Гридень 031 - 16 Августа 2025 - Персональный сайт

Главная » » Гридень 031

19:44

Гридень 031

***

Так что… Да ничего. Это мало что меняет, кроме того, что пока, именно, пока, Богояр мне союзник. А завтра? Нужно его отправить куда подальше.
Хотя, зная папулю, он может еще придумать и свое княжество в месте, которое будет контролировать. Нужно и такой вот сепаратизм предусматривать в сложном деле экспансии Братства. Для чего предусмотреть и вертикаль подчинения с жесткими рамками и ротацию в поселениях, выстроить экономику, сопряженную с центральной властью организации.
И, нет, я не собираюсь делать из Братства такую мощную корпорацию, которая могла бы затмить и государство русское. Постепенно, но буду отдавать в личное владение, только верховному правителю, освоенные земли. Если у великого князя будет много земли, то он останется великим и управляемость Руси возрастет. Ну а Братству за это стребую льготы, по необходимости, снабжение и протекция.
Но об этом позже, тут бы еще денек-другой простоять.

В этот раз, несмотря на то, что потери у нас были серьезные, я не мог назвать победу «Пирровой». Мы отбились с большими потерями для врага. А в целом, то, что произошло, сильно ударяет и по боевому духу противника и по его планам. Игорь Ольгович должен понимать, что повторный штурм может быть и закончиться его победой, но потери еще тысячи, а то и двух, воинов, должно предостерегать мятежниковот опрометчивых действий.
Противнику так и не получилось не только взять приступом наше укрепление, но и создать плацдарм для будущего наступления. Река осталась за нами, мало того, так теперь у меня уже четыре вполне добротных ладьи. Сколько осталось зарядов для пороков, враг не знает, как не может и знать достоверно о количестве защитников горы. А впереди маячит скорая решающая битва, вклад в которую я и мои люди сделали такой, что сложно придумать, кто мог бы помочь армии Изяслава Мстиславовича больше.
— Тысяцкий-брат, прошу тебя выслушать меня! — после того, как были отданы необходимые приказы о строительных работах, разбору завалов и мародёрству убитых врагов, сказал Боброк.
— Не расслабляемся. Мы еще не выиграли, лишь пустили кровь вепрю, придет медведь, добьет подранка! А нам нужно держаться, — используя образность, приободрил я соратников.
Все ушли по своим делам, воинов Богояра я направил на уборку тел погибших врагов, а после захоронить их в яме. Сколько еще нам тут находится, одному Богу известно, а уже завтра смрад от трупов будет стоять такой, что, не приведи Господь.
— Говори! — повелел я Боброку, удобнее присаживаясь на бревне.
Нужно будет какие раскладные стулья придумать, а то и «поджопника» мягкого нет, чтобы сидеть с лучшим комфортом. Пусть я и привык к боевым будням, но зачем же усугублять аскетизм, где можно немного, но сделать жизнь удобнее.
— Я отравил воду в ручье, с которого, как было замечено, пьют и сами враги и коней поют, — начал докладывать о своих диверсиях Боброк.
То, что вода отравлена, это хорошо. Смертей многих ждать не стоит, но вот болезней, это да. Еще команде Боброка удалось подпалить один из складов с фуражом, одновременно поджигались поля вокруг. Так что можно учитывать тот фактор, что кони противника будут недоедать.
— Как ладью взял? — спросил я.
— Так стоят они, непуганые вовсе. Ни дозоров, ни охраны. Да будь у меня не десяток, а полсотни, так как увел бы и четыре ладьи, — усмехнулся Боброк.
— Все? — не стал я ни хвалить, ни уточнять подробности.
Вполне мне понятная работа, не героическая. На самом деле, подготовленный диверсант мог бы и больше нагадить врагу, но и на том спасибо. Караулы, секреты, пароли и все такое знакомое, обыденное для меня, в этом мире почти что отсутствует. И это несмотря на то, что летучие отряды степняков, к примеру, могут наскочить, натворить дел, да сбежать. И вот только тогда и начинают выставлять охрану. А раньше зачем?
— Ты должен понимать, что-то, что ты со своими людьми сделал, больше не получится. Теперь от нас подобное будут ждать, — объяснял я ситуацию, когда Боброк стал просится в новый рейд.
— Я понял тебя. Но должен еще одно сказать… — Боброк замялся.
— Ну же! — потребовал я.
— В стане бродников я видел Люта. Ну, того, с кем Алексей бился в Круге, а после ты его лечил, брал с собой во Владово и в последний раз разговаривал в стане войска Изяславово, — сообщил мне преинтересную информацию.
Ранее я поверил в слова Люта, что он хочет взять под свой контроль одно из поселений бродников в среднем течении Днепра. Не соврал он и о планах мятежников. Если бы Лют был за них, то я не вижу смысла ему говорить о планах Игоря Ольговича. Мы же сейчас, из-за Люта, нарушаем отличную стратегию врага. Насколько я разбираюсь в людях, Лют не врал. И что он делает у своих собратьев-бродников, которые вынуждено поддерживают мятежников, но, прежде всего, своих соседей половцев?
— Просто видел? И все? — спросил я, хмуря брови.
— Мне почудилось, что он меня увидел, — неуверенно сказал Боброк.
Сотник знает, как я отношусь ко всем этим «причудилось», да «показалось». Нужно анализировать информацию, быть уверенным, особенно в том, был ли замечен кем-то, или нет.
— Похоже, брат, пойдешь ты обратно в стан врага, и в этот раз разыщешь Люта, — после некоторой паузы, понадобившейся мне для осмысления очередного шага, говорил я. — Скажешь ему, что великий князь рядом, что у нас еще много греческого огня и вообще мы уже начали получать подкрепления с реки. Еды много, стрел несчетное количество. Ну и добавишь, что все, в чем он просил сбудется, если бродники выберут правильную сторону. Но…
Я пристально посмотрел на Боброка.
— Не ты будешь говорить это сам, потому, что я не уверен, что Лют не убьет того, кто будет знать о планах этого бродника, — сказал я.
Есть не лишенное логики предположение, что Лют отправился договариваться с бродниками, чтобы те восстали. Предательство! Оно у них в крови. Если история вернется в ту колею, с которой я ее так активно сдвигаю, то бродники предадут русских князей в битве на Калке, сдав киевского князя монголам Джебе и Субеде.
Через полчаса я наблюдал за тем, как две ладьи уходят, вниз по течению, используя как парус, так и силу течения. Они должны идти и днем и ночью, но найти войско великого князя. И пусть Изяслав Мстиславович не успеет прийти на помощь завтра, послезавтра, слишком медлительным представляется большое войско, даже если оно конное. Но вот прислать по воде подкрепления, прежде всего лучников, это можно сделать за дня два. Уверен, что великий князь гонит сюда свое войско, если, конечно, уже успели дойти люди Изяслава Мстиславовича до своего князя. Должны, они отправлялись одвуконь.
— Готовимся к следующему приступу, — скорее всего сам себе сказал я, наблюдая за лагерем противника.
Наверняка, сейчас в стане врага идут разборки, поиск виноватых. А, может, отмываются от дерьма, во всех смыслах этого выражения. Но нужно быть готовым к новым штурмам. Теперь, ночью, мы будем накидывать по всему периметру от нашего холма в метрах пятидесяти от спуска хворост, чтобы при штурме было достаточно одного горшка с горючей смесью, дабы перед наступающими встала стена огня. А еще, в части сохранившейся непримятой травы, мы будем натягивать веревки, чтобы они не были видны, но кони сломали свои ноги.
Зубы свои обломают об нас. Зубы… Ну как же так? В учебном бою и лишиться зуба! Где тут импланты ставят? Металло-керамику? Эх, нигде! Буду теперь щербатым, благо хоть сломанный зуб не виден, а то пришлось бы еще и хмурым стать, чтобы не улыбаться беззубо.
— Что тоскуешь, Ярл? — спросил я у своего сокола, который томился в клетке. — Нельзя тебе пока на волю, много тут человечины. Но, ничего, скоро мы с тобой вновь поохотимся.

