Главная » » Двадцать лет спустя. Александр Дюма. 017. XXXVIII ОБЕД НА СТАРЫЙ ЛАД. XXXIX ПИСЬМО КАРЛА ПЕРВОГО. XL ПИСЬМО КРОМВЕЛЯ.

02:03

Двадцать лет спустя. Александр Дюма. 017. XXXVIII ОБЕД НА СТАРЫЙ ЛАД. XXXIX ПИСЬМО КАРЛА ПЕРВОГО. XL ПИСЬМО КРОМВЕЛЯ.

***

Канун битвы - важный и торжественный момент даже для старых солдат, а
тем более для молодых людей, которым предстояло впервые увидеть это
грозное зрелище.
Накануне битвы думается о тысяче вещей, которые до того были забыты,
а теперь приходят на память. Накануне битвы люди, до тех пор равнодушные, становятся друзьями, а друзья - почти братьями.
Естественно, что если в душе таится более нежное чувство, оно в такой
момент достигает наибольшей силы.
Можно было предположить, что каждый из молодых людей переживал подоб-
ные чувства, потому что через минуту они уже сидели в разных углах па-
латки и писали что-то, положив бумагу себе на колени. Послания были
длинные, и все четыре страницы, одна за другой, покрывались мелким убо-
ристым почерком.
Когда письма были наконец написаны, каждое было вложено в два конверта, так что узнать имя особы, которой адресовалось письмо, можно было
только разорвав первый конверт. Затем с улыбкой они обменялись письмами.
- На случай, если со мной произойдет беда, - сказал Бражелон, переда-
вая свое письмо другу.
- На случай, если я буду убит, - сказал де Гиш.
- Будьте покойны, - в один голос ответили оба.
Затем они обнялись по-братски, завернулись в свои плащи и заснули тем
безмятежным молодым сном, каким спят птицы, дети и цветы.

XXXVIII

ОБЕД НА СТАРЫЙ ЛАД

Второе свидание бывших мушкетеров было не столь торжественным и гроз-
ным, как первое. Атос, со свойственной ему мудростью, решил, что лучше и
скорее всего они сойдутся за столом; в то время как его друзья, зная его
благопристойность и трезвость, не решались и заикнуться об одной из тех
веселых пирушек, какие они некогда устраивали в "Еловой шишке" или у
"Еретика", он первый предложил собраться за накрытым столом и повесе-
литься с непринужденностью, некогда поддерживавшей в них доброе согласие
и единодушие, за которое их справедливо называли "неразлучными
друзьями".
Предложение это всем понравилось, в особенности д'Артаньяну, которому
очень хотелось воскресить веселые дни молодости с их кутежами и дружными
беседами. Его тонкий живой ум давно не находил себе удовлетворения, пи-
таясь, по его выражению, лишь низкосортной пищей. Портос, готовившийся
стать бароном, был рад случаю поучиться у Атоса и Арамиса хорошему тону
и светским манерам. Арамис не прочь был узнать у д'Артаньяна и Портоса
новости Пале-Рояля и вновь расположить к себе, на всякий случай, предан-
ных друзей, не раз, бывало, выручавших его своими непобедимыми и верными
шпагами в стычках с врагами.
Только Атос ничего не ждал от других, а повиновался лишь чувству чис-
той дружбы и голосу своего простого и великого сердца.
Условились, что каждый укажет свой точный адрес и по зову одного из
них все соберутся в знаменитом своей кухней трактире "Отшельник" на Мо-
нетной улице. Первая встреча была назначена на ближайшую среду, на во-
семь часов вечера.
В этот день четверо друзей явились с замечательной точностью в назначенное время, хотя подошли с разных сторон. Портос пробовал новую лошадь; д'Артаньян сменился с дежурства в Лувре; Арамис приехал после визита к одной из своих духовных дочерей в этом квартале; Атосу же, поселившемуся на улице Генего, было до трактира рукой подать. И все, к общему изумлению, встретились у дверей "Отшельника". Атос появился от Нового моста, Портос - с улицы Руль, д'Артаньян - с улицы Фосе Сен-Жермен-л'Оксеруа, наконец Арамис - с улицы Бетизи.
Первые приветствия, которыми обменялись старые друзья, были несколько
натянутыми - именно потому, быть может, что каждый старался вложить в
свои слова побольше чувства. Пирушка началась довольно вяло. Видно было,
что д'Артаньян принуждает себя смеяться, Атос - пить, Арамис - рассказы-
вать, а Портос - молчать. Атос первый заметил общую неловкость и прика-
зал, в качестве верного средства, подать четыре бутылки шампанского.
Когда он, со свойственным ему спокойствием, отдал это приказание, ли-
цо гасконца сразу прояснилось, а морщины на лбу Портоса разгладились.
Арамис удивился. Он знал, что Атос не только не пьет больше, но чувству-
ет почти отвращение к вину.
Его удивление еще более увеличилось, когда он увидел, что Атос налил
себе полней стакан вина и выпил его залпом, как в былые времена. Д'Артаньян сразу же наполнил и опрокинул свой стакан. Портос и Арамис чокнулись. Бутылки мигом опустели. Казалось, собеседники спешили отделаться
от всяких задних мыслей.
