Главная » » Спасательный круг эстетизму. А. Н. Толстой. 01

03:39

Спасательный круг эстетизму. А. Н. Толстой. 01

---

Спасательный круг эстетизму. А. Н. Толстой

Действие I.

Большая комната в доме Лопуховых, она служит и гостиной, и столовой, и музыкальным салоном вместе. В глубине стол, накрытый a la fourchette. Свет полузажжен. У двери стоит Маслов, разматывает шарф и отдает его вместе с шапкой горничной.

Горничная. Барыня просила подождать всех, кто придет; просила обождать, барыня в театре.

Маслов кивает головой и отходит к дивану, садится, глядит на горничную.

Василий Васильевич пьесу играют, после театра все к нам придут. Вина не угодно, или чаю налить?

Маслов трясет головой, продолжая глядеть на горничную.

С барином у нас беда, третий день дома не обедают. Барыня очень сердится; в приличном доме и такой их муж. Только дом конфузит.

Маслов кивает головой, горничная зажигает побольше свет и, вздохнув, уходит, в дверях поглядев на стенные часы.

Без пяти двенадцать, сейчас придут. (Уходит.)

Маслов, проводив горничную глазами, глядит на противоположную стену, вынимает из кармана сюртука листки.

Маслов. С какою быстротой мчатся мысли. Сегодня свершится нечто огромное. Если бы заранее знать тот вывод, куда увлечет меня железная логика. (Просматривает листки и, подняв руку, делает жест, потом, выпив воды, читает вслух.) В человеческом теле есть связки и мускулы, которые нельзя видеть без восторга. Так в мировой литературе есть страницы, которые нельзя... (Повторяя нараспев.) Есть главы и страницы, которые нельзя... (Совсем нараспев.) Которые нельзя... (Тихо.) Вот как трудно! Ну, а дальше? Я утверждаю, настаиваю, что драма «Вавилон»1 Василия Васильевича Темного2 есть именно тот мускул, та связка, утверждающая принцип... идеалистического пессимизма — мир призрачен, жизнь случайна. Кто может сказать на это — нет? (Сурово оглядывается.) Кто может, обольщенный бумажными цветами буржуазии, сказать жизни — да? (С пафосом.) И вот Василий Васильевич сострадательно уводит из жизни самих героев одного за другим, в последнем акте великолепный пейзаж: могилы на фоне в пурпуре заходящего солнца и два могильщика между крестов говорят — о чем? О любви, конечно. (С трагическим пафосом.) Сострадательный могильщик тот, чьи нежные руки укладывают в мягкую постель земли наше усталое призрачное тело, — он, кому ведомы тайны, — он один имеет право говорить об освобожденной любви.

Быстро входит в шляпе, меховом боа, с муфтой Елена Грацианова-Ситникова, одета в черное обтянутое платье3.

Елена. Евгений Александрович!

Маслов (целуя ей руки). Елена, вы из театра, очаровательный поэт. Я один. Хозяйка сейчас придет.

Елена (в изнеможении садясь). Я из театра. Сейчас будут все. Я измучена. Ради Бога, только правду, мужа здесь нет?

Маслов. Может быть, он сидит под столом.

Елена. Не пугайте. Он убьет меня сегодня. Он так ревнует. Нарочно сказал, что не пойдет на премьеру, а сам прискакал и сидел все время за колонной в фойе, как сыщик. Когда увидел меня и Бориса Яковлевича... Ах, что за ужас! Мой муж бьет меня хлыстом!4

Маслов (склоняясь, обнимает за плечи). Бедная, печальная, фантастическая женщина!

Елена. Я пойду к Ираиде Гавриловне, лягу на постель... (Встает, кладет руки ему на плечи.) Голубчик, ведь я поэт, мне нужно жить, не осуждайте меня! Я поклялась сегодняшней ночью изменить мужу. Он мне приелся. Я хочу острого, огня, безумия!

Маслов (пересохшим голосом). С кем?

Елена. Как с кем? Разве спрашивают об этом женщину? Проводите меня и возвращайтесь, а Ираиде Гавриловне не говорите ничего. (Уходят.)

Входит Рысс5, кидает на столик каракулевую шапку, с висков и усов отряхивает мокрый снег, протирает пенсне, надевает его и оглядывается.

Рысс. Ну, никого нет, я первый. (Подходит к дивану, задумавшись.) Куда же поехала Елена? Сумасшедшая. (Зовет горничную.) Маша! (Маша входит.) Здравствуй, красавица!

Маша. Барыня сейчас придет. Вы их не видали разве?

Рысс. Видел в театре. Здесь никого не было?

Маша (таинственно улыбаясь). Не знаю.

Рысс. Дама в черном с муфтой, Елена.

Маша. Не знаю.

Рысс. Значит здесь. (Поворачивается на каблуках, видит Маслова.) Евгений Александрович, добрый вечер! А я с пятого акта сбежал. Боюсь покойников невыносимо.

Маслов (рассеянно). Я здесь наедине беседовал с музами.

Рысс. Один?

Маслов. Честное слово один. Ну-с, Борис Яковлевич, значит вы как всегда недовольны, желчны, остроумны и злы?

Рысс. Ну! (Пробегает и садится на диван.) Пьеса омерзительная.

Маслов. Вот как? (Оглядывается на дверь.)

Рысс. Одна дама клялась, что все петербуржцы носят в кармане каскарин6, сегодня я пожалел, что не приобрел этой привычки.

Маслов. Вы из театра приехали?

Рысс удивлен.

Ну да. Конечно, я перепутал. (Пробегается по комнате, останавливается у двери, в которую ушла Елена, потом, овладев собой, говорит строго.) Пьеса не понравилась?

Рысс. Как кому, я, например, обиделся.

Маслов (еще строже). Ваша точка зрения?

Рысс (весело). С моей точкой зрения произошел прелюбопытный случай: когда я начал делаться критиком, мне посоветовали — попробуй выругай всех подряд, в Одессе это называется: сыграй на понижение, а по-московски: расчеши. Я и выругал всех подряд.

Маслов. Кроме меня, кажется.

Рысс. Вы оказались вне точки зрения.

Маслов. Merci.

Рысс. А после расчесыванья мне сказали: довольно, дорогой, наверно, у кого-нибудь да найдется и хорошее, поищи, похвали.

Маслов. Вы расхвалили всех, и я опять оказался вне точки зрения.

Рысс (смеется). Нет, нет, просто оказалось, что мои точки зрения расположены по окружности, а вы находитесь в центре.