...

===

Глава 7

* * *
Изяслав Мстиславович экстренно собрал Военный Совет. Почти что отсутствие боевых действий расслабляло все войско и такая срочность, на фоне начавшейся суеты в стане великого князя киевского, повлекли некоторую нервозность среди командования. Ночью прибыли какие-то две ладьи, всполошили лагерь волынян, которые располагались на берегу Днепра. Так что связать прибытие речных гостей с тем, что собирается Военный Совет, было не трудно.
Русское войско располагалось в трех днях пути от Шарукани. Отойдя севернее и заняв найденные там пролески, Изяслав Мстиславович остановил продвижение. Уже было ясно, что враг на севере, прибыли люди князя, которые отправлялись с тысяцким Владиславом Богояровичем на разведку. Они и принесли доказательства того, что Игорь Ольгович обхитрил Изяслава Мстиславовича.
Казалось, что нужно устремиться на помощь тысяцкому, но… Да записали уже в потери те силы, которыми располагал Владислав Богоярович. А позиции, которые заняло русское войско были выгодны настолько, что Изяслав решил подождать еще три-четыре дня, пока враг сам не придет к нему. Было заманчивым принять бой в удобном месте.
Тут и река была и ручьи, которые можно использовать в сражении. Важнее то, что был лес. Не тот, что начинается севернее Киева, там он густой, непролазный, но и тут деревья относительно плотно росли. Тенек от раскидистых крон деревьев играл немаловажную роль в формировании желания, чтобы никуда не уходить. И это не блажь. При переходах в жару войско Изяслава Мстиславовича теряло санитарными, такими ненужными, потерями по сто-сто пятьдесят человек в сутки. Даже элементарные тепловые удары, и те выкашивали людей, отягощая обоз, где не лечили, а, скорее, просто перевозили больных.
— Не мог он выстоять супротив всего войска Ольговичей и половецких орд, — оправдывался Изяслав Мстиславович за свои решения не спешить на помощь тысяцкому.
Киевский князь был сильным, рациональным, порой жестоким правителем, он редко когда объяснял свои решения. Но тут дело в ином. По сути, из-за того, что войско бездействует, или даже пирует, погибают русские, верные клятвам, люди. Еще такое попустительство можно расценить так, что Изяслав намеренно ослабляет Братство, оставляя под ударом заведомо превосходящих сил врага.
В войске, даже в личной, близкой, дружине великого князя, к Братству относились с уважением, видели, что воины-иноки, даже послушники, все исправно молятся, постоянно тренируются, молятся, вновь тренируются. И такой порядок даже в движении, на редких остановках при переходах. А еще ни одного нарушения дисциплины от воинов Братства нет. При том, что все воины организации в кольчугах, имеют славное оружие и коней. Того и гляди, что после войны многие захотят стать послушниками.
— Воевода, мы с тобой об том говорили, что выбьют тысяцкого мятежники, — обратился Изяслав Мстиславович в воеводе Братства, стараясь распределить ответственность.
— Нужно было, княже, разведку провести, — отвечал Иван Ростиславович, отворачивая глаза.
Воеводе и самому было стыдно. Не то, чтобы преднамеренно, но Иван Ростиславович не стал убеждать князя послать помощь тысяцкому, как-то само вышло, что для себя Иван Берладник списал Влада. Воевода не хотел себе в этом признаваться, что предал тысяцкого, так как среди всех своих качеств, выделял чувство справедливости. С Иваном Ростиславовичем ранее поступили несправедливо, а он, получается, что сейчас нечестен.
Ивану Ростиславовичу было выгодно, чтобы тысяцкого Владислава просто не стало. И лучшим вариантом было бы то, чтобы этот молодой, но многомудрый воин героически погиб. Дело в том, что Изяслав Мстиславович предложил Ивану Ростиславовичу стать князем Галича. Мало того, так еще и иметь за собой Звенигород, Перемышль и Теребовль.
О таком Иван Ростиславович уже не мог и мечтать. Пусть он всецело разделял цели и задачи Братства, считал вполне достойным для себя являться воеводой этой организации, однако быть князем не шло ни в какое сравнение с тем, чтобы руководить Братством. Мало того, после смерти Владислава Богояровича, а также тех, кого он приблизил к себе, можно поставить воеводой Братства Андрея Первозванного, например, тысяцкого Никифора, полностью лояльного Ивану Ростиславовичу человека.
Если подобную схему провернуть, то одномоментно Иван Ростиславович становится почти в один уровень по политической значимости с Андреем Юрьевичем, князем Владимирским, или с Ростиславом Мстиславовичем Смоленским. Младшего воеводу, Боромира, конечно, Иван Ростиславович собрался забирать с собой в Галич.