В одно мгновение это великолепное средство рассеяло последнее облачко, которое еще омрачало их сердца. Четыре приятеля сразу стали говорить
громче, перебивая друг друга, и расположились за столом, как кому казалось удобнее. Вскоре - вещь неслыханная! - Арамис расстегнул два крючка
своего камзола. Увидав это, Портос расстегнул на своем все до последнего.
Сражения, дальние поездки, полученные и нанесенные удары были вначале
главной темой разговоров. Затем заговорили о глухой борьбе, которую им
некогда приходилось вести против того, кого они называли теперь "великим
кардиналом".
- Честное слово, - воскликнул, смеясь, Арамис, - мне кажется, мы до-
вольно уже хвалили покойников. Позлословим теперь немного насчет живых.
Мне бы хотелось посплетничать о Мазарини. Разрешите?
- Конечно, - вскричал д'Артаньян со смехом, - расскажите! Я первый
буду аплодировать, если ваш рассказ окажется забавным.
- Мазарини, - начал Арамис, - предложил одному вельможе, союза с которым он домогался, прислать письменные условия, на которых тот готов
сделать ему честь вступить с ним в соглашение. Вельможа, который не имел
большой охоты договариваться с этим пустомелей, тем не менее скрепя
сердце написал свои условия и послал их Мазарини. В числе этих условий
было три, не поправившиеся последнему, и он предложил принцу за десять
тысяч экю отказаться от них.
- Ого! - вскричали трое друзей. - Это не слишком то щедро, и он мог не
бояться, что его поймают на слове. Что же сделал вельможа?
- Он тотчас же послал Мазарини пятьдесят тысяч ливров с просьбой ни-
когда больше не писать ему и предложил дать еще двадцать тысяч, если Ма-
зарини обяжется никогда с ним не разговаривать.
- Что же Мазарини? Рассердился? - спросил Атос.
- Приказал отколотить посланного? - спросил Портос.
- Взял деньги? - спросил д'Артаньян.
- Вы угадали, д'Артаньян, - сказал Арамис.
Все залились таким громким смехом, что явился хозяин гостиницы и
спросил, не надо ли им чего-нибудь.
Он думал, что они дерутся.
Наконец общее веселье стихло.
- Разрешите пройтись насчет де Бофора? - спросил д'Артаньян. - Мне
ужасно хочется.
- Пожалуйста, - ответил Арамис, великолепно знавший, что хитрый и
смелый гасконец никогда ни в чем не уступит ни шагу.
- А вы, Атос, разрешите?
- Клянусь честью дворянина, мы посмеемся, если ваш анекдот забавен.
- Я начинаю. Господин де Бофор, беседуя с одним из друзей принца Кон-
де, сказал, что после размолвки Мазарини с парламентом у него вышло
столкновение с Шавиньи и что, зная привязанность последнего к новому
кардиналу, он, Бофор, близкий по своим взглядам к старому кардиналу, ос-
новательно оттузил Шавиньи. Собеседник, зная, что Бофор горяч на руку,
не очень удивился и поспешил передать этот рассказ принцу. История получила огласку, и все отвернулись от Шавиньи. Тот тщетно пытался выяснить
причину такой к себе холодности, пока наконец кто-то не решился рассказать ему, как поразило всех то, что он позволил Бофору оттузить себя,
хотя тот и был принцем. "А кто сказал, что Бофор поколотил меня? - спросил Шавиньи. "Он сам", - был ответ. Доискались источника слуха, и лицо,
с которым беседовал Бофор, подтвердило под честным словом подлинность
этих слов. Шавиньи, в отчаянии от такой клеветы и ничего не понимая,
объявляет друзьям, что он скорее умрет, чем снесет это оскорбление. Он
посылает двух секундантов к принцу спросить того, действительно ли он
сказал, что оттузил Шавиньи. "Сказал и готов повторить еще раз, потому
что это правда", - отвечал принц. "Монсеньер, - сказал один из секундантов, - позвольте заметить вашему высочеству, что побои, нанесенные дворянину, одинаково позорны как для того, кто их получает, так и для того,
кто их наносит. Людовик Тринадцатый не хотел, чтобы ему прислуживали
дворяне, желая сохранить право бить своих лакеев". - "Но, - удивленно
спросил' Бофор, - кому были нанесены побои и кто говорит об ударах?" -
"Но ведь вы сами, монсеньер, заявляете, что побили..." - "Кого?" - "Шавиньи". - "Я?" - "Разве вы не сказали, что оттузили его?" - "Сказал". -
"Ну а он отрицает это". - "Вот еще! Я его изрядно оттузил. И вот мои
собственные слова, - сказал герцог де Бофор со своей обычной важностью:
- Шавиньи, вы заслуживаете глубочайшего порицания за помощь, оказываемую
вами такому пройдохе, как Мазарини. Вы..." - "А, монсеньер, - вскричал
секундант, - теперь я понимаю: вы хотели сказать - отделал?" - "Оттузил,
отделал, не все ли равно, - разве это не одно и то же? Все эти ваши сочинители слов ужасные педанты".
Друзья много смеялись над филологической ошибкой Бофора, словесные
промахи которого были так часты, что вошли в поговорку.