Маслов. Все истины суть истина и каждая по отдельности — ложь. Как вы смотрите на Чуковского?7

Рысс. Он динамик бессознательный. Только жаль, что в конце каждого фельетона обещает никогда не написанное продолжение, эти не написанные продолжения и есть самое ценное, в них он искренен... и, по-моему, терпеть не может литературы.

Маслов. А я люблю Чуковского: нам нужна современная критика, она уничтожает веру в себя самих, и мы, предтечи и пророки, поднимемся наконец на развалинах безверия, время пришло, аморальность возвели в принцип, оправдали его динамичной критикой. Ну-с, а пьеса Василия Васильевича?

Рысс. О, Господи! Ни одного живого слова, реклама для похоронной процессии.

Маслов. Вот! (Строго.) Но в печати необходимо признать ее гениальной, вы должны сделать это, найдите две точки зрения; с одной — признайте пьесу гениальной, другую же, противоположную, оставьте при себе, как Чуковский.

Рысс. Ну-с, а дальше?

Маслов. А дальше мы, чьи идеи были претворены в бездарной голове Василия Васильевича — посредника между нами и толпой, мы найдем, что эта пьеса никуда не годна.

Рысс. Почему вы тогда не отыщете по-настоящему талантливого посредника?

Маслов. О, это опасно! (Звонок, и появляется Лопухова, Перчатников8 и Василий Васильевич Темный.) Так вы согласны? Хвалебный фельетон в «Речи»?

Рысс. О, Господи, мне-то решительно все равно, что писать.

Лопухов (здороваясь). Мы заезжали к Палкину9 за вином, я совсем забыл, что у нас нет белого вина. (Темному.) Василий Васильевич, не правда ли — да здравствует рейнское вино, только рейнским вином мы сможем выразить свое восхищение?

Темный (растрепанно, горячась и тормоша волосы). Рейнским, рейнским... Петербург пьет только белое10 фантастическое вино, бродящее в белую ночь: «и горит зеленый зайчик в догоревшем хрустале»11 (оказывается около Маслова, остальные у стола, где горничная раскупоривает бутылки).

Маслов (держа руку Темного). Поздравляю вас, (целует) удивительно...

Темный. Исполнением испортили все. Я говорил, что еще не родилась актриса для моей роли. Вам немножко понравилось? Да? Пьеса плохая? Никуда не годная?

Маслов. Сегодня я прочел ее пять раз.

Темный. А в театре не были? Я вас не видел.

Маслов. Чтобы созерцать пьесу, не нужно ходить в театр.

Темный (бежит к столу). Господа, Евгений Александрович в театре не был! Вот и вино! Господа, за здоровье Ираиды Гавриловны! (Целует руку, громким шепотом.) Чудная, волшебная, фантастическая женщина!

Лопухов. Всегда влюблен — у меня с вами длинный разговор сегодня.

Рысс (Перчатникову). Ну, каков успех, Вакх Силыч?

Перчатников. Сегодня я слышал, как звенели струны человеческих душ. (Глядит на Лопухову.)

Лопухова. Ах, я так чутко все переживала! (Перчатникову.) Я глядела на ваше лицо, вы были бледны.

Перчатников (смущенно и радостно). Вот как, merci!

Лопухова (Рыссу). Говорите же, беспощадный критик.

Темный. Да, да, ваше мнение, пьеса плоха? Правда?

Рысс. Пьеса задумана энергично, написана в тонах скандинавской школы, в языке внутренняя логика, но толпа слишком груба и не подготовлена для восприятия через рампу идей пессимистического идеализма.

Перчатников (тихо Маслову). Я не понял, он похвалил или выругал?

Маслов. Это новый способ динамической критики.

Перчатников. А, да, в самом деле. Я думаю напечатать пьесу в следующем номере «Курьера»12.

Маслов. Об этом еще поговорим.

Темный (Рыссу). Пожалуй, вы правы. Но господа — пусть толпа дойдет до нас. А? Пусть она доходит. Я думаю, самое правильное, когда никто не понимает произведения — даже автор. Вот, например, это место из третьего акта...

Входит Ситников. Темный хватается вдруг за коленки и хохочет.

Скажите, вы опять потеряли жену? Опять потеряли Елену?

Ситников. Ничуть, вот странно! (Здоровается).

Перчатников (Маслову). Нет, вы уж сейчас посоветуйте — печатать пьесу или не печатать? (Увлекая к дивану). Мне, как издателю-редактору, необходимо сегодня же определенно высказаться. Откровенно, я признаю только чуткие и утонченные переживания, Ираида Гавриловна моя наставница, я ей бесконечно обязан, ведь нелегко ей было взяться за человека, отнятого, так сказать, от сохи. (Грубовато, добродушно рисуясь). В нежные годы, когда я при отце в лабазе служил, меня и тростью бивали. А? Такие передряги вам не знакомы?

Маслов. Вакх Силыч, я немного не понимаю?

Перчатников. Очень просто — Ираида Гавриловна дала мне душевное воспитание — напоила изысканными ядами сердце, а в вас я вижу единственного руководителя в дебрях символизма.

Маслов. Вакх Силыч, то, что вы говорите, слишком серьезно! Вы знаете наши разногласия: в «Курьер», как он есть теперь, войти сотрудником я не могу.

Перчатников. Знаю! Журнал в руках Лопухова и Рысса. Лопухов прежде всего супруг Ираиды Гавриловны — но помилуйте, он никак не эстет! Возьмите его наружность — четырехугольный какой-то, похож, так сказать, на конфорку. Тоже и Рысс, Борис Яковлевич, — он и в «Речи», и в «Русском слове», и в «Одесских новостях». Его слишком многие читают, он не эстет, пишет понятно, для толпы. Мне нужен руководитель эстетического органа.

Маслов. Но вы-то знаете, что я моралист и враг эстетизма.

Перчатников. Вы враг? Не поверю. Ираида Гавриловна!

Лопухов оставляет стол, подходит.

Евгений Александрович уверяет, что он враг эстетизма.

Лопухов (Маслову). Безумно так говорить, вы кощунствуете! Вы, наш учитель после Оскара Уайльда, отрекаетесь от единственной религии? Нет, что будет с Россией, если погибнуть эстетизму?

Маслов. Отрекаюсь от Оскара Уайльда, отрекаюсь от искусства для искусства, отрекаюсь от любви для наслаждения, от религии как утешения, от бога Микельанджело! Вы ведь умрете, смерть стоит уже за дверью, воздев косу!13

Лопухов в ужасе отшатывается, остальная компания слушает, Темный больше всех.

