08:19 Я ее любил. Я его любила. Анна Гавальда. 02 | |
*** Он погасил верхний свет, и мы сели за стол друг против друга. — Восхитительно. — Правда? По-моему, слегка пережарено? — Да нет же, поверьте, великолепно. — Ты слишком добра. — От вашего вина еще не так подобреешь. Расскажите мне о Риме… — О городе? — Да нет, о том паломничестве… Каким вы были в пятнадцать лет? — Ох… Ну каким я был… Самым глупым мальчишкой на свете. Пытался не отстать от Френдалла. Болтал без умолку, рассказывал ему о Париже, о «Мулен Руж», выдумывал бог знает что, врал напропалую. Он смеялся, что-то отвечал, я не понимал и тоже смеялся. Мы проводили время, вылавливая монетки из фонтанов и глупо хихикая при виде любой особи женского пола. Сегодня мне кажется, что мы оба выглядели очень трогательно… Я совершенно не помню, по какому случаю было организовано тогда это паломничество. Но оно, безусловно, было чему-то посвящено, была у него, так сказать, благая цель и повод для молитвы… Не помню… Для меня Рим стал громадным глотком кислорода. Эти несколько дней изменили мою жизнь. Я открыл для себя вкус свободы. Это было… Тебе положить еще? — С удовольствием. — Не забывай, какое тогда было время… Мы делали вид, что выиграли войну. А на самом деле осталось одно разочарование. Стоило упомянуть кого-нибудь — соседа, продавца, родителей друга, — и мой отец немедленно заносил его в разряд доносчика или оговоренного, труса или никчемного существа. Это было ужасно. Тебе трудно представить, но поверь мне, для детей это было действительно ужасно… Кстати, мы с отцом практически не разговаривали… Так, для проформы, соблюдая минимум сыновнего почтения… Однажды я все-таки спросил его: «Если все ваше человеколюбие оказалось столь никудышным, зачем же вы за него сражались?» — И что он ответил? — Ничего… ответом было презрительное молчание. — Спасибо, спасибо, хватит! — Я жил на втором этаже мрачного серого здания где-то в глубине шестнадцатого округа. Унылое было место… Моим родителям явно не хватало средств на жизнь в таком районе, но шестнадцатый округ — это ведь так престижно, ты же понимаешь! Шестнадцатый округ! Мы ютились в убогой квартирке, в которую никогда не проникало солнце, и моя мать запрещала открывать окна, потому что внизу находилось автобусное депо. Она боялась, как бы занавески не закоптились… о-хо-хо, это замечательное бордо так развязало мне язык, чудеса, да и только! Я ужасно скучал. Я был слишком молод, чтобы интересовать отца, а мать порхала как бабочка. Ее почти не бывало дома. «Время, отданное приходу», — говорила она, возводя глаза к небесам. Она из кожи вон лезла, поносила каких-то придуманных ею благочестивых дур, входя, устало снимала перчатки и бросала их, точно фартук, на консоль в прихожей, вздыхала, вертелась, трещала без умолку, лгала и путалась. Мы ей не мешали. Поль называл ее Сарой Бернар, а мой отец, стоило ей выйти из комнаты, возвращался к чтению «Фигаро», не утруждая себя комментариями… Еще картошки? — Нет, спасибо. — Я ходил на продленку в лицее Жансон-де-Сайи. И был таким же серым, как дом, в котором жил. Читал «Храбрые сердца» и увлекался приключениями Флэша Гордона. По четвергам играл в теннис с братьями Мортелье. Я… Я был очень благоразумным и совершенно неинтересным ребенком. Мечтал сесть в лифт и подняться до седьмого этажа, чтобы посмотреть… Тоже мне приключение… Подняться на седьмой этаж! Дурак дураком… Я жил в ожидании Патрика Френдалла. Я ждал свидания с Папой! Он встал, чтобы поворошить дрова в камине. — В общем… В той эскападе не было ничего революционного… Так, небольшая передышка. Я всегда