
напоминать человеческому тщеславию, нередко столь заносчивому на тропе:
"Прах земной, я ожидаю тебя".
На минуту наступило молчание. Потом Атос поднял руку и показал на гроб.
- Вот временная гробница, - сказал он, - человека слабого и ничтожно-
го, но в царствование которого совершалось множество великих событий.
Над этим королем всегда бодрствовал дух другого человека, как эта лампа-
да всегда горит над саркофагом, всегда освещает его. Он-то и был настоя-
щим королем, а этот только призраком, в которого он вкладывал свою душу.
То царствование минуло, Рауль; грозный министр, столь страшный для
своего господина, столь ненавидимый им, сошел в могилу и увел за собой
короля, которого он не хотел оставлять на земле без себя, из страха, не-
сомненно, чтобы тот не разрушил возведенного им здания. Для всех смерть
кардинала явилась освобождением, и я сам - так слепы современники! -
несколько раз препятствовал замыслам этого великого человека, который
держал Францию в своих руках и по своей воле то душил (с, то давал ей
вздохнуть свободно. Если он в своем грозном гневе не стер в порошок меня
и моих друзей, то, вероятно, для того, чтобы сегодня я мог сказать вам:
Рауль, умейте отличать короля от королевской власти. Когда вы не будете
знать, кому служить, колеблясь между материальной видимостью и невидимым
принципом, выбирайте принцип, в котором все.
Рауль, мне кажется, я вижу вашу жизнь в туманной дымке будущего. Она,
по-моему, будет лучше нашей. У нас был министр без короля, у вас будет
наоборот - король без министра. Поэтому вы сможете служить королю, почитать и любить его. По если этот король станет тираном, потому что могущество доводит иногда до головокружения и толкает к тирании, то служите
принципу, почитайте и любите принцип, то есть то, что непоколебимо на
земле.
- Я буду верить в бога, сударь, - сказал Рауль, - я буду уважать королевскую власть, я буду служить королю, и, если уж умирать, я постараюсь умереть за них. Так ли я понял вас?
Атос улыбнулся.
- Вы благородный человек, - сказал он. - Вот ваша шпага.
Рауль опустился на одно колено.
- Ее носил мой отец, храбрый и честный дворянин, - продолжал Атос. -
Потом она перешла ко мне, и не раз покрывалась она славой, когда моя рука держала ее эфес, а ножны висели у пояса. Быть может, эта шпага еще
слишком тяжела для вашей руки, Рауль, но тем лучше: вы приучитесь обнажать ее только в тех случаях, когда это действительно будет нужно.
- Сударь, - сказал Рауль, принимая шпагу из рук Атоса, - я обязан вам
всем, по эта шпага для меня драгоценнее всех подарков, какие я получал
от вас. Клянусь, что буду носить ее с честью и тем докажу вам свою благодарность.
И он с благоговением поцеловал эфес шпаги.
- Хорошо, - сказал Атос. - Встаньте, виконт, к обнимите меня.
Рауль встал и кинулся в объятия Атоса.
- До свидания, - прошептал Атос, чувствуя, что сердце его разрывает-
ся. - До свидания, и не забывайте меня.
- О, никогда, никогда! - воскликнул Рауль. - Клянусь вам, сударь,
что, если дойдет до беды, я погибну с вашим именем на устах, и мысль о
вас будет моей последней мыслью!
Атос, желая скрыть свое волнение, быстро поднялся по лестнице, дал
сторожу золотой, преклонил колена пред алтарем и быстро вышел на паперть, возле которой их ждал Оливен с лошадьми.
- Оливен, - сказал Атос, - подтяните немножко портупею виконта, а то
его шпага опускается слишком низко. Так, хорошо. Вы отправитесь с виконтом и останетесь с ним до тех пор, пока вас не догонит Гримо. Слышите,
Рауль? Гримо - наш старый слуга, человек храбрый и осторожный. Он будет
сопровождать вас.
- Хорошо, сударь, - сказал Рауль.
- Ну, на коня! Я хочу посмотреть, как вы поедете.
Рауль повиновался.
- Прощайте, Рауль, - сказал Атос. - Прощайте, дитя мое.
- Прощайте, сударь, - воскликнул юноша. - Прощайте, мой дорогой покровитель!
Атос, не в силах вымолвить слово, махнул рукой, и Рауль так и тронул-
ся в путь, но надевая шляпы.
Атос стоял неподвижно, следя за ним глазами до тех пор, пока молодой
человек не скрылся за поворотом.

XXV

ОДИН ИЗ СОРОКА СПОСОБОВ БЕГСТВА ГЕРЦОГА БОФОРА

Время тянулось страшно медленно как для герцога Бофора, так и для
тех, кто подготовлял его побег. Но дли узника оно тянулось особенно мед-
ленно. Иные люди, с жаром затевая какое-нибудь опасное предприятие, ста-
новятся все хладнокровнее по мере того, как подходи г время его выпол-
нять. Герцог был не таков. Его пылкая отвага вошла в поговорку, а те-
перь, после пятилетнего вынужденного бездействия, он словно подгонял
время и неустанно призывал тот миг, когда можно будет начать действо-
вать. Не говоря о планах, которые он намерен был привести в исполнение
по выходе ил тюрьмы, - планах, надо признаться, довольно смутных и неоп-
ределенных, - он с удовольствием думал о том, что уж одно бегство его из
крепости будет началом мщения. Своим побегом он насолит Шавиньи, которо-
го он терпеть не мог за все его мелочные притеснения, и еще больше он
насолит Мазарини, своему смертельному врагу, повинному во всех его стра-
даниях, которого он страстно ненавидел. Герцог явно соблюдал пропорцию в
своих чувствах к коменданту и министру, к подчиненному и к хозяину.
