Гридень 051 - 19 Августа 2025 - Персональный сайт

Главная » » Гридень 051

17:40

Гридень 051

***

Наверняка, вопрос о предательстве сына довлел на князя. Он старался сдерживаться и вести переговоры без лишних эмоций. Но вырвался главный вопрос, огласил округу, будто замеревшую в предчувствии исхода переговоров.
— Он во Владимире. Сейчас молится в кране, дабы ты, князь, остался живым, — ответил я правду. — И ладно он, все сопротивлялся, справедливость в жизни ищет. Ты же знаешь, что справедливость сильно редко бывает, чтобы считать ее существующей.
— Ты же воевода Братства, как же не веришь в справедливость? — спросил Ростислав и посмотрел на Весняна.
Мол, вот, — твой воевода лжет, он ни за какую справедливость не стоит. Но мой сотник сделал вид, что глухо-немой.
— Так он не восстал против меня? — не спросил, а, скорее, констатировал князь.
Для меня такой вывод казался не столь очевидным. Однако, Ростислав, видимо, пытался хоть за соломинку уцепиться, лишь бы уверить себя в честности сына. Такие мы, родители. Можем ругать, порой, жестко воспитывать своих детей, но наступает момент, когда любовь «лезет» наружу, просыпается жалость к своему ребенку, желание его обнять, все простить.
— Оставь его своего в покое, Ростислав Юрьевич, у тебя нет будущего, пусть оно останется у твоего старшего сына! Отдай дружину своему сыну, а я слово тебе даю, то сделаю все, что только от меня зависит, но он будет новгородским князем. Нужно только признать верховенство великого князя Изяслава Мстиславовича и дать ему клятву, как сделало большинство Рюриковичей на Руси, — сказал я.

