Главная » » Гадкие 004

15:21

Гадкие 004

***

Когда они влезли в машину, под сырой брезент, в сырой, провонявший табаком, бензином и медикаментами кузов, Голем сказал:

- Вы намеки понимаете?

- Иногда, - ответил Виктор. - Когда знаю, что это намеки. А что?

- Так вот, обратите внимание: намек. Перестаньте трепаться.

- Гм, - пробормотал Виктор. - И как прикажете это понимать?

- Как намек. Перестаньте болтать языком.

- С удовольствием, - сказал Виктор и замолчал, раздумывая.

Они пересекли город, миновали консервную фабрику, проехали пустой городской парк - запущенный, низкий, полусгнивший от сырости, промчались мимо стадиона, где полосатые от грязи "Братья по разуму" упорно лупили разбухшими бутсами по разбухшим мячам, и выкатили на шоссе, ведущее к санаторию. Вокруг, за пеленой дождя, лежала мокрая степь, ровная, как стол, когда-то сухая, выжженная, колючая, а теперь медленно превращающаяся в топкое болото.

- Ваш намек, - сказал Виктор, - напомнил мне один разговор - мой разговор с его превосходительством господином референтом господина Президента по государственной идеологии... Его превосходительство вызвал меня в свой скромный кабинет - тридцать на двадцать - и осведомился: "Виктуар, вы хотите по-прежнему иметь кусок хлеба с маслом?" Я, естественно, ответил утвердительно. "Тогда перестаньте бренчать!" гаркнул его превосходительство и отпустил меня мановением руки.

Голем ухмыльнулся.

- А чем вы, собственно, бренчали?

- Его превосходительство намекал на мои упражнения с банджо в молодежных клубах.

Голем покосился на него прищуренными глазами.

- Почему вы, собственно, так уверены, что я не шпик?

- А я в этом не уверен, - возразил Виктор. - Просто мне наплевать. Кроме того, сейчас не говорят "шпик". Шпик - это архаизм. Сейчас все культурные люди говорят "дятел".

- Не ощущаю разницы, - сказал Голем.

- Я практически тоже, - произнес Виктор. - Итак, не будем болтать языком. Ваш пациент выздоровел?

- Мои пациенты никогда не выздоравливают.

- У вас прекрасная репутация. Но я-то спрашиваю про того беднягу, который угодил в капкан. Как его нога?

Голем помолчал, а потом сказал:

- Которого из них вы имеете в виду?

- Не понимаю, - сказал Виктор. - Того, естественно, который попал в капкан.

- Их было несколько, - сказал Голем, глядя на дорогу. - Один попал в капкан, другого вы тащили на спине, третьего я увез на машине, а из-за четвертого вы давеча затеяли безобразную драку в ресторане.

Виктор ошеломленно молчал. Голем тоже молчал. Он очень ловко вел машину, огибая многочисленные выбоины на старом асфальте.

- Ну, ну, не напрягайтесь так, - сказал он наконец. - Я пошутил. Он был один. И нога его зажила в ту же ночь.

- Это тоже шутка? - осведомился Виктор. - Ха-ха-ха, теперь я понимаю, почему ваши больные никогда не выздоравливают.

- Мои больные, - сказал Голем, - никогда не выздоравливают по двум причинам. Во-первых, я, как и всякий порядочный врач не умею лечить генетические болезни. А во-вторых, они не хотят выздоравливать.

- Забавно, - пробормотал Виктор. - Я уже столько наслушался об этих мокрецах, что теперь, ей богу, готов поверить во все: и в дожди, и в кошек, и в то, что раздробленная кость может зажить за одну ночь.

- В кошек? - спросил Голем.

- Ну да, - сказал Виктор. - Почему в городе не осталось кошек? Мокрецы виноваты. Тэдди от мышей пропадает... Вы бы посоветовали мокрецам вывести из города заодно и мышей.

- А ля гаммельнский крысолов? - сказал Голем.

- Да, - легкомысленно подтвердил Виктор. - Именно а ля. - Потом он вспомнил, чем кончилась история с гаммельнским крысоловом. - Ничего смешного тут нет, - сказал он. - Сегодня я выступал в гимназии, видел ребятишек. И видел, как они встречали какого-то мокреца. Теперь я нисколько не удивлюсь, если в один прекрасный день на городскую площадь выйдет мокрец с аккордеоном и уведет ребятишек к черту на рога.

- Вы не удивитесь, - сказал Голем. - А еще что вы сделаете?

- Не знаю... Может быть, отберу у него аккордеон.

- И сами заиграете?

- Да, - вздохнул Виктор. - Это верно. Мне этих детей увлечь нечем, это я понял. Интересно, чем они увлекают? Вы ведь знаете, Голем.

- Виктуар, перестаньте бренчать, - сказал Голем.

- Как угодно, - сказал Виктор. - Вы очень старательно и более или менее ловко уклоняетесь от моих вопросов. Я это заметил. Глупо. Я все равно узнаю, а вы потеряете возможность придать выгодную вам эмоциональную окраску этой информации.

- Сохранение врачебной тайны! - изрек Голем. - И потом, я ничего не знаю. Я могу только догадываться.

Он притормозил. Впереди, за вуалью дождя, появились какие-то фигуры, стоящие на дороге. Три серые фигуры и серый дорожный столб с указателями: "Лепрозорий - 6 км" и "Сан. "Теплые ключи" - 2,5 км". Фигуры отступили на обочину - взрослый мужчина и двое детей.

- А ну-ка остановитесь, - сказал Виктор, сразу охрипнув.

- Что случилось? - Голем затормозил.

Виктор не ответил. Он смотрел на людей у столба, на рослого мокреца в тренировочном костюме, пропитанном водой, на мальчика, который тоже был без плаща, в промокшем костюмчике и в сандалиях, и на девочку, босую, в платье, облепившем тело. Затем он рывком распахнул дверцу и выскочил на дорогу. Дождь и ветер ударили ему в лицо, он даже захлебнулся, но не заметил этого. Он ощутил приступ нестерпимого бешенства, когда хочется все ломать, когда еще осознаешь, что намерен делать глупости, но это сознание только радует. На негнущихся ногах он подошел вплотную к мокрецу.

- Что здесь происходит? - выдавил он сквозь зубы. А потом девочке, глядевшей на него с удивлением: - Ирма, немедленно иди в машину! - А потом снова мокрецу: - Черт бы вас побрал, что это вы делаете? - И снова Ирме: Ирма, в машину, кому говорят?

