08:38 Я ее любил. Я его любила. Анна Гавальда. 04 | |
Он налил себе выпить и сел в кресло рядом со мной. На улице по-прежнему завывал ветер. Мы сидели в темноте. И смотрели на огонь. Время от времени один из нас отпивал глоток из своего стакана, другой делал то же самое. Нам не было ни плохо, ни хорошо. Мы устали. Потом он наконец заговорил: — Знаешь, я бы не стал тем, кем стал — по твоим словам, — будь у меня побольше мужества… — Что вы хотите этим сказать? Я тут же пожалела, что откликнулась. Мне совсем не хотелось обсуждать все это дерьмо. Я хотела, чтобы меня оставили в покое. — Всегда говорят о горе брошенных… А ты когда-нибудь думала, о тех, кто уходит? «Господи ты Боже мой! — ужаснулась я. — И чем еще этот псих собирается забивать мне голову?» Я поискала взглядом туфли. — Завтра, Пьер… Мы вернемся к этому разговору завтра, а сейчас… С меня довольно. — Ведь те, кто приносит несчастье, тоже страдают… Тех, кого бросают, все жалеют, утешают, но как быть с теми, кто уходит? — Так им еще чего-то не хватает?! — разозлилась я. — Может быть, лаврового венка? Моральной поддержки? Он меня не слушал. — Какой смелостью надо обладать, чтобы однажды утром взглянуть на себя в зеркало и задать себе вопрос: «Имею ли я право на ошибку?» Отчетливо произнести каждое слово… Какой смелостью надо обладать, чтобы взглянуть жизни в лицо — и не увидеть в ней ничего стабильного, ничего гармоничного. И все сломать, разворотить — из чистого эгоизма? Конечно нет, хотя… Так в чем же дело? Инстинкт выживания? Прозорливость? Страх смерти? Мужество быть откровенным с самим собой. Хоть раз в жизни. Противостоять себе. Только себе. Себе одному. «Право на ошибку» — простое выражение, всего несколько слов, но кто тебе скажет, есть ли оно у тебя? Кто, кроме тебя самого? У него дрожали руки. — Я себе в этом праве отказал… Я отказал себе во всех правах. Остались одни обязанности. И вот кем я стал — старым дураком. Старым дураком в глазах того самого человека, а их немного, к которому я испытываю уважение. Я проиграл… У меня было много врагов. Тут нечем гордиться и не о чем сожалеть — мне плевать. А вот друзья… Люди, которым я хотел бы нравиться? Были, конечно, были, но как же мало… Ты в том числе. Ты, Хлоя, потому что ты создана для жизни. Цепляешься за нее обеими руками. Ты двигаешься, танцуешь, задаешь погоду в доме. У тебя чудесный дар — делать окружающих счастливыми. Тебе так хорошо, так уютно на нашей маленькой планете… — У меня такое ощущение, что вы говорите о ком-то другом — не обо мне… Он меня не услышал. Сидел очень прямо. Больше не говорил. Вытянул ноги. Поставил стакан на колено. Я не различала его лица. Оно тонуло в тени высокой спинки кресла. — Я любил одну женщину… Я говорю не о Сюзанне — о другой женщине. Я открыла глаза. — Я любил ее больше всего на свете. Я не знал, что человек может так любить… Вернее, что я на это способен, я полагал, что просто… не запрограммирован на такое. Признания, бессонница, страдания, страсть — мне казалось, что все это не для меня. Да у меня одно только слово «страсть» вызывало ухмылку. Страсть, страсть! То ли гипноз, то ли суеверие — так я это понимал… В моих устах слово «страсть» было почти ругательством. А потом это обрушилось на меня, в тот момент, когда я меньше всего этого ожидал. Я… Я полюбил женщину. Я влюбился — словно заболел. Сам того не желая, не веря, против своей воли, не имея возможности защититься, а потом… Он откашлялся. — А потом я потерял ее. Так же внезапно. Я замерла. Меня словно пыльным мешком по голове огрели. — Ее звали Матильда. То есть ее и сейчас так зовут. Матильда Курбе. Однофамилица художника… Мне было сорок два, и я чувствовал себя стариком. Я всегда так себя ощущал. Поль был молодым. Поль всегда будет молодым и красивым. А я — Пьер. Работяга. Трудяга. В десять лет я уже был похож на себя сегодняшнего. Та же стрижка, те же очки, те же жесты, те же маленькие странности. Кажется, я уже тогда просил поменять