Было решено, что партийные пристрастия раз и навсегда изгоняются из
дружеских сборищ, и что д'Артаньян и Портос смогут вволю высмеивать
принцев, с тем что Атосу и Арамису будет дано право, в свою очередь,
честить Мазарини.
- Право, господа, - сказал д'Артаньян, обращаясь к Арамису и Атосу, -
вы имеете полное основание недолюбливать Мазарини, потому что, клянусь
вам, и он, с своей стороны, вас не особенно жалует.
- В самом деле? - сказал Атос. - Ах, если бы мне сказали, что этот
мошенник знает меня по имени, то я попросил бы перекрестить меня заново,
чтобы меня не заподозрили в знакомстве с ним.
- Он не знает вас по имени, но знает по вашим делам. Ему известно,
что какие-то два дворянина принимали деятельное участие в побеге Бофора,
и он велел разыскать их, ручаюсь вам в этом.
- Кому велел разыскать?
- Мне.
- Вам?
- Да, еще сегодня утром он прислал за мной, чтобы спросить, не разузнал ли я что-нибудь.
- Об этих дворянах?
- Да.
- И что же вы ему ответили?
- Что я пока еще ничего не узнал, но зато собираюсь обедать с двумя
лицами, которые могут мне кое-что сообщить.
- Так и сказали? - воскликнул Портос, и все его широкое лицо расплылось в улыбке. - Браво! И вам ни чуточки не страшно, Атос?
- Нет, - отвечал Атос. - Я боюсь не розысков Мазарини.
- Чего же вы боитесь? Скажите, - спросил Арамис.
- Ничего, по крайней мере в настоящее время.
- А в прошлом? - спросил Портос.
- А в прошлом - это другое дело, - произнес Атос со вздохом. - В
прошлом и будущем.
- Вы боитесь за вашего юного Рауля? - спросил Арамис.
- Полно! - воскликнул д'Артаньян. - В первом деле никто не гибнет.
- Ни во втором, - сказал Арамис.
- Ни в третьем, - добавил Портос. - Впрочем, даже убитые иной раз
воскресают: доказательство - наше присутствие здесь.
- Нет, господа, - сказал Атос, - не Рауль меня беспокоит: он будет
вести себя, надеюсь, как подобает дворянину, а если и падет, то с
честью. Но вот в чем дело: если с ним случится несчастье, то...
Атос провел рукой по своему бледному лбу.
- То?.. - спросил Арамис.
- То я усмотрю в этом возмездие.
- А, - произнес д'Артаньян, - я понимаю, что вы хотите сказать.
- Я тоже, - сказал Арамис. - Но только об этом не надо думать, Атос:
что прошло, тому конец.
- Я ничего не понимаю, - заявил Портос.
- Армантьерское дело, - шепнул ему д'Артаньян.
- Армантьерское дело? - переспросил Портос.
- Ну, помните, миледи...
- Ах да, - сказал Портос, - я совсем забыл эту историю.
Атос посмотрел на него своим глубоким взглядом.
- Вы забыли, Портос? - спросил он.
- Честное слово, забыл, - ответил Портос, - это было давно.
- Значит, это не тяготит вашу совесть?
- Нисколько! - воскликнул Портос.
- А вы что скажете, Арамис?
- Если уж говорить о совести, то этот случай кажется мне подчас очень
спорным.
- А вы, д'Артаньян?
- Признаться, когда мне вспоминаются эти ужасные дни, я думаю только
об окоченевшем теле несчастной госпожи Бонасье. Да, - прошептал он, - я
часто сожалею о несчастной жертве, но никогда не мучусь угрызениями со-
вести из-за ее убийцы.
Атос недоверчиво покачал головой.
- Подумайте о том, - сказал ему Арамис, - что если вы признаете божественное правосудие и его участие в делах земных, то, значит, эта женщина была наказана по воле божьей. Мы были только орудиями, вот и все.
- А свободная воля, Арамис?
- А что делает судья? Он тоже волен судить или оправдать и осуждает
без боязни. Что делает палач? Он владыка своей руки и казнит без угрызений совести.
- Палач... - прошептал Атос, словно остановившись на каком-то воспоминании.
- Я знаю, что это было ужасно, - сказал д'Артаньян, - но если поду-
мать, сколько мы убили англичан, ларошельцев, испанцев и даже французов,
которые не причинили нам никакого зла, а только целились в нас и промахивались или скрещивали с нами оружие менее ловко и удачно, чем мы, если
подумать об этом, то я, со своей стороны, оправдываю свое участие в
убийстве этой женщины, даю вам честное слово.
- Теперь, когда вы мне все напомнили, - сказал Портос, - я точно вижу
перед собой всю эту сцену: миледи стояла вон там, где сейчас вы, Атос
(Атос побледнел); я стоял вот так, как д'Артаньян. При мне была шпага,
острая, как дамасский клинок... Помните, Арамис, вы часто называли эту
шпагу Бализардой... И знаете что? Клянусь вам всем троим, что если бы не
подвернулся тут палач из Бетюна... кажется, он был из Бетюна?.. - да,
да, именно из Бетюна - да, так вот, я сам отрубил бы голову этой злодей-
ке, и рука моя не дрогнула бы. Это была ужасная женщина.
- А в конце концов, - сказал Арамис тем философски безразличным то-
ном, который он усвоил себе, вступив в духовное звание, и в котором было
больше безбожия, чем веры в бога, - в конце концов - зачем думать об
этом? Что сделано, то сделано. В смертный час мы покаемся в этом грехе,
и господь лучше нашего рассудит, был ли это грех, преступление или доб-
рое дело. Раскаиваться, говорите вы? Нет, нет! Клянусь честью и крестом,
если я и раскаиваюсь, то только потому, что это была женщина.
- Самое успокоительное, - сказал д'Артаньян, - что от всего этого не
осталось и следа.
- У нее был сын, - произнес Атос.
- Да, да, я помню, - отвечал д'Артаньян, - вы сами говорили мне о
нем. Но кто знает, что с ним сталось. Конец змее, конец и змеенышу. Не
воображаете ли вы, что лорд Винтер воспитал это отродье? Лорд Винтер
осудил бы и сына так же, как осудил мать.
- В таком случае, - сказал Атос, - горе Винтеру, ибо ребенок-то ни в
чем не повинен.
- Черт меня побери, ребенка, наверное, нет в живых! - воскликнул Пор-
тос. - Если верить д'Артаньяну, в этой ужасной стране такие туманы...
Несколько омрачившиеся собеседники готовы были улыбнуться такому соображению Портоса, но в 'этот миг на лестнице послышались шаги, и кто-то
постучал в дверь.
- Войдите, - сказал Атос.
Дверь отворилась, и появился хозяин гостиницы.
- Господа, - сказал он, - какой-то человек спешно желает видеть одно-
го из вас.
- Кого? - спросили все четверо.
- Того, кого зовут графом де Ла Фер.
- Это я, - сказал Атос. - А как зовут этого человека?
- Гримо.
Атос побледнел.
- Уже вернулся! - произнес он. - Что же могло случиться с Бражелоном?
- Пусть он войдет, - сказал д'Артаньян, - пусть войдет.
Гримо уже поднялся по лестнице и ждал у дверей. Оп вбежал в комнату и
сделал трактирщику знак удалиться.
Тот вышел и закрыл за собой дверь. Четыре друга ждали, что скажет
Гримо. Его волнение, бледность, потное лицо и запыленная одежда показа-
ли, что он привез какое-то, важное и ужасное известие.
- Господа, - произнес он наконец, - у этой женщины был ребенок, и
этот ребенок стал мужчиной. У тигрицы был детеныш, тигр вырвался и идет
на вас. Берегитесь.
Атос с меланхолической улыбкой взглянул на своих друзей. Портос стал
искать у себя на боку шпагу, которая висела на стене. Арамис схватился
за нож. Д'Артаньян поднялся с места.
- Что ты хочешь сказать, Гримо? - воскликнул д'Артаньян.
- Что сын миледи покинул Англию, что он во Франции и едет в Париж,
если еще не приехал.
- Черт возьми! - вскричал Портос. - Ты уверен в этом?
- Уверен, - отвечал Гримо.
Воцарилось долгое молчание. Гримо, едва державшийся на ногах, в изнеможении опустился на стул.
Атос налил стакан шампанского и дал ему выпить.
- Что же, - в конце концов сказал д'Артаньян, - пусть себе живет,
пусть едет в Париж, мы не таких еще видывали. Пусть является.
- Да, конечно, - произнес Портос, любовно поглядев на свою шпагу, -
мы ждем его, пусть пожалует.
- К тому же это всего-навсего ребенок, - сказал Арамис.
- Ребенок! - воскликнул Гримо. - Знаете ли вы, что сделал этот ребе-
нок? Переодетый монахом, он выведал всю историю, исповедуя бетюнского
палача, а затем, после исповеди, узнав все, он вместо отпущения грехов
вонзил палачу в сердце вот этот кинжал. Смотрите, на нем еще не обсохла
кровь - еще двух суток не прошло, как он вынут из раны.
С этими словами Гримо положил на стол кинжал, оставленный монахом в
груди палача.
Д'Артаньян, Портос и Арамис сразу вскочили и бросились к своим шпа-
гам.
Один только Атос продолжал спокойно и задумчиво сидеть на месте.
- Ты говоришь, что он одет монахом, Гримо?
- Да, августинским монахом.
- Как он выглядит?
- По словам трактирщика, он моего роста, худой, бледный, с светло-голубыми глазами и светловолосый.
- И... он не видел Рауля? - спросил Атос.
- Напротив, они встретились, и виконт сам привел его к постели умирающего.
Атос встал и, не говоря ни слова, снял со стены свою шпагу.
- Однако, господа, - воскликнул д'Артаньян с деланным смехом, - мы,
кажется, начинаем походить на девчонок. Мы, четыре взрослых человека,
которые не моргнув глазом шли против целых армий, мы дрожим теперь перед
ребенком!
- Да, - сказал Атос, - но этот ребенок послан самою судьбою.
И они все вместе поспешно покинули гостиницу.

XXXIX

ПИСЬМО КАРЛА ПЕРВОГО

Теперь попросим читателя переправиться через Сену и последовать за
нами в монастырь кармелиток на улице Святого Якова.
