Гридень 050 - 19 Августа 2025 - Персональный сайт

Главная » » Гридень 050

17:24

Гридень 050

***

Подкоп сделать, да чтобы еще земля не обвалилась, порох использовать — это сильно, это обязательно должно ошеломить противника, в то время, как мои воины должны хоть как-то понимать, что именно произошло. И, нет, я не рассчитывал на то, что большая часть стены рухнет, но земля с вала уйдет, это точно, бревна частью разнесет… Какой-никакой, но разлом обнаружится. Пусть даже в него и не пойдут мои воины, нет, это для другого.
Задумка была в том, чтобы растащить защитников, распылить их силы и дать ложное направление. Сейчас во Владимире не более шести сотен относительно, так как уставшие, боеспособных воинов. Чтобы не допустить моих братьев к разлому, им нужно сконцентрировать на этом участке не менее трех сотен воинов. Значит, где-то на стене будет человек на триста меньше. А мы ударим в других местах.
— Есть вопросы? — спросил я, когда обсуждение закончилось.
Вопросов не было. Но мы собрались и для того, чтобы напитаться друг от друга энергией, зарядиться верой в победу, ну и помолиться вместе. В ходе Советавесь командный состав набрался серьезности и решимости, в этом времени люди еще сильно внимают словам, особенно преисполненными пафосом. И заканчивал Совет я тем, что в очередной раз объяснил, почему мы здесь, за что боремся.

Я говорил о единстве Руси, что Русская Земля уже под мудрым правлением великого князя Изяслава Мстиславовича процветает. Вот и нужно всякую крамолу, направленную на раздробленность изничтожать, хоть и каленым железом. Сказал и о том, что наши собратья, суздальцы и владимирцы, подверглись разорению от новгородцев и, что вообще возмутительно, от шведов. Они-то тут что делают? Ну, и так далее, в том же духе, не забыв упомянуть, что епископа побили.
Каждый воин должен знать, за что он идет умиратьили убивать. Это неотъемлемая часть военного дела. Нельзя допускать такого явления, когда сам воин начинает выдумывать причины, почему он воюет, это путь к сдаче в плен даже того солдата, который при должной мотивации показывал бы чудеса выучки и мужества. Мои ратники теперь знали, за что и во имя чего они воюют.
На Совете мной не был озвучен один важный фактор — Ростислав Юрьевич. Он спешит сюда, пусть и всего-тосо своей дружиной, с малой долей новгородцев, но князь ведет более, чем полторы тысячи ратников, обученных бойцов. Это не мало, такое положение дел, может, и не смогло бы подарить моему оппоненту победу, но крови было бы больше, лишней, которой можно было быизбежать.
Политическая обстановка складывалась не так, чтобы в мою пользу. И винить в этом некого. Ну не себя же! Изяслав, возможно, и пошел бы на Новгород с относительно малыми силами, но… я переиграл всех и себя в том числе.
Якобы, огромное войско, а на деле табуны коней с чучелами, уже частично разломанными и потрепанными, отправилось в сторону Новгорода. На эту уловку купился-таки и великий князь Изяслав Мстиславович. Он решил обождать, чем закончится такая авантюра, князь, наверняка, даже сперва не мог понять, что происходит, пока его же люди не заметили в этом «воинстве», опять же, людей Изяслава Киевского, дружинников великого князя.
Вариант, по которому великий князь дает полевое сражение Ростиславу, видимо, Изяславом Мстиславовичем не рассматривался, вот он и решил еще посидеть на месте и не дергаться в сторону Новгорода.
Ну, а Ростислав рванул было к Владимиру. Рванул, да прыти особой не оказалось. То поля выжженные вокруг, то полудохлые кони от недоедания и вдыхания угарногогаза еле плетутся и вовсе дохнут, то вода отравлена. А еще Стоян устраивал засады на разъезды Ростислава Юрьевича, случались ночные бои. Причем, Ростислава постоянно оттягивали от направления на Владимир. Поэтому не пять-семь дней шел ко Владимиру Ростислав, а все восемь, у него еще два перехода точно. То есть у меня два дня, чтобы взять Владимир, сразу же отправить не менее двух тысяч ратных на земли Братства, или в Суздаль, и приготовиться к обороне стольного града, ну, или к сражению от обороны.
Штурм начинался.
Когда еще только заалел рассвет, начали работать катапульты. Они били не только по гребню стены, но и по валам, которые поднимались чуть ли не до середины стены. Били зажигательными снарядами. Такой обстрел решал две важнейшие задачи.
Первая — это то, что прогорали смола и масло, которые были разлиты на валы. Ведь достаточно лишь искры, чтобы воспламенилось все вокруг. И эта самая искра, наверняка, должна была появиться в самый напряженный момент боя, когда мои братья будут на валах, им и предполагалось, по задумке врага, сгореть. Отличная, нужно отметить, задумка. И хвала Господу Богу, что мы увидели, как разливают на склоны валов смолу и масло.
Вторая причина того, что были зажжены валы — это стремление обратить оружие врага в свое преимущество. Дело в том, что рядом были поставлены наши оставшиеся корзины и уже три осадных башни. Оттуда непрерывно шел огонь по противнику на стенах. Получалось, что в ярком свете горящих валов мои воины прекрасно, даже несмотря на чадящий дым, видели противника, просто находясь выше. А вот врагу приходилось туго. Мало того, что их слепила яркость, так еще угарный газ не самым благотворным образом действовал на организмы защитников.
Почти безответное избиение ратников Карачуна продолжалось до того момента, как прогорело все то, что было разлито на валу. Дым еще чадил, но ждать, когда и он исчезнет, не приходилось. Между тем, мои воины имели намоченные тряпки и это, пусть и не полностью, но несколько смягчало эффект угарного газа. Ну, а быть чуточку в лучшем состоянии, чем противник, — это при равных условиях получить преимущество.
Но здесь равных уже не было. Мы на голову превосходили противника почти во всем, может, только кроме индивидуального мастерства. Невозможно за полгода, даже за год подготовить отличного воина, если вкладывать в понятие «отличный воин» понимание людей этого времени. Но за год, даже за меньшее время, из относительно здоровых физически людей можно сделать бойцов уже в моем понимании этого термина. Не нужно знать много финтов во владении мечом для скоротечного боя, важнее в совершенстве уметь исполнять два-три набора действий. А еще важно работать в составе группы, чем часто пренебрегают командиры этого времени. Не в этом ли некоторый успех, казалось что слишком молодых командиров Братства, что они работают в группах, а не индивидуально?
Тем временем, арбалетчики, уже почти даже не прикрываясь щитами, перешли засыпанный ров и взяли под контроль стену. Конечно же, оттуда, несмотря на потери, на отравление угарным газом, а кто и ожоги получил, все равно что-то летело, но защитники старались стрелять и кидать камни не высовываясь, иначе сразу же получали болт в свое тело. Не факт, что броня будет пробита, но все равно любое попадание не проходит бесследно ни для физического здоровья, ни для психического.
Штурм входил в свою неотвратимую фазу. Теперь пути к отступлению нет, теперь только вперед. И не все вернуться, но сомнений нет, нужно идти впереди. Сталь закаляется в огне и холоде. Братство закаляется в боях, а на смертях братьев учатся, и мы будем сильнее.

