Главная » 2022 » Июль » 3 » ЗЛОЙ ДУХ ЯМБУЯ. Григорий Федосеев. 010
13:50
ЗЛОЙ ДУХ ЯМБУЯ. Григорий Федосеев. 010

***

   Загря срывается с  места, делает огромный прыжок, тащит меня дальше.  Я
сбрасываю с плеча карабин. Слышу  впереди шумное хлопанье крыльев. В  воздух
поднимается молча стая воронов. Они быстро  скрываются за  вершинами низкого
леса. За ними беспорядочной стаей взлетают кукши.
     Разгоряченный  Загря  рвется  вперед.  Ошейник  до хрипоты сжимает  ему
горло. Ноги гнутся от натуги, впиваясь когтями в податливую почву. Я не могу
сдержать кобеля, бегу за ним.
     Чаща редеет. Появляются широкие просветы. Еще  сотня  метров  --  и  мы
выбегаем на поляну, замкнутую со всех сторон невысоким стлаником.
     Все,  что  тут росло: мелкий  кустарник,  голубика,  густо-зеленый мох,
ерник --  все  сломано,  вырвано  с корнями  или  затоптано. На разбросанных
камнях красные, как кровь,  пятна  раздавленной брусники.  Всюду  на взбитой
земле следы лис, колонков, медведей и помет осторожных беркутов.
     На поляне пировали хищники, и, кажется, долго. Неужели?!
     Под ногами черный ватный лоскут  от телогрейки, остаток рукава рубашки,
медная буссоль -- спутник геодезистов.
     Достаточно беглого  взгляда, чтобы  представить весь ужас разыгравшейся
на  поляне трагедии.  Ее  следы  всюду. Вот металлическая пряжка от пояса  с
огрызком ремня, клочок  светлых волос, вдавленный  чьей-то  тяжелой лапой  в
ягель,  куски  разорванных штанов,  патроны  от  дробового  ружья.  И  всюду
кости...
     -- Кого же растерзали?  --  почему-то шепотом,  едва не плача,  говорит
Павел.
     -- Только не Петрика, у него были рыжие волосы. Это Евтушенко.
     Мы стоим  подавленные. Не  могу  понять,  что привело  Евтушенко на эту
поляну, так  далеко  от вершины  гольца и от  стоянки,  в стороне  от тропы,
ведущей к ручью?
     Дня остается совсем мало. Уже с глубоких ложбин Ямбуя веет прохладой, и
с  болот доносится  грустная  перекличка  утиных  стай,  готовящихся в  ночь
покинуть родные места.   Отходим  от  поляны  метров  на  двадцать;  надо  найти  входной   след
Евтушенко. Я иду по кустарнику  вправо, Павел -- влево. Ниже мне  попадаются
остатки  сапога  -- обгрызенная резиновая  подошва  с  задником и  каблуком.
Измеряю  длину -- тридцать один сантиметр, как и тот след, который я заметил
на тропе. Значит, там проходил Евтушенко.
     Тропка,  по которой мы спустились с  гольца,  ведет к  ключу. Очевидно,
Евтушенко спускался за водою и должен был вернуться на голец. Что же привело
его на поляну?
     Нигде на  ягеле не  вижу следа  сапог -- тут  Евтушенко не проходил. Не
злой же дух Харги сюда его принес! И  вдруг  замечаю волок -- кого-то тащили
по земле к поляне. Мох на ней сдернут, валежник разворочен, стланик примят в
одном направлении.
     Идем  вместе с Павлом по волоку. Попались внушительные следы медведя на
мягкой почве.  Судя  по отпечатку  лап,  зверь шел с поляны  как  бы  против
волока, и поэтому мы не придали им значения.
     -- Шапка! -- кричит Павел, показывая рукой вперед.
     Она лежит под колодой, зацепившись за сук.
     -- Да, это  шапка  Евтушенко. Сам  он  ее  шил из  черного каракуля, на
кожаной подкладке.
     Дальше  мы  находим  ружье с перерванным  ремнем,  лосевую  рукавицу. Я
случайно заметил, что  медведь  наступал  на  землю, сильно вдавливая  пятки
задних ног. И тут нам  все сразу раскрылось: медведь, пятясь задом, тащил на
поляну мертвого человека.
     Откуда он его взял?
     Метров  через полтораста  выходим на  тропку геодезистов. Тут тоже  все
взбито,  протоптано,  разворочено  --  следы борьбы.  На стволе  лиственницы
находим мазки запекшейся крови и клок светлых волос.
     --  Евтушенко  убили  здесь,  на тропе, -- сказал Павел.  -- Но с какой
целью?  Отнять документы?  Ограбить? Какие могли быть при  нем  ценности?  И
неужели из-за этого надо было лишать парня жизни?
     -- Не  торопись с выводами.  Пока что мы видим лишь  звериные следы. Не
ранил ли Евтушенко медведя? Ружье  у него одноствольное, одним  выстрелом не
свалил,  а перезарядить  не успел, как тот  напал на него, -- вот что скорее
всего.
     И я проверяю ружье. Оно заряжено, но ствол чистый, выстрела не было.
     -- Нет, не  медведь! -- возражает  мой  спутник.  -- Будь один случай с
Евтушенко -- другое дело. Не иначе тут банда живет.
     -- Тогда почему они не взяли ружье?
     -- Оно  не нужно  им. Они  боятся, что люди, попадающие сюда, к  Ямбую,
могут  обнаружить их  и  донести кому следует, вот и убивают свидетелей. Мне
кажется, и мы ведем себя слишком беспечно.
     Его слова не на  шутку встревожили меня. Точно  я пробудился от долгого
сна.  Теперь   малейший  звук  заставляет  настораживаться.  Окружающий  нас
кустарник наполняется подозрительными шорохами.
     Мне хочется взглянуть на поляну глазами, для которых  многое на ней уже
не составляет тайны.
     Оттащив труп человека  от тропы, медведь поступил с ним так же, как и с
любой  добычей, будь то заяц, кабарга или сохатый. Он содрал  на поляне мох,
брусничник,  повырывал кусты,  натаскал  валежника  и всем этим прикрыл свою
жертву. Этот хищник предпочитает мясо с душком...
     Мы собрали  все, что  осталось от  Евтушенко, сложили вместе и  накрыли
стланиковыми ветками.
     Возвращаемся  на тропу.  Ружье Евтушенко  оставляем, а  шапку, рукавицы
берем с собою. Направляемся к подножью.
     --  Стойте!  --  Павел  хватает меня  за руку. -- Не там ли,  где нашли
котелок, погиб и Петрик?