Утро. Часы бьют одиннадцать. Благочестивые сестры только что отслужи-
ли мессу за успех оружия Карла I. Из церкви вышли женщина и молодая де-
вушка, обе одетые в черное, одна - как вдова, другая - как сирота, и на-
правились в свою келью. Войдя туда, женщина преклонила колени на деревянную крашеную скамеечку перед распятием, а молодая девушка стала поо-
даль, опершись на стул, и заплакала.
Женщина, видно, была когда-то хороша собой, но слезы преждевременно
ее состарили. Молодая девушка была прелестна, и слезы делали ее еще
прекрасней. Женщине можно было дать лет сорок, а молодой девушке не бо-
лее четырнадцати.
- Господи, - молилась женщина, - спаси моего мужа, спаси моего сына и
возьми мою печальную и жалкую жизнь.
- Боже мой, - прошептала молодая девушка, - спаси мою мать.
- Ваша мать ничего не может для вас сделать в этом мире, Генриетта, -
сказала, обратясь к ней, молившаяся женщина. - У вашей матери нет более
ни трона, ни мужа, ни сына, ни средств, ни друзей. Ваша мать, бедное ди-
тя мое, покинута всеми.
С этими словами женщина упала в объятия быстро подбежавшей дочери и
сама разразилась рыданиями.
- Матушка, будьте тверды! - успокаивала ее девушка.
- Ах, королям приходится тяжело в эту годину, - произнесла мать,
опустив голову на плечо своей дочери. - И никому нет до нас дела в этой
стране, каждый думает только о своих делах. Пока ваш брат был здесь, он
еще поддерживал меня, но он уехал и не может даже подать вести о себе ни
мне, ни отцу. Я заложила последние драгоценности, продала все свои вещи
и ваши платья, чтобы заплатить жалованье слугам, которые иначе отказывались сопровождать его. Теперь мы вынуждены жить за счет монахинь. Мы ни-
щие, о которых заботится бог.
- Но почему вы не обратитесь к вашей сестре, королеве? - спросила мо-
лодая девушка.
- Увы, моя сестра - королева более не королева. Ее именем правит дру-
гой. Когда-нибудь вы поймете это.
- Тогда обратитесь к вашему племяннику, королю. Хотите, я поговорю с
ним? Вы ведь знаете, как он меня любит, матушка.
- Увы, мой племянник пока только называется королем, и, как вы знаете, - Ла Порт много раз говорил нам это, - он сам терпит лишения во
всем.
- Тогда обратимся к богу, - сказала молодая девушка, опускаясь на ко-
лени возле матери.
Эти две молящиеся рядом женщины были дочь и внучка Генриха IV, жена и
дочь Карла I Английского.
Они уже кончали свою молитву, когда в дверь кельи тихонько постучала
монахиня.
- Войдите, сестра, - сказала старшая из женщин, вставая с колен и
отирая слезы.
Монахиня осторожно приотворила дверь.
- Ваше величество благоволит простить меня, если я помешала ее молит-
ве, - сказала она, - в приемной ждет иностранец; он прибыл из Англии и
просит разрешения вручить письмо вашему величеству.
- Письмо? Может быть, от короля! Известия о вашем отце, без сомнения!
Слышите, Генриетта?
- Да, матушка, слышу и надеюсь.
- Кто же этот господин?
- Дворянин лет сорока или пятидесяти.
- Как его зовут? Он сказал свое имя?
- Лорд Винтер.
- Лорд Винтер! - воскликнула королева. - Друг моего мужа! Впустите
его, впустите.
Королева бросилась навстречу посланному и с жаром схватила его за ру-
ку.
Лорд Винтер, войдя в келью, преклонил колено и вручил королеве
письмо, вложенное в золотой футляр.
- Ах, милорд! - воскликнула королева. - Вы приносите нам три вещи,
которых мы давно уже не видали: золото, преданность друга и письмо от
короля, нашего супруга и повелителя.
Лорд Винтер в ответ только поклонился; волнение не давало ему произнести ни слова.
- Милорд, - сказала королева, указывая на письмо, - вы понимаете, что
я спешу узнать содержание этого письма.
- Я удаляюсь, ваше величество, - отвечал лорд Винтер.
- Нет, останьтесь, - сказала королева, - мы прочтем письмо при вас.
Разве вы не понимаете, что мне надо о многом вас расспросить?
Лорд Винтер отошел в сторону и молча стал там.
Между тем мать и дочь удалились в амбразуру окна и, обнявшись, начали
жадно читать следующее письмо:
"Королева и дорогая супруга!
Дело близится к развязке. Все войска, которые мне сохранил бог, соб-
рались на поле около Несби, откуда я наспех пишу это письмо. Здесь я
ожидаю армию моих возмутившихся подданных, чтобы в последний раз сразиться с ними. Если мне удастся победить, борьба затянется; если меня
победят, то я погиб окончательно. Я желал бы в этом последнем случае
(увы, в нашем положении надо все предвидеть!) попытаться достигнуть бе-
регов Франции. Но примут ли там, захотят ли там принять несчастного ко-
роля, который послужит пагубным примером в стране, уже волнуемой гражданскою смутою? Ваш ум и ваша любовь будут моими советчиками. Податель
этого письма на словах передаст вам то, что я не решаюсь доверить возможным случайностям. Он объяснит вам, чего я жду от вас. Ему же я пору-
чаю передать детям мое благословение и выразить вам чувство безграничной
любви, моя королева и дорогая супруга".