Глава 12

Наступил тот этап, уже почти недельного противостояния, когда на игральный стол бросаются все фишки и игроки вскрывают карты, демонстрируют свои козыри и комбинации. Изматывающая противника тактика сменялась решительным штурмом и у кого больше припасено сюрпризов, тому и удача благоволит.
Засвистели свистки, как сигнал к выдвижению, арбалетчики начали работать на упреждение, просто периодически стреляя в те места, откуда мог бы появиться лучник или воин с камнем. Пехота пошла вперед. Быстро были переброшены мостки через второй ров. Он также был частично засыпан, но защитники все же немного, ценой нескольких десятков жизней, расчистили препятствие в ходе второй вылазки. Не до дна расчистили, для этого нужно в спокойной обстановке работать день, или больше, а так, по колено. И часть братьев с послушниками пройдут ров и без мостков, но это будет вторая волна приступа, а первым штурмовикам секунда, даже не минута, решает вопрос жизни и смерти. Им замедляться нельзя.
На вал, черный от гари, с дымками во множествах мест, где догорала трава, были положены другие мостки или лестницы, со своими особенностями конструкции. Они представляли собой большие доски, на которых были набиты бруски для опоры. А еще эти мостки имели два крюка из железа, которые впивались в землю и делали штурмовое приспособление устойчивым, удобным, чтобы воины карабкались по крутому склону.
Были и другие методы и приспособления, которые способствовали продвижению штурмовиков. Так, не мене двадцати кошек были заброшены на верх стены и по натянутым веревкам, пока их не перерубили, споро взбирались наиболее физически развитые воины, которые ранее тренировали навык подъема по канату.
И даже это не последний вариант, как именно воину можно было забраться на стену. Некоторые «акробаты» взбегали по валу, используя шест. Одни воины придерживали длинную жердь, порой, скрепленные две жерди, а особо отважный и умелый воин на втором конце шеста, словно по ровной поверхности, держась и отталкиваясь от жердей, взбирался по валу на стену.
Я наблюдал все это с кувшинчиком, в котором плескался очень даже приятный напиток из трав с медом. Болезнь отступала, уже не трясло от озноба, не так кружилась голова, но слабость была такой, будто я в последние годы и не тренировался. Было неуютно, да чего уж там, стыдно. У меня складывалось ощущение, что я, будто бы «откосил» от боя. Но, с другой стороны, отдышка была бешенной даже от ходьбы, не то, чтобы от боя. Как бы я пневмонию не лечил, что-то слишком накрыла болезнь. Так что… Нужно долечиться.
И вообще, я напираю на своих братьев, условно офицеров, чтобы они не лезли в самое пекло, поясняя, что потеря командира в бою может грозить разгромом всего подразделения, хотя же сам рвусь в бой. Это эмоции. Начинать нужно с себя. И это сложно. Вот смотрю, как развивается штурм, и мне кажется, что будь я на передовой, получалось бы еще лучше.
— Где взрывы? — прошипел я, понимая, что уже идет бой за один из участков стены, а главный козырь на игральный стол не брошен.
Уже первого ратника-брата, который споро взобрался на стену при помощи шеста, забили баграми и мечами и скинули вниз. Забили, потому как у этих «камикадзе», которым суждено быть первыми на вражеской высоте, были отличные доспехи. Тут только забить, так как разрубить панцирь можно, но в камеральной обстановке, а не в бою и, наверное, скорее топором.
Второй, третий брат на стене, они сражаются с ожесточением, превосходя противника в желании победить, они физически сильнее врага, выспались, плотно поели горячей каши с мясом. Но пока у врага на стене численное преимущество и воины-братья выгадывают секунды, чтобы со-ратники смогли взобраться и сказать свое веское слово. Или не произносить слова, а выполнить долг, желательно, при этом не умереть.
Я замечаю, как мощнейшим ударом, сложно осуществимым в небоевом состоянии без подпитки адреналина, брат, явно десятник, отрубает руку врагу, вместе с кольчугой она летит вниз прямо на другого ратника Братства, который только-только голову поднял, чтобы посмотреть, сколько еще шагов разделяет его от стены. А в это время уже не слаженно, а индивидуально, быстро, как только можно, работают арбалетчики, а лучники в корзинах расстреливают по шесть, а то и семь стрел в минуту, умудряясь еще и целиться.
— Где взрывы? — кричу я, уже представляя, как именно казню розмысла и сотника Несула, ответственного за подрыв.
— Бах-ба-бах-бах! — пространство, которое, казалось, и так было шумным от криков и лязга оружия, познало, что есть такое настоящий громкий звук.
Такого грома не бывает, это может быть только звук взрыва, столь знакомый мне. Нотка ностальгии ворвалась в мое сознание. Я умилился, как, наверное, мог бы состроить мимику лица сапер-маньяк, для которого большой «ба-бах», как порция наркотиков для наркомана. Встречал я таких воинов в прошлой жизни. Тогда они были для меня не сильно понятны, но сейчас… Это же симфония!
Как ни предупреждай бойцов, что будет такой взрыв, все равно это прозвучало слишком громко. Так что с десяток ратников-братьев споткнулись и покатились вниз с вала. Но другие быстро приходили в себя. Все же они ждали громкий взрыв. А вот противник в себя не пришел, по крайней мере, не успел опомниться, прочистить уши, осознать легкую контузию, как десять, нет, уже двадцать, двадцать пять воинов-братьев оказались на стене.
И даже не завязался бой, потому как рубиться с растерявшимся противником — это не бой, это избиение. Штурмовики понимали, что у них есть шанс выкосить как можно больше врага, пока защитники в растерянности, потому работали быстро, без жалости и сомнений.
Я посмотрел на то место, где произошел взрыв. Что сказать? Приходит в голову одна поговорка одного «братского» народа «не зъим, так понадкусываю». Стены не было, но и прохода не случилось. Скорее всего, если ратники поспешат взобраться на разломанную стену, они ноги себе переломают, пока доберутся до гребня завала и при этом будут отличной мишенью для врага.
Но не сказать, что кроме морального превосходства, взрыв ничего не дал. Враг понес потери, не менее двух десятников защитников оказалось погребено под завалы, сколько защитников получили ранения, не понять, но точно много.