Вот и получается, что лишь активный и, несмотря на молодость, уважаемый тысяцкий Братства, препятствует осуществлению мечты бывшего Звенигородского князя. Между тем, специально строить козни Владиславу Богояровичу, Иван Ростиславович не собирался. Его даже коробило бездействие в нынешних условиях. Но, раз уже так вышло, то, почему бы не воспользоваться ситуацией. С некоторым сожалением Иван Ростиславович понял, что он не такой уж и честный человек, точно не безгрешен, даже по отношению к тому, кого называл братом. Воеводе было неприятно то, что Владислав Богоярович выжил.
— Прошло почти два дня. Может быть, второй штурм сбил тысяцкого с холма и там нынче никого в живых нет? — задал вполне ожидаемый вопрос Ростислав Мстиславович Смоленский.
Все присутствующие задумались. Так и должно быть, но… Это не случилось ранее, может Господь бережет тысяцкого настолько, что он и по ныне держит ту гору, о которой рассказывали прибывшие на ладьях воины?
— Нынче нужно не сомневаться, не уповать на что-то, а проверить, — нарушил тишину великий князь. — Я склонен оказать поддержку и помощь тысяцкому. Чего, воевода, молчишь? Это твой человек!
Иван Ростиславович встрепенулся, встал, разгладил бороду.
— Братство отправит на выручку своему тысяцкому сотню иноков, — провозгласил он.
— Сотни мало, — задумчиво сказал великий князь.
— Так в две ладьи более не влезут, и так перегружены будут — возразил Святослав Всеволодович, князь Волынский.
— У нас нынче есть четыре ладьи, все и пошлем. А еще конно отправить нужно. Одвуконь идти почитай столько же, как и водой вверх по течению. А ладьи загрузить стрелами, сулицами, снедью. Небось им коней уже нечем кормить, — принял решение великий князь Изяслав Мстиславович и пристально посмотрел на воеводу Ивана Ростиславовича.
Киевский князь прекрасно понимал все расклады и для него было очевидным, что Иван Ростиславович хочет оставить за собой и контроль за Братством, ну и Галичское княжество. В таком случае можно было бы не отдавать Галич с иными городами Берладнику. Но Иван Ростиславович соглашался со всеми условиями, которые выдвигал киевский князь. Князя, столь обязанного лично Изяславу, еще поищи на Руси. Кроме того, Иван Ростиславович знаком с раскладами в Галичском княжестве, а это очень важно.
Не столько Иван Берладник будет галичским князем, сколько пасадником и править от имени великого киевского князя. Он принесет вассальное крестоцелование на верность и будет давать ежегодный выход на нужды всей Руси. Этот налог Изяслав хочет распространить на все русские княжества, чтобы верховная власть становилась сильнее, имела возможность кормить большую великокняжескую дружину. Так что Иван Ростиславович должен был стать князем лишь по именованию титула, но не по полномочиям.
С другой стороны, если Берладник сохраняет все рычаги власти в Братстве, то тут до бунта недалеко, так как недооценивать этот русский Орден было уже нельзя. И тогда фигура тысяцкого Владислава встает в полный рост. Именно он не так, чтобы и подчинен интересам Ивана Ростиславовича. Этот вьюнош весьма активен, смел и мудр и не будет более для него преграды, чтобы стать во главе Братства, если оттуда уйдет Иван Ростиславович. Ну а Изяслав найдет свой способ приручить мальца. Женить его на своей дочери Евдокии, например, которая уже в лета вошла, а доброго жениха так и нет. Тем более, что Владислав Богоярович еще и потомок польской королевской династии Пястов. Мало ли… пригодится когда и это. Жалко Евдокию, ее бы по-лучше пристроить, но и так неплохо.
И получится, мало того, что великий князь киевский имеет выход со всех княжеств, благодаря которому может увеличивать свою дружину в три, а то и более, раза, так еще и Братство, которое численно уже сейчас почти сравнимо с личными гриднями великого киевского князя, будет у Изяслава под рукой.
— Уже сегодня на помощь должны уйти не менее двух тысяч ратных. Пусть проводником для них будет инок-сотник Боброк. Это усилит оборону тысяцкого, если он еще держится, ну и оттянет на себя часть сил ворогов наших. А остальное войско завтра по утру так же выдвигается на север. На том моя воля! — великий князь грозным взглядом обвел всех присутствующих, готовясь противостоять возражениям, но несогласных не было.
— Дозволя, князя, мне идти тако жа! Тамака наш хан, пораненыя, — сказал приглашенный от половецкой орды бек Алтак.
— Дозволяю. И задачей у вас будет делать то, что с нами делали половцы Орды Елтука. Жгите траву, нападайте и убегайте, пусть земля горит под ногами наших врагов! — пафосно заканчивал Военный Совет великий князь.
Иван Ростиславович уже отчетливо в этот момент чувствовал сожаление. Лучше, все же, чтобы Влад погиб. Но будет ли готов воевода преступить заповеди Божие и через свою честь воинскую, если тысяцкий выжил? На этот вопрос и сам будущий князь Галичского княжества не ответит.

* * *

— Последний заряд остался, тысяцкий-брат! Повременим? — спрашивал меня Геркул.
— Приказа не слышал? Витязь? Али ты воеводой стал? — кричал я в сердцах.
Геркул ничего не ответил, посмотрел лишь укоризненно на меня, но пошел исполнять приказ. Я сам виноват. Развел тут демократию. Пока потратим время на пререкания и споры, враг уже начнет метать по нам камни.
Вечер третьего дня обороны. Устали так, что воины не бегают, а плетутся, если есть необходимость их перемещения. Нам просто не дают спать. Так мало еще и этого, так сейчас имеет место быть контрбатарейная борьба. Противник оказался не бесталанным, что следует признать. Они сделали три катапульты. Похуже наших, но в полевых условиях, при почти что отсутствии деревьев, тем более без выбора древесины?.. Мне нужны эти инженеры! Но прежде всего, мне нужно выжить.
— Приступ! Приступ! Они вновь идут! — прокричали наблюдатели с вышек.
— Еще вчера крик был бодрее, — вымученно усмехнулся я.
Новый приступ стоило ожидать примерно за полтора часа до заката. Так нам не дают отдыхать. Бывало, что имитируя атаку, не доходя ста пятидесяти шагов, противник просто разворачивался и уходил. Но такие хитрости мы уже немного начали распознавать.
Если по ротации в спектакле участвуют половцы, а не русичи, то еще ни разу не было штурма. Ночью так же не дают спокойно отдохнуть. Мало того, что подводят ближе свои катапульты и забрасывают нас камнями, так дважды были штурмы и в ночи. Благо нас огонь спасал, когда поджигали подножье холма и закидывали камнями, или стреляли во врага. Вот только, хвороста уже почти не осталось, все сожгли, да и остался всего один горшок со смесью и его я приказал использовать.
— Пошли! — сказал я, обращаясь к Ефрему.
Прервав молитву, десятник встал и посмотрел на меня усталыми и красными от недосыпа глазами.
— Веселее! Умирать идем! — сказал я, улыбаясь.
Так себе мотивация. Однако вылазки нужны, нужно показывать врагу, что есть еще порох в пороховницах. Порох… Как же мне не хватает тебя!
Умирать или не умирать, это все в руках Божьих, а мы должны воевать. У меня уже сложилось мнение, что наутро обязательно состоится серьезный штурм. Сильно долго нас выматывать нет смысла. Три дня без сна при активной работе — это уже немало, чтобы мы ослабли, тем более в условиях жары. Вероятно, противник думает, что у нас некоторый недостаток еды, хотя это не так.
Уже слышались команды десятников и мной, без всякого согласования, назначенных сотников, уже летели стрелы с вышек и, судя по звукам, скинули несколько бревен по ползущем по склону штурмовикам. Значит пора и нам вступить в бой.
— С нами Бог! — прокричал я, вкладывая в голос остатки бодрости.
— С нами Бог! — вяло и вразнобой отвечали воины.
Идти с таким настроением в бой плохо. Однако, опыт подсказывал, что перед сшибкой, благодаря выделяемому адреналину, силы у бойцов появятся. Вот только, если после не поспать, не поесть, то в следующую атаку воины просто не поднимутся.
Мы медленно выплывали из дефиле в колонне по десять воинов. Нас было две сотни ратных, больше уже не найти. Всего оставалось в строю пять сотен бойцов. Кто с температурой валяется, да такой, что встать не могут, иные раненые. Есть те, у кого ранения в конечности, так они занимаются тем, что обеспечивают хоть какой тыл, разносят еду, или воду. При серьезном штурме и они залягут и будут отстреливаться с арбалетов. Хотя на последние осталось критически мало болтов.
— Пора! — прошипел я, становясь на острие построения клином.
Геркул будто услышал меня и огненный снаряд полетел в гущу вражеской конницы, так отлично расположенной на одной из пристрелянных точек. Туда же полетели и камни, окончательно расстраивая боевую формацию готового к сражению врага. После того, как однажды мы сделали вылазку конницей и ударили во фланг спешившимся штурмовикам, каждый приступ холма неприятелем стал сопровождаться поддержкой их конных. Три-четыре сотни конницы стояли чуть поодаль, на случай нашей вылазки.
Теперь же, после обстрела пороками и огнем, часть вражеских конных были убиты, но большинство просто растерялось, сбило построение. Но не они были нашей целью. Нам бы прогнать штурмовиков.
Разогнавшись, переводя коня в галоп, мы смели вражескую пехоту, которая, понадеявшись на свое прикрытие, не прекратила штурмовых действий. Встав в стременах и чуть подавшись вперед я умудрился насадить одного врага на пику, а второго ударить в кольчугу так, что, пусть ее и не пробил, но кинетический удар получился мощным и сбил вражеского воина.
Бой уже кипел не только на краю подошвы холма, но часть штурмовиков смогла преодолеть не сильно-то и высокие стены и теперь рубилась с нашими воинами внутри периметра. Все же я правильно сделал, что рискнул, убрал часть бойцов со стены, но ударил во фланг.
— Домой! Домой! — кричал я, понимая, что свою работу сделал.
Штурм захлебнулся и те дополнительные силы, которые уже изготавливал враг, на случай, если первая волна закрепиться на холме, не пригодятся. Ну а противник внутри нашего лагеря — это дело времени, пока они станут трупами. Сантиментов больше не было, никаких пленных.
— Домой! — кричал я, замечая, что конница противника приходит в себя и худо-бедно, но выстраивается в боевую формацию.
Успели, может только с десяток наших замешкавшихся бойцов враг успел посечь. Это были очередные потери, минус десять лучников, минус конных, минус пехоты. Здесь и сейчас нет специализации, каждый может отрабатывать хоть в пехоте, хоть с луками. Противник не стал преследовать нас, когда мой отряд входил в дефиле.
Память о той мясорубке, что тут была устроена живет. Я потер глаза. Уже не столько дерьмом воняло вокруг, а въедался в нос и щипал глаза запах спекшейся крови.
— Что по потерям? — спросил я Геркула, который оставался внутри лагеря.
— Почитай шесть десятков нынче, — отвечал витязь.
— Если чуда не произойдет, завтра наш последний бой, если не ночью, то утром нужно подороже продать свои жизни, — безразлично сказал я.
Безразлично, потому что эмоции уже ушли, они требовали энергии от организма, а я «включил энергосберегающий режим». Еще бы врубить «режим полета», да полетать в сладких снах. Но много нельзя… Не на кого оставить командование. Геркул не менее моего вымотан.
Алексей ранен, отец так же, у обоих раны начали воспаляться и они в горячке. Стоян отправился со своим ближним десятком на вылазку. На Ефрема?
«Где же бродники?» — думал я, вглядываясь в даль, где в стане врага что-то горело.
Видимо, диверсия очередная. Стоян отрабатывает лучше Боброка в этом направлении боевых действий. Несколько даже обидно. Это же я сам натаскивал своего сотника! Но Стоян опытнее, да и команда у него подобралась достойная. Вон как меня из зиндана вызволили!
И все-таки с бродниками нужно общаться и всегда держать в уме предательство, обман и плутовство. С ними связались, они обещали прибыть на помощь, но еще вчера я ждал этих средневековых казаков. Не пришли, но и не отказались это сделать.
Я не обещал пустить бродников на наш холм. Я предполагал отправить их на плотах на другой берег Днепра и чтобы они посылали нам по две сотни два раза в день для ротации. Но все семь с половиной сотен этих бродяг мне в лагере не нужны, так и нас вырезать можно.
— Всем спать на своих местах у стены, тот десяток, что высыпался во время штурма, в дозор на ночь, — приказывал я, закатывая глаза.
Уже пару раз засыпал сидя, а раз, так и стоя.
— А коли штурм? Нас сонными и возьмут. В потемках не видно, когда подкрадываются к холму, а разжечь костры уже нечем. Не поспеть, — стал возражать Ефрем, рупор моих приказов.
— Тебя снять с десятника? С чего мои приказы обсуждаешь? — вызверился я.
На самом деле, он частью прав. Но для того, чтобы иметь хоть какие шансы отбиться, все на своих позициях спать и будут. Тут же так: или рискнуть и дать воинам отдохнуть, или проиграть, потому что состояние сейчас такое, что мало сравнимое бездействием.
Я когда-то читал некоторых исследователей, которые утверждали, что не столько метательные орудия помогали монголам брать русские города, хотя и без механизмов не обошлось, сколько непрекращающийся штурм при использовании преимущества в численности. День держались русские воины, два, три, но после, вот в таком состоянии, как мы сейчас, просто не могли драться. Так что спать…
— Господи, помоги нам, грешным! — сказал я, вознося руки к небу.
В этом мире нельзя не быть верующим, причем я уже не столько внешне проявляю свою религиозность, но и душой принимаю Бога. При этом, верю в свою судьбу. Ну не может же мой путь закончится здесь, после свершившихся побед и начинаний! У меня еще много планов. И в конце-концов, я еже не оставил потомство! В голову вновь пришла мысль, что было бы неплохо, чтобы Рахиль родила от меня, но… не судьба.
— Господи, коли выстоим, так построю храм тебе каменный, втрое больше, чем… — тут я замялся, мало ли меня слушают, но уже мысленно продолжил свое обещания.
Я обещал, что построю большой храм на Нерли, сильно больший, чем тот, что был в иной реальности построен Андреем Боголюбским.
— Ладьи! Ладьи! — закричали со стороны реки.
При этом голоса кричащих были необычайно бодрыми.
— Наши ладьи и с ними еще четыре со стягами Изяслава! — кричали воины.
Я поднял голову к небу и почти что серьезным тоном сказал:
— Я услышал тебя, Господи. Будет храм.
— На том берегу стяг белый поднят! — закричали вновь.
— Пришли все-таки бродники, — усмехаясь, сказал я и вновь поднял голову к небу. — Два храма! А если наутро придет еще и сам Изяслав Киевский, то и монастырь в кирпиче построю.
Некоторое разочарование случилось, когда стали ладьи разгружать. Корабли заходили по одной в заводь и, выстроив что-то похожее на причал из связанных плотов, там разгружались. На ладьях прибыли только команды. Это чуть более ста воинов, все великокняжеские, если не считать тех, кого отправлял я. А загружены ладьи были оружием, немного фуража и едой. Все нужно, но нужнее люди.
Через час прибыли с другого берега сто пятьдесят бродников. Речников я так же отрядил на стены. Никаких переговоров не было больше. Я лишь обнялся с Лютом и сказал ему спасибо. Ну а он заверил, что с ним самые преданные бродники. Может и так, но дежурные получили указания следить и за этими воинами. Ну а я спать.
— Что? Где? — спросонья я растерялся и не понял почему крики, но никто не трубит тревогу.
Было уже ясно и солнце не только что взошло, а полностью в своих правах и жарило нещадно. Странно, что не проснулся от дискомфорта раньше.
Когда долго полноценно не спишь, сильно устаешь морально и физически, и, вдруг, ложишься спать и не дергают целую ночь… Организм отыгрывается за все предыдущие дни и, несмотря на то, что спишь относительно долго, просыпаешься и чувствуешь себя прескверно. Вот и со мной так. А еще затекли и руки и ноги, спать на земле даже без подстилки, лишь подложив седло под голову, в подобных условиях, конечно, удовольствие, но весьма спорное.
— Ефрем! — кричал я, и через пару минут материализовался мой адъютант.
Понимая, какие именно последуют вопросы, Ефрем сам стал докладывать. Было одно обстоятельство, которое сильно мешало говорить десятнику — это его не сходящая с лица улыбка.
До четырех тысяч конных прибыли с первыми лучами солнца. В лагере уже собирались трубить тревогу, так как дозорные в сумерках рассмотрели вражеские приготовления к новому штурму. Но не стали этого делать, за что и наказать нужно.
Союзная конница сходу атаковала уже привычную для нас и для противника комбинацию, со штурмовиками и конницей прикрытия. Всего у мятежников было четыре сотни конных и до тысячи пеших. На этот штурм враг выставлял силы чуть больше, чем обычно. Тем была более значима победа для прибывших союзников.
Они устремились в бой так, будто несколько дней наблюдали за нашим героизмом, но не вступали в сражение, копя силы. И вот они ударили. Лихо, красиво, свежо. Враг, несмотря на ротации, наверняка тоже устал. Несмотря на то, что у нас уже появились сведения о прибытии к противнику подкреплений, уверен, там царило некоторое уныние и усталость.
Так что враг был сметен, словно, походя.
— Минус человек пятьсот, не больше, — несколько сбил я полет фантазии у Ефрема, который рассказывал о полутора тысячах убитых у противника. — Итого… уже две тысячи шестьсот двадцать.
Да, было такое у меня — подсчитывать потери врага. Причем в расчет я брал только либо тяжелораненых, либо погибших.
Встала проблема, где располагаться такому большому количеству конницы. Пришлось вновь работать, строить преграды, ловушки, причем делать это нарочито открыто, чтобы враг понял масштабы и не осмелился атаковать. Нам позволили это сделать. Наверняка мятежникам нужно было время, чтобы разведать, понять кто именно пришел к нам. Ведь может так быть, что совсем рядом войско Изяслава. Так что ловушек наделали.
Нас стало ощутимо больше, но даже с такими силами давать полевое сражение было нельзя. Да и не горел я желанием еще больше лезть на передовую. Не сейчас, нужно отдохнуть, заняться лечением своих братьев.
Но что? Моя война закончилась? Или нет?

...

===

Глава 8

— Во здравие великого князя киевского Изяслава Мстиславовича, владетеля земли русской! — провозгласил здравицу новоиспеченный галицкий князь Иван Ростиславович, прозванный Берладником.
«Сука» — подумал я, но не стал высказываться.
Случился претендент, что из Братства за «здорово живешь» можно просто выйти, который ничего хорошего не сулит. Одним своим отказом быть воеводой организации Иван Ростиславович так ударил по системе Братства, что даже война нанесла менее болезненный удар со всеми боевыми потерями.
Из уже оформившихся в Братстве более трех тысяч воинов, шесть сотен ратных погибли, из иноков и послушников, после демарша Ивана Ростиславовича, ушла почти тысяча человек. И, казалось бы, попутного ветра им меж ягодиц, избавились от менее благонадежных, туда им и дорога, но Братство — это не место, куда можно прийти на годик-другой, перекрутиться и дальше пойти.
Так что, да, я злюсь и еще до конца не определился с моделью поведения. Тем более, что при каждом разводе встает имущественный вопрос. И не только он. Иван Берладник хотел поставить во главе Братства тысяцкого Никифора. И я порадовался, а, может, и злорадствовал, что это не вышло. Тысяцкий Никифор был столь впечатлен, как именно сражались люди под моим командованием, что сработали мои задумки и тактические наработки, но посчитал недостойным вставать у меня на пути. Есть в каждом времени честные и разумные люди. Так что оставался только я на роль воеводы.
Иван Ростиславович, было дело, захотел и Никифора тогда с собой забрать в Галич, как и его людей, но не на того нарвались. Религиозность этого человека была выше всего остального, он остался в Братстве. Ну, а я предложил Никифору стать младшим воеводой, при мне, воеводе христианского Братства Андрея Первозванного.
Спасибо еще нужно сказать митрополиту Клименту, который своим словом многое решал и не довел до прямого конфликта между мной и нынешним галицким князем.
— Ну, и я выпью вина заморского за здравие князя галицкого, моего младшего брата, кто признал власть мою, а я признаю право быть Ивану Ростиславовичу князем в Галиче и иных городах Галицкой Руси, — сказал Изяслав Мстиславович.
Это у купцов есть правило заключать сделки в присутствии других людей через рукопожатие. А у князей можно и так, провозглашая на пиру условия и правила. На что польстился Иван Ростиславович? Быть посадником в Галиче? Как можно было не рассмотреть то, что Братство имеет гораздо больше перспектив, чем важное, но отнюдь не сильнейшее княжество. Там Волынь все больше возвышается. Правда, Галицко-Волынское княжество может и не сложиться, так как нынче Галич, почитай, что и под Киев лег. И это правильно! Нужен один центр объединения Руси, или, на худой конец, два со вторым во Владимире.
Я сидел на пиру за первым столом, то есть за тем, что и сам великий князь и другие князья. Это статусно, даже очень. Но никакого праздника я не ощущал. Можно сказать, что я и в опалу попал. А все почему? Из-за одной симпатичной егозы.
Евдокия Изяславовна, может, наслушавшись героических былин обо мне, таком богатыре Владиславе, что-то там высказала своему отцу. Я не особо понимаю, почему, но многие смотрят на меня косо, будто я заговорщик. Ну, надумала что-то себе девчонка… Я, вон, тоже решил… Вот только великому князю нужно еще «покатать» в голове эту мысль, что я стану его зятем. Часто родители в штыки принимают будущее своих детей. Может и тут похожая ситуация, еще и помноженная на традции?
Ну, а мне необходимо в кротчайшие сроки нивелировать тот кризис в Братстве, который образовался из-за вывертов Ивана Ростиславовича. Нужно же соответствовать званию зятя хозяина Руси!
Но пока князь гневается. Евдокия так же ведет себя несколько вызывающе. К примеру, она была одной из тех, кто встречал гостей на княжий пир, устроенный по поводу победы над мятежниками и половцами. И… поднесла мне сбитень, но… сойдя со ступенек крыльца. Ладно бы просто факт, что княжна подала мне, не князю сбитень, хотя и это несколько вызывающе. Но она сошла со ступенек! Евдокия показала, что я ей ровня, ну а учитывая то, что она подносила сбитень с еле заметным, но поклоном… Да меня казнить нужно, а великий князь только гневается.
Девчонку же можно понять. Ничтоже сумняшеся, я герой. Изяслав Мстиславович не пожалел слов и признательности мне за то, что, по сути, моя тысяча или чуть больше воинов решили исход сражения. Понеслись слухи, которые никто не пресекал, что некий Владислав Богоярович, чуть ли не месяц сдерживал все немыслимо многочисленные силы кипчаков и Ольговичей. Ну, а я не против. Братство теперь — это я! Я — это символ стойкости! Вступай в Братство и приведи друга! Вход сто гривен! Последнее — шутка, остальное лишь доля шутки.
— Встань, воевода! — было видно, что нехотя, словно по принуждению, обращался ко мне великий князь.
Сидящий не далеко от хозяина Руси, купец Горыня, ухмыльнулся. Почувствовал, гад, что я в опале. Сидит тут, смотрит на меня. Если бы выражение «искры из глаз» было не только метафорой, но и правдой, то купец уже давно испепелил бы меня. А так… да хрен с ним. Вот, повоевали, можно и старые обиды вспомнить. Мне же достаточно оставить сотни Боброка и Стояна, чтобы уничтожить торговлю Горыни, разорить его. А для купца потеря капитала — это намного хуже, чем физическая боль и даже смерть.
Убивать его опасно, подозрения на меня посыплются. А так бы болт из-за угла в голову купца, благо голова у него, как у коня, огромная, и все, проблема решена.
— Никто не скажет обо мне, что я не помню заслуг ратных людей перед Русской Землей. Есть на Руси Братство и есть у него молодой, но строптивый воевода. Я доволен ратными подвигами Владислава Богояровича, я не доволен тем, как он ведет себя опосля их, будто вровень стал со мной, с великим князем, — говорил захмелевший Изяслав Мстиславович.
Все молчали и смотрели на меня. Отчетливо я чувствовал и взгляд византийского посланника, который вновь прибыл в Киев и, видимо, с какими-то предложениями, которые пока держатся в тайне. Это взгляд был скользкий, ухмыляющийся, неприятный. Но я раньше несколько вызывающе говорил с ромеем, может припомнил?
Мне нужен свой человек при дворе великого князя, неуютно чувствую себя при недостатке информации.
— Есть то, в чем я серчаю, есть то, за что я благодарю. Будут почести и для тебя воевода, но после пира, — сказал Изяслав и как-то странно, с укором посмотрел на меня, будто «ты сам виноват».
И в чем? В том, что княжна меня выделила?
А благодарить меня было за что. Мой холм стал, на следующий день после прибытия первого подкрепления, опорной базой для всего войска. Не только этот холм, но и пространство на несколько верст было скоро заполнено войсками Изяслава Киевского.
Между тем, я не участвовал в главном сражении. Почти что. Так вышло, что одним из флангов был именно мой укрепрайон. Вот отсюда и началось наступление на мятежников. Как именно происходила главная сшибка основных сил, я мог видеть только издали. Для меня те массы воинов казались тогда муровьями, которые стремятся убить друг друга. Муравейник бился с другим муравейником.
Еще до начала битвы из стана Игоря Ольговича ушел с тремя тысячами кипчаков хан Башкорд. Вроде бы они должны были ударить во фланг силам Изяслава, но хитроумный, или трусливый, хан, повел своих воинов прочь. Стоит ли говорить о том, что оставшиеся кипчаки рвались в бой? Нет. В стане врага царило недоверие и прямая враждебность. В таких условиях Изяслав со своими свежими силами ударил смело и решительно.
С другой же стороны, бродник Лют, усиленный двумя сотнями моих людей, с помощью плотов и всех наших ладей, отошел вверх по течению и обрушился на тыл войск Игоря Ольговича, внося дополнительные факторы для паники и сумятицы. Таким образом, нами, ну вместе с бродниками, была захвачена часть богатых обозов мятежников.
А после еще две недели погонь, уничтожения мелких отрядов, как половцев, так русичей, отправка союзных половцев и бродников в Шарукань. Там, в степи, до сих пор ищутся половецкие Орды, из тех, что участвовал в набеге на Русь и уничтожаются. От Братства в этом деле участвуют поправившийся Алексей, Стоян, Боброк, а вот Богояра я отправил во Владово. Еще, условно за меня, но, скорее, прикрываясь Братством, в степи «гуляет» муромский князь Глеб. Ох, и стонет же сейчас Степь, лишенная большей части своих защитников!
Ну а великий князь, после разгрома своего главного врага, который пал смертью храброго, Игоря Ольговича, решил сперва отпраздновать победу, а после начать наступление на Чернигов, Брянск и другие мятежные города. Тем более, что нужна была перегруппировка. К примеру, младший брат Изяслава прислал из Пскова новый отряд в семь сотен человек, Туров прислал людей, другие города и веси. Андрей Юрьевич прислал почти тысячу ратных. Победителей любят, к ним примыкают. Так что великий князь собирает новую армию, не отзывая большую часть своих сил из степи.
Там свои расклады. Андрей, видимо, собирается войти в коалицию со Псковом и прижать Новгород. Поэтому и проявляет максимальную лояльность общерусским делам.
Так что перегруппируется войско, пополниться, примет Киев награбленное со Степи, и вперед, за новыми победами для установления единовластия на Руси.
— Что же ты молчишь, воевода? Али не по нраву слова мои? Так чего же нам быть плутливыми, я прямо говорю тебе, чем доволен, а чем нет, — сказал Изяслав Мстиславовичем.
Да, я молчал. Делал это, чтобы собраться с мыслями от такой отповеди, и не наговорить много лишнего. Он хочет напрямую? Так и я могу. Мало того, это нужно сделать. Если никак не ответить сейчас князю, то можно сильно уронить не только своей авторитет, но и авторитет Братства. Но и перегибать палку нельзя, я же не мятежник какой и не собираюсь ссориться с властью.
— Когда я, теряя каждый день десятую долю от числа своих воинов, или еще больше, стоял за Русь, за веру нашу православную, за тебя, великий князь киевский, то не думал о наградах, я думал только об одном, чтобы честным оставаться перед долгом своим и перед словом своим. Я ждал помощи, при этом бил врага, три тысячи мятежников и половцев мы убили, а помощь пришла тогда, когда только Господь вразумил… — я не стал говорить кого именно.
— Да как ты смеешь? Ты сам вызвался идти на разведку. Мог и сбежать. Кто знал, что выстоишь столько! — выкрикнул великий князь.
В воздухе повисла напряженная тишина. Внутренне я был готов к любому развитию событий. Краем зрения я нашел Геркула, который так же был приглашен на пир. Как я понял, послу византийского императора захотелось, чтобы за великокняжеским столом сидел еще один грек. Я и не против. Геркул проявил себя хорошо. Плохо было только то, что мы с ним несколько холодно стали относится друг к другу, когда пару раз я указал витязю, который, между прочим, остается в Братстве, на субординацию. Может и чуть грубовато это сделал.
— Остынь, воевода! Выйди на дождь, охладись! И ты великий князь, коли чествуешь ратные подвиги, так и делай это, а иное не выноси на пир! — отчитал меня с Изяславом митрополит.
Больше и некому на Руси сказать такие слова великому князю. Ну а Клемент прав, лучше выйти, остыть, вернуться, а уже все забыли, что произошло. Не забыли, конечно, но я скоро ухожу к себе, во Владово, принимать, так сказать и земли Ивана Ростиславовича. Время сгладит углы, а там и забудется.
— Великий князь! — я поклонился и переступил лавку, выходя из-за стола.
Пир проходил во дворе Брячиславого подворья. Несмотря на то, что уже не накрапывал дождь, а лил, как из ведра, действо происходило на воздухе. Мы располагались под навесом и ощущали лишь свежесть летнего дождя, и почти никакого дискомфорта, кроме что по нужде, в отведенный для этого сарай, нужно переходитьпод дождем.
Всего было три больших стола, которые расположились под навесами, но гулял весь Киев, как и войско, стоявшее большей частью в пригородах. Жарились на вертелах бараны, кабаны, коровы, раздавался хлеб, прямо на улицах, в каждом районе варилось в чанах пиво, выкатывались бочки с медами.
Откуда только скоморохи прознали, что такое гуляние будет в столице, не понять. Но то, что часть горожан сегодня обнесут на деньги и в городе резко увеличиться число преступлений, факт. Скоморохи в этом времени, это своего рода ОПГ, они и повеселят, и пограбят, а после могут еще раз повесить того, кого ограбили. Но и без них праздник, и не праздник вовсе. Это как в будущем День города без музыки, выступлений, сладостей и салюта. То есть, никак.
Встав под струи прохладного дождя, моментально насквозь промокая, я подумал о том, как вот такого ливня не хватало там, на нашем холме. У нас даже кони от жары дохли. А первый дождь прошел сразу после генерального сражения, будто Господь решил смыть следы массового грехопадения.
— Подойти, отрок! — скорее попросил, чем потребовал, назначенный недавно, еще не успевший отбыть в свою епархию, епископ Ростово-Суздальский Ануфрий.
Если учитывать территориальный принцип и что сердцем Братства будут земли во Владимирском княжестве, то он мой пастырь. Ссориться с Ануфрием нет никаких резонов. Так что я, конечно, подошел. Епископ стоял под навесом, а я предпочел продолжить принимать такой вот природный, естественный душ.
Кандидатура Ануфрия была согласована с князем Андреем Юрьевичем, но представлял собой ближний круг митрополита Климента Смолятича. Главный священник Руси создает свою команду? Это хорошо. А еще лучше, что он умеет договариваться, а не прет буром против светской власти князей.
Относительно молодой, для епископа, так и очень, явно до сорока лет, Ануфрий начал убеждать меня, что я не прав и не нужно так вести себя. Делал это со знанием и мудростью старика.
— Владыко, промолчать было нужно, коли я дал бы клятву великому князю, это понимаю, — соглашался я со словами Ануфрия.
Да понял я все. Я хочу, чтобы на Руси установилось что-то похожее на самодержавие? Пусть даже с элементами сословно-представительной монархии? Значит нужно начинать с себя и покориться, или стать во главе всей Руси, что мне видиться крайне сложным… это чтобы не сказать, что невозможным.
— Я не таю злобы на великого князя, владыко, — сказал я, подымая голову к небу, там гремел гром, будто прямо над головой.
Ануфрий перекрестился, я повторил его действия, хотя в пору было вспомнить и о Перуне.
— Владыко, я не буду скрывать, что Евдокия люба мне. И нет моей вины в том, из-за чего гневается великий князь. Но пуще всего я люблю Русь и чту православие наше. По сему поклонюсь князю, — сказал я.
— И это правильно, воевода, — сказал епископ и благословил меня.
Вернувшись к столу, делая вид, что ничего дурного не произошло, я почувствовал, как на мне сомкнулись глаза всех, приглашенных на пир. Великий князь, Иван Ростиславович, купец Горыня, представлявший на пире киевскую общественность, нобилиссим Никифор — их взгляды ощущались более четко, чем остальных.
— Дозволь, великий князь, Изяслав Мстиславович, просить тебя испить со мной вина! Не будет такого, кабы я не поддержал тебя будь в чем. Ты хозяин земли русской и господарь наш. Да будет слава твоя в веках отраженная! — провозгласил я и поклонился.
— Вина моему другу принесите! — выкрикнул великий князь, еще больше пребывая во хмели, чем когда выказывал свое недовольство мной.
— Во, то дело! Выпить — оно первое для примирения! — сказал кто-то за столом, выражая мнение большинства собравшихся. — Выпить оно самое то!
Я не стал обращать внимание на выкрики из-за стола, так как изучал реакцию великого князя. Кто-то поднялся со своих мест и одобрительно похлопал меня по плечу. Я не обратил внимание, как в моей руке материализовался кубок с вином. Именно этот напиток сегодня наиболее предпочитаемый. Греки подвезли.
— Так пей же во славу земли русской! — провозгласил великий князь.
Как только я поднял кубок ко рту, чтобы испить вина, и уже начал делать первые глотки, кто-то сзади толкнул меня в спину, и багряная жидкость пролилась на красный кафтан, который я уже замочил под дождем. Обернувшись, я так и не понял, кто именно меня толкнул. Там стоял и Боромир, и Геркул, и еще три человека.
— Ну, что же ты так неловко? — усмехнулся князь.
— Прости князь, — задумчиво сказал я.
Что-то тут не так, и вино… Ну не знаток я этого напитка, но что-то в нем было не так. Я успел сделать несколько глотков, прежде чем меня толкнули. И это…
Резко обернувшись и встретившись глазами с Боромиром, я даже не сказал, а выкрикнул:
— Что с вином?
— Воевода и вина никогда не пил? Вкуса не знает? — подал голос Горыня.
— Что с вином? — выкрикнул я повторно, уже обшаривая глазами стол в поисках воды.
Начинала кружиться голова, сердце отстукивало дробь так, что и грудная клетка может сломаться, движения давались с замедлением. Все вокруг казалось мутным, искаженным.
— Воды! — кричал я, понимая, что отравлен.
Я нашел силы обвести взглядом всех присутствующих.
— Кто? — прохрипел я, опираясь руками о массивный стол и опрокидывая блюдо с жареным поросенком.
Появлялось жжение во рту и говорить было больно. Тем временем мне подали кувшин с водой, и я жадно стал вливать всю жидкость, что была в емкости, в себя. Пить не хотелось, но жить, очень даже.
Немели ноги, пальцы на руках скручивало в судорогах, но я нашел в себе силы и засунул кисть правой руки в рот. Только это может спасти, если еще не поздно. Что это за яд? Белладонна, Красавка? Я читал о ней.
Попробовав сделать шаг в сторону, чтобы не вырвать содержимое желудка прямо на стол, я не смог этого сделать, тело немело, но все же чуть отвернулся и изверг из себя…
— Делайте что-то! Кто отравил его? Всех стряпух и подавальщиков взять под стражу! — сквозь туман слышал я.
Слышал, а шевельнуться уже не мог. Это все? Или я успел все-таки извергнуть из себя хоть часть яда? И кто толкнул меня? Может так спасали? Вопросов много, но главный из них: выживу ли? В глазах все больше искажалась геометрия фигур, они становились похожи на картины Сальвадора Дали, такие же расплывающиеся. И все поплыло, я закрыл глаза и забылся. Я выживу, а тот, кто это задумал… умрет.