Затем, прекрасно зная внутреннюю жизнь Пале-Рояля и отношения между
королевой и кардиналом, Бофор представлял себе, сидя в тюрьме, весь дра-
матизм сцены, которая произойдет, когда от кабинета Мазарини до покоев
королевы пронесется слух: "Герцог Бофор бежал!" Думая об этом, он сладко
улыбался. Ему мерещилось, что он уже вышел из стен крепости, вдыхает
чистый воздух лесов и полей, пришпоривает доброго коня и кричит во все
горло: "Я свободен!"
Правда, когда он приходил в себя, перед ним были все те же стены его
тюрьмы, в десяти шагах сидел Ла Раме, от безделья щелкавший пальцами, а
в передней пили и хохотали солдаты.
С этой ненавистной действительностью его примиряло - так велико чело-
веческое непостоянство! - только хмурое лицо Гримо, которое он сперва
возненавидел и в котором воплотилась позднее единственная его надежда.
Гримо казался ему теперь Антиноем.
Нечего говорить, что все это было лишь игрой разгоряченного воображения узника. Гримо был все тот же. Он пользовался полным доверием Ла Ра-
ме, который полагался на него больше, чем на себя; сам Ла Раме, как мы
уже говорили, чувствовал некоторую слабость к герцогу.
Потому-то предстоящий ужин с Бофором так радовал добряка Ла Раме. Ла
Раме страдал лишь одним недостатком - он любил хорошо покушать: пирожки
показались ему восхитительными, вино превосходным. А теперь преемник дя-
дюшки Марто обещал приготовить пирог не с дичью, а с фазаном, и подать к
нему не маконское вино, а шамбертен. Пир будет роскошный и покажется еще
лучше в обществе такого собеседника, как этот милый принц, который при-
думывает такие уморительные проделки над Шавиньи и так смешно потешается
над Мазарини. Все это делало для Ла Раме наступающий троицын день
действительно одним из четырех самых больших годовых праздников.
А потому Ла Раме ждал шести часов с таким же нетерпением, как и гер-
цог.
Он с самого утра начал хлопотать о всех мелочах и, по решаясь поло-
житься ни на кого другого, отправился лично к преемнику дядюшки Марто.
Тот превзошел самого себя. Он показал ему пирог чудовищной величины, украшенный сверху гербом Бофора. В нем еще не было начинки, но рядом лежа-
ли две куропатки и фазан, щедро нашпигованные и толстые, как подушки для
булавок. При виде их у Ла Раме потекли слюнки, и он вернулся к герцогу,
весело потирая руки.
К довершению удачи, де Шавиньи, полагаясь на Ла Раме, уехал с утра в
гости, и Ла Раме стал, таким образом, заместителем коменданта крепости.
Что касается Гримо, то он был угрюмее обычного.
Утром герцог предложил Ла Раме сыграть партию в мяч. Грилю знаком дал
ему попять, чтобы он внимательно следил за всем, и пошел впереди, указы-
вая путь, по которому нужно будет идти вечером.
Для игры в мяч была отведена так называемая площадка в малом дворе
замка. Это было малолюдное место, и часовых здесь ставили только на то
время, когда до Бофор выходил играть. Да и эта предосторожность казалась
излишнею из-за высоты стен.
Чтобы добраться до этого дворика, приходилось отпереть три двери,
причем каждая отиралась особым ключом.
Придя на площадку, Гримо как бы невзначай сел на стену возле бойницы
и спустил ноги наружу; очевидно, в этом месте будет прикреплена веревочная лестница.
Все это было ясно для герцога, но - с этим никто но станет спорить -
совершенно непонятно для Ла Раме.
Игра началась. Па этот раз де Бофор был в ударе, и мячи попадали
именно туда, куда он хотел, как будто он клал их руками. Ла Раме был
разбит наголову.
Четыре караульных, пришедшие вместе с ним, поднимали мячи. Когда игра
кончилась, де Бофор, подшучивая над неловкостью Ла Раме, дал сторожам
два луидора, чтобы они выпили за его здоровье вместе с остальными своими
четырьмя товарищами.
Сторожа обратились за разрешением к Ла Раме, который позволил отлу-
читься, по только не теперь, а вечером. До тех пор ему самому предстояло
много хлопот, и он хотел, чтобы в его отсутствие заключенный не оставался без присмотра.
Такое распоряжение было как нельзя более удобно для герцога. Если бы
он мог действовать по своему усмотрению, то и тогда не мог бы все устроить лучше, чем это сделал его страж.
Наконец пробило шесть часов. Ужин был назначен на семь, но стол был
накрыт и кушанья поданы. На буфете стоял громадный пирог с гербом герцога, и по его подрумяненной корочке видно было, что он испечен на славу.
Остальные блюда не уступали пирогу.
Всем не терпелось: сторожам - поскорее идти в кабачок, Ла Раме - приняться за угощение, а герцогу - бежать.