А в это время начали двигаться осадные башни. Ров переложили бревнами, их скрепили, теперь и башни более деятельно могут участвовать в штурме, а не только перестреливаться с врагами. Штурм вошел в ту стадию, когда уже понятно, кто победил, не понятна только цена победы.
— Открыли! Открыли ворота! — закричали впереди.
В движение пришли конные сотни ангелов и других конных, русских отрядов. У них стояла задача войти в город, чтобы добраться до детинца, где и можно объявлять о победе. А еще хотелось посчитать те трофеи, которые я возьму с этого мероприятия. Для чего захват детинца становился важной частью всего штурма и это нужно сделать предельно быстро. Надеюсь, что некоторые предатели в стане Карачуна поспособствуют этому.
Вопрос же с трофеями стоял остро. Я понимал, что они, как и семьи некоторых владимирских бояр, могут стать предметом торга. И вот, если этот торг состоится, я посчитаю, что штурм не полностью удался.
В Воеводино уже прибыли обозы с людьми и имуществом, это те грузы, которые некогда мной были отставлены на кораблях, когда я оставлял флот и спешил домой. Через пару недель должен уже прийти караван из Византии, они где-то у Ярославля уже. Там много добра.
Помнится, мне одна проблема, когда пробовал устроиться на гражданке и, без особого успеха, поработать завхозом одного колледжа. Проблема заключалась в том, что, когда приходит очень много денег и есть необходимость их освоить, но… нет в магазинах того, что нужно, или имеются ограничения на стоимость покупки одной единицы. Вот и сидишь, и чахнешь, как тот Кащей над златом, которое лежит на счетах, а ты так и не можешь решить все задачи. Нужно крышу подладить, а у тебя деньги на иных статьях, нужно сантехнику менять, а тут требуют проводить тендер и тому подобное. И всего неделя на освоение средств, иначе в следующем году не дадут. А дают-то в конце декабря, что еще ухудшает ситуацию.
В этой жизни таких проблем нет, но есть иные. Некоторые законы экономики работают во все времена. Нужно еще подумать, как «не перегреть» экономику Братства и как не разбазарить то, что приходит по итогам поездки в империю, а также то, что получаем в ходе взятия Владимира. Будут ли еще такие поступления? Не факт, вот потому и необходимо строго и с прилежанием распорядится средствами. Не получится их освоить — это поражение не менее, чем на поле боя.
Между тем, шелестя перьями, стремительно и, казалось, что неотвратимо, удивительно организованно, ангелы входили в стольный град Владимирского княжества. Пехоте удалось оттеснить защитников от ворот, чем предоставить возможность для тяжелой конницы войти в город и устремиться к детинцу.
Следом шли несколько отрядов конных братьев, которые были менее грозно и импозантно вооружены и экипированы. Условно можно было назвать этих воинов представителями легкой кавалерии, но это не совсем соответствовало таковому роду войск. Что-то среднее выходило, как средний танк в Великую Отечественную войну. Мои Т-34! Вооружены эти воины были копьями, более, чем на метр уступающими в длине пикам, а также саблями. Имели кольчуги и только сотники в панцирях.
Первоначально отряд такой конницы возник из-за недостатка тяжелого вооружения, но я всерьез думаю, что средней коннице быть, на нее найдутся свои задачи.
А вот половцы в город не входили, они устраивали «карусели» у стены, поливая защитников градом стрел. Половцева использовать на улочках Владимира было категорически нельзя. Не должны владимирцы считать меня и Братство завоевателями, только освободителями. А половцы в понимании многих людей, которые некогда прибыли с южных княжеств в Суздаль, а после во Владимир, еще большие завоеватели и враги, чем даже христиане-шведы. И это не сломить, в этом не переубедить людей. Уже сейчас укоренились установки, что Степь — враг.
Впрочем, пока так и есть, и я лишь незначительно изменил положение дел. Русские воины разбили большинство половецко-кипчацких орд, чьи кочевья были на западе от Волги. Но есть орды кипчаков, которые кочуют восточнее Волги, есть те, что вассальные булгарам или подчинены даже Хорезму, казалось далекому и неведомому. Они могут прийти, если посчитают, что западная Великая Степь, Дикое Поле, освободилось.
Так что со Степью война не закончилась, лишь завершился очередной раунд, период в нескончаемом противостоянии. Но уже скоро, думаю я, что даже еще при моей жизни, придется встретиться к кем-нибудь степным, скорее всего, с теми же восточными кипчаками. Или с турками-сельджуками?
— Дозволь, воевода! Как же мне воином быть, да быть только при тебе? — сквозь туман моих размышлений, в которые я сильно углубился, прорывался голос сотника Весняна.
— Ты рвешься в сечу? А что я говорил про это? — начал я очередной урок-поучение.
Я еще раз рассказал Весняну про важность сохранения жизни любого командира, что это важнее, чем жизнь рядового ратника. Но, чувствуя тоже самое, что Веснян, отпустил-таки его «размяться».
— Ладно, иди! — через минут пять разговоров про то, что командиру нельзя слишком сильно рисковать, сказал я.
Я и сам уже скоро пойду в город, как только придут сведения, что детинец взят.
* * *
Карачун лично зарубил уже двоих… собственных ратников, да не рядовых, а сотников. И нет, он не перешел, вдруг, на сторону врага, коим, безусловно, являлось для него Братство. Воевода бил и даже казнил собственных воинов потому как стремился навести порядок в остатках войска, запугать всех, заставить воевать. Командиры уже предложили Карачуну идти на переговоры, за что и поплатились.
Делегация, пришедшая к воеводе, предложила относительно складывающейся ситуации весьма даже удобный вариант выхода из положения. Они просили Карачуна закрыться в детинце и, под угрозой спалить все и вся, прикрываясь некоторыми боярскими семьями, которые были в заложниках и ютились на охраняемых усадьбах, начать переговоры.
Казалось бы, что в таком предложении дурного, предательского? Однако, Карачун счел, что его командиры удумали крамолу и клятвоотступничество. Воевода особо не разбирался и заколол сначала одного сотника, наиболее активного среди собравшихся. Сразу после этого, обнажив меч и направив его на Карачуна, родной брат только что убитого сотника попытался нанести удар воеводе. Однако, все знали, сколь лютый в сече верный пес князя Ростислава Юрьевича.
Карачун оправдал ожидания и лихо зарубил второго сотника.
