Главная » 2022 » Апрель » 5 » Голова профессора Доуэля. Александр Беляев. 07. МЕЖДУ ЖИЗНЬЮ И СМЕРТЬЮ. ОПЯТЬ БЕЗ ТЕЛА. ТОМА УМИРАЕТ ВО ВТОРОЙ РАЗ.
23:23
Голова профессора Доуэля. Александр Беляев. 07. МЕЖДУ ЖИЗНЬЮ И СМЕРТЬЮ. ОПЯТЬ БЕЗ ТЕЛА. ТОМА УМИРАЕТ ВО ВТОРОЙ РАЗ.
---
---
---
МЕЖДУ ЖИЗНЬЮ И СМЕРТЬЮ
Артур ослабил узлы, связывавшие его. Это ему удалось, потому что,
когда его связывали смирительной рубашкой, он умышленно напружинил свои
мышцы. Медленно начал он освобождаться из своих пеленок. Но за ним
следили. И едва он сделал попытку вынуть руку, замок щелкнул, дверь
открылась, вошли два санитара и перевязали его заново, на этот раз наложив
поверх смирительной рубашки еще несколько ремней. Санитары грубо
обращались с ним и угрожали побить, если он возобновит попытки
освободиться. Доуэль не отвечал. Туго перевязав его, санитары ушли.
Так как в камере окон не было и освещалась она электрической
лампочкой на потолке, Доуэль не знал, наступило ли утро. Часы тянулись
медленно. Равино пока ничего не предпринимал и не являлся. Доуэлю хотелось
пить. Скоро он почувствовал приступы голода. Но никто не входил в его
камеру и не приносил еды и питья.
"Неужели он хочет уморить меня голодом?" - подумал Доуэль. Голод
мучил его все больше, но он не просил есть. Если Равино решил уморить его
голодом, то незачем унижать себя просьбой.
Доуэль не знал, что Равино испытывает силу его характера. И, к
неудовольствию Равино, Доуэль выдержал этот экзамен.
Несмотря на голод и жажду, Доуэль, долгое время проведший без сна,
незаметно для себя уснул. Он спал безмятежно и крепко, не подозревая, что
этим самым доставит Равино новую неприятность. Ни яркий свет лампы, ни
музыкальные эксперименты Равино не производили на Доуэля никакого
впечатления. Тогда Равино прибегнул к более сильным средствам воздействия,
которые он применял к крепким натурам. В соседней комнате санитары начали
бить деревянными молотами по железным листам и трещать на особых
трещотках. При этом адском грохоте обычно просыпались самые крепкие люди и
в ужасе осматривались по сторонам. Но Доуэль, очевидно, был крепче
крепких. Он спал как младенец. Этот необычайный случай поразил даже
Равино.
"Поразительно, - удивлялся Равино, - и ведь этот человек знает, что
жизнь его висит на волоске. Его не разбудят и трубы архангелов".
- Довольно! - крикнул он санитарам, и адская музыка прекратилась.
Равино не знал, что невероятный грохот пробудил Доуэля. Но, как
человек большой воли, он овладел собой при первых проблесках сознания и ни
одним вздохом, ни одним движением не обнаружил, что он уже не спит.
"Доуэля можно уничтожить только физически" - таков был приговор
Равино.
А Доуэль, когда грохот прекратился, вновь уснул по-настоящему и
проспал до вечера. Проснулся он свежим и бодрым. Голод уже меньше мучил
его. Он лежал с открытыми глазами и, улыбаясь, смотрел на волчок двери.
Там виднелся чей-то круглый глаз, внимательно наблюдавший за ним.
Артур, чтобы подразнить своего врага, начал напевать веселую песенку.
Это было слишком даже для Равино. Первый раз в жизни он почувствовал, что
не в состоянии овладеть чужой волей. Связанный, беспомощно лежащий на полу
человек издевался над ним. За дверью раздалось какое-то шипение. Глаз
исчез.
Доуэль продолжал петь все громче, но вдруг поперхнулся. Что-то
раздражало его горло. Доуэль потянул носом и почувствовал запах. В горле и
носоглотке щекотало, скоро присоединилась к этому режущая боль в глазах.