Ирма не двинулась с места. Все трое стояли, как прежде, глаза мокреца над черной повязкой спокойно помаргивали. Потом Ирма сказала с непонятной интонацией: "Это мой отец", и он вдруг сообразил, спинным мозгом почувствовал, что здесь нельзя орать и замахиваться, нельзя угрожать, хватать за шиворот и тащить... и вообще нельзя беситься. Он сказал очень спокойно:

- Ирма, иди в машину, ты вся промокла. Бол-Кунац, на твоем месте я бы тоже пошел в машину.

Он был уверен, что Ирма послушается, и она послушалась. Не совсем так, как ему хотелось бы. Нет, не то, чтобы она хотя бы взглядом испросила мокреца разрешения уйти, но осталось такое впечатление, будто что-то было, некий обмен мнениями, какое-то краткое совещание, в результате которого вопрос был решен в его пользу. Ирма задрала нос и направилась к машине, а Бол-Кунац сказал вежливо:

- Благодарю вас, господин Банев, но право, я лучше останусь.

- Как хочешь, - сказал Виктор.

Бол-Кунац его мало волновал. Сейчас нужно было что-то сказать этому мокрецу на прощание. Виктор заранее знал, что это будет нечто глупое, но что делать? - уйти просто так он не мог. Из чисто престижных соображений. И он сказал:

- Вас, милостивый государь, - сказал он надменно, - я не приглашаю. Вы здесь, по-видимому, чувствуете себя как рыба в воде.

Затем он повернулся, и, отшвырнув воображаемую перчатку, зашагал прочь. "Произнеся эти слова, - с отвращением думал он, - граф с достоинством удалился..."

Ирма, забравшись с ногами на переднее сидение, отжимала косички. Виктор пролез назад, покряхтывая от стыда, и, когда Голем тронул машину, сказал:

- Произнеся эти слова, граф удалился... Просунь сюда ноги, Ирма, я их разотру.

- Зачем? - с любопытством спросила Ирма.

- Воспаление легких получить хочешь? Давай сюда ноги!

- Пожалуйста, - сказала Ирма и, скособочившись на сидении, просунула ему одну ногу. Предвкушая, что вот сейчас он сделает, наконец, что-то естественное и полезное, Виктор взял обеими руками эту тощую девчоночью ногу, мокрую и трогательную, и вознамерился ее растирать - до красноты, до багровости, добрыми суровыми отцовскими руками, эту грязную, костлявую лодыжку, извечный проводник насморков, гриппов, катаров дыхательных путей и двухсторонних пневмоний - когда обнаружил, что его ладони холоднее ее ноги. По инерции он сделал н сколько оглаживающих движений, затем осторожно опустил ногу. Да ведь я же знал это, подумал он вдруг, я же знал это, еще когда стоял перед ними, знал что здесь есть какой-то подвох, что детям ничего не грозит, никакие катары и воспаления легких, только мне не хотелось этого, а хотелось спасать, вырывать из когтей, исполнять долг, и опять меня обвели вокруг пальца, я не знаю, как они это делают, но меня опять обвели вокруг пальца, и я опять дурак дураком, второй раз в этот день...

- Забери свою ногу, - сказал он Ирме. Ирма забрала ногу и спросила:

- Мы куда - в санаторий едем?

- Да, - ответил Виктор и посмотрел на Голема - не заметил ли тот его позора.

Голем невозмутимо следил за дорогой, грузно расплывшись на водительском сидении, седой, неряшливый, сутулый и всезнающий.

- А зачем? - спросила Ирма.

- Переоденешься в сухое и ляжешь в постель, - сказал Виктор.

- Вот еще! - сказала Ирма. Что это ты придумал?

- Ладно, ладно... - пробормотал Виктор. - Дам тебе книжку, и будешь читать.

Действительно, на кой черт я ее туда везу? - подумал он. Диана... Ну это мы посмотрим. Никаких выпивок, и вообще ничего такого, но как я ее повезу обратно? А, черт, возьму чью попало машину и отвезу... Хорошо бы сейчас чего-нибудь глотнуть.

- Голем... - начал было он, но спохватился. Дьявол, нельзя, неудобно.

- Да? - сказал Голем не оборачиваясь.

- Ничего, ничего, - вздохнул Виктор, уставясь на горлышко фляги, торчащее из кармана Големова плаща. - Ирма, - сказал он утомленно. - Что вы там делали на этом перекрестке?

- Мы думали туман, - ответила Ирма.

- Что?

- Думали туман, - повторила Ирма.

- Про туман, - поправил Виктор. - Или о тумане.

- Зачем это - про туман? - сказала Ирма.

- Думать - непереходный глагол, - объяснил Виктор. - Он требует предлогов. Вы проходили непереходные глаголы?

- Это когда как, - сказала Ирма. - Думать туман - это одно, а думать про туман - это совсем другое... и кому это нужно - думать про туман, неизвестно.

Виктор вытащил сигарету и закурил.

- Погоди, - сказал он. - Думать туман - так не говорят, это неграмотно. Есть такие глаголы - непереходные: думать, бегать, ходить. Они всегда требуют предлога. Ходить по улице. Думать про... что-нибудь там...

- Думать глупости... - сказал Голем.

- Ну, это исключение, - сказал Виктор, несколько потерявшись.

- Быстро ходить, - сказал Голем.

- Быстро - это не существительное, - запальчиво сказал Виктор. - Не путайте ребенка, Голем.

- Папа, ты не можешь не курить? - осведомилась Ирма.

Кажется, Голем издал какой-то звук, а может быть это мотор чихнул на подъеме. Виктор смял сигарету и растоптал ее каблуком. Они поднимались к санаторию, а сбоку, из степи, навстречу надвигалась плотная белесая стена.

- Вот тебе туман, - сказал Виктор. - Можешь его думать. А также нюхать, бегать и ходить.

Ирма хотела что-то сказать, но Голем перебил ее.

- Между прочим, - сказал он, - глагол "думать" выступает, как переходный также и в сложно-подчиненных предложениях. Например: я думаю, что... и так далее.

- Это совсем другое дело, - возразил Виктор. Ему надоело. Ему очень хотелось курить и выпить. Он с вожделением поглядывал на горлышко фляги. Тебе не холодно, Ирма? - спросил он с надеждой.

