Главная » 2022 » Февраль » 16 » Двадцать лет спустя. Александр Дюма. 008. XVIII. ГЕРЦОГ ДЕ БОФОР. XIX. ЧЕМ РАЗВЛЕКАЛСЯ ГЕРЦОГ БОФОР В ВЕНСЕНСКОМ ЗАМКЕ.

19:38

Двадцать лет спустя. Александр Дюма. 008. XVIII. ГЕРЦОГ ДЕ БОФОР. XIX. ЧЕМ РАЗВЛЕКАЛСЯ ГЕРЦОГ БОФОР В ВЕНСЕНСКОМ ЗАМКЕ.

---

Утро разгоралось. Д'Артаньян снова услышал все те звуки, которые за-
мирали один за другим вчера вечером, - все начинало пробуждаться: ожили
птицы на ветвях, собаки в конурах, овцы на пастбище; ожили, казалось,
даже привязанные к берегу барки на Луаре и, отделясь от берегов, поплыли
вниз по течению. Д'Артаньян, чтоб никого не будить, оставался у своего
окна, но, заслышав в замке шум отворяемых дверей и ставен, он еще раз
пригладил волосы, подкрутил усы, по привычке почистил рукавом своею ко-
лота поля шляпы и сошел вниз. Спустившись с последней ступеньки крыльца,
он заметил Атоса, наклонившегося к земле в позе человека, который ищет
затерянную в песке монету.
- С добрым утром, дорогой хозяин! - сказал д'Артаньян.
- С добрым утром, милый друг. Как провели ночь?
- Превосходно, мой друг; да и все у вас тут превосходно: и кровать, и
вчерашний ужин, и весь ваш прием. Но что вы так усердно рассматриваете?
Уж не сделались ли вы, чего доброго, любителем тюльпанов?
- Над этим, мой друг, не следует смеяться. В деревне вкусы очень ме-
няются, и, сам того не замечая, начинаешь любить все то прекрасное, что
природа выводит на свет из-под земли и чем так пренебрегают в городах. Я
просто смотрел на ирисы: я посадил их вчера у бассейна, а сегодня утром
их затоптали. Эти садовники такой неуклюжий народ. Ездили за водой и не
заметили, что лошадь ступает по грядке.
Д'Артаньян улыбнулся.
- Вы так думаете? - спросил он.
И он повел друга в аллею, где отпечаталось немало следов, подобных
тем, от которых пострадали ирисы.
- Вот, кажется, еще следы, посмотрите, Атос, - равнодушно сказал
Д'Артаньян.
- В самом деле. И еще совсем свежие!
- Совсем свежие, - подтвердил Д'Артаньян.
- Кто мог выехать сегодня утром? - спросил с тревогой Атос. - Не выр-
валась ли лошадь из конюшни?
- Не похоже, - сказал Д'Артаньян, - шаги очень ровные и спокойные.
- Где Рауль? - воскликнул Атос. - И как могло случиться, что я его не
видел!
- Ш-ш, - остановил его Д'Артаньян, приложив с улыбкой палец к губам.
- Что здесь произошло? - спросил Атос.
Д'Артаньян рассказал все, что видел, пристально следя за лицом хозяи-
на.
- А, теперь я догадываюсь, в чем дело, - ответил Атос, слегка пожав
плечами. - Бедный мальчик поехал в Блуа.
- Зачем?
- Да затем, бог мой, чтобы узнать о здоровье маленькой Лавальер. Пом-
ните, той девочки, которая вывихнула себе ногу?
- Вы думаете? - недоверчиво спросил Д'Артаньян.
- Не только думаю, но уверен в этом, - ответил Атос. - Разве вы не
заметили, что Рауль влюблен?
- Что вы? В кого? В семилетнюю девочку?
- Милый друг, в возрасте Рауля сердце бывает так полно, что необходи-
мо излить его на что-нибудь, будь то мечта или действительность. Ну, а
его любовь, - то и другое вместе.
- Вы шутите! Как? Эта крошка?
- Разве вы ее не видали? Это прелестнейшее создание. Серебристо-бело-
курые волосы и голубые глаза, уже сейчас задорные и томные.
- А что скажете вы про эту любовь?
- Я ничего не говорю, смеюсь и подшучиваю над Раулем; но первые пот-
ребности сердца так неодолимы, порывы любовной тоски у молодых людей так
сладки и так горьки в то же время, что часто носят все признаки настоя-
щей страсти. Я помню, что сам в возрасте Рауля влюбился в греческую ста-
тую, которую добрый король Генрих Четвертый подарил моему отцу. Я думал,
что сойду с ума от горя, когда узнал, что история Пигмалиона - пустой
вымысел.
- Это от безделья. Вы не стараетесь ничем занять Рауля, и он сам ищет
себе занятий.
- Именно. Я уж подумываю удалить его отсюда.
- И хорошо сделаете.
- Разумеется. Но это значило бы разбить его сердце, и он страдал бы,
как от настоящей любви. Уже года тричетыре тому назад, когда он сам был
ребенком, он начал восхищаться этой маленькой богиней и угождать ей, а
теперь дойдет до обожания, если останется здесь. Дети каждый день вместе
строят всякие планы и беседуют о множестве серьезных вещей, словно им по
двадцать лет и они настоящие влюбленные. Родные маленькой Лавальер сна-
чала все посмеивались, но и они, кажется, начинают хмурить брови.