Один Гримо оставался, как всегда, бесстрастным. Можно было подумать,
что Атос вышколил его именно в предвидении этого важного случая.
Минутами герцогу, глядевшему на него, казалось, будто все это сон, и
он не верил, что эта мраморная статуя оживет в нужный момент и в самом
деле поможет ему.
Ла Раме отпустил сторожей, посоветовав им выпить за здоровье принца.
Когда они ушли, он запер все двери, положил ключи в карман и показал
герцогу на стол, как бы говоря:
- Не угодно ли?
Герцог взглянул на Гримо, Гримо взглянул на часы. Было только чет-
верть седьмого, а побег был назначен ровно в семь. Оставалось ждать еще
три четверти часа.
Чтобы протянуть время, герцог сделал вид, что сильно увлечен книгой,
которую он читал, и попросил позволения докончить главу. Ла Раме подошел
к нему и заглянул через плечо, чтобы узнать, какая книга может заставить
принца забыть про ужин, когда на стол уже подано. Это были "Комментарии"
Цезаря. Сам Ла Раме, несмотря на запрещение Шавиньи, принес их герцогу
несколько дней тому назад.
Тут Ла Раме дал себе зарок на будущее не переступать тюремных правил.
В ожидании ужина он откупорил бутылки и понюхал пирог.
В половине седьмого герцог встал и торжественно произнес:
- Поистине, Цезарь был величайшим человеком древности.
- Вы находите, ваше высочество? - спросил Ли Раме.
- Да.
- Ну, а я ставлю Ганнибала выше.
- Почему так, добрейший Ла Раме? - спросил герцог.
- Потому что он не писал книг, - улыбаясь, ответил Ла Раме.
Герцог понял намек и сел за стол, пригласив Ла Раме занять место напротив себя.
Тот не заставил себя просить.
Нет ничего выразительнее лица человека, любящего поесть, в ту минуту,
как он приступает к вкусному блюду. И когда Ла Раме взял тарелку супу,
поданную ему Гримо, на его лице появилось выражение самого полного бла-
женства.
Герцог с улыбкой взглянул на него.
- Черт р-раздери! - воскликнул он. - Знаете что, Ла Раме? Если бы в
настоящую минуту кто-нибудь сказал мне, что на свете есть человек счастливее вас, я бы ни за что не поверил.
- И, честное слово, вы правы, ваше высочество, - сказал Ла Раме. -
Признаюсь, когда я голоден, для меня нет ничего лучше славно накрытого
стола, а если к тому же меня угощает внук Генриха Четвертого, то вы по-
нимаете, что оказываемая честь удваивает наслаждение от пищи.
Герцог поклонился. Гримо, стоявший за стулом Ла Раме, чуть заметно
улыбнулся.
- Право, милейший Ла Раме, никто не умеет так ловко говорить комплименты, как вы, - сказал герцог.
- Нет, монсеньер, это не комплименты, - с чувством ответил Ла Раме. -
Я в самом деле говорю только то, что думаю.
- Значит, вы все-таки питаете ко мне маленькую привязанность?
- Я бы никогда не утешился, если бы вы покинули Венсен! - воскликнул
Ла Раме.
- Вот так предательство! (Герцог хотел сказать: "преданность".)
- А что вам делать на свободе, ваше высочество? - сказал Ла Раме. -
Вы опять наделаете сумасбродств, очередное ваше безумство рассердит
двор, и вас посадят в Бастилию вместо Венсена. Господин Шавиньи не особенно любезен, не спорю, - продолжал он, смакуя мадеру, - но господин дю
Трамбле еще хуже.
- Неужели? - спросил герцог, забавляясь оборотом, который принимал
разговор, и посматривая на часы. Никогда еще, казалось ему, - стрелки не
двигались так медленно.
- А чего же другого ждать от брата капуцина, вскормленного в школе
Ришелье? - воскликнул Ла Раме. - Ах, ваше высочество, поверьте мне,
большое счастье, что королева, которая всегда желала вам добра, - я так
слышал, по крайней мере, - заключила вас в Венсен. Здесь есть все, что
угодно: прекрасный воздух, отличный стол, место для прогулки, для игры в
мяч.
- Послушать вас, Ла Раме, так я неблагодарный человек, потому что
стремлюсь вырваться отсюда.
- В высшей степени неблагодарный, ваше высочество. Впрочем, ведь вы
никогда не думали об этом всерьез?
- Ну нет! Должен признаться, что время от времени, хотя это, может
быть, и безумие с моей стороны, я все таки подумываю о бегстве.
- Один из ваших сорока способов, монсеньер?
- Ну да!
- Так как мы говорим теперь по душам, - сказал Ла Раме, - то, может
быть, ваше высочество согласится открыть мне один из этих сорока способов?
- С удовольствием, - ответил герцог. - Гримо, подайте пирог.
- Я слушаю, - сказал Ла Раме.
Он откинулся на спинку кресла, поднял стакан и, прищурившись, смотрел
на солнце сквозь рубиновую влагу.
Герцог взглянул на часы. Еще десять минут, и они прозвонят семь раз.
Гримо поставил пирог перед принцем. Тот взял свой нож с серебряным
лезвием, но Ла Раме, боясь, что он испортит такое красивое блюдо, подал
ему свой, стальной.
- Благодарю, Ла Раме, - сказал герцог, беря нож.
- Ну, монсеньер, так каков же этот знаменитый способ? - сказал надзиратель.