Мир призрачен, жизнь случайна. Реальна смерть, ей мы поем гимны, она наша вдохновительница. Смиритесь перед ней, покайтесь, смирите тело, убейте страсть, вашим удовольствием пусть будет бичевание, вашей пищей земной прах, который вы целуете с рыданием! (Великолепным жестом вышвыривает из кармана листки). Есть связки и мускулы в человеческом теле, которые нельзя видеть без восторга! В мировой литературе есть главы и страницы, которые нельзя... которые нельзя... (Рвет листки). Час назад я еще мог это написать, это был дифирамб14 Василию Васильевичу, но огонь аскетической ревности уже глубоко опустошил мою душу...

Темный (бросаясь к листкам). Ради Бога, что там написано?

Перчатников. Уничтожать так просто бессмертные творения! И мы свидетели этого! (Подбирает листки).

Маслов. Окончу, когда успокоюсь, дайте вина!

Ему дают вино, он пьет.

Лопухова. Как, опять перевернуть весь дом? Сначала оргиазм15, потом эстетика, так трудно было все устроить эстетично, и вдруг... Что же сделать, пещеру построить, что ли, вот здесь? Нет, мне не нравится это направление, бичевание и власяницы!

Перчатников (только ей). Не волнуйтесь. Аскетизм в Петербурге не продержится и месяца. Сделайте вид, что вы согласны, а я как-нибудь уж задержу номер «Курьера», или вот что: мы выпустим один экстренный об аскетизме, а потом все по-старому, еще гуще запустим.

Лопухова. Гуще! Выражайтесь прилично. Я совсем расстроена!

Маслов (у внутренней двери). Я пройду в ваш кабинет, Ираида Гавриловна, необходимо на бумаге, черным по белому, установить главные пункты.

Темный. Можно с вами?

Маслов (оглядев его, отрывисто). Идите. (Уходит).

Рысс (цинично). Так рушатся в искусстве великие эпохи! (Ситников у). Ну-с, а вы, Сергей Иванович, не отреклись еще от кубизма?

Ситников (мрачно, он возвратился из внутренних комнат). Нам нужно поговорить.

Рысс (беспечно). О кубизме? Кстати, вы слыхали, наивные люди говорят не кубизм, а кульбинизм — милый доктор Кульбин16 — вы его признаете?

Ситников (ледяным тоном). Я хотел спросить — куда вы дели мою жену?

Рысс. Знаете, меня тоже ужасно интересует — где ваша жена?

Ситников. Надеюсь, меня это больше должно интересовать, чем вас!

Рысс. Почему, я страшно ценю талант Елены Грациановой. Вдруг она пропала? Это невозвратимая потеря!

Ситников молчит, бешено глядя на врага. Рысс решил переменить тон, присев, говорит таинственно.

Вы знаете, по-моему, она здесь! Ее спрятал Маслов.

Ситников. Разве нужно прятать мою жену?

Рысс. О Господи, я не знаю, может быть, нужно? Вы бы пошли поискали по дому.

Ситников. Надеюсь, вы не считаете меня способным войти в чужую спальню?

Рысс. Ну конечно! (Отходит).

Ситников. Подождите!

Рысс удивлен, остановился.

Вы не уйдете из этой комнаты.

Рысс (подходя). Голубчик, не нужно ссориться с критиками, ей-Богу, вы наживете себе массу неприятностей.

Ситников. Ах так? (Повертывается и налетает, как раз на входящего Темного). Pardon!

Темный. Господа! Евгений Александрович при мне закончил начатую здесь речь. Эстетизм погиб.

Лопухова. Ах! (Вскрикивает, подносит руки к вискам).

Перчатников. Да, неприятно!

Все трое садятся в немом отчаянии.

Ситников. Да, это удар! (Стойко переносит удар, глядя в пространство).

Маша (в дверях подманивает Рысса). Барыня просила вам передать...

Рысс. Какая барыня?

Маша. Барыня Елена... просила передать, чтобы вы оделись и прошли черным ходом к воротам. Барыня вас ждет в автомобиле.

Рысс. Спасибо, красоточка. (Дает ей денег из жилетного кармана).

Маша уходит. Рысс подходит к Ситникову.

Ну, попетушились и довольно, Сергей Иванович, я вас люблю. (Трясет его руку). Я ваше искусство уважаю. Да здравствует кубизм! Я не смеюсь.

Ситников. Я принимаю ваши извинения.

Рысс. Извинения? (Загадочно). Вы правы, сначала мне следует извиниться. Мне жаль вас, Сергей Иванович! (Пьет вино).

Ситников. Я просил бы!

Рысс. Эстетизм погиб, кто мы без него, собаки! В самом деле лучше с самого начала быть собакой... Почему мы не собаки?

Лопухова. Господа, перестаньте.

Рысс. Да, да! (Хватается за виски). У меня голова идет кругом. Я прямо к Евгению Александровичу пройду и поставлю вопрос ребром, да или нет? (Уходит, захватив шапку).

Лопухов. Не делайте этого!

Перчатников. Неприятно! (Видит, как в дверях проходит Рысс, надевая пальто).

Ситников (проходя к дивану). Эстетизм погиб, неправда, мы, кубисты, его возродим!

Лопухова. Ах, вы не знаете Евгения Александровича!

Темный. Попробуйте только против него пойти, он вас с грязью смешает, я уж знаю.

Ситников. Вы думаете?

Перчатников. А как же, на лицо одно поглядеть — прямо ужас берет! Как он говорил — ножом резал!

Темный. Как все хорошо было! Мы нашли прекрасную даму — нашу милую, нежную смерть... Как фантастически сладко было жить, погружая свою печаль в мистическую бездну белого вина... Я устал, Ираида Гавриловна. Я не вынесу ни воздержания, ни власяниц.

Перчатников. Нужно, так и не это еще вынесешь; надо, Василий Васильевич, готовить экстренный номер. Обложку закатим серую, без фронтисписа. Рисунков тоже не дадим.

Ситников. Не согласен! Я еще раз утверждаю: нас может спасти один кубизм — примитивное, геометрическое понимание мира. Возвратимся к пирамиде и кубу, и мы снова станем, как дети, радоваться жизни. Я не хочу морали: моя мораль — это треугольник, вписанный в квадрат. Квадрат — наш мир, треугольник — Бог. Когда мы это постигнем, достигнем высшего напряжения чувств, в этом истина, в этом эстетизм: красота элементарна, и все для красоты.

Лопухов. Браво, Сергей Иванович, вы пролили в меня каплю бальзама!

Темный. Это гениально. А?

Перчатников. Сергей Иванович, вы иллюстрируйте-ка номерок: он (указывает на дверь) нам мораль, а мы ему вопросик в виде кубизма! А ведь нужно назвать экстренный номер, как его назвать?

Ситников. Его нужно назвать: Свинья.

Лопухова. Фи! Как вы могли выговорить?

Темный. Ура! Это гениально. Свинья было животное святого Антония, оно изгоняло чертей, только при помощи нее он и поборол искушение.

Ситников. Кроме того, свинья по формам геометрична: рыло — пирамида, брюхо и спина — цилиндр, зад — полушарие. (Рисует в воздухе рукой).

Лопухов. Таких слов даже и не выговорить!

Перчатников (грустно). Да! Теперь пришло время крепких слов.

Темный. Завтра поутру нельзя уже будет вымыться и надеть чистое белье. Аскеты не моются по 20 лет и не меняют рубашек.

Лопухова. Ужасно!

Перчатников. Это еще туда-сюда, а вот как бывало папенька нас постом на черном хлебе морил.

Лопухова. Нет!

Ситников. Я останусь один, но буду бороться!

Лопухова (Ситникову). Нет, не один! Я не могу, мы вместе пойдем бороться! (Фанатично). Лучше погибнем, чем предадим себя. Господа! Я объявляю борьбу! Мы не пойдем за Масловым! Я, слабая женщина, поведу вас на борьбу, может быть, на гибель, но по нашим телам придут другие, они победят!

Темный (с горящими глазами). Удивительная, удивительная женщина!

Перчатников. Правда, силища-то, а? А по виду один эфир.

Ситников. Я согласен.

Перчатников. Господи, надо только исподволь, дело очень серьезное. Ведь мы против Евгения Александровича идем. Нам нужно что-нибудь пикантное придумать. Жалко Рысс ушел, он бы придумал.

Ситников. Как ушел, он с Масловым сидит.

Перчатников. Нет, я видел, он оделся и ушел.

Ситников бросается в переднюю.

Лопухова. Вы осторожный, жалкий купец!

Темный. Ираида Гавриловна, ради Бога, не найдется у вас пирамидон или цитрованиль, тогда я буду способен думать.

Лопухова идет к столу за ридикюлем, достает порошок, Темный берет его. Вбегает Ситников.

Ситников. Ираида Гавриловна!

Она подходит к нему.

Лопухова. Да, я Ираида, по-древнееврейски это имя звучит Иродиада.

Ситников. Можно пройти в вашу спальню?

Лопухова. В спальню молодой женщины входит только возлюбленный. Что я говорю? Идите.

Ситников уходит.

Господа — бросайте же спасательный круг эстетизму!

Темный запивает порошок вином. Перчатников сидит, закрыв лицо. Шум в передней. Пыхтя, входит Лопухов.

Лопухов (подходит к жене, целует в лоб, потом обе руки). Здравствуй, Иродиада! (Гостям). А куда остальные эстеты провалились? (Здоровается). А я сейчас, как помещики говорят, здоровенную муху урезал! (Темному). Я, брат, в твоей пьесе ни черта не понял, поехал и напился... (Садится). Что у вас здесь! А?

Всеобщее молчание.

Лопухова (стальным тоном). Не вам судить!

Лопухов (растерянно оглядывается). Ну да... Конечно... Грустно... Как же быть?

Перчатников. Мы должны придумать что-нибудь, чтобы спасти наше положение и журнал.

Лопухов. Придумать? Что же собственно нужно... придумать?

Темный (который бегал все это время). Господа, нам нужно вызвать тень Оскара Уайльда.

Лопухова. Оскар Уайльд, ах!

Перчатников. Да, Оскар Уайльд — это штука.

Темный. Господа! Оскар Уайльд не умер, он среди нас, в каждом нашем слове, теле, в стакане вина, в цветке, приколотом к сюртуку! Устремим нашу волю, пусть он воплотится! Пусть придет человек с душой и телом Оскара Уайльда! Я верю в это, нужно только захотеть!

Лопухов. Ай, я хочу, я хочу!

Перчатников. Зачем было ему умирать? Ведь в какой бедности помер! Да я бы ему сто тысяч одного редакторского жалованья положил!

Темный. Я верю — если захотеть — приди, он придет!

Входит Ситников с муфтой жены.

Ситников (смутившись от взглядов). Нет ничего. (Дрожащим голосом). Жена была в вашей спальне, оставила муфту, а сама уехала.

Лопухов. Я ее с Рыссом на автомобиле встретил. Знаете что, господа, вы тут черт знает до чего договоритесь! Я предлагаю — едем к Контану, уж погибать, так на местах! Ну пошли; (смеясь) и вдруг встретим там — сам Оскар Уайльд коктейль пьет на высоком стуле!

Лопухова. Кощунство! Зачем к Контану? Я ничего не хочу!

Лопухов. А что здесь будешь делать? Смотри — Маслов вылезет из кабинета да и начнет вас (хохочет) бичевать.

Темный (опять остановясь). К Контану, к Контану, да здравствует белое вино!

Лопухов. Перестаньте.

Перчатников. Что же, я готов, Ираида Гавриловна, Сергей Иванович.

Ситников (махнув муфтой, уныло). Пойдемте.

Лопухов. Скорее, ей-Богу, Маслов придет, кажется идет, вон и дверь скрипнула, честное слово! Идите же!

Все быстро идут к боковой двери; в дальней двери с листками появляется Маслов; все, пятясь, обходом крадутся к боковой двери и исчезают, толкаясь. Маслов стоит посреди комнаты. Потом, сжав кулак, поднимает руку.

Маслов. Господа! Проклятие на головы тех... (Поднимает голову, никого нет. Оглядывается). Странно! Очень странно!

Занавес.

***

Действие II.

Бар; в глубине, наискось в левом углу широкая арка, за нею бар, на высоких стульях гости. На первом плане направо около ширм сидит Господин Х, перед ним бутылка шампанского. Налево у стойки сидит Шароварова27 в вечернем платье, огромной шляпе. Ей отчаянно скучно, она пускает бумажки с соломиной в господина Х., заигрывает глазами с проходящими и с теми, кто сидят вдалеке на стульях у стойки. Держась за медный поручень этой стойки, раскачивается и пьяным голосом задирает хозяина и гостей поэт Евгений Павлов.

Павлов (у стойки, хозяину). Не лги, я тебе ничего не сделаю — только сознайся — ты пускаешь в каждый стаканчик немного яду?

Хозяин ворчит.

Я знаю, где у тебя яд спрятан (соседям) — в манжете, в маленькой склянке. (Даме). Вы отравлены, прекрасная дама. Яд очень медленный, но смертельный — смотрите, у вас под глазами большие синие круги. А щеки вы так нарумянили, потому что они совсем бледные, и у вас холодные кончики пальцев, а под корсетом сердце медленно выстукивает тук...тук...

