Стефан Цвейг. Шахматная новелла. 006 - 26 Сентября 2021

Главная » 2021 » Сентябрь » 26 » Стефан Цвейг. Шахматная новелла. 006

12:38

Стефан Цвейг. Шахматная новелла. 006

***

Очень жаль, что единственными свидетелями этой партии были такие мало смыслящие в шахматах люди, как мы, и что она безвозвратно утеряна для анналов шахматного искусства, как были утеряны для истории музыки фортепьянные импровизации Бетховена. Правда, на другой день мы сообща пытались восстановить ее по памяти, но тщетно. Очевидно, это произошло потому, что в азарте игры наше внимание было сосредоточено не на самой партии, а на игроках, разница в интеллектуальном уровне которых становилась все более зримой по мере того, как развивалась игра. Опытный Чентович сидел совершенно неподвижно, словно каменное изваяние. Взор его был прикован к доске, умственное напряжение, казалось, стоило ему почти физических усилий. Доктор Б., напротив, держался свободно и непринужденно. Как настоящий дилетант, в лучшем смысле этого слова, как любитель, для которого весь смысл и удовольствие игры заключались в самой игре, он, казалось, отдыхал. В начале игры он разговаривал, весело объяснял нам свои ходы, небрежно закуривал сигарету за сигаретой и, когда наступала его очередь делать ход, бросал быстрый взгляд на доску и передвигал фигуру. Казалось, он каждый раз точно предвидел ход своего противника. Дебют был разыгран быстро. Определенный план начал намечаться только после седьмого или восьмого хода. Чентович стал дольше обдумывать ходы, из этого мы заключили, что теперь началась настоящая борьба за инициативу. Но, откровенно говоря, постепенное развитие партии, нередкое в серьезных турнирах, нас, непрофессионалов, пожалуй, даже разочаровало. Чем больше усложнялся рисунок игры, тем все непонятнее становились для нас позиции противников. Нам было не под силу разобрать, кто же получил преимущество. Мы только видели, что отдельные фигуры, пробиваясь вперед, действуют, как тараны, стремясь прорвать фронт противника, но поскольку каждый ход этих выдающихся игроков составлял только часть комбинации, а каждая комбинация -- только часть плана, который, в свою очередь, осуществлялся только через несколько ходов, то стратегический замысел, согласно которому игроки двигали свои фигуры то вперед, то назад, был для нас совершенно непонятен. Потом нами овладела давящая усталость, вызванная главным образом тем, что Чентович бесконечно долго обдумывал каждый свой ход. Это постепенно начало нервировать и нашего друга. С тревогой заметил я, что чем дольше затягивалась игра, тем беспокойнее он становился: двигался на стуле, нервно зажигал сигарету за сигаретой, время от времени хватал карандаш и что-то записывал, заказывал минеральную воду и жадно глотал стакан за стаканом. Было очевидно, что мозг его конструировал комбинации в сто раз быстрее, чем мозг Чентовича. Каждый раз, когда тот после бесконечного раздумья неловко брал фигуру и решался передвинуть ее, наш друг, улыбнувшись, как улыбается человек, давно ожидавший чего-то и наконец дождавшийся, сразу же делал ответный ход. Видимо, он со своим живым, подвижным умом успевал заранее исследовать все возможности, открывшиеся противнику. Чем дольше обдумывал каждый ход Чентович, тем нетерпеливее становился доктор Б., злобно, почти враждебно сжимавший губы. Чентович, однако, не желал торопиться. Он сидел, упорный и молчаливый, размышляя над ходами, и, по мере того как число фигур на доске уменьшалось, увеличивались паузы, К сорок второму ходу, после битых двух часов, все мы сидели в изнеможении, почти равнодушные к тому, что происходило перед нами. Один из офицеров уже ушел, другой читал книгу и бросал взгляд на доску только тогда, когда кто-то из игроков делал ход. Но вдруг после очередного