- Хотите, я открою вам план, на который я больше всего рассчитывал и
который собирался исполнить в первую очередь?
- Да, да, именно его.
- Извольте, - сказал принц, приготовляясь взрезать пирог. - Прежде
всего я надеялся, что ко мне приставят такого милого человека, как вы,
Ла Раме.
- Хорошо! Он у вас есть, ваше высочество. Потом?
- И я этим очень доволен.
Ла Раме поклонился.
- Потом я думал вот что, - продолжал герцог, - если меня будет сторожить такой славный малый, как Ла Раме, я постараюсь, чтобы кто-нибудь из
друзей, дружба моя с которым ему неизвестна, рекомендовал ему в помощники преданного мне человека: с этим человеком мы столкуемся, и он мне по-
может бежать.
- Так, так! Недурно придумано! - сказал Ла Рамо.
- Не правда ли? - подхватил принц. - Можно было бы рекомендовать в
помощники слугу какого-нибудь храброго дворянина, ненавидящего Мазарини,
как ненавидят его все честные люди.
- Полноте, ваше высочество, - сказал Ла Раме. - Не будем говорить о
политике.
- Когда около меня окажется такой человек, - продолжал принц, - он,
если только будет достаточно ловок, сумеет добиться полного доверия со
стороны моего надзирателя. А если тот станет доверять ему, мне можно бу-
дет сноситься с друзьями.
- Сноситься с друзьями? - воскликнул Ла Рамо. - Каким же это образом?
- Да самым простым - хотя бы, например, во время игры в мяч.
- Во время игры в мяч? - проговорил Ла Раме, настораживая уши.
- Конечно, почему же нет? Я могу бросить мяч в ров, где его поднимет
один человек. В мяче будет зашито письмо. А когда я с крепостной стены
попрошу его перебросить мне мяч назад, он бросит другой. В этом другом
мяче тоже будет письмо. Мы обменяемся мыслями, и никто ничего не заме-
тит.
- Черт возьми! - сказал Ла Раме, почесывая затылок. - Черт возьми!
Хорошо, что вы предупредили меня об этом, ваше высочество. Я буду следить за людьми, поднимающими мячи.
Герцог улыбнулся.
- Впрочем, я и тут еще не вижу большой беды, - продолжал Ла Раме. -
Это только способ переписки.
- Это уже кое-что, по-моему!
- Но далеко еще не все.
- Простите! Положим, я напишу одному из друзей: "Ждите меня в та-
кой-то день и час по ту сторону рва с двумя верховыми лошадьми"!
- Ну а дальше? - с некоторым беспокойством сказал Ла Раме. - Эти ло-
шади ведь не крылатые и не взлетят за вами на стену.
- Эх, бог ты мой, - сказал небрежно герцог, - дело вовсе не в том,
чтоб лошади взлетели на стену, а в том, чтобы я имел то, на чем мне
спуститься со стены.
- Что именно?
- Веревочную лестницу.
- Отлично, - сказал Ла Раме с принужденным смехом, - по ведь веревочная лестница не письмо, ее ведь не перешлешь в мячике.
- Ее можно переслать в чем-нибудь другом.
- В другом, в чем другом?
- В пироге, например.
- В пироге? - повторил Ла Раме.
- Конечно. Предположим, что мой дворецкий Нуармон снял кондитерскую у
дядюшки Марто...
- Ну? - спросил Ла Раме, задрожав.
- Ну а Ла Раме, большой лакомка, отведав его пирожки, нашел, что они
у нового кондитера лучше, чем у старого, и предложил мне попробовать. Я
соглашаюсь, по с тем условием, чтобы и Ла Раме отобедал со мной. Для
большей свободы за обедом он отсылает сторожа и оставляет прислуживать
нам одного только Гримо. А Гримо прислан сюда одним из моих друзей, он
мой сообщник и готов помочь мне во всем. Побег назначен ровно на семь
часов. И вот, когда до семи часов остается всего несколько минут...
- Несколько минут... - повторил Ла Раме, чувствуя, что холодный пот
выступает у него на лбу.
- ...Когда до семи часов остается всего несколько минут, я снимаю
верхнюю корочку с пирога, - продолжал герцог, и он именно так и сделал,
- и нахожу в нем два кинжала, веревочную лестницу и кляп. Я приставляю
один кинжал к груди Ла Раме и говорю ему: "Милый друг, мне очень жаль,
но если ты крикнешь или хоть шевельнешься, я заколю тебя!"
Как мы сказали, герцог сопровождал свои слова действиями. Теперь он
стоял возле Ла Раме, приставив кинжал к его груди, с выражением, которое
не позволяло тому, к кому он обращался, сомневаться в его решимости.
Между тем Гримо, как всегда безмолвный, извлек из пирога другой кин-
жал, лестницу и кляп.
Ла Раме с ужасом глядел на эти предметы.
- О ваше высочество! - воскликнул он, взглянув на герцога с таким
растерянным видом, что будь это в другое время, тот наверное расхохотался бы. - Неужели у вас достанет духу убить меня?
- Нет, если ты не помешаешь моему побегу.
- Но, монсеньер, если я позволю вам бежать, я буду нищий!
- Я верну тебе деньги, которые ты заплатил за свою должность.
- Вы твердо решили покинуть замок?
- Черт побери!
- И, что бы я вам ни сказал, вы не измените вашего решения?
- Сегодня вечером я хочу быть на свободе.
- А если я стану защищаться, буду кричать, звать на помощь?
- Тогда, клянусь честью, я убью тебя.
В эту минуту пробили часы.
- Семь часов, - сказал Гримо, до тех пор не промолвивший ни слова.
- Семь часов, - сказал герцог. - Ты видишь, я запаздываю.
Для успокоения совести Ла Раме сделал легкое движение.
Герцог нахмурил брови, и надзиратель почувствовал, что острие кинжала, проткнув платье, готово пронзить ему грудь.
- Хорошо, ваше высочество, довольно! - воскликнул он. - Я не тронусь
с места.
- Поспешим, - сказал герцог.
- Монсеньер, прошу вас о последней милости, - сказал Ла Раме.
- Какой? Говори скорее!
- Свяжите меня, монсеньер!
- Зачем?
- Чтобы меня не приняли за вашего сообщника.
- Руки! - сказал Гримо.
- Нет, не так, за спиной, за спиной.
- Но чем?
- Вашим поясом, ваше высочество.
Герцог снял пояс, и Гримо постарался покрепче связать руки, как и хо-
тел Ла Раме.
- Ноги! - сказал Гримо.
Ла Раме вытянул ноги, и Гримо, разорвав салфетку на полосы, в одну
минуту скрутил их.
- Теперь шпагу, - сказал Ла Раме, - привяжите эфес к ножнам.
Герцог оторвал лепту от штанов и исполнил желание своего стража.
- А теперь, - сказал несчастный Ла Раме, - засуньте грушу мне в рот,
прошу вас, иначе меня будут судить за то, что я не кричал. Засовывайте,
монсеньер, засовывайте.
Гримо уже хотел было исполнить просьбу Ла Раме, но тот знаком остановил его.
- Говори! - приказал герцог.
- Если я погибну из-за вас, ваше высочество, - сказал Ла Раме, - пос-
ле меня останется жена и четверо детей. Не забудьте об этом.
- Будь спокоен. Засовывай, Гримо.
В одно мгновение Ла Раме заткнули рот, положили его на пол и опрокинули несколько стульев: нужно было придать комнате такой вид, будто в
ней происходила борьба. Потом Гримо вынул из карманов Ла Раме все ключи,
отпер двери камеры и, выйдя с герцогом, тотчас же замкнул дверь двойным
поворотом. Затем оба побежали по галерее, выходящей на малый двор. Три
двери были отперты и снова заперты с поразительной быстротой, делавшей
честь проворству Гримо. Наконец они добрались до дворика, где играли в
мяч. Он был пуст, часовых не было, у окон никого.
Герцог бросился к стене. По ту сторону рва стояли три всадника с дву-
мя запасными лошадьми. Герцог обменялся с ними знаком, - они поджидали
именно его.
Тем временем Гримо прикрепил лестницу. Вернее, это была даже не лест-
ница, а клубок шелкового шнура с палкой на конце. На палку садятся вер-
хом, и клубок разматывается сам собою от тяжести сидящего.
- Спускайся, - сказал герцог.
- Раньше вас, ваше высочество? - спросил Гримо.
- Конечно. Если попадусь я, меня могут только опять посадить в
тюрьму; если попадешься ты, тебя, наверное, повесят.
- Правда, - сказал Гримо и, сев верхом на палку, начал свой опасный
спуск. Герцог с невольным ужасом следил за ним. Внезапно, когда до земли
оставалось всего футов пятнадцать, шнур оборвался, и Гримо полетел в
ров.
Герцог вскрикнул, но Гримо даже не застонал. Между тем он, должно
быть, сильно расшибся, потому что остался лежать без движения на месте.
Один из всадников, соскочив с лошади, спустился в ров и подвязал Гри-
мо под мышки веревку. Двое его товарищей взялись за другой конец и пота-
щили Гримо.
- Спускайтесь, ваше высочество, - сказал человек во рву, - тут не бу-
дет и пятнадцати футов, и мягко - трава!
Герцог быстро принялся за дело. Ему пришлось потруднее Гримо. У него
не было палки, и он вынужден был спускаться на руках с высоты пятидесяти
футов. Но, как мы уже говорили, герцог был ловок, силен и хладнокровен.
Не прошло и пяти минут, как он уже повис на конце шнура. До земли оста-
валось действительно не больше пятнадцати футов. Герцог выпустил шнур и
спрыгнул благополучно, прямо на ноги.
Он быстро вскарабкался по откосу рва. Там встретил его Рошфор. Два
других человека были ему незнакомы. Бесчувственного Гримо привязали к
лошади.
- Господа, я поблагодарю вас позднее, - сказал принц, - теперь нам
дорога каждая минута. Вперед, друзья, за мной!
Он вскочил на лошадь и понесся во весь опор, с наслаждением вдыхая
свежий воздух и крича с неописуемой радостью:
- Свободен!.. Свободен!.. Свободен!..

XXVI

Д'АРТАНЬЯН ПОСПЕВАЕТ ВОВРЕМЯ

Приехав в Блуа, д'Артаньян получил деньги, которые Мазарини, горя не-
терпением поскорее увидать его, решился выдать ему в счет будущих заслуг.
Расстояние от Парижа до Блуа обыкновенный всадник проезжает в четыре
дня. Д'Артаньян подъехал к заставе Сен-Дени в полдень на третий день, а
в прежнее время ему потребовалось бы на это не больше двух дней. Мы уже
видели, что Атос, выехавший тремя часами позднее его, прибыл в Париж на
целые сутки раньше.
Планше совсем отвык от таких прогулок, и Д'Артаньян упрекнул его в
изнеженности.
- По ведь мы сделали сорок миль в три дня! - воскликнул Планше. -
По-моему, это очень недурно для кондитера!
- Неужели ты окончательно превратился в торговца, Планше, - сказал
д'Артаньян, - и намерен прозябать в своей лавчонке даже теперь, после
того как мы встретились?
- Гм! Не все же созданы для такой деятельной жизни, как вы, сударь, -
возразил Планше. - Посмотрите хоть на господина Атоса. Кто узнает в нем
того храбреца и забияку, которого мы видели двадцать лет тому назад? Он
живет теперь как настоящий помещик. Да и на самом деле, сударь, что мо-
жет быть лучше спокойной жизни?
- Лицемер! - воскликнул д'Артаньян. - Сразу видно, что ты подъезжаешь
к Парижу, а в Париже тебя ждут веревка и виселица.
Действительно, они уже подъезжали к заставе. Планше, боясь встретить
знакомых, которых у него на этих улицах было множество, надвинул на гла-
за шляпу, а д'Артаньян закрутил усы, думая о Портосе, поджидавшем его на
Тиктонской улице. Он придумывал, как бы отучить его от гомерических
пьерфонских трапез и немножко сбить с него владетельную спесь.
Обогнув угол Мопмартрской улицы, д'Артаньян увидал в окне гостиницы
"Козочка" Портоса. Разодетый в великолепный, расшитый серебром камзол
небесно-голубого цвета, он зевал во весь рот, так что прохожие останавливались и с почтительным изумлением глядели на красивого, богатого гос-
подина, которому, по-видимому, ужасно наскучило и богатство и величие.
Портос тоже сразу заметил д'Артаньяна и Планше, как только они пока-
зались из-за угла.
- А, д'Артаньян! - воскликнул он. - Слава богу, вот и вы!
- Здравствуйте, любезный друг, - сказал д'Артаньян.
Кучка зевак в одну минуту собралась поглазеть на господ, перекликав-
шихся между собой, пока сбежавшиеся конюхи брали их лошадей под уздцы.
Но д'Артаньян нахмурил брови, а Планше сердито замахнулся, и это быстро
заставило рассеяться толпу, которая становилась тем гуще, чем меньше по-
нимала, ради чего она собралась.
Портос уже стоял на крыльце.
- Ах, милый друг, - сказал он, - как здесь скверно моим лошадям.
- Вот как! - сказал д'Артаньян. - Мне от души жаль этих благородных
животных.
- Да и мне самому пришлось бы плохо, если бы не хозяйка, - продолжал
Портос, самодовольно покачиваясь на своих толстых ногах. - Она очень не-
дурна и умеет понимать шутки. Не будь этого, я, право же, перебрался бы
в другую гостиницу.
Прекрасная Мадлен, вышедшая в это время тоже, отступила и побледнела
как смерть, услыхав слова Портоса. Она думала, что сейчас повторится
сцена, происшедшая когда-то у д'Артаньяна с швейцарцем. Но, к ее вели-
чайшему изумлению, д'Артаньян и ухом не повел при замечании Портоса и,
вместо того чтобы рассердиться, весело засмеялся.
- Я понимаю, любезный друг! - сказал он. - Где же Тиктонской улице
равняться с Пьерфонской долиной! Но успокойтесь, я покажу вам местечко
получше.
- Когда же?
- Черт возьми! Надеюсь, что очень скоро.
- А, прекрасно!
При этом восклицании Портоса за дверью послышался слабый стон, и
д'Артаньян, соскочивший с лошади, увидал рельефно выступающий огромный
живот Мушкетона. Взгляд у него был жалобный, и глухие стенания вырывались из его груди.
- Должно быть, эта гнусная гостиница оказалась неподходящей и для
вас, любезный Мустон? - спросил д'Артаньян, то ли сочувствуя Мушкетону,
то ли подшучивая над ним.
- Он находит здешний стол отвратительным, - сказал Портос.
- Кто же мешает ему приняться за дело самому, как, бывало, в Шантильи?
- Здесь это невозможно, сударь, - грустно проговорил Мушкетон. -
Здесь нет ни прудов принца, в которых ловятся такие чудесные карпы, и
лесов его высочества, где попадаются нежные куропатки. Что же касается
до здешнего погреба, то я внимательно осмотрел его, и, право, он немногого стоит.
- Я охотно пожалел бы вас, господин Мустон, - сказал д'Артаньян, - не
будь у меня другого, гораздо более неотложного дела... Любезный дю Вал-
лон, - прибавил он, отводя Портоса в сторону, - я очень рад, что вы при
полном параде: мы сию же минуту отправимся к кардиналу.
- Как? Неужели? - воскликнул ошеломленный Портос, широко открыв гла-
за.
- Да, мой друг.
- Вы хотите меня представить?
- Вас это пугает?
- Нет, но волнует.
- Успокойтесь, мои дорогой, это не прежний кардинал. Этот не подавля-
ет своим величием.
- Все равно, д'Артаньян, вы понимаете - двор!