— Кто еще, псы? — зло спросил у собравшихся воевода. — Пока ваши ратники сдают стену скотам из братства, вы здесь учиняете крамолу. Быстро всем на свои места! Не думайте, что в детинце мы схоронимся. Все слышали гром и видели, как рушится стена. Это новое оружие от Лукавого, которое сам Люцифер дал в руки отступника от веры, воеводе братства. Идите и убейте их всех или сложите головы за веру христианскую, или за веру пращуров наших. Все едино, мы боремся со злом.
Выдав столь пламенную речь, показав всю свою силу характера и несгибаемую волю, Карачуну удалось побудить некоторых своих сотников действовать. Командиры отправились к своим воинам, которые частью уже собирались у ворот детинца. В это время, прорвавшихся в город врагов сдерживала меньше половины от оставшихся в строю ратников.
Сотник Прус, присутствующий на этом кровавом Военном Совете, корил себя за то, что смалодушничал, не попытался убить воеводу Карачуна. Два сотника, два брата, бывшие отличными воинами и всегда приветливыми людьми… он дружил с братьями, мало того, был женат на их сестре. А теперь Прус понимал, что ему предстоит умереть, если не сделать что-либо иное, в чем много сомнений.
Понимал он и другое, что партия Ростислава Юрьевича сыграна, и князь в пух и прах проигрался. Конечно, согласно клятве он, сын славянского племени бодричей-вендов, перебравшийся некогда в Новгород, погибнет за интересы князя, которому служит только по найму, а не по убеждению. А ведь над его родиной, нет, не Русью, а Вендской землей, уже кружат черные вороны с крестами на плащах.
Много мыслей роились, образовывая вихри, в далеко не глупой голове сотника. Он не мог принять решение, которое напрашивалось, которое можно объяснить, но, которое шло в разрез его клятвой.
— Что делать будем, сотник? Смотрящий на крыше дома сказал, что братские воины с крыльями уже начинают отрядами расходиться по городу в направлении детинца, — взывал к задумавшемуся сотнику старший десятник.
— Я не знаю. — скупо отвечал Прус.
— Это решение принимать только тебе, старший. Что бы ты не решил, я тебя поддержу, — солгал старший десятник Чудин, стараясь пока не выдавать своих истинных намерений, давая возможность Прусу принять решение не сопротивляться.
Сотнику намекали на то, что в остатках его сотни, а это всего восемьдесят пять человек, при семнадцати раненных от первоначальной численности в сто восемьдесят три воина, почти все склонные к предательству Карачуна.
— Хорошо. Мы это делаем и уходим к вендам, на мою прежнюю родину. Там сейчас идет большая война, опытные воины пригодятся. Вот только вождь Никлот никогда не возьмет тех, кто однажды предал. Потому нужно это сохранять в тайне, — принял решение прус.
Чудин улыбнулся. Он был рад, что не пришлось совершать двойное предательство, убивая сотника и одновременно предавая воеводу Карачуна. На самом деле, он вместе с другими десятниками установил контакт с представителями Братства. И то, какое предложение прозвучало от врага, устроило всех причастных и осведомленных людей в сотне.
Три дня назад, во время одного из многих и многих штурмов, когда враг уже смог уже закрепиться на одном из участков стены, где несли службу три десятка из сотни Пруса, неожиданно прозвучал сигнал штурмовикам отступить. Не все смогли покинуть место ожесточенного боя, и троих штурмовиков Чудину удалось взять в полон.
Он не стал их убивать, напротив, скрыв факт пленения от своего командования, спрашивал у плененных о ситуации, которая происходит вокруг Владимира и, что вообще творится. Услышанное сильно озадачило Чудина. Он и раньше успел прочитать воззвание старшего сына Ростислава Юрьевича, Мстислава Ростиславовича. Это были сильные слова, заставившие не только старшего сотника поколебаться. И, пусть воевода Карачун пригрозил всем ратникам за чтение крамольных грамот смертью, любопытство людей сложно чем-либо изничтожить.
— Дозволь, сотник, мне сделать все, чтобы с прибытком быть, и ты честь свою не замараешь. Хочешь, я тебя в полон возьму, будто мы взбунтовались? — предложил старший десятник.
— Это лишнее, — не сразу ответил сотник.
Чудин посмотрел на Пруса, словно извиняясь перед ним, хотя никакого прощения просить не стал. Между тем, не теряя времени, старший десятник стал отдавать приказы. Сотник дублировал их, будто отключился от реальности и лишь бездумно повторял слова.
По договоренности с Братством те, кто готов сдаться, может вывесить белый стяг или любую белую тряпицу на палке или копье. Это означает, что штурмовики не будут трогать сдающийся отряд. О возможности сдаться и получить пощаду было написано и в той грамоте, листы из которой некоторое время распространялись по стольному граду Владимиру.
— Сотник Прус! — кричал еще издали ближний ратник воеводы, спешно приближающийся к месту у детинца, где изготовился, якобы, к бою Прус и остатки его большой сотни.
Сотник подобрался, переглянулся со своим старшим десятником. Лицо Пруса становилось решительным и от отринул все сомнения, приняв за веру, что предполагаемое его предательство и вовсе предательством не является. Человеку свойственно искать оправдания своим не лучшим поступкам. Все же воевода Карачун убил двоих друзей Пруса, даже родственников. Так что сотник в своем праве, не только в том, чтобы даже перейти на сторону Братства, но и на месть воеводе Карачуну.
— Воевода приказал остановить всеми силами сотни прорвавшихся пернатых всадников врага, — передал приказ Карачуна вестовой.
— Пошли со мной! — потребовал Прус.
В некотором недоумении вестовой проследовал за сотником до угла мастерской по изготовлению керамики, где и базировалась сотня. Недоумение только усилилось, когда воин, посланный воеводой, понял, что стоит уже с перерезанным горлом, откуда хлещет кровь. Прус, приняв решение, действовал жестко.
— Вывешивайте белую тряпицу! — выкрикнул сотник.
— Я рад, старший, что ты вернулся, стал тем, за кем я когда-то без сомнений пошел, — сказал старший десятник Чудин.
Минут через десять сотня Пруса провожала взглядом крылатых ратников Братства, о которых ходят самые разные слухи, начиная с того, что они скопцы, то есть с отрезанными мужскими достоинствами, до того, что одним словом намоленным могут поражать противников.
Конные Братства почти беспрепятственно входили в детинец, где начиналась сущая резня.