хода Чентовича произошло нечто неожиданное. Доктор Б., заметив, что Чентович, собираясь сделать ход, взялся за коня, сжался, как кошка перед прыжком. Он весь дрожал, и не успел Чентович исполнить свое намерение, как доктор Б. быстро продвинул вперед своего ферзя и громко, торжествующе сказал: -- Так, теперь с этим покончено. Потом он откинулся в кресле, скрестил руки на груди и вызывающе посмотрел на Чентовича. В глазах его сверкнул огонек. Мы все невольно склонились над доской, стараясь, сообразить, что означал этот торжествующий возглас, но прямой угрозы королю мы не увидели. Восклицание нашего друга относилось, по-видимому, к развитию игры, которого мы, близорукие дилетанты, понять не могли. Один только Чентович не шелохнулся. Он оставался совершенно спокоен, как будто не слышал оскорбительного замечания "с этим покончено". Ничего не произошло. Однако все мы затаили дыхание, и сразу же стало слышно тиканье контрольных часов. Прошло три минуты, семь минут, восемь -- Чентович продолжал сидеть без движения, и только по тому, как раздувались его широкие ноздри, было видно, какая буря бушевала у него в груди. Казалось, наш друг, как и мы, с трудом переносил это томительное безмолвное ожидание. Он внезапно встал, оттолкнул стул и принялся ходить из угла в угол, вначале медленно, а затем все ускоряя и ускоряя шаг. Все присутствующие смотрели на него с удивлением, но никто не был так обеспокоен его поведением, как и: несмотря на охватившее его волнение, он ходил по совершенно точно ограниченному пространству, словно бы в своем воображении он каждый раз натыкался на невидимую стену, заставлявшую его поворачивать назад. С содроганием понял я, что он бессознательно шагает по своей прежней камере. Во время заточения он, наверное, так же метался, как зверь в клетке, взад и вперед, сгорбившись, с судорожно сжатыми кулаками, точь-в-точь как сейчас. Так, именно так, с остановившимся взглядом тысячи раз бегал он из угла в угол там, и в лихорадочно блестевших глазах его сверкали красные огоньки безумия. Но рассудок его был, по-видимому, еще в полном порядке, потому что время от времени он нетерпеливо поворачивался к столу, чтобы посмотреть, решился ли на какой-нибудь ход Чентович. Время продолжало тянуться-- девять минут... десять... Затем произошло то, чего никто из нас не ждал. Чентович медленно поднял тяжелую руку, до этого неподвижно лежавшую на столе. Взволнованные, с натянутыми до предела нервами, ждали мы развязки. Но Чентович не сделал хода. Неторопливо, но решительно он сбросил тыльной стороной ладони с доски все фигуры. Мы не сразу поняли, что Чентович сдался. Он капитулировал, он не желал, чтобы мы стали свидетелями его окончательного поражения. Случилось неожиданное: чемпион мира, победитель бесчисленных турниров, опустил флаг перед незнакомцем, перед человеком, двадцать или двадцать пять лет не касавшимся шахмат. Наш друг, никому не известный, безымянный, в честном бою одержал победу над сильнейшим игроком мира. Сами того не замечая, все мы в волнении повскакали с мест. У всех было чувство, что мы должны как-то выразить охватившее нас радостное изумление, должны что-то сказать или сделать. Один только человек остался неподвижен и спокоен -- это был Чентович. Выждав немного, он поднял голову и, устремив на нашего друга каменный взгляд, спросил; -- Еще одну партию? -- Конечно!-- воскликнул доктор Б. с неприятно резанувшим меня оживлением. Затем он сел и, прежде чем я успел напомнить ему о его условии -- сыграть только одну партию, начал с лихорадочной поспешностью расставлять фигуры. Он так нервничал, устанавливая их по местам, что пешка дважды выскальзывала из его дрожащих пальцев и падала на пол. Этот прежде спокойный и тихий человек был явно в каком-то экстазе, все чаще подергивался уголок его рта, он весь дрожал, как от озноба. -- Не надо,-- прошептал я ему,-- не надо! На сегодня достаточно. Для вас это слишком большое напряжение. -- Напряжение? Ха-ха-ха!