- Нет. А тебе?

- Познабливает, - признался Виктор.

- Надо выпить джину, - заметил Голем.

- Да, неплохо бы... А у вас есть?

- Есть, - сказал Голем. - Но мы уже почти приехали.

Джип вкатил в ворота, и началось то, о чем Виктор как-то не подумал. Первые струи тумана еще только начинали просачиваться через решетку ограды, и видимость была прекрасная. На подъездной дорожке лежало тело в промокшей пижаме, лежало с таким видом, словно пребывало здесь уже много дней и ночей. Голем осторожно объехал его, миновал гипсовую вазу, украшенную незамысловатыми рисунками и соответствующими надписями, и приткнулся к стаду машин, сгрудившихся перед подъездом правого крыла. Ирма распахнула дверцу, и сейчас же испитая морда высунулась из окна ближайшей машины и проблеяла: "Деточка, хочешь, я тебе отдамся?" Виктор, обмирая, полез наружу. Ирма с любопытством озиралась. Виктор крепко взял ее за руку и повел к подъезду. На ступеньках сидели под дождем обнявшись, две девки в белье и кличными голосами пели про жестокого аптекаря - не отпускает героин. Узрев Виктора, они замолчали, но когда он проходил мимо, одна из них попыталась ухватить его за брюки. Виктор втолкнул Ирму в вестибюль. Здесь было темно, окна занавешены, воняло табачным дымом и какой-то кислятиной, трещал проекционный аппарат, и на белой стене прыгали порнографические изображения. Виктор, стиснув зубы, шагал по чьим-то ногам, волоча за собой спотыкающуюся Ирму. Вслед неслась сердитая нецензурщина. Они выбрались из вестибюля, и Виктор пошел шагать через три ступеньки по ковровой лестнице. Ирма помалкивала, и он не рисковал взглянуть на нее. На лестничной площадке его уже ждал с распростертыми объятиями синий и раздутый член парламента Росшепер Нант. "Виктуар! просипел он. - Др-руг! - Тут он заметил Ирму и пришел в восторг: Виктуар! И ты тоже!.. На малолетних малолеточек!.." - Виктор зажмурился, крепко наступил ему на ногу и толкнул в грудь - Росшепер повалился спиной, опрокинув урну. Обливаясь потом, Виктор зашагал по коридору. Ирма неслышными прыжками неслась рядом. Он ткнул в дверь Дианы - дверь была заперта, ключа не было. Он бешено застучал, и Диана немедленно откликнулась: "Пошел к чертовой матери! - заорала она яростно. - Импотент вонючий! Гавнюк, дерьмо собачье!" "Диана! - рявкнул Виктор. - Открывай!" Диана замолчала, и дверь распахнулась. Она стояла на пороге с импортным зонтиком наготове. Виктор отпихнул ее, втолкнул Ирму в комнату и захлопнул за собой дверь.

- А, это ты, - сказала Диана. - Я думала, опять Росшепер. - От нее пахло спиртным. - Господи! - сказала она. - Кого ты привел?

- Это моя дочь, - с трудом сказал Виктор. - Ее зовут Ирма. Ирма, это Диана.

Он смотрел на Диану в упор, с отчаянием и надеждой. Слава богу, кажется, она не пьяна. Или сразу протрезвела.

- Ты с ума сошел, - сказала она тихо.

- Она промокла, - проговорил он. - Переодень ее в сухое, уложи в постель, и вообще...

- Я не лягу, - заявила Ирма.

- Ирма, - сказал Виктор. - Изволь слушаться, а то я сейчас кого-нибудь выпорю...

- Кое-кого здесь надо бы выпороть, - сказала Диана безнадежно.

- Диана, - сказал Виктор. - Я тебе помогу.

- Ладно, - сказала Диана. - Иди к себе. Разберемся.

Виктор с огромным облегчением вышел. Он отправился прямо в свою комнату, но и там не было покоя. Ему пришлось предварительно вышвырнуть в коридор разнежившуюся, совершенно незнакомую парочку и испачканное белье. Потом он закурил, запер дверь повалился на голый матрас и стал думать, что он натворил.

***

===

На другой день Виктор проснулся поздно, пора было обедать, голова побаливала, но настроение оказалось неожиданно хорошим.

Вчера вечером, прикончив пачку сигарет, он спустился вниз, открыл дамской шпилькой чью-то машину, вывел Ирму через служебный вход и отвез ее к матери. Вначале они ехали молча. Он корчился от неприятнейших переживаний, а Ирма сидела рядом, чистенькая, опрятная, причесанная по последней моде-никаких косичек-и кажется даже с накрашенными губами. Ему очень хотелось завязать разговор, но начинать надо было с признания своей беспросветной глупости, это казалось ему непедагогично. Кончилось все тем, что Ирма вдруг ни с того, ни сего разрешила ему курить (при условии, если все окна будут открыты) и принялась рассказывать, как ей было интересно, как это похоже на то, что она читала раньше, но не очень верила; какой он молодец, что устроил ей это неожиданное и в высшей степени поучительное приключение, что он вообще довольно хороший, и не разводит скуку и не болтает глупостей, что Диана - "почти наша", всех ненавидит, но жалко вот, что у нее мало знаний, и слишком уж она любит выпить, но это, в конце концов не страшно, ты тоже любишь выпить а ребятам ты понравился, потому что говорил честно, не притворяясь, что ты какой-то хранитель высшего знания, и правильно, потому, что никакой ты не хранитель, и даже Бол-Кунац сказал, что в городе ты - единственный стоящий человек, если не считать, конечно, доктора Голема, но Голем, собственно, к городу не имеет никакого отношения и потом он не писатель, не выражает идеологии, а как ты считаешь, нужна идеология или лучше без нее, сейчас многие полагают, что будущее за деидеологизацией...

Получился прекрасный разговор, собеседники были полны уважения друг к другу, и, вернувшись в гостиницу (автомобиль он загнал в какой-то захламленный двор), Виктор уже считал, что быть отцом - не такое уж неблагодарное занятие, особенно если разбираешься в жизни и умеешь использовать даже теневые ее стороны в воспитательных целях. По-этому поводу он выпил с Тэдди, который тоже был отцом и тоже интересовался воспитанием ибо его первенцу было четырнадцать лет - тяжелый переломный возраст, ты еще со своей наплачешься... то есть что его первому внуку было четырнадцать лет, а воспитанием сына он не занимался, потому, что сын свое детство провел в немецком концлагере. Детей бить нельзя, утверждал Тэдди. Их и без тебя будут всю жизнь колотить кому не лень, а если тебе хочется его ударить, дай лучше по морде самому себе, это будет полезней.

После какой-то рюмки, однако, Виктор вспомнил, что Ирма ни словом не обмолвилась о его диком поведении у перекрестка, и пришел к выводу, что девчонка хитра и что вообще прибегать каждый раз к помощи любовницы, когда не знаешь, как выбраться из тяжелого положения, в которое сам же себя и загнал - по меньшей мере нечестно. Эти соображения огорчили его, но тут пришел доктор Р.Квадрига и заказал свою обычную бутылку рома, они выпили эту бутылку, после чего Виктору все опять стало представляться в радужном свете, потому что стало ясно, что Ирма попросту не хотела огорчать его, а это значит, что она уважает отца, и, может быть, даже любит. Потом пришел еще кто-то и заказал еще что-то. Потом, вероятно, Виктор отправился спать... Правда, сохранилось еще одно воспоминание: кафельный пол, залитый водой - но что это был за пол и что это была за вода, вспомнить было невозможно. И не надо...

Приведя себя в порядок, Виктор спустился вниз, взял у портье свежие газеты и поговорил с ним о проклятой погоде.

- Как я вчера? - спросил он небрежно. - Ничего?

- В общем ничего, - сказал портье вежливо. - Счет вам Тэдди передаст.

- Ага, - сказал Виктор, и, решив ничего не уточнять, пошел в ресторан. Ему показалось, что торшеров в зале поубавилось. Черт возьми, испугался он. Тэдди еще не было. Виктор поклонился молодому человеку в очках и его спутнику, сел за свой столик и развернул газету. В мире все обстояло по прежнему. Одна страна задерживала торговые суда другой страны, и эта другая страна посылала ноты протеста. Страны, которые нравились господину Президенту, вели справедливые войны во имя своих наций и демократий. Страны, которые господину Президенту почему-либо не нравились, вели войны захватнические и даже, собственно, не войны вели, а попросту производили бандитские злодейские нападения. Сам господин Президент произнес двухчасовую речь о необходимости раз и навсегда покончить с коррупцией и благополучно перенес операцию удаления миндалин. Знакомый критик - большая сволочь - восхвалял новую книгу Роц-Тусова, и это было загадочно, потому что книга получилась хорошая...

Подошел официант, новый какой-то, незнакомый, дружелюбно посоветовал взять устриц, принял заказ, помахал салфеткой по столику и удалился. Виктор отложил газеты, закурил и, расположившись поудобнее, стал думать о работе. После хорошей выпивки ему всегда с удовольствием думалось о работе. Хорошо бы написать оптимистическую веселую повесть... О том, как живет на свете человек, любит свое дело, не дурак, любит своих друзей, и друзья его ценят, и о том, как ему хорошо - славный такой парень, чудаковатый, остряк... Сюжета нет. А раз нет сюжета, значит скучно; и вообще, если писать такую повесть, то надо разобраться, почему же этому хорошему человеку хорошо, и неизбежно придешь к выводу, что ему хорошо только потому, что у него любимая работа, а на все остальное ему наплевать. И тогда какой же он хороший человек, если ему на все наплевать, кроме любимой работы?.. Можно, конечно, написать про хорошего человека, смысл жизни которого состоит в любви к ближнему, и ему потому хорошо, что он любит ближних и любит свое дело, но о таком человеке уже писали пару тысяч лет назад господа Лука, Матфей, Иоанн и еще кто-то - всего четверо. Вообще-то их было гораздо больше, но только эти четверо писали в соответствии, остальные были лишены, кто национального самосознания, кто права переписки... а человек, о котором они писали, был, к сожалению полоумный... А вообще интересно было бы написать, как Христос приходит на землю сегодня, не так, как писал Достоевский, а так как писали эти Лука и компания... Христос приходит в Генеральный штаб и предлагает: любите, мол, ближнего. А там, конечно, сидит какой-нибудь юдофоб...

- Вы разрешите, господин Банев? - пророкотал над ним приятный мужской голос. Это был господин бургомистр собственной персоной. Не тот апоплексически-багровый, хрюкающий от нездорового удовольствия боров на обширном ложе господина Росшепера, а элегантно-округлый, идеально выбритый и безукоризненно одетый представительный мужчина со скромной орденской ленточкой в петлице и со щитком Легиона Свободы на левом плече.

- Прошу, - сказал Виктор без всякой радости.

Господин бургомистр сел, огляделся и сложил руки на столе.

- Я постараюсь не обременять вас долго своим присутствием, господин Банев, - сказал он. - И попытаюсь не портить вам трапезу, однако же вопрос, с которым я намерен к вам обратиться, назрел уже достаточно для того, чтобы все мы, и большие, и малые, кому дороги честь и благополучие нашего города, были готовы отложить наши дела для его скорейшего и эффективнейшего решения.

- Я вас слушаю, - сказал Виктор.

- Мы встречаемся с вами здесь, господин Банев, в обстановке скорее неофициальной, ибо, и, сознавая вашу занятость, не рискую обеспокоить вас в часы вашей работы, особенно принимая во внимание специфику оной. Однако же я обращаюсь к вам сейчас, как лицо официальное - и от своего имени лично, и от муниципалитета в целом...

Официант принес устрицы и бутылку белого вина. Бургомистр поднятием пальца остановил его.

- Друг мой, - сказал он. - Пол-порции китчиганской осетрины и рюмку мятной. Осетрину без соуса... Итак, я продолжаю, - сказал он, снова оборотившись к Виктору. - Боюсь, правда, что наш разговор трудно будет счесть застольной беседой, ибо речь пойдет о вещах и обстоятельствах не только печальных, но, я бы сказал не аппетитных. Я намеревался поговорить с вами о так называемых мокрецах, об этой злокачественной опухоли, которая вот уже не первый год разъедает нашу несчастную округу.

- Да-да, - сказал Виктор. Ему стало интересно.

Бургомистр произнес негромкую, хорошо продуманную и стилистически совершенную речь. Он рассказал о том, как двадцать лет назад, сразу после оккупации, в лошадиной лощине был создан лепрозорий, карантинный лагерь для лиц, страдающих так называемой желтой проказой или очковой болезнью. Собственно говоря, болезнь эта, как хорошо известно господину Баневу, появилась в нашей стране еще в незапамятные времена, причем, как показывают специальные исследования, особенно часто она почему-то поражала жителей именно нашей округи. Однако только благодаря усилиям господина Президента на эту болезнь было обращено внимание самое серьезное, и лишь по его личному указанию несчастные, лишенные медицинского ухода, разбросанные ранее по всей стране, подвергаемые зачастую несправедливым гонениям со стороны остальных слоев населения, а со стороны оккупантов даже прямому истреблению, эти несчастные были, наконец, свезены в одно место и получили возможность сносного существования, приличествующего их положению. Все это не вызывает никаких возражений, и упомянутые меры могут только приветствоваться. Однако, как это иногда у нас бывает, самые лучшие и благородные начинания обернулись против нас. Не будем сейчас искать виновных. Не будем заниматься расследованием деятельности господина Голема, деятельности, возможно, самоотверженной, но, однако же, чреватой, как теперь выяснилось, самыми неприятными последствиями. Не будем также заниматься преждевременным критиканством, хотя позиция некоторых, достаточно высоких инстанций, упорно игнорирующих наши протесты, представляется лично нам загадочной. Перейдем к фактам...

Бургомистр выпил рюмку мятной, вкусно закусил осетриной, и голос его сделался еще более бархатистым - совершенно невозможно было представить себе, что он ставит на людей капканы. Он многословно выразил желание не задерживать внимание господина Банева на овладевших городом слухах, каковые слухи, он должен прямо признаться, есть результат недостаточно точного и единодушного исполнения всеми уровнями администрации предначертаний господина Президента: мы имеем в виду чрезвычайно распространенное мнение о роковой роли так называемых мокрецов в резком изменении климата, об их ответственности за увеличение числа выкидышей и процента бесплодных браков, за гомерический исход некоторых домашних животных и за появление особой разновидности домашнего клопа - а именно клопа крылатого...

- Господин бургомистр, - сказал со вздохом Виктор. - Должен вам признаться, что мне крайне трудно следить за вашими длинными периодами. Давайте говорить просто, как добрые сыновья нации. Давайте не будем говорить, о чем мы не будем говорить, и будем - о чем будем.

Бургомистр окинул его быстрым взглядом, что-то рассчитал, что-то сопоставил, но, наверное, все шло в ход - и то, что Виктор пьянствовал с Росшепером, и то, что он вообще пьянствовал, шумно, на всю страну, и то, что Ирма - вундеркинд, и то, что есть на свете Диана, и еще, наверное, многое что - так что лоску у господина бургомистра на глазах поубавилось, и он крикнул подать себе коньяку. Виктор тоже крикнул подать себе рюмку коньяку. Бургомистр хохотнул, оглядел опустевший зал, легонечко ударил кулаком по столу и сказал:

- Ладно, что нам вилять, в самом деле. Жить в городе стало невозможно, скажите спасибо вашему Голему, кстати, вы знаете, что Голем скрытый коммунист?.. Да-да, уверяю вас, есть материалы... он на ниточке висит, ваш Голем... Так вот я и говорю: детей развращают на глазах. Эти заразы просочились в школу и испортили ребятишек начисто... избиратели недовольны, некоторые город покидают, идет брожение, того и гляди начнутся самосуды. Окружная администрация бездействует, вот такая ситуация. - Он осушил рюмку. - Должен вам сказать, так я ненавижу эту мразь - зубами бы рвал, да стошнит. Вы не поверите, господин Банев, дошел до того, что капканы на них ставлю... Ну, развратили детей, ладно. Дети есть дети, их сколько не развращай - им все мало. Но вы войдите в мое положение. Дожди эти все-таки их рук дело, не знаю, как это у них получается, но это так. Построили санаторий, целебные воды, роскошный климат, деньги греби лопатой. Сюда из столицы ездили и чем все кончилось? Дождь, туманы, клиенты в насморке, дальше - больше, приезжает сюда известный физик... забыл его фамилию, ну, да вы, наверное знаете... прожил две недели готово: очковая болезнь, в лепрозорий его. Хорошенькая реклама для санатория! Потом еще случай, потом еще, и все - как ножом клиентов отрезало. Ресторан горит, отель горит, санаторий едва дышит - слава богу, нашелся дурак-тренер, привез сюда своих "Братьев по разуму": тренирует команду-экстра для игры в дождливых странах... Ну, и господин Росшепер, конечно, помогает в какой-то степени. Вы мне сочувствуете? Пробовал договориться с этим Големом - как об стенку горох, красный есть красный. Писал наверх - никаких результатов. Писал выше - ничего. Еще выше отвечают, что приняли к сведению и дали ход вниз по инстанции... Ненавижу их, но переломил себя, поехал в лепрозорий сам. Пропустили. Просил, доказывал.. До чего же гадкие типы! Моргают на тебя облезлыми своими глазами, как на воробья какого-нибудь, словно тебя здесь нет. - Он наклонился к Виктору и прошептал: - Бунта боюсь, кровь прольется. Вы мне сочувствуете?

- Да, - сказал Виктор. - А причем здесь я?

Бургомистр откинулся на спинку кресла, достал из алюминиевого футляра початую сигарету - закурил.

- В моем положении, - сказал он, - остается одно: нажимать на все рычаги. Гласность нужна. Муниципалитет составил петицию в департамент здравоохранения. Господин Росшепер подписался, вы, я надеюсь, тоже, но это не бог весть что. Гласность нужна! Хорошая статья нужна, в столичной газете, подписанная известным именем. Вашим именем, господин Банев. А материал животрепещущий как раз для такого трибуна, как вы. Очень прошу. И от себя лично, и от муниципалитета, и от несчастных родителей... Добиться, чтобы лепрозорий убрали отсюда к чертовой бабушке. Куда угодно, но чтобы духу здесь мокрецкого не было, заразы этой. Вот что я вам имел сказать.

- Да-да, понимаю, - сказал Виктор медленно. - Очень хорошо вас понимаю.