Офицеру, сделавшему сердитый жест.

И вам осталось немного часов. «Он жив, пока закат румян». Нос обострился, это плохой признак, щеки подернуты пеплом и глубокие морщины. Посмотрите-ка на себя утром! (Хозяину). Зачем ты нас отравляешь? Тебе это нравится или ты исполняешь высшие повеления? Еще коньяку! (Выпивает, повертывается на стуле, в него попадает бумажка, пущенная Шароваровой). Ты зовешь, приду, пожалуй, если со стула не свалюсь в бесконечность.

Офицер (даме). Неприятный субъект!

Дама. Никакого удовольствия нет с ним сидеть.

Другая дама. Это знаменитый поэт Павлов.

Павлов (оборачивая голову). А вы знаете наизусть мои стихи? Это необходимо! (Шароваровой). Послушай, Вера, скажи наизусть, помнишь, я выучил тебя, когда ты в первый раз мне отдалась?

Офицер. Пустяки сказать разговор.

Дама (возмущенно). Другая бы ушла на моем месте! (Поворачивается спиной).

Шароварова. Читаем стихи наизусть,

Невольные речи поэта,

Придешь ли ты, смерть моя, пусть,

Мы кубок свой выпьем до света.

И медленно взглянем на дно,

Увидим свое отраженье,

Две головы, слитых в одно,

Знакомое изображенье.

Павлов подходит к Шароваровой.

Офицер. Вот так чепуха, это почище чем «закрой свои бледные ноги» (В. А. Брюсов)!

Дама. Только щеки бывают бледные, когда устанешь.

Офицер. От чего устанешь?

Дама. Вы всегда неприлично спросите.

Офицер. Неужели я такой противный? (Обнимает ее за талию).

Господин рядом с дамой проснулся и воспрянул.

Господин. Нельзя трогать, талия дамы священна!

Офицер. А вы не лезьте, не к вам пристают.

Господин. Это резон. Еще виски! Не люблю нахалов.

Офицер. Что-с?

Дама. Ах, не ссорьтесь, у меня нервы!

Все трое угрюмо замолкают.

Павлов (держа руку Шароваровой). Как ты хороша сегодня!

Шароварова. Я всегда хороша, только вы это редко замечаете.

Павлов. Я люблю тебя.

Шароварова. Вот уж не все равно! Я женщина хозяйственная, постоянная, добродетельная. Не веришь? Эх, кабы не вы, нашла бы себе мужа, музыканта из оркестра...

Павлов. К тебе идет шляпа, поверни голову, полузакрой глаза. Сейчас ты совсем незнакомая и таинственная... Кто тебе дал торжественный профиль, ресницы — стыдливое одеяние глаз? Девичью нежность подбородка, и только в ноздрях трепещет мятежная, развратная твоя душа...

Шароварова (нежно). Не развратная, а несчастная.

Павлов. Как ты смеешь быть несчастной, когда я с тобой?

Шароварова. А вы разве всегда со мной?

Павлов (удивлен, потом сразу стало скучно, он поднял голову). Не хочется говорить об этом.

Шароварова. Я пришла для вас. Я каждый день жду здесь всю ночь. Вчера вы с женщиной пришли и прямо в кабинет... Глядите — (открывает руку) я укусила. Я загадала — оглянется или нет, не оглянулся.

Павлов. Верочка, опять мещанские разговоры! Я уйду! Вся твоя красота пропала. Нет, даже и ты как все.

Шароварова. Нет! Я же смеялась... Слушайте, вы знаете, как стекло съесть?

Павлов. Нет, расскажи.

Шароварова. Нужно взять бокал вот как (берет зубами дальний край бокала так, что ближний касается подбородка), чтобы губу не разрезать, и откусить. Потом разжевать мелко-намелко и запить шампанским.

Павлов. Зачем?

Шароварова. Не знаю. Я недавно опять наелась стекла. От этого живут недолго... У меня внутри все исцарапано. Иногда так больно бывает, а я молчу, думаю о вас...

Павлов. Нет, ты волшебная! Ты никогда не говори мне, что любишь, я буду поклоняться тебе. Я буду думать, что ты недоступная, таинственная, роковая. Вот опять побледнела... Подожди. Я принесу два бокала. (Встает, идет к стойке).

Шароварова, облокотясь, закрывает ладонью глаза. Павлов в арке сталкивается с Рыссом и Еленой.

Рысс. А, Евгений...

Павлов. Ты с женщиной?

Рысс. Елена Грацианова, поэт.

Павлов (Елене). Вы не бывали здесь, нет? Ведь это сердце Петербурга, отравленное смертельно. Здесь совершаются чудеса. (Делает широкий жест). Эти стены говорят, прислушайтесь... Они повторяют женские голоса. Люблю, хочу, возьми. Устала... Здесь женщины становятся таинственными. Их платья меняют цвет, из бумажных становятся шелковыми, будто сами тела соткали покрывала и покоятся в них усталые, нежные, покорные, духи превращаются в ароматы сорванных цветов... А все, одетые во фраки, как в бреду... Смотрите! Глаза расширены от табаку, вина и атропина... (Берет Елену за руки, целует их).

Шароварова резко встает.

Вздохните глубже, закройте глаза...

Рысс (перебивая). Евгений, ты ведь не был на премьере, а мы, к несчастью, были, потом поехали к Лопуховой наслаждаться утонченными переживаниями. Елена нашла это современным, но довольно однообразным, и мы [1 исп.] удрали... Надо сесть, спросить шампанского...

Елена (Рысс у). Здесь или в кабинет?

Павлов (лакею). Послушай, кабинет!

Лакей. Слушаюсь, Евгений Павлович.

Елена (Павлов у). Я так счастлива наконец увидеть вас!

Павлов (оглядываясь, заметил Веру). Постойте, Вера пойдет с нами. (Увлекая Рысса и Елену к Шароваровой). Верочка, Вера Шароварова. Самая фантастическая женщина в Петербурге. (Вдруг топнув ногой). Здоровайся!

Шароварова (Елене). Здравствуйте, очень приятно. (Рыссу). Здравствуй, Борис, у тебя, верно, опять деньги завелись?

Рысс. Верочка, не будь ведьмой!

Елена (Вере). Я страшно много слышала о вас и страшно рада встретить наконец.

Шароварова. Ах так, что же, я тоже рада.

Елена. Вы позволите любить вас?

Шароварова. Пожалуйста, меня многие любят.

Павлов. Посмотрите, Елена, какой профиль.

Рысс. Советую остерегаться. Она кусается.