мне тарелку под сыр… Я улыбнулась в темноте. — Сорок два года… Чего ждешь от жизни в сорок два? Лично я ничего не ждал. Ничего. Я работал. Работал еще, и еще, и всегда. Работа была моей маскировкой, моим щитом, моим алиби. Моим предлогом, чтобы не жить. Потому что я не очень-то любил жизнь. Считал, что не создан для жизни. Я выдумывал для себя всякие сложности. Громоздил горы на своем пути. Очень высокие. И очень крутые. Засучивал рукава и взбирался, и тут же придумывал новые. А ведь я даже не был честолюбив, просто не хватало воображения. Он отхлебнул из стакана. — Я… Я всего этого не знал, понимаешь… Это Матильда открыла мне глаза. Ах, Хлоя… Как же я ее любил… Как любил… Ты не спишь? — Нет. — Ты меня слушаешь? — Да. — Я тебе надоел? — Нет. — Спать не хочешь? — Нет. Он встал, чтобы подбросить в камин полено. И остался сидеть на корточках перед огнем. — Знаешь, в чем она меня упрекала? В том, что я слишком болтлив. Представляешь себе? Я… Слишком болтлив! Невероятно, да? Тем не менее это правда… Я клал голову ей на живот и говорил. Говорил часами. Да что часами — днями. Я слышал гулкий звук собственного голоса — и мне это нравилось. Эдакая словесная молотилка… Я заговаривал ее. Топил в словах. Она смеялась. Говорила: Эй, сбавь обороты, я уже ничего не слышу. И почему ты столько болтаешь? Я должен был компенсировать сорок два года тишины. Сорок два года молчания, когда я все держал в себе. Вот что ты только что сказала? Что моя замкнутость граничит с презрением? Звучит оскорбительно, но я понимаю, в чем тут дело. Понимаю, но оправдываться не хочу. В том-то и дело… Но презрение… Нет, не думаю. Каким бы странным это ни казалось, но моя молчаливость идет, скорее, от застенчивости. Я недостаточно сильно люблю себя, чтобы придавать хоть какое-то значение собственным словам. «Сто раз подумай, прежде чем открыть рот!» — гласит пословица. Так вот — я всегда думал сто один раз. Людям тяжело со мной… Я не любил себя до Матильды и еще меньше люблю теперь. Наверно, поэтому я кажусь таким черствым… Он снова уселся в кресло. — На работе я человек жесткий, но там я играю роль, понимаешь? Я просто обязан быть жестким. Обязан держать подчиненных в страхе. Представляешь, что было бы, узнай они мою тайну? Что было бы, узнай они, что я на самом деле робкий? Что мне приходится затрачивать в три раза больше усилий, чем другим, на одну и ту же работу? Что у меня плохая память? Что я тугодум? Понимаешь? Да знай они все это, они бы меня заживо сожрали! А еще я не умею нравиться людям… Как говорится, нет у меня харизмы. Если я объявляю о повышении зарплаты, то делаю это резким тоном, не отвечаю, когда меня благодарят, когда мне хочется проявить любезность, я не даю себе волю, а если хочу сообщить хорошую новость, поручаю это Франсуазе. В плане менеджмента, человеческих ресурсов, как теперь говорят, — я безнадежен. Именно Франсуаза против моей воли записала меня на курсы усовершенствования для отставших от жизни начальников. Глупость несусветная… Просидеть два дня взаперти в «Конкорд Лафайет», слушая демагогические рассуждения психолога и экзальтированного американца, который после семинара продавал слушателям свою книгу. «Быть лучшим в работе и любви» — так она называлась. Чушь какая-то… В конце, как сейчас помню, всем нам вручили «Диплом чуткого начальника». Я отдал бумажку Франсуазе, и она прикнопила ее к шкафу, где хранит моющие средства и туалетную бумагу. «Интересно было?» — спросила она. «Удручающе скучно». Она улыбнулась. «Послушайте, Франсуаза, — добавил я, — поскольку вас тут считают кем-то вроде Бога-Отца, передайте заинтересованным лицам, что я, может, и не слишком любезен, зато они никогда не потеряют работу — я хорошо считаю в уме». «Аминь», — прошептала она в ответ, склонив голову. — Я действительно за двадцать пять лет тиранического правления не уволил ни одного человека и не пережил ни одной забастовки. Даже в начале трудных девяностых. Ни одного, понимаешь? — А