     -- Все может быть. Давай вернемся, осмотрим близкие поляны.
     Не могу  освободиться от ощущения близости опасности. Не она страшна, а
ее предательская внезапность.
     Идущий позади Загря неожиданно  прорывается  вперед,  поднимает морду и
начинает носом деловито  втягивать воздух.  Его  пушистый  хвост,  накинутый
кольцом на спину, медленно расправляется. Что это означает?
     Где-то  недалеко,  там,  куда была  обращена морда собаки,  послышались
подозрительный шелест  стланика и  шорох  камней, как будто кто-то  поспешно
удалялся.
     У Загри дрогнули стоячие уши. Переступая с  ноги на  ногу, он  легонько
натянул поводок и снова замер, весь обращенный в сторону стихшего шороха.
     Павел схватил меня за руку.
     --  Слышали? Ей-богу,  это человек!  -- прошептал  он встревоженно, и я
почувствовал, как неприятный холодок расползся по моей спине.
     Загря, не поворачивая морды, скосил  на меня глаза, точно и он понимал,
кто ходит возле нас.
     Конечно, это не зверь, собака вела бы себя иначе.
     Павел не в силах сдержать себя и, чтобы разрядить напряженность, поднял
ружье  и  выстрелил.  Звук всколыхнул стланик и, растекаясь по склону, долго
тревожил  тишину глухих  ложков.  За  озерами смолкло  эхо,  а напряженность
осталась и в воздухе и в кустах.
     Выстрел  снял  страх.  Снова тихо  в  вечереющих  зарослях.  В  ближнем
перелеске, ссорясь, громко кричали вороны.
     --  Как  вы думаете,  ушел или  затаился?  --  спросил Павел,  все  еще
прислушиваясь. Я неопределенно пожал плечами.
     -- Давай-ка  подобру-поздорову возвращаться  на табор. Ночью тут нечего
делать. Завтра разберемся, -- предложил я, поворачивая назад.
     Загря   стоит,  что-то  по-своему  соображает   и,  натягивая  поводок,
вышагивает  вперед,  направляясь в сторону, где заглох подозрительный шорох.
Иногда он  деловито  нюхает  воздух.  Мы держим ружья  наготове  и все время
наблюдаем за стланиками. Даже шорох под ногами точно током пронизывает меня.
     Кобель  на ходу  тычет влажный нос  в старый  звериный след,  то  вдруг
приподнимает  морду и, вывернув уши,  прислушивается. Все  это он делает без
задора, как бы ради забавы.
     Вдруг знакомое бормотанье беркутов. Вот они где!
     Птицы, звонко хлопая крыльями, отрываются от земли и, не показавшись на
глаза,  улетают. Мы выходим  на поляну. Видим ту  же  картину,  всюду  следы
расправы, только более ранней, чем с Евтушенко.
     Все было понятно без слов -- мы нашли останки Петрика.
     -- Негодяи, каких парней убили!.. -- не может сдержаться Павел.
     Я окончательно теряюсь. Не могли же Евтушенко и Петрик ранить медведя с
одним  и тем же исходом.  Неужели  на гольце живет  банда?  Но ведь на  всем
склоне нет следов пребывания тут людей, кроме нас.
     -- Идите сюда! -- Павел раздвинул стланиковые кусты.
     Я  заглядываю   через  его  плечо   --  и  столбенею:  на  камне  лежит
человеческий череп оскалом к нам, облитый ярким светом солнца.
     Немного поодаль, под соседним  камнем, в  трещине  мы увидели порванный
бумажник. Внутри были истлевшие бумажки, несколько монет и обманки для ловли
хариусов. И там же, у пня, -- пучок рыжих волос.
     Я хорошо знал Сергея Петрика. Мы  много с ним  бродили по тундре нашего
Севера,  по  тайге. Он  был верным  товарищем  в трудных походах,  в  беде и
весельчак  в жизни.  Кто мог подумать, что парень так  нелепо закончит  свою
жизнь...
     Мы опустили череп в щель между камнями и заметили это место.
     -- А что делали тут беркуты? -- спросил Павел.  -- Съестного  ничего же
здесь нет.
     -- Да, это странно.
     Решили  найти  их следы, Я спустился  к  нижнему краю  поляны.  Заметил
свежие  клочья шерсти. Вот оно что!.. На камнях лежали остатки  недоеденного
ягненка  снежного  барана. Беркуты принесли его с гольца и здесь растерзали.
Присматриваясь, я увидел  разбросанные  повсюду  давнишние  заячьи  и  лисьи
кости;  видимо, эта поляна  служила многим хищникам местом их  пиршеств.  Но
почему здесь оказались и останки Петрика?
     Мы  уходим  вниз  по  тропке к  ручью.  Уходим, еще  больше озабоченные
таинственной гибелью товарищей.
     Тишина в кустарниках давит тяжестью,  а шаги  кажутся слишком  шумными.
Павел  то  и  дело  оглядывается.  Да  и  у   меня  ощущение,  будто  кто-то
предательски целится в меня сзади...
     Скорее бы выбраться на марь!
     Ниже  того  места,  где  был убит  Евтушенко,  мы  нашли  котелок.  Это
подтвердило,  что  и Петрик  и  Евтушенко,  спускаясь  с  гольца  за  водою,
нарывались на засаду.
     Но  каким  образом  котелок  Петрика  попал  на  лиственницу,  пока что
остается загадкой.
     В мареве вечерней дымки растворялись болота, и на зеркальную гладь озер
ложился тусклый свинцовый мрак надвигающейся ночи.
     Неужели  Павел  прав,  что  где-то  здесь,  в глубоких  складках  Ямбуя
скрываются преступники? Теперь нет сомнений, что Елизар и эвенки тоже убиты.
     Как назло, стало быстро темнеть. Во мраке тонут зыбуны, равнина. Звезды
стали ниже, ярче и теплее. Идем долго, с трудом переставляем уставшие ноги.
     Наконец-то минуем последний перелесок.  Проходим знакомую марь. И вдруг
сквозь мрак ночи гостеприимно моргнул огонек -- кто-то живой на стоянке.
     Отпускаю Загрю.  Он несется через кочковатую марь, исчезает из глаз. До
нас доносится незнакомый звон боталов. Мы приближаемся к нему. Боталы звенят
дружнее.  Вот  и  стадо  пасущихся оленей. Увидев  нас,  животные  перестают