Елена Я не боюсь! (Порывисто). Моя принцесса! (Обнимает Шароварову, целует в губы). Идемте, идемте скорее в кабинет! У нее губы пахнут земляникой!

Шароварова (смеется). Милочка, это модная помада.

Лакей подбегает.

Лакей. Кабинет готов, Борис Яковлевич.

Все идут направо. Лакей проводит до дверей, возвращается, подходит к Господину Х, который спит.

Господин, спать здесь не полагается.

Господин Х (сильно вздрогнув). Что? Прочь! Это не я! Ах да... что не полагается? Спать?

Лакей. Прикажете счет подать? Спать ездят не к нам, а домой.

Господин Х. Домой... Чудесное слово — поехать спать домой... У тебя есть дом? Здесь когда закрывают?

Лакей. В 5 часов.

Господин Х. А сейчас три... Ну ладно. Подай еще кофе. Скучно, брат, одному сидеть.

Лакей. Пригласили бы какую ни на есть барышню, здесь много.

Господин Х (вдруг нахмурясь). Ну ступай.

Лакей уходит.

О, Господи! Как время тянется! Еще сутки не спать... А потом вагон, укачает... Граница... жандармы... (Вздрагивает). Что это, как долго...

Появляется Шпицназе, быстро идет к нему, он встает, жмет руку, садится, она, оглянувшись, стоит.

Шпицназе. Все достала. Паспорт английский. (Дает паспорт). Теперь вы сэр Оскар Мельмот, а вот визитные карточки.

Господин Х. А билеты?

Шпицназе. Билеты на послезавтра.

Господин Х. Это черт знает что, вы не могли достать на завтра?

Шпицназе. Извините меня, и эти только насилу достала. Можно содовой выпить? Прощайте!

Господин Х. Шпицназе!

Шпицназе. Что?

Господин Х. Я вам бесконечно благодарен.

Шпицназе. Ах, не надо! Я сделала что могла. Если бы не я, другой сделал бы для вас. Мы должны служить таким людям.

Господин Х. Какой такой особенный? Не говорите глупостей! Вы всегда целую легенду сочините. Мне вот кажется иногда, что я просто жулик.

Шпицназе. Боже мой, прощайте! У меня завтра курсы, урок танцев. Постарайтесь не говорить по-русски. Вы знаете по-английски?

Господин Х. Немного. Чорт, досадно, я с лакеем разговаривал... Уходите! Сюда идут. Спасибо.

Шпицназе исчезает. Входят Лопухов и Ситников.

Лопухов (лакею на ходу). Шампанского. Брат моей Марии. Вот сюда присаживайся, Сергей.

Ситников (лакею). Послушай, сюда не приезжали господин с дамой?

Лакей. Никак нет-с.

Лопухов. Ты, брат, дурак. (Лакею). Господин среднего роста, рыжеватый, в пенсне, дама в черном, красивая.

Лакей. Господин Рысс.

Ситников. Да... да... и моя жена.

Лопухов. Постой... Что же, они давно были?

Лакей. Никак нет, сейчас только в кабинет прошли, 3-ий номер.

Ситников. Я иду.

Лопухов. Не горячись! Сядь. Очутишься в дураках, вот и все.

Ситников. Нет, я его вызову драться.

Лопухов. Постой, мы записку напишем. (Вырывает из записной книжки листок и пишет). Вот слушай: «Дорогой Борис! Мы здесь. И также и муж твоей дамы. Признайся, что ты сделал свинство».

Ситников. Фамильярно.

Лопухов. Зачеркнем. «Приведи даму к нам, а сам уезжай к чёрту». Понимаешь? Необходимо избежать скандала и огласки.

Ситников. Все равно я с ним расправлюсь. (Вскакивая). Я не могу ждать, они, наверно, Бог знает что там делают!

Лопухов. Да уж, воображаю. (Отдает записку лакею). Отнеси Рыссу в 3-ий номер.

Лакей уходит.

Пойми, скандалом из ревности ты скомпрометируешь себя в обществе навек. Вот, скажут, мещанин — жене свободы не дает.

Ситников. Сам знаю, что не надо бы. Что могу поделать? Елена кому угодно себя даст поцеловать, только не мне.

Лопухов. Потому что ты законный муж. И она права. А ты дурак, зачем женился?

Ситников. Я страшно детей люблю. Они похожи на кубики... розовые такие... Я знаю, что нехорошо любить детей, сдерживаюсь, конечно...

Лопухов. Конечно, сдерживайся, вот мещанство.

Ситников. Я представлял всегда: утром я надеваю бархатный костюм и пишу картину. Елена в белом пеньюаре хлопочет о кофе, говоря наизусть стихи; в окно зимнее солнце светит, а в углу смеется ребеночек...

Лопухов. Я тебе тоже признаюсь по правде. Женин эстетизм у меня вот где! Ну его к чёрту! Я человек простой. И есть одна женщина... Понимаешь, такая женщина — дьявол, вот кто, цыганка в душе... Красоты неописанной! И любит все крепкое. Выругается, так горячо станет! Без фокусов она. Я для нее в лепешку расшибусь, а она надо мной смеется...

Ситников. Кто такая?

Лопухов. Вера Шароварова — простая кокотка — большого полета... Ух и пьет же она, когда нужно! Знаешь, у меня идея одна... Увлечь ее, закрутить...Ваше искусство, эстетизм, Маслова — к чортовой прабабке, чтобы и духу не было! И знаешь, так по старинке — только плечами шевельнуть... А потом, знаешь, увезти ее в деревню и [1 нрзб]. Жаль, деревни у меня нет.

Ситников. Вера Шароварова... Слыхал. Что же ответ не несут?

Входит Темный.

Вот и остальные приехали.

Темный. Господа, знаете, кто здесь, я у швейцара спросил — Евгений Юрьевич.

Лопухов. Павлов?

Темный. Он. Дайте вина. Какие стихи, нет, какие у него стихи! Ведь он выдумал и этот кабак и женщин. Ситников, вы любите порок? Таинственную женщину, прикоснешься к ней и уже отравлен смертельно, страшно здесь. А?

Ситников (уныло). Конечно.

Лопухов. Вот и ответ.

Лакей наклоняется. Шепчет.

Ситников. Что, что?

Лопухов (на ухо). Удрали, записку получили и хвост вот так.

Ситников. Чёрт! (Вскакивает, бежит).

Лопухов. Куда ты? Готов. (Темному). Вот тебе и декадент, извелся мальчишка.

Темный (хохочет). Молод, молод, молод! А мы старики, старые, мудрые грешники. Слушай! (Таинственно). Маслов сошел с ума!

Лопухов. Что ты!

Темный. Честное слово! Знаешь, какой idee fixe?

Лопухов. Ну?

Темный. Что он больше не годится никуда как мужчина.

Лопухов. Что ты!

Темный. Он в последнюю крайность пустился, аскетизм выдумал и бичевать себя собрался.

Лопухов. Невероятно; Василий Васильевич, а не познакомить ли его с Шароваровой?

Темный. Гениально!

Лопухов. Она ему эту дурь из головы выбьет.

Темный. Ведь это скандал! Как бы это устроить?

Входят Перчатников и Ираида.

Господа! Мы спасены.

Лопухова. Ах, не мучайте! Как здесь мило.

Перчатников (лакею). Шампанского, самого дорогого!

Лакей. Какую марку желаете?

Перчатников. Не знаешь разве, что я пью — Пипер Гейдсик35 95-го года?

Лакей уходит.

Лопухова. О каком спасении вы говорили? Я отсюда не уйду, пока мы не найдем выхода. (Глядит в лорнет на проходящих Павлова и Шароварову). Ах, вот наш поэт! Как он бледен, кто эта женщина?

Темный (кричит). Евгений! (Бросается). Иди к нам!

Павлов. Кто с вами? Ираида Гавриловна, я не хочу ее!

Темный. Голубчик, ради Бога, скандал ужасный. Мы обсуждаем события мировой важности.

Лопухова. Идите же к нам, Евгений Юрьевич.

Лопухов (продолжает кланяться, делая знаки Шароваровой). Да, да, к нам.

Перчатников идет за Павловым.

Лопухов (жене). Душечка, ты позволишь и ее привести?

Лопухова. Ты с ума сошел, это кокотка.

Лопухов. Душечка, она возлюбленная Павлова.

Лопухова. Ты хочешь сказать, что я мещанка?

Все подходят к столу, здороваются. Лопухова не подает Вере руки.

Темный. Во-первых, господа, Маслов сошел с ума. Во-вторых, нам нужно сегодня придумать эстета, который повел бы общество за собой, как — омара на цепочке...

Павлов. Напишите в Париж Оскару Уайльду, у Перчатникова денег хватит. Много у вас денег, Перчатников?

Перчатников. Напрасно меня обижаете, Евгений Юрьевич, я ваш поклонник и неоднократно стараюсь залучить вас в журнал как ближайшего сотрудника. Об Оскаре Уайльде мы тоже поминали, но откуда его возьмешь, когда они уж померли десять лет назад.

Лопухов. Да; и сегодня как никогда тяжела эта утрата.

Павлов. Что за нелепость, откуда выдумал, он не умирал... Ему нужно было уйти на некоторое время, он это и сделал... Когда жил в Отель де Нис под именем Мельмота.

Господин Х в это время возвращается на свое место; услышав «Мельмота», вздрагивает и прислушивается.

В отеле умирал какой-то русский эмигрант, умер, а он уехал, должно быть в Россию...

Лопухова. Боже мой, я схожу с ума! Он среди нас!

Лопухов. Странно, первый раз слышу.

Темный. Господа, он явится! (Бегает). Вдруг войдет и скажет — здравствуйте!

Павлов. Конечно, явится и непременно здесь, в России, где его больше всего ценят, среди вас, я хочу знать, где он заказывает перчатки?

Темный (вытаскивает газету). Господа, забыл, забыл! Смотрите, я раскрыл анаграмму: вы ведь знаете, что все газеты составляются масонами, мы читаем одно, на самом деле там написано совсем другое, например: вы читаете: ищу места, а это значит, если переставить буквы: туча от семи. Я разбираю таким образом две большие газеты — попадаются удивительные известия! Меня, конечно, убьют масоны, но не в том дело, а смотрите (весь наклоняется над газетой), читайте: «дала косу запятая р...» Дальше прорвано... Переставьте буквы: «Дала косу р».

Павлов. Дала косу р. Оскар Уайльд.

Лопухова. Он здесь! Это знак!

Темный. Да, это его знак, он извещает избранных о приезде!

Все смотрят в газету. Шароварова встает, подходит к зеркалу.

Шароварова. Иван Петрович!

Лопухов срывается, никто не замечает.

Лопухов. Что? Уходите?

Шароварова. Кто эта дама?

Лопухов. Моя жена.

Шароварова. А, ну тогда убирайтесь!

Лопухов. Вера!

Шароварова. Она мне не нравится.

Лопухов. И мне тоже. Верочка...

Шароварова. Что Верочка? Она нахалка!

Лопухов. Все-таки ты не очень тово... она дама.

Шароварова. А я девка, пошел к чорту!

Лопухов. Ты раздражена, а на меня сердишься.

Шароварова. Я сказала — уходи, по щекам нахлещу.

Лопухов. Вот именно за это я тебя и люблю! Ты не смотри, что я толст, я тебе ножки целовать буду! А другие что — вон Евгений, он на тебя и смотреть не хочет. Он жестокий!

Шароварова. Что тебе нужно?

Лопухов. Сама знаешь.

Шароварова (со злобой). Привези ко мне жену, пускай разоденется и в гости приедет ко мне, тогда поговорим, пока ничего знать не хочу.

Лопухов. Мою жену привезти к тебе?

Шароварова. Да. Понял? (Зовет). Евгений Юрьевич, я умираю!

Павлов (отрываясь от газеты, над которой склонился вместе с теми). Покойной ночи.

Лопухов (громко Перчатникову). Наконец, кажется, она поняла.

Шароварова (уходя). Иван Петрович, попомни, непременно привози жену, в пять у меня всегда кофий. (Идет к бару, заговаривает с офицером господином).

<...>38

[конец реплики, видимо, Лопухова, посылающего Перчатникова вослед оскорбленной Лопуховой]: ...живого слова, поезжай за ней, ну вас к чорту!

Перчатников скрывается.

Темный. Господа, мне кажется, нехорошо поступили, надо бы выяснить инцидент.

Павлов. А! Вот еще анаграмма «Вино Жорахова». Выходит: «он жив, а вороха».

Темный. Где? Да, да... Какие же вороха? Очевидно, вороха бумаги о нем растут.

Лопухов. Все это гниль! Я еду домой.

Входит Ситников. Молча здоровается.

Нашел жену? А у меня, брат, вроде твоей история, ерунда какая-то вышла...

Ситников. Я был дома, там нет. Я сейчас скандал устрою. Я не могу! (Ходит, желая нарваться на скандал).

Павлов. Надоело! (Откидывается на стуле). Василий, идем в извозчичий трактир!

Темный. Едем, господа. Гениально.

Лопухов. У меня все настроение пропало.

Павлов. Куда ушла Вера, мы возьмем с собою Веру... (Идет к стойке).

В это время Ситников затевает ссору с Господином Х.

Ситников. А я говорю, что вы так смотрите?

Господин Х молча пожимает плечами.

Я вас заставлю отвечать, я не мальчишка! Отвечайте, когда с вами говорят!

Лопухов и Темный оборачиваются.

Я не позволю! Вы пошляк.

Лопухов. Сергей, перестань!

Темный (тихо). Я давно его заметил. Это очень таинственный господин.

Ситников. Вы не желаете отвечать? (Бросает карточку). Вы мне ответите, наглец!

Лопухов, Темный бросаются, оттаскивают Ситникова.

Лопухов. Ты с ума сошел!

Темный (Господину Х). Это недоразумение, мы сейчас уладим.

Офицер (из бара). Бей его в переносицу, эй ты, там!

Дама (из бара). Ай, ай!

Господин из бара. Грубияны! Вот я приду, разберу!

Вбегает лакей.

Лакей.Господа, нельзя скандалить!

Господин Х подает Темному свою карточку, бросает деньги и уходит, захватив цилиндр.

Ситников. Я не могу, не могу больше! (Упав на стул, плачет).

Павлов стоит в арке, очень заинтересованный.

Темный (прочел карточку, не своим голосом). Господа, на карточке написано Оскар Мельмот.

Павлов (издалека спокойно). Я же вам говорил, что он явится. Мельмот — это и есть Оскар Уайльд.

Темный. Оскар Уайльд!

Лопухов. Значит, это он. Вот так фокус!

Темный(устремляется к двери). Идем же, скорей, он уйдет! Кто из вас по-английски говорит?

Лопухов. Я, больше никто. (Бежит). Скорее же, ах ты чёрт возьми!

Убегают. Павлов садится к стойке, обняв какую-то даму за талию. Ситников, всхлипывая, сидит на стуле.

Павлов. Вы ничего не слышали, прекрасная незнакомка? Впрочем, не слушайте и не знайте ничего. Правда только в вине и в ваших глазах. Боже мой, как вы хороши!

Ситников. Боже мой, Боже мой, какой я несчастный!

Занавес.

...

***

Источники :

https://ru.wikisource.org/wiki/Спасательный_круг_эстетизму_(Толстой)

https://онлайн-читать.рф/а-н-толстой-спасательный-круг-эстетизму/

http://az.lib.ru/t/tolstoj_a_n/text_1912_spasatelny_krug.shtml

https://fantlab.ru/work91025

https://theatre-library.ru/files/t/tolstoy_an/tolstoy_an_17073.docx

===

https://fantlab.ru/autor532

...

Алексей Николаевич Толстой

Страна:	Россия
Родился:	10 января 1883 г.
Умер:	23 февраля 1945 г.

Жанры:

Сказка/Притча	36%
Реализм	36%

Алексей Николаевич Толстой родился ... в городе Николаевске (ныне – Пугачев) Самарской губернии в семье помещика. Детские годы прошли на хуторе Сосновка, принадлежавшем отчиму писателя – Алексею Бострому, служившему в земской управе города Николаевска, — этого человека Толстой считал своим отцом и до тринадцати лет носил его фамилию.

Родного отца, графа Николая Александровича Толстого, офицера лейб-гвардии гусарского полка и знатного самарского помещика, маленький Алеша почти не знал. ...

Первоначальное образование Алеша получил дома под руководством приглашенного учителя. В 1897 семья переезжает в Самару, где будущий писатель поступает в реальное училище. Окончив его в 1901, едет в Петербург, чтобы продолжать образование. Поступает на отделение механики Технологического института. К этому времени относятся его первые стихи, не свободные от влияния творчества Некрасова и Надсона. Толстой начал с подражания, о чем свидетельствует вышедший в 1907 году первый его сборник стихов «Лирика», которого он потом чрезвычайно стыдился, — настолько, что старался о нем даже никогда не упоминать.

В 1907, незадолго до защиты диплома, оставил институт, решив посвятить себя литературному труду. Вскоре он «напал на собственную тему»: «Это были рассказы моей матери, моих родственников об уходящем и ушедшем мире разоряющегося дворянства. Мир чудаков, красочных и нелепых... Это была художественная находка».

После повестей и рассказов, составивших позже книгу «Заволжье», о нем стали много писать (появился одобрительный отзыв А. М. Горького), но сам Толстой был собой недоволен: «Я решил, что я писатель. Но я был неучем и дилетантом...»

Еще в Петербурге он, находясь под влиянием А.М.Ремизова, взялся за изучение народного русского языка «по сказкам, песням, по записям «Слова и дела», то есть судебным актам XVII века, по сочинениям Аввакума.. Увлечение фольклором дало богатейший материал для «Сорочьих сказок» и пронизанного сказочно-мифологическими мотивами поэтического сборника «За синими реками», издав который Толстой решил более стихов не писать.

...В те первые годы, годы накопления мастерства, стоившие Толстому невероятных усилий, чего он только не писал — рассказы, сказки, стихи, повести, причем все это в огромных количествах! — и где только не печатался. Он работал не разгибая спины. Романы «Две жизни» («Чудаки» — 1911), «Хромой барин» (1912), рассказы и повести «За стилем» (1913), пьесы, которые шли в Малом театре и не только в нем, и многое другое — все было результатом неустанного сидения за рабочим столом. Даже друзья Толстого изумлялись его работоспособности, ведь, помимо всего прочего, он был завсегдатаем множества литературных сборищ, вечеринок, салонов, вернисажей, юбилеев, театральных премьер.

После начала первой мировой войны он, как военный корреспондент от «Русских ведомостей», находится на фронтах, побывал в Англии и Франции. Написал ряд очерков и рассказов о войне (рассказы «На горе», 1915; «Под водой», «Прекрасная дама», 1916). В годы войны обратился к драматургии — комедии «Нечистая сила» и «Касатка» (1916).

Октябрьскую революцию Толстой воспринял враждебно. В июле 1918 года, спасаясь от большевиков, Толстой вместе с семьей перебрался в Одессу. Такое впечатление, что происходившие в России революционные события совершенно не затронули написанные в Одессе повесть «Граф Калиостро» — прелестную фантазию об оживлении старинного портрета и прочих чудесах — и веселую комедию «Любовь — книга золотая».

===

***

Хождение по мукам. Книга первая. Сестры. Алексей Толстой. 001

Хождение по мукам. Книга вторая. Восемнадцатый год. Алексей Толстой. 022

Хождение по мукам. Книга третья. Хмурое утро. Алексей Толстой. 042

***

---