-- громко, презрительно рассмеялся он.-- За время, что мы тянули эту волынку, я мог бы сыграть семнадцать партий. Единственное, что мне трудно, это стараться не заснуть при таких темпах. Ну что же, начнете вы когда-нибудь? Последние слова, сказанные резким, почти грубым тоном, относились к Чентовичу. Тот посмотрел на противника спокойно и невозмутимо, но его угрюмый, каменный взгляд был как удар кулаком. Меж игроками возникло сразу что-то новое -- опасная напряженность, жгучая ненависть. То не были больше игроки, желавшие испытать искусство противника, а враги, поклявшиеся уничтожить друг друга. Чентович долго медлил, прежде чем сделать первый ход, и у меня создалось твердое впечатление, что медлил он умышленно, нарочито. Без сомнения, этот испытанный в боях стратег уже давно сообразил, что его медлительность утомляет и раздражает противника. Не менее четырех минут понадобилось ему для того, чтобы сделать самое обычное начало-- ход королевской пешкой. Наш друг моментально продвинул королевскую пешку со своей стороны, и снова Чентович невыносимо долго медлил с ответным ходом. Так бывает, когда с бьющимся сердцем ждешь удара грома после ярко полыхнувшей молнии, а грома все нет и нет. Чентович, казалось, совсем окаменел. Он обдумывал ходы спокойно и неторопливо, и во мне все росла уверенность, что он делает это нарочно. Его медлительность позволяла мне неотступно наблюдать за доктором Б. Он только что осушил третий стакан воды, и я невольно вспомнил, как он рассказывал о неутолимой жажде, мучившей его в камере. Налицо были все признаки ненормального состояния: лоб его покрылся испариной, шрам на руке покраснел и стал гораздо заметнее. Новее же он держал себя в руках. Только после четвертого хода, когда Чентович снова погрузился в изнурительное размышление, самообладание покинуло доктора Б., и, вспылив, он воскликнул: -- Пойдете ли вы, наконец? Чентович холодно посмотрел на него. -- Насколько мне помнится, мы условились обдумывать каждый ход не более десяти минут. Я принципиально буду придерживаться этого условия. Доктор Б. прикусил губу. Заметив, что он со все возрастающим нетерпением постукивает ногой по полу, я уже не мог совладать с охватившей меня тревогой: меня томило предчувствие, что он снова окажется во власти безумия. На восьмом ходу снова произошла стычка. Доктор Б., самообладание которого явно улетучивалось, не мог скрыть своего нервного раздражения. Он ни минуты не сидел спокойно и теперь принялся бессознательно барабанить по столу пальцами. Чентович снова поднял свою тяжелую мужицкую голову. -- Могу я просить вас перестать барабанить по столу? Мне это мешает. Я так не могу играть. -- Ха...-- ответил доктор Б.-- Оно и видно! Чентович покраснел. -- Что вы хотите этим сказать?-- спросил он резко. Доктор Б. снова коротко, презрительно рассмеялся: -- Ничего, кроме того, что, по всей видимости, вы очень волнуетесь. Чентович промолчал и снова склонился над доской. Только через семь минут сделал он ответный ход. Игра продолжалась все в том же похоронном темпе. Чентович словно превратился в каменного истукана. Теперь, прежде чем передвинуть фигуру, он уже полностью выдерживал установленный максимум, а поведение нашего друга от хода к ходу становилось все более странным. Казалось, он потерял всякий интерес к игре и был занят чем-то посторонним. Он перестал взволнованно расхаживать, сидел неподвижно и, устремив в пространство отсутствующий, почти безумный взгляд, бормотал себе что-то под нос, Либо он был погружен в обдумывание каких-то бесконечных комбинаций, либо-- и я подозревал, что