кормиться,  настораживаются.  В черноте с  какой-то  внезапностью  возникает
человеческая фигура. Мы останавливаемся, захваченные  врасплох. Фигура молча
надвигается  на нас. Что-то угрожающее в медлительных движениях, в небольшой
сгорбленности, в крадущихся, бесшумных шагах.
     Позади в тучах блеснула молния. В  мелькнувшем свете я увидел...  Илью,
готового  разрядить  бердану.  Я мгновенно  отбросил предохранитель затвора,
шагнул  к нему. Наступила та  самая страшная  минута, когда  ты не  владеешь
собой и достаточен маленький повод, чтобы палец потянул за гашетку.
     -- Не надо стрелять, -- произнес Илья и с облегчением опустил бердану.
     Я  отвел  в  сторону ствол  карабина.  Снова затяжно  моргнула  молния,
осветив на миг усталое лицо каюра.  Вешаю на  плечо ружье,  и мы  продолжаем
стоять друг против друга в темноте.
     Закапал  крупный холодный  дождь, и,  кажется,  от  него стало легче на
душе. Павел закурил,  предложил  Илье  папиросу. Он  не  взял,  достал из-за
пазухи трубку, пригубил, зажег спичку.
     --  Все люди  сюда  пришел.  --  Илья кивнул в сторону  лагеря,  откуда
доносился лай чужой собачонки. -- Моя с ними назад  вернулся. -- Он произнес
это как-то просто, без злобы и длинно затянулся.
     -- Ты лучше скажи, где искать Елизара? -- спросил я.
     -- Ямбуя ходи, назад нету! -- ответил он и, чуточку подавшись ко мне, с
жалобой  в  голосе  добавил:  --  Моя  худо  ему не  делай.  Не делай  худо,
понимаешь! -- И это было сказано так искренне, что нельзя было не поверить.
     -- Мы вчера нашли на гольце твою гильзу от берданы и свежие окурки. Кто
был на этих днях на вершине? -- спросил я как можно ласковее.
     -- Елизар.
     -- Но ведь он не курил!
     -- Окурки Елизара. Он потерял накомарник, брал у меня махорку и бумагу,
чтобы курить, мошку дымом отгонять.  И  гильзу  я давал, он  свистел в  нее,
рябчиков подманивал... На Ямбуй я не был...
     На стоянке людно. У большого костра нас встретили опечаленные товарищи.
Они узнали  от Ильи, что случилось под Ямбуем  с  Елизаром. Мы  здороваемся,
стоим молча, будто виноваты.
     Прибыло подразделение Георгия  Цыбина: четверо геодезистов и два каюра.
Павел уже трясет в своих объятьях рыжего Степана -- шутника и задиру, нашего
общего любимца.
     Бородатые,  обветренные,  изъеденные  комарами  лица  при  свете костра
неузнаваемы. На  них  усталость и  привычное  безразличие.  Одежда  выцвела,
поизносилась, украсилась латками. Этих людей уже ничем не удивишь.
     Присаживаемся с Цыбиным  на бревно возле костра. Цыбин  среднего роста,
прекрасно сложенный и закаленный в тайге, спортсмен.  Густая  черная  борода
окаймляет молодое обветренное лицо.
     -- Как же вы  искали Евтушенко? -- спросил  я  его.  --  Он  ведь лежал
убитый  почти на  тропе,  что идет с вершины  Ямбуя к ручью. Там же, немного
выше, был убит и Петрик.
     -- Мы искали их живыми, а  не мертвыми. Никто и не подумал тогда искать
их на склоне  гольца, а тем  более убитыми. Все считали, что они заблудились
на болотах, -- ответил наблюдатель и скосил на меня черные глаза,  в которых
полыхали отраженные блики костра.
     --  Кто же убил? -- спросил Рыжий Степан, яростно толкнув  головешку  в
огонь.
     Наступила глубокая тишина. Все повернули ко мне обросшие щетиной лица.
     -- Не иначе кто-то  скрывается на Ямбуе, -- убежденно  ответил за  меня
Павел и, выхватив из жара уголек, запалил цигарку. -- Бандиты! Они не терпят
присутствия  людей.  Несколько раньше  убили  двух  эвенков.  На счету  этих
негодяев еще есть кто-то.
     -- И Елизара убили? -- спросил Цыбин дрогнувшим голосом.
     --  Вероятно.  Мы  не  нашли  его трупа,  но  он  вряд  ли  может  быть
исключением.
     -- Ну и дела, будь они прокляты! -- возмущается повар Федор.
     -- Где нашли останки Петрика и Евтушенко? -- спросил Цыбин после долгой
паузы.
     -- В стланиках на северном склоне гольца.
     Все  глянули на  лежащего поодаль от костра кобеля.  Кто-то  бросил ему
кусок копченки.
     За эти дни я чертовски измотался. А сегодня особенно.  Мне даже  трудно
встать, чтобы дойти до полога. Ни о чем  не хочется  думать. Спать, спать  и
спать!.. Только бы добраться до спального мешка!
     -- Павел,  -- зову я радиста. -- Дай мне  журнал. Не забудь после ужина
накормить и привязать Загрю.
     С трудом вспоминаю, что именно надо сообщить в штаб экспедиции. Пишу:
     "Плоткину. На  склоне  Ямбуя в нижней зоне стлаников обнаружены останки
Петрика и Евтушенко. Возможно, они были убиты на тропе, по которой наши люди
ходили с вершины гольца  за водою.  Если это  так, то убийцы  живут в районе
Ямбуя. Обстановка очень сложная. Поторопитесь с переброской солдат и  с ними
опытного работника уголовного  розыска. Быков еще  не найден. Отвечайте семь
утра".
     --  Слушай, Цыбин, -- обратился я  к наблюдателю. -- Мне кажется;  надо
назначить на ночь дежурных. Пусть четыре человека поочередно караулят лагерь
по два часа. Только не спать. Костра большого не разводить.
     -- Все будет сделано.
     -- В случае чего сразу будите меня, и люди пусть спят настороженно. Чем
черт не шутит! Всякое может случиться.
     Я  отказываюсь  от  ужина --  даже  голод отступает  перед  усталостью.
Усилиями  воли  заставляю себя сесть за дневник. Но  о чем писать? Так много
событий  прошло за сегодняшний день.  Не могу отобрать для  записи  главное,
забыл, как строить фразы. Пишу чужим, неразборчивым почерком, и мне кажется,
что мысли рождает сам карандаш.  


