За последним 057 - 8 Января 2024 - Персональный сайт

Главная » 2024 » Январь » 8 » За последним 057

14:50

За последним 057

***

---

===

***

===

Глава 13

Остальную Польшу мы проехали без каких бы то ни было проблем, с единственной остановкой во Вратиславии. Но и там вратиславский воевода никак себя не проявил и как будто нас вообще не заметил. Станционные службы без малейших задержек обеспечили нас всем необходимым и немедленно отправили дальше. Возможно, брудненский воевода был единственным разбойником в Польше, хотя я скорее поставил бы на то, что местные каким-то образом уже узнали о случившемся и предпочли с нами не связываться.
Прага встретила нас зимней моросью. Наш поезд завели на специальную стоянку для литерных поездов, далеко от здания вокзала, который от литерного перрона не был даже виден. Лишь издалека слышались какие-то объявления для пассажиров на немецком, из которых до нас доносились только отдельные слова. По отзывам, этот самый старый пражский вокзал на Панкраце был жемчужиной старинного зодчества, но он меня не заинтересовал — я достаточно равнодушно отношусь к архитектуре, да и не думаю, что здешняя Прага так уж сильно отличается от той.
— Будем заниматься туризмом? — поинтересовалась ещё не до конца проснувшаяся Ленка.
— А ты хочешь? — спросил я.
В ответ она настолько заразительно зевнула, что я сам зевнул в ответ, а мама засмеялась.
Надо отметить, что хотя Прага не особо отличалась, сами чехи были заметно другими. В том мире гуситские войны, а затем и Тридцатилетняя война повыбили всех пассионариев, и от былых лютых отморозков остались только пацифисты с пивным брюхом. Они, конечно, повыступали в шестьдесят восьмом, твёрдо зная, что русские стрелять не будут, но вот, к примеру, с Гитлером боролись в основном путём показывания фиги в кармане. Это и понятно — немцы, будучи истинно демократической нацией, без лишних слов просто расстреляли бы протестовальников, и получилось бы как-то неудобно.
Но там — это не тут. Здешние чехи жвачными не стали. Впрочем, чехов как таковых здесь и не было — хотя по деревням по-прежнему говорили на моравском и силезийском диалектах, горожане уже считали себя немцами, и деревенских частенько вообще не понимали. Словом, буйные у здешнего населения сохранились в полном комплекте, и оттягивались они как могли, разнообразно и со вкусом.
— Вообще Прага сейчас — это мировой центр сатанизма, — заметил я.
— Сатанизма? — переспросила Ленка, а мама вопросительно подняла бровь.
— Сатана — это христианский антибог, — пояснил я. — В религиях единобожия антибог чуть меньшего ранга, чем главный бог, является необходимым элементом. Поскольку единый бог по определению является всеобъемлющим, то сразу возникает вопрос: отчего же в таком случае мир не представляет собой идеальное место, и кто в этом виноват? Для того чтобы это объяснить, вводится понятие Врага, на которого и списывается несовершенство мира.
— Так он на самом деле существует, или просто выдуман для удобства попов? — заинтересовалась Ленка.
— Спроси меня что-нибудь полегче, — вздохнул я. — Откуда мне знать? Если говорить о моём личном мнении, то оно состоит в том, что он существует, но появился не сам по себе, а был создан богом специально.
— И что, папа позволяет сатанистам спокойно существовать?
— Я бы не сказал, что он позволяет им существовать. Скорее, он мирится с их существованием. Всегда находятся те, кого не устраивает официальная религия, так что секты и ереси были и будут. А иметь известного и привычного противника гораздо удобнее. К тому же какой может быть антибог без поклонников? Попам ведь тоже нужен враг, чтобы держаться в тонусе. Жизнь — борьба, вот они и борются. Умеренно борются, без фанатизма, чтобы случайно вдруг не победить. Вот к примеру, в Праге находится единственный открыто существующий храм Сатаны. Вообще-то, официально считается, что это просто макет для туристических и образовательных целей, а также для ведения антисатанистской пропаганды, но по слухам, временами там и службы. проводятся
— А мы туда сходим? — загорелась Ленка.
— Ну уж нет, — содрогнулся я. — Средоточие силы бога, а тем более антибога — это не то место, которое стоит посещать одарённому.
Мама согласно кивнула.
— Да и вообще, — продолжал я, — нужно быть полным идиотом, чтобы туда соваться. Просто даже умные люди порой удивительно глупеют, когда становятся туристами. Мозг у них уходит в отпуск, что ли.
Нас прервала горничная, которая заглянула в салон-вагон и обратилась ко мне:
— Господин, вас спрашивает какой-то человек. Он говорит, что наместник приглашает вас к себе, и что его прислали вас проводить.
— Неожиданно, — с удивлением заметил я. — Этому-то что от нас надо?
— Тоже денег? — предположила мама.
— Вряд ли, — не согласился я. — Местные, конечно, народ диковатый, но это не Польша. Это уже империя, а в империи есть законы. Вот так просто взять и потребовать денег здесь всё-таки не принято.
Пражский наместник был толст, лыс и выглядел встревоженным. После недолгих приветствий он сразу перешёл к главному вопросу.
— Чем мы обязаны вашему визиту, шевалье, и каковы ваши планы?
— Мы здесь проездом, ваше сиятельство, — ответил я. — Возможно, вам известно, что мы направляемся в Рим по приглашению его святейшества.
Наместник улыбнулся и кивнул.
— Но скорее всего, нам придётся немного задержаться в вашем прекрасном городе, — продолжал я.
Улыбка исчезла без следа, и наместник нахмурился.
— Мы должны пополнить запасы, — пояснил я. — А пока нам доставляют продукты и всё прочее, у нас будет достаточно времени на знакомство с окрестностями.
— О, это совсем не проблема, — расслабился наместник. — Вам нет ни малейшей необходимости этого дожидаться. Я сейчас же распоряжусь, чтобы вам без промедления доставили всё потребное.
Кажется, нам здесь совсем не рады. Разве так надо встречать богатых туристов в туристическом городе? Вместо того, чтобы таскать нас по пивным и втюхивать сувениры, нас отсюда, похоже, просто выпихивают.
— Вероятно, это будет невежливо со стороны сиятельной Милославы, если она отправится дальше, не встретившись с его величеством.
— Нет-нет, его величество в настоящее время не может никого принять, — в голосе наместника прорезалась паника.
— Не будет ли наш поспешный отъезд воспринят как оскорбление его величества? — настаивал я.
— Ни в коем случае, — твёрдо отказался наместник. — Никакого оскорбления в этом не будет. Просто в настоящее время такая встреча невозможна. К нашему глубокому сожалению. Не сомневайтесь, шевалье, мы сделаем всё, чтобы снабдить вас всем необходимым буквально в ближайший же час. И разумеется, в другое время его величество будет рад принять сиятельную Милославу.
Какое, однако, настойчивое стремление расстаться с нами как можно скорее. Вероятно, весть о нашей маленькой размолвке с паном Войчехом уже разнеслась по окрестностям, и наместник предпочёл бы не давать маме возможность украсить этот замечательный город скульптурами своего производства. И кстати, совершенно напрасно — это пошло бы на пользу городу, и наверняка привлекло бы массу туристов. Ну а король Богемский и Моравский и вовсе не желает рисковать, чтобы случайно себя не увековечить. Это даже странно — вроде все правители питают слабость к своим памятникам, некоторые так и при жизни начинают их ставить. Правда, не все готовы пустить себя на памятник, может, в этом всё дело.
Но всё же, если задуматься, чувствуется здесь какая-то странность. В этом мире нет интернета и телевидения, и новость о событиях в Польше не должна была распространиться настолько широко. Да и в любом случае — что из того, что она расправилась с дорожными грабителями? Из этого же никак не следует, что она начнёт убивать всех встречных-поперечных. Такой ничем не обоснованный страх трудно объяснить, а если я не вижу разумного объяснения, значит, я чего-то не знаю. Надо бы при случае поговорить об этом с мамой — не исключено, что причина и в самом деле есть.
* * *
Домики предместья сменились четырёх— и пятиэтажными домами. Мы уже вне всякого сомнения были в Риме, и наше четырёхдневное путешествие подходило к концу.
Вопреки распространённому заблуждению, литерный поезд совсем не подразумевает быстрое передвижение, скорее наоборот. Поезда царствующих особ и в самом деле мчатся быстро, но ради простого дворянского путника никто не станет ломать расписание движения. Приоритетом пользуются регулярные пассажирские поезда, а мы обычно конкурируем с товарными составами. И когда диспетчеру приходится выбирать кого отправить первым — литерный поезд или состав с углём, то литерный уходит первым далеко не всегда. Литерный поезд — это прежде всего комфорт; когда важнее скорость, выбирают дирижабль, в котором комфорта обычно маловато.
Рим впечатлял. Вообще-то любая деревня считает себя центром Вселенной, но у Рима хотя бы есть для этого основания. Его заслуженно называют Вечным городом — насчёт вечности Тибулл[27], конечно, здорово преувеличил, но всё же в сравнении с Римом что Лондиниум, что Лютеция[28] выглядят дикарскими новостройками.
[27 — Впервые Рим назвал Вечным (Roma Aeterna) римский поэт Альбий Тибулл в I веке до н. э.; 28 — Лондиниум, Лютеция — в наше время это Лондон и Париж.]
Колёса простучали по мосту над свинцовыми водами Тибра, и поезд стал понемногу замедлять ход, плавно огибая невысокие холмы Париоли. Убогие новостройки, напоминавшие мне хрущёвки, остались позади, и по сторонам замелькали трёхэтажные дома старинной постройки, разделённые длинными лестницами. Наконец холмы разошлись, пути начали ветвиться и разбегаться, и буквально через несколько минут впереди и справа показалась огромная арочная крыша из стекла и металла, закрывающая основные перроны вокзала Монти Париоли — главного вокзала Рима. Наш поезд, однако, отклонился в сторону и медленно подполз к небольшому перрону для литерных поездов; заскрипели тормоза, лязгнули сцепки, и наш путь благополучно завершился. Здравствуй, Рим!
— Куда мы теперь? — полюбопытствовала Ленка.
— Не имею ни малейшего представления, — честно ответил я. — Зависит от того, как нас встретят, и встретят ли вообще. Если нет, будем как-то определяться с гостиницей, жить в поезде мне уже надоело.
Однако нас всё же встречали. На перроне нас дожидалась довольно любопытная пара — маленький чернявый и кудрявый персонаж, который, казалось, ни секунды не мог оставаться неподвижным, и здоровенный парень флегматичного вида, который к нашему появлению остался совершенно равнодушным.
— Сиятельная… синьор… синьора… — затараторил маленький. — Какая честь, какая честь! Я счастлив первым приветствовать вас в нашем великом городе! Позвольте представиться — меня зовут Джованни Роско, я буду иметь честь быть вашим переводчиком и вообще чичероне[29].
[29 — Cicerone (итал.) — проводник, дающий объяснения при осмотре достопримечательностей, музеев и т. п.]
«Буду иметь честь быть» — не знаю, какой из него чичероне, но как переводчик, он мне уже нравится.
— А этого большого парня зовут Фабио, он будет вашим телохранителем, — непрерывным потоком изливался Джованни. — У нас, конечно же, нет никаких бандитов, совсем никаких, синьорам совершенно нечего опасаться, однако воры иногда встречаются. Мелкие воры, их немного, но они мерзавцы, для них нет ничего святого. А наш Фабио знает, как обращаться с уличной швалью. Этот парень — скала! — с гордостью заявил он и ткнул здоровяка кулаком в живот. Тот остался по-прежнему безразличным к любым внешним воздействиям, всё так же меланхолично глядя вдаль.
Я посмотрел на своих женщин. Ленка круглыми глазами смотрела на это представление со смешанным чувством восхищения и ужаса. Мама выглядела спокойно-доброжелательной, но я чувствовал её веселье. Спектакль и в самом деле был хорош, но у меня было ощущение, что нам очень скоро надоест смотреть его на бис.
— Скажите, Джованни, где нам лучше поселиться? — прервал я нашего чичероне.
— Что значит «где поселиться»? — захлебнулся от ужаса Джованни. — Вы гости его святейшества, да продлит господь его годы! Для вас выделено палаццо дельоспити дель папа[30], его уже подготовили к вашему приезду. Прошу, прошу! Ваша машина ждёт! Не беспокойтесь о ваших вещах, о них позаботятся.
[30 — Palazzo degli ospiti del Papa (итал.) — дворец гостей папы.]
Джованни и в лимузине продолжал с упоением трещать, размахивая руками.
— Взгляните направо, синьоры, видите этот тёмно-синий купол с прекрасными статуями вокруг? Это купол церкви Сант-Агостино, там собирается конклав для выборов папы, ну вы знаете, это кардиналы, они сидят, сидят, и вдруг раз! — идёт белый дым, у нас новый папа, все счастливы и смеются. Наш папа просто ангел, храни его Дева Мария, пусть живёт он тысячу лет, но может быть, вам повезёт, и вы сможете увидеть выборы нового папы.
Мама закатила глаза.
Небольшой двухэтажный дом и в самом деле был неплох, хотя называть его дворцом было всё же преувеличением. Мы разместились там достаточно просторно, да наша семья и не избалована — мы привыкли жить в небольшом доме с минимумом слуг.
— Джованни, — обратилась к чичероне мама, — у меня есть для вас задание.
Джованни открыл рот, приготовившись выдать очередную порцию шума.
— Молчать! — веско сказала мама, и в голосе её звякнул металл. Джованни захлопнул рот. — Отныне вы будете разговаривать со мной только отвечая на вопросы, кратко и по существу. Если вы будете донимать меня пустой болтовнёй, я буду вынуждена внести исправления в ваш речевой аппарат.
Чичероне побледнел.
— Вижу, что до вас дошло, — с удовлетворением сказала мама. — Очень хорошо, не люблю калечить людей. Итак, пригласите ко мне личного лекаря папы, и пусть он привезёт полную лечебную карту со всеми результатами анализов. В дальнейшем ваши услуги мне не потребуются — туризмом я не интересуюсь, а с нужными мне людьми я вполне смогу общаться на латыни. Выполняйте.
Джованни без слов испарился.
— А что было делать? — виновато сказала мама в ответ на мой взгляд. — По-другому его было не остановить.
— Я вообще-то тебя и не осуждаю, — пожал плечами я. — Скорее даже поддерживаю.
* * *
Дни потянулись однообразной чередой. Мама была постоянно занята — в те дни, когда она не занималась лечением папы, она посещала римские клиники, или читала лекции, или что-то ещё. Как оказалось, итальянские лекари её прекрасно знали, и её авторитет у местных был где-то в районе вершины Монблана. Во всяком случае, когда она читала лекции, послушать её приезжали и из других городов. Мир специалистов всегда довольно тесен, и они прекрасно знают кто в нём есть кто, и чего стоит.
Про нас с Ленкой совершенно забыли, точнее, о нас с самого начала никто и не вспоминал. Зачем папа так настаивал на моём приезде, оставалось только гадать. Возможно, у папы за многочисленными заботами уже успело вылететь из головы, зачем я был ему нужен.
Словом, мы оказались предоставлены сами себе. Не сказать, что мы особенно скучали — практически всё наше время отнимали занятия. В Академиуме нам ясно дали понять, что на послабление на экзаменах мы можем не рассчитывать; совсем наоборот, нам придётся доказывать, что пропуск занятий не отразился на уровне наших знаний, и они соответствуют стандарту Академиума. В то немногое время, что оставалось у нас от занятий, мы либо гуляли в окрестностях нашего палаццо, разглядывая виллы старинных итальянских фамилий, либо сидели в каком-нибудь кафе, наблюдая итальянцев в их, так сказать, естественной среде обитания. Надо сказать, что они были заметно спокойнее наших, хотя и у них имелась некоторая склонность к крикливости и чрезмерной жестикуляции. Выражалось это не так уж сильно — наш Джованни был даже для местных не типичен. Впрочем, он заметно убавил экспрессии после того разговора с мамой, а что касается Фабио, то с его разговорчивостью на уровне табуретки мы скоро вообще перестали его замечать.
В одну из наших вечерних прогулок мы, вместо того, чтобы гулять в районе вилл, углубились в лабиринт причудливо извивавшихся узеньких улочек. Зима — мрачноватое время даже в Италии. Свинцовые тучи и регулярно начинающий моросить мелкий дождик настроения не добавляли. Мы молча шли по мощённому неровными булыжниками тротуару, думая каждый о своём. Подняв глаза, я обратил внимание на дверь в глухой стене, куда по одному и парами заходили люди. Прямо над дверью в стену был вделан простой металлический крест.
— Что там такое, Джованни? — спросил я.
— Церковь слёз Девы Марии, — ответил он. — Очень старая церковь, очень почитаемая. Там в закупоренной склянке хранится настоящая слеза Богородицы.
— Давай зайдём, Кени, — попросила Ленка. — Я ни разу не была в христианском храме.
— Ну и дальше не стоит, — проворчал я. Затем я вдруг вспомнил о своих родных, оставшихся в другом мире, и на меня нахлынуло чувство острой грусти. «Свечку бы хоть за них поставить», — мелькнула мысль. Я вздохнул и согласился: — Ладно, давай зайдём.
Уже зайдя, я вспомнил, что в католических храмах свечки не ставят, точнее, свечи у них ставят молящиеся, и от язычника это будет выглядеть неуместно. Поэтому я ограничился тем, что коротко поклонился кресту.
Церковь действительно была старой. Маленькая, темноватая, с узкими, похожими на бойницы окнами и двумя рядами простых скамей, до блеска отполированных поколениями прихожан. Во всём чувствовалась старина. Не знаю, существовала ли эта церковь во времена Рима, но в каждой мелочи здесь чувствовался дух столетий. А ещё здесь чувствовалось что-то ещё, что я не сразу сумел распознать. Присутствие… то странное и тревожное ощущение, которое я до этого испытал лишь однажды, когда встретился с Хорсом. Успела промелькнуть мысль, что я напрасно сюда пришёл, а затем ощущение присутствия начало стремительно нарастать.
На меня волной накатил страх. Я слишком поздно вспомнил, что настоящий Христос не имел ничего общего с булгаковским Иешуа Га-Ноцри, мирным странствующим проповедником. Ему, конечно, было далеко до бога-отца, который мог без всяких рефлексий уничтожить целый город только за то, что там стала излишне популярной идея толерантности[31], но всё же и у него характер был не сахарный. Можно вспомнить, к примеру, как он устроил погром, опрокинув столы с деньгами и разогнав пинками торговцев, продававших жертвенных животных. Торговцы продавали их от храма, и по большому счёту, ничем не отличались от тех, кто в наше время продаёт в церквях свечи, но чем-то они Христу не приглянулись, и дело для них кончилось плохо.
[31 — Думаю, читатель понял, что Кеннер имеет в виду Содом.]
Ощущение присутствия стало почти физически непереносимым, голова закружилась, сознание на миг померкло, и внезапно я очутился непонятно где. Я стоял — или висел? — в слегка мерцающем жемчужном тумане. Напротив меня стоял (висел?) странно одетый человек — в сандалиях, простых штанах из некрашеного полотна, и в такой же рубахе, длиной почти до колен, подпоясанной простым шнурком. Он внимательно посмотрел на меня, а затем мигнул, как изображение в телевизоре, и оказался одетым в обычный клубный пиджак и что-то вроде джинсов. Несложно было угадать кто это, так что я поклонился и молча ожидал что будет дальше. Главный вопрос, который волновал меня, заключался в том, кто такой Христос — человек, ставший богом, или же бог, вселившийся в человека? Если с человеком, пусть и поднявшимся до божественности, ещё можно было найти общий язык, то договориться с богом было гораздо сложнее. Нелегко договариваться с тем, кто изначально воспринимает тебя всего лишь ресурсом, примерно, как человек воспринимает корову.
Тот молча разглядывал меня.
— Любопытно, — наконец сказал он. — Очень ясный отпечаток отколовшегося мира. Интересный у меня появился почитатель.
— Со всем уважением, я не твой почитатель, — отказался я.
— Ты крещёный, — указал он.
— Крещёный не я, а тот, что был там, — ответил я. — Я же родился здесь, и к тебе не имею никакого отношения. Со всем возможным уважением.
— Но тем не менее связь есть, и я её вижу.
— Если какая-то связь и осталась, то я отказываюсь от неё, — заявил я.
— Для разрыва связи недостаточно, чтобы человек отверг бога, — ответил он, задумчиво меня разглядывая. — Нужно также, чтобы и бог отказался от человека. Впрочем, связь и в самом деле слаба. Оставим пока этот вопрос. Скажи, зачем в таком случае ты пришёл сюда?
— Я пришёл, чтобы попросить тебя позаботиться о родных того, кто умер там.
— Ты же знаешь, что я этого не могу, — с удивлением взглянул он на меня. — Не знаешь? Ты даже этого не знаешь? А ты хотя бы знаешь, что сущность, которой ты по глупости своей решил служить, чужая для этого мира? И что для того она тоже чужая?
— То есть получается, что именно пришествие Силы послужило причиной расхождения миров? — осенила меня мысль.
Мой собеседник усмехнулся, ничего не ответив.
— Скажи мне, отвергающий бога, — вместо этого спросил он, — как можно назвать человека, который отбросил всё родное для него и решил служить чужаку, вторженцу?
— Наверное, так же, как можно было назвать иудеев, мирившихся с властью Рима, — ответил я осторожно. — И много ли осталось бы людей в Иудее, реши кто-то вдруг казнить их, как предателей?
— И те, и другие были людьми.
— Так ведь и ты не человек, даже если им когда-то и был, — указал я.
— Наглости тебе не занимать, — нахмурился собеседник.
— Со всем возможным уважением, — заверил я.
— Живи пока, — он сделал неуловимый жест, меня закружило, и сознание опять померкло.
Пришёл в себя я снова в церкви. Голова у меня сильно кружилась, и я ухватился за Ленку, чтобы не упасть.
— Кени, что с тобой? — удивлённо спросила она.
— Пойдём отсюда и побыстрее, — потребовал я.
Она посмотрела на меня с недоумением, но спорить не стала. Дальнейшая прогулка оказалась скомканной; видя моё настроение, Ленка решительно развернулась в сторону дома. Только дома она спросила:
— Так что с тобой случилось в той церкви?
— Пообщался с Христом, — неохотно ответил я.
— С ним так неприятно общаться? — она удивлённо подняла бровь. — А вот мне было бы интересно с каким-нибудь богом пообщаться.
— Забудь! — обеспокоился я. — Выкинь эту мысль из головы! Боги — это тебе не друзья-подружки, иметь дело с ними очень опасно, особенно для одарённого. Это Высшие могут бога одним движением развеять, а с нами они могут сделать всё что угодно.
— Ты, по-моему, очень уж драматизируешь, — с сомнением сказала Ленка.
— Обещай мне, что никогда не зайдёшь в храм бога, — потребовал я. — Во всяком случае, до тех пор, пока не станешь сильной Владеющей. И даже тогда не станешь туда заходить без действительно веской причины.
— Обещаю, — неохотно согласилась она, — не зайду.
Только поздним вечером я достаточно успокоился и начал обдумывать эту встречу. Христос сказал, что на мне отпечаток того мира, да и Хорс, помнится, сразу увидел мою чуждость. Очевидно, что именно это и вызывает интерес богов ко мне — есть немало людей, одарённых не меньше — да взять ту же Ленку, например, — но боги не обращают на них ни малейшего внимания. Можно смело предположить, что и Силу я тоже интересую как раз потому, что у меня сохранилась эта связь.
Ещё более любопытный вывод можно сделать из его оговорки о чуждости Силы. Получается, что Сила как-то проявилась, или откуда-то пришла, и это вызвало разделение миров. Причём боги, и сама Сила остались в этом мире, и к тому никакого доступа не имеют — Христос сказал это прямо. Отсюда легко можно предположить, что моя ценность состоит в том, что для них существует какая-то возможность получить через меня доступ в тот мир. Возможность для них самих не очень ясная, иначе меня бы так просто не отпустили. Но если боги поймут, как эту возможность использовать, то за меня возьмутся уже всерьёз. Вывод из всего этого один: мне стоит приналечь на учёбу.