Письмо это было подписано вместо "Карл, король" - "Карл, пока еще ко-
роль".
Винтер, следивший за выражением лица королевы при чтении этого грустного послания, заметил все же, что ее глаза загорелись надеждой.
- Пусть он перестанет быть королем! - воскликнула королева. - Пусть
он будет побежден, изгнан, осужден, лишь бы остался жив! Увы, трон в на-
ши дни слишком опасен, чтобы я желала моему супругу занимать его. Одна-
ко, милорд, говорите, - продолжала королева, - только не скрывайте ниче-
го. В каком положении король? Так ли оно безнадежно, как ему представляется?
- Увы, государыня, его положение еще безнадежнее, чем он сам думает.
Его величество слишком великодушен, чтобы замечать ненависть, слишком
благороден, чтобы угадывать измену. Англия охвачена безумием, и, боюсь,
прекратить его можно, только пролив потоки крови.
- А лорд Монтроз? - спросила королева. - До меня дошли слухи об его
больших и быстрых успехах, о победах, одержанных при Инверлеши, Олдоне,
Олфорте и Килсите. После этого, как я слышала, он двинулся к границе,
чтобы соединиться с королем.
- Да, государыня, но на границе его встретил Лесли. Монтроз искушал
судьбу своими сверхъестественными деяниями, и удача изменила ему. Разбитый при Филиппе, Монтроз должен был распустить остатки своих войск и бе-
жать, переодевшись лакеем. Теперь он в Бергене, в Норвегии.
- Да хранит его бог! - произнесла королева. - Все же утешительно, что
человек, столько раз рисковавший своею жизнью ради нас, находится в безопасности. Теперь, милорд, я знаю настоящее положение короля Оно безнадежно. Но скажите, что вы должны передать мне от моего царственного супруга?
- Ваше величество, - отвечал лорд Винтер, - король желает, чтобы вы
постарались узнать истинные намерения короля и королевы по отношению к
нему.
- Увы! Вы сами знаете, - сказала королева, - король еще ребенок, а
королева - слабая женщина. Все в руках Мазарини.
- Неужели он хочет сыграть во Франции ту же роль, какую Кромвель играет в Англии?
- О нет. Это изворотливый и хитрый итальянец, который, быть может,
мечтает о преступлении, но никогда на него не решится. В противоположность Кромвелю, на стороне которого обе палаты, Мазарини в своей борьбе
с парламентом находит поддержку только у королевы.
- Тем более для него оснований помочь королю, которого преследует
парламент.
Королева с горечью покачала головой.
- Если судить по его отношению ко мне, - сказала она, - то кардинал
не сделает ничего, а может быть, даже будет против нас. Наше пребывание
во Франции уже тяготит его, а тем более будет тяготить его присутствие
короля. Милорд, - продолжала Генриетта, грустно улыбнувшись, - тяжело и
даже стыдно признаться, но мы провели зиму в Лувре без денег, без белья,
почти без хлеба и часто вовсе не вставали с постели из-за холода.
- Ужасно! - воскликнул лорд Винтер. - Дочь Генриха Четвертого, супру-
га короля Карла! Отчего же, ваше величество, вы не обратились ни к кому
из нас?
- Вот какое гостеприимство оказывает королеве министр, у которого ко-
роль хочет просить гостеприимства для себя.
- Но я слышал, что поговаривали о браке между принцем Уэльским и
принцессой Орлеанской, - сказал лорд Винтер.
- Да, одно время я на это надеялась. Эти дети полюбили друг друга, но
королева, покровительствовавшая вначале их любви, изменила свое отношение, а герцог Орлеанский, который вначале содействовал их сближению, теперь запретил своей дочери и думать об этом союзе. Ах, милорд, - продолжала королева, не утирая слез, - лучше бороться, как король, и умереть,
как, может быть, умрет он, чем жить из милости, подобно нам.
- Мужайтесь, ваше величество, - сказал лорд Винтер. - Не отчаивайтесь. Подавить восстание в соседнем государстве - в интересах французской короны, ибо во Франции тоже неблагополучно. Мазарини - государственный человек и поймет, что необходимо оказать помощь королю Карлу.
- Но уверены ли вы, - с сомнением сказала королева, - что вас не опе-
редили враги короля?
- Кто, например? - спросил лорд Винтер.
- Разные Джойсы, Приджи, Кромвели.
- Портные, извозчики, пивовары! О ваше величество, я надеюсь, что
кардинал не собирается вступать в союз с подобными людьми.
- А кто он сам? - сказала королева Генриетта.
- Но ради чести короля, чести королевы...
- Хорошо. Будем надеяться, что он сделает что-нибудь ради их чести.
Преданный друг всегда красноречив, милорд, и вы почти успокоили меня.
Подайте мне руку и отправитесь к министру.
- Ваше величество, - возразил лорд Винтер, склоняясь перед королевой,
- вы оказываете мне слишком большую честь.
- Но что, если он откажет, - сказала королева Генриетта, остановив-
шись, - а король проиграет битву?
- Тогда его величество найдем приют в Голландии, где, как я слышал,
находится его высочество принц Уэльский.
- А может ли король рассчитывать, что у него много таких слуг, как
вы, чтобы помочь ему спастись?