Сюзанна? — … — Почему вы с ней так суровы? — А я разве суров? — Да. — Насколько? — Настолько. Он снова откинул голову на спинку кресла. — Когда Сюзанна поняла, что я ей изменяю, все было давно в прошлом. Я… Ладно, потом расскажу. Мы тогда жили на улице Конвента. Я не любил ту квартиру, мне не нравилось, как она была отделана. Я там задыхался. Слишком много мебели, слишком много безделушек, слишком много семейных фотографий, всего слишком много… Впрочем, тебе все это неинтересно. Я приходил туда ночевать, кроме того, там жила моя семья. Только и всего. Однажды она попросила меня повести ее ужинать, и мы отправились в заштатную пиццерию в нашем же доме. В зале горели лампы дневного света, и выглядела Сюзанна просто ужасно. Она и так уже успела принять оскорбленный вид, а тут еще эта жалкая забегаловка. Я ведь не нарочно, я не хотел быть жестоким. Просто предчувствуя, что меня ожидает, не хотел уходить слишком далеко от дома… Я оказался прав — едва дочитав меню, она разрыдалась. Она все знала. Что женщина эта намного моложе. И сколько длится наш роман, и почему меня никогда нет дома. Она больше не хотела это терпеть. Назвала меня чудовищем. Чем она заслужила подобное пренебрежение? Почему я так с ней обращаюсь? Словно она прислуга. Сначала она на все закрывала глаза. Что-то подозревала, конечно, но доверяла мне. Думала, что это временное помешательство, безрассудство, желание нравиться, удостовериться в своей мужской силе. Или все дело в работе… Трудная, ответственная — она отнимала много времени. А она, вот же идиотка, все силы отдавала обустройству нового дома. На другое ее просто не хватало. Не могла же она думать обо всем сразу! Она мне доверяла! А потом я заболел, и она опять закрыла на все глаза. Но вот теперь она дошла до предела. Нет, она больше не в силах терпеть. Мой эгоизм, мое презрение, то, как… В этот момент ее прервал официант, и выражение ее лица мгновенно изменилось. Улыбаясь, она принялась расспрашивать его о бог его знает каких тортеллини. Я был поражен. Когда официант повернулся ко мне, я в полном смятении пробормотал: «Т… то же, что для мадам…» Знаешь, мне и в голову не пришло заглянуть в проклятое меню! Вот тут-то я и оценил всю силу Сюзанны. Безграничную силу. Она как дорожный каток. Я вдруг понял, что она намного сильнее меня и ее на самом деле ничем не прошибешь. Она прицепилась ко мне только потому, что у нее появилось свободное время. Отделка дома на берегу моря была закончена, последняя рамка повешена на гвоздь, последний карниз прибит, Сюзанна обратила свой взор на меня и ужаснулась тому, что увидела. Я едва отвечал, вяло отбиваясь, я ведь говорил тебе, что к тому моменту уже потерял Матильду… А потом я отключился: просто сидел и смотрел, как моя жена беснуется в маленькой пиццерии в пятнадцатом округе Парижа. Она размахивала руками, по ее щекам текли крупные слезы, она сморкалась и подбирала хлебом соус с тарелки. А я тем временем все наматывал на вилку несколько спагетти, так и не донося их до рта. Мне самому ужасно хотелось плакать, но я держался… — Почему? — Думаю, дело в воспитании… Кроме того, я все еще чувствовал себя ужасно слабым… Боялся расклеиться. Только не это. Не сейчас. Не при ней. Не в этой мерзкой забегаловке. Я был… Как бы тебе это объяснить… Таким уязвимым в тот момент. Она сказала, что консультировалась с адвокатом, чтобы начать процедуру развода. Я насторожился. Адвокат? Сюзанна просит развода? Я и представить себе не мог, что дело зашло настолько далеко, что она оскорблена до такой степени… Она встречалась с этой адвокатессой — невесткой одной из ее подруг. Долго колебалась, но в конце концов решилась. Она приняла это решение, когда в воскресенье вечером мы возвращались в Париж из загородного дома и я всю дорогу молчал, лишь один раз с ней заговорил — попросил монету для автомата, чтобы уплатить дорожную пошлину. Она тогда придумала себе этакую супружескую русскую рулетку: если Пьер со мной поговорит, я останусь, если нет — разведусь с ним. Я был поражен. Не знал, что она так азартна. На лицо Сюзанны вернулись краски, во взгляде появилась уверенность. Конечно, она отвела душу, все мне припомнила: бесконечные командировки, безразличие к жизни семьи, детей, которых я просто не замечал (даже дневников не подписывал!), годы, потраченные на то, чтобы мне жилось комфортно — лишь бы Пьеру было удобно, у него работа, предприятие. Предприятие это, кстати, принадлежало ее семье, ей. А как она до самого конца заботилась о моей бедной матери! Короче, она все перечислила, ничего не забыла — словно собиралась требовать компенсации за моральный ущерб! Я тоже постепенно приходил в себя, благо обсуждение перешло в более привычную для меня плоскость. Так чего она хочет? Денег? Сколько? Пусть назовет — я готов был достать чековую книжку. Но нет, вот это в моем духе. Напрасно я надеюсь так легко отделаться… До чего же я жалок… Она снова принялась всхлипывать, не забывая о своем десерте. Ну почему, почему я никак не пойму? Не все в жизни определяет материальная сторона. Не все можно купить за деньги. Не все исправить. Зачем я придуриваюсь? У меня что, совсем сердца нет? Ужасно, просто ужасно… «Но почему же ты в конце концов не подашь на развод?» — не выдержал я и раздраженно заявил, что возьму всю вину на себя. Всю, целиком? Даже отвратительный характер моей матери, готов засвидетельствовать это письменно, если ей угодно. Но только, Бога ради, не нужно никаких адвокатов, лучше пусть скажет, сколько ей заплатить. Я задел ее за живое. Она подняла голову и посмотрела мне прямо в глаза. Впервые за долгие годы мы так долго смотрели друг на друга. Я пытался найти в этом лице что-то новое. Возможно, нашу молодость… То время, когда она не плакала из-за меня. Когда ни одна женщина из-за меня не плакала, а сама мысль говорить о чувствах, сидя за столом, казалась мне невероятной. Но ничего такого я не нашел, лишь печальную гримасу жены, признавшей свое поражение и готовой перейти к признаниям. Оказывается, она больше не встречалась с той адвокатессой, у нее не хватило духу. Она любила свою жизнь, свой дом, своих детей и даже продавцов, у которых обычно делала покупки… Ей было стыдно себе в этом признаться, но — увы! — так оно и есть: у нее не хватает духу уйти от меня. Не хватает духу. Я могу бегать по бабам, если уж мне так хочется, могу спать с другими женщинами, если мне так это необходимо, но она — не уйдет. Она не хочет терять то, что завоевала. Общественное положение. Друзей, знакомых, друзей наших детей. И новехонький дом, в котором мы даже ни разу не ночевали… Нет, она не хочет так рисковать. В конце концов, ну что ей с того? Многие мужчины обманывают своих жен… Уйма мужчин… Она доверилась мне и разочарована, что все кончилось так банально, но что поделаешь! Мужчины ведь думают не головой, а тем, что болтается у них между ногами. Нужно смириться и переждать грозу. Да, она сделала первый шаг, но при одной только мысли о том, чтобы перестать быть мадам Пьер Диппель, она почувствовала себя обескровленной. Ну что же, тем хуже для нее. Без детей, без меня она ничто. Я протянул ей свой платок. «Ничего страшного, — добавила она, пытаясь улыбнуться, — ничего страшного. Я остаюсь с тобой, потому что не нашла лучшего выхода. Я допустила ошибку — я, Женщина, Которая Все Всегда Предвидит, тут… Не доглядела, так сказать». Она улыбнулась сквозь слезы. Я похлопал ее по руке. Ну-ну, все прошло. Никуда я не денусь. У меня никого нет. Никого. Все кончено. Кончено… Мы пили кофе, обсуждая безвкусный интерьер пиццерии и усы хозяина. Старые боевые друзья, со шрамами на душе и теле. Мы приподняли громадный валун — и тут же уронили его обратно. То, что под ним копошилось, было слишком отвратительно. В тот вечер, в темноте, я целомудренно заключил Сюзанну в свои объятия. На большее я был не способен. А ночь я опять провел без сна. Ее признания не только не успокоили меня — они разбередили мне душу. Должен тебе сказать, я в то время был совсем плох. Все задевало меня за живое. Я действительно попал в ужасную ситуацию: потерял женщину, которую любил, и только что понял, что еще и оскорбил другую… Такая вот история… Я утратил любовь всей моей жизни и остался с женщиной, которая не бросала меня исключительно из-за привязанности к колбаснику и молочнику. Положение было безвыходное. Кошмарное. Ни Матильда, ни Сюзанна этого не заслуживали. Я проиграл по всем статьям. Никогда еще я не чувствовал себя таким ничтожеством… Лекарства тут помочь не могли, но, будь у меня побольше мужества, я бы той ночью повесился. Он залпом допил вино. — Но ведь Сюзанна… Не скажешь, что она с вами несчастлива… — Ты думаешь? Как ты можешь об этом судить… Она что, говорила тебе, что счастлива? — Нет. Не совсем так. Она прямо не говорила, но дала понять… В любом случае, Сюзанна не из тех женщин, которые станут задаваться подобным вопросом… — Да, не из тех… Впрочем, тем она и сильна. Знаешь, той ночью я именно из-за нее чувствовал себя таким несчастным. Как подумаю, во что она превратилась… Законченная мещанка… Видела бы ты, какой она была красоткой, когда мы познакомились. Это не значит, что я хвастаюсь, гордиться мне особо нечем. Это по моей вине она так поблекла и увяла. Для меня Сюзанна всегда была «той, что рядом». Под рукой. На том конце провода. С детьми. На кухне. Той, которая тратила заработанные мною деньги и обеспечивала комфортную жизнь нашему семейству, никогда не жалуясь. Ничего другого я в ней просто не видел. Какой из секретов Сюзанны я попытался разгадать? Да никакой. Я когда-нибудь расспрашивал ее о ней самой, о ее детстве, воспоминаниях, сожалениях, усталости, наших любовных отношениях, о ее несбывшихся надеждах, мечтах? Нет. Никогда. Ничто меня не интересовало. — Не травите себе душу, Пьер. Вы не можете взвалить на себя ответственность за все. В самобичевании есть, конечно, своя прелесть, и все же… В образе Святого Себастьяна вы не слишком убедительны, знаете ли… — Ладно, ладно, ничего старику не спускаешь! Ты моя любимая маленькая насмешница. Вот почему мне так грустно тебя терять. Кто будет меня подкалывать, если мы расстанемся? — Ничего, будем время от времени обедать вместе… — Обещаешь? — Да. — Ну да, сейчас-то ты обещаешь, а потом обманешь, я уверен… — Назначим день — скажем, первую пятницу каждого месяца, идет? — Почему пятницу? — Да потому, что я люблю хорошую рыбу! Вы ведь станете меня водить в дорогие рестораны, правда? — В лучшие! — Какое счастье! Только вам придется подождать… — Долго? — Да. — Сколько? — … — Ладно. Я потерплю. Я поправила полено в камине. — Возвращаясь к разговору о Сюзанне… Вы, к счастью, нисколько не виноваты в том, что она «обуржуазилась». Некоторые вещи, слава Богу, происходят и без вашего высочайшего позволения. Это как изделия, на которых стоит гордое «By appointment to Her Majesty» [По высочайшему повелению (англ.).]. Сюзанна стала такой, как стала, без вашего «appointment». Вы, конечно, зануда и педант, но вы не всемогущи! Образ дамы-патронессы, хозяйки дома, собирающей купоны и кулинарные рецепты, — она сама его вылепила. Природа взяла свое. Это у нее в крови: Я сметаю пыль, Обсуждаю, Сужу и Прощаю. Очень утомительно — меня, во всяком случае, это утомляет, но такова оборотная сторона ее достоинств, а их ведь у нее немало, правда? — Да. Бог свидетель… Хочешь чего-нибудь попить? — Нет, спасибо. — Может, травяного чая? — Нет-нет. Предпочитаю потихоньку напиваться… — Ладно… хорошо, я оставлю тебя в покое. — Пьер… — Да? — Я в себя не могу прийти. — От чего? — От всего того, что вы мне рассказали… — Я тоже. — А как насчет Адриана? — А что насчет Адриана? — Вы ему скажете? — Что я должен ему сказать? — Ну… Все это… — Представь себе, Адриан приходил ко мне. — Когда? — На той неделе и… Я с ним не говорил. То есть не говорил о себе, только слушал… — И что он вам сказал? — То, что я и так знал… Что он несчастен, что не знает, что ему делать… — Он откровенничал с вами?! — Да. Я снова заплакала. — Тебя это удивляет? Я качала головой. — Я чувствую себя преданной. Даже вы. Вы… Ненавижу все это. Я так с людьми не поступаю… — Успокойся. Ты все путаешь. Кто говорит о предательстве? Где же тут предательство? Он явился без предупреждения, и я предложил ему поговорить вне дома. Выключил сотовый, и мы спустились на стоянку. В тот момент, когда я заводил машину, он произнес: «Я собираюсь оставить Хлою». Я никак не отреагировал. Мы выехали. Я не хотел задавать вопросов, ждал, когда он сам заговорит… Вечная проблема отношений с сыном… Я боялся его спугнуть. Не знал, куда ехать. Признаюсь тебе, я и сам был слегка ошарашен. Поехал по Марешо, открыл пепельницу. — И что? — спросила я. — А ничего. Он женат. У него двое детей. Он все обдумал. Он считает, что будет лучше… — Замолчите, замолчите же… Я знаю продолжение. Я встала, чтобы взять рулон бумажных полотенец. — Вы, наверное, гордитесь им, да? Он, по-вашему, правильно поступает, ведь так? Ведет себя по-мужски! Храбро. Вот это реванш так реванш… — Оставь этот тон. — Говорю, как хочу, и скажу вам все, что думаю… Вы еще хуже его. У вас-то ведь ничего не получилось. Да-да, не получилось, а теперь вы взираете на него с высоты своего величия, и его ситуация, его интрижка вас утешает. По-моему, это гадко. Меня тошнит от вас обоих. — Ты сама не понимаешь, что говоришь. И знаешь это, правда? Знаешь, что несешь несусветную чушь? Он говорил со мной очень мягко. — Если бы дело было в интрижке, мы бы сейчас это не обсуждали, и ты это прекрасно знаешь… — Хлоя, не молчи. — Второй такой идиотки на свете нет… Нет. Не спорьте хоть раз. Не спорьте, доставьте мне такое удовольствие. — Я могу тебе кое в чем признаться? Учти, для меня это не просто. — Валяйте, хуже мне все равно не станет… — Думаю, это хорошо. — Что — хорошо? — То, что с тобой случилось… — Хорошо, что я такая идиотка? — Нет. Хорошо, что Адриан ушел. Полагаю, ты заслуживаешь лучшего… Большего, чем эта вымученная веселость… Тебе не к лицу подпиливать ногти в метро, рассеянно листая записную книжку… Хватит с тебя сериала о сквере Фирмен-Жедон… И того, во что вы оба превратились… То, что я сейчас говорю, оскорбительно, ведь так? И вообще, зачем я вмешиваюсь? Да, это оскорбительно. Тем хуже. Не могу больше притворяться, я тебя слишком люблю. По-моему, Адриан был не на высоте. Ты достойна лучшего. Вот что я думаю… Да, это оскорбительно, потому что он мой сын и я не должен был бы так о нем говорить… Знаю. Но я старый дурак, и мне плевать на приличия. Я говорю все это, потому что доверяю тебе… Ты… Ты заслуживала большего. И если бы в это самое мгновение ты была так же честна, как я, ты бы, конечно, обиделась — но все-таки призадумалась… *** *** *** *** Источник : https://avidreaders.ru/book/ya-ee-lyubil-ya-ego-lyubila.html *** *** Я ее любил. Я его любила. Анна Гавальда. 01 Я ее любил. Я его любила. Анна Гавальда. 02 Я ее любил. Я его любила. Анна Гавальда. 03 Я ее любил. Я его любила. Анна Гавальда. 04 Я ее любил. Я его любила. Анна Гавальда. 05 Я ее любил. Я его любила. Анна Гавальда. 06 Я ее любил. Я его любила. Анна Гавальда. 07 Я ее любил. Я его любила. Анна Гавальда. 08 *** *** Я её любил. Я его любила Роман Анны Гавальда
Первый изданный роман французской писательницы Анны Гавальда. Опубликован в октябре 2003 года. В России книга была переведена и выпущена в 2006 году издательством «Астрель» в переводе Е. Клоковой. Википедия
*** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** ПОДЕЛИТЬСЯ ---
--- ***
--- ---
...и вновь часы*** ***
…
--- *** *** *** *** --- --- ---
--- --- Что важнее?--- --- 009 На Я.Ру с... 10 августа 2009 года Страницы на Яндекс Фотках от Сергея 001 --- *** *** *** *** *** Фишт. Поход на грани выживания *** *** *** --- АудиокнигиНовость 2Семашхо*** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** | |
|
| |
| Всего комментариев: 0 | |