- Ребячество. Но Раулю необходимо рассеяться. Отошлите его поскорей
отсюда, не то, черт возьми, он у вас никогда не станет мужчиной.
- Я думаю послать его в Париж, - сказал Атос.
- А, - отозвался д'Артаньян и подумал, что настала удобная минута для
нападения. - Если хотите, - сказал он, - мы можем устроить судьбу этого
молодого человека.
- А, - в свою очередь, сказал Атос.
- Я даже хочу с вами посоветоваться относительно одной вещи, пришед-
шей мне на ум.
- Извольте.
- Как вы думаете, не пора ли нам поступить опять на службу?
- Разве вы не состоите все время на службе, д'Артаньян?
- Скажу точнее: речь идет о деятельной службе. Разве прежняя жизнь
вас больше не соблазняет и, если бы вас ожидали действительные выгоды,
не были бы вы рады возобновить в компании со мной и нашим другом Порто-
сом былые похождения?
- Кажется, вы мне это предлагаете? - спросил Атос.
- Прямо и чистосердечно.
- Снова взяться за оружие?
- Да.
- За кого и против кого? - спросил вдруг Атос, устремив на гасконца
свой ясный и доброжелательный взгляд.
- Ах, черт! Вы слишком торопливы.
- Прежде всего я точен. Послушайте, д'Артаньян, есть только одно ли-
цо, или, лучше сказать, одно дело, которому человек, подобный мне, может
быть полезен: дело короля.
- Вот это сказано точно, - сказал мушкетер.
- Да, но прежде условимся, - продолжал серьезно Атос. - Если стать на
сторону короля, по-вашему, значит стать на сторону Мазарини, мы с вами
не сойдемся.
- Я не сказал этого, - ответил, смутившись, гасконец.
- Знаете что, д'Артаньян, - сказал Атос, - не будем хитрить друг с
другом. Ваши умолчания и увертки отлично объясняют мне, по чьему поруче-
нию вы сюда явились. О таком деле действительно не решаются говорить
громко и охотников на него вербуют втихомолку, потупив глаза.
- Ах, милый Атос! - сказал д'Артаньян.
- Вы понимаете, - продолжал Атос, - что я говорю не про вас - вы луч-
ший из всех храбрых и отважных людей, - я говорю об этом скаредном
итальянце-интригане, об этом холопе, пытающемся надеть на голову корону,
украденную из-под подушки, об этом шуте, называющем свою партию партией
короля и запирающем в тюрьмы принцев крови, потому что он не смеет каз-
нить их, как делал наш кардинал, великий кардинал. Теперь на этом месте
ростовщик, который взвешивает золото и, обрезая монеты, прячет обрезки,
опасаясь ежеминутно, несмотря на свое шулерство, завтра проиграть; сло-
вом, я говорю о негодяе, который, как говорят, ни в грош не ставит коро-
леву. Что ж, тем хуже для нее! Этот негодяй через три месяца вызовет
междоусобную войну только для того, чтобы сохранить свои доходы. И к та-
кому-то человеку вы предлагаете мне поступить на службу, д'Артаньян?
Благодарю!
- Помилуй бог, да вы стали еще вспыльчивей, чем прежде! - сказал
д'Артаньян. - Годы разожгли вашу кровь, вместо того чтобы охладить ее.
Кто говорит вам, что я служу этому господину и вас склоняю к тому же?
"Черт возьми, - подумал он, - нельзя выдавать тайну человеку, так
враждебно настроенному".
- Но в таком случае, мой друг, - возразил Атос, - что же означает ва-
ше предложение?
- Ах, боже мой, ничего не может быть проще. Вы живете в собственном
имении и, по-видимому, совершенно счастливы в своей золотой умеренности.
У Портоса пятьдесят, а может быть, и шестьдесят тысяч ливров дохода. У
Арамиса по-прежнему полтора десятка герцогинь, которые оспаривают друг у
друга прелата, как оспаривали прежде мушкетера; это вечный баловень
судьбы. Но я, что я из себя представляю? Двадцать лет ношу латы и рейту-
зы, а все сижу в том же, притом незавидном, чипе, не двигаюсь ни взад,
ни вперед, не живу. Одним словом, я мертв. И вот, когда мне представля-
ется возможность хоть чуточку ожить, вы все подымаете крик: "Это подлец!
Шут! Обманщик! Как можно служить такому человеку?" Эх, черт возьми! Я
сам думаю так же, но сыщите мне кого-нибудь получше или платите мне пен-
сию.
Атос задумался на три секунды и в эти три секунды понял хитрость
д'Артаньяна, который, слишком зарвавшись сначала, теперь обрывал все ра-
зом, чтобы скрыть свою игру. Он ясно видел, что предложение сделано было
ему серьезно и было бы изложено полностью, если бы он выказал желание
выслушать его.
"Так! - подумал он. - Значит, д'Артаньян - сторонник Мазарини".
И с этой минуты Атос сделался крайне сдержан.
Д'Артаньян, со своей стороны, стал еще осторожнее.
- Но ведь у вас, наверное, есть какие-то намерения? - продолжал спра-
шивать Атос.
- Разумеется. Я хотел посоветоваться со всеми вами и придумать
средство что-нибудь сделать, потому что каждому из нас всегда будет не-
доставать других.
- Это правда. Вы говорили мне о Портосе. Неужели вы склонили его ис-
кать богатства? Мне кажется, он достаточно богат.
- Да, он богат. Но человек так создан, что ему всегда пе хватает еще
чего-нибудь.
- Чего же не хватает Портосу?
- Баронского титула.
- Да, правда, я и забыл, - засмеялся Атос.
"Правда! - подумал д'Артаньян. - А откуда он знает? Уж но переписыва-
ется ли он с Арамисом? Ах, если бы мне только это узнать, я бы узнал и
все остальное".
Тут разговор оборвался, так как вошел Рауль. Атос хотел ласково поб-
ранить его, по юноша был так печален, что у Атоса не хватило духу, он
смолчал и стал расспрашивать, в чем дело.
- Не хуже ли пашей маленькой соседке? - спросил д'Артаньян.
- Ах, сударь, - почти задыхаясь от горя, отвечал Рауль, - ушиб очень
опасен, и, хотя видимых повреждении нет, доктор боится, как бы девочка
не осталась хромой на всю жизнь.
- Это было бы ужасно! - сказал Атос.
У д'Артаньяна вертелась на языке шутка, но, увидев, какое участие
принимает Атос в этом горе, он сдержался.
- Ах, сударь, меня совершенно приводит в отчаяние, - сказал Рауль, -
то, что я сам виноват во всем этом.
- Вы? Каким образом, Рауль? - спросил Атос.
- Конечно, ведь она соскочила с бревна для того, чтобы бежать ко мне.
- Вам остается только одно средство, милый Рауль: жениться на ней и
этим искупить свою вину, - сказал д'Артаньян.
- Ах, сударь, вы смеетесь над искренним горем, это очень дурно, - от-
ветил Рауль.
И, чувствуя потребность остаться одному, чтобы выплакаться, он ушел в
свою комнату, откуда вышел только к завтраку.
Дружеские отношения обоих приятелей нисколько не пострадали от утрен-
ней стычки, а потому они завтракали с большим аппетитом, изредка посмат-
ривая на Рауля, который сидел за столом с влажными от слез глазами, с
тяжестью на сердце и почти не мог есть.
К концу завтрака было подано два письма, которые Атос прочел с вели-
чайшим вниманием, невольно вздрогнув тгри этом несколько раз. Д'Ар-
таньян, сидевший на другом конце стола и отличавшийся прекрасным зрени-
ем, готов был поклясться, что узнал мелкий почерк Арамиса. Другое письмо
было написано женским растянутым и неровным почерком.
- Пойдемте фехтовать, - сказал д'Артаньян Раулю, видя, что Атос жела-
ет остаться один, чтобы ответить на письма или обдумать их. - Пойдемте,
это развлечет вас.
Молодой человек взглянул на Атоса; тот утвердительно кивнул головой.
Они прошли в нижнюю залу, в которой были развешаны рапиры, маски,
перчатки, нагрудники и прочие фехтовальные принадлежности.
- Ну как? - спросил Атос, придя к ним через четверть часа.
- У него совсем ваша рука, дорогой Атос, - сказал д'Артаньян, а если
бы у него было вдобавок и ваше хладнокровие, не оставалось бы желать ни-
чего лучшего...
Молодой человек чувствовал себя пристыженным. Если он два-три раза и
задел руку или бедро д'Артаньяна, то последний раз двадцать кольнул его
прямо в грудь.
Тут вошел Шарло и подал д'Артаньяну очень спешное письмо, только что
присланное с нарочным.
Теперь пришла очередь Атоса украдкой поглядывать на письмо.
Д'Артаньян прочел его, по-видимому, без всякого волнения и сказал,
слегка покачивая головой:
- Вот что значит служба. Ей-богу, вы сто раз правы, что не хотите
больше служить! Тревиль заболел, и без меня не могут обойтись в полку.
Видно, пропал мой отпуск.
- Вы возвращаетесь в Париж? - живо спросил Атос.
- Да, конечно, - ответил д'Артаньян. - А разве вы не едете туда же?
- Если я попаду в Париж, то очень рад буду с вами увидеться, - слегка
покраснев, ответил Атос.
- Эй, Планше! - крикнул д'Артаньян в дверь. - Через десять минут мы
уезжаем. Задай овса лошадям.
И, обернувшись к Атосу, прибавил:
- Мне все кажется, будто мне чего то не хватает, и я очень жалею, что
уезжаю от вас, не повидавшись с добрым Гримо.
- Гримо? - сказал Атос. - Действительно, я тоже удивляюсь, отчего вы
о нем не спрашиваете. Я уступил его одному из моих друзей.
- Который понимает его знаки? - спросил д'Артаньян.
- Надеюсь, - ответил Атос.
Друзья сердечно обнялись. Д'Артаньян пожал руку Раулю, взял обещание
с Атоса, что тот зайдет к нему, если будет в Париже, или напишет, если
не поедет туда, и вскочил на лошадь. Планше, исправный, как всегда, был
уже в седле.
- Не хотите ли проехаться со мной? - смеясь, спросил Рауля Д'Ар-
таньян. - Я еду через Блуа.
Рауль взглянул на Атоса; тот удержал его едва заметным движением го-
ловы.
- Нет, сударь, - ответил молодой человек, - я останусь с графом.
- В таком случае прощайте, друзья мои, сказал д'Артаньян, в последний
раз пожимая им руки. Да хранит вас бог, как говаривали мы, расставаясь в
старину при покойном кардинале.
Атос махнул рукой на прощание, Рауль поклонился, и Д'Артаньян с План-
ше уехали.
Граф следил за ними глазами, опершись на плечо юноши, который был
почти одного с ним роста. Но едва Д'Артаньян исчез за стеной, он сказал:
- Рауль, сегодня вечером мы едем в Париж.
- Как! - воскликнул молодой человек, бледнея.
- Вы можете съездить попрощаться с госпожой де Сен-Реми и передать ей
мой прощальный привет. Я буду ждать вас обратно к семи часам.
Со смешанным выражением грусти и благодарности на лице молодой чело-
век поклонился и пошел седлать лошадь.
А Д'Артаньян, едва скрывшись из поля их зрения, вытащил из кармана
письмо и перечел его:
"Возвращайтесь немедленно в Париж. Дж. М."
- Сухое письмо, - проворчал Д'Артаньян, - и не будь приписки, я, мо-
жет быть, не понял бы его; но, к счастью, приписка есть.
И он прочел приписку, примирившую его с сухостью письма:
"Р.S. Поезжайте к королевскому казначею в Блуа, назовите ему вашу фа-
милию и покажите это письмо: вы получите двести пистолей".
- Решительно, такая проза мне нравится, - сказал Д'Артаньян. - Карди-
нал пишет лучше, чем я думал. Едем, Планше, сделаем визит королевскому
казначею и затем поскачем дальше.
- В Париж, сударь?
- В Париж.
И оба поехали самой крупной рысью, на какую только были способны их
лошади.

XVIII

ГЕРЦОГ ДЕ БОФОР

Вот что случилось, и вот каковы были причины, потребовавшие возвраще-
ния д'Артаньяна в Париж.
Однажды вечером Мазарини, по обыкновению, пошел к королеве, когда все
уже удалились от нее, и, проходя мимо караульной комнаты, из которой
дверь выходила в одну из его приемных, услыхал громкий разговор. Желая
узнать, о чем говорят солдаты, он, по своей привычке, подкрался к двери,
приоткрыл ее и просунул голову в щель.
Между караульными шел спор.
- А я вам скажу, - говорил один из них, - что если Куазель предска-
зал, то, значит, дело такое же верное, как если б оно уже сбылось. Я сам
его не знаю, но слышал, что он не только звездочет, но и колдун.
- Черт возьми, если ты его приятель, так будь поосторожнее! Ты оказы-
ваешь ему плохую услугу.
- Почему?
- Да потому, что его могут притянуть к суду.
- Вот еще! Теперь колдунов не сжигают!
- Так-то оно так, по мне сдается, что еще очень недавно покойный кар-
динал приказал сжечь Урбенл Грандье. Уж я-то знаю об этом: сам стоял на
часах у костра и видел, как его жарили.
- Эх, милый мой! Урбен Грандье был не колдун, а ученый, - это совсем
другое дело. Урбен Грандье будущего не предсказывал. Он знал прошлое, а
это иной раз бывает гораздо хуже.
Мазарини одобрительно кивнул головой; однако, желая узнать, что это
за предсказание, о котором шел спор, он не двинулся с места.
- Я не спорю: может быть, Куазель и колдун, - возразил другой кара-
ульный, - но я говорю тебе, что если он оглашает наперед свои предсказа-
ния, они могут и не сбыться.
- Почему?
- Очень попятно. Ведь если мы станем биться на шпагах и я тебе скажу:
"Я сделаю прямой выпад", ты, понятно, парируешь его. Так и тут. Если Ку-
азель говорит так громко и до ушей кардинала дойдет, что "к такому-то
дню такой-то узник сбежит", кардинал, очевидно, примет меры, и узник не
сбежит.
- Полноте, - заговорил солдат, казалось, дремавший на скамье, но,
несмотря на одолевающую его дремоту, но пропустивший ни слова из всего
разговора. - От судьбы не уйдешь. Если герцогу де Бофору суждено удрать,
герцог де Бофор удерет, и никакие меры кардинала тут по помогут.
Мазарини вздрогнул. Он был итальянец и, значит, суеверен; он поспешно
вошел к гвардейцам, которые при его появлении прервали свой разговор.
- О чем вы толкуете, господа? - спросил он ласково. - Кажется, о том,
что герцог де Бофор убежал?
- О нет, монсеньер, - заговорил солдат-скептик. - Сейчас он и не по-
мышляет об этом. Говорят только, что ему суждено сбежать.
- А кто это говорит?
- Ну-ка, расскажите еще раз вашу историю, Сен-Лоран, - обратился сол-
дат к рассказчику.
- Монсеньер, - сказал гвардеец, - я просто с чужих слов рассказал
этим господам о предсказании некоего Куазеля, который утверждает, что
как ни крепко стерегут герцога де Бофора, а он убежит еще до троицына
дня.
- А этот Куазель юродивый пли сумасшедший? - спросил кардинал, все
еще улыбаясь.
- Нисколько, - ответил твердо веривший в предсказание гвардеец. - Он
предсказал много вещей, которые сбылись: например, что королева родит
сына, что Колиньи будет убит на дуэли герцогом Гизом, наконец, что ко-
адъютор будет кардиналом. И что же, королева родила не только одного сы-
на, но через два года еще второго, а Колиньи был убит.
- Да, - ответил Мазарини, - по коадъютор еще не кардинал.
- Нет еще, монсеньер, но он им будет.
Мазарини поморщился, словно желая сказать: "Ну, шапки-то у него еще
нет". Потом добавил:
- Итак, вы уверены, мой друг, что господин де Бофор убежит?
- Так уверен, монсеньер, - ответил солдат, - что если ваше преосвя-
щенство предложит мне сейчас должность господина де Шавиньи, коменданта
Венсенского замка, то я ее не приму. Вот после троицы - это дело другое.
Ничто так не убеждает нас, как глубокая вера другого человека. Она
влияет даже на людей неверующих; а Мазарини не только не был неверующим,
но даже был, как мы сказали, суеверным. И потому он ушел весьма озабо-
ченный.
- Скряга! - сказал гвардеец, который стоял, прислонившись к стене. -
Он притворяется, будто не верит вашему колдуну, Сен-Лоран, чтобы только
ничего вам не дать; он еще и к себе не доберется, как заработает на ва-
шем предсказании.
В самом деле, вместо того чтобы пройти в покои королевы, Мазарини
вернулся в кабинет и, позвав Бернуина, отдал приказ завтра с рассветом
послать за надзирателем, которого он приставил к де Бофору, и разбудить
себя немедленно, как только тот приедет.
Солдат, сам того не зная, разбередил самую больную рапу кардинала. В
продолжение пяти лет, которые Бофор просидел в тюрьме, не проходило дня,
чтобы Мазарини ее думал о том, что рано ли, поздно ли, а Бофор оттуда
выйдет. Внука Генриха IV в заточении всю жизнь не продержишь, в особен-
ности когда этому внуку Генриха IV едва тридцать лет от роду. Но каким
бы путем он ни вышел из тюрьмы, - сколько ненависти он должен был ско-
пыть за время заключения к тому, кто был в этом повинен; к тому, кто
приказал схватить его, богатого, смелого, увенчанного славой, любимого
женщинами и грозного для мужчин; к тому, кто отнял у него лучшие годы
жизни - ведь нельзя же назвать жизнью прозябание в тюрьме! Пока что Ма-
зарини все усиливал надзор за Бофором. Но он походил на скупца из басни,
которому не спалось возле своего сокровища. Не раз ему снилось, что у
него похитили Бофора, и он вскакивал по ночам. Тогда он осведомлялся о
нем и всякий раз, к своему огорчению, слышал, что узник самым благопо-
лучным образом пьет, ест, играет и среди игр, вина и песен не перестает
клясться, что Мазарини дорого заплатит за все те удовольствия, которые
насильно доставляют ему в Вепсепе.
Эта мысль тревожила министра даже во сне, так что, когда в семь часов
Бернуин вошел разбудить его, первыми его словами были:
- А? Что случилось? Неужели господин де Бофор бежал из Венсена?
- Не думаю, монсеньер, - ответил Бернуин, которому никогда не изменя-
ла его выдержка. - Во всяком случае, вы сейчас узнаете все новости, по-
тому что надзиратель Ла Раме, за которым вы послали сегодня утром в Вен-
сенский замок, прибыл и ожидает ваших приказаний.
- Откройте дверь и введите его сюда, - сказал Мазарини, поправляя по-
душки, чтобы принять Ла Раме, сидя в постели.
Офицер вошел. Это был высокий и полный мужчина, толстощекий и предс-
тавительный. Он имел такой безмятежный вид, что Мазарини встревожился.
- Этот парень, по-моему, очень смахивает на дурака, - пробормотал он.
Надзиратель молча остановился у дверей.
- Подойдите, сударь! - приказал Мазарини.
Надзиратель повиновался.
- Знаете ли вы, о чем здесь болтают?
- Нет, ваше преосвященство.
- Что герцог Бофор убежит из Венсена, если еще не сделал этого.
На лице офицера выразилось величайшее изумление. Он широко раскрыл
свои маленькие глазки и большой рот, словно впивая шутку, которой удос-
тоил его кардинал. Затем, но в силах удержаться от смеха при подобием
предположении, расхохотался, да так, что его толстое тело затряслось,
как от сильного озноба.
Мазарини порадовался этой довольно непочтительной несдержанности, но
тем не менее сохранил свой серьезный вид.
Вдоволь насмеявшись и вытерев глаза, Ла Раме решил, что пора наконец
заговорить и извиниться за свою неприличную веселость.
- Убежит, монсеньер! Убежит! - сказал он. - Но разве вашему преосвя-
щенству не известно, где находится герцог де Бофор?
- Разумеется, я знаю, что он в Венсенском замке.
- Да, монсеньер, и в его комнате стены в семь футов толщиной, окна с
железными решетками, и каждая перекладина в руку толщиной.
- Помните, - сказал Мазарини, - что при некотором терпении можно про-
долбить любую стену и перепилить решетку часовой пружиной.
- Вам, может быть, неизвестно, монсеньер, что при узнике состоят во-
семь караульных: четверо в его комнате и четверо в соседней, и они ни на
минуту не оставляют его.
- Но ведь он выходит из своей комнаты, играет в шары и в мяч.
- Монсеньер, все эти развлечения дозволены заключенным. Впрочем, если
вам угодно, его можно лишить их.
- Нет, нет, - сказал Мазарини, боясь, чтобы его узник, лишенный и
этих удовольствий, не вышел из замка (если он когда-нибудь из него вый-
дет) еще более озлобленным против него. - Я только спрашиваю, с кем он
играет.
- Он играет с караульным офицером, монсеньер, со мной или с другими
заключенными.
- А не подходит ли он близко к стенам во время игры?
- Разве вашему преосвященству не известно, какие это стены? Почти
шестьдесят футов высоты. Едва ли герцогу Бофору так надоела жизнь, чтобы
он рискнул сломать себе шею, спрыгнув с такой стены.
- Гм! - отозвался кардинал, начиная успокаиваться. - Итак, вы полага-
ете, мой милый господин Ла Раме, что...
- Что пока герцог не ухитрится превратиться в птичку, я за него руча-
юсь.
- Смотрите не увлекайтесь, - сказал Мазарини. - Господин де Бофор
сказал конвойным, отводившим его в замок, будто он не раз думал о том,
что может быть арестован, и потому держит в запасе сорок способов бежать
из тюрьмы.
- Монсеньер, если бы из этих сорока способов был хоть один годный, -
ответил Ла Раме, - он бы давно был на свободе.
"Гм, ты не так глуп, как я думал", - пробормотал про себя Мазарини.
- К тому же не забывайте, монсеньер, что комендант Венсенского замка
- господин де Шавиньи, - продолжал Ла Раме, - а он не принадлежит к
друзьям герцога де Бофора.
- Да, но господин де Шавиньи иногда отлучается.
- Когда он отлучается, остаюсь я.
- Ну а когда вы сами отлучаетесь?
- О, на этот случай у меня есть один малый, который метит сделаться
королевским надсмотрщиком. Этот, ручаюсь вам, стережет на совесть. Вот
три недели, как он у меня служит, и я лишь в одном могу упрекнуть его, -
он слишком суров к узнику.
- Кто же этот цербер? - спросил кардинал.
- Некий господин Гримо, монсеньер.
- А что он делал до того, как поступил к вам на службу в замок?
- Он жил в провинции, набедокурил там по глупости и теперь, кажется,
рад укрыться от ответственности, надев королевский мундир.
- А кто рекомендовал вам этого человека?
- Управитель герцога де Граммона.
- Так, по-вашему, на него можно положиться?
- Как на меня самого, монсеньер.
- И он не болтун?
- Господи Иисусе! Я долго думал, монсеньер, что он немой: он и гово-
рит и отвечает только знаками. Кажется, его прежний господин приучил его
к этому.
- Так скажите ему, милый господин Ла Раме, - продолжал кардинал, -
что если он будет хорошим и верным сторожем, мы закроем глаза на его ша-
лости в провинции, наденем на него мундир, который заставит всех отно-
ситься к нему с уважением а в карманы мундира положим несколько писто-
лей, чтобы он выпил за здоровье короля.
Мазарини был щедр на обещания - полная противоположность славному
Гримо, которого так расхвалил Ла Раме: тот говорил мало, по делал много.
Кардинал забросал Ла Раме еще кучей вопросов об узнике, о его помеще-
нии, о том, как он спит, как его кормят. На эти вопросы Ла Раме дал та-
кие исчерпывающие ответы, что кардинал отпустил его почти совсем успоко-
енный.
Затем, так как было уже девять часов утра, он встал, надушился, одел-
ся и прошел к королеве, чтобы сообщить ей о причинах, задержавших его.
Королева, боявшаяся де Бофора не меньше самого кардинала и почти столь
же суеверная, заставила его повторить слово в слово все уверения Ла Раме
и все похвалы, которые тот расточал своему помощнику; затем, когда кар-
динал кончил, сказала вполголоса:
- Как жаль, что у нас нет такого Гримо для каждого принца.
- Терпение, - сказал Мазарини со своей итальянской улыбкой, - быть
может, когда-нибудь мы этого и добьемся, а пока...
- А пока?..
- Я все же приму кое-какие меры предосторожности.
И он написал д'Артаньяну, чтобы тот немедленно возвратился.

XIX

ЧЕМ РАЗВЛЕКАЛСЯ ГЕРЦОГ БОФОР В ВЕНСЕНСКОМ ЗАМКЕ

Узник, наводивший такой страх на кардинала и смущавший покой всего
двора своими сорока способами побега, нимало не подозревал о страхах,
которые внушала в Пале-Рояле его особа.
Его стерегли так основательно, что он понял всю невозможность выр-
ваться на свободу, и месть его заключалась только в том, что он всячески
поносил и проклинал Мазарини.
Он даже попробовал было сочинять на него стихи, по скоро принужден
был отказаться от этого. В самом деле, г и де Бофор не только не обладал
поэтическим даром, но даже и прозой изъяснялся с величайшим трудом. Не-
даром Бло, известный сочинитель сатирических песенок того времени, ска-
зал про него:
Гремит он и сверкает в сече,
Своим врагам внушая страх;
Когда ж его мы слышим речи,
У всех усмешка на устах.
Гастон к сраженьям непривычен,
Зато слова ему легки.
Зачем Бофор косноязычен?
Зачем Гастон лишен руки?
После этого понятно, почему Бофор ограничивался только бранью и прок-
лятиями.
Герцог Бофор был внук Генриха IV и Габриэли д'Эстре, такой же добрый,
храбрый и горячий, а главное, такой же гасконец, как его дед, но далеко
не такой образованный. После смерти Людовика XIV он был некоторое время
любимцем и доверенным лицом королевы и играл первую роль при дворе; по в
один прекрасный день ему пришлось уступить первое место Мазарини и пе-
рейти на второе. А на другой день, так как он был настолько неблагоразу-
мен, что рассердился, и настолько неосторожен, что высказал громко свое
неудовольствие, королева велела арестовать его и отправить в Венсен, что
и было поручено Гито, тому самому Гито, с которым читатель познакомился
в начале нашей повести и с которым он будет иметь случай еще встре-
титься. Само собой разумеется, что, говоря "королева", мы хотим сказать
"Мазарини". Таким образом не только избавились от Бофора и его притяза-
ний, но и совсем перестали считаться с ним, невзирая на его былую попу-
лярность, и вот он уже шестой год жил в Венсенском замке, в комнате,
весьма мало подходящей для принца.
Эти долгие годы, в течение которых мог бы одуматься всякий другой че-
ловек, нисколько не повлияли на Бофора. В самом деле, всякий другой со-
образил бы, что если бы он не упорствовал в своем намерении тягаться с
кардиналом, пренебрегать принцами и действовать в одиночку, без помощни-
ков, за исключением - по выражению кардинала де Реца - нескольких мелан-
холиков, похожих на пустых мечтателей, то уж давно сумел бы либо выйти
на свободу, либо приобрести сторонников. Но ничего подобного не приходи-
ло в голову герцогу Бофору. Долгое заключение только еще больше озлобило
его против Мазарини, который получал о нем ежедневно не слишком приятные
для себя известия.
Потерпев неудачу в стихотворстве, Бофор обратился к живописи и нари-
совал углем на стене портрет кардинала. Но так как его художественный
талант был весьма невелик и не позволял ему достигнуть большого
сходства, то он, во избежание всяких сомнений относительно оригинала,
подписал внизу: "Ritratto dell'illustrissimo facchino Mazarini" [11].
Когда г-ну де Шавиньи доложили об этом, он явился с визитом к герцогу
и попросил его выбрать себе какоенибудь другое занятие или, по крайней
мере, рисовать портреты, не делая под ними подписей. На другой же день
все стены в комнате были испещрены и подписями и портретами. Герцог Бо-
фор, как, впрочем, и все заключенные, был похож на ребенка, которого
всегда тянет к тому, что ему запрещают.
Господину де Шавиньи доложили о приросте профилей. Недостаточно дове-
ряя своему умению и не пытаясь рисовать лицо анфас, Бофор не поскупился
на профили и превратил свою комнату в настоящую портретную галерею. На
этот раз комендант промолчал; но однажды, когда герцог играл во дворе в
мяч, он велел стереть все рисунки и заново побелить стены.
Бофор благодарил Шавиньи за внимательность, с какой тот позаботился
приготовить ему побольше места для рисования. На этот раз он разделил
комнату на несколько частей и каждую из них посвятил какому-нибудь эпи-
зоду из жизни Мазарини.
Первая картина должна была изображать светлейшего негодяя Мазарини
под градом палочных ударов кардинала Бентиволио, у которого он был лаке-
ем.
Вторая - светлейшего негодяя Мазарини, играющего роль Игнатия Лойолы
в трагедии того же имени.
Третья - светлейшего негодяя Мазарини, крадущего портфель первого ми-
нистра у Шавиньи, который воображал, что уже держит его в своих руках.
Наконец, четвертая - светлейшего негодяя Мазарини, отказывающегося
выдать чистые простыни камердинеру Людовика XIV Ла Порту, потому что
французскому королю достаточно менять простыни раз в три месяца.
Эти картины были задуманы слишком широко, совсем не по скромному та-
ланту художника. А потому он пока ограничился только тем, что наметил
рамки и сделал подписи.
По для того чтобы вызвать раздражение со стороны г-на де Шавиньи,
достаточно было и одних рамок с подписями. Он велел предупредить заклю-
ченного, что если тот не откажется от мысли рисовать задуманные им кар-
тины, то он отнимет у него всякую возможность работать над ними. Бофор
ответил, что, не имея средств стяжать себе военную славу, он хочет прос-
лавиться как художник. За невозможностью сделаться Баярдом или Три-
бульцием он желает стать вторым Рафаэлем или Микеланджело.
Но в один прекрасный день, когда г-н де Бофор гулял в тюремном дворе,
из его комнаты были вынесены дрова, и не только дрова, но и угли, и не
только угли, но даже зола, так что, вернувшись, он не нашел решительно
ничего, что могло бы заменить ему карандаш.
Герцог ругался, проклинал, бушевал, кричал, что его хотят уморить хо-
лодом и сыростью, как уморили Пюилоранса, маршала Орнано и великого при-
ора Вандомского. Па это Шавиньи ответил, что герцогу стоит только дать
слово бросить живопись или, по крайней мере, обещать не рисовать истори-
ческих картин, и ему сию же минуту принесут дрова и все необходимое для
топки. Но герцог не пожелал дать этого слова и провел остаток зимы в не-
топленой комнате.
Больше того, однажды, когда Бофор отправился на прогулку, все его
надписи соскоблили, и комната стала белой и чистой, а от фресок не оста-
лось и следа.
Тогда герцог купил у одного из сторожей собаку по имени Писташ. Так
как заключенным не запрещалось иметь собак, то Шавиньи разрешил, чтобы
собака перешла во владение другого хозяина. Герцог по целым часам сидел
с ней взаперти. Подозревали, что он занимается ее обучением, но никто не
знал, чему он ее учит. Наконец, когда собака была достаточно выдрессиро-
вана, г-н де Бофор пригласил г-на де Шавиньи и других должностных лиц
Венсена на представление, которое намеревался дать в своей комнате.
Приглашенные явились. Комната была ярко освещена; герцог зажег Все све-
чи, какие только ему удалось раздобыть. Спектакль начался.
Заключенный выломил из стены кусок штукатурки и провел им по полу
длинную черту, которая должна была изображать веревку. Писташ, по перво-
му слову хозяина, встал около черты, поднялся на задние лапы и, держа в
передних камышинку, пошел по черте, кривляясь, как настоящий канатный
плясун. Пройдя раза два-три взад и вперед, он отдал палку герцогу и про-
делал то же самое без балансира.
Умную собаку наградили рукоплесканиями.
Представление состояло из трех отделений. Первое кончилось, началось
второе.
Теперь Писташ должен был ответить на вопрос: который час?
Шавиньи показал ему свои часы. Было половина седьмого. Писташ шесть
раз поднял и опустил лапу, затем в седьмой раз поднял ее и удержал на
весу. Ответить яснее было невозможно: и солнечные часы не могли бы пока-
зать время точнее. У них к тому же, как всем известно, есть один большой
недостаток: по ним ничего но узнаешь, когда не светит солнце.
Затем Писташ должен был объявить всему обществу, кто лучший тюремщик
во Франции.
Собака обошла три раза всех присутствующих и почтительнейше улеглась
у ног Шавиньи.
Тот сделал вид, что находит шутку прелестной, и посмеялся сквозь зу-
бы, а кончив смеяться, закусил губы и нахмурил брови.
Наконец, герцог задал Пнсташу очень мудреный вопрос: кто величайший
вор на свете?
Писташ обошел комнату и, не останавливаясь ни перед кем из при-
сутствующих, подбежал к двери и с жалобным воем стал в нее царапаться.
- Видите, господа, - сказал герцог. - Это изумительное животное, не
найдя здесь того, о ком я его спрашиваю, хочет выйти из комнаты. Но
будьте покойны, вы все-таки получите ответ. Писташ, друг мой, - продол-
жал герцог, - подойдите ко мне.
Собака повиновалась.
- Так кто же величайший вор на свете? Уж не королевский ли секретарь
Ле Камю, который явился в Париж с двадцатью ливрами, а теперь имеет де-
сять миллионов?
Собака отрицательно мотнула головой.
- Тогда, быть может, министр финансов Эмерп, подаривший своему сыну,
господину Торе, к свадьбе ренту в триста тысяч ливров и дом, по сравне-
нию с которым Тюнльри - шалаш, а Лувр - лачуга?
Собака отрицательно мотнула головой.
- Значит, не он, - продолжал герцог. - Ну, поищем еще. Уж не светлей-
ший ли это негодяй Мазарини ди Пишина, скажи-ка!
Писташ с десяток раз поднял и опустил голову, что должно было озна-
чать "да".
- Вы видите, господа, - сказал герцог, обращаясь к присутствующим,
которые на этот раз не осмелились усмехнуться даже криво, - вы видите,
что величайшим вором на свете оказался светлейший негодяй Мазарини ди
Пишипа. Так, по крайней мере, уверяет Писташ.
Представление продолжалось.
- Вы, конечно, знаете, господа, - продолжал де Бофор, пользуясь гро-
бовым молчанием, чтобы объявить программу третьего отделения, - что гер-
цог де Гиз выучил всех парижских собак прыгать через палку в честь гос-
пожи де Понс, которую провозгласил первой красавицей в мире. Так вот,
господа, это пустяки, потому что собаки не умели делать разделения (г-н
де Бофор хотел сказать "различия") между той, ради кого надо прыгать, и
той, ради кого не надо. Писташ сейчас докажет господину коменданту, рав-
но как и всем вам, господа, что он стоит несравненно выше своих соб-
ратьев. Одолжите мне, пожалуйста, вашу тросточку, господин де Шавиньи.
Шавиньи подал трость г-ну де Бофору.
Бофор сказал, держа трость горизонтально на фут от земли:
- Писташ, друг мой, будьте добры прыгнуть в честь госпожи де Монба-
зон.
Все рассмеялись: было известно, что перед своим заключением герцог де
Бофор открыто состоял любовником госпожи де Монбазон.
Писташ без всяких затруднений весело перескочил через палку.
- Но Писташ, как мне кажется, делает то же самое, что и его собратья,
прыгавшие в честь госпожи де Понс, - заметил Шавиньи.
- Погодите, - сказал де Бофор. - Писташ, друг мой, прыгните в честь
королевы!
И он поднял трость дюймов на шесть выше.
Собака почтительно перескочила через нее.
- Писташ, друг мой, - сказал герцог, поднимая трость еще на шесть
дюймов, - прыгните в честь короля!
Собака разбежалась и, несмотря на то что трость была довольно высоко
от полу, легко перепрыгнула через нее.
- Теперь внимание, господа! - продолжал герцог, опуская трость чуть
не до самого пола. - Писташ, друг мой, прыгните в честь светлейшего не-
годяя Мазарини ди Пишина.
Собака повернулась задом к трости.
- Что это значит? - сказал герцог, обходя собаку и снова подставляя
ей тросточку. - Прыгайте же, господин Писташ!
Но собака снова сделала полуоборот и стала задом к трости.
Герцог проделал тот же маневр и повторил свое приказание. Но на этот
раз Писташ вышел из терпения. Он яростно бросился на трость, вырвал ее
из рук герцога и перегрыз пополам.