НОЧЬ НЕОЖИДАННОСТЕЙ


     Успеваю стащить с  ног сапоги и,  не  раздеваясь, зарываюсь  в  меховой
мешок. Сон быстро овладевает мною, отступают земные дела, будто проваливаюсь
в небытие...
     Остается живым только слух, но и в нем жизнь отражается, как отдаленное
эхо. Вот он что-то уловил важное, какая-то тревога врывается  в сон. Не могу
прийти в себя, открыть  глаза, не знаю, где и кто я, -- крепок сон уставшего
человека в  тайге. И только когда залаял Загря, я, как от  грома,  мгновенно
пробудился.
     От  Реканды,  залитой лунным  светом,  приближалось  пощелкивание копыт
груженых оленей.
     -- Кто идет? -- раздается в тишине строгий окрик дежурного Цыбина.
     -- Что  орешь,  как сумасшедший,  не видишь, олень пугается, --  слышу,
узнаю голос Лангары. -- Лучше чай грей, дорога длинный был.
     -- Какая нужда ночью по тайге оленей гнать? -- удивляется Цыбин.
     -- Плохую новость везем начальнику, -- говорит Лангара.
     "Что еще случилось? Неужели Аннушка умерла?" И я тороплюсь выбраться из
спального мешка. Но меня опережает Лангара. Она отбрасывает край полога и не
присаживается, а  падает на  подстилку.  На ее лице  и усталость  от долгого
пути,  и тревога.  В  ожидании,  что  вот сейчас  с ее  уст сорвется  что-то
страшное, забываю даже поздороваться.
     -- Амакан  твой люди кушал!  -- выпаливает  она и  ловит проницательным
взглядом мои глаза.
     -- Медведь?! Не может быть!
     -- Ха!  Думаешь, напрасно два дня оленей маяли,  скоро ходили, догоняли
тебя?!
     --  Постой,  постой!  Уж  ты-то, Лангара,  отлично знаешь,  что медведь
боится  человека  и по своей  доброй воле вообще  не нападает, разве  только
шатун, а ведь ваши и наши люди погибли летом, когда не бывает шатунов.
     -- Это  дурной амакан, не шатун. Шибко плохой зверь.  Он постоянно люди
кушай.
     -- Людоед? Медведь-людоед?!
     -- Во-вот, людоед!
     --  Я никогда  не  слышал  о медведе-людоеде.  Не  ошибаетесь  ли  вы с
Карарбахом?
     --  Нет,  --  твердо говорит она. -- Раньше  не  было --  это правда, а
теперь есть. Человеку  не дано все  сразу знать.  Вот послушай!  Мы три  дня
назад  встретили  альгоминских  пастухов,  они  сказали:  на  Ямбуе  людоед.
Карарбах тоже не верил,  потом говорил мне  -- надо скоро  ходить,  догонять
начальника, а то его съест амакан. Вот мы и пришли.
     -- Спасибо и тебе и Карарбаху. Но, право же, трудно поверить, что  всех
ваших  и  наших людей  съел  медведь.  Почему  ты  думаешь, что альгоминские
пастухи не ошиблись?
     Лицо Лангары кривит ироническая улыбка.
     -- Когда тебе под ноги падает  шишка, не топчи ее, надо поднять, хорошо
смотреть, пустая она или с орехами. Карарбах не погнал бы оленей, если бы не
верил, что люди съел амакан.
     -- А как же с Харги? Ты же  меня убеждала, что на Ямбуе злой дух  и что
это он посылает людям несчастье.
     -- Э-э!.. -- Она грозит  мне пальцем, шепчет: -- Не говори так. Мы  еще
не знаем, где стоит чум злого духа  и кто толкает амакана  кушать людей. Сам
амакан не догадается. Это я тебе правильно толмачу.
     --  Пока мы  с вами,  Лангара,  кочевали,  -- тут еще один  наш человек
пропал.
     -- Недавно?
     -- Несколько дней назад.
     -- Ую-ю!.. -- удивилась старуха. -- А  ты не веришь, что в людоеде злой
дух живет. -- И, легко поднявшись  на  ноги,  она спешит  с этой  новостью к
Карарбаху.
     --  Лангара,  -- кричу ей вслед, --  почему ты  ничего  не сказала  про
Аннушку? Шива ли она? Старуха приостанавливается.
     -- Ей лучше. За нее тебе Битык стрелы к луку прислал.
     -- Спасибо.  -- Бесконечно обрадовала она меня.  -- Ты же говорила, что
от этой болезни нет лекарства. Человек, как видишь, оказался сильнее Харги.
     Лангара отбрасывает со лба  нависший клок  седых волос, смотрит на меня
леденящим взглядом и, не проронив ни слова, уходит к Карарбаху.
     Весь  лагерь  на ногах.  Всех  потрясла  новость, привезенная эвенками.
Никто не слышал такого случая даже в охотничьих побасенках.
     Пока  Карарбах  развьючивал  оленей,  старуха рассказала ему  о  гибели
Елизара. Эта новость поразила его не меньше, чем нас весть о людоеде.
     Он  протягивает  мне  обе  руки  с  потертыми  ладонями,   жилистые,  в
трещинках, со скрюченными пальцами. Я сжимаю их, и мы молча смотрим  друг на
друга. На его старческом, всегда печальном лице неловкость, будто он виноват
в нашем несчастье, в гибели Елизара.
     На  огне  уже  бушует чайник.  Уставшие гости  присаживаются к  костру.
Лангара  достает из  потки посуду, лепешки,  сахар,  отварное мясо. Карарбах
тайком осматривает лагерь, людей, палатки, вьюки. Подолгу задерживает взгляд
на незнакомых предметах снаряжения наблюдателей.
     Цыбин разливает эвенкам по кружкам чай.
     -- Чего  смотришь, голодный?  -- обращается  ко мне старуха. --  И  она
срезает ножом с ребра толстую стружку трехслойного жирного мяса, откусывает,
остаток подает  мне. --  Садись, ешь, мясо сокжой шибко хорошо. Сказали, что
ты медведя убил.
     --  В стланике  осталось,  поздно было, торопились... Это, верно, и был
людоед.
     -- Почему ты так думаешь? Может, ошибаешься, амакан одинаковых много?
     -- Я его хорошо приметил. Он позавчера чуть не съел меня, спасибо Загря
выручил.
     -- Он тебя ловил? -- Она перестала жевать, смотрит на меня удивленно.