Что за эмоциональные качели со мной происходят? Только что я был готов убить, растерзать, а еще лучше, так и унизить князя. А теперь во мне просыпается сочувствие, сострадание. Я давлю эти эмоции внутри себя, а они прут наружу. Может быть, это потому, что я поставил себя на место Ростислава?
А что я буду чувствовать, если когда-нибудь, не дай Бог, конечно, Александр, мой сын, посмеет на меня меч поднять? Пойдет против меня? Вот подумал об этом и сердце защемило в груди. Наверное, буду готов… нет не покончить с собой, это удел слабых, а вот в монастырь уйду… и даже не в женский.
— Уйди в монастырь, Ростислав Юрьевич, или уезжай к ромеям, я даже письмо напишу василевсу, мы с ним хорошо ладим. Ты устроишься там и славу себе добудешь, как внуки Рогволодовы ранее, после ссылки Мономаха. Но оставь сына. Ты проиграл, а он может сослужить службу Руси, — выдал я пламенный спич.
— Не могу я так, воевода Владислав Богоярович. Не по чести сбегать, боя не дав. Так что и не проси, — отозвался Ростислав.
— Я тебя прошу? Сдался ты мне! Я за сына твоего говорю, а тебя я бы убил, — взбеленился я. — Я сильнее, хоть в чистом поле, хоть на стенах Владимира. Сюда уже идут четыре тысячи ратников Братства, Половецкая Орда прикрывает подходы к землям Братства. Все большие города Владимирской Руси закрылись от тебя и выгнали твоих людей, частью побили их. Мало этого? Изяслав собрал уже десять тысяч воинов, к нему идут полоцкие, псковские и иные рати. Потому и говорю, что или великий князь захватит Новгород, или новгородцы тебя выгонят, как старого пса. На что ты рассчитываешь, глупец?
— Как смеешь ты, смерд, указывать мне, и наносить оскорбления? — выкрикнул Ростислав Юрьевич и выхватил свой меч.
Я поступил так же, только в свете яркого солнца сверкнула сталь не меня, а сабли. Прямо физически ощущалось, как пространство наэлектризовалось. Следом обнажили клинки Веснян и княжеский воевода.
Князь посмотрел на мою саблю с некоторым любопытством.
— Я взял свою виру за что, когда ты оскорбил меня при скоплении людей, — сказал я.
— Значит вот этим оружием ты добываешь себе славу доброго воина? — спросил Ростислав, пряча меч обратно в ножны.
— Мне лестно, что такой славный воин, как ты, князь, так отзывается обо мне, — сказал я, также пряча клинок.
— Мне пришлось о тебе узнавать. Должен же я знать своих врагов, — усмехнулся Ростислав. — А ты правильно рассчитал обстановку, воевода, зря я с тобой дружбу не свел ранее, можно было многое нынче сделать. И да, я, почитай, князь без княжества. Град Владимир, мой, по праву, но кто че нынче отдаст? Я вижу, что происходит на Русской земле. Ольговичей и Давидовичей просто всех убили, чтобы Чернигов, да остальные их земли взять. Убьют и меня и сына и брата.
И последовала исповедь обреченного и обманутого человека. Я называл Ростислава князем без княжества, думал, что преувеличиваю, дразню его. Оказывается, что нет. И ситуация мне сильно напоминает ту, в которой когда-то оказался князь Звенигородский, а нынче Галича, Иван Ростиславович, по прозвищу Берладник. С намного меньшей, чем у моего собеседника дружиной, Иван не стал себя жалеть, а пробовал, искал правды и справедливости, даже при том, что понимал — их не существует.
Новгородцы постановили, что, как только, или если, великий князь Изяслав Мстиславович выступит против Новгорода, он тотчас же объявят на вече о низложении и изгнании Ростислава со всей его семьей. А самому князю посоветовали не особо спешить обратно в Новгород, мало ли, у него тут «аренда жилплощади закончится».
Уже среди новгородцев идут споры, кто именно выгоден Господину Великому Новгороду: старший сын великого князя Киевского или же кого-то иной из близких родственников Изяслава Мстиславовича. Думают пригласить, например, его младшего брата Святослава.
Ростислава списали, как ненужную вещь. Впрочем, разве новгородцы особо церемонились с иными князьями? В иной реальности, казалось, что Ярослав Всеволодович и после сын его Александр Ярославович Невский пролили много крови за интересы Новгорода, много крестоносцев, балтов, чухонцев и шведов победили! И, как итог… Выгоняли этих князей, да еще часто и людей их убивали. Выгоняли, снова приглашали… Я вот не понимаю, почему князья все равно туда ходили княжить, даже в после унижений.
Новгород нужно брать хоть под какой-нибудь контроль, пусть и номинальный. А после неспеша, но нещадно бить, по самому больному их месту, по кошельку, мошне, колите. Если торговля сместится, а я этого хочу добиться и прочно освоиться на Балтике, то Новгород утратит свое преимущество. Еще я новгородских купчин начал отсекать от Камы и вытеснять со всего Пермского края.
— И в чем я не прав, князь, если предлагаю тебе бежать? У тебя еще сильная дружина, полторы тысячи воинов, — сказал я и приметил, что Ростислав скривился. — Не гневись, уходи прочь. А хочешь, устрою так, что воевать пойдешь за вендов, там же и крестить их будешь в православие, священником дам. Это будет примирением с Изяславом.
— Я с ним и не ссорился, но понимаю, что участь моя такова, как и у Ольговичей. Изяслав хочет стать василевсом Руси. И дружина моя… — Ростислав не стал договаривать.
Да, я знал о проблемах в княжеской дружине. Она же теперь частично укомплектована бывшими ратниками погибшего князя Андрея Юрьевича. Наверняка, это не те воины, которые готовы за Ростиславом идти и в огонь, и в холодную воду. Они последовали за князем, за которым, казалось, стоит удача и Бог. Но теперь должны думать, что ошибались.
Ну, и вторая причина того, что князь сморщился, — это его потери. Даже невооруженным взглядом видно, что немалая часть дружины князя хворые, больные. На телегах и даже на сырой земле, лежали десятки ратников. Что-то мне подсказывает, что это результат особо удачной диверсии Стояна.
— Чего ты хочешь добиться? Сечи? Ростислав Юрьевич, ну не жалко мне тебя, все равно готов убить. Прости меня, или не прощай, мне все равно. Но ты же пришел сюда и не ушелсразу, когда понял, что я взял Владимир, — сказал я и понял, что попал в точку.
У Ростислава в голове имелся какой-то выход из положения. Мне даже стало очень любопытно, что именно выдумал князь. Казалось, вариантов и не осталось.
— Ты отпускаешь сына, мне даешь под княжение те городки, что Братство взяло и что выстраивает у реки Камы, а я еще выбиваю отца твоего, Богояра и занимаю то, что он украл. Так я получаю свое княжество, выстраиваю его, как отец мой, Юрий Владимирович выстраивал Ростовско-Суздальское княжество, — выдал свою завиральную идею Ростислав.
Я слушал его внимательно, предполагая услышать нечто мудрое, откровение, которое было мне недоступно. Все же передо мной родовитый Рюрикович. Но…
Я подумал. После еще раз взвесил предложение Ростислава Юрьевича, и… Ну, не нашел никакого компромисса, ни попытки создать систему сдержек и противовесов. А еще, что Ростов, что Суздаль, это города, которые существовали задолго до появления в этих местах Юрия Долгорукого.
— Князь, такие предложения нереальны, они не исполнимы, — отвечал я тоном, с которым отец мог рассказывать своему крошке-сыну «что такое хорошо, а что такое плохо».
— Отчего? Я стану с Братством торговать задешево всем, что найду, — несколько наивно сказал князь. — Тебе в этом будет выгода. И я в союзниках. Завсегда помогу. Мало этого?
Хотя… нет, это не была наивность. Это попытка меня обдурить. Новгородцы уже много разведали в тех краях. Недаром, целые города собирались строить, да остроги рубить. Знают они, что не так хорошо в тех местах рожь растет, но все равно идут и готовы переселяться, вкладывать ресурсы.
Соль, пушнина, выход на прямую торговлю с булгарами, с народами на Каме и за ним. То есть, Ростислав, прознав об изысканиях новгородцев, посчитал, что может сесть на все эти богатства? И даже имел бы шанс, не будь и я осведомлен, что именно может быть на Каме и дальше на восток.
Некогда, в иной реальности. Строгановы осели в тех местах, причем, когда в Пермской волости и до самого Урала уже выбили большую часть пушного зверя. И очень быстро Строгановы стали богатейшими людьми Московского царства после России. Никто и не знал, сколько денег у них, а там и войско свое и богатство, свое государство, по сути, они из золота ели, да и кредиты московскому государству выдавали, так что…