- Увы, немного, ваше величество, - сказал лорд Винтер, - но мы все
предусмотрели, и я явился за союзниками во Францию.
- За союзниками! - произнесла королева, качая головой.
- Ваше величество, - возразил лорд Винтер, - только бы мне найти моих
старых друзей, и я ручаюсь за успех.
- Хорошо, милорд, - произнесла королева с мучительным сомнением чело-
века, долго находившегося в несчастии. - Едемте - и да услышит вас бог.
Королева села в карету. Лорд Винтер, верхом, в сопровождении двух ла-
кеев, поехал рядом.

ПИСЬМО КРОМВЕЛЯ

В ту минуту, как королева Генриетта выезжала из монастыря кармелиток,
направляясь в Пале-Рояль, какой-то всадник сошел с коня у ворот коро-
левского дворца и объявил страже, что имеет сообщить нечто важное карди-
налу Мазарини.
Хотя кардинал и был очень труслив, все же доступ к нему был сравни-
тельно легок: он часто нуждался в разных указаниях и сведениях со сторо-
ны. Действительные затруднения начинались не у первой двери; да и вторую
тоже можно было легко пройти, но зато у третьей, кроме караула и лакеев,
всегда бодрствовал верный Бернуин, цербер, которого нельзя было умилос-
тивить никакими словами, как и нельзя было околдовать никакой веткой,
хотя бы золотой.
Итак, каждый, кто просил или требовал у кардинала аудиенции, у
третьей двери должен был подвергнуться форменному допросу.
Всадник, привязав свою лошадь к решетке двора, поднялся по главной
лестнице и обратился к караулу в первой зале.
- Проходите дальше, - отвечали, не поднимая глаз, караульные, занятые
игрою кто в карты, кто в кости, и очень довольные случаем показать, что
лакейские обязанности их не касаются.
Незнакомец прошел в следующую залу. Эта зала охранялась мушкетерами и
лакеями.
Незнакомец повторил свой вопрос.
- Есть у вас бумага, дающая право на аудиенцию? - спросил один из
придворных лакеев, подходя к просителю.
- У меня есть письмо, но не от кардинала Мазарини.
- Войдите и спросите господина Бернуина, - сказал служитель и отворил
дверь в третью комнату.
Случайно ли в этот раз, или это было его обычное место, но за дверью
как раз стоял сам Бернуин, который, конечно, все слышал.
- Я, сударь, тот, кого вы ищете, - сказал он. - От кого у вас письмо
к его высокопреосвященству?
- От генерала Оливера Кромвеля, - отвечал вновь прибывший. - Сообщите
это его высокопреосвященству и спросите, может ли он принять меня.
Он стоял с мрачным и гордым видом, свойственным пуританам.
Бернуин, осмотрев молодого человека испытующим взглядом с ног до го-
ловы, вошел в кабинет кардинала и передал ему слова незнакомца.
- Человек с письмом от Оливера Кромвеля? - переспросил кардинал. - А
как он выглядит?
- Настоящий англичанин, монсеньер, светловолосый с рыжеватым оттен-
ком, скорее рыжий, с серо-голубыми, почти серыми глазами; воплощенная
надменность и непреклонность.
- Пусть он передаст письмо.
- Монсеньер требует письмо, - сказал Бернуин, возвращаясь из кабинета
в приемную.
- Монсеньер получит письмо только от меня, из рук в руки, - отвечал
молодой человек, - а чтобы вы убедились, что у меня действительно есть
письмо, вот оно, смотрите.
Бернуин осмотрел печать и, увидев, что письмо действительно от гене-
рала Оливера Кромвеля, повернулся, чтобы снова войти к Мазарини.
- Прибавьте еще, - сказал ему молодой человек, - что я не простой го-
нец, а чрезвычайный посол.
Бернуин вошел в кабинет и через несколько секунд возвратился.
- Войдите, сударь, - сказал он, отворяя дверь.
Все эти хождения Бернуина взад и вперед были необходимы Мазарини,
чтобы оправиться от волнения, вызванного в нем известием о письме Кром-
веля. Но, несмотря на всю проницательность, он все-таки не мог догадать-
ся, что заставило Кромвеля вступить с ним в сношения.
Молодой человек показался на пороге его кабинета, держа шляпу в одной
руке, а письмо в другой.
Мазарини встал.
- У вас, сударь, - сказал он, - есть верительное письмо ко мне?
- Да, вот оно, монсеньер, - отвечал молодой человек.
Мазарини взял письмо, распечатал его и прочел:
"Господин Мордаунт, один из моих секретарей, вручит это верительное
письмо его высокопреосвященству кардиналу Мазарини в Париже; кроме того,
у него есть другое, конфиденциальное письмо к его преосвященству.
Оливер Кромвель",
- Отлично, господин Мордаунт, - сказал Мазарини, - давайте мне это
другое письмо и садитесь.
Молодой человек вынул из кармана второе письмо, вручил его кардиналу
и сел.
Кардинал, занятый своими мыслями, взял письмо и некоторое время дер-
жал его в руках, не распечатывая. Чтобы сбить посланца с толку, он на-
чал, по своему обыкновению, его выспрашивать, вполне убежденный по опыту, что мало кому удается скрыть от него что-либо, когда он начинает
расспрашивать, глядя в глаза собеседнику.
- Вы очень молоды, господин Мордаунт, - сказал он, - для трудной роли
посла, которая не удается иногда и самым старым дипломатам.
- Монсеньер, мне двадцать три года, но ваше преосвященство ошибается,
считая меня молодым. Я старше вас, хотя мне и недостает вашей мудрости.
- Что это значит, сударь? - спросил Мазарини. - Я вас не понимаю.
- Я говорю, монсеньер, что год страданий должен считаться за два, а я
страдаю уже двадцать лет.
- Ах, так, я понимаю, - сказал Мазарини, - у вас нет состояния, вы
бедны, не правда ли?
И он подумал про себя: "Эти английские революционеры сплошь нищие и
неотесанные мужланы".
- Монсеньер, мне предстояло получить состояние в шесть миллионов, но
у меня его отняли.
- Значит, вы не простого звания? - спросил Мазарини с удивлением.
- Если бы я носил свой титул, я был бы лордом; если бы я носил свое
имя, вы услышали бы одно из самых славных имен Англии.
- Как же вас зовут?
- Меня зовут Мордаунт, - отвечал молодой человек, кланяясь.
Мазарини понял, что посланец Кромвеля хочет сохранить инкогнито.
Он помолчал несколько секунд, глядя на посланца с еще большим вниманием, чем вначале.
Молодой человек казался совершенно бесстрастным.
"Черт бы побрал этих пуритан, - подумал Мазарини, - все они точно ка-
менные".
Затем он спросил:
- Но у вас есть родственники?
- Да, есть один, монсеньер.
- Он, конечно, помогает вам?
- Я три раза являлся к нему, умоляя о помощи, и три раза он приказы-
вал лакеям прогнать меня.
- О, боже мой, дорогой господин Мордаунт! - воскликнул Мазарини, на-
деясь своим притворным состраданием завлечь молодого человека в ка-
кую-нибудь ловушку. - Боже мой! Как трогателен ваш рассказ! Значит, вы
ничего не знаете о своем рождении?
- Я узнал о нем очень недавно.
- А до тех пор?
- Я считал себя подкидышем.
- Значит, вы никогда не видали вашей матери?
- Нет, монсеньер, когда я был ребенком, она три раза заходила к моей
кормилице. Последний ее приход я помню так же хорошо, как если бы это
было вчера.
- У вас хорошая память, - произнес Мазарини.
- О да, монсеньер, - сказал молодой человек с таким выражением, что у
кардинала пробежала дрожь по спине.
- Кто же вас воспитывал? - спросил Мазарини.
- Кормилица-француженка; когда мне исполнилось пять лет, она прогнала
меня, так как ей перестали платить за меня. Она назвала мне имя моего
родственника, о котором ей часто говорила моя мать.
- Что же было с вами потом?
- Я плакал и просил милостыню на улицах, и один протестантский пастор
из Кингстона взял меня к себе, воспитал на протестантский лад, передал
мне все свои знания и помог мне искать родных.
- И ваши поиски...
- Были тщетны. Все открылось благодаря случаю.
- Вы узнали, что сталось с вашей матерью?
- Я узнал, что она была умерщвлена этим самым родственником при со-
действии четырех его друзей. Несколько ранее выяснилось, что король Карл
Первый отнял у меня дворянство и все мое имущество.
- А, теперь я понимаю, почему вы служите Кромвелю. Вы ненавидите ко-
роля?
- Да, монсеньер, я его ненавижу! - сказал молодой человек.
Мазарини был поражен тем, с каким дьявольским выражением произнес
Мордаунт эти слова. Обычно от гнева лица краснеют из-за прилива крови,
лицо же молодого человека окрасилось желчью и стало смертельно бледным.
- Ваша история ужасна, господин Мордаунт, - сказал Мазарини, - и
очень меня тронула. К счастью для вас, вы служите очень могущественному
человеку. Он должен помочь вам в ваших поисках. Ведь нам, власть имущим,
нетрудно получить любые сведения.
- Монсеньер, хорошей ищейке достаточно показать малейший след, чтобы
она распутала его до конца.
- А не хотите ли вы, чтобы я поговорил с этим вашим родственником? -
спросил Мазарини, которому очень хотелось приобрести друга среди приближенных Кромвеля.
- Благодарю вас, монсеньер, я поговорю с ним лично.
- Но вы, кажется, говорили, что он обошелся с вами дурно?
- Он обойдется со мной лучше при следующей встрече.
- Значит, у вас есть средство смягчить его?
- У меня есть средство заставить себя бояться.
Мазарини посмотрел на молодого человека, но молния, сверкнувшая в его
глазах, заставила кардинала потупиться; затрудняясь продолжать подобный
разговор, он вскрыл письмо Кромвеля.
Мало-помалу глаза молодого человека снова потускнели и стали бесцветны, как всегда; глубокая задумчивость охватила его. Прочитав первые
строки, Мазарини решился украдкой взглянуть на своего собеседника, чтобы
убедиться, не следит ли тот за выражением его лица: однако Мордаунт,
по-видимому, был вполне равнодушен.
- Плохо поручать дело человеку, который занят только своими делами, -
пробормотал кардинал, чуть заметно пожав плечами. - Посмотрим, однако,
что в этом письме.