считал, что… как бы это поточнее выразиться… что в один прекрасный день я освобожусь, «сорвусь с поводка». Но ничего подобного не произошло. Так и не произошло. Я остался благоразумным, благовоспитанным и неинтересным. К чему я все это тебе рассказываю? С чего это вдруг так разболтался? — Просто я спросила… — Ладно… Хотя это не причина! Я еще не надоел тебе своими ностальгическими воспоминаниями? — Да нет же, совсем наоборот, мне очень интересно… * * * В кофейнике был свежесваренный кофе, перед камином, на подставке, лежало огромное полено. Почему он не предупредил меня о своем отъезде? Какой странный человек… Похож на рыбу… Вечно уворачивается и всегда выскальзывает из рук… Я налила себе большую чашку кофе и выпила, стоя у кухонного окна. Смотрела на малиновок, суетившихся вокруг кусочков сала, которые девочки разложили накануне вечером на скамейке. Солнце поднялось чуть выше изгороди. Я ждала, когда дочки встанут. В доме было слишком тихо. Хотелось курить. Вот идиотство, я бросила много лет назад! Бросила-то бросила, но жизнь есть жизнь… Вы проявляете чудеса стойкости, а потом однажды зимним утром плететесь по холоду четыре километра, чтобы купить пачку сигарет, или, например, любите мужчину, заводите с ним двоих детей и потом однажды зимним утром узнаете, что он от вас уходит, потому что полюбил другую. Говорит, что ему жаль, что он ошибся. Как по телефону: «Извините, я ошибся номером». Пожалуйста, пожалуйста… Мыльный пузырь. На улице ветрено. Я выхожу, чтобы убрать сало. Вместе с дочками смотрю телевизор. Я подавлена. Герои их мультфильмов кажутся мне глупыми и капризными. Люси злится, мотает головой, просит меня замолчать. А мне хочется поболтать с ней о Кэнди. В детстве я обожала Кэнди. Кэнди никогда не говорила о деньгах. Только о любви. Но я промолчала — что толку уподобляться глупышке Кэнди… Ветер завывает все сильнее. Поход в деревню придется отложить. Вторую половину дня мы проводим на чердаке. Девочки наряжаются. Люси машет веером перед лицом сестры: — Вам жарко, госпожа графиня? Госпожа графиня не может шевельнуться, слишком уж много надела шляп. Мы сносим вниз старую колыбельку. Люси говорит, ее надо покрасить. — В розовый цвет? — спрашиваю я. — Как ты догадалась? — Я очень умная. Звонит телефон. Люси снимает трубку. Долго слушает, наконец спрашивает: — Хочешь поговорить с мамой? Немного погодя вешает трубку. Но к нам не возвращается. Я помогаю Марион разобраться с колыбелькой. Спустившись на кухню, нахожу дочь за столом. Сажусь рядом. Мы смотрим друг на друга. — А вы с папой когда-нибудь полюбите друг друга снова? — Нет. — Ты уверена? — Да. — Я так и знала… Встав, она добавляет: — Знаешь, что я еще хотела тебе сказать? — Нет. Что? — А то… что птички, они уже все съели… — Правда? Ты точно знаешь? — Ну да. Пойди сама посмотри… Она обошла вокруг стола и взяла меня за руку. Мы стоим у окна. Я и маленькая белокурая девочка в старом пластроне от смокинга и съеденной молью юбке. Ее «You’re a Barbie girl» вдеты в прабабушкины ботинки. Моя материнская рука обнимает ее за плечи. Мы смотрим, как деревья в саду сгибаются под ветром, и думаем, скорее всего, об одном и том же… В ванной так холодно, что я боюсь высунуть плечи из воды. Люси намылила нам головы шампунем и придумывает потрясающие прически. «Смотри, мама! — взвизгивает она. — У тебя на голове рожки!» Это я и без нее знаю. Веселого тут мало, но я смеюсь. — Почему ты смеешься? — Потому что я глупая. — А почему ты глупая? Мы вытерлись, пританцовывая. Надели ночные рубашки, носки, тапки, свитера, халаты, а поверх — снова свитера. Потом мои