     -- Ловил, да не поймал.
     -- Ты узнал его?
     -- Ну конечно.
     -- Однако такого  амакана пуля  не берет.  -- Лангара проглотила  тугой
комок  нежеваного  мяса  и,  обратясь  к  Карарбаху,  занятому  едою,  стала
оживленно рассказывать ему о нашей встрече с людоедом.
     А я вдруг вспомнил случай в  ловушке, свирепость зверя, поверил, что  и
Петрик, и Евтушенко, и эвенки -- наверное, и Елизар Быков -- были схвачены и
растерзаны медведем. Это более вероятно,  чем все наши предположения. Только
поведение Ильи остается пока загадочным.
     Карарбах внимательно выслушал Лангару. Его не обрадовала новость и даже
жирное мясо убитого медведя.  Он неопределенно повел  плечами и  недоверчиво
посмотрел на меня. Разве старик поверит, что можно убить медведя, в  котором
поселился злой дух?!
     --  Он  тоже говорит, ты ошибся. Такого амакана убить  -- все равно что
Харги убить, а ты разве не знаешь, что злого духа даже пуля шамана не берет.
Ты убил другой амакан.
     -- Нет, нет, то был людоед, я узнал его.
     Время перешагнуло  за полночь.  Мы  сидим  молча  у  тлеющего  огонька.
Хорошо,  что  покончено  с  людоедом, остается найти  Елизара  и  --  прощай
печальное нагорье!
     Лангара, оторвавшись от дум, подсовывает  к огню чайник, поворачивается
ко мне.
     --  Ты  говорил,  что  на  Утуке встречал Хутаму  с  двумя  одинаковыми
ребятишками?
     -- С близнецами.
     -- Во-во. Она в Альгому шла, на стойбище к матери, так?
     -- Ну и что?
     -- Ее мать тоже амакан кушал, тут, на Ямбуе.
     -- Людоед? -- удивился я.
     -- Он, он. Чай пью, потом расскажу.
     -- Почему же ты мне не сказала об этом при нашей первой встрече?
     -- Сама  не знала. -- И Лангара, отодвинувшись от огня, склонилась  над
блюдцем.
     Пила не торопясь, долго...
     Воспоминания уносят меня  в  тот  трудный год,  когда мы делали  первую
попытку  проникнуть в глубь  Станового,  в  самую  таинственную  часть  гор,
изорванную пропастями,  увенчанную  скалами,  изрытую  цирками.  Шли  мы  от
Ивакского  перевала на. запад  к Утуку  вдвоем с Трофимом Королевым.  С нами
тогда путешествовал пес Кучум. То  был один из наиболее интересных и трудных
маршрутов  по дикому  и малодоступному в этой части Становому (*Этот маршрут
подробно описан мною в книге "Смерть меня подождет").  Память с удивительной
ясностью  воскресила  передо  мною  страницы  тех  печальных  дней, когда мы
оказались  неспособными преодолеть  препятствия и  были  спасены Хутамой  --
пастушкой из Ироканского стойбища.
     На третий  день  путешествия  у Трофима разлезлись сапоги. Вернуться на
Ивакский  перевал было поздно, там никого не оставалось. Два дня еще  он шел
босиком.  Израненные ноги Трофима  распухли, и  я вынужден  был оставить его
одного в  глубине  неласковых  гор,  надеясь  вернуться за ним,  как  только
встречу подразделение нашей экспедиции.
     Километров через пять идущий впереди Кучум вдруг заволновался и потянул
меня влево,  на верх отрога.  Вначале  я  пытался  сопротивляться, но кобель
проявил упорство, и, оказавшись наверху, я услышал детский плач. Трудно было
поверить,  что тут,  в глуши  необетованной земли, живут люди. Да и не  было
признаков их пребывания.
     Мы не шли, а бежали  с Кучумом. На поляне, у  затухшего  костра, стояли
четыре оленя, отбиваясь  ногами от мошки. А  рядом, под старой лиственницей,
лежал  эвенкийский скарб: потки  с  продуктами  и вещами, свернутые в трубку
берестяные полотнища от чума, седла. Из груды вещей доносился неистовый крик
ребенка.
     Я бросился  к малышу, откинул брезент, извлек крикуна.  Но их оказалось
двое.  Достал  и  того.  Симпатичные  близнецы-мальчуганы!  Оба плосколицые,
узкоглазые. Орут изо всех сил, брыкаются, а я не знаю, что делать.
     Кажется, не  бывает более  нелепого положения, чем то, в какое попал я.
Брожу с ними по поляне, баюкаю,  и они умолкают,  даже  улыбаются. Но стоило
мне остановиться, как малыши начинали дружно орать.
     Наконец-то в дальнем углу поляны  появилась женщина верхом  на учаге, с
вьючным оленем в поводу.
     Хутама, так звали ту женщину, оказалась пастушкой из колхоза "Ударник",
чье стадо кочевало по южным  отрогам  Станового. Она пробиралась  в Альгому,
через  труднопроходимые  горы,  без  примет, по  рассказам  стариков,  чтобы
показать матери своих малышей.
     Узнав от меня, что  я оставил товарища в горах, Хутама,  напившись чаю,
пригнала  оленей,  оседлала  их  и,  расспросив,  где  я  оставил  товарища,
отправилась за ним.
     Караван вернулся по темну. Хутама привезла Трофима на своем учаге.
     Заночь она  сшила Трофиму олочи, а мне дала "насовсем" свои штаны. И мы
с ее маленьким караваном спустились по реке  Утук до  слияния с Иваком и там
встретили своих.
     О Хутаме мы больше ничего не слышали.
     Это  я вспоминал,  пока  Лангара пила  чай.  Но  вот она убрала посуду,
закурила,  передала  трубку  Карарбаху  и стала рассказывать.  Она  говорила
долго, однотонно, будто  во всей этой истории, что случилась  с Хутамой и ее
матерью, ничего трагического не было.
     В тот  день,  когда мы распрощались  с пастухами по пути  к Ямбую,  они
встретили двух  альгоминских эвенков, пробиравшихся в горы  к  своему стаду.
Все. ночевали у добычи Карарбаха. Встреча  с людьми здесь редкость. И уж так
положено в тайге с древних времен -- при встрече обмениваться новостями. Для
такого случая у каждого  эвенка непременно найдется  что рассказать.  Как ни
однообразна здесь  жизнь, в  ней не  бывает  дней, похожих  один  на другой.
Какая-нибудь  новость  для соседа  или гостя найдется. Вот  почему кочевники
всегда рады гостю, особенно дальнему.
     За кружкой чая,  у  жаркого костра,  Лангара рассказала  альгоминцам  о
нашей  встрече, о гибели  на  Ямбуе  двух  участников  экспедиции. Это  была
большая  новость  для  гостей.  Но  те  неожиданно  для всех  ответили  тоже
потрясающим известием.
     Как оказалось,  Хутама  после нашей  встречи  на Становом  добралась до
родного стойбища Альгомы,  но  матери не нашла  -- она переселилась к Ямбую.
Туда  и  направилась  Хутама.  Чум старушки  стоял  ниже  нашего теперешнего
табора, на устье ручейка, вытекающего из ближайшего болота.
     Можно представить, сколько было  радости у этих женщин  при встрече! Но
она оказалась короткой.
     На третий  день  утром Хутама спустилась  к ручью с  чайником за водою.
Близнецы еще спали в чуме. Мать у костра чистила рыбу для завтрака. День был
теплый,  осенний.  В  воздухе  висел  комариный  гул.  Ничто  не  предвещало
опасности.
     Возвращаясь от ручья, Хутама увидела внезапно появившегося сзади матери
медведя.  Она не  успела крикнуть,  как зверь  ударом лапы  сбил старушку на
землю  и  навалился  на нее. Хутама бросилась к чуму, схватила  бердану.  Но
сгоряча только ранила зверя, и он исчез с глаз....
     Большое горе  постигло эту мужественную  женщину. Надо же  было  пройти
тяжелый путь через Становой, да  еще  с  близнецами,  чтобы стать свидетелем
гибели матери.
     На  другой день Хутама с племянником сделали корыто  из плах, уложили в
него старушку и незакрытым установили  на  высоких пнях. По обычаям эвенков,
нельзя нарушать тишину, окружающую покойника, нельзя ему напоминать о земных
делах: рубить дрова, разжигать  костер,  варить  пищу, и Хутама с  парнишкой
свернули табор,  ушли с  оленями на озеро.  Там они наткнулись на  множество
медвежьих следов. Тогда и созрела у Хутамы мысль -- сделать медвежью ловушку
в  ельнике, ту самую  ловушку,  в которую попал я, отомстить зверю за смерть
матери.  Когда  ловушка была готова,  случилась новая беда -- парень  рассек
топором ногу.
     Хутама из суеверия  решила,  что возле Ямбуя худое место. Она  не стала
настораживать  ловушку, собрала оленей и вместе  с  племянником  ушла  через
Становой на южные склоны гор, к своей семье.
     Закончив  рассказ, Лангара продолжала  сидеть, высоко  подняв  согнутые
колени, прикрытые  ситцевой юбкой.  Старческими печальными глазами  смотрела
она, как в огне дотлевали лиственничные головешки.
     Род  эвенков  с  древнейших  времен славился  мужественными  женщинами,
бесстрашными,   умевшими   преодолевать  нечеловеческие   трудности.   Нищие
кочевники  в прошлом,  они не  знали  теплых стен дома. Их руки  никогда  не
вскапывали землю, вечно в пути, в поисках пищи они жили случайной добычей, в
постоянной борьбе с пургою и стужей.
     Все  разбрелись  по  палаткам.  Луна,  огромная,  круглая,  уходила  за
лохматый лесной горизонт, и на  скалистой  вершине Ямбуя потухал ее холодный
фосфорический свет. Влажные туманы  лежали  на болотах.  Карарбах  и Лангара
продолжали пить чай, сидя перед тлеющим камельком.
     Я  бесшумно пробираюсь в палатку, чтобы не  разбудить  Павла.  На ощупь
нахожу журнал радиограмм, возвращаюсь к костру и пишу;
     "Срочно  Плоткину. Отставить переброску парашютистов. Выяснилось, что в
районе Ямбуя много  лет  свирепствовал  медведь-людоед.  Он  растерзал наших
геодезистов и  трех эвенков.  Вчера этот медведь  был  убит. Таким  образом,
причины  гибели людей устранены. Сегодня Цыбин приступит наблюдениям  пункта
Ямбуй. Я задержусь, пока не найдем Быкова".
     Подкладываю  в  огонь  остатки дров. Лангара  и  Карарбах,  прикрывшись
одеяльцем, спокойно спят, как спят люди, исполнившие свой трудный долг.
     Ну как не проникнуться уважением к этим старым пастухам-кочевникам! Что
заставило  их  два дня "маять ноги оленям" и самим мучиться? Эти  люди чужую
опасность  считают своею, и не ради награды  они  вернулись  к  нам, а  ради
долга, человеческого долга.
     Где-то за сумрачными  грядами гор в бездонье пробуждается  утро. Еще не
стукнул   дятел.  Еще  рассвет   не   распахнул   свои  сонные  ресницы.   В
предрассветной  мгле земля  кажется  плоской, уставшей.  На  южном горизонте
лежат без движения плотные облака. Изредка доносится гул камнепада. От этого
тяжелого звука жутко на душе.
     Я забираюсь под полог,  зажигаю свечу.  Раскрываю дневник и перечитываю
все, что было написано в нем вчера, -- Лангара опровергла все наши догадки и
предположения.
     Мы знаем, хотя и редкие случаи,  описанные натуралистами, когда крупные
хищники,  тигры,  львы, леопарды,  занимались людоедством. Чаще  это  старые
звери, уже неспособные поймать быстроногую антилопу, серну  или схватиться с
диким кабаном. Бывает,  что эти признанные цари прерий и джунглей, никому не
уступающие в силе и  храбрости,  одряхлев,  питаются даже падалью. И если им
удается напасть и убить человека, они становятся людоедами.
     Но я не слышал, чтобы медведь был людоедом.