...

===

Глава 13

Я стоял в центре детинца и смотрел на своего врага. Воевода Карачун стоял на карачках обессиленный, израненный. А чтобы он не убежал, его разули и разрезали ступни, напихав в раны земли. Все лицо воеводы Ростислава Юрьевича представляло собой сплошное кровавое месиво, наверняка, и ребра переломами воину.
Я умею уважать сильного врага, не глумиться над ним, а дать с честью умереть. Дело слабых тешить свое самолюбие, глядя на то, как сильный человек не может за себя постоять. Карачун до конца остался верен своему князю, создал мне немало сложностей при штурме.
— Дайте ему меч! — приказал я.
Стоявшие рядом Веснян, Ефрем, Боброк, поняли меня. Я их, так или иначе, учил, прививал свои понятия чести и достоинства, хотя они и без моего вмешательства не были лишены подобных качеств. Так что без лишних вопросов Карачуну дали в руки меч.
— Возьми оружие! Ты умрешь с ним в руках, как настоящий воин. Если тебе нужен священник для исповеди, я подожду и вызову святого отца, — сказал я.
— Достойно, спаси Христос, враг мой, — разбитыми губами прошептал Карачун. — Не тяни, убей, мне мой позор больше боли приносит, чем покалеченное тело.
И я не стал тянуть, рубанул по бездоспешной шее своего врага, с первого же удара удалось почти отсечь голову, что не тривиальная задача. А почти… так на коже она болталась, что я поспешил исправить, окончательно обезглавив Карачуна.
— С почестями воина захороните! — сказал я и посмотрел направо, где во дворе княжеского терема стольного града Владимира стояли командиры тех подразделений воеводы Карачуна, что предали своего командира. — Кто старший?
— Я! Сотник Прус, — отозвался коренастый крепыш с кучерявыми русыми волосами.
— Почему предал своего воеводу и клятву нарушил? — спросил я.
Вопрос звучал, как говорят, не в бровь, а в глаз. Я специально называл то, что сделали некоторые командиры воеводы Карачуна, предательством. Как именно человек среагирует на такие обвинения, что скажет в свою защиту, это все покажет, насколько низменный человек передо мной, ну, или еще не пропащий и может сослужить службу. Если причина предательства банальная трусость, то такое непотребство мне не нужно ни в Братстве, ни рядом с ним.
Услышав от Пруса его историю про то, что он и не русич даже, что из вендов, а предал по объективным причинам, пусть предательство все равно остается таковым, я не стал пороть горячку, а задумался, где применить этого сотника. Ну, не из-за банальной трусости сотник решил вывесить белый флаг.
Я решил, что те, кто сдался во Владимире, не все, но сотник Прус точно, могут поучаствовать в деле колонизации Подвинья, балтских земель у устья Западной Двины. Безусловно, под контролем и при условии, что их семьи останутся под моим присмотром.
— Отправишь свою семью в Воеводино. Там они будут получать и еду, и дом отстроят. Ты говоришь, что жена и дочь у тебя? — Прус кивнул.
— За них не беспокойся. Слово мое, что нужды не испытают. А покажешь себя верным и сослужишь службу, так отправятся к тебе, — сказал я в присутствии скопления людей, что намного утяжеляло слова.
Направившись в княжеский терем, я усмехнулся. А кто сейчас сильно помешал бы мне взять власть во Владимирском княжестве? Ну, и пусть только Рюриковичи застолбили за собой право править на Руси. Я же могу объявить тот же Владимир землями Братства.
Могу, но не буду, я за единство Руси. И вот мой первый «подарок» — белый флаг, и то хорошо. А что с ним делать дальше?.. Сделаю подарок великому князю, чтобы он меньше строил против меня интриги, которые уже, наверняка, задумал.
Что-то мне подсказывает, что такое княжество может скоро перестать существовать. Владимирская волость под управлением волостного посадника. Так лучше, так Россия сильнее!
Что может быть слаще победы? Конечно же, подсчет выгод, которые она принесла. Если затраты оказались меньшими, чем доход от войны, то война правильная. Экономика — соль войны. Экономика — суть всего. Если есть деньги, то можно развивать социальную сферу, строить жилье, нормально питаться, растить детей, без большого ущерба для общества и государства воевать.
С деньгами можно развивать и культуру, иобразование. Как построить храм без серебра? Внынешних реалиях его и с деньгами не так легко возвести. Вон, мы уже почти год строим и еще год строить будем, как минимум. Но… это феноменальная скорость возведения большого храма, которая возможна благодаря созданию цемента и кирпичей, а так же благодаря задействованным на строительстве сразу почти пятидесяти строителям.
Так что деньги, как это не прискорбно, делят главенство в системе мироустройство, например, с любовью. Я верю в любовь в широком смысле этого понятия, когда чувства не только к женщине, но и к родине, к своим детям, к родителям. Разве мало в истории происходило и будет происходить из-за любви? Или ненависти, которая рядом шагает с любовью?
Но, лирику оставим на потом, а пока о трофеях. Итак… Четыре тысячи двести восемнадцать гривен серебром, прибавляем к этому где-то под три с половиной тысячи арабских дирхем, которые почти вышли из оборота, но, видимо, кто-то хранил старые монеты и был ограблен людьми Ростислава Юрьевича. Серебряных изделий также вышло на пару пудов. Золота сильно мало, сравнительно, конечно. Килограмма полтора вышло различными изделиями и старыми монетами, с десяток златников Владимира нашлось и даже, я очень удивился этому факту, какая-то, скорее всего, древнеримская монета.
Такое количество серебра, что собрано, по моему скромному или не очень, мнению, уже достаточно для того, чтобы начинать чеканить монету. Механизм по чеканке монет, роликовый пресс, приводимый в движение водным колесом и делающий идеально ровные кругляши, с последующим нанесением на них теснения, ждет своего применения. Такие не сильно мудреные станки использовались вплоть до начала восемнадцатого века. Но пока Русь будет первой, где получит распространение на уровень качественнее иных монета.
Кроме серебра, во Владимире было затрофеено много тканей, как льняных, так и шерстяных, меньше шелковых. Не самый необходимый ресурс, учитывая то, что у меня во Владово простаивают прядильные машины, которым просто не хватает сырья. Все перерабатываем в лет, быстро, а увеличение поголовья овец — процесс не одного года, даже, если на решение этой проблемы трудится вся огромная Орда хана Аепы.
В этом году планировали больше высаживать льна, чтобы механизмы хоть как-то оправдывали свое создание, а то потомки будут у виска крутить, да говорить о предках идиотах, которые придумывали механизмы, по сути, не востребованные временем и уровнем производства.
Так что, я не прав, признаю, что ткани, особенного восемь рулонов шелка — это очень важный ресурс, тем более, его не нужно отдавать, или им делиться.
А вот зерно, как и другие продукты, более спорный трофей. Казалось, я могу, имею такое право, забрать себе все. Вот только после этого мне будет сложнее выстроить нормальные, добрососедские отношения, как с Ростовом, так и с другими городами и селениями Владимирской Руси. Одно дело забрать у тех же торговцев ткани или воск, которого также много, деготь. Но иное, оставить людей без пропитания.
Если по моей вине от голода умрет ребенок, будут ли думать о Братстве, как о спасителях и друзьях? Конечно, нет. Поползут слухи о службе дьяволу, или о каких-нибудь оккультных практиках, чего даже близко нет и, я убежден, не будет. Но всегда плох тот, кто хорошо живет и никогда не делиться. Так что пиар-акции совершать придется.
Поэтому, я предполагал не все, но большую часть съестных припасов распределить между Суздалем и Владимиром, чуть меньше, как и менее пострадавшему, дать Ростову. Даже части от имеющихся запасов Братству хватит, чтобы прокормиться полгода, пусть и с учетом приближающегося большого каравана из Византии.
Кони и оружие. Если лошадей было не так и много, мы захватили менее трехсот боевых и еще с сотню тех, кого можно использовать только в хозяйственных целях, то оружия с бронями хватало. Тысячи полторы комплектов точно можно собрать. По нашим меркам, это не такое уже хорошее вооружение и доспехи. Но пока еще наклепаем на всех воинов Братства панцири, да выкуем венгерско-польские сабли образца конца шестнадцатого века из иной реальности?
А численность воинов Братства растет. Нужно еще не забывать о том, что есть, так сказать, филиал организации в Византии, и туда нужно отправлять те же панцири, или особые седла с притороченными крыльями. Поэтому, думаю, что на складах все это добро долго лежать не будет.
Еще одним интересным и нужным трофеем можно считать собранный мародерами князя рабочий инструмент. Топоры, пилы, серпы, даже рала, несмотря на пользование в Братстве плугами, — все найдет свое применение. Отличное подспорье для экспансии на Восток.
Помнится, когда-то читал про колонизацию русскими переселенцами, прежде всего казаками, Сибири и Дальнего Востока. Так там бывало, что за один сезон могли топор, порой даже оружие, перековывать в разные орудия труда по мере надобности, настолько остро ощущалась нехватка металлов. Думается, если бы у тех колонизаторов было в достатке инструмента, то и сама колонизация проходила бы быстрее. У нас всего хватать будет, потому легче освоимся на новых местах.
— Докладывай! — со вздохом приказал я Алексею, ответственному за подсчет всех потерь, который далеко не сразу пришел с докладом.
Не хочется разговаривать о потерях, тем более, когда приблизительно подсчитана добыча. Так вышло, что пока собирались точные сведения о потерях, уже провели учет трофеев.
— Триста двадцать пять. Это убитые с тяжелыми и калеками, еще двести с легкими ранениями, — доложил Алексей.
Я горестно выдохнул. Понятно, что потери несоизмеримы выполненной задаче, но меня всегда коробили понятия по типу «запланированные потери». За каждой единицей стоит человеческая жизнь, семьи. Нельзя без смертей воевать, и все же…
— Ты чего, племянник? Радоваться нужно, сколь мало, — не понял моих переживаний родственник.
Я ничего не ответил, а побрел к себе в горницу, которую определил, как спальню. Самочувствие все еще не нормализовалось, и я старался по возможности отдыхать. Уснул быстро, казалось, что не успел и лечь.
— Тревога! Тревога! — кричали вокруг, а в самом Владимире уже зазвенели колокола.
Я нехотя, но немедля поднялся. Понял, что все же поспать удалось, но, как это часто бывает, когда много посплю, чувствовал себя еще более разбитым, чем обычно.
— Воевода! — в горницу вбежал Веснян. — Ростислав прибыл.
— Чего и требовалось ожидать, — спокойно отвечал я. — Ты-то чего переживаешь?
— Так Ростислав же… — недоуменно отвечал сотник.
— И ты считаешь, что у него есть хоть какой-то шанс нас одолеть? Мы расчистили рвы? Убрали завалы? Обновили валы, насыпали на них песок? Выставили пороки на стены? — задавал я вопросы, а Веснян постоянно кивал в знаке согласия.
— Но ты же отправил всех половцев и шесть сотен братьев на земли Братства! — уже без эмоций, а только с интересом спрашивал сотник. — А еще муромцы ушли.
Ему, видимо, понравились мои ответы и тот безмятежный тон, с которым я говорил. Было видно, что и он успокаивался.
— Три сотни Стояна, которые, по-любому пришли следом за Ростиславом. А еще должны завести табуны коней те ратники, которые отвлекали Ростислава Юрьевича от Владимира. Отведут и вернутся. На подходе наше основное войско, может прийти так же и великий князь. И пусть Глеб Муромский ушел, зато мы не волнуемся за наши семьи. Да и далеко ли он ушел? Часов шесть прошло, не больше. Вернется, — отвечал я, застегивая, усиленный железными пластинами и латами, панцирь.
— И у нас более тысячи двухсот воинов во Владимире, а еще горожане, после того, как объявили, что с ними едой поделимся, готовы воевать за нас. А это не менее двух тысяч, — подражая мне, моим же, спокойным тоном, говорил уже Веснян.
— Ну, вот. Сам же понимаешь. Это понимает и Ростислав. Так что он будет пробовать договариваться. О чем? Думаю, что я догадываюсь, — продолжили мы размышлять.
Вот так и происходило обучение. Я размышлял вслух, заставлял тоже самое делать и тех, кто рядом. Считаю, если человек приходит к какому-то мнению самостоятельно, то он усваивает урок намного лучше, чем услышит канцеляристские ответы.
— Ты, воевода, говоришь о Мстиславе Ростиславовиче? Сыне князя? — спросил Веянян.
— Про него. Мы пока не показываем княжича людям. Не время еще, но я не вижу иных причин, чтобы Ростиславу вовсе тут оставаться. Если бы Карачун держался, то да. Мы сейчас изготавливались бы к большой битве, а так… Запремся в городе и попробуй возьми нас! — сказал я, завершая облачаться в доспехи.
И вообще… Я воевода или как? Пора с пяток оруженосцев взять к себе. Пусть меня одевают, а надо, так и с ложечки кормят. Нет, для этого лучше какую амазонку принять в свиту, посмазливее только, а то, может, еще та быть… женщина-скала, от которой и отхватить можно.
— Собирай Военный Совет! У южных ворот встречаемся, — сказал я, выходя из горницы.
Все вокруг суетились, слышались приказы, выкрики, что распоряжения командиров приняты к исполнению. Отряды направлялись на стену, иные изготавливались у детинца и проводили перекличку. У ворот детинца разворачивался другой процесс. Туда вытаскивали и сортировали буквально по кучкам оружие, кольчуги, шлемы, отдельно лежали луки со стрелами.
Я подошел к этой «выставке трофеев» и, недолго понаблюдав, как относительно слаженно работают ратники, решил систематизировать их дело.
— Посадите с десяток людей, кто письму обучен, пусть записывают что кому выдали, чтобы после забрать у горожан выданное. Иначе не соберем, — приказал я.
Да, именно здесь предполагалось раздавать вооружение горожанам. Обычно в таких условиях это делается хаотично, что кому попадется в руки, в то человек и облачился, тем вооружился. Но это неправильно. Да, намного медленнее будет идти процесс, однако, мы будем знать, где найти того, кто под опись не сдаст оружие. Если разбрасываться даже копьями, то одно копье стоит от шести кун до двух гривен серебром. А что говорить про остальное? Те же мечи? Большие деньги.
А еще просто неорганизованные, но вооруженные воины — это сброд, облаченный в металл. Поэтому необходимо формировать отряды, ставить над ними своих командиров, разрабатывать графики дежурств на стене и ответственных за ротацию.
Армия — это всегда система. Я не знаю ярких примеров в истории, когда высокоорганизованное войско проигрывало толпе. Кто-то мог бы сказать, что швейцарцы, даже не будучи воинами, смогли бить немецкое тяжеловооруженное войско, но это лишь доказательство моих слов. Просто тогда швейцарцы были более организованы, чем немцы.
Поэтому, во всем и везде я стремлюсь создать систему, вырабатывая четкие правила с желанием в дальнейшем написать Устав. Первый в истории. Вот только это не делается быстро, чтобы не допустить многочисленных ошибок.
Добравшись до южных ворот, еще не получивших свое особое название, я увидел всех высших командиров. Как и положено, ждали только главного, меня. А не сильно ли я возгордился? Опаздываю на советы.
— Есть особые мысли? — спросил я, как только подошел к собравшимся.
Они всматриваясь в то место, где еще недавно располагалась основная часть нашего войска. Именно там сейчас и расположилось воинство Ростислава Юрьевича.
— Как ты говоришь, воевода, нужно поставить себя на место врага, чтобы понять его действия? Так вот, я бы заколол себя мечом, — сказал Ефрем и все присутствующие обнажили свои далеко не идеальные зубы, смеясь над шуткой.
Я также улыбнулся черными зубами. Черными, так как чищу их корой дуба. Хоть какая-то гигиена и профилактика заболеваний зубов. Впрочем, тут, в мире без сахара, меньше проблем с кариесом.
— Посмеялись и будет. Но Ефрем прав в том, что Ростиславу Юрьевичу здесь делать нечего. У нас полно еды, численное превосходство, учитывая ополчившихся горожан, у нас вдвое больше ратников. Если начнется осада, то мы тремя-пятью вылазками изничтожим половину войска Ростислава. Он не может этого не понимать, — сказал я и обратился к Весняну. — Приведи Мстислава, пусть увидит войско отца!
— Ты думаешь отдать Мстислава? — спросил Алексей.
— Нет, — отвечал я. — Я хочу, чтобы Мстислав Ростиславович подтвердил свое желание предать отца.
— Грех это, — пробурчал Алексей.
— Ты мне это будешь говорить о предательстве отца и сына? Как складываются мои отношения с отцом? Я сомневаться не стану, Богояру за его дерзость — смерть. А у Ростислава Юрьевича есть выбор. Он может уйти к шведам, пока это еще возможно, или к ромеям. Императору Мануилу всяко нужно войско против турков-сельджуков и бунтовщиков венгров. Русская дружина лишней там не будет, — сказал я.
— Давайте обсудим оборону, — сказал Боброк, в последнее время становящийся все более серьезным, я бы даже сказал, умудренным.
Началось совещание. Все собравшиеся уже понимали и оценили, насколько удобно воевать, если действовать согласно плану и расчетам. Да, это тяжело. Да, это ломает многие установки, может, и целое мировоззрение. Безусловно, у нас много погрешностей, несостыковок, ошибок. Однако, сильная армия, основанная на порядке и управляемости, выстраивается годами.
Это я еще не стал вводить систему знаков. А она напрашивается. Ведь удобно выставить на флагштоках комбинацию флагов, чтобы командиры с любого участка сражения видели приказ. Большинство битв этого времени, как и долго после двенадцатого века, проигрываются или выигрываются чуть ли не случайно. Командиры не имеют практически никакой возможности руководить подразделениями, после того, как только отряд выдвинулся на передовую сражения. А подкинуть резервы? Понять, где рвется и там усилить натиск? Это все достигается управляемостью во время битвы.
Княжича, сына того, кто пришел под стены уже нашего Владимира, привели быстро.
— Что скажешь, Мстислав Ростиславович? — без каких-либо подробностей задал я вопрос сыну нынешнего, пока еще новгородского князя, но уже точно не владимирского.
Молодой муж ответил не сразу. Было видно, как дергаются у него веки, как подрагивают колени. Он не мог не понимать, что сейчас одним своим словом может убить отца. Но он же не мог не понимать и того, что, не взирая на мнение сына, участь его отца решать придется мне.
— Я принимаю то, что мой отец совершил ошибки. Я уже предал его, когда подписал и поставил свою печать на обличающих грамотах. Что еще ты потребуешь от меня, воевода? — дрожащим голосом спросил Мстислав. — Я признаю верховенство великого князя Киевского, Изяслава Мстиславовича. Я готов принести ему клятву верности и служить там, где он повелит. Но я прошу тебя, Владислав Богоярович, и вас, мужи достойные, коли есть возможность сохранить жизнь отцу моему, сделайте это!
Слова Мстислава были проникновенными, был слышен надрыв, его крик души и смятение. Прониклись все. Но ненадолго.
— Ступай, князь, в храм и молись, кабы Господь даровал правильное решение, — сказал я и отправил Мстислав прочь.
Не помощник он нам нынче. Хочет ручки свои не запятнать. Понять княжича можно, даже можно и принять его позицию. Этот князь, по крайней мере сейчас, не обладает силой характера своего отца, хотя и Ростислав поддавался влиянию новгородцев. Вероятно, такой посадник, как Мстислав, великому князю может пригодиться. Хуже, если бы у княжича был бойцовский характер, и он в скором времени развязал новую смуту.
— Воевода, а с нами желают поговорить, — сказал Боброк, показывая рукой за стену города.
Все командование устремило свой взор на двух одиноко стоящих всадников. Один из них держал в руках стяг Ростислава Юрьевича. Не трудно было догадаться, что со мной хочет поговорить Ростислав. Ну, да, со мной, а с кем еще?
— Он явно ждет, что ты выйдешь на переговоры с княжичем, — высказал мнение тысяцкий Алексей.
— Веснян, готовься, поедем! — увидев на лицах собравшихся невысказанный вопрос, я решил пояснить свой выбор. — Сотник Веснян был схвачен князем и просидел в проруби по приказу Ростислава Юрьевича. Увидев его, князь может растеряться.
Через пятнадцать минут вальяжно, нарочито медленно, приняв позицию, которую я называю «гонорливый шляхтич», это когда нос задран к верху, спина идеально прямая, левая рука уперта в бок, а взгляд пренебрежительно брезгливый, я приближался к Ростиславу Юрьевичу.
Там, на пиру, когда меня пытались прогнуть, сломать, высмеять, я во многом сдержался, благодаря мыслям, что будет праздник и на моей улице. Я не собирался откровенно грубить, это привело бы только к быстрому окончанию любых переговоров. Однако, отыграться за прошлое нужно. Теперь со мной сила, я в более выигрышном положении. А Ростислав, поведя себя недальновидно, проиграл.
— Здравия желать тебе не буду, князь без княжества, — усмехнулся я, начиная переговоры.

Глава 14

— Грубишь, воевода, — пробасил Ростислав Юрьевич.
— А мне есть за что почитать тебя? — спрашивал я, все также вызывающе надменно поглядывая на князя.
Да, лишь поглядывая. Я специально отворачивался от парламентеров, будто они мне и не интересны вовсе. Это, наверняка, выглядело оскорбительно, но, так, в меру. А вообще, почему-то уже и перехотелось заниматься таким позерствам.
— А что, истинные Рюриковичи уже не в чести на Руси? — сквозь зубы спрашивал Ростислав. — Ты очи свои не отворачивай!
Было видно, как он переступает через свою гордыню, как жаждет наказать зазнавшегося меня. Еще недавно, а в своей дружине, так всего лишь и часом ранее, князь встречал только почитание, а сейчас я смею окунать его в жижу с грязью и фекалиями.
Все мы небезгрешны, у всех нарушена психика и, как утверждают психологи будущего, нет психически здоровых людей. А я и не претендую считаться эталоном сдержанности и во всем правильности. Да и вообще, моя прошлая жизнь, нынешняя, как и сам факт существования уже второй жизни, не может не наложить отпечаток на психике.
А еще войны не проходят бесследно для головы. В будущем война — это грязь, кровь, смрад. А что есть война в Средние века? Разве нет здесь смрада или крови? Есть. А еще в этой реальность существует очень важная отличительная особенность от будущего. Здесь господствует обреченность.
В в войнах будущего есть надежда на то, что даже при сложном ранении врачи спасут, пришьют то, что, казалось, невозможно пришить, вылечат то, что в средне века привело бы к неминуемой смерти. В нынешних реалиях любая царапина может привести к смерти.
Так что только религия людей и спасает, вера в то, что мирское бытие — лишь миг. Отсюда восхваление рая, в этой же парадигме существует поверье в Вальхаллу, славянский Вырай и прочие прелести загробной жизни.
Так что да, я психованный! Мне не чужды даже такие глупости, как кривляния перед князем.
— Что молчишь, воевода? Скажи мне, какое право ты имеешь лезть в дела рода большого, нашего, что от Рюрика? — спросил Ростислав. — Ты кто? Боярич из Галича? Но стоишь передо мной, будто ровня.
— Ты знал, что я потомок Пяста, основателя польской династии, то есть королевского рода? Так что кровь моя родовитая. Но не все кровью измеряется. Вот ты… Ты же уже князь без княжества, — отвечал я.
— О моем княжестве после поговорим. Ты взаправду от Пяста? Так отчего же не сказал там на пиру этого? Разве же я стал бы неволить родовитого мужа? — говорил Ростислав Юрьевич.
Я улыбался, ну не мог сдержаться. Если минутой бы ранее, словно маньяк, наслаждался видом униженного врага, то сейчас попытка Ростислава Юрьевича выглядела умилительно. Он, действительно, так извиняется? Мол, я бы никогда не позволил себе такое отношение. Я понимал, что все у Ростислава плохо, но чтобы настолько плохо!..
Вот как, оказывается, получается: все беды и наша вражда только лишь потому, что князь не знал о моем происхождении. Неужели он, действительно, думает, что я могу купиться вот на такой пассаж? Что подобные заявления вовсе могут будь на что-то повлиять?
— Где мой сын? — неожиданно выкрикнул Ростислав. — Разве не было понятно, что я жду на переговорах только тебя и его? Или отрок умеет только прикладывать свою печать к порочащим мое имя грамоткам? А встретиться с отцом и в очи мои посмотреть, боится?

...

***