— Нет, соль, пушной зверь. Там уже ставятся городки Братства. И тебя я не пущу туда, — сказал, как отрезал, я.
Образовалась пауза. Переговоры явно зашли в тупик. Одна сторона сделала предложение, а вторая его не приняла. И не видно никакого выхода и возможности для компромисса.
А все почему? Так как одна из сторон слишком слаба, чтобы что-то себе выторговывать. Я понимал, но ловил себя на мысли, что достаточно напасть на воинство Ростислава, как оно посыплется, разбежится. Если еще и согласовать атаку с отрядами Стояна, который где-то рядом, то получится сущий разгром.
— Божий суд! — решительно сказал Ростислав Юрьевич.
— В Круг со мной хочешь встать? — уточнял я.
— С тобой. Если Господь изберет тебя победителем, то… Ачто ты хочешь от меня? Я пока еще князь Новгорода, между прочим, — стал говорить Ростислав, будто я уже согласился на поединок.
На самом деле, сражаться не очень-то и хотелось. Ни в коем случае это не трусость. Но какой поединок, если я через минуту интенсивного боя просто начну задыхаться? Прежняя форма после перенесенной болезни только возвращается, я уже даже некоторое время без отдышки хожу. Но поединок!.. Так что умереть по глупости не хотелось ни разу. Но, и честь свою замарать нельзя.
— И что ты хочешь этим получить? Земли черемисов по Каме и Яику? Или же разрушить Братство? — спросил я. — Если ты убьешь меня, то Братство останется.
— Да и пусть будет. И твоя семья жить останется. А только уйду на Восток. А ты, если победишь, получаешь казну, что я вывез из Новгорода. Думаешь, что я так долго гонялся за теми конями с соломенными всадниками? — Ростислав рассмеялся. — Я понял, что это войско ложное уже к концу второго дня погони. Но я пошел в Новгород и выгреб оттуда все, что мог без привлечения особого внимания. Может я и ошибся, но не думал, что Карачун так быстро сдаст город. Я вовсе думал откупиться от тебя. Взял бы серебро, чтобы уйти?
— Может, и взял бы. А Карачун был верен тебе, как пес. Он люто сражался таких воинов на Руси не много, — сказал я.
М-да… Только подумаешь, что человек идиот, а он возьми, да приведи доказательство твоего скудоумия! Воспользовался, значит, Ростислав оказией и, отправившись прикрывать Новгород, забрал оттуда свое имущество. И, ведь, я мог пойти на сделку и взять серебро, если бы его много предложили. В конце-концов, я не князь, чтобы участсвовать в междоусобных воинах. Поддержать кого? Это можно, но тут же так много дел, булгары уже, наверное, думают, что Русь утерлась от их набега.
— Если проиграю я, то дружина перейдет к Мстиславу, я укажу, кто у меня есть верные люди, кто не предаст. Половина всего: коней, серебра, тканей, всего, что есть в моем обозе, достанется моему сыну, а брата моего, Бориса, ты возьмешь к себе тысяцким, дашь ему волость, пусть правит от твоего имени, как войт. Все равно иного ему великий князь Изяслав не даст, убьет, чтобы не мешал править, как василевс ромейский, — озвучил условия Ростислав.
Я задумался. Нет, не богатства меня прельщали, хотя, они всегда не лишние. Даже то, что нужно Бориса брать в тысяцкие, не так и плохо, подчиненный Рюрикович не повредит. Может даже женить его удачно получиться, или поставить войтом куда-нибудь в Крым. А вообще правильно ли мне вовсе выходить в Круг против природного Рюриковича? Не спугнет ли это других потомков полулегендарного князя?
С другой стороны, нужно ли бояться проблем? Нечего тогда даже из утробы матери вылезать, живи там. Ибо жизнь полна трудностей, она из них состоит. А счастье и радость? Они скоротечны, возникают, как только одну трудность преодолеваешь, счастье живет только до момента, когда появляется новая проблема в жизни. Хотя, с утробой матери я дал лишку. Пусть все мамы живут дольше!
— Я согласен. Через три дня, — согласился я на поединок.
Хватит ли трех дней, чтобы окончательно восстановиться? Думаю, что нет, но все равно чувствовать себя буду лучше. А еще я могу поспрашивать, как ведет себя в бою Ростислав. Свидетели его поединка с Андреем Юрьевичем найдутся.
— Сейчас в Круг! Такое условие. Мы бьёмся сейчас же! — потребовал Ростислав Юрьевич. — Ты буквицы знаешь, я тоже. Нынче же напишем и заверим свою сделку на грамотах.
Я опешил. Давно таким растерянным не оказывался. Отказать? Все, это будет началом конца. Чтобы я не говорил в свое оправдание, все ничтожно. Труса праздновать? Конечно, нет. Выигрывать поединок чуть ли не первым выпадом — вот мой шанс.
— Есть на чем писать? — решительно, собрав все свои внутренние резервы, говорил я.
— Бумагу имею, у тебя и купленная, — усмехнулся Ростислав.
Князь был явно рад, но эта радость… Что-то недосказанное было в мимике и поведении Ростислава Юрьевича. Может быть, он также переживает за исход поединка. Да, именно поэтому и грустинка в глазах.
А князь — человек. Только сейчас, на этих, то ли переговорах, то ли в доверительной беседе, я в нем увидел и отца, скорбящего по уничтоженным отношениям с сыном, и мужественного человека. Может, Ростислав и не был семи пядей во лбу, его в интригах сыграли все игроки, кто играл, но труса князь точно не праздновал.
Так что он — человек, а, как свойственно этому виду существ, одновременно в характере Ростислава была и червоточина. Но горделив, заносчив и проявил адекватность, лишь когда понял, что проиграл.
Отправив своих сопровождающих в расположение. Веснянав город, а воеводу в лагерь князя. Мы с князем начали скрести заточенными перьями по плотной бумаге. Это не протокол из будущего, уж точно не сложносоставной договор, так что минут десяти хватило, чтобы не только описать условия соглашения, но и растопить воск и приложиться печатями. Моя печать была на перстне, который почти никогда не снимал.
Мы молча смотрели друг на друга. Казалось, остались наедине, можно поговорить и абсолютно откровенно. Но ничего не вылетало из уст, хотя в голове ютилось множество мыслей и соображений. Я почти уверен, что мы оба не хотим поединка, но не можем без него. Это сложно принимать, когда обстоятельства становятся сильнее человека.
— Ты нарушил данное архиепископу Нифонту слово, — после продолжительной паузы сказал князь. — Что может остановить тебя сейчас не нарушить обещание?
— Никогда уверенности нет, что клятву не нарушат, — отвечал я. — Просто поверь. Да и бумаги наши прямо сейчас переписывают, размножают, читают многим мужам. Ты представляешь, что будет с моей честью, если я теперь нарушу слово?
— Это да. Потому я и настоял, чтобы все узнали, о чем мы договорились, — обремененным голосом сказал Ростислав.
— Ты так не уверен в том, что победишь меня? — усмехнулся я.
— Отчего же? Ты двигаешься рвано, будто стараешься показаться, а не быть на самом деле, ты задыхаешься, отворачиваешься в сторону, не показывая мне свою хворь. Ты болеешь. И я понял это практически сразу, — Ростислав посмотрел на меня и произнес странную фразу. — Не беспокойся, воевода!
Через час мы стояли друг напротив друга и были готовы к бою. Я понимал, что у меня есть одна, максимум две атаки, которые обязаны привести меня к победе. Иначе… перед поединком нельзя думать о поражении. Это просто глупо, так как поражение — это смерть. Выйди в Круг, чтобы победить! Или празднуй труса, убейся сам!
— Чудной выбор, — сказал Ростислав, указывая на мое вооружение.
— Боязно тебе? — усмехнулся я, направив два своих клинка в сторону противника.
— Сабля и большое шило! Воин и скорняжник, — князь рассмеялся нездоровым смехом, как может смеяться боец, остающийся прикрывать отход группы, и осознающий, что шансов выжить нет.
Я решил использовать два клинка: мою, ставшую уже традиционной, саблю и… рапиру. Вот так! Именно ее! Извечный спор о том, что лучше, шпага или сабля, для меня решен. Берете в правую, рабочую, руку саблю, а в левую — легкую шпагу, а лучше рапиру с ее особым четырехгранным сечением! Все, вот и весь спор. Только нужно разучить с пяток хитрых, но эффективных комбинаций.
Прочитав молитву, мы начали поединок.

Глава 15

Хитрости, уловки — это скоро станет притчей во языцех, когда будет заходить разговор о Братстве. Военные уловки я уже использовал, некоторые политические игры состоялись, часть из них впереди, и тут не обойтись без изворотливости и даже обмана.
Однако, невозможно долго хитрить и, чтобы это не стало понятным всем заинтересованным лицам. Византиец — это хитрец, лжец. Иезуит, пусть и в иной реальности, — это извращенный, изворотливый человек, чаще лжец. Будутподобном ключе говорить и о Братстве.
Вот и сейчас я поставил под охраной, конечно, почти на видное место Мстислава Ростиславовича. Князь будет искать глазами сына, терять концентрацию. Небольшое, но мое преимущество, иезуитский ход.
И сейчас я замечаю, что князь увидел своего наследника и замер. Делаю резкий шаг навстречу Ростиславу, показываю удар сверху, бью в голову и туда же вновь. После быстро пригибаюсь и в глубоком выпаде устремляю рапиру в сторону князя. Однако, он немного разворачивается и укола не случается, лезвие чиркает по панцирным плетениям и уходит дальше. По инерции чуть не заваливаюсь и уже мне приходится парировать удар сверху. Выставляю саблю, звон металла о металл высекается несколько искр.
— Мудро, смело, но я понял, зачем тебе это шило. В кольцо плетений попасть? — усмехнулся князь, делая два шага в сторону от меня, разрывая дистанцию.
Вновь Ростислав ищет взглядом сына.
— Мстислав, я не осуждаю тебя! Ты мой сын, помни! — кричит князь.
Сработала уловка, отвлекается Ростислав Юрьевич. Хотя бы появились секунды прийти в себя. Сил на первую атаку было потрачено немало, отдышка еще не была критичной, голова не сильно кружилась, но все эти симптомы появились.
Однако, бой нужно продолжать. Делаю вид, что вновь собираюсь бить в голову. Ростислав выставляет защиту, при этом он будто ждет предложения моей атаки, что я использую левую руку с рапирой. Но, нет, второй и третий удары я наношу саблей. Сабля скользит по ключице Ростислава, его панцирь, похожий на мой доспех, но без пластин, держит удар, а вот третья попытка была даже не столько ударом, я подрезал кожаные ремни, которые держали низ панцирной брони у пояса.
Что это дает? Теперь доспех будет немного, но, в условиях боя, крайне неудобно, болтаться. Тут и двигаться неудобно, да и при такой «болтанке платья» раскрывается зона для поражения. Саблей туда почти не подобраться, а вот рапирой. Хотя в голове выстраивается комбинация именно с использованием сабли.
Ухожу вправо, выставляя саблю и, блокируя удар Ростислава, чуть западаю еще больше в сторону, выгибаюсь и… Есть! Рапира рассекает светлую стеганку и проступает алый цвет крови. Не такое интенсивное кровотечение, но оно есть, это чуточку, но ослабление противника. Князь моментально разрывает дистанцию.
— Гляди же, — усмехнулся, чуть согнувшись к левому боку с раной, Ростислав. — И шило скорняжника порезать может!
Резко, будто бы и не получил рану, князь делает три шага ко мне, разгибается, и сверху, на силу, держа свой меч, скорее полуторный, двумя руками, наносит мне удар в голову. Я успеваю подставить саблю, даже выкидываю руку с рапирой вперед, стараясь достать князя и… достаю его, но и мне прилетает очередной удар. Слабость, рука не держит столь мощные и яростные удары, меч Ростислава ударяется о шлем. Удар чуть смазанный, но он есть.
Все же удачные доспехи и поддоспешную одежду мы делаем. Пусть меня чуть и повело, но даже долгого нокдауна не случилось, я сразу же пришел в себя и ушел перекатом от противника. Подобный маневр получился более болезненным, чем, наверное, удар в защищенную голову. Все же доспехи, а у моих уже процентов двадцать — это латы, не предполагают акробатических кульбитов.
Подымаюсь не сразу, да и Ростислав не сильно спешит добивать меня. Я удачно попал ему рапирой в ногу, вряд ли, но мог и подрезать жилу на коленях, туда целил. До того я попал в бок, рассек его. Но эти мелкие порезы не сильно изменяют картину боя. Мне все более тяжелее, отдышка беспокоит, слабость в теле накатывает.
Мы оба уже так себе бойцы. Вот и сейчас князь пробовал делать шаг, другой, чтобы понять степень своей подвижности. Хорошее это оружие — шило ратное! Но сколько нужно еще сделать порезов, уколов, чтобы свалить опытного воина, привыкшего терпеть боль и смотреть смерти в глаза? А саблей отрабатывать у меня уже дыхания не хватает, впрочем, как и сил.
Смотрю прямо в глаза своему врагу, он не отворачивает взгляд. Вновь замечаю странности во взгляде, что-то неуловимое, тоскливое. Гоню прочь такое несвоевременное наваждение. Сейчас только бой, только выдержать натиск, отдышаться. И складывается такое ощущение, что мне дают подобную возможность, даже не так — даруют. Странно, но не отказываться же от подарка?
Глубокий вдох, выдох, вдох, выдох. Больше никогда болеть не буду! Витамины, закаливание, а где и шапку с шарфом надену! Это не так, что взял больничный и лежи себе дома, сериалы смотри, да книги читай. Тут болезнь — это всегда лотерея, с «призом», ценою в… смерть.
— Давай, воевода, показывай на что годен. Пока не понял твоих танцев, — сказал Ростислав и, наконец, двинулся на меня.
Шанс… он дал шанс. В голове прокручиваются мысли, что сделать. Ростислав действует эффективно, но предсказуемо и, скорее, на силу, чем на использование уловок и финтов. Хотя, опыт-то как раз использует. Князь понял, что я болею, сильно ослаб, вот и выбивает из меня последние силы.
Враг, приближаясь, делает шаг, другой. Вот его рука, держащая меч, дергается, он изготавливается что-то предпринять. Я на руки противника не смотрю, я не отпускаю его взгляд. Впрочем, и Ростислав не спешит отводить глаза. Он полон решимости. На что решается?
Князь замахивается, я понимаю, что вновь последует удар в голову или в ключицу, но не делаю шаг назад, чтобы избежать очередной проверки на прочность своего шлема. Я собрался проверить качество своего панциря и пластин, наклепанных на нем со спины. Делаю глубокий чуть ли не в шпагате выпад, в это время меч князя уже летит, чтобы ударить по мне и пробить мою защиту. Вот только княжеское оружие не встретится со шлемом, а ударит по спине.
