Главная » » Двадцать лет спустя. Александр Дюма. 009. XX. ГРИМО ПОСТУПАЕТ НА СЛУЖБУ. XXI КАКАЯ БЫЛА НАЧИНКА В ПИРОГАХ ПРЕЕМНИКА ДЯДЮШКИ МАРТО.

21:34

Двадцать лет спустя. Александр Дюма. 009. XX. ГРИМО ПОСТУПАЕТ НА СЛУЖБУ. XXI КАКАЯ БЫЛА НАЧИНКА В ПИРОГАХ ПРЕЕМНИКА ДЯДЮШКИ МАРТО.

***

Бофор взял из его пасти обломки и с самым серьезным видом подал их
г-ну де Шавиньи, рассыпаясь в извинениях и говоря, что представление
окончено, но что месяца через три, если ему угодно будет посетить представление, Писташ выучится новым штукам.
Через три дня собаку отравили.
Искали виновного, но, конечно, так и не нашли.
Бофор велел воздвигнуть на могиле собаки памятник с надписью:
"ЗДЕСЬ ЛЕЖИТ ПИСТАШ, САМАЯ УМНАЯ ИЗ ВСЕХ СОБАК НА СВЕТЕ".
Против такой хвалы возразить было нечего, и Шавиньи не протестовал.
Тогда герцог стал говорить во всеуслышанье, что на его собаке прове-
ряли яд, приготовленный для него самого; и однажды, после обеда, кинулся
в постель, крича, что у него колики и что Мазарини велел его отравить.
Узнав об этой новой проделке Бофора, кардинал страшно перепугался.
Венсенская крепость считалась очень нездоровым местом: г-жа де Рамбулье
сказала как то, что камера, в которой умерли Пюилоранс, маршал Орнано и
великий приор Вандомский, ценится на вес мышьяка, и эти слова повторя-
лись на все лады. А потому Мазарини распорядился, чтобы кушанья и вино,
которые подавались заключенному, предварительно пробовались при нем. Вот
тогда-то и приставили к герцогу офицера Ла Раме в качестве дегустатора.
Комендант, однако, не простил герцогу его дерзостей, за которые уже
поплатился ни в чем не повинный Писташ. Шавиньи был любимцем покойного
кардинала; уверяли даже, что он его сын, а потому притеснять умел на
славу. Он начал мстить Бофору и прежде всею велел заменить его серебря-
ные вилки деревянными, а стальные ножи - серебряными. Бофор выказал ему
свое неудовольствие. Шавиньи велел ему передать, что так как кардинал на
днях сообщил г-же де Вандом, что ее сын заключен в замок пожизненно, то
он, Шавиньи, боится, как бы герцог, узнав эту горестную новость, не
вздумал посягнуть на свою жизнь. Недели через две после этого Бофор уви-
дел, что дорога к тому месту, где он играл в мяч, усажена двумя рядами
веток, толщиной в мизинец. Когда он спросил, для чего их насадили, ему
ответили, что здесь когда-нибудь разрастутся для него тенистые деревья.
Наконец, раз утром к Бофору пришел садовник и, как бы желая обрадовать
его, объявил, что посадил для пего спаржу. Спаржа, как известно, вырас-
тает даже теперь через четыре года, а в те времена, когда садоводство
было менее совершенным, на это требовалось пять лет. Такая любезность
привела герцога в ярость.
Он пришел к заключению, что для него наступила пора' прибегнуть к од-
ному из своих сорока способов бегства из тюрьмы, и выбрал для начала са-
мый простой из них - подкуп Ла Раме. Но Ла Раме, заплативший за свой
офицерский чин полторы тысячи экю, очень дорожил им. А потому, вместо
того чтобы помочь заключенному, он кинулся с докладом к Шавиньи, и тот
немедленно распорядился удвоить число часовых, утроить посты и поместить
восемь сторожей в комнате Бофора. С этих пор герцог ходил со свитой, как
театральный король на сцене: четыре человека впереди и четыре позади, не
считая замыкающих.
Вначале Бофор смеялся над этой строгостью: она забавляла его. "Это
преуморительно, - говорил он, - это меня разнообразит (г-н де Бофор хо-
тел сказать: "меня развлекает", но, как мы уже знаем, он говорил не
всегда то, что хотел сказать). К тому же, - добавлял он, - когда мне
наскучат все эти почести и я захочу избавиться от них, то пущу в ход
один из оставшихся тридцати девяти способов".
Но скоро это развлечение стало для него мукой. Из бахвальства он вы-
держивал характер с полгода; но в конце концов, постоянно видя возле се-
бя восемь человек, которые садились, когда он садился, вставали, когда
он вставал, останавливались, когда он останавливался, герцог начал хму-
риться и считать дни.
Это новое стеснение еще усилило ненависть герцога к Мазарини. Он
проклинал его с утра до ночи и твердил, что обрежет ему уши. Положи-
тельно, страшно было слушать его. И Мазарини, которому доносили обо
всем, происходившем в Венсене, невольно поглубже натягивал свою карди-
нальскую шапку.
Раз герцог собрал всех сторожей и, несмотря на свое неуменье выра-
жаться толково и связно (неуменье, вошедшее даже в поговорку), обратился
к ним с речью, которая, сказать правду, была приготовлена заранее.