пингвинята спустились вниз — поесть супу. Электричество вырубилось в том самый момент, когда слоненок Бабар баловался с лифтом универмага под разгневанным взглядом портье. Марион расплакалась. — Подождите, сейчас я все исправлю. — У-у-у-у-у… — Прекрати, крошка Барби, ты расстроишь сестру. — Не называй меня крошкой Барби! — Тогда перестань. Дело было не в переключателе и не в пробках. Ставни хлопали, двери скрипели и стонали, весь дом был погружен в темноту. Сестры Бронте, молитесь за нас! Когда же наконец вернется Пьер? Я стащила матрас девочек вниз, на кухню, — без электрического радиатора наверху они спать не могли. Обе были ужасно возбуждены и прыгали как блохи. Мы отодвинули стол и бросили их «походную кровать» на пол перед камином. Я улеглась между ними. — Мам, а Бабар? Ты не дорассказала… — Тсс, Марион, тсс! Лучше смотри прямо перед собой. Смотри на огонь! Он поведает тебе много интересного… — Да, но… — Тссс… Они мгновенно заснули. Я прислушивалась к шорохам в доме. В носу у меня щипало, и я терла глаза, чтобы не плакать. Моя жизнь похожа на эту кровать, думала я. Хрупкая. Зыбкая. Подвешенная. Я все ждала, что дом вот-вот сорвется и улетит прочь. Я думала о том, что теперь я брошенная женщина. Забавно, как некоторые образные выражения оказываются не просто образными. Ведь нужно хоть однажды сильно испугаться, чтобы понять, что такое «холодный пот», или серьезно поволноваться, чтобы осознать, каково оно, когда «сосет под ложечкой». Разве не так? «Брошенная женщина» — то же самое. И кто только такое придумал? Бросить за борт. Оторвать и бросить. А самому сняться с якоря. Выйти в открытое море, расправить крылья и предаваться любви на других широтах. И правда, лучше не придумаешь… Я становлюсь злобной, это хороший признак. Еще несколько недель — и я подурнею. Тебе кажется, что ты бросил якорь, — но это ловушка. Ты принимаешь решения, берешь на себя обязательства, получаешь кредиты, ну и рискуешь, конечно. Покупаешь дома, селишь малышей в розовые детские, и каждую ночь спишь в объятиях супруга. И радуешься… Как это у нас говорилось?.. Радуешься согласию. Да, именно так мы говорили, когда были счастливы. И даже когда уже не были… Ты считаешь, что имеешь право на счастье — и это тоже ловушка. Какие же мы все идиоты! Надо же быть столь наивными, чтобы хоть на секунду поверить, будто мы держим под контролем свою жизнь. Она выходит из-под контроля, но это не страшно. И даже не очень интересно… В идеале все же было бы узнавать об этом пораньше. Насколько «пораньше»? Пораньше. До того, как начнешь перекрашивать комнаты в розовый цвет, например… Пьер прав — зачем проявлять слабость? Чтобы били больнее? Моя бабушка часто говорила: чтобы муженька при себе удержать, надо потчевать его всякими вкусностями. Это не про меня, бабуля, не про меня… Во-первых, я не умею готовить, а во-вторых, мне никогда никого не хотелось удерживать. Что ж, ты своего добилась, девочка моя! Я наливаю себе коньяку, чтобы отпраздновать. Поплакать — и баиньки. Следующий день показался мне очень длинным. Мы отправились гулять. Кормили лошадок хлебом в конно-спортивном центре и провели там уйму времени. Марион каталась на пони. Люси не захотела. Мне казалось, что я тащу на себе тяжелый рюкзак. Вечером был спектакль. Мне везет, у меня дома что ни день, то спектакль. На сей раз в программе значилось: Маленькая девочка, которая не хотела уходить. Они очень старались меня развлечь. Я плохо спала. На следующее утро сердце у меня ныло. На улице было слишком холодно. Девочки все время хныкали. Я попыталась развлечь их игрой в первобытных людей. — Вот