     Желна  громким криком растревожила  запоздавший  рассвет.  Ей  ответила
гагара  на болоте.  Какая-то  птичка, заикаясь, вспоминала забытый мотив. И,
как сигнал к пробуждению, загремел посудой повар.
     До  слуха долетел его разговор с  Рыжим Степаном,  выбравшимся по своим
надобностям из палатки.
     -- Знаешь,  Степан, -- говорил он басом, полушепотом, растягивая слова,
-- людей-то поуменьшилось,  оставят  нас с тобой на Ямбуе  подавать световые
сигналы, больше ведь некому.
     -- Вот и хорошо, светить -- не лес валить! На этакой работенке скоро не
поседеешь!
     Рыжий Степан  третий год  работает в экспедиции. Пришел  он к нам хилым
пареньком, замкнутым, молчаливым, будто обиженным судьбою. Товарищи неохотно
взяли его  в поле.  Но, попав в тайгу,  в горы,  столкнувшись с опасностями,
познав настоящую  дружбу, он приободрился,  повеселел. Совершенно неожиданно
для всех раскрылся в  нем талант  музыканта. Будто родился он, чтобы воспеть
это  скупое и суровое нагорье.  В походе  отряд  присядет  отдохнуть, Степан
достанет губную гармошку, припадет к ней  влажными губами, зажмурит глаза  и
заиграет -- так заиграет, что забудешь  про путь, про  невзгоды, про все  на
свете. А кончит играть -- и усталости как не бывало!
     Я выбрался из-под полога, да так и остался стоять, вслушиваясь в сонный
лепет  еще  не  опавших листьев  осины  и  всматриваясь  в  далекий рассвет.
Голубоватый  свет,  необыкновенно  нежный,  отделил  небо от  земли.  Горные
вершины поднялись из мрака ночи и точно  замерли, пораженные  величественной
картиной пробуждения.
     Узнать  бы,  что  день готовит нам:  раскрепощение  от тяжких  дум  или
неотвратимую тревогу, награду за мучения или приговор? На душе неспокойно.
     Ночь торопилась  в чащобы, падала на дно глубоченных провалов,  покорно
уходила в  болота,  под туман. Алмазной каплей дрогнула  в крошечном  озерке
последняя  звезда  и  погасла  за  поникшей  осокой.  Загремели  бубенцы  --
поднялись   олени.  Все  повернулись   к  рассвету,   стоя  встречали   утро
нарождающегося  дня...  Где-то  рядом,  в  сырой  ложбине,  скорбно  кричала
одинокая чайка,  отставшая от  стаи. На юг  устремились  стаи  мелких лесных
птиц. Они летели низко над землей, придерживаясь перелесков.
     "День... день... день..." -- вестил ворон.
     У костра уже пили чай Карарбах и Лангара.
     -- Что стоишь, иди  сюлюкать (*Сюлюкать  -- пить чай),  --  зовет  меня
Лангара.
     Я  присаживаюсь  к  костру.  Просыпается  лагерь,  наполняясь  людскими
голосами.
     -- Какая нужда разбудила вас так рано, отдыхали бы! -- говорю старухе.
     --  Чай  -- разве не отдых?..  Потом всякие-разные думы  есть. Карарбах
спрашивает: ты хорошо  узнал, что  людоеда убил? Может, не он? Старик  хочет
ходить сам смотреть его.
     -- Ошибиться не мог. Два медведя на  одном месте жить не будут. Но если
он хочет, я поведу его к убитому зверю, пусть посмотрит.
     Старик утвердительно кивает головой.
     -- Спасибо  тебе, Лангара,  и  тебе,  Карарбах,  что  не сочли за  труд
предупредить нас о людоеде. Не знаю, как рассчитаюсь я с вами.
     Лангара подняла голову.
     --  Так  не говори. Не знаешь, что ли,  -- люди  должны  помогать  друг
другу.
     -- Хорошие слова сказала ты, Лангара.
     -- Это живет в нашей крови от предков.
     Нам остается только найти Елизара. Думаю, что поиски не будут трудными.
Он,  вероятно,  тоже где-то  там, в кустарнике,  на  северном склоне гольца.
Затем  проведем  наблюдения  на  вершине  Ямбуя и уйдем  навсегда  из  этого
безлюдного  края. Но  почему беспокойство не  утихает в душе?  Какая тревога
затаилась во мне?
     --  Какой  план  на сегодня?  --  спрашивает  Цыбин, подходя  ко  мне и
доставая кисет.
     -- Надо начинать наблюдения и поторапливаться -- вот-вот завьюжит.
     -- Мы  не задержим. Позавтракаем  -- и на голец.  --  Цыбин прикурил от
уголька, затянулся и продолжал: -- Мне для наблюдений понадобится всего один
человек, остальных используйте на розыски Елизара.
     -- Вот и хорошо. Здесь останутся  Павел  для связи со штабом и Лангара.
Остальные пойдут со мною искать Быкова. Передайте оружие и  личный  пистолет
тем, кто  пойдет на поиски Елизара. Вам  оно  на пункте не нужно. Каждому, в
том числе и каюрам, выдайте двухдневный запас продуктов, спички... Через час
выходим.
     -- Эй, хлопцы, подъем! -- кричит Цыбин в сторону большой палатки.
     Оттуда донеслись сонные вздохи.
     У  каюров свой костер под  толстой лиственницей. Кроме Ильи и  Долбани,
тут еще двое незнакомых мне эвенков: один -- старик, маленький, сгорбленный,
с приветливыми чертами на задубленном от ветров лице. И второй  -- помоложе,
длинный, сухой и подвижный, с продолговатым лицом и с усталыми глазами.
     У  каждого   свой  чайник.  Пьют  из  блюдец,   молча,  с  нескрываемым
наслаждением.
     Я присел на бревно рядом со стариком.
     --  Вы должны  все  пойти  с нами искать Елизара. С  оленями  останется
Лангара, -- обратился я к ним.
     Но мои слова никакого впечатления не произвели на них.
     -- Они думают, что ты не убил медведя, -- поясняет Долбачи.
     -- Если убил, покажи шкуру, -- добавляет старик.
     -- Зачем же мне обманывать, с этим шутить нельзя.
     -- Я не верю. Такого убить нельзя, он притворился, -- продолжал старик,
-- обманул тебя, а ты хочешь обмануть нас. Голец ходи не могу.
     --  Зачем мне обманывать, подвергать опасности себя и других?  Никто на
это не пойдет.  Говорю, с  людоедом покончено. Пока  Цыбин будет  наблюдать,
надо найти Елизара, без этого мы не можем уехать отсюда.
     Каюры молча продолжали пить чай... Я не стал настаивать.
     Потом с ними говорил Цыбин. Не Илья ли их настраивает, иначе чего бы им
упрямиться?
     -- Лангара, -- обратился я к старухе, -- каюр Илья из вашего стойбища?
     -- Как же, из Омахты.
     -- Ты знаешь его?
     -- Мало-мало.
     -- Как думаешь, плохой он человек? Лангара двинула плечами.
     -- Если у тебя сердце будут рвать руками, ты будешь смеяться?
     -- Кто-то сделал ему больно?
     -- Три года назад Омахта пришел экспедиция.  Илья  с женой у  них ходил
каюром. Все лето хорошо ходил. Потом начальник брал у него жену. Илья думал,
он  совсем взял,  уступил,  сам  остался  с двумя  детишками,  даже не  стал
сердиться, думал,  так надо. Доброе сердце тогда было  у Ильи. Но  начальник
обманул. После работы увез ее  далеко устье Учур, сам до своей баба ушел,  а
эвенку бросил. Говорили, даже денег не дал ей обратно вернуться или продукты
купить. Какой плохой люди!
     -- А где же она теперь?
     --  Жена  не  вернулась на стойбище: может, стыдно  было, что  поверила
лючи, бросила детей. Илья ходил на  устье Учура, спрашивал у людей, но никто
не знал, куда она делась. Там он всю зиму ходил по  тайге, искал ее след, но
не  нашел.  Одна,  в чужой тайге, без чума,  без  пищи, пропала. Илья  потом
вернулся  одичалым.  На  стойбище  не живет. Он что-нибудь пакостил тебе? --
неожиданно спросила она.
     -- Нет, Лангара, это я так спросил, к слову.
     Так  вот оно в  чем дело! 

  Читать  дальше ...   

***

ЗЛОЙ ДУХ ЯМБУЯ. Григорий  Федосеев. 001 

ЗЛОЙ ДУХ ЯМБУЯ. Григорий Федосеев. 015

Писатель Григорий Анисимович Федосеев

***

Источник :  http://lib.ru/PROZA/FEDOSEEW/yambuj.txt

***

***

---

ПОДЕЛИТЬСЯ

Яндекс.Метрика 

---

Фотоистория в папках № 1

 004 ФОТОГРАФИИ МОИХ ДРУЗЕЙ

 005 ПРИРОДА

007 ТЕКСТЫ. КНИГИ

011 ПОХОДЫ

014 ВЕЛОТУРИЗМ

017 На ЯСЕНСКОЙ косе

Страницы на Яндекс Фотках от Сергея 001

---

О книге -

На празднике

Поэт  Зайцев

Художник Тилькиев

Солдатская песнь 

Шахматы в...

Обучение

Планета Земля...

Разные разности

Новости

Из свежих новостей

Аудиокниги

Новость 2

Семашхо

***

***

Просмотров: 209 | Добавил: iwanserencky | Теги: проза, писатель Григорий Федосеев, слово, ЗЛОЙ ДУХ ЯМБУЯ, Сибирь, путешествия, Григорий Федосеев, литература, текст, ЗЛОЙ ДУХ ЯМБУЯ. Г. Федосеев | Рейтинг: 5.0/1
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *: