Гридень 047 - 19 Августа 2025 - Персональный сайт

Главная » » Гридень 047

15:08

Гридень 047

***

***
Зачем, по сути, она мне нужна? Как я считал ранее, так и незачем. Этот мир мужской, а со всеми важнейшими мужами я не просто знаком, я уже повязан рядом обязательств и договоренностей. Но она тут, и мне, конечно, интересно, зачем. Не связано ли это с противостоянием между братьями-Юрьевичами? Если так, и митрополит посылает свой «примеритель», то нужно внимательнее отнестись к делегации самой влиятельной из ныне живущих женщин, наверное, так и есть.
— Матушка, а чем вызван ваш приезд? — спросил я.
— А, что воевода, прогонишь? — усмехнулась Ефросинья, а ее телохранители напряглись и полезли правыми руками под рясу, явно не для того, чтобы почесать себе пузико.
— Оставьте нас! — повелительным голосом сказала женщина, и все ее окружение попятилось назад.
Отдав крест, которым Ефросинья явно гордилась и, вроде бы и не зачем, показала мне, опираясь на посох, онапошла вперед к выходу из подворья.
— Воевода, ты иди за мной, поговорим, — сказала Ефросинья, не оборачиваясь в мою сторону.
С такой женщиной поговорить важно и интересно для меня, но я не сразу сделал шаг в сторону преподобной Ефросиньи. Все же я прибыл сюда для другого, для разговора со Спиридоном. Но, как видно, обстоятельства таковы, что даже очень срочный вопрос стоит отложить.
— Я прибыла на тебя посмотреть, — начала говорить Ефросинья Полоцкая, как только мы вышли за ворота церковного подворья. — Была я у митрополита, так он многое про тебя рассказывал. А тут люди твои через Полоцк шли к балтам и далее к вендам. Знаю я, что был ты в Константинополе, а еще, что печешься о русской церкви православной. Знаю, что за твой кошт строится в Суздали женский монастырь, все знаю, уже немало богоугодного ты сделал. Вот и решила съездить, посмотреть, да икону прикупить.
— Откуда, матушка, про иконы знаешь? — спросил я.
— Я многое знаю, — сказала Ефросинья, остановилась, поймала мой взгляд и словно в душу заглянула.
Несмотря на то, что я неведомым образом очутился в этом мире, все равно не склонен верить в мистификации. Вот в Божий промысел верю. От взгляда Ефросиньи я ощущал теплоту и, словно рентгеновские лучи пробивали меня насквозь. Несмотря на то, что я никогда не ощущал тех самых рентгеновских лучей, именно такие образы приходили на ум.
— Ведаешь ли ты вьюнош, кто дорогу тебе указывает? — через некоторое время спросила Ефросинья.
Стараясь не показывать своих эмоций и отношения к заказанному женщиной, я ответил, что не в курсе того, о чем она говорит.
— Али не признаешься, али и сам не ведаешь. Вот только мудрости моей хватает, чтобы сложить воедино поступки твои и ту помощь, что Господь тебе дарует. За два года братство православное стало той силой, что, коли надо, так и на Руси головою станет. И ты… — с лукавым прищуром в глазах говорила Ефросинья, но я ее перебил.
— Не стращай меня словами. Сравнивать не хочу тебя, матушка, с… — я не посмел в присутствии монахини произнести слово «Лукавый».
Ефросинья улыбнулась, и вновь от нее повеяло теплотой и добром.
— Вот то меня и смущает, что у молодого мужа нет соблазна стать выше, чем он может. Тогда мне не ясны думы твои. Зачем все это? — спросила Ефросинья и показала рукой куда-то вдаль.
Я объяснил старушке свои мотивы. Старался быть убедительным. И в ходе разговора я понял истинную цель, зачем прибыла Ефросинья. На самом деле, первопричиной были не иконы, которые я пока не продавал, не даже знакомство со мной или выявление, не вселился ли в меня какой-нибудь пророк или, напротив, прислужник Лукавого. Она прибыла разузнать мои мотивы. И прислал ее митрополит.
Правда я для нее, так, дополнение к серьезному делу. Климент опасается, что на Руси назревает новая усобица и хочет призвать Ростислава Новгородского на поклон в Киев. Это было еще до того, как в противостоянии Юрьевичей все же победил старший брат. Чего-то мне не досказали, но суть, я думаю, что уловил.
Опасения митрополита мне так же понятны. До меня доходят сведения, как передвигается огромный караван из войск и еще большего числа людей нератных, что устремились в Братство. Масштабы этого движения должны быть столь велики, что не могут не вызвать недоумение на Руси. Митрополит — человек не глупый, более того, еще более дальновидный, чем кто-либо из князей. Вот он и заслал ко мне Ефросинью с проверкой.
Нужно было мне все же больше делиться, а еще, приобретая землю, уже сейчас начать раздавать их великому князю.
— Но, что тебя так гложет, воевода? — спросила Ефросинья.
Я рассказал. Без особых подробностей, несколько приукрасив ситуацию, конечно же, в свою пользу. Из моего рассказа вышло так, что Ростислав Юрьевич собирается идти против Братства, а я, чуть ли ни смиренно уповаю лишь на волю Господа и на поддержку митрополита с великим князем.
— Я поговорю с Ростиславом. До меня уже дошло то, что свершилось братоубийство. Вот встречусь с епископом Ануфрием, и мы вдвоем с ним станем увещевать Ростислава. То не твоя забота, — сказала Ефросинья, протягивая мне руку для благословения.
— Благослови, матушка, — сказал я, целуя руку преподобной Ефросиньи Полоцкой.
На помощь великой женщины уповай, но не сиди сиднем, а действуй! Так что, как только у меня получилось временно избавиться от общества Ефросиньи, посыпались приказы. Оставалось только вдумчиво поговорить со Спиридоном.

...

===

Глава 4

* * *
Иван Ростиславович, несмотря на то, что стал галичским князем, все равно прозванный в народе Берладником, смотрел на относительно стройные колоны людей, повозок, скота, делал это с некоторой тоской. Все это могло принадлежать ему. Бывший воевода Братства чуть ли не облизывался на виды табунов коней, стадкоров, отар овец. Но понимал, что к этому богатству, как и к людям, что сопровождают такой богатейший караван, он уже не относится. Понимал головой, но сердце требовало поиска иного отношения к ситуации.
Не то, чтобы в Галиче плохо, нет, здесь даже очень сытно. Главное, что есть соль, на ней княжество живет и богатеет. Вот только был еще один важный фактор — это степень самостоятельности. Ивану Ростиславовичу сейчас казалось, что он имел куда больше самостоятельности, независимости, право выбора, когда оставался воеводой Братства Андрея Первозванного.
Великий князь киевский Изяслав Мстиславович распространял свою волю на Галич не только, даже не столько, посредством уплаты дани. Главный хозяин Руси через своего представителя влиял на практически все решения. Наиболее болезненным было то, что ряд солеварен Изяслава оставлял за Киевом. То есть, на территории Галичского княжества образовывались промышленные объекты, не принадлежавшие князю Галича, не приносящие ему сверхприбыль.
И такое положение дел даже для Ивана Ростиславовича, князя, который проникся идеей единоначалия на Руси, было болезненным. Одно дело выступать за порядок и сильную власть, другое, когда эта самая власть начинает давить на тебя. И сейчас, когда огромный обоз Братства переходил через его земли, некое чувство ностальгии, сдобренное ощущением несправедливости и щепоткой уязвленного самолюбия, довлело над князем.
— Не кручинься, княже, — поняв, что именно происходит с его другом, а уже потом, князем, воевода Боромир решил поддержать Ивана Ростиславовича.
— Воевода, ты понимаешь, в какую силу превращается Братство? Как выходит, что моя дружина меньше, чем войско братьев? — сокрушался Иван Ростиславович. — Это же я создал Братство. По праву тут половина моя должна быть.
Боромир промолчал. В последнее время Иван Ростиславович, его князь, за которым он был готов идти хоть куда, теряя все и приобретая немногое, переменился. Галичский князь стал завистливым, все смотрит на то, как живут соседи, как усиливается Волынское княжество или Киевское, Смоленское. Любой успех любого региона Руси несколько болезненно сказывался на настроении Ивана Ростиславовича. Может, поэтому несколько снизилась и активность князя, съедаемого завистью, который по первой принялся деятельно заниматься княжеством.
Не было секретом то, почему подобное происходит, точнее в чем первопричина смены настроения и отношения к жизни у Ивана Ростиславовича. Во всем виновата жена князя.
Бывший уже давно вдовцом, позабывший, какими коварными могут быть женщины, впрочем, и не знав об этом, так как первая жена Ивана Ростиславовича была кроткой, князь поддался влиянию жены Берты. Свадьба не так, чтобы давно состоялась, всего три месяца назад, но изменения в отношении князя ко всему и во всем налицо.
Берта, племянница короля Германии Конрада, рассчитывала на совсем иное свое будущее. Она мнила, что уже почти стала императрицей Византии, а тут… Да она ненавидела Русь и русичей уже потому, что именно русская принцесса перешла ей дорогу и не позволила стать женой василевса Мануила.
Вот и бесилась женщина. И «королевство ей маловато», несмотря на то, что Галичское княжество было весьма даже не маленьким, уж точно больше, чем почти любое герцогство в Германии, и «король» не тот, а слабый. Женщина пилила Ивана Ростиславовича со второго дня после свадьбы. Словно Берта посчитала, что раз возлегла с Иваном, то он уже ей должен до скончания лет.
И не была она красавицей, и немолода уже, а только на несколько лет младше самого Ивана. Но, нет, мнила себя первейшей женщиной на Руси. Ну, а с такой!.. Должен быть рядом мужчина с ресурсами и силой. Иначе, где же она первая?
Сложно складывались и отношения между мачехой и пасынком, что не могло опять же сказывать на психическом состоянии князя. Берта не просто начала давить на княжича Ростислава Ивановича, пока единственного наследника галичского князя, но и строить интриги против неискушенного в тайных играх парня. Князь Иван многое понимал, оттого еще больше усложнялась ситуация. Он же не может Берту послать куда подальше, в монастырь, к примеру, отправить. Их брак — это политическое явление, тягло для Ивана, его плата за то, чтобы быть князем Галича. Одна из плат. И теперь он не может определиться, стоило ли оно того.
— Зови ко мне младшего воеводу Братства Никифора! — приказал Боромиру Иван Ростиславович.
— Могу ли я предупредить тебя, князь, оградить от неверных решений? — спросил воевода.
— Зови! — прикрикнул Иван Ростиславович. — Нет, подожди!
Князь стал ходить из стороны в сторону в большой княжеской палате своего трехэтажного, достойного великого князя, терема. Как же еще год назад Иван Ростиславович жаждал вернуться в этот огромный дом, но как же он давил сейчас на князя!
— Остановить все обозы и поезда! Взять двойные, нет, тройные платы за проход. И Никифора все равно ко мне требуй, — после некоторого размышления, сказал Иван Ростиславович.
Боромир не стал противиться. Он очень хорошо знал своего князя. Перечить Ивану Берладнику, когда у него такие алчные глаза, когда такая решительность на лице — это попасть под удар, причем, без шанса что-либо изменить. Так что, поклонившись, Боромир пошел прочь, лихорадочно проводя расчеты по соотношению сил княжества и войска Братства.
Боромир даже ощутил не то, что дискомфорт, а осязаемую боль, что приходится думать о боевых действиях против бывших соратников. Но, если Иван Ростиславович все же будет настаивать на повышенных сборах за проход или на других способах ограблениякаравана Братства, ситуация накалится.
Одна надежда была на то, что Никифор, которого оставляли в Братстве для шпионской деятельности, сможет способствовать мирному исходу.
«Ну поделятся братья, чего же с того? В конце-концов за все то, что было сделано князем и да и мной, нужно заплатить» — думал Боромир, ища оправдания, по сути, разбою.
* * *
Вот, еду во Владимир, а такое ощущение, что добровольно иду на казнь. И ситуация вроде бы не такая уж печальная должна быть, но не покидает чувство, что Ростислав Юрьевич начнет действовать, как говорили в будущем «по беспределу».
Через два дня после того, как делегация Ефросиньи Полоцкой отправилась вначале в Ростов, в резиденцию епископа Ануфрия, откуда они вместе должны были ехать увещевать нового владимирского князя, приехал за мной черный вороной. Кони гридней Ростислава, действительно, были вороными, так что прибыл за мной «воронок», чтобы везти в застенки, как врага народа. Такие ассоциации были тогда, не оставляют они меня и сейчас.
Конечно же, я мог бы послать к лешему всех этих гридней старшего сына Юрия Долгорукого. Но я выбрал вариант поехать в пасть к тигру. И это не сумасшествие, это результат работы двух лет, анализ обстановки и выбор варианта развития событий относительно бескровных. И не только вероятность некоторой операции, которая уже началась, повлияла на принятие решений.
Я не представлял себе вариант, при котором меня арестуют или, сразу же по приезду во Владимир, убьют. Ефросинья давала мне гарантии, что этого не случится, если, конечно, Ростислав Владимирский еще подчиняется русскому митрополиту. Разве может быть иначе и новый князь может быть католиком? Не верю, он просто не удержит власть. И даже никакие мои и моих людей действия не нужны будут.
Но там были религиозные нюансы, весьма существенные, которые пока воспринимаются, как недоразумение. У Новгорода новый архиепископ и его назначение идет в разрез со всеми правилами. Но все равно я не верил, что новгородцы и Ростислав Юрьевич могут пойти против митрополита.
Так что едем, а на всех моих землях происходят мероприятия по подготовке к серьезной войне. Выравниваются валы, поправляются частоколы, строятся дополнительные укрепления, деревянные башни, проводятся учения и боевое слаживание. Последнее мероприятие становилось еще более важным по мере того, как на мои земли прибывали все новые и новые отряды бывших ратников убитого Андрея Юрьевича.
Это, кстати, еще одна причина, почему мне нужно поехать к Ростиславу с богатыми подарками. Нужно время. Муромский и Рязанский князья отозвались на зов о помощи. Мало того, так унжанский и городетский посадники изъявили сепаратистские настроения и… Прислали просьбу принять их с их же городками в Братство. Это не много людей, там всего-то по две-три сотни ратных. Но это немалые земли и я задумался всерьез, чтобы их принять.
— Чтобы не случилось, вы не будете дергаться и защищать меня, — в очередной раз я инструктировал свою охрану.
Знаю, что мужикам будет тяжело смотреть, к примеру, если меня станут бить. Но, так нужно. Время сейчас играет против Ростислава. И каждый день мои земли укрепляются и лучше готовятся к обороне. Нет, не пойдет на глупости владимирский князь, мое убийство может иметь слишком непредсказуемые последствия и далеко не факт, что в пользу Ростислава.
Мы шли во Владимир со стороны Суздаля, который находился в менее тридцати верст от новой столицы. Уже здесь было видно, что обстановка накалена. Люди ходили хмурыми, но это ладно, редко когда смена власти встречается спокойно. Важнее иное — новгородцы были в городе и явно не с благими намерениями.
Как я определил, что это новгородцы? Во-первых, что главное, я просто узнал это от местных и после того, как меня и мое сопровождение хотели атаковать. Оказывается, что временно, может, и постоянно, но во всех городах и селениях Владимирского княжества был объявлен запрет на ношение оружия. И теперь только пришлые, а это в большей степени новгородцы, могли быть оружными. Нормальная мера, казалось бы, но так ведут себя победители на оккупированных территориях, а не хозяева.
Во-вторых, Новгород, как я не так давно осознал — это пока не то, чтобы и Русь. При этом я читал и в будущем о такой теории, что новгородцы не только имели свою систему управления, но там вырабатывалось и свое наречие, свое мировоззрение. Вполне себе они могли бы пригласить на княжение и какого-нибудь шведа. Религия? Так архиепископ Новгородский всегда был в стороне и митрополита мог послушать, да и только, а сделать все равно по-своему. А нынче они и вовсе стали выбирать себе пастыря без согласования с митрополией.
Обозы из Суздаля, Ростова с зерном, со скотом — все это встречалось в направлении ко Владимиру. Но не в столицу везли припасы, там с продовольствием должно было быть все в порядке, поезда из телег устремлялись на север, видимо, к Новгороду. Платили ли новгородцы за продовольствие? Не знаю. Я уже был словно арестованный, и мне ограничивали доступ к информации. В любом случае, в таком количестве весной еду никто продавать не стал бы. Спасая Новгород от голода, владимирцы, суздальцы, ростовчане, все обрекали себя, в лучшем случае, на недоедание, а в худшем, так могли случиться и массовые голодные смерти. Трава, пусть черемша в лесу уже взошла, да крапива проросла, не сильно спасет.
Рядом с Владимиром мной было насчитано три больших воинских лагеря. Это не менее, чем по полторы тысячи воинов. Много, даже очень, учитывая, что большинство войска, что привел с собой Ростислав Юрьевич, сейчас рассыпалось по городам и весям, да и в самом стольном граде оказалось больше вооруженных пришлых людей, чем местных.
А после два дня пришлось ютиться на крайне скудном постоялом дворе. Одно хорошо, что здесь был только я со своими людьми и получилось разместиться даже в дешевых условиях почти что по-богатому. Хотя, с другой стороны, это было и плохо, так как информационный голод сильно мучил. Начали ли действовать мои люди? Почему нет никаких сведений об Ефросинье и епископе Ануфрии? Они не могли допустить того, чтобы я был, по сути, под арестом.
— Князь призывает своих клятвенников! — сообщили мне на третий день пребывания во Владимире.
— А я тут причем? — сказал раздраженно я.
Злости накопилось изрядно и не все эмоции получалось сдерживать.
— Тебя особливо звали. Так что оставляй тут оружие и брони, следуй за мной! — горделиво произносил даже не представившийся мне воин.
Выглядел он опытным ратником, с широкими плечами, шрамами на шее и на правой щеке, да и был облачен в кольчугу с пластинами. Но у меня так обряжаются десятники, сотники уже все в панцирях. Так что не понять, кто такой.
— А ты кто такой, чтобы иметь право говорить со мной? И почему не представился, кому холуем служишь? — сказал я и сразу же несколько пожалел о сказанном.
Пусть эмоции, пусть нельзя позволять с собой так обращаться, все же я воевода, ну, и мужчина. Но вот оскорблять человека князя не завуалированно, а напрямую, называя его холуем, — это неправильно, не дальновидно.
— Пошли со мной! Князь не велел калечить тебя, — сквозь зубы, явно сдерживаясь, сказал ратник.
— Я пойду оружным и два моих человека так же. Или я требую с тебя вступить со мной в Круг, чтобы не было умышленного убийства, — сказал я.
Ратник задумался, но все же разрешил. Он не мог понимать, что забрав у меня оружие, из условного пленника, я превращаюсь в официального, а этот статус, как было понятно, пока старались обойти.
Очень интересная ситуация, которая складывается, в том числе из оговорок и поведения таких вот исполнителей. Именно рядовые ратники или командирский состав среднего и низшего звена — главный показатель, куда дует ветер. Это князья, воеводы будут лукавить, а вот такой простак, которому доверили сопроводить меня, качественно врать не умеет.
Только что, исходя из анализа поведения ратника, я узнал, что меня ждут проблемы, что никакого благостного решения, на что я подспудно рассчитывал, не будет. Меня собрались ломать. Однако, если бы все было однозначно, если моя участь уже решена, то и ратник бы не сдерживался, да и на встречу бы меня не звали. Можно же прямо здесь и убивать.
Мы шли недолго, оказывается гостиный двор, в котором меня разместили, находился рядом с княжеской резиденцией. Давно я не был во Владимире. Впрочем, я и был-то здесь однажды, больше года назад, когда город только начинал строиться. И вот, всего за год, отгрохали очень даже существенный городок с претензией на великий град.
— Стой тут! — сказал мне, видимо, княжеский десятник, когда мы уже вошли в терем.
Я остановился, посмотрел не на враждебно настроенного ратника, а на оставшихся всего двух моих телохранителей, на Колота и Третьяка. Даже эти гридни-иноки-братья, наиболее уравновешенные, казалось, что и безэмоциональные, начинали нервничать. Но ничего не попишешь. Мы и так выиграли для Братства, считай, шесть дней со всеми передвижениями и ожиданиями.
Или я просто успокаивал себя аргументом, что теперь главное — это время, что отправленные люди навстречу моему войску в Галичское княжество, чтобы оттуда срочно прибыли не менее тысячи «ангелов» и все половцы, что к Аепе устремились люди, и он обязательно придет, что уже идут муромские, пронские и рязанские дружины, что великий князь не останется безучастным, а, получив мое письмо, начнет действовать. Так что время! Мне нужно время и для прямой силы, и для другой, которую я, прежде всего, собираюсь применять.
— Заводите! — скомандовал кто-то за дверью и мне указали направление.
Я стоял, не шелохнувшись. Формулировка «заводите» вовсе выбила остатки терпения и мне нужно было хотя бы минуту постоять и глубоко подышать, чтобы не войти к княжеские покои и с ходу не послать нового князя нахрен, попутно разбив о его голову кувшин с квасом.
— Ну, чего стоишь? Князь велел, — подгонял меня один из княжеских гридней.
Я не отвечал, однако, заходить нужно было еще до того, как прозвучит повтор требования войти, и кто-нибудь да посмеет толкнуть меня. Если бы случилось такое, то я обязан был драться, вопреки даже логике, вопреки всему.
— Я пришел увидеть тебя, князь, — сказал я, чуть заметно поклонившись.
Ростислав скривился. И было чего, я показывал себя почти равным князю, а поклонился только потому, что он Рюрикович и в знак… нет не уважения, а того, что он старше. Да, я поклонился возрасту Ростислава! Ведь передо мной за большом столом, возвышаясь над другими людьми, так же сидящими и пирующими, был пожилой человек. Опытный воин? Наверняка. Мудрый правитель? Сомнительно, но, допустим. Но растерявшийся пожилой, с кучей комплексов человек — точно.
Вот и сейчас Ростислав смотрел по сторонам, как будто искал подсказки и поддержки. Он не знал, что именно делать со мной, таким дерзким.
За столом сидели многие из знакомых мне бояр, были здесь и какие-то незнакомые священнослужители, высокопоставленные, судя по облачениям, воины. Но никто не подсказал князю правильное поведение. Плохо сказывается на характере русских князей княжение в вольном Новгороде, так и норовят действовать правители по совету, а не своим умом.
— Кланяйся, юнец, как положено перед князем! — не дождавшись мудрого совета, князь поступил глупо и опасно.
Опасно для меня лично. Но так же и для всей Руси. Если меня убьют, Братство должно защищаться, об этом был разговор перед моим отъездом.
— Не стану, князь, не давал тебе клятву, не могу и голову склонить, — отвечал я, готовясь продать свою жизнь по-дороже.
Обстановка в палате накалилась до предела, княжеские гридни извлекли мечи, а кто и топоры. Часть бояр, кого я знал лично, с кем Братство вело очень выгодную для всех торговлю, потупили глаза. Склонил голову и вжал ее в плечи и Жировит, боярин, который называл меня другом и даже братом.
— Склонись! — выкрикнул князь, вставая со своего трона.
— Не могу, князь, без клятв, колени преклоняю перед дамой, но чаще перед Богом, — сказал я, стараясь добавить в голос больше сожаления, мол, хотел бы, да не могу.
— Склонись, а то казню прямо здесь! — прошипел князь, который был еще и во хмели.
— Не могу, князь, — отвечал я, не шевелясь, но глазами оценивая обстановку.
Нет, не вытяну, в палате человек двадцать ближних гридней Ростислава. Ну, нет, не помирать же сейчас! Но точно теперь на колени не встану, не встал бы и ранее. Если склониться, то это все равно смерть. Соратники не поймут слабости, я сам себе ее простить не смогу.
— Склонись! — шипел князь.
— Нет, — решительно отвечал я.

Глава 5

Ростислав медленно шел ко мне. Я не видел в нем решимости идти до конца, хотя… не скажу, что просто безучастно взирал на то, как надвигается этот человек, выставляя вперед свой меч. Держа руку на эфесе своей сабли и чувствуя на себе много взглядов, ощущалась готовность молниеносно извлечь клинок в самый критический момент. Взгляды… ощущение было, словно на арене в Колизее. Я тот самый генерал Максимус-Испанец, а против меня вышел император гнида-Комод.
Некоторые взгляды были малодушными, трусливыми подглядываниями из-под бровей, не поднимая голов. Люди боялись, они не хотели, чтобы их ассоциировали со мной, дабы не попасть под раздачу. Иные взгляды были полны презрения. Эти люди, что пытались смотреть на меня уже не с опущенной головой, а с чрезмерно задранным к верху носом, всем своим видом говорили, что я для них выскочка, враг, чуждый элемент, опухоль. Они были в предвкушении того, как их хозяин сейчас накажет строптивого нечестивца.
Но из большинства взглядов я выцепил и другой. На меня смотрели изучающе, задумчиво. И человек, который это делал, был облачен в рясу.
— Стой, великий князь! — выкрикнул священник и для предания своим словам веса и значимости еще и ударил посохом по деревянному полу терема.
Князь остановился, посмотрел на… Архиепископа Новгородского?
— Сие не церковное, владыко, сие мое дело! — сдерживаясь, резко умерив свой тон, сказал князь.
Ростислав что, лебезит перед этим священником? Очень интересно познакомится с настоящей головой, что возглавляет весь этот бедлам.
— Как пастырь твой, но елико смиренно вопрошаю к разуму твоему. Не совершай ошибок более, чем уже сделано, сын мой, — сказал архиепископ Нифонт.
Я с некоторым уважением посмотрел на священника, хотя должен видеть в нем только самозванца. Я немного знал, как и почему так вышло, что в Новгороде нынче нет церкви, есть ересь и отступничество. Одна из миссий Ефросиньи заключалась в том, чтобы привести в порядок русскую митрополию. Ранее еще ни разу сами новгородцы не выбирали себе пастыря, да и не могло было быть так, что предыдущий архиепископ, радеющий за единство русской церкви и проводящий волю митрополита Климента, вдруг, оставил свои пастырские дела и удалился в скит.
По сути, Нифонт, к слову, выглядящий даже несколько моложе князя, никто и звать его «никак», он не рукоположен, а выбран вечевым собранием. Ересь. За такое в Европе, словно альбигойцев, сожгли бы всех, и детей и стариков и католиков и еретиков, чтобы, как было сказано, вернее еще будет произнесено: «Бог сам разберется там, кому в рай, а кому в рай». А на Руси не воинов посылают, а миссию со старушкой во главе. А смог бы я выжечь новгородцев? Детей? Нет, да и остальных, нет. Я бы расселил бы их. Руси нужны люди, даже долбанутые на почве религии.
Только сейчас до меня дошел весь тот посыл, вся та сложность, которая образовалась на Руси из-за Новгорода и его стремления жить самостоятельно. И вот это обращение «великий князь»! Это прямой вызов Изяславу Киевскому. В иной реальности такой вызов Мстиславовичам бросил Юрий Долгорукий, сейчас это сделал его сын.
— Князь, коли обидел тебя чем-то, то ты обиды не держи. Я никому не кланяюсь, а тебе поклонился так, как это делал в присутствии самого василевса, — беззастенчиво лгал я, стараясь все же разрядить обстановку.
Я выстоял, я могу теперь любому из присутствующих бояр, что сидят, поджав хвосты, высказать. Я не склонился! Они же упали в ниц. А князю нужно было без урона достоинства выйти из положения, сейчас я помогал ему это сделать. Было видно, что Нифонт играет большуюроль во всех политических событиях и, возможно, не столько сам Ростислав Юрьевич стремится к большой власти и к провозглашению себя равным великому князю Киевскому, но и Нифонт, как выразитель чаяний новгородцев, двигается в эту сторону.
Хочет стать митрополитом? Это весьма возможно, если только выиграет Ростислав. Хотя, нет, не возможно. Потому что не выиграет Ростислав. Я-то знаю, что южные князья, да и не только они, а и при поддержке иных князей, уже могут сильно больше, чем даже два года назад.
— Говоришь, что и перед василевсом не стоял на коленях? Но как такое возможно, когда все падают ниц пред ним? — спрашивал Ростислав.
Было понятно, что у него пошел откат, что он не хочет уже прямо здесь убивать меня. Правда, мне не стоит рассчитывать, что гроза миновала. Небо все покрыто кучевыми облаками и повторно может случиться и гром, и молния.
Я вкратце рассказал только что выдуманную историю про то, что даже выиграл в рыцарском турнире, вот потому и не требовали с меня поклонов. Приврал, конечно, да и не соблюл хронологию. Но пусть меня кто-то поправит! Нет таких? Значит могу и дальше рассказывать, как я имел жену императора… Стоп, понесло меня в мыслях. Я же, на самом деле, с женой императора это…того…
— А я смелость уважаю! — рассмеялся Ростислав. — А ты до глупости смел. Что ж, поешь за моим столом, выпей из моих кувшинов. А после и поговорим.
— Постой, великий князь! — со своего места за большим столом встал Нифорнт и направился ко мне.
В руках у псевдосвященника был лист бумаги. И я понял, что мне сейчас должны предъявить. Не устрашился, а возрадовался наличию бумаги у Нифонта. Пошла вода горячая! Начали действовать мои люди, Спиридон не подвел.
— Ты знаешь, что это? — не подходя до меня шагов пять, став так, чтобы оставаться равноудаленным от стола и от меня, потряхивая бумагой, спросил Нифонт.
— Бумага выделки моей ремесленной общины, — спокойным голосом отвечал я.
— А что написано тут, знаешь ли? — последовал второй закономерный вопрос.
— Почем мне знать? Я продал князю Андрею ранее пять тысяч листов бумаги, чернила и перья. Но я не мог приставлять своих людей следить, что пишется на листах княжьих! — с недоумением отвечал я.
После пережитых эмоциональных качелей, мне отчего-то было легко сыграть почти любую эмоцию.
— Так кто народ боломутит? — воскликнул Ростислав.
Это хорошо. Фокус внимания сейчас смещается на другую проблему, а неприятная для всех ситуация, связанная со склонениями меня к поклонам, будет усердно забываться. Уверен, что, будь у меня не более тысячи воинов, церемониться никто не стал бы. На колени бы поставили. Пусть мертвым, ибо живым не дался бы, но поставили. А еще у меня есть и воины и много сюрпризов, о которых здешняя шантропа не знает, но о которой может догадываться. Силу признают не только в этом времени, она всегда, во всех мирах призвана регулировать человеческие отношения и поступки.
— Не твое? Может быть, — сказал лжеархиепископ.
— Владыко, что до челяди какой дело? У меня нынче войско сильное, за мной права наследства. Усмирю, хоть бы всех сожгу, — хорохорился князь.
— Может и так, но больше мира и созидания хочу, как христианин истинный. А ты садись, отрок, поснедайза княжеским столом, — сказал Нифонт.
И вновь мне четко говорят о том статусе, в котором воспринимаюсь в этом обществе. Назвать отроком мужа, женатого и с ребенком, — оскорбление. Не упомянуть то, что я воевода серьезнейшей организации — унижение. Однако, нужно быть полным отморозком, чтобы цепляться за эти слова и начинать качать права, особенно после того, как только что был на пороге смерти. После спрошу, со сторицей спрашивать стану.
Я присел за стол. Не особо богатый пир у того, кто называет себя «великим князем». Каши, тушеное мясо, хлеб из очень грубой муки, за которую я своему мельнику в Воеводино мог бы нос сломать, поросята и рыба. В целом, нормальный стол, нормальные блюда, но недостаточно для того, чтобы я хоть чему-то удивился. Как-то даже небрежно все подано, посуда глиняная. Был бы Ростислав Юрьевич адекватным, и, если можно было бы с ним договориться, я бы нашел, чем почивать знатного гостя. А так, смолы ему распеканой в глотку! А лучше жидкого расплавленного железа туда же.
Некоторое время меня не трогали. Не сказать, что я расслабился, но слегка выдохнул, с интересом слушая, о чем идет речь. А информация была очень интересной.
— Боярин Яровит, — обратился князь к одному из владимирских бояр, из тех, кого можно было бы считать новыми элитами Владимирского княжества, кто возвысился при Андрее Юрьевиче. — Почему рядом с твоими землями без препятствий ходят отряды мятежников?
Мятежники? Очень интересно!
— Я дам тебе своего тысяцкого, пятьсот ратных и пять сотен свеев. Ты должен выбить мятежников из Москвы. Можешь за свой кошт нанять ратных новгородских людей. Не выполнишь мою волю… твоя семья сгинет, а земли я найду, кому отдать.
Когда князь говорил, Яровит Буявитович, казавшийся мне ранее весьма воинственным и боевитым мужем, выглядел, как в воду опущенный. Может быть, метод управления через насилие более действенный, чем с использование хитростей? Хотя, судя по всему, вся семья боярина сейчас в заложниках у Ростислава Юрьевича. Князь поступает с владимирскими боярами так, как поступают при покорении черемисов, когда в обязательном порядке берут в заложники членов семьи вождей.
— Жировит, — с ухмылкой обратился князь к моему малодушному товарищу. — Мне сказывали, что ты наипервейший в торговле с Братством. Чего же не вступился за друга своего? Твоя семья пока не тронута. Между тем, я жду двух твоих сыновей к себе.
Жировит стоял не жив, не мертв. Уверен, что даже последние трусы, если психика их приближена к нормальной, не испытывает удовольствия, когда их унижают. Но жалеть этого боярина я стал, у каждого свой выбор. Если все срастется нормально, то условия нашего сотрудничества я пересмотрю, воспользуюсь вот этим позором боярина.
Между тем, спектакль с моим унижением заиграл новыми красками. А не хотел ли Ростислав, унизив меня, показать всем свою власть, волю и силу? А как стало очевидным, что я отказываюсь склониться, на авансцену театральных подмостков вышел самопровозглашенный архиепископ Нифонт? Очень на это похоже. И весьма изобретательно.
Потом были здравицы, все пили и, казалось, что честно и от всей души восхваляли гений Ростислава Юрьевича. Наверное, после таких мероприятий и сказанных на них слов, правители теряют связь с реальностью и совершают особо глупые поступки, считая себя выше любого закона.
Меня очень распирало спросить про судьбу Ефросиньи и епископа Ростовского Ануфрия. Если их убили… Это не просто война, это уничтожение всего новгородского прогнившего дерева, с вырубанием любого маленького корешка, чтобы больше не проросло ни травинки. Преподобная Ефросинья Полоцкая всколыхнула во мне сыновье чувство. Я ощущал нечтоиррациональное, не поддающееся логическому объяснению, желание угодить этой женщине, сделать для нее что-то полезное. Эти эмоции можно было бы прогнать, осмыслить, признать несостоявшимися, но не хотелось. Любой человек, потерявший мать, должен меня понять.
Но, даже, переживая весь каскад эмоций внутри себя, я не мог позволить прозвучать вопросу о том, что стало с Ефросиньей. Между тем, я ждал, изрядно пресытившись, когда вновь фокус внимания будет обращен в мою сторону. Ждать пришлось еще около часа. И после того, как четверо шведов на радость князю и смущение самопровозглашенного архиепископа начистили друг другу морды в качестве развлечения для князя, вновь большинство взглядов были обращены ко мне.
— Воевода… — князь ухмыльнулся. — Ты же хочешь, чтобы за этим столом тебя звали воеводой?
Я промолчал. Если можно не отвечать на провокационные вопросы, то я предпочитаю молчать. Тем более, что было понятно: то, что сказал князь, — лишь затравка для будущего разговора.
— Молчишь? Экий гордец! — князь изобразил что-то похожее на звериный оскал, привстал со своего трона, облокотился руками на стол, вытянул в мою сторону шею. — Ты на моих землях. Ты берешь руду, что скрыта в моих болотах. Все те люди, что работают у тебя — это мои люди.
Я не отвел взгляда и смотрел прямо в глаза князю. Не видел смысла возражать. Пока не видел смысла. Понятно, что у меня другое мнение. И чтобы я ни сказал, все будет выглядеть оправданием, значит, проигрышем. Уверен, что даже при наличии некого договора с прописанными там условиями передачи Братству земли, серьезным аргументом это не станет, никакой документ не мог являться фундаментом для наших отношений. В этом времени часто бывает так, что новый князь отказывается от обязательств, которые брал на себя предыдущий.
— Ты молчишь, потому что признаешь мои слова? — спросил князь, нарушая абсолютную тишину.
Все, в независимости от того, поднята ли была голова или опущена, внимательно следили за развитием событий.
— Нет, князь, я так не считаю. И все мои слова, что будут противоречить твоим, ты знаешь. Так зачем же сотрясать воздух? — ответил я, демонстративно отвернув голову, якобы, чтобы, якобы, поправить застежку на панцире, показать, что меня заботят иные вопросы.
— А мне твои слова и не нужны. Больше того, скажу тебе, что я частью могу оставить эти земли. Ну, не тебе, конечно, — князь изобразил, будто ему весело, засмеялся, хотя было понятно, что он в некотором напряжении. — Ты ставишь моих людей тысяцкими, витязями, я присылаю людей для надзора за ремеслами. Половина всего, что будет производиться на моих землях, мое.
— Что будет, если я откажусь? — спросил я, хотя ответ был достаточно очевиден.
— Для начала уже сегодня я отправлю людей, чтобы привезли твою жену и сына, — сказал князь и не смог скрыть своего напряжения.
Он перестал облокачиваться на стол, подался чуть назад и бросил взгляд на своих гридней, будто ожидая от меня атаки.
— Честь или семья? Я думаю, князь, что человек, потерявший свою семью, но не потерявший честь, приобретет новую семью, но сможет отомстить за потерянную. Тот, кто теряет честь, тот теряет все, — сказал я, беззастенчиво обманывая всех присутствующих и даже чуточку себя самого.
Семья — моя болевая точка. И я, понимая это, принял меры предосторожности. Я доверил своих родных Лису, Ефрему, Боброку. Мало того, что они закроются в крепостях и будут сражаться, так и семья моя будет вывезена подальше от тех мест. Как только разведка доложит, а она обязательно это сделает, что в Воеводинонаправляется отряд князя, Маша с Александром уедут повидаться со своей родней. Ищи их в степи! А там еще союзные половцы и весьма усилившийся хан Аепа.
Между тем, сейчас Ростислав добавил к своей казни дополнение. Казнь будет исполнена особым мучительным способом. Никто не смеет угрожать моей семье!
— А твой друг, — Ростислав посмотрел на боярина Жировита. — Говорил, что у тебя нет ничего ценнее, чем жена и сын.
Я опять промолчал.
— И что же ты ответишь? — с некоторым нетерпением спросил князь.
Я вновь многозначительно промолчал. При этом встал из-за лавки, сделал вид, будто выпил из глиняного кувшина, проливая на себя жидкость. Тянул время, стремясь меньше говорить, чтобы не давать поводов для беседы. Я ел за столом, выбирая блюда лишь те, которые уже кто-то пробовал. Но я не пил ничего. Угроза отравления была реальной. Однако, моего ответа ждали.
— То, какие товары производят на моих… твоих землях, — моя заслуга. Это мои придумки. Это я наладил работу ремесленного люда так, что они производят в десять раз больше, чем иные ремесленники. Через насилие многие работать не станут, сбегут. Так что, половина, князь, — это много, — сказал я.
— Что? Ты вновь мне перечишь? — взревел князь.
Я промолчал.
— И сколько ты предлагаешь? — спросил самопровозглашенный архиепископ, в очередной раз засвечивая себя, как теневого руководителя северо-восточной Руси.
Я задумался. Нет, я не думал о том, сколько именно стал бы платить Ростиславу Юрьевичу. Я принял решение сопротивляться, уничтожить князя. Но соглашаться сразу — это раскрыть себя. Ведь сразу понятно, что я лишь тяну время, соглашаясь на условия князя. Пауза затягивалась, а я, используя все свои актерские способности, делал вид, что мучительно принимаю решения.
— Двадцать долей. И никаких соглядатаев на производстве быть не должно, — выдал я свое предложение.
— Что? — прогремел гром под сводами княжеской палаты.
— Подожди гневаться, великий князь, — Нифонтодернул Ростислава.
Лжеархиепископ встал со своего места, неспешно пошел в мою сторону. В тишине был слышен лишь мерный шум от шагов того, кто повелевает повелителем. Нифонт подошел близко, и при свете чадящих факелов стал рассматривать плетение панциря, что был сейчас на мне.
— Дозволишь? — не то, чтобы спросил, а лишь обозначил вопрос Нифонт, указывая на мою саблю.
Отказать в таких условиях я не мог, так что отстегнул ремень и передал ножны с клинком внутри. Самопровозглашенный с пониманием дела стал рассматривать саблю.
— Доброе оружие. Не видел нигде такого. И у кипчаков сабли иные, — сказал лжеархиепископ, приставил свой посох к столу и, словно профессиональный воин, стал проверять балансировку клинка, имитировать удары.
И все-таки этому человеку больше бы подошло одеяние ратника, а не священника. Впрочем, в Новгороде архиепископ — это часто и воин. У него есть своя дружина, которая может не сильно уступать даже княжеской. А управлять воинами не может человек, который абсолютно ничего не понимает в ратном деле.
— Великий князь, такие сабли, такие брони нигде более не делают. Если лишиться таких мастеров, что в Братстве работают, мы можем ничего не взять. Посему, елико смиренно прошу тебя, Ростислав Юрьевич, пересмотреть свои условия. Но ты должен знать, сколько производят в мастерских Братства такого оружия, — сказал Нифонт, передал с неким трепетом пояс с ножнами и саблей, подхватил свой посох и чинно отправился вновь на свое место по правую руку от князя.
— Будь по-твоему, владыко. Твоими устами Бог говорит. Так что тридцать долей от всего. Но воинов на моих землях никогда более тысячи быть не может. Пусть идут в Дикое поле или сарацинов бить. Ты меня понял? — сказал князь и его слова звучали, словно одолжение.
— Мне нужно время подумать, — отвечал я.
— У тебя три дня, нет, четыре. А после привезут твою жену и сына, и тут… Или смерть и тебе и твоим родным, или… — князь вновь встал со своего стула и заорал. — И не смей вступать в мои дела с Изяславом. Пока я не прошу тебя свое войско дать. Но после моей победыты присягнешь мне. Все, посиди в темнице! Нет, вначале письмо напиши своим родным, что ждешь их и кабы воины мои целы были все.
Ничтоже сумняшеся, я написал письмо, хваля себя за то, что предупредил всех: любое мое письмо о сдаче — это все наоборот, оно означает, что нужно бить ворогов, и никого не выпускать из земель Братства.
— Князь, там я подарки тебе вез, — сказал я, наблюдая, как ко мне выдвинулись сразу пятеро гридней, чтобы схватить, а все соседи по столу съежились и расчистили место на лавке. — Это не дары. Это тебе в счет уплаты выхода!
И Ростиславу даже не было, что сказать. Он же, получается, украл то, что я собирался ему дарить. А это, каким бы суровым князем не был Ростислав — бесчестный поступок. Но пусть так, я почищу еще казну этого… Да чего уж там — Мудака!

Глава 6

Улицы Суздаля бурлили. Люди, еще недавно бывшие забитыми, нерешительными, стали выходить из своих домов и сбиваться в стайки. Пока еще прибывшим в город новгородцам удавалось сдерживать недовольных их присутствием горожан, но ситуация накалялась с каждой минутой.
Достаточно было на улице появиться десятку человек, как через минуту к этой группе присоединялись двое, через пять минут еще пятеро, а после эти группысоединялись. Но все равно, людей пока что было мало, чтобы думать о серьезном деле, например, идти на вызволение епископа и преподобной Ефросиньи. Так что людей направляли на одно подворье, чтобы там организовывать.
Епископа и Ефросинью не арестовали, по сути, так и не притесняли практически ни в чем, кроме одного — не разрешали выходить за территорию строящегося женского монастыря. Епископ Ануфрий, в компании с прибывшим сюда же отцом Спиридоном, сопровождал преподобную Ефросинью, когда монастырь окружили и не дали оттуданикому выйти. Нет, конечно же, епископ пошел вперед и потребовал выхода, но его «завернули». И здесь, как раз, не обошлось без рукоприкладства. Вот только руки к православному «приложил» свей, католик, а, может, так и почитатель Одина. Но он делал это под стыдливые отворачивания глаз православных.
Порядка пяти сотен ратных стояли у монастыря, который строился чуть вдали от города, в полутора верстах. Так что в самом Суздале уже не было большого количества воинов нового владимирского князя, потому и становилось возможным то, что восстание начало развиваться именно здесь, хотя и в остальных городах Владимирского княжества ситуацию спокойной не назовешь.
— Говорю вам, люди, что под монастырем пособники Лукавого. Как можно было бить владыку нашего Ануфрия? А еще Ефросинья там, — вещал во дворе одного из гостиных дворов Суздаля мужик.
— Так, а ты сам кто такой будешь? — выкрикнули из толпы собравшихся горожан.
— А я не так давно пришел сюда, может, меня не все и знают. Но вот что я сам знаю, люди, что нынче вы веру православную предадите и жен своих отдадите свеям на потеху. А завтра что? А не будет у вас завтра! — распылялся мужик.
— А ты не перегибай! — выкрикнули из толпы.
— А что, никого еще не снасильничали в городе? Нет баб, что нынче плачут в уголке? А почему слезы льют? Потому как мужиков нет, что защитят ее, — провокатор продолжал провоцировать на эмоцию толпу.
Сотник тайной стражи, как назывались три сотни ратников, которых учили всяким подлым премудростям, Звяга, был отобран в командный состав тайной стражи благодаря своим природным ораторским способностям. Впрочем, не только из-за этого.
Двадцативосьмилетний муж прекрасно чувствовал толпу, как, впрочем, и любого собеседника. Вот и сейчас он понимал, что накал страстей еще не столь яркий, чтобы выкрикнуть людям: «Так возьмите же вы оружие и докажите, что право имеете!»
Тайная стража начала создаваться с самого начала существования Братства. Воинов учили не только элементарным формам и методам средневековой диверсионной войны, но и шпионить, влиять на создание общественного мнения, распространять слухи.
Нынешний воевода Братства заставлял учиться и рассказывал о таких несвойственных в этом времени вещах, которые способны свергать одних князей и на их место ставить других. Это и пропаганда, распространение листовок и слухов, создание общественного мнения через подкуп видных горожан, элементарное для будущего, но не современного мира, оплата критикующим власть и крикунам. Ведь порой достаточно, чтобы хоть один человек выкрикнул согласие с, казалось бы, невероятным предложением, чтобы это самое предложение показалось адекватным, а после выкриков еще двух-трех человек, и вовсе наилучшим и правильным.
Когда, еще до убийства Юрия Долгорукого, разрабатывался план устройства беспорядков в городах Владимирского княжества, учитывались многие факторы. Тогда казалось, что люди в городах более активные, смелые, решительные. На деле же оказалось, что суздальцы — это не новгородцы с их необузданных вольнодумством или же со склонностью к бунту.
Суздальцы терпели притеснения и власть князя здесь считалась незыблемой опорой и основой для существования. Может быть, это связано с тем, что без сильной княжеской власти еще недавно в регионе было попросту невозможно выжить. И возле Суздаля, и возле Ростова, других городов, обитало большое количество чухонцев. И вот их нужно было держать в жесткой узде. Так что вечевой колокол в Суздали так и не был вылит, хотя иногда горожане собирались, но люди на этих собраний не решали системообразующие проблемы.
— Так что ж ты, мил человек, предлагаешь-то нам? Чай и хозяйственных топоров на всех не найдем. С оглоблей что ли на ратных людей идти? — раздался голос из центра толпы и люди расступились.

...

Кто же не знал в Суздали славного в прошлом сотника, а нынче ставшего, после того, как лишился кисти руки, не менее славным купцом Готславом. Звяга имел разговор с Готславом, в ходе которого удалось переманить боевитого купца на свою сторону. А это — почти сто человек служащих, среди которых были и бывшие ратные, что ушли со своим командиром из княжеской службы в торговцы. Годслав так же являлся создателем отряна наемников, которых охотно нанимали купцы для охраны.
— А коли оружие будет, копья на всех, да самострелы? — задал вопрос Звяга.
— Так-то другое дело, пойдем все разом! — прокричал один из ратников тайной стражи, который затесался в толпу суздальцев.
— Освободим пастыря нашего, владыку Ануфрия! — прокричали в толпе еще одни подставные лица.
Уже скоро собравшиеся человек триста мужиков были полны решимости. Оружие было частично в обозе, который располагался в лесу за городом, но частью уже тайно завезено на телегах в город. Это не были тысячи копий, десятки тысяч самострелов с болтами, всего-то и было пять сотен копий, да две сотни самострелов, причем, самострелы, которые сделаны на скорую руку и которыми в братстве были вооружены не воины, а ремесленники и крестьяне.
Однако расчет был на то, что удастся быстро захватить оружие уже в первом столкновении с пришлыми. Конечно же на первых ролях будет действовать сотня Звяги, которая вооружена более, чем достаточно. Нужна была акция, чтобы горожане почувствовали кровь и вседозволенность. А ничего более мотивирующего, чем захват материальных ценностей и оружия, в средневековье еще не знали.
Через час, когда на окраине Суздаля формировались на скорую руку десятки и сотни горожан, готовых к бунту, а уже две сотни организованных мятежников концентрировались у детинца, на территорию городской крепости въезжал небольшой обоз со шведами.
Сотник Звяга совместно с другими братьями «пошалил» на коммуникациях воинов, считавших себя новыми хозяевами Владимирского княжества. Далеко от Суздаля уходить не пришлось. И на подходе к городу два небольших обоза, следовавших в город и один обоз более крупный, выходящий из города, удалось разгромить.
Слишком подозрительного в этом новая власть усмотреть не должна была. На самом деле разбой на дорогах Владимирского княжества только набирал обороты. Здесь и старые разбойнички активизировались, почувствовав временное безвластие, и некоторые люди уходили в леса, гонимые властью Ростислава Юрьевича. А еще, может, не разбойничать, но партизанить, хотя в этих явлениях часто сложно найти разницу, особенно в этом времени, начали отряды из дружины убитого Андрея Юрьевича, которые не пожелали присоединиться к новому князю.
Неудивительным было и другое: между различными отрядами, пришедшими из Новгорода, не наблюдалось единства. К примеру, чухонцы, которые создавали массовку в войске Ростислава Юрьевича, мягко сказать, дружбу не водили ни с кем. Шведы, так и вовсе — чуждый элемент. Так что могли учащаться случаи и взаимного «дружеского» нападения между различными отрядами княжеского войска.

...

***