именно так,-- разыгрывал в уме какие-то совсем другие партии. Как бы то ни было, каждый раз, когда Чентович делал ход, его нужно было возвращать к действительности. И теперь уже ему требовалась одна или две минуты, чтобы снова разобраться в положении. Во мне росло убеждение, что у доктора Б. начался припадок тихого помешательства, который в любой момент мог перейти в буйный. Он словно забыл и о нас, и о Чентовиче, И действительно, на девятнадцатом ходу разразился кризис. Едва только Чентович сделал ход, как доктор Б., бросив мимолетный взгляд на доску, вдруг продвинул своего офицера на три клетки вперед и громко, так что мы все вздрогнули, закричал: -- Шах, шах королю! В ожидании чего-то необычайного все впились глазами в доску. Но прошла минута, и дело приняло неожиданный оборот. Очень медленно Чентович поднял голову, чего не делал еще ни разу, и обвел нас глазами. Что-то, казалось, доставило ему чрезвычайное удовольствие, губы его мало-помалу растянулись в довольную и высокомерную усмешку. Только до конца насладившись своим триумфом, причина которого была нам непонятна, он с притворной вежливостью обратился к присутствующим: -- Простите, но я не вижу шаха. Может быть, кто-нибудь из вас, господа, подскажет мне, в чем заключается шах моему королю? Мы посмотрели на доску, а затем с тревогой на доктора Б. Король Чентовича был защищен от офицера пешкой -- это заметил бы и ребенок,-- так что ни о каком шахе не могло быть и речи. Мы забеспокоились. Может быть, наш друг в волнении продвинул фигуру на квадрат дальше или ближе, чем следовало? Наше молчание привлекло внимание доктора Б., он пристально посмотрел на доску и, запинаясь, сказал: -- Но король ведь должен быть на "f7". Он стоит неправильно, совершенно неправильно. Вы сделали неправильный ход!.. Все фигуры стоят не на своих местах: эта пешка должна быть на "d5", а не на "d4". Это совсем другая партия. Это... Он внезапно осекся. Я крепко схватил его за руку, вернее, просто ущипнул с такой силой, что даже он в своем безумном смятении почувствовал это. Он обернулся и, как сомнамбула, посмотрел на меня: -- Что... вам угодно? -- Вспомните!-- сказал я только одно слово и легко провел пальцем по шраму на его руке. Он механически повторил мой жест и стеклянными глазами уставился на кроваво-красную полосу. Вдруг он задрожал всем телом, на лбу выступила испарина. -- Ради бога,-- прошептал он бледными губами,-- неужели я сказал или сделал какую-нибудь глупость? Неужели возможно, что и опять?.. -- Нет,-- тихим голосом ответил я,-- но вы должны прекратить игру сейчас же. Пора! Вспомните, что сказал врач. Доктор Б. резко вскочил со стула. -- Прошу прощения за свою дурацкую ошибку,-- сказал он своим вежливым голосом и склонился перед Чентовичем.-- Я, конечно, сказал совершеннейшую чепуху. Само собой разумеется, эту партию выиграли вы. Потом повернулся к нам: -- И вас, господа, я тоже прошу извинить меня. Но я предупреждал заранее, что не нужно возлагать на меня больших надежд. Простите, что я так позорно закончил игру. Это последний раз, что я поддался искушению сыграть в шахматы. Он поклонился и удалился с тем же скромным и загадочным видом, с каким впервые появился среди нас. Я один знал, почему этот человек никогда больше не прикоснется к шахматам, остальные же в замешательстве стояли вокруг, смутно догадываясь, что нечто темное и грозное пронеслось мимо, едва не задев их. -- Черт бы побрал этого дурака!-- разочарованно проворчал Мак Коннор. Последним поднялся со своего стула Чентович и бросил еще один взгляд на неоконченную партию. -- Очень жаль,-- великодушно сказал он.-- Атака была совсем неплохо задумана. Для любителя этот человек играет на редкость талантливо. _____________________________________________ Читать с начала ...

(1) Галль Франц Иосиф (1758-- 1828), немецкий врач, создатель френологии -- лженауки, якобы позволявшей определять способности и наклонности человека по форме и выпуклости его черепа.

(2) Это его профессия (фр.).

(3) Неизвестный человек (лат.).

Источник: http://lib.ru/INPROZ/CWEJG/chess.txt

Стефан Цвейг. Шахматная новелла

---------------------------------------------------------------
Перевод В.Ефановой.
---------------------------------------------------------------

***

Стефан Цвейг. Шахматная новелла. 001

Стефан Цвейг. Шахматная новелла. 002

Стефан Цвейг. Шахматная новелла. 003

Стефан Цвейг. Шахматная новелла. 004

Стефан Цвейг. Шахматная новелла. 005

Стефан Цвейг. Шахматная новелла. 006

***

Ша́хматная нове́лла писателя Стефана Цвейга. Википедия

Писатель Стефан Цвейг. Википедия

***

Шахматная новелла. Стефан Цвейг

***

Двадцать четыре часа из жизни женщины. Стефан Цвейг... 01

...С дневным поездом в
двенадцать двадцать (необходимо точно указать время, ибо оно важно для
происшествия и играло роль в нашем жарком споре) прибыл молодой француз и
занял комнату с видом на море; уже одно это говорило о том, что он человек
со средствами Он обратил на себя внимание не только своей элегантностью, но,
прежде всего, необычайно привлекательной внешностью: удлиненное женственное
лицо, шелковистые светлые усы над чувственными губами, мягкие, волнистые
каштановые волосы с кудрявой прядью, падавшей на белый лоб, бархатные глаза
- все в нем было красиво какой-то мягкой, вкрадчивой красотой. Держался он
предупредительно и любезно, но без всякой нарочитости и жеманства. Если он и
напоминал на первый взгляд те раскрашенные восковые манекены, которые, с
щегольской тростью в руке, гордо красуются в витринах модных магазинов как
воплощенный идеал мужской красоты, то вблизи впечатление фатоватости
рассеивалось, потому что его неизменно приветливая любезность (редчайший
случай!) была естественной и казалась врожденной. Скромно и вместе с тем
сердечно приветствовал он каждого, и было приятно смотреть, как на каждом
шагу просто и непринужденно проявлялись его изящество и благовоспитанность.
Он спешил подать пальто даме, направляющейся в гардероб, для каждого ребенка
находился у него ласковый взгляд или шутка, был он обходителен, но без
малейшей развязности; короче говоря, это был, видимо, один из тех
счастливцев, которым уверенность, что всех пленяет их ясное лицо и юношеское
обаяние, придает еще большую привлекательность. На людей пожилых и
болезненных, а их здесь было большинство, его присутствие влияло
благотворно. Своей свежестью, жизнерадостностью, победной улыбкой юности,
которая свойственна неотразимо обаятельным людям, он сразу же завоевал
всеобщею симпатию.
Через два часа после своего приезда он уже играл в теннис с дочерьми
толстенького благодушного фабриканта из Лиона - двенадцатилетней Аннет и
тринадцатилетней Бланш, а их мать, хрупкая, изящная, сдержанная мадам
Анриэт, с легкой улыбкой наблюдала, как ее неоперившиеся птенчики
бессознательно кокетничают с молодым незнакомцем. Вечером он около часа
смотрел, как мы играем в шахматы, рассказал несколько забавных анекдотов,
долго прогуливался по набережной с мадам Анриэт, - муж ее, как всегда, играл
в домино со своим приятелем, фабрикантом из Намюра, - а поздно вечеров я
застал его в полутемной конторе отеля за интимной беседой с секретаршей. ... Читать дальше »