- Полноте, друг мой, теперь пет двора.
- Королева!
- Я чуть было не сказал, что теперь нет королевы. Королева? Не беспокойтесь: мы ее не увидим.
- Вы говорите, что мы сейчас же отправимся в Пале Рояль?
- Сейчас же, - сказал д'Артаньян, - по чтобы не было задержки, я поп-
рошу вас одолжить мне одну из ваших лошадей.
- Извольте. Все четыре к вашим услугам.
- О, в этот раз я удовольствуюсь только одной.
- А возьмем мы с собой слуг?
- Да. Возьмите Мушкетона, это не помешает. Что же касается Планше, то
у него есть свои причины не являться ко двору.
- А почему?
- Гм! Он не в ладах с его преосвященством.
- Мустон! - крикнул Портос. - Оседлайте Вулкана и Баярда.
- А мне, сударь, прикажете ехать на Рюсто?
- Нет, возьми хорошую лошадь, Феба или Гордеца. Мы поедем с парадным
визитом.
- А! - с облегчением вздыхая, сказал Мушкетон. - Значит, мы поедем
только в гости?
- Ну да, Мустон, только и всего, - ответил Портос. - Но на всякий
случай положите нам в кобуры пистолеты. Мои уже заряжены и лежат в сумке
у седла.
Мушкетон глубоко вздохнул: что за парадный визит, который надо де-
лать, вооружась до зубов?
- Вы правы, д'Артаньян, - сказал Портос, провожая глазами своего ухо-
дившего дворецкого и любуясь им. - Достаточно взять одного Мустона, - у
него очень представительный вид.
Д'Артаньян улыбнулся.
- А вы разве не будете переодеваться? - спросил Портос.
- Нет, я поеду так, как есть.
- Но ведь вы весь в поту и пыли, и ваши башмаки забрызганы грязью!
- Ничего, этот дорожный костюм только докажет кардиналу, как я спешил
явиться к нему.
В эту минуту Мушкетон вернулся с тремя оседланными лошадьми. Д'Артаньян вскочил в седло легко, точно после недельного отдыха.
- Эй! - крикнул он Планше. - Мою боевую шпагу!
- А я взял придворную, - сказал Портос, показывая свою короткую, с
золоченым эфесом шпагу.
- Возьмите лучше рапиру, любезный друг.
- Зачем?
- Так, на всякий случай. Поверьте мне, возьмите ее.
- Рапиру, Мустон! - сказал Портос.
- Вы словно на войну собираетесь, сударь! - воскликнул Мушкетон. -
Если нам предстоит поход, пожалуйста, не скрывайте этого от меня. Я, по
крайней мере, хоть приготовлюсь.
- Вы знаете, Мустон, - сказал д'Артаньян, - что с нами всегда лучше
быть готовым ко всему. У вас плохая память, вы забыли, что мы не имеем
обыкновения проводить ночи за серенадами и танцами?
- Увы, это истинная правда! - проговорил Мушкетон, вооружаясь с голо-
вы до ног. - Я действительно забыл.
Они поехали крупной рысью и в четверть восьмого были около карди-
нальского дворца. По случаю троицына дня на улицах было очень много на-
роду, и прохожие с удивлением смотрели на двух всадников, из которых
один казался таким чистеньким, точно его только что вынули из коробки, а
другой был весь покрыт пылью и грязью, словно сейчас прискакал с поля
битвы.
Зеваки глазели и на Мушкетона. В те времена роман "Дон-Кихот" был в
большой славе, и прохожие уверяли, что это Санчо, потерявший своего гос-
подина, но нашедший взамен его двух других.
Войдя в приемную, д'Артаньян очутился среди знакомых; во дворце на
карауле стояли как раз мушкетеры его полка. Он показал служителю письмо
Мазарини и попросил немедленно доложить о себе.
Служитель поклонился и прошел к его преосвященству.
Д'Артаньян обернулся к Портосу, и ему показалось, что тот вздрогнул.
Он улыбнулся и шепнул ему:
- Смелее, любезный друг, не смущайтесь! Поверьте, орел уж давно зак-
рыл свои глаза, и мы будем иметь дело с простым ястребом. Советую вам
держаться так прямо, как на бастионе Сен-Жерве, и не особенно низко кла-
няться этому итальянцу, чтобы не уронить себя в его мнении.
- Хорошо, хорошо, - ответил Портос.
Возвратился служитель.
- Пожалуйте, господа, - сказал он. - Его преосвященство ожидает вас.
Мазарини сидел у себя в кабинете, просматривая список лиц, получающих
пенсии и бенефиции, и старался сократить его, вычеркивая побольше имен.
Он искоса взглянул на д'Артаньяна и Портоса. Глаза его радостно блесну-
ли, но он притворился совершенно равнодушным.
- А, это вы, господин лейтенант! - сказал он. - Вы отлично сделали,
что поспешили. Добро пожаловать.
- Благодарю вас, монсеньер. Я весь к вашим услугам, так же как господин дю Валлон, мой старый друг, тот самый, который некогда, желая скрыть
свое знатное происхождение, служил под именем Портоса.
Портос поклонился кардиналу.
- Великолепный воин! - сказал Мазарини.
Портос повернул голову направо, потом налево и с большим достоинством
расправил плечи.
- Лучший боец во всем королевстве, монсеньер, - сказал Д'Артаньян. -
Многие подтвердили бы вам это, если бы только они могли еще говорить.
Портос поклонился д'Артаньяну.
Мазарини любил рослых солдат почти так же, как позднее любил их Фридрих, король прусский. Он с восхищением оглядел мускулистые руки, широкие
плечи и внимательные глаза Портоса. Ему казалось, что он видит перед со-
бой во плоти и крови спасение своего поста и умиротворение государства.
Это напомнило ему, что прежде содружество мушкетеров состояло из четырех
человек.
- А что же ваши два других, товарища? - спросил он.
Портос открыл рот, полагая, что пора наконец и ему вставить словечко.
Но Д'Артаньян взглядом остановил его.
- Наши друзья не могли приехать сейчас, - сказал он. - Они присоединятся к нам позже.
Мазарини слегка кашлянул.
- А господин дю Валлон не так занят, как они, и согласен вернуться на
службу?
- Да, монсеньер, и из одной только преданности к вам, ибо господин де
Брасье богат.
- Богат? - повторил Мазарини. Это было единственное слово, имевшее
привилегию всегда внушать ему уважение.
- Пятьдесят тысяч ливров годового дохода, - сказал Портос.
Это была первая произнесенная им фраза.
- Так, значит, из одной только преданности ко мне? - проговорил Маза-
рини со своей лукавой улыбкой. - Из одной только преданности?
- Ваше преосвященство как будто не совсем верит в это слово? - спросил Д'Артаньян.
- А вы, господин гасконец? - сказал Мазарини, облокотясь на стол и
опершись подбородком на руки.
- Я? Я верю в преданность, ну, например, как верят имени, данному при
святом крещении, которого еще недостаточно одного, без названия по-
местья. Конечно, бывают люди, более или менее преданные, но я предпочитаю, чтобы в глубине их преданности скрывалось еще кое-что другое.
- А что хотел бы скрывать в глубине своей преданности ваш друг?
- Мой друг, ваше преосвященство, владеет тремя великолепными поместьями: дю Валлон в Корбее, де Брасье в Суассоне и де Пьерфон в Валуа.
Так вот ему бы хотелось, чтобы одному из поместий было присвоено наименование баронства.
- Только и всего? - сказал Мазарини и весь сощурился от радости, что
можно будет вознаградить преданность Портоса, не развязывая кошелька. -
Ну, мы устроив это.
- И я буду бароном? - воскликнул Портос, делая шаг вперед.
- Я уже говорил, что будете, - сказал д'Артаньян, удерживая его на
месте, - и его преосвященство подтверждает вам это.
- А чего желаете вы, господин д'Артаньян? - спросил Мазарини.
- В будущем сентябре, монсеньер, исполнится двадцать лет с тех пор,
как кардинал Ришелье произвел меня в лейтенанты.
- Да. И вам хочется, чтобы кардинал Мазарини произвел вас в капитаны?
Д'Артаньян поклонился.
- Ну что же, в этом нет ничего невозможного. Посмотрим, посмотрим,
господа! А теперь, какую службу предпочитаете вы, господин дю Валлон? В
городе или в деревне?
Портос раскрыл рот, но д'Артаньян снова перебил его.
- Господин дю Валлон, так же как и я, больше всею любит что-нибудь из
ряду вон выходящее, какие-нибудь предприятия, которые считаются безумны-
ми и невозможными.
Эта хвастливая речь пришлась Мазарини по вкусу. Он задумался.
- А я, откровенно говоря, рассчитывал дать вам своего рода поручение,
связанное с пребыванием на одном месте, - наконец сказал он. - У меня
есть кое-какие опасения... Но что это?
В приемной послышался какой-то шум и громкий говор, и в ту же минуту
дверь в кабинет распахнулась. Вбежал покрытый пылью и грязью офицер.
- Господин кардинал! Где господин кардинал? - кричал он.
Мазарини подумал, что его хотят убить, и подался назад вместе со сво-
им креслом. Д'Артаньян и Портос выступили вперед и заслонили кардинала
от вошедшего.
- Послушайте, сударь, - сказал Мазарини, - что это вы врываетесь ко
мне, точно в трактир?
- Только два слова, монсеньер! - сказал тот, к кому относилось это
замечание. - Мне необходимо немедленно и с глазу на глаз переговорить с
вами. Я де Пуэн, караульный офицер Венсенского замка.
По бледному, расстроенному лицу офицера Мазарини понял, что тот при-
вез какое-то важное известие, и знаком велел д'Артаньяну и Портосу отой-
ти и сторону.
Они ушли в глубь кабинета.
- Говорите, говорите скорей! - сказал Мазарини. - Что случилось?
- Случилось, ваше преосвященство, то, что герцог де Бофор убежал из
Венсенской крепости.
Мазарини вскрикнул и, побледнев еще больше, чем офицер, привезший эту
весть, откинулся без сил на спинку кресла.
- Убежал! - повторил оп. - Герцог де Бофор убежал!
- Я был на валу и видел, как он бежал.
- И вы не стреляли?
- Он был вне пределов ружейного выстрела, монсеньер.
- Что же делал господин Шавиньи?
- Он был в отлучке.
- А Ла Раме?
- Его нашли связанным в комнате герцога. Во рту у него был кляп, а
рядом валялся кинжал.
- Ну а этот его помощник?
- Он оказался сообщником герцога и бежал вместе с ним.