Полы панциря Ростислава надежно не зафиксированы, «живут» своей жизнью. Этим я и воспользовался. Направляю саблю под панцирь Ростислава и на остатках сил, может, только на морально-волевых качествах, резко веду саблю вверх, насколько это возможно. В том месте и «междуножье» и сами ноги не защищены ничем.
— А-а-а! — кричит князь.
Вновь ухожу в сторону, заваливаясь на спину. Князь успел проверить прочность моего доспеха, проверка прошла для меня успешно. Однако, Ростислав с такой силой наносил удар, что без последствий не обойдется. Синяк, как меньшее из того, что может быть, украсит мое тело.
Я лежу, приходя в себя. Барабанная дробь, что отстукивает мое сердце, почти заглушает звуки, слышимые вокруг. Люди, все более прибывали поглазеть на происходящее. Даже мои, Ящер бы их побрал, воины открыли ворота и собрались за вторым рвом, где мы с князем и сражались. А если это уловка и сейчас уже на изготовке отряд, который ворвется в город, через любезно открытие ворота? Но сил отдать приказ не остается.
Каждая сторона переживала за своего лидера. Создавалось впечатление, что сейчас совершается не поединок до смерти, а финальные соревнования Олимпиады по человекоубийственному спорту в суперглупом весе. Ну, кто выходит на смертельный бой во время или сразу после тяжелой болезни? Я не супертяж, а «суперглуп».
Но встать! Выставить саблю и рапиру. Как бы тяжело не было, это все после. Господи, дай сил! Но их хватает только встать на колени, а после сесть на пятки.
— Уды подрезать зачем? Что ж ты перед смертью из мужа бабой меня делаешь? Как я в раю буду без того, чтобы с бабами? — через шипение и периодические стоны от боли находил Ростислав в себе мужество и стойкость для шуток.
— Где открыта, туда и бью, — ответил я.
Князь не собирался вот так заканчивать бой и ждать, пока он истечет кровь. Он приближался. Ростислав сделал шаг в мою сторону и уже мог атаковать. Еще шаг князя и земля, где он только что был, пропиталась кровью, так из него выливалась живительная бурая и алая жидкость. Были бы силы… мне оставалось бы просто побегать от Ростислава и дождаться, пока князь не истечет кровью. Но сил не было.
Старясь вновь не упасть, я становлюсь на колени, втыкаю саблю в землю и, опираясь на свой клинок, пытаюсь встать. Из-под ног будто уходит земля, ощущение, что я заваливаюсь, но, нет, меня ведет в сторону и я делаю без своего желания шаг вправо, чтобы сохранить хоть какое равновесие. Меч князя рассекает воздух в месте, где только что был я. Саблей, словно бревном, на большом размахе ударяю по Ростиславу. Не это не удар, а проявление безнадеги. Все понимаю, сделать не получается. Еще чуть и я просто упаду, а сердце остановится.
— О семье позаботься! — говорит чуть слышно князь, после исполняет ложный удар, будто промахиваясь по мне.
Будто? Да он специально это делает, а после, неестественно перекручиваясь, Ростислав, бормоча молитву, становится ко мне боком. А шелома на его голове и нет! Шея князя оголена.
Организм делает впрыск адреналина, на секунду, нет, на пять секунд я перестаю что-либо чувствовать, кроме желания жить и кроме стремления убить своего врага. Эти желания связаны между собой стальной нитью.
Делаю укол рапирой и она насквозь пронзает шею Ростислава, а потом бью князя саблей в голову. В иной раз такой удар раскроил бы череп, но не сейчас, сил у меня не хватает даже на адреналине, хотя струйка крови со лба противника потекла.
Приходит откат, и я падаю на сырую землю.
Дождь почувствовал я только сейчас, когда капли забарабанили по металлу доспеха, а лицо, обращенное к небу, моментально очистилось от пота.
«Вот и умылся», — подумал я, не шевелясь.
Время стало тягучим. Я, как тот Болконский в «Войне и мире», лежал раненный, а, скорее, больной и уставший, и смотрел. Герой Толстого, что? Дуб рассматривал? А я смотрел на черную тучу. Выбора просто не было, перед глазами туча, а отвернуть глаза уже не в силах.
Может, это и не туча вовсе, а капли дождя на моих глазах не вода? Что, если это душа моя? Она уже почернела, так как, где бы я не появился, там всегда смерть. А капли, что нескончаемым потоком заливали мое тело, проникая через броню, — это слезы. Душа плачет, а источаемой влагой хочет достучаться до меня, дать понять, что грешен, что не прав.
Я ведь убил не только Юрия Долгорукого, Андрея Боголюбского, вот сейчас и Ростислава Юрьевича. Много, очень много смертей принесло мое появление. А чего я больше принес, блага или зла?
Так, если я грешен и не прав, то почему Господь меня спасает? Господь же отводит от меня прямую опасность. Тот шаг, в сторону во время поединка, будто и не я сделал, а меч князя ударил именно в то место, где я и стоял мгновением раньше. Что это, если не Божий промысел? Или все же я слишком религиозен стал? Так, время такое, здесь любой атеист проверит в Бога, ибо без веры зачахнуть можно.
Ливень усиливался и уже было невозможно открыть глаза, полные влаги, то ли слез, то ли воды. Мне бы и вовсе отвернуться, но… Нет сил и нет мотивации. Я победил, я живой, может, даже с приставкой «полу», но точно не умер. А вот Ростислав… Он лежит рядом со мной, и я не слышу ни его дыхания, ни каких иных звуков, свидетельствующих об активности тела.
— Князь, ты живой? — спросил я, с трудом шевеля губами.
А в ответ тишина. Он не пережил нашего боя…
И тут меня осенило… Князь подставился, откровенно показал свою шею и голову для удара. И неправильно было бы шутить над мотивами, которые двигали Ростислава к, по сути, завуалированному самоубийству. Ну, типа «что за жизнь с подрезанным „хозяйством“? Лучше и не жить без ласки женской».
Ростислав первоначально так задумал, использовал меня! Вот, сука! Он хотел свести счеты с жизнью, но, известно, как церковь и общественность относятся к суициду. Священники таких слабаков даже не отпевают, а родственники, порой, и не поминают. Вот для того, чтобы снять с себя грех, он и устроил фарс.
Ну, так вышел бы не в доспехах братского производства, а в ветхой и ржавой кольчуге. Я бы быстрее и убил. Так, нет же, устроил «показательный» бой, который потому и вышел нелепым, будто новики неопытные сражались. Мне бы постельный режим, а не бой. Слишком много приходилось думать, как сохранить крохи энергии…
Ну, да ладно, Бог ему судья. Я обещал, что позабочусь о семье Ростислава, сделаю это. Если только родственники князя адекватными окажутся.
— Уйди, пристрелю! Нынче же самострел разряжу! Дай подойти до князя! — услышал я.
— Сперва я проверю жив ли и и заберу воеводу! — спорил Боброк.
Это был он, да не один. Я, лежа на земле, отчетливо ощущал топот людей, все больше отрядов, уже и конных, устремились сюда к месту поединка. Это еще что? Сражение удумали? И почему так долго не приходили. Сколько я лежу? Сколько передумал? Или время все же замедлилось?
— Что происходит? Доложить! — я хотел прокричать, но простонал от бессилия.
— Воевода живой! — заорал Боброк, его слова были подхвачены и понеслись быстрее ветра в стороны.
Уже и вдали мне слышны были радостные возгласы.
— Все уходи тысяцкий, не отдадим тебе тело князя! Погребение Ростислава будет во Владимире, в соборе. Так решил сын погибшего. Он в своей правде, — сказал Боброк.
Меня схватили под руки и ноги и понесли к телеге. Я уже мог крутить головой и взгляд был не настолько туманным, чтобы не видеть происходящее. Ростислава грузили на другую телегу, и князь был мертв. Огромная лужа крови образовалась рядом с ним. Пусть даже часть алой жидкости — это дождь, все равно Ростислав, если бы не умер от последнего удара, то это случилось бы очень скоро от потери крови.
Вокруг собирались воины и уже слышались команды. Порой, я узнавал голоса своих сотников.
— Труби отход. Никакого больше боя! — приказал я.
Почему до сих пор я еще в сознании, не понимаю, но вот сейчас, приняв, что все закончилось и я победил, резко клонило в сон…
И снилась мне рыба. Много рыбы. Я весь из себя такой рыбак, важный, будто царь всех рыбаков. А чуть вдали женские голоса. Маша? Евдокия? А эта рыжая курва Элианора что тут делает?
Силуэты скрывались за туманом, а меня возвращало к реальности.
— Выдюжит? Али как? — сквозь сон слышал я.
— Третий день спит, просыпаясь в бреду. Но до сих пор Господь не прибрал, бережет, видать, для чего-то, — отвечал мой лекарь Никодим.
А вот второй голос… Изяслав Мстиславович пожаловал. Собственной его великокняжеской персоной! Но, как? Три для прошло? А еще, что я в бреду мог наговорить? Бреда боялся больше всего. Это же можно объявлять бесом, если я об интернете, да автоматах с телефонами расскажу.
— По здорову ли, князь великий? — спросил я.
На удивление, но произношение слов не вызывало никакого дискомфорта. И голос звучал обычно.
— Очнулся, воевода? — спросил Изяслав, склоняясь надо мной и будто проверяя, не почудилось ли мое пробуждение.
— Очнулся! — уверенно сказал я.
Попробовал пошевелиться. Вышло даже безболезненно. Сел. Чувствовал себя нормально, но немного кружилась голова.
— Не вставай, воевода, и меньше двигайся! Вот отпою тебя бульоном, да откормлю кашами, тогда и посмотрим. Схудал сильно ты. Иной от таких хворей помер бы. А ты, нет, переборол жабу в груди, жить будешь, — искренне радовался Никодим.
Он вообще жизнерадостный малый, да усидчив и, наверное, самый профессиональный лекарь на Руси. Никодим был со мной в Византии, успел там подучиться, мы купили еще и книги по медицине, так что я после своеобразных, в виде постоянных разговоров и проверок, передав все адекватные к этому периоду истории сведения, доверяю лекарю. По крайней мере, он лучше знает травы, небоевые болезни, все что знал я передал Никодиму, а дальше уповать на его природный дар лекаря.
А что касается книг, то удалось даже купить с переводом на греческий несколько трудов Ибн Сины.
— Никодим, выйди, оставь меня с великим князем! — приказал я.
Изяслав недовольно хмыкнул. Конечно, он хозяин всегда и везде, а я здесь распоряжаюсь.
— Великий князь, чем я прогневал тебя? Чем заслужил твое подозрение? — спросил я, как только за дверь вышел Никодим.
Установилась тишина, наверняка, Изяслав решал, что ответить и как себя вести. Вопросы-то были не из списка дипломатических, не в глаз, а в бровь.
— А кто дал право тебе воевать Владимирскую Русь? Али я повелел? Ты сам пришел сюда. Своевольничаешь, стало быть. И сколько скарба ты собрался себе забрать? — Изяслав, видимо, решил разговаривать с позиции силы.
— Я в праве был, Братство за веру стояло, за себя. За то, что из земель наших Ростислав выгонял, ну, и за тебя мы стояли и кровь проливали, и за всю Русь. Повторю! Мои братья умирали тут за тебя, великий князь! Ты вправе, ты — власть, но люди еще не поняли того, что они должны умирать за тебя без благодарности, — выдал я целую речь.
Да, я за власть в самодержавном ее проявлении. Я считаю, что здесь и сейчас только жесткая централизация власти способна дать толок России к мощному развитию. Но без мудрого правителя, самодержавие ничтожно.
— Ты сам говорил, что хочешь видеть во мне василевса или цесаря. Так подчинись во всем и принимай волю мою, как должен, — сказал Изяслав Мстиславович, пытаясь заманить меня в казуистическую ловушку.
— Нам пора было прямо поговорить, великий князь. Может, это и я допустил, что ты начинаешь видеть во мне врага. Но, я не враг тебе, — сказал я, сделал паузу.
Я ожидал, что последуют какие-нибудь возражения, но Изяслав, поудобнее уместившись на большом стуле, которое ему принесли из княжеской палаты, внимательно слушал. Вид великого князя говорил о том, что он настроен на выяснение отношений.
— Хорошо. Спаси Христос, великий князь, что ты решил слушать меня, — сказал я, смотря прямо в глаза хозяину Руси.
И я рассказал. Ничего нового не было озвучено. Я лишь называл те планы, в которых хочу участвовать всей своей организацией. Это было озвучивание предстоящих мероприятий, которые мог или уже спланировал сам великий князь Киевский. Я рассказал, что вижу жесткий вариант решения проблемы с Волжской Булгарией и озвучил свое видение, почему нужно это сделать уже скоро. Был разговор про то, что я планирую возрождение Тмутараканского княжества и нисколько не претендую иметь эти земли за Братством, лишь собираюсь возродить город Ольвию, чтобы иметь возможность контролировать торговлю, причем, также идущую по Днестру и Бугу. Рассказал о Славграде, нашей Риге, но об этом проекте великий князь уже был осведомлён и когда-то спихнул на полоцкого князя сотрудничество властей и Братства в данном деле.
— Нужна ли сила для этого? И где тут мое вмешательство в твои дела, великий князь, только лишь на благо Руси и твоей династии, — говорил я и увидел отклик на слово «династии». — Ты не помнишь, Изяслав Мстиславович, что это я тебе когда-то говорил, что лучшее для Руси, если ты будешь строить державу для сына своего, будучи уверенным в том, что власть перейдет по наследству.
Не понимаю, как можно развиваться, если знаешь, что после твоей смерти твои начинания похерят? Двоюродные братья, другие, уже давно отдалившиеся ветви Рюриковичей — все это претенденты на столование в освободившимся после смерти князя княжестве. И очень много временщиков. Пришел на год-два, ушел в другое княжество. Так где мотивация для развития? А нет ее, как и развития самого. Как сеяли сто лет назад, так и еще триста лет сеять будут.
Тут лишь, на самом деле, я и продвигаю прогресс. И, ведь, не делаю ничего сверхъестественного, даже более того, тот же бетон — в Византии о нем знают. Кстати, те еще идиоты, ромеи-византийцы. Такое наследство получили, науки развиты, Восток, со своими достижениями, рядом, а уровень ремесла у подданных василевса не лучше, может и не хуже, чем пятьсот лет назад.
— И ты готов в этом помогать? Строить мою единовласную державу? — спросил Изяслав.
— Все силы положу, — пафосно отвечал я.
Великий князь молчал, его крайне озадаченное лицо говорило о масштабируемых мыслительных процессах. Да, сейчас можно договориться до того, что будет опорой, фундаментом, для всего русского государства на долгие десятилетия. А можно так вильнуть в разговоре, что уже через час мне придется отдавать приказ о переходе Братства в стадию вражды с Киевом. Нет, не будет войны, мы просто уйдем к Уралу. Там станем копить силы, чтобы в нужный момент все равно прийти на помощь России. Но, может, уже без… Изяслава.
— Ты сказал о патриаршестве русском. Владыко Климент о нем говорит. Убеди меня, что это возможно. И, знаешь… если ты сможешь добиться становления Русской Патриархии, я поклонюсь тебе и дам много серебра и лучших мастеров Киева, — Изяслав встал со стула, посмотрел в Красный угол, где стояла моя походная икона Святого Николая.
— Для того и работаю. В империи ромеев уже есть Братство. Там будет скоро, через год, три тысячи ратников, в основном из сербов. Может, и больше. К этому времени я рассчитываю на семь тысяч своего постоянного войска, а еще двенадцать тысяч половцев. Если поможешь ты, вовремя выйдет в поход твой зять, император Мануил, то мы разобьем турков-сельджуков. За это будет нам даровано патриаршество. А еще мы поможем побить Фатимидов, тех, что в Египте, — разъяснял я вершину плана, который, как айсберг, большей частью скрыт.
Ведь здесь, чтобы Руси разрешили патриарха, важную роль играет и то, что уже существует канал для «взятки» константинопольскому патриарху, есть связи с высшим светом Византии… Кхе, порой, избыточные, как с императрицей. Так что не нытьем, так катаньем, добьемся на Руси патриархата.
— Я понял тебя. Прощения просить не стану, так как великий князь и в праве своем, но далее… я оставлю при тебе своих людей, чтобы они быстро добирались до меня, и мы переписывались, — сказал великий князь, будто его соглядатаи — это для меня великое счастье.
— Я другое предлагаю тебе, великий князь. У меня есть на бумаге расписанное одно новшество, которое сильно ускорит жизнь на Руси и поможет в управлении, — сказал я и поведал про ямскую систему.
Ранее о ней думать было сложнее. Во-первых, был только намек на единство Руси, сейчас не такая уж ицентрализованная, но система единовластия утвердилась. Нужно, правда, учредить еще и сословно-представительный орган, например, Дума Князей, где от всех княжеств будут заседать представители, а раз в три года встречаться князья. Но этот проект я бы предлагал позже, когда с Новгородом решится и, когда Братство обзаведется большим количеством земель, чтобы иметь, допустим, два голоса в органе власти.
Во-вторых, почему нельзя было устроить ямскую-почтовую систему, это банальный дефицит коней и отсутствие карет, проект создания которых готов и ждет своего часа. И с лошадями проблема решаема. К примеру, в Братстве более пятнадцати тысяч коней, нет, больше, еще караван придет, так только только там под десять тысяч. А еще искусственное оплодотворение дает свои результаты и все кобылки, которые могут быть беременными, таковыми и являются.
В-третьих, люди. Сам процесс организации ямских станций на суточном расстоянии друг от друга сложен. Из чьей казны платить смотрителям и воинскому отряду охраны? Из местных денег? Так порядку не будет, если же из великокняжеской, то будет сильное напряжение для казны. Думаю, что можно решать отдельным «ямским выходом» -налогом со всех экономических субъектов.
— Я пришлю к тебе одного из своих советников… нет, троих. Ты все изложишь. То, как рассказываешь мне, я начинаю думать, что без этих ямских станций и жить нельзя, — великий князь улыбнулся.
Улыбнулся и я. Некое напряжение спало. Порой, нужно с человеком просто поговорить без экивоков, интриг и недомолвок, тем более, что я-то, действительно, не желаю зла Изяславу. Некогда, я выдрал его, чтобы продвигать на роль единовластного правителя, пока не сказать, чтобы сильно сомневаюсь в выборе, пусть отношения не без шероховатостей. Да в жизни только гололед бывает идеально гладким, и то, на нем больше всего травм случается.
А что касается важности ямских станций, то их значение сложно переоценить, впрочем, не так легко и оценить. Некоторые историки, из того будущего, которое я все больше считаю нереальным, неким сном, говорили о важности ямской службы в становлении великой империи монголов. Но, в принципе нечто похожее было еще у Ахеменидов, древних персов, и это отмечали современники царей Дариев и Камбизов, заявляли, что без связи управлять большой страной нельзя.
Абсолютно согласен. Правда, относительно современности, нужно еще совершить расчеты и подумать, где-то достаточно и быстрее все же рекой добираться.
— От тебя Евдокия понесла, или все ж от василевса? — вдруг, неожиданно, шокируя меня, спросил великий князь.

...

===

Глава 16

Правитель империи ромеев, василевс Мануил, пребывал в неоднозначном настроении, но больше, все же радостном. Что может больше радовать, чем поражение, якобы, закадычных друзей? А еще, что твои откровенные враги несколько ослабли, проиграв сражение. Ну, если за скобками оставлять радость от беременности любимой жены?
Император Мануил, несмотря на все заигрывания с европейскими державами, вопреки своей любви ко всему рыцарскому, тайно ненавидел крестоносцев. Раньше, были такие славные времена, когда все земли, что сейчас занимают европейцы на Ближнем Востоке, бесспорно принадлежали Восточной Римской империи, ошибочно называемой Византией.
Крестоносцы обещали деду нынешнего василевса, что отвоюют Иерусалим, как и остальные земли Восточного Средиземноморья. Обманули, конечно. Вот и получается, что молодой и амбициозный василевс тайно ненавидит крестоносцев. Но хватает мудрости этого не показывать.
Нынешний Крестовый поход не так, чтобы задался. Король Германии Конрад нарвался на сельджуков и в завязавшемся сражении, видимо, только с Божьей помощью смог не проиграть, но и не победить. Что это за победа такая, при которой теряется до трети воинов?
Турки применили две тактики, к которым немецкие рыцари не были готовы. Мусульмане произвели ложное отступление и заманили крестоносцев в ловушку. Выставленные телеги, как оборонительные укрепления, остановили рыцарскую конницу, а после на рыцарей полетел рой стрел. Благо, что в армии Конрада была и пехота. Ценой множественных потерь, немцы сковырнули немудренные укрепления турков, а после собрали силы в кулак и вынудили сельджуков ударить тяжелой конницей. В противостоянии тяжелых выиграли рыцари и турки побитой собакой ушли.
Не столько много было убитых, сколько раненых, но обреченных недолго прожить в муках. Лекарей-костоправов не то, что не хватало, их у немцев почти и не было. Ситуацию осложняло то, что крестоносцы имели немало санитарных потерь. Вода была или отравлена, или просто грязная и долгое время непригодная к питью. А турки еще и засыпали колодцы даже на территории пограничья, заходя мелкими группами на земли Византии.
Первое столкновение случилось еще на границе Византии и территории сельджуков. Отряды армян, греков, турков здесьвсегда шалили, но сейчас турки, прекрасно осведомленные, в том числе и от армян, что идет большое войско с крестами и что они намерены отвоевывать Эдессу, активизировались. Со всех сторон начали стекаться отряды турецких воинов, которые, еще не успев объединиться в большое войско, устремлялись бить европейцев.
Скоро германцы стали терпеть недостаток обеспечения. И дело не только, да и не столько в том, что сельджуки нападали на обозы, но и византийцы не сильно спешили обеспечивать крестоносцев продуктами. Обвинить императора Мануила в каком-либо предательстве сложно. Дело в том, что германцы ни за что не платили, но при этом отказывались давать хоть какие-то обещания в политической плоскости. Тут же как? Или серебро, или уступки в политике, например, обещание совместной операции против Венеции.

...

Мало того, так в сражении с турками умудрились участвовать еще и армяне из Киликии. О, как же ненавидел Манул киликийских армян и лично их правителя, одновременно предателя, Тороса. Когда-то армянский вождь клялся в верности византийскому василевсу, но предал клятву. Однако, и в этом случае василевс не спешил открыто проявлять свою ненависть, в данном случае к армянам Мануил опасался громких заявлений. Слишком много представителей этого народа проживало в империи, более того, именно армяне составляли основу тяжелой элитной конницы Византии. Вот и приходится лгать.
Поэтому смерть даже одной тысячи киликийских воинов — это тайное счастье императора, настолько тайное, что опасно этим делиться хоть с кем-то.
Чуть иначе сложилась судьба французского короля, который дошел без особых приключений и только с санитарными потерями до Антиохии. Но французское войско разлагается, теряя управляемость. Как докладывают императору, дело не в сражениях, или же в том, что франки сами по себе недисциплинированные, а в нерешительности воевать короля франков Людовика. Разлад в королевской семье влияет на все войско.
Но эти мысли василевса лишь отголосок недавнего доклада. А теперь же император общался с императрицей.
— Жена моя, чего же ты грустишь? Разве не понимаешь, что почти все, что происходит, нам на пользу? Моя империя может воспользоваться ситуацией, и мы упрочим свое положение в Азии, — взывал император к супруге Евдокии. — Или ты скверно чувствуешь себя? Вновь тошнит?
— Нет, нет, муж мой возлюбленный, — с некоторым надрывом, силясь не заплакать, отвечала императрица. — Все правильно ты говоришь, и я желаю нашей империи счастья и процветания.
— И оно будет. Я чувствую Божью благодать, которая, наконец, вновь пришла на ромейскую империю. Ты, жена моя, вынашиваешь ребенка, венецианцы молчат и не собираются пока воевать с нами. Паписты умирают, воюя с мусульманами. Я рад подобному. Но скажи мне, сколько еще серебра ты готова подарить сербам? Они и без того в снах видят ослабление моей державы и приобретение своей независимости, — вдруг, лицо василевса стало предельно серьезным, даже мрачным и он резко отвернулся. — Полторы тысячи марок только за последний месяц были переданы тысяцкому Братства Геркулу. Тобой переданы!
Евдокия растерялась. Только что она чуть ли не плакала, пять минут до этого женщина сдерживала так и рвущееся веселье, теперь ей хотелось сбежать и спрятаться где-нибудь в укромном уголке императорского дворца. Перепады настроения — это нормальное явление для беременной женщины. Вот только перед мужчиной подобным не оправдаешься. И как не гнала слезы императрица, они предательски появлялись.
Евдокия знала, что о ней ходят разные слухи, но главная сплетня — это любовная связь с воеводой Братства. Нобилиссим Никифор заверял, что никто не должен знать о том случае, когда Евдокия дала волю своим эмоциям и сама пришла к воеводе Владиславу. Более того, были найдены те, кто эти слухи распускает. Евдокия не знала, но с некоторыми людьми, которые особо громко кричали о новой распутнице Феодоре, случился «несчастный случай». Ведь это несчастье — заполучить удар ножом в сердце?
Любила ли она воеводу? Императрица Евдокия даже себе не ответит. Оставался какой-то образ, замешанный на тоске по родине. Влад — молодой, энергичный, не по годам умный мужчина. Воспоминания о их близости не выходили из головы императрицы. Но, любовь ли это? Скорее, нет. Вероятно, это сравнение с тем, что она чувствует, скорее, не чувствует, к своему мужу. Не будь той встречи с Владом, не случись той искренней страсти, Евдокия и не знала бы, что такое бывает. А, если не знаешь, так и тосковать о потерянном нет смысла.
Нет, Мануил, как считается в обществе, любил свою жену. Иные говорят, что даже чрезмерно, теряя мужскую гордость и потакая императрице Евдокии во всем. Ей завидовали. Мало того, что василевс красив, статен, молод. Так это еще и, если не самый могущественный правитель в Европе, то уж точно один из них. Считалось, что богатства императора несметны. И даже самые верные и приближенные к трону люди не догадываются, сколько сотен талантов золотом спрятаны во дворце правителя. Невдомек им подумать и посчитать, что в казне не так уж и много денег.
— Кто выдавал тебе серебро? Никифор? Не слишком ли я его приблизил к себе? — говорил император, продолжая демонстративно отворачиваться.
— Василевс, чем же я провинилась? — спросила Евдокия дрожащим голосом. — Ты повернешься ко мне? Или я могу считать, что неугодна тебе?
Император молчал. Он боялся поворачиваться. Боялся потому что знал, что сразу растает, не может он отчитывать Евдокию, любит, или даже не так… он болеет ею.

...

***