смотрите, как первобытные люди готовили свой «Несквик»… Ставили кастрюльку с молоком на огонь, да, вот так… Тост? Нет ничего проще, кладем кусочек хлеба на решетку над огнем и — опля-ля! Внимание! Тут не зевай, иначе обуглится. Кто хочет поиграть со мной в первобытных людей? Увы, моим девочкам было плевать на игру, есть они не хотели. А хотели смотреть треклятый телевизор. Я обожглась, вскрикнула, Марион заплакала, а Люси разлила какао на диван. Я села и взялась руками за голову. Мне хотелось ее отвинтить, положить перед собой на пол и точным ударом ноги отправить ее как можно дальше. Так далеко, чтобы ее больше никто и никогда не нашел. Но я и по мячу-то бить не умею. Наверняка бы промахнулась. В этот момент появился Пьер. Он был огорчен, что не мог со мной связаться, потому что на линии случился обрыв, и потряхивал пакетом с горячими круассанами перед носом девочек. Они смеялись. Марион пыталась схватить его за руку, а Люси предлагала выпить первобытного кофе. — Первобытного кофе? Да с удовольствием, дорогая Малышка Хрустик! У меня от этой сцены на глаза навернулись слезы. Он положил мне руку на колено: — Хлоя… Все в порядке? Мне хотелось ответить — нет, совсем не в порядке, но я была так рада его видеть, что соврала. — У булочницы есть свет, значит, это не авария на линии. Схожу взглянуть… Эй, девчонки, смотрите, какая чудесная погода на улице! Одевайтесь, мы идем по грибы. Вчера был такой дождь, мы найдем кучу грибов! В число «девчонок» он включил и меня… Хихикая, мы поднялись по лестнице наверх. Как же это здорово, когда тебе восемь лет. Мы дошли до Мельницы Дьявола. Мрачное строение, которое с незапамятных времен облюбовала детвора. Пьер объяснял девочкам происхождение отверстий в стене: — Вот это — от удара рогом… а вот там — отметины от его копыт… — А почему он бил копытами в стену? — О, это длинная история… Просто в тот день он сильно нервничал… — А почему он нервничал? — Потому что его пленница сбежала. — А кто была его пленница? — Дочка булочницы. — Дочь госпожи Пеко? — Да нет же, господи! Скорее, ее прапрабабушка. — Что??? Я показала девочкам, как сервировать кукольный обед в желудевых шапочках. Мы нашли пустое птичье гнездо, камни и шишки. Рвали кукушкины слезки, наломали орешника. Люси набрала мха для своих куколок, а Марион не слезала с дедушкиных плеч. Мы принесли домой два гриба. Оба более чем подозрительные! На обратном пути мы слушали пение дрозда, а удивленная маленькая девочка все спрашивала: — Но почему дьявол забрал бабушку мадам Пеко? — Не догадываешься? — Нет. — Да потому, что он любил вкусно поесть! Она била палкой по зарослям папоротника, чтобы прогнать демона. А кого поколотить мне? * * * — Да? — Я хотел тебе сказать… Надеюсь… Вернее, я хотел бы… Да, хотел бы… Хотел бы, чтобы ты приезжала в этот дом, потому что… Я знаю, что ты его очень любишь… Здесь многое сделано твоими руками… В комнатах… И в саду… До тебя здесь не было сада, помнишь? Обещай, что вернешься. Одна или с девочками… Я повернулась к нему: — Нет, Пьер. Вы прекрасно знаете, что нет. — А как же твой розовый куст? Как он называется? Тот куст, что ты посадила в прошлом году… — Бедро испуганной нимфы. — Ну да, ну да. Ты так его любила… — Да нет, мне просто нравилось название… Послушайте, мне и так очень непросто… — Прости меня, прости. — Надеюсь, вы его не бросите, правда? — Еще бы! Бедро испуганной нимфы… Куда от него денешься? Он немного переигрывал. На обратном пути мы встретили старого Марселя — он возвращался из поселка. Велосипед его опасно вилял. Каким чудом ему удалось затормозить прямо перед нами, не