Хоть ты и скотина, думал он, хоть ты и боров, но понять тебя можно. Но что же сделалось с мокрецами? Были тихие, согбенные, крались сторонкой, ничего о них такого не говорили, а говорили, будто воняет от них, будто заразные, будто здорово делают игрушки и вообще разные штуки из дерева... мать Фреда говорила, помнится, что у них дурной глаз, что молоко от них киснет, и что накликают нам они войну, мор и голод... А теперь сидят они за колючей проволокой, и что же они там делают? Ох, много они что-то делают. И погоду они делают, и детей они переманивают (зачем?), и кошек они вывели (тоже зачем?), и клопы у них залетали...

- Вы, наверное, думаете, что мы сидим сложа руки? - сказал бургомистр. - Ни в коем случае. Но что мы можем? Готовлю я процесс против Голема. Господин санитарный инспектор Павор Сумман согласен быть консультантом. Будем упирать на то, что вопрос об инфекционности болезни еще не решен, а Голем, как скрытый коммунист этим пользуется. Это одно. Далее, пытаемся отвечать террором на террор. Городской Легион, наша гордость, ребята подобрались золотые, орлы... но это как-то не то. Указаний сверху не поступает... Полиция в ложном положении оказывается... и вообще... Так что препятствуем, как можем. Задерживаем грузы, которые идут к ним... частные, конечно, не продовольствие там, и не постельное белье, а вот книги всякие, они их много выписывают. Вот сегодня задержали грузовик, и как-то легче на душе. Но это все мелочи, от тоски, а надо бы радикальное...

- Так, - сказал Виктор. - Орлы, значит, золотые. Как его там... Фламенда?.. Ну, тот, племянничек...

- Фламин Ювента, - уточнил бургомистр. - Так точно - мой заместитель по Легиону, орел! Вы его уже знаете?

- Знаю немного, - сказал Виктор. - А книги-то зачем задерживаете?

- Ну как зачем... Глупость это, конечно, но все мы люди, все мы человеки - накипает все-таки. И потом... - Бургомистр стыдливо заулыбался. - Чепуха, конечно, но ходят слухи, будто без книг они не могут... как нормальные люди без еды и прочего.

Наступило молчание. Виктор без аппетита ковырял бифштекс и размышлял. Я мало знаю о мокрецах, и то, что я знаю, не вызывает у меня к ним никаких симпатий. Может быть, дело в том, что не очень-то люблю я их с детства. Но уж бургомистра и его банду я знаю хорошо - жир и сало нации, президентские холуи, черносотенцы... Нет, раз вы против мокрецов, значит, в мокрецах что-то есть... С другой стороны, статью написать можно, даже самую разнузданную, се равно никто не рискнет меня напечатать, а бургомистр был бы доволен, и получил бы я с него клок шерсти, и мог бы жить здесь припеваючи... Кто из настоящих писателей может похвастаться, что живет припеваючи? Можно было бы здесь устроиться, получить синекуру, заделаться каким-нибудь инспектором муниципалитета по городским пляжам и писать на здоровьице... про то, как хорошо жить хорошему человеку, который увлечен любимым делом... и выступать н эту тему перед вундеркиндами... Э, все дело в том, чтобы научиться утираться. Плюнут тебе в морду, а ты и утрись. Сначала со стыдом утерся, потом с недоумением, а там, глядишь, начнешь утираться с достоинством и даже получать от этого процесса удовольствие...

- Мы, конечно, ни в какой мере вас не торопим, - сказал бургомистр. Вы человек занятой и так далее. Что-нибудь в пределах недельки, а? Материалы все мы вам представим, можем предоставить этакую схемку, планчик, по которому было бы желательно... а вы коснетесь опытной рукой и все заиграет. И подписались бы под статьей три выдающихся сына нашего города - член парламента Росшепер Нант, знаменитый писатель Банев и государственный лауреат доктор Рем Квадрига...

Здорово работает, подумал Виктор. Вот у нас, у левых, такой настойчивости и в заводе нет. Тянули бы бодягу, ходили бы вокруг да около - не оскорбить бы человека, не оказать бы на него излишнего нажима, чтобы, упаси бог, не заподозрили бы в своекорыстных целях... Выдающиеся сыновья!. И ведь совершенно уверен, подлец, что статью я напишу и подпишу, что деваться мне некуда, что придется опальному Баневу поднять лапки и в поте лица отрабатывать свое безмятежное пребывание в родном городе... Вот и насчет схемки ввернул... знаем мы, что это за схемка и какая это должна быть схемка, чтобы забрызганного президентскими слюнями Банева и сейчас напечатали. Да-а, господин Банев... коньячок любишь, девочек любишь, миноги маринованные с луком любишь, так люби и саночки возить...

- Я обдумаю ваше предложение, - сказал он, улыбаясь. - Замысел представляется мне достаточно интересным, но осуществление потребует... потребует некоторого напряжения совести. Вы ведь знаете, мы, писатели, народ неподкупный, действуем исключительно по велению совести. - Он безобразно, похабно подмигнул бургомистру.

Бургомистр гоготнул.

- А как же! "Совесть нации, точное зеркало" и прочее. Помню, как же... - Он наклонился к Виктору снова с видом заговорщика. - Прошу вас завтра ко мне, - пророкотал он. - Исключительно свои подберутся, только чур без жен, а?

- Вот здесь, - сказал Виктор, вставая, - я вынужден прямо и решительно отклонить ваше предложение. Меня ждут дела. - Он опять похабно подмигнул. - В санатории.

Они расстались почти приятелями. Писатель Банев был зачислен в состав городской элиты, и чтобы привести в порядок потрясенные такой честью нервы, ему пришлось вылакать фужер коньяку, едва спина господина бургомистра скрылась за дверью. Можно, конечно, уехать отсюда к чертовой матери, думал он. За границу меня не выпустят, да и не хочу я за границу, чего мне там делать - везде одно и то же. Но и у нас в стране найдется десяток мест, где можно у рыться и отсидеться. Он представил себе солнечный край, буковые рощи, пьянящий воздух, молчаливых фермеров, запахи молока и меда... и навоза... и комары... и как воняет отхожее место, и скучища, каждый день скучища... древние телевизоры и местная интеллигенция: шустрый поп-бабник и сильно пьющий самогон учитель. А в общем, что там говорить, есть куда ехать. Но везде ведь им только и надо. Чтобы я уехал, чтобы скрылся с глаз долой, забился в нору, причем сам, без принуждения, потому что ссылать меня - хлопотно, шум пойдет, разговоры... вот ведь в чем вся беда: они будут очень довольны - уехал, заткнулся, забыл, перестал бренчать...

Виктор расплатился, поднялся к себе в номер, надел плащ и вышел на улицу. Ему вдруг очень захотелось повидать Ирму, поговорить с ней о прогрессе, разъяснить ей, почему он так много пьет, (а действительно, почему я так много пью?), и может быть, Бол-Кунац окажется там, а уж Лолы наверняка не будет... Улицы были мокрые, сырые, пустые, в палисадниках тихо гибли яблони: от сырости. Виктор впервые обратил внимание на то, что некоторые дома заколочены. Городок все-таки сильно переменился покосились заборы, под карнизами выросла белая плесень, вылиняли краски, а на улицах безраздельно царил дождь. Дождь падал просто так, дождь сеялся с крыш мелкой водяной пылью, дождь собирался на сквозняках в белые туманные столбы, волочащиеся от стены к стене, дождь с гудением хлестал из ржавых водосточных труб, дождь разливался по мостовой и бежал по промытым между булыжниками руслам. Черно-серые туч медленно ползли над самыми крышами. Человек был незванным гостем на улицах, и дождь его не жаловал. Виктор вышел на городскую площадь и увидел людей. Они стояли под навесом на крыльце полицейского управления - двое полицейских в форменных плащах и маленький чумазый парнишка в промасленном комбинезоне. Перед крыльцом левыми колесами на тротуаре - громоздился автофургон с брезентовым верхом. Один из полицейских был полицмейстер, выпятив могучую челюсть, он глядел в сторону, а парнишка, отчаянно жестикулируя, что-то доказывал ему плаксивым голосом. Другой полицейский тоже молчал с недовольным видом и сосал сигарету. Виктор приближался к ним, и шагов за двадцать до крыльца ему стало слышно, что говорит парень. Парень кричал:

- А я-то здесь причем? Правил я не нарушал? Не нарушал. Бумаги? Бумаги у меня в порядке? В порядке. Груз правильный, вот накладная. Да что я, в первый раз здесь езжу, что ли?

Полицмейстер заметил Виктора, и лицо его приняло чрезвычайно неприязненное выражение. Он отвернулся и, словно бы не видя парнишки, сказал:

- Значит, здесь будешь стоять. Смотри, чтобы все было в порядке. В кабину не залезай, а то все растащат. И никого к машине не подпускай. Понял?

- Понял, - сказал полицейский. Он был очень недоволен.

Начальник полиции спустился с крыльца, сел в свой автомобиль и уехал. Чумазый шоферишка со злостью плюнул и воззвал к Виктору:

- Ну, вот хоть вы скажите, виноват я или нет? - Виктор приостановился и парня это воодушевило. - Еду нормально. Везу книги в спецзону. Тыщи раз возил. Теперь, значит, останавливают, приказывают ехать в полицию. За что? Правил я не нарушал? Не нарушал. Бумаги в порядке? В порядке, вот накладная. Лицензию отобрали, чтобы не сбежал. А куда мне бежать?

- Хватит тебе орать, - сказал полицейский.

Парень живо к нему обернулся.

- Так что я сделал? Скажите, я скорость превышал? Не превышал. С меня же за простой вычтут. И документ вот отобрали...

- Разберутся, - сказал полицейский. - Чего ты, в самом деле, расстраиваешься? Пойдем вон в трактир, твое дело маленькое.

- Э-эх, начальнички-и! - вскрикнул парень, с размаху напяливая на всклоченную голову картуз. Нигде правды нету! Налево ездишь - задержиают, направо ездишь - опять задерживают, - он спустился с крыльца, но остановился и сказал полицейскому просительно: - Может, штраф возьмете, или как нибудь?

- Иди-иди, - проговорил полицейский.

- Так мне же премию обещали дать за срочность! Всю ночь гнал...

- Иди, говорю! - сказал полицейский.

Парень снова плюнул, подошел к своему фургону, два раза лягнул по переднему скату, потом вдруг ссутулился и, сунув руки в карманы, почесал через площадь.

Полицейский посмотрел на Виктора, посмотрел на грузовик, посмотрел на небо, сигарета у него погасла, он выплюнул окурок, и, на ходу отгибая капюшон, ушел в управление.

Виктор постоял немного, затем медленно двинулся вокруг грузовика. Грузовик был здоровенный, мощный, раньше на таких возили мотопехоту. Виктор огляделся. В нескольких метрах перед грузовиком, свернув на бок передние колеса, стоял и мокнул под дождем полицейский "харлей", а больше машин поблизости не было. Догнать они меня догонят, подумал Виктор, но хрен они меня остановят. Ему стало весело. А какого черта, подумал он: известный писатель Банев, снова напившись пьян, угнал в целях развлечения чужую машину, к счастью обошлось без жертв... Он понимал, что все обстоит не так просто, что не он будет первый, кто доставляет властям благовидный предлог упрятать беспокойного человека в кутузку, но не хотелось раздумывать, хотелось повиноваться импульсу. В крайнем случае, напишу гаду статью, подумал он.

Он быстро открыл дверцу и сел за руль. Ключа не было, пришлось оборвать провода зажигания и соединить их накоротко. Когда мотор уже завелся, Виктор прежде чем захлопнуть дверцу, поглядел назад, на крыльцо управления. Там стоял давешний полицейский все с тем же недовольным выражением на лице и с сигаретой на губе. Заметно было, что он все видит, но ничего не понимает.

Виктор захлопнул дверцу, аккуратно съехал на мостовую, переключил скорость и рванулся в ближайший проезд. Было очень хорошо гнать по пустым, по заведомо пустым улицам, подымая колесами водопады луж, ворочать тяжелый руль, наваливаясь всем телом - мимо консервного завода, мимо парка, мимо стадиона, где "Братья по разуму", словно мокрые механизмы, все пинали и пинали свои мячи, и дальше, по шоссе, по рытвинам, подпрыгивая на сидении и слыша, как сзади в кузове каждый раз тяжело ухает плохо закрепленный груз. В зеркальце заднего вида погоня не обнаруживалась, да и вряд ли можно было ее заметить так скоро за таким дождем. Виктор чувствовал себя молодым, очень кому-то нужным и даже пьяным. С крыши кабины ему подмигивали красотки, вырезанные из журналов, в "бардачке" он нашел пачку сигарет, и ему было так хорошо, что он чуть не проскочил перекресток, но вовремя притормозил и свернул по стрелке указателя "Лепрозорий - 6 км". Здесь он чувствовал себя первооткрывателем, потому что ни разу не ездил и не ходил по этой дороге. А дорога оказалась хорошая, не в пример муниципальному шоссе - сначала очень ровный ухоженный асфальт, а потом даже бетонка, и когда он увидел бетонку, он сразу вспомнил про проволоку и солдат, а еще через пять минут он все это увидел.

Проволочная ограда в один ряд тянулась в обе стороны от бетонки и пропадала за дождем. Дорогу перегораживали высокие ворота с караульной будкой, дверь будки была распахнута и на пороге уже стоял солдат в каске, сапогах и плащ-палатке, из под которой высовывался ствол автомата. "Еще никогда я не был в лагерях, - пропел Виктор, - но не говорите: слава богу..." Еще один солдат, без каски, глядел в окошечко. Виктор сбросил газ и затормозил перед самыми воротами. Солдат вышел из будки и подошел к нему - молоденький такой, веснушчатый солдатик, всего лет восемнадцати.

- Здравствуйте, - сказал он. - Что это вы так припоздали?

- Да, вот, обстоятельства, - сказал Виктор, дивясь такому либерализму.

Солдатик оглядел его и вдруг подобрался.

- Ваши документы, - сказал он сухо.

- Какие там документы, - сказал Виктор весело. - Я же говорю обстоятельства!

Солдат поджал губы.

- Вы что привезли? - спросил он.

- Книги, - сказал Виктор.

- А пропуск есть?

- Конечно, нет!

- Ага, - сказал солдат и лицо его прояснилось. - То-то я гляжу... Тогда подождите. Тогда подождать вам придется.

- Имейте в виду, - сказал Виктор, подняв указательный палец. - За мной может быть погоня.

- Ничего, я быстро, - сказал солдат, и придерживая на груди автомат, затопал сапогами к караулке.

Виктор вылез из кабины и, стоя на подножке, поглядел назад. Ничего не было видно за дождем. Тогда он вернулся за руль и закурил. Было довольно темно. Впереди, за проволокой и за воротами тоже крутился туман, угадывались какие-то темные сооружения - то ли дома, то ли бараки, разобрать что-либо определенное было невозможно. Неужели не пригласят посмотреть? - Подумал Виктор. Свинство будет, если не пригласят. Можно, правда, попытаться к Голему, о сейчас где-нибудь здесь... Так и сделаю, подумал он. Зря я, что ли геройствовал...

Солдатик снова вышел из караулки, а за ним старый знакомец, высокий прыщавый мальчик-нигилист в одних трусах, очень сейчас веселый и без всяких следов всемирной тоски. Обогнав солдата, он вспрыгнул на подножку, заглянул в кабину, узнал, ахнул, засмеялся.

- Здравствуйте, господин Банев! Это вы? Вот здорово... Вы ведь книги привезли? А мы ждем-ждем...

- Ну, что, все в порядке? - спросил подошедший солдатик.

- Да, это наша машина.

- Тогда загоняйте, - сказал солдатик. - А вам, сударь, придется выйти и подождать.

- Я хотел бы повидать доктора Голема, - сказал Виктор.

- Можно вызвать сюда, - предложил солдатик.

- Гм, - сказал Виктор и выразительно поглядел на мальчика. Мальчик виновато развел руками.

- У вас пропуска нет, - объяснил он. - А без пропуска они никого не пускают. Мы бы с радостью...

Ничего не оставалось делать, пришлось вылезать под дождь. Виктор соскочил на дорогу и, подняв капюшон, смотрел, как распахнулись ворота, грузовик дернулся и рывком заполз за ограду. Потом ворота закрылись. Сквозь шум дождя Виктор некоторое время слышал завывание двигателя и шипение тормозов, потом ничего не стало слышно, кроме шороха и плеска. Вот так так, подумал Виктор. А я? Он ощутил разочарование. Только теперь он понял, что совершал свои подвиги небескорыстно, что он надеялся многое увидеть и многое понять... проникнуть, так сказать, в эпицентр. Ну и черт с вами, подумал он. Он поглядел вдоль бетонки. До перекрестка шесть километров, и от перекрестка до города километров двадцать. Можно, конечно, от перекрестка до санатория - два километра. Свиньи неблагодарные... Под дождем... Тут он заметил, что дождь ослабел. И на том спасибо, подумал он.

- Так вызвать вам господина Голема? - спросил солдат.

- Голема? - Виктор оживился. Вообще неплохо бы прогнать старого хрыча под дождем взад и вперед, и потом у него машина. И фляга. - А что же, вызовите.

- Это можно, - сказал солдатик. - Вызовем. Только навряд ли он выйдет, обязательно скажет, что занят.

- Ничего, ничего, - сказал Виктор. - Вы ему скажите, что Банев спрашивает.

- Банев? Ладно, скажу. Только он все равно не выйдет. Ну, да мне не трудно. Банев значит... - И солдатик ушел, симпатичный такой солдатик, ласковый, сплошные веснушки под каской.

***

Источники :

https://librebook.me/gadkie_lebedi/vol1/1

https://fb2.top/gadkie-lebedi-93841/read

https://strugacki.ru/book_23.html

https://www.kinopoisk.ru/film/197352/

https://litmir.club/br/?b=70645

https://4italka.site/fantastika/nauchnaya_fantastika/54633/fulltext.htm

https://ru.wikipedia.org/wiki/Гадкие_лебеди_(повесть)

https://fantlab.ru/work565

https://fantlab.ru/autor52

...

Аркадий и Борис Стругацкие «Гадкие лебеди»

...

Аркадий и Борис Стругацкие

Гадкие лебеди

Другие названия: Время дождя; Прекрасный утёнок

Повесть, 1972 год (год написания: 1967)

***

Страна : Россия
Жанры :
Фантастика 95%

Видные русские советские прозаики, кинодраматурги, братья-соавторы, бесспорные лидеры советской НФ на протяжении трех последних десятилетий и самые известные советские писатели-фантасты за рубежом (на начало 1991-х гг. — 321 книжное издание в 27 странах); классики современной НФ, влияние которых на ее развитие, в частности, в СССР трудно переоценить.

***

Слушать - https://akniga.org/bratya-strugackie-gadkie-lebedi

***