Запах усиливался.
Доуэль похолодел. Он понял, что настал его смертный час. Равино
отравил его хлором. Доуэль знал, что он не в силах вырваться из туго
связывавших его ремней и смирительной рубашки. Но в этот раз инстинкт
самосохранения был сильнее доводов разума. Доуэль начал делать невероятные
попытки освободиться. Он извивался всем телом, как червяк, выгибался,
скручивался, катался от стены к стене. Но он не кричал, не молил о помощи,
он молчал, крепко стиснув зубы. Омраченное сознание уже не управляло
телом, и оно защищалось инстинктивно.
Затем свет погас, и Доуэль словно куда-то провалился. Очнулся он от
свежего ветра, который трепал его волосы. Необычайным усилием воли он
постарался раскрыть глаза: на мгновение перед ним мелькнуло чье-то
знакомое лицо, как будто Ларе, но в полицейском костюме. До слуха дошел
шум автомобильного мотора. Голова трещала от боли. "Бред, но я, значит,
еще жив", - подумал Доуэль. Веки его опять сомкнулись, но тотчас открылись
вновь. В глаза больно ударил дневной свет. Артур прищурился и вдруг
услышал женский голос:
- Как вы себя чувствуете?
По воспаленным векам Доуэля провели влажным куском ваты. Окончательно
открыв глаза, Артур увидел склонившуюся над ним Лоран. Он улыбнулся ей и,
осмотревшись, увидел, что лежит в той самой спальне, в которой некогда
лежала Брике.
- Значит, я не умер? - тихо спросил Доуэль.
- К счастью, не умерли, но вы были на волоске от смерти, - сказала
Лоран.
В соседней комнате послышались быстрые шаги, и Артур увидел Ларе. Он
размахивал руками и кричал:
- Слышу разговор! Значит, ожил. Здравствуйте, мой друг! Как себя
чувствуете?
- Благодарю вас, - ответил Доуэль и, почувствовав боль в груди,
сказал: - Голова болит... и грудь...
- Много не говорите, - предупредил его Ларе, - вам вредно. Этот
висельник Равино едва не отравил вас газом, как крысу в трюме корабля. Но,
Доуэль, как мы великолепно провели его!
И Ларе начал смеяться так, что Лоран посмотрела на него с укоризной,
опасаясь, как бы его слишком шумная радость не потревожила больного.
- Не буду, не буду, - ответил он, поймав ее взгляд. - Я сейчас
расскажу вам все по порядку. Похитив мадемуазель Лоран и немного подождав,
мы поняли, что вам не удалось последовать за нею...
- Вы... слышали мой крик? - спросил Артур.
- Слышали. Молчите! И поспешили укатить, прежде чем Равино вышлет
погоню. Возня с вами задержала его свору, и этим вы очень помогли нам
скрыться незамеченными. Мы прекрасно знали, что вам там не поздоровится.
Игра в открытую. Мы, то есть я и Шауб, хотели возможно скорее прийти к вам
на помощь. Однако необходимо было сначала устроить мадемуазель Лоран, а уж
затем придумать и привести в исполнение план вашего спасения. Ведь ваше
пленение было непредвиденным... Теперь и нам надо было во что бы то ни
стало проникнуть за каменную ограду, а это, вы сами знаете, не легкое
дело. Тогда мы решили поступить так: я и Шауб достали себе полицейские
костюмы, подъехали на автомобиле и заявили, что мы явились для санитарного
осмотра. Шауб изобразил даже мандат со всеми печатями. На наше счастье, у
ворот стоял не постоянный привратник, а простой санитар, который,
очевидно, не был знаком с инструкцией Равино, требовавшей при впуске кого
бы то ни было предварительно созвониться с ним по телефону. Мы держали
себя на высоте положения и...
- Значит, это был не бред... - перебил Артур. - Я вспоминаю, что
видел вас в форме полицейского и слышал шум автомобиля.
- Да, да, на автомобиле вас обдул свежий ветер, и вы пришли в себя,
но потом впали в беспамятство. Так слушайте дальше. Санитар открыл нам
ворота, мы вошли. Остальное сделать было нетрудно, хотя и не так легко,
как мы предполагали. Я потребовал, чтобы нас провели в кабинет Равино. Но
второй санитар, к которому мы обратились, был, очевидно, опытный человек.
Он подозрительно оглядел нас, сказал, что доложит, и вошел в дом. Через
несколько минут к нам вышел какой-то горбоносый человек в белом халате, с
черепаховыми очками на носу...
- Ассистент Равино, доктор Буш.
Ларе кивнул головою и продолжал:
- Он объявил нам, что доктор Равино занят и что мы можем переговорить
с ним, Бушем. Я настаивал на том, что нам необходимо видеть самого Равино.
Буш повторял, что сейчас это невозможно, так как Равино находится у
тяжелобольного. Тогда Шауб, не долго думая, взял Буша за руку вот так, -
Ларе правой рукой взял за запястье своей левой руки, - и повернул вот
этак. Буш вскрикнул от боли, а мы прошли мимо него и вошли в дом. Черт
возьми, мы не знали, где находится Равино, и были в большом затруднении.
По счастью, он сам в это время шел по коридору. Я узнал его, так как
виделся с ним, когда привозил вас в качестве моего душевнобольного друга.
"Что вам угодно?" - резко спросил Равино. Мы поняли, что нам нечего больше
разыгрывать комедию, и, приблизившись к Равино, быстро вынули револьверы и
направили их ему в лоб. Но в это время носатый Буш, - кто бы мог ожидать
от этой развалины такой прыти! - ударил по руке Шауба, причем так сильно и
неожиданно, что выбил револьвер, а Равино схватил меня за руку. Тут
началась потеха, о которой, пожалуй, трудно и рассказать связно. На помощь
к Равино и Бушу уже бежали со всех сторон санитары. Их было много, и они,
конечно, быстро справились бы с нами. Но, на наше счастье, многих смутила
полицейская форма. Они знали о тяжелом наказании за сопротивление полиции,
а тем более, если оно сопряжено с насильственными действиями над
представителями власти. Как Равино ни кричал, что наши полицейские костюмы
- маскарад, большинство санитаров предпочитало роль наблюдателей, и только
немногие осмелились положить руки на священный и неприкосновенный
полицейский мундир. Вторым нашим козырем было огнестрельное оружие,
которого не было у санитаров. Ну и, пожалуй, не меньшим козырем была наша
сила, ловкость и отчаянность. Это и уравняло силы. Один санитар насел на
Шауба, наклонившегося, чтобы поднять упавший револьвер. Шауб оказался
большим мастером по части всяческих приемов борьбы. Он стряхнул с себя
врага и, нанося ловкие удары, отбросил ногою револьвер, за которым уже
протянулась чья-то рука. Надо отдать ему справедливость, он боролся с
чрезвычайным хладнокровием и самообладанием. На моих плечах тоже повисли
два санитара. И неизвестно, чем окончилось бы это сражение, если б не
Шауб. Он оказался молодцом. Ему удалось-таки поднять револьвер, и, не
долго думая, он пустил его в ход. Несколько выстрелов сразу охладили пыл
санитаров. После того как один из них заорал, хватаясь за свое
окровавленное плечо, остальные мигом ретировались. Но Равино не сдавался.
Несмотря на то что мы приставили к обоим его вискам револьверы, он
крикнул: "У меня тоже найдется оружие. Я прикажу своим людям стрелять в
вас, если вы сейчас не уйдете отсюда!" Тогда Шауб, не говоря лишнего
слова, стал выворачивать Равино руку. Этот прием вызывает такую чертовскую
боль, что даже здоровенные бандиты ревут, как бегемоты, и становятся
кроткими и послушными. У Равино кости хрустели, на глазах появились слезы,
но он все еще не сдавался. "Что же вы смотрите? - кричал он стоявшим в
отдалении санитарам. - К оружию!" Несколько санитаров побежали, вероятно,
за оружием, другие снова подступили к нам. Я отвел на мгновение револьвер
от головы Равино и сделал пару выстрелов. Слуги опять окаменели, кроме
одного, который упал на пол с глухим стоном...
Ларе передохнул и продолжал:
- Да, горячее было дело. Нестерпимая боль все более обессиливала
Равино, а Шауб продолжал выкручивать его руку. Наконец Равино, корчась от
боли, прохрипел: "Чего вы хотите?" - "Немедленной выдачи Артура Доуэля", -
сказал я. "Разумеется, - скрипнув зубами, ответил Равино, - я узнал ваше
лицо. Да отпустите же руку, черт возьми! Я проведу вас к нему..." Шауб
отпустил руку ровно настолько, чтобы привести его в себя: он уже терял
сознание. Равино провел нас к камере, в которой вы были заключены, и
указал глазами на ключ. Я отпер двери и вошел в камеру в сопровождении
Равино и Шауба. Глазам нашим представилось невеселое зрелище: спеленатый,
как младенец, вы корчились в последних судорогах, подобно
полураздавленному червю. В камере стоял удушливый запах хлора. Шауб, чтобы
не возиться больше с Равино, нанес ему легонький удар снизу в челюсть, от
которого доктор покатился на пол, как куль. Мы сами, задыхаясь, вытащили
вас из камеры и захлопнули дверь.
- А Равино? Он...
- Если задохнется, то беда не велика, решили мы. Но его, вероятно,
освободили и привели в чувство после нашего ухода... Выбрались мы из этого
осиного гнезда довольно благополучно, если не считать, что нам пришлось
расстрелять оставшиеся патроны в собак... И вот вы здесь.
- Долго я пролежал без сознания?
- Десять часов. Врач только недавно ушел, когда ваш пульс и дыхание
восстановились и он убедился, что вы вне опасности. Да, дорогой мой, -
потирая руки, продолжал Ларе, - предстоят громкие процессы. Равино сядет
на скамью подсудимых вместе с профессором Керном. Я этого дела не оставлю.
- Но прежде надо найти - живую или мертвую - голову моего отца, -
тихо произнес Артур.
ОПЯТЬ БЕЗ ТЕЛА
Профессор Керн был так обрадован неожиданным возвращением Брике, что
даже забыл побранить ее. Впрочем, было и не до того. Джону пришлось внести
Брике на руках, причем она стонала от боли.
- Доктор, простите меня, - сказала она, увидав Керна. - Я не
послушалась вас...
- И сами себя наказали, - ответил Керн, помогая Джону укладывать
беглянку на кровать.
- Боже, я не сняла даже пальто.
- Позвольте, я помогу вам сделать это.
Керн начал осторожно снимать с Брике пальто, в то же время наблюдая
за ней опытным глазом. Лицо ее необычайно помолодело и посвежело. От
морщинок не осталось следа. "Работа желез внутренней секреции, - подумал
он. - Молодое тело Анжелики Гай омолодило голову Брике".
Профессор Керн уже давно знал, чье тело похитил он в морге. Он
внимательно следил за газетами и иронически посмеивался, читая о поисках
"безвестно пропавшей" Анжелики Гай.
- Осторожнее... Нога болит, - поморщилась Брике, когда Керн повернул
ее на другой бок.
- Допрыгались! Ведь я предупреждал вас.
Вошла сиделка, пожилая женщина с туповатым выражением лица.
- Разденьте ее, - кивнул Керн на Брике.
- А где же мадемуазель Лоран? - удивилась Брике.
- Ее здесь нет. Она больна.
Керн отвернулся, побарабанил пальцами по спинке кровати и вышел из
комнаты.
- Вы давно служите у профессора Керна? - спросила Брике новую
сиделку.
Та промычала что-то непонятное, показывая на свой рот.
"Немая, - догадалась Брике, - И поговорить не с кем будет..."
Сиделка молча убрала пальто и ушла. Вновь появился Керн.
- Покажите вашу ногу.
- Я много танцевала, - начала Брике свою покаянную исповедь. - Скоро
открылась ранка на подошве ноги. Я не обратила внимания...
- И продолжали танцевать?
- Нет, танцевать было больно. Но несколько дней я еще играла в
теннис. Это такая очаровательная игра!
Керн, слушая болтовню Брике, внимательно осматривал ногу и все более
хмурился. Нога распухла до колена и почернела. Он нажал в нескольких
местах.
- О, больно!.. - вскрикнула Брике.
- Лихорадит?
Да, со вчерашнего вечера.
- Так... - Керн вынул сигару и закурил. - Положение очень серьезное.
Вот до чего доводит непослушание. С кем это вы изволили играть в теннис?
Брике смутилась:
- С одним... знакомым молодым человеком.
- Не расскажете ли вы мне, что вообще произошло с вами с тех пор, как
вы убежали от меня?
- Я была у своей подруги. Она очень удивилась, увидав меня живою. Я
сказала ей, что рана моя оказалась не смертельной и что меня вылечили в
больнице.
- Про меня и... головы вы ничего не говорили?
- Разумеется, нет, - убежденно ответила Брике, - Странно было бы
говорить. Меня сочли бы сумасшедшей.
Керн вздохнул с облегчением. "Все обошлось лучше, чем я мог
предполагать", - подумал он.
- Но что же с моей ногой, профессор?
- Боюсь, что ее придется отрезать.
Глаза Брике засветились ужасом.
- Отрезать ногу! Мою ногу? Сделать меня калекой?
Керну самому не хотелось уродовать тело, добытое и оживленное с таким
трудом. Да и эффект демонстрации много потеряет, если придется показывать
калеку. Хорошо было бы обойтись без ампутации ноги, но едва ли это
возможно.
- Может быть, мне можно будет приделать новую ногу?
- Не волнуйтесь, подождем до завтра. Я еще навещу вас, - сказал Керн
и вышел.
На смену ему вновь пришла безмолвная сиделка. Она принесла чашку с
бульоном и гренки. У Брике не было аппетита. Ее лихорадило, и она,
несмотря на настойчивые мимические уговаривания сиделки, не смогла съесть
больше двух ложек.
- Унесите, я не могу.
Сиделка вышла.
- Надо было измерить сначала температуру, - услышала Брике голос
Керна, доносившийся из другой комнаты. - Неужели вы не знаете таких
простых вещей? Я же говорил вам.
Вновь вошла сиделка и протянула Брике термометр.
Больная безропотно поставила термометр. И когда вынула его и
взглянула, он показывал тридцать девять.
Сиделка записала температуру и уселась возле больной.
Брике, чтобы не видеть тупого и безучастного лица сиделки, повернула
голову к стене. Даже этот незначительный поворот вызвал боль в ноге и
внизу живота. Брике глухо застонала и закрыла глаза. Она подумала о Ларе:
"Милый, когда я увижу его?.."
В девять часов вечера лихорадка усилилась, начался бред. Брике
казалось, что она находится в каюте яхты. Волнение усиливается, яхту
качает, и от этого в груди поднимается тошнотворный клубок и подступает к
горлу... Ларе бросается на нее и душит. Она вскрикивает, мечется по
кровати... Что-то влажное и холодное прикасается к ее лбу и сердцу.
Кошмары исчезают.
Она видит себя на теннисной площадке вместе с Ларе. Сквозь легкую
заградительную сетку синеет море. Солнце палит немилосердно, голова болит
и кружится. "Если бы не так болела голова... Это ужасное солнце!.. Я не
могу пропустить мяч..." - И она с напряжением следит за движениями Ларе,
поднимающего ракетку для удара.
"Плей!" - кричит Ларе, сверкая зубами на ярком солнце, и, прежде чем
она успела ответить, бросает мяч. "Аут", - громко отвечает Брике, радуясь
ошибке Ларе...
- Продолжаете играть в теннис? - слышит она чей-то неприятный голос и
открывает глаза. Перед нею, наклонившись, стоит Керн и держит ее за руку.
Он считает пульс. Потом осматривает ее ногу и неодобрительно качает
головой.
- Который час? - спрашивает Брике, с трудом ворочая языком.
- Второй час ночи. Вот что, милая попрыгунья, вам придется
ампутировать ногу.
- Что это значит?
- Отрезать.
- Когда?
- Сейчас. Медлить больше нельзя ни одного часа, иначе начнется общее
заражение.
Мысли Брике путаются. Она слышит голос Керна как во сне и с трудом
понимает его слова.
- И высоко отрезать? - говорит она почти безучастно.
- Вот так. - Керн быстро проводит ребром ладони внизу живота. От
этого жеста у Брике холодеет живот. Сознание ее все больше проясняется.
- Нет, нет, нет, - с ужасом говорит она. - Я не позволю! Я не хочу!
- Вы хотите умереть? - спокойно спрашивает Керн.
- Нет.
- Тогда выбирайте одно из двух.
- А как же Ларе? Ведь он меня любит... - лепечет Брике. - Я хочу жить
и быть здоровой. А вы хотите отнять все... Вы страшный, я боюсь вас!
Спасите! Спасите меня!..
Она уже вновь бредила, кричала и порывалась встать. Сиделка с трудом
удерживала ее. Скоро на помощь был вызван Джон.
Тем временем Керн быстро работал в соседней комнате, приготовляясь к
операции.
Ровно в два часа ночи Брике положили на операционный стол. Она пришла
в себя и молча смотрела на Керна так, как смотрят на своего палача
приговоренные к смерти.
- Пощадите, - наконец прошептала она. - Спасите...
Маска опустилась на ее лицо. Сиделка взялась за пульс. Джон все
плотнее прижимал маску. Брике потеряла сознание.
Она пришла в себя в кровати. Голова кружилась. Ее тошнило. Смутно
вспомнила об операции и, несмотря на страшную слабость, приподняв голову,
взглянула на ногу и тихо простонала. Нога была отрезана выше колена и туго
забинтована. Керн сдержал слово: он сделал все, чтобы возможно меньше
изуродовать тело Брике. Он пошел на риск и произвел ампутацию с таким
расчетом, чтобы можно было сделать протез.
Весь день после операции Брике чувствовала себя удовлетворительно,
хотя лихорадка не прекращалась, что очень озабочивало Керна. Он заходил к
ней каждый час и осматривал ногу.
- Что же я теперь буду делать без ноги? - спрашивала его Брике.
- Не беспокойтесь, я вам сделаю новую ногу, лучше прежней, -
успокаивал ее Керн. - Танцевать будете. - Но лицо его хмурилось: нога
покраснела выше ампутированного места и опухла.
К вечеру жар усилился. Брике начала метаться, стонать и бредить.
В одиннадцать часов вечера температура поднялась до сорока и шести
десятых.
Керн сердито выбранился: ему стало ясно, что началось общее заражение
крови. Тогда, не думая о спасении тела Брике, Керн решил отвоевать у
смерти хотя бы часть экспоната. "Если промыть ее кровеносные сосуды
антисептическим, а затем физиологическим раствором и пустить свежую,
здоровую кровь, голова будет жить".
И он приказал вновь перенести Брике на операционный стол.
Брике лежала без сознания и не почувствовала, как острый скальпель
быстро сделал надрез на шее, выше красных швов, оставшихся от первой
операции. Этот надрез отделял не только голову Брике от ее прекрасного
молодого тела. Он отсекал от Брике весь мир, все радости и надежды,
которыми она жила.
ТОМА УМИРАЕТ ВО ВТОРОЙ РАЗ
Голова Тома хирела с каждым днем. Тома не был приспособлен для жизни
одного сознания. Чтобы чувствовать себя хорошо, ему необходимо было
работать, двигаться, поднимать тяжести, утомлять свое могучее тело, потом
много есть и крепко спать.
Он часто закрывал глаза и представлял, что, напрягая свою спину,
поднимает и носит тяжелые мешки. Ему казалось, что он ощущает каждый
напряженный мускул. Ощущение было так реально, что он открывал глаза в
надежде увидеть свое сильное тело. Но под ним по-прежнему виднелись только
ножки стола.
Тома скрипел зубами и вновь закрывал глаза.
Чтобы развлечь себя, он начинал думать о деревне. Но тут же он
вспоминал и о своей невесте, которая навсегда была потеряна для него. Не
раз он просил Керна поскорее дать ему новое тело, а тот с усмешкой
отговаривался:
- Все еще не находится подходящего, потерпи немного.
- Уж хоть какое-нибудь завалящее тельце, - просил Тома: так велико
было его желание вернуться к жизни.
- С завалящим телом ты пропадешь. Тебе надо здоровое тело, - отвечал
Керн.
Тома ждал, дни проходили за днями, а его голова все еще торчала на
высоком столике.
Особенно были мучительны ночи без сна. Он начал галлюцинировать.
Комната вертелась, расстилался туман, и из тумана показывалась голова
лошади. Всходило солнце. На дворе бегала собака, куры поднимали возню... И
вдруг откуда-то вылетал ревущий грузовой автомобиль и устремлялся на Тома.
Эта картина повторялась без конца, и Тома умирал бесконечное количество
раз.
Чтобы избавиться от кошмаров. Тома начинал шептать песни, - ему
казалось, что он пел, - или считать.
Как-то его увлекла одна забава. Тома попробовал ртом задержать
воздушную струю. Когда он затем внезапно открыл рот, воздух вырвался
оттуда с забавным шумом.
Тома это понравилось, и он начал свою игру снова. Он задерживал
воздух до тех пор, пока тот сам не прорывался через стиснутые губы. Тома
стал поворачивать при этом язык: получались очень смешные звуки. А сколько
секунд он может держать струю воздуха? Тома начал считать. Пять, шесть,
семь, восемь... "Ш-ш-ш", - воздух прорвался. Еще... Надо довести до
дюжины... Раз, два, три... шесть, семь... девять... одиннадцать, двенад...
Сжатый воздух вдруг ударил в небо с такой силой, что Тома
почувствовал, как голова его приподнялась на своей подставке.
"Этак, пожалуй, слетишь, со своего шестка", - подумал Тома.
Он скосил глаза и увидел, что кровь разлилась по стеклянной
поверхности подставки и капала на пол. Очевидно, воздушная струя, подняв
его голову, ослабила трубки, вставленные в кровеносные сосуды шеи. Голова
Тома пришла в ужас: неужели конец? И действительно, сознание начало
мутиться. У Тома появилось такое чувство, будто ему не хватает воздуха;
это кровь, питавшая его голову, уже не могла проникнуть в его мозг в
достаточном количестве, принося живительный кислород. Он видел свою кровь,
чувствовал свое медленное угасание. Он не хотел умирать! Сознание
цеплялось за жизнь. Жить во что бы то ни стало! Дождаться нового тела,
обещанного Керном...
Тома старался осадить свою голову вниз, сокращая мышцы шеи, пытался
раскачиваться, но только ухудшал свое положение: стеклянные наконечники
трубок еще больше выходили из вен. С последними проблесками сознания Тома
начал кричать, кричать так, как он не кричал никогда в жизни.
Но это уже не был крик. Это было предсмертное хрипение...
Когда чутко спавший Джон проснулся от этих незнакомых звуков и вбежал
в комнату, голова Тома едва шевелила губами. Джон, как умел, установил
голову на место, всадил трубки поглубже и тщательно вытер кровь, чтобы
профессор Керн не увидел следов ночного происшествия.
Утром голова Брике, отделенная от тела, уже стояла на своем старом
месте, на металлическом столике со стеклянной доской, и Керн приводил ее в
сознание.
Когда он "промыл" голову от остатков испорченной крови и пустил струю
нагретой до тридцати семи градусов свежей, здоровой крови, лицо Брике
порозовело. Через несколько минут она открыла глаза и, еще не понимая,
уставилась на Керна. Потом с видимым усилием посмотрела вниз, и глаза ее
расширились.
- Опять без тела... - прошептала голова Брике, и глаза ее наполнились
слезами. Теперь она могла только шипеть: горловые связки были перерезаны
выше старого сечения.
"Отлично, - подумал Керн, - сосуды быстро наполняются влагой, если
только это не остаточная влага в слезных каналах. Однако на слезы не
следует терять драгоценную жидкость".
- Не плачьте и не печальтесь, мадемуазель Брике. Вы жестоко наказали
сами себя за ваше непослушание. Но я вам сделаю новое тело, лучше
прежнего, потерпите еще несколько дней.
И, отойдя от головы Брике, Керн подошел к голове Тома.
- Ну, а как поживает наш фермер?
Керн вдруг нахмурился и внимательно посмотрел на голову Тома. Она
имела очень плохой вид. Кожа потемнела, рот был полуоткрыт. Керн осмотрел
трубки и напустился с бранью на Джона.
- Я думал. Тома спит, - оправдывался Джон.
- Сам ты проспал, осел!
Керн стал возиться около головы.
- Ах, какой ужас!.. - шипела голова Брике. - Он умер. Я так боюсь
покойников... Я тоже боюсь умереть... Отчего он умер?
- Закрой у нее кран с воздушной струей! - сердито приказал Керн.
Брике умолкла на полуслове, но продолжала испуганно и умоляюще
смотреть в глаза сиделки, беспомощно шевеля губами.
- Если через двадцать минут я не верну голову к жизни, ее останется
только выбросить, - сказал Керн.
Через пятнадцать минут голова подала некоторые признаки жизни. Веки и
губы ее дрогнули, но глаза смотрели тупо, бессмысленно. Еще через две
минуты голова произнесла несколько бессвязных слов. Керн уже торжествовал
победу. Но голова вдруг опять замолкла. Ни один нерв не дрожал на лице.
Керн посмотрел на термометр:
- Температура трупа. Кончено!
И, забыв о присутствии Брике, он со злобой дернул голову за густые
волосы, сорвал со столика и бросил в большой металлический таз.
- Вынести ее на ледник... Надо будет произвести вскрытие.
Негр быстро схватил таз и вышел. Голова Брике смотрела на него
расширенными от ужаса глазами.
В кабинете Керна зазвонил телефон. Керн со злобой швырнул на пол
сигару, которую собирался закурить, и ушел к себе, сильно хлопнув дверью.
Звонил Равино. Он сообщил о том, что отправил Керну с нарочным
письмо, которое им должно быть уже получено.
Керн сошел вниз и сам вынул письмо из дверного почтового ящика.
Поднимаясь по лестнице, Керн нервно разорвал конверт и начал читать.
Равино сообщал, что Артур Доуэль, проникнув в его лечебницу под видом
больного, похитил мадемуазель Лоран и бежал сам.
Керн оступился и едва не упал на лестнице.
- Артур Доуэль!.. Сын профессора... Он здесь? И он, конечно, знает
все.
Объявился новый враг, который не даст ему пощады. В кабинете Керн
сжег письмо и зашагал по ковру, обдумывая план действия. Уничтожить голову
профессора Доуэля? Это он может всегда сделать в одну минуту. Но голова
еще нужна ему. Необходимо только будет принять меры к тому, чтобы эта
улика не попалась на глаза посторонним. Возможен обыск, вторжение врагов в
его дом. Потом... потом необходимо ускорить демонстрацию головы Брике.
Победителей не судят. Что бы ни говорили Лоран и Артур Доуэль, Керну легче
будет бороться с ними, когда его имя будет окружено ореолом всеобщего
признания и уважения.
Керн снял телефонную трубку, вызвал секретаря научного общества и
просил заехать к нему для переговоров об устройстве заседания, на котором
он. Керн, будет демонстрировать результаты своих новейших работ. Затем
Керн позвонил в редакции крупнейших газет и просил прислать интервьюеров.
"Надо устроить газетную шумиху вокруг величайшего открытия профессора
Керна... Демонстрацию можно будет произвести дня через три, когда голова
Брике несколько придет в себя после потрясения и привыкнет к мысли о
потере тела. Ну-с, а теперь..."
Керн прошел в лабораторию, порылся в шкафчиках, вынул шприц,
бунзеновскую горелку, взял вату, коробку с надписью "Парафин" и отправился
к голове профессора Доуэля.