свалившись, мы никогда не узнаем. Он усадил Люси на седло и предложил нам зайти к нему на огонек. Госпожа Марсель обцеловала девочек с головы до ног и усадила их перед телевизором с пакетом конфет на коленях. «У нее тарелка, мама! Представляешь! Целый канал мультиков!» Ура, ура, ура! Отправиться на край света, продираться сквозь заросли кустарника, перепрыгивать через изгороди и канавы, набивать шишки и, даже не задержавшись во дворе старого Марселя, усесться перед телевизором, поедая малину «Тагада»! Иногда жизнь просто великолепна… Буря, коровье бешенство, Европа, охота, мертвые и умирающие… В какой-то момент Пьер спросил: — Скажите, Марсель, вы помните моего брата? — Кого? Поля? Конечно, я помню этого маленького грязнулю… Сводил меня с ума, свистел на все лады. На охоте дурачил меня, как хотел! Изображал птиц, которые у нас даже не водятся! Маленький негодяй! А собаки-то как бесновались! Да уж, как вспомню… Хороший был мальчуган… Часто приходил в лес с отцом… Все хотел увидеть, требовал, чтобы ему все объясняли… О-хо-хо… Сколько же вопросов он задавал! Заявлял, что будет учиться, чтобы потом работать в лесу. Помню, отец ему говорил: «Но тебе и учиться не нужно, мальчик мой! Разве учителя знают больше меня?» А он отвечал, что хочет увидеть все леса на свете, посмотреть нашу страну, прогуляться от Африки до России, а потом вернуться сюда и все нам рассказать. Пьер слушал, тихонько кивая: ему хотелось, чтобы Марсель все говорил и говорил. Мадам Марсель встала и вышла, а вернувшись, протянула нам блокнот с рисунками. — Вот это маленький Поль — я так говорю, потому что он тогда был совсем маленьким, — подарил мне однажды, чтобы отблагодарить за оладьи с акациевым сиропом. Смотрите, это он моего пса рисовал. Она перелистывала страницы, и мы восхищались изображениями маленького фокстерьера, явно ужасно избалованного и капризного. — Как его звали? — спросила я. — У него не было имени, мы просто все время говорили «Куда он подевался?», потому что он все время исчезал… Потому и погиб… Ох… Как же мы его любили… Даже слишком, даже слишком… Давненько я не смотрела эти рисунки. Стараюсь их подальше держать, слишком много любимых покойников с ними связано… Рисунки были чудесными. «Куда он подевался» был фоксиком шоколадного цвета с длинными черными усами и густыми бровками. — Его пристрелили… Пугал браконьеров, дурачок… Я встала, надо было возвращаться, пока окончательно не стемнело. * * * Я ничего не ответила, глядя под ноги и стараясь не ступить в лужу. Девочки отправились спать без ужина. Переели конфет. Бабар покинул Старую Даму. Она осталась одна. Она плачет: «Когда же я снова увижу моего маленького Бабара?» Пьер тоже выглядит несчастным. Он долго оставался у себя в кабинете — якобы искал рисунки брата. Я приготовила ужин — сварила спагетти к потрошкам, приготовленным Сюзанной. Мы решили уехать на следующий день, после полудня. Итак, я в последний раз суетилась на этой кухне. Я ее очень любила, эту кухню. Бросила макароны в кипящую воду, проклиная свою чувствительность. «Я очень любила эту кухню…» Эй, мамаша, найдешь другие… Я ругала себя, а к глазам подступали слезы… Полный идиотизм. Он положил на стол маленькую акварель. Читающая женщина, вид со спины. Она сидела на садовой скамейке. Чуть наклонив голову. Возможно, она не читала, а спала или мечтала. Дом был узнаваем. Ступеньки крыльца, скругленные ставни и белая глициния. — Это моя мать. — Как ее звали? — Алиса. — … — Это тебе. Я хотела возразить, но он сделал большие глаза и приложил палец к губам. Пьер Диппель — человек, который не любит, когда ему возражают. — Вы всегда требуете полного подчинения? Он меня не слушал. — Кто-нибудь когда-нибудь осмеливался вам возражать? — добавила я, ставя рисунок Поля на каминную доску. — Не кто-нибудь. И всю жизнь. Я прикусила язык. Он встал, опираясь на стол. — Ладно… Что выпьешь, Хлоя? — Чего-нибудь веселящего. * * * — «Шато Шас-Сплин» [Игра слов: Chasse-Spleen по-французски — «Прогони хандру».]… Очень к месту, согласись… Именно то, что нам нужно. Я взял две — одну для тебя, другую для себя. — Вы с ума сошли! Надо оставить их для более торжественного случая… — Более торжественного, чем что? Он пододвинул свой стул поближе к камину. — Не знаю… Чем я… Чем мы… Чем этот вечер. — Но сегодня по-настоящему торжественный случай, Хлоя. Я приезжаю в этот дом с самого детства, я тысячи раз ел на этой кухне, и уж поверь — умею распознавать торжественные случаи! Ох уж мне этот самодовольный тон… Повернувшись ко мне спиной, он замер, глядя на огонь. — Хлоя, я не хочу, чтобы ты уходила… Я вывалила макароны в дуршлаг. Сверху упала тряпка. — Вы мне действуете на нервы. Говорите бог знает что. Думаете только о себе. Это утомительно. «Не хочу, чтобы ты уходила». Ну зачем вы говорите мне подобные глупости? Хочу напомнить, ухожу не я… У вас есть сын, помните? Большой мальчик. Так вот, это он ушел. Он! Вы не в курсе? О-о, как глупо. Подождите, я вам расскажу, это очень забавная история. Итак, это было… А когда это было? Впрочем, не важно. Адриан, ваш замечательный Адриан, на днях собрал чемоданы. Поставьте себя на мое место — я удивилась. Я, между прочим, была женой этого парня. Знаете — женой, той удобной вещью, которую повсюду таскают за собой и которая улыбается, когда ее целуют. Итак, я удивилась. Представьте себе… вот он стоит с нашими чемоданами перед лифтом и ноет, глядя на часы. Он ноет, потому что нервничает, бедный цыпленочек! Лифт, чемоданы, благоверная и самолет — какая головоломка! Ну конечно, он не может опоздать на самолет — в самолете его ждет любовница! Знаете, любовница — это такая нетерпеливая молодая женщина, которая немножко действует вам на нервы. Так что времени на семейную сцену нет… Ну нет — и все тут… И потом, это так пошло. В семье Диппелей вас разве этому не научили? Крики, сцены, эмоции — это вульгарно. У Диппелей правило — never explain, never complain [Никогда не давать объяснений, никогда не выражать сожалений (слова Б. Дизраэли).]. Вот в этом есть класс, это совсем другое дело. *** *** *** *** Источник : https://avidreaders.ru/book/ya-ee-lyubil-ya-ego-lyubila.html *** *** Я ее любил. Я его любила. Анна Гавальда. 01 Я ее любил. Я его любила. Анна Гавальда. 02 Я ее любил. Я его любила. Анна Гавальда. 03 Я ее любил. Я его любила. Анна Гавальда. 04 Я ее любил. Я его любила. Анна Гавальда. 05 Я ее любил. Я его любила. Анна Гавальда. 06 Я ее любил. Я его любила. Анна Гавальда. 07 Я ее любил. Я его любила. Анна Гавальда. 08 *** *** Я её любил. Я его любила Роман Анны Гавальда
Первый изданный роман французской писательницы Анны Гавальда. Опубликован в октябре 2003 года. В России книга была переведена и выпущена в 2006 году издательством «Астрель» в переводе Е. Клоковой. Википедия
*** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** ПОДЕЛИТЬСЯ ---
--- ***
--- ---
...и вновь часы*** ***
…
--- *** *** *** *** --- --- ---
--- --- Что важнее?--- --- 009 На Я.Ру с... 10 августа 2009 года Страницы на Яндекс Фотках от Сергея 001 --- *** *** *** Фишт. Поход на грани выживания *** *** *** --- АудиокнигиНовость 2Семашхо*** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** | |
|
| |
| Всего комментариев: 0 | |