- Господа! - сказал он. - Неужели вы потерпите, чтобы оскорбляли и
подвергали низостям (он хотел сказать: "унижениям") внука доброго короля
Генриха Четвертого? Черт р-раздери, как говаривал мой дед. Знаете ли вы,
что я почти царствовал в Париже? Под моей охраной находились в течение
целого дня король и герцог Орлеанский. Королева в те времена была очень
милостива ко мне и называла меня честнейшим человеком в государстве. Те-
перь, господа, выпустите меня на свободу. Я пойду в Лувр, сверну шею Ма-
зарини, а вас сделаю своими гвардейцами, произведу всех в офицеры и наз-
начу хорошее жалованье. Черт р-раздери! Вперед, марш!
Но как ни трогательно было красноречие внука Генриха IV, оно не тро-
нуло эти каменные сердца. Никто из сторожей и не шелохнулся. Тогда Бофор
обозвал их болванами и сделал их всех своими смертельными врагами.
Всякий раз, когда Шавиньи приходил к герцогу, - а он являлся к нему
раза два-три в неделю, - тот не упускал случая постращать его.
- Что сделаете вы, - говорил он, - если в один прекрасный день сюда
явится армия закованных в железо и вооруженных мушкетами парижан, чтобы
освободить меня?
- Ваше высочество, - отвечал с низким поклоном Шавиньи, - у меня на
валу двадцать пушек, а в казематах тридцать тысяч зарядов. Я постараюсь
стрелять как можно лучше.
- А когда вы выпустите все свои заряды, они все таки возьмут крепость,
и мне придется разрешить им повесить вас, что мне, конечно, будет крайне
прискорбно.
И герцог, в свою очередь, отвешивал самый изысканный поклон.
- А я, вате высочество, - возражал Шавиньи, - как только первый из
этих бездельников взберется на вал или ступит в подземный ход, буду принужден, к моему величайшему сожалению, собственноручно убить вас, так
как вы поручены моему особому надзору и я обязан сохранить вас живого
или мертвого.
Тут он снова кланялся его светлости.
- Да, - продолжал герцог. - Но так как эти молодцы, собираясь идти
сюда, предварительно, конечно, вздернут на виселицу Джулио Мазарини, то
вы не посмеете ко мне прикоснуться и оставите меня в живых из страха,
как бы парижане не привязали вас за руки и за ноги к четверке лошадей и
не разорвали на части, что будет, пожалуй, еще похуже виселицы.
Такие кисло-сладкие шуточки продолжались минут десять, четверть часа,
самое большее двадцать минут. Но заканчивался разговор всегда одинаково.
- Эй, Ла Раме! - кричал Шавиньи, обернувшись к двери.
Ла Раме входил.
- Поручаю вашему особому вниманию герцога де Бофора, Ла Раме, - говорил Шавиньи. - Обращайтесь с ним со всем уважением, приличествующим его
имени и высокому сапу, и потому ни на минуту не теряйте его из виду.
И он удалялся с ироническим поклоном, приводившим герцога в страшную
ярость.
Таким образом, Ла Раме сделался непременным собеседником герцога, его
бессменным стражем, его тенью. Но надо сказать, что общество Ла Раме,
разбитного малого, веселого собеседника и собутыльника, прекрасного иг-
рока в мяч и, в сущности, славного парня, имевшего, с точки зрения г-на
де Бофора, только один серьезный недостаток - неподкупность, вовсе не
стесняло герцога и даже служило ему развлечением.
К несчастью, сам Ла Раме относился к этому иначе. Хоть он и ценил
честь сидеть взаперти с таким важным узником, но удовольствие иметь сво-
им приятелем внука Генриха IV все-таки не могло заменить ему удо-
вольствие навещать от времени до времени свою семью.
Можно быть прекрасным слугой короля и в то же время хорошим мужем и
отцом. А Ла Раме горячо любил свою жену и детей, которых видал только с
крепостных стен, когда они, желая доставить ему утешение как отцу и суп-
ругу, прохаживались по ту сторону рва. Этого, конечно, было слишком ма-
ло, и Ла Раме чувствовал, что его жизнерадостности (которую он привык
считать причиной своего прекрасного здоровья, не задумываясь над тем,
что она скорее являлась его следствием) хватит ненадолго при таком обра-
зе жизни. Когда же отношения между герцогом и Шавиньи обострились до то-
го, что они совсем перестали видаться, Ла Раме пришел в отчаяние: теперь
вся ответственность за Бофора легла на него одного. А так как ему, как
мы говорили, хотелось иметь хоть изредка свободный денек, то он с вос-
торгом отнесся к предложению своего приятеля, управителя маршала Граммо-
на, порекомендовать ему помощника. Шавиньи, к которому Ла Раме обратился
за разрешением, сказал, что охотно даст его, если, разумеется, кандидат
окажется подходящим.
Мы считаем излишним описывать читателям наружность и характер Гримо.
Если, как мы надеемся, они не забыли первой части нашей истории, у них,
наверное, сохранилось довольно ясное представление об этом достойном че-
ловеке, который изменился только тем, что постарел на двадцать лет и
благодаря этому стал еще угрюмее и молчаливее. Хотя Атос, с тех пор как
в нем совершилась перемена, и позволил Гримо говорить, но тот, объясняв-
шийся знаками в течение десяти или пятнадцати лет, так привык к молча-
нию, что эта привычка стала его второй натурой.

ГРИМО ПОСТУПАЕТ НА СЛУЖБУ

Итак, обладающий столь благоприятной внешностью Гримо явился в Венсенскую крепость. Шавиньи мнил себя непогрешимым в уменье распознавать
людей, и это могло, пожалуй, служить доказательством, что он действительно был сыном Ришелье, который тоже считал себя знатоком в этих делах. Он внимательно осмотрел просителя и пришел к заключению, что сросшиеся брови, тонкие губы, крючковатый нос и выдающиеся скулы Гримо свидетельствуют как нельзя больше в его пользу. Расспрашивая его, Шавиньи произнес двенадцать слов; Гримо отвечал всего четырьмя.
- Вот разумный малый, я это сразу заметил, - сказал Шавиньи. - Ступайте теперь к господину Ла Раме в постарайтесь заслужить его одобрение.
Можете сказать ему, что я нахожу вас подходящим во всех отношениях.
Гримо повернулся на каблуках и отправился к Ла Раме, чтобы подверг-
нуться более строгому осмотру. Понравиться Ла Раме было гораздо трудней.
Как Шавиньи всецело полагался на Ла Раме, так и последнему хотелось найти человека, на которого мог бы положиться он сам.
Но Гримо обладал как раз всеми качествами, которыми можно прельстить
тюремного надзирателя, выбирающего себе помощника. И в конце концов,
после множества вопросов, на которые было дано вчетверо меньше ответов,
Ла Раме, восхищенный такой умеренностью в словах, весело потер себе руки
и принял Гримо на службу.
- Предписания? - спросил Гримо.
- Вот: никогда не оставлять заключенного одного, отбирать у него все
колющее или режущее, не позволять ему подавать знаки посторонним лицам
или слишком долго разговаривать со сторожами.
- Все? - спросил Гримо.
- Пока все, - ответил Ла Раме. - Изменятся обстоятельства, изменятся
и предписания.
- Хорошо, - сказал Гримо.
И он вошел к герцогу де Бофору.
Тот в это время причесывался. Желая досадить Мазарини, он не стриг
волос и отпустил бороду, выставляя напоказ, как ему худо живется и как
он несчастен. Но несколько дней тому назад, глядя с высокой башни, он
как будто разобрал в окне проезжавшей мимо кареты черты прекрасной г-жи
де Монбазон, память о которой была ему все еще дорога. И так как ему хо-
телось произвести на нее совсем другое впечатление, чем на Мазарини, то
он, в надежде еще раз увидеть ее, велел подать себе свинцовую гребенку,
что и было исполнено.
Господин де Бофор потребовал именно свинцовую гребенку, потому что у
него, как и у всех блондинов, борода была несколько рыжевата: расчесы-
вая, он ее одновременно красил.
Гримо, войдя к нему, увидел гребенку, которую герцог только что поло-
жил на стол; Гримо низко поклонился а взял ее.
Герцог с удивлением взглянул на эту странную фигуру.
Фигура положила гребенку в карман.
- Эй, там! Кто-нибудь! Что это значит? - крикнул Бофор. - Откуда
взялся этот дурень?
Гримо, не отвечая, еще раз поклонился.
- Немой ты, что ли? - закричал герцог.
Гримо отрицательно покачал головой.
- Кто же ты? Отвечай сейчас! Я приказываю!
- Сторож, - сказал Гримо.
- Сторож! - повторил герцог. - Только такого висельника и недоставало
в моей коллекции! Эй! Ла Раме... кто-нибудь!
Ла Раме торопливо вошел в комнату. К несчастью для герцога, Ла Раме,
вполне полагаясь на Гримо, собрался ехать в Париж; он был уже во дворе и
вернулся с большим неудовольствием.
- Что случилось, ваше высочество? - спросил он.
- Что это за бездельник? Зачем он взял мою гребенку и положил к себе
в карман? - спросил де Бофор.
- Он один из ваших сторожей, ваше высочество, и очень достойный чело-
век. Надеюсь, вы оцените его так же, как и господин де Шавиньи...
- Зачем он взял у меня гребенку?
- В самом деле, с какой стати взяли вы гребенку у его высочества? -
спросил Ла Раме.
Гримо вынул из кармана гребенку, провел по ней пальцами и, указывая
на крайний зубец, ответил только:
- Колет.
- Верно, - сказал Ла Раме.
- Что говорит эта скотина? - спросил герцог.
- Что король не разрешил давать вашему высочеству острые предметы.
- Что вы, с ума сошли, Ла Раме? Ведь вы же сами принесли мне эту гре-
бенку.
- И напрасно. Давая ее вам, я сам нарушил свой приказ.
Герцог в бешенстве поглядел на Гримо, который отдал гребенку Ла Раме.
- Я чувствую, что сильно возненавижу этого мошенника, - пробормотал
де Бофор.
Действительно, в тюрьме всякое чувство доходит до крайности. Ведь там
все - и люди и вещи - либо враги паши, либо друзья, поэтому там или лю-
бят, или ненавидят, иногда имея основания, а чаще инстинктивно. Итак, по
той простои причине, что Гримо с первого взгляда понравился Шавиньи и Ла
Раме, он должен был не поправиться Бофору, ибо достоинства, которыми он
обладал в глазах коменданта и надзирателя, были недостатками в глазах
узника.
Однако Гримо не хотел с первого дня ссориться с заключенным: ему нужны были не гневные вспышки со стороны герцога, а упорная, длительная ненависть.
И он удалился, уступив свое место четырем сторожам, которые, покончив
с завтраком, вернулись караулить узника.
Герцог, со своей стороны, готовил новую проделку, на которую очень
рассчитывал. На следующий день он заказал к завтраку раков и хотел соо-
рудить к этому времени в своей комнате маленькую виселицу, чтобы пове-
сить на ней самого лучшего рака. По красному цвету вареного рака всякий
поймет намек, и герцог будет иметь удовольствие произвести заочную казнь
над кардиналом, пока не явится возможность повесить его в действительности. При этом герцога можно будет упрекнуть разве лишь в том, что
он повесил рака.
Целый день де Бофор занимался приготовлениями к казни. В тюрьме каждый становится ребенком, а герцог больше, чем кто-либо другой, был склонен к этому. Во время своей обычной прогулки он сломал нужные ему
две-три тоненькие веточки и после долгих поисков нашел осколок стекла, -
находка, доставившая ему большое удовольствие, - а вернувшись к себе,
выдернул несколько ниток из носового платка.
Ни одна из этих подробностей не ускользнула от проницательного взгляда Гримо.
На другой день утром виселица была готова, и, чтобы установить ее на
полу, герцог стал обстругивать ее нижний конец своим осколком.
Ла Раме следил за ним с любопытством отца семейства, рассчитывающего
увидать забаву, которой впоследствии можно будет потешить детей, а четы-
ре сторожа - с тем праздным видом, какой во все времена служил и служит
отличительным признаком солдата.
Гримо вошел в ту минуту, когда герцог, еще не совсем обстругав конец
своей виселицы, отложил стекло и стал привязывать к перекладине нитку.
Он оросил на вошедшего Гримо быстрый взгляд, в котором еще было заметно вчерашнее неудовольствие, но тотчас же вернулся к своей работе,
заранее наслаждаясь впечатлением, какое произведет его новая выдумка.
Сделав на одном конце нитки мертвую петлю, а на другом скользящую,
герцог осмотрел раков, выбрал на глаз самого великолепного и обернулся,
чтобы взять стекло.
Стекло исчезло.
- Кто взял мое стекло? - спросил герцог, нахмурив брови.
Гримо показал на себя.
- Как, опять ты? - воскликнул герцог. - Зачем же ты взял его?
- Да, - спросил Ла Раме, - зачем вы взяли стекло у его высочества?
Гримо провел пальцем по стеклу и ограничился одним словом:
- Режет!
- А ведь он прав, монсеньер, - сказал Ла Раме. - Ах, черт возьми! Да
этому парню цены нет!
- Господин Гримо, прошу вас, в ваших собственные интересах, держаться
от меня на таком расстоянии, чтобы я не мог вас достать рукой, - сказал
герцог.
Гримо поклонился и отошел в дальний угол комнаты.
- Полноте, полноте, монсеньер! - сказал Ла Раме. - Дайте мне вашу виселицу, и я обстругаю ее своим ножом.
- Вы? - со смехом спросил герцог.
- Да, я. Ведь это вы и хотели сделать?
- Конечно. Извольте, мой милый Ла Раме. Это выйдет еще забавнее.
Ла Раме, не понявший восклицания герцога, самым тщательным образом
обстругал ножку виселицы.
- Отлично, - сказал герцог. - Теперь просверли дырочку в полу, а я
приготовлю преступника.
Ла Раме опустился на одно колено и стал ковырять пол.
Герцог в это время повесил рака на нитку. Потом он с громким смехом
водрузил виселицу посреди комнаты.
Ла Раме тоже от души смеялся, сам не зная чему, и сторожа вторили
ему. Не смеялся один только Гримо. Он подошел к Ла Раме и, указывая на
рака, крутившегося на нитке, сказал:
- Кардинал?
- Повешенный его высочеством герцогом де Бофором, - подхватил герцог,
хохоча еще громче, - и королевским офицером Жаком-Кризостомом Ла Раме!
Ла Раме с криком ужаса бросился к виселице, вырвал се из пола и, раз-
ломав на мелкие кусочки, выбросил в окно. Второпях он чуть не бросил ту-
да же и рака, но Гримо взял его у него из рук.
- Можно съесть, - сказал он, кладя рака себе в карман.
Вся эта сцена доставила герцогу такое удовольствие, что он почти
простил Гримо роль, которую тот в ней сыграл. Но затем, подумав хоро-
шенько о намерениях, которые побудили сторожа так поступить, и признав
их дурными, он проникся к нему еще большей ненавистью.
К величайшему огорчению Ла Раме, история эта получила огласку не
только в самой крепости, но и за ее пределами. Г-н де Шавиньи, в глубине
души ненавидевший кардинала, счел долгом рассказать этот забавный случай
двум-трем благонамеренным своим приятелям, а те его немедленно разгласи-
ли.
Благодаря этому герцог чувствовал себя вполне счастливым в течение
нескольких дней.
Между тем герцог усмотрел среди своих сторожей человека с довольно
добродушным лицом и принялся его задабривать, тем более что Гримо он ненавидел с каждым днем все больше. Однажды поутру герцог, случайно оставшись наедине с этим сторожем, начал разговаривать с ним, как вдруг вошел
Гримо, поглядел на собеседников, затем почтительно подошел к ним и взял
сторожа за руку.
- Что вам от меня нужно? - резко спросил герцог.
Гримо отвел сторожа в сторону и указал ему на дверь.
- Ступайте! - сказал он.
Сторож повиновался.
- Вы несносны! - воскликнул герцог. - Я вас проучу!
Гримо почтительно поклонился.
- Господин шпион, я переломаю вам все кости! - закричал разгневанный
герцог.
Гримо снова поклонился и отступил на несколько шагов.
- Господин шпион! Я задушу вас собственными руками!
Гримо с новым поклоном сделал еще несколько шагов назад.
- И сейчас же... сию же минуту! - воскликнул герцог, находя, что луч-
ше покончить разом.
Он бросился, сжав кулаки, к Гримо, который поспешно вытолкнул сторожа
и запер за ним дверь.
В ту же минуту руки герцога тяжело опустились на его плечи и сжали
их, как тиски. Но Гримо, вместо того чтобы сопротивляться или позвать на
помощь, неторопливо приложил палец к губам и с самой приятной улыбкой
произнес вполголоса:
- Те!
Улыбка, жест и слово были такой редкостью у Гримо, что его высочество
от изумления замер на месте.
Гримо поспешил воспользоваться этим. Он вытащил из-за подкладки своей
куртки изящный конверт с печатью, который даже после долгого пребывания
под одеждой г-на Гримо не окончательно утратил свой первоначальный аро-
мат, и, не произнеся ни слова, подал его герцогу.
Пораженный еще более, герцог выпустил Гримо в взял письмо.
- От госпожи де Монбазон! - вскричал он, узнав знакомый почерк.
Гримо кивнул головою.
Герцог, совершенно ошеломленный, провел рукой по глазам, поспешно разорвал конверт и прочитал письмо:
"Дорогой герцог!
Вы можете вполне довериться честному человеку, который передаст вам
мое письмо. Это слуга одного из наших сторонников, который ручается за
него, так как испытал его верность в течение двадцатилетней службы. Оп
согласился поступить помощником к надзирателю, приставленному к вам, для
того, чтобы подготовить и облегчить ваш побег из Венсенской крепости,
который мы затеваем.
Час вашего освобождения близится. Ободритесь же и будьте терпеливы.
Знайте, что друзья ваши, несмотря на долгую разлуку, сохранили к вам
прежние чувства.
Ваша неизменно преданная вам Мария де Монбазон.
Подписываюсь полным именем. Было бы слишком самоуверенно с моей стороны думать, что вы разгадаете после пятилетней разлуки мои инициалы".
Герцог с минуту стоял совершенно потрясенный. Пять лет тщетно искал
он друга и помощника, и наконец, в ту минуту, когда он меньше всего ожи-
дал этого, помощник свалился к нему точно с неба. Он с удивлением взглянул на Гримо и еще раз перечел письмо.
- Милая Мария! - прошептал он. - Значит, я не ошибся, это действительно она проезжала в карете. И она не забыла меня после пятилетней
разлуки! Черт возьми! Такое постоянство встречаешь только на страницах
"Астреи". Итак, ты согласен помочь мне, мой милый? - прибавил он, обращаясь к Гримо.
Тот кивнул головою.
- И для этого ты и поступил сюда?
Гримо кивнул еще раз.
- А я-то хотел задушить тебя! - воскликнул герцог.
Гримо улыбнулся.
- Но погоди-ка! - сказал герцог.
И он сунул руку в карман.
- Погоди! - повторял он, тщетно шаря по всем карманам. - Такая пре-
данность внуку Генриха Четвертого не должна остаться без награды.
У герцога Бофора было, очевидно, прекрасное намерение, но в Венсене у
заключенных предусмотрительно отбирались все деньги.
Видя смущение герцога, Гримо вынул из кармана набитый золотом кошелек
и подал ему.
- Вот что вы ищете, - сказал он.
Герцог открыл кошелек и хотел было высыпать все золото в руки Гримо,
по тот остановил его.
- Благодарю вас, монсеньер, - сказал он, - мне уже заплачено.
Герцогу оставалось только еще более изумиться.
Он протянул Гримо руку. Тот подошел и почтительно поцеловал ее. Аристократические манеры Атоса отчасти перешли к Гримо.
- А теперь что мы будем делать? - спросил герцог. - С чего начнем?
- Сейчас одиннадцать часов утра, - сказал Гримо. - В два часа пополудни ваше высочество выразит желание сыграть партию в мяч с господином
Ла Раме и забросит два-три мяча через вал.
- Хорошо. А дальше?
- Дальше ваше высочество подойдет к крепостной стене и крикнет чело-
веку, который будет работать во рву, чтобы он бросил вам мяч обратно.
- Понимаю, - сказал герцог.
Лицо Гримо просияло. С непривычки ему было трудно говорить.
Он двинулся к двери.
- Постой! - сказал герцог. - Так ты ничего не хочешь?
- Я бы попросил ваше высочество дать мне одно обещание.
- Какое? Говори.
- Когда мы будем спасаться бегством, я везде и всегда буду идти впереди. Если поймают вас, монсеньер, то дело ограничится только тем, что
вас снова посадят в крепость; если же попадусь я, меня самое меньшее по-
весят.
- Ты прав, - сказал герцог. - Будет по-твоему - слово дворянина!
- А теперь я попрошу вас, монсеньер, только об одном: сделайте мне
честь ненавидеть меня по-прежнему.
- Постараюсь, - ответил герцог.
В дверь постучались.
Герцог положил письмо и кошелек в карман и бросился на постель: все
знали, что он делал это, когда на него нападала тоска. Гримо отпер
дверь. Вошел Ла Раме, только что вернувшийся от кардинала после описан-
ного нами разговора.
Бросив вокруг себя пытливый взгляд, Ла Раме удовлетворенно улыбнулся:
отношения между заключенным и его сторожем, по-видимому, нисколько не
изменились к лучшему.
- Прекрасно, прекрасно, - сказал Ла Раме, обращаясь к Гримо. - А я
только что говорил о вас в одном месте. Надеюсь, что вы скоро получите
известия, которые не будут вам неприятны.
Гримо поклонился, стараясь выразить благодарность, и вышел из комна-
ты, что делал всегда, когда являлся его начальник.
- Вы, кажется, все еще сердитесь на бедного парня, монсеньер? - спро-
сил Ла Раме с громким смехом.
- Ах, это вы, Ла Раме? - воскликнул герцог. - Давно пора! Я уже лег
на кровать и повернулся носом к стене, чтобы не поддаться искушению вы-
полнить свое обещание и не свернуть шею этому негодяю Гримо.
- Не думаю, однако, чтобы он сказал что-нибудь неприятное вашему высочеству? - спросил Ла Раме, тонко намекая на молчаливость своего помощника.
- Еще бы, черт возьми! Немой эфиоп! Ей-богу, вы вернулись как раз
вовремя, Ла Раме. Мне не терпелось вас увидеть!
- Вы слишком добры ко мне, монсеньер, - сказал Ла Раме, польщенный
его словами.
- Нисколько. Кстати, я сегодня чувствую себя очень неловким, что, ко-
нечно, будет вам на руку.
- Разве мы будем играть в мяч? - вырвалось у Ла Раме.
- Если вы ничего не имеете против.
- Я всегда к услугам вашего высочества.
- Поистине вы очаровательный человек, Ла Раме, и я охотно остался бы
в Венсене на всю жизнь, лишь бы не расставаться с вами.
- Во всяком случае, ваше высочество, - сказал Ла Раме, - не кардинал
будет виноват, если ваше желание не исполнится.
- Как так? Вы виделись с ним?
- Он присылал за мной сегодня утром.
- Вот как! Чтобы потолковать обо мне?
- О чем же ему больше и говорить со мной? Вы мучите его, как кошмар,
ваше высочество.
Герцог горько улыбнулся.
- Ах, если бы вы согласились на мое предложение, Ла Раме! - сказал
он.
- Полноте, полноте, ваше высочество. Вот вы опять заговариваете об
этом. Видите, как вы неблагоразумны.
- Я уже говорил вам, - продолжал герцог, - и опять повторяю, что озо-
лочу вас.
- Каким образом? Не успеете вы выйти из крепости, как все ваше иму-
щество конфискуют.
- Не успею я выйти отсюда, как стану владыкой Парижа.
- Тише, тише! Ну, можно ли мне слушать подобные речи? Хорош разговор
для королевского чиновника! Вижу, монсеньер, что придется мне запастись
вторым Гримо.
- Ну, хорошо, оставим это. Значит, ты толковал обо мне с кардиналом?
В следующий раз, как он пришлет за тобой, позволь мне переодеться в твое
платье, Ла Раме. Я отправлюсь к нему вместо тебя, сверну ему шею и,
честное слово, если ты поставишь это условием, вернусь назад в крепость.
- Видно, придется мне позвать Гримо, монсеньер, - сказал Ла Раме.
- Ну, не сердись. Так что же говорила тебе эта гнусная рожа?
- Я спущу вам это словечко, - сказал Ла Раме с хитрым видом, - потому
что оно рифмуется со словом вельможа. Что он мне говорил? Велел мне хо-
рошенько стеречь вас.
- А почему надо сторожить меня? - с беспокойством спросил герцог.
- Потому что какой-то звездочет предсказал, что вы удерете.
- А, так звездочет предсказал это! - сказал герцог, невольно вздрог-
нув.
- Да, честное слово! Эти проклятые колдуны сами не знают, что выду-
мать, лишь бы пугать добрых людей.
- Что же отвечал ты светлейшему кардиналу?
- Что если этот звездочет составляет календари, то я не посоветовал
бы его высокопреосвященству покупать их.
- Почему?
- Потому что спастись отсюда вам удастся только в том случае, если вы
обратитесь в зяблика или королька.
- К несчастью, ты прав, Ла Раме. Ну, пойдем играть в мяч.
- Прошу извинения у вашего высочества, но мне бы хотелось отложить
нашу игру на полчаса.
- А почему?
- Потому что Мазарини держит себя не так просто, как ваше высочество,
хоть он и не такого знатного происхождения. Он позабыл пригласить меня к
завтраку.
- Хочешь, я прикажу подать тебе завтрак сюда?
- Нет, не надо, монсеньер. Дело в том, что пирожник, живший напротив
замка, по имени Марто...
- Ну?
- С неделю тому назад продал свое заведение парижскому кондитеру, ко-
торому доктора, кажется, посоветовали жить в деревне.
- Мне-то что за дело?
- Разрешите досказать, ваше высочество. У этого нового пирожника выс-
тавлены в окнах такие вкусные вещи, что просто слюнки текут.
- Ах ты, обжора!
- Боже мой, монсеньер! Человек, который любит хорошо поесть, еще не
обжора. По самой своей природе человек ищет совершенства во всем, даже в
пирожках. Так вот этот плут кондитер, увидав, что я остановился около
его выставки, вышел ко мне, весь в муке, и говорит: "У меня к вам
просьба, господин Ла Раме: доставьте мне, пожалуйста, покупателей из
заключенных в крепости. Мой предшественник, Марто, уверял меня, что он
был поставщиком всего замка, потому я и купил его заведение. А между тем
я водворился здесь уже неделю назад, и, честное слово, господин Шавиньи
не купил у меня до сих пор ни одного пирожка". - "Должно быть, господин
Шавиньи думает, что у вас пирожки невкусные", - сказал я. "Невкусные?
Мои пирожки! - воскликнул он. - Будьте же сами судьей, господин Ла Раме.
Зачем откладывать?" - "Не могу, - сказал я, - мне необходимо вернуться в
крепость". - "Хорошо, идите по вашим делам, вы, кажется, и впрямь торо-
питесь, но приходите через полчаса". - "Через полчаса?" - "Да. Вы уже
завтракали?" - "И не думал". - "Так я приготовлю вам пирог и бутылку
старого бургундского", - сказал он. Вы понимаете, монсеньер, я выехал
натощак и, с позволения вашего высочества, я хотел... - Ла Раме поклонился.
- Ну ступай, скотина, - сказал герцог, - но помни, что я даю тебе
только полчаса.
- А могу я обещать преемнику дядюшки Марто, что вы станете его покупателем?
- Да, но с условием, чтобы он не присылал мне пирожков с грибами. Ты
знаешь ведь, что грибы Венсенского леса смертельны для нашей семьи.
Ла Раме сделал вид, что не понял намека, и вышел из комнаты. А пять
минут спустя после его ухода явился караульный офицер, будто для того,
чтобы не дать герцогу соскучиться, а на самом деле для того, чтобы сог-
ласно приказанию кардинала, не терять из виду заключенного.
Но за пять минут, проведенных в одиночестве, герцог успел еще раз пе-
речесть письмо г-жи де Монбазон, свидетельствовавшее, что друзья не за-
были его и стараются его освободить. Каким образом? Он еще не знал этого
и решил, несмотря на молчаливость Гримо, заставить его разговориться.
Доверие, которое герцог чувствовал к нему, еще возросло, ибо он понял,
почему тот вел себя так странно вначале. Очевидно, Гримо изобретал мел-
кие придирки с целью заглушить в тюремном начальстве всякое подозрение о
возможности сговора между ним и заключенным.
Такая хитрая уловка создала у герцога высокое мнение об уме Гримо, и
он решил вполне довериться ему.

XXI

КАКАЯ БЫЛА НАЧИНКА В ПИРОГАХ ПРЕЕМНИКА ДЯДЮШКИ МАРТО

Ла Раме вернулся через полчаса, оживленный и веселый, как человек,
который хорошо поел, а главное, хорошо выпил. Пирожки оказались велико-
лепными, вино превосходным.
День был ясный, и предполагаемая партия в мяч могла состояться. В
Венсенской крепости играли на открытом воздухе, и герцогу, исполняя со-
вет Гримо, нетрудно было забросить несколько мячей в ров.
Впрочем, до двух часов - условленного срока - он играл еще довольно
сносно. Но все же он проигрывал все партии, под этим предлогом прикинул-
ся рассерженным, начал горячиться и, как всегда бывает в таких случаях,
делал промах за промахом.
Как только пробило два часа, мячи посыпались в ров, к великой радости
Ла Раме, который насчитывал себе по пятнадцати очков за каждый промах
герцога.
Наконец промахи так участились, что стало не хватать мячей. Ла Раме
предложил послать кого-нибудь за ними. Герцог весьма основательно заме-
тил, что это будет лишняя трата времени, и, подойдя к краю стены, кото-
рая, как верно говорил кардиналу Ла Раме, имела не менее шестидесяти фу-
тов высоты, увидел какого-то человека, работавшего в одном из тех кро-
шечных огородов, какие разводят крестьяне по краю рвов.
- Эй, приятель! - крикнул герцог.
Человек поднял голову, и герцог чуть не вскрикнул от удивления. Этот
человек, этот крестьянин, этот огородник - был Рошфор, который, по мне-
нию герцога, сидел в Бастилии.
- Ну, чего нужно? - спросил человек.
- Будьте любезны, перебросьте нам мячи.
Огородник кивнул головою и стал кидать мячи, которые затем подобрали
сторожа и Ла Раме.
Один из этих мячей упал прямо к ногам герцога, и так как он, очевид-
но, предназначался ему, то он поднял его и положил в карман.
Потом, поблагодарив крестьянина, герцог продолжал игру.
Бофору в этот день решительно не везло. Мячи летали как попало и два
или три из них снова упали в ров. Но так как огородник уже ушел и некому
было перебрасывать их обратно, то они так и остались во рву. Герцог зая-
вил, что ему стыдно за свою неловкость, и, прекратил игру.
Ла Раме был в полном восторге: ему удалось обыграть принца королевс-
кой крови!
Вернувшись к себе, герцог лег в постель. Он пролеживал почти целые
дни напролет с тех пор, как у него отобрали книги.
Ла Раме взял платье герцога под тем предлогом, что оно запылилось и
его нужно вычистить; на самом же деле он хотел быть уверенным, что заключенный не тронется с места. Вот до чего предусмотрителен был Ла Раме!
К счастью, герцог еще раньше вынул из кармана мяч и спрятал его под
подушку.
Как только Ла Раме вышел и затворил за собою дверь, герцог разорвал
покрышку мяча зубами: ему нечем было ее разрезать. Ему даже к столу по-
давали серебряные ножи, которые гнулись и ничего не резали.
В мяче оказалась записка следующего содержания:
"Ваше высочество!
Друзья ваши бодрствуют, и час вашего освобождения близится. Прикажите
доставить вам послезавтра пирог от нового кондитера, купившего заведение
у прежнего пирожника Марто. Этот новый кондитер - не кто иной, как ваш
дворецкий Нуармон. Разрежьте пирог, когда будете одни. Надеюсь, что вы
останетесь довольны его начинкой.
Глубоко преданный слуга вашего высочества как в Бастилии, так и повсюду,
граф Рошфор.
Вы можете вполне довериться Гримо, ваше высочество: это очень смышленый и преданный нам человек".
Герцог, у которого стали топить печь с тех пор, как он отказался от
упражнений в живописи, сжег письмо Рошфора, как раньше, хотя с гораздо
большим сожалением, сжег записку г-жи де Монбазон. Он хотел было бросить
в печку и мяч, но потом ему пришло в голову, что он еще может пригодиться для передачи ответа Рошфору.
Герцога стерегли на совесть: подслушав, что он двигается у себя, в
комнату вошел Ла Раме.
- Что угодно вашему высочеству? - спросил Ла Раме.
- Я озяб и помешал дрова, чтобы они хорошенько разгорелись, - сказал
герцог. - Вы знаете, мой милый, что камеры Венсенского замка славятся
своей сыростью. Здесь очень удобно сохранять лед и добывать селитру. А
те камеры, в которых умерли Пюилоранс, маршал Орнано и мой дядя, великий
приор, справедливо ценятся на вес мышьяка, как выразилась госпожа де
Рамбулье.
И герцог снова лег в постель, засунув мяч еще глубже под подушку. Ла
Раме усмехнулся. Он был, в сущности, неплохой и добрый человек. Он горя-
чо привязался к своему знатному узнику и был бы в отчаянии, если бы с
тем приключилась какая-нибудь беда. А то, что говорил герцог про своего
дядю и двух других заключенных, была истинная правда.
- Не следует предаваться мрачным мыслям, ваше высочество, - сказал Ла
Раме. - Такие мысли убивают скорее селитры.
- Вам хорошо говорить так, Ла Раме. Если бы я мог ходить по кондитерским, есть пирожки у преемника дядюшки Марто и запивать их бургундским, как вы, я бы тоже не скучал.
- Да уж, что правда, то правда, ваше высочество: пироги у него пре-
восходные, да и вино прекрасное.
- Во всяком случае, его кухня и погреб должны быть получше, чем у
господина де Шавиньи.
- А кто мешает вам попробовать его стряпню, ваше высочество? - сказал
Ла Раме, попадаясь в ловушку. - Кстати, я обещал ему, что вы станете его
покупателем.
- Хорошо, - согласился герцог. - Если уж мне суждено просидеть в заключении до самой смерти, как позаботился довести до моего сведения милейший Мазарини, то нужно же мне придумать какое-нибудь развлечение под
старость. Постараюсь к тому времени сделаться лакомкой.
- Послушайтесь доброго совета, ваше высочество, не откладывайте этого
до старости.
"Каждого человека, как видно, на погибель души и тела небо наделило
хоть одним из семи смертных грехов, если не двумя сразу, - подумал гер-
цог. - Чревоугодие - слабость Ла Раме. Что ж, воспользуемся этим".
- Послезавтра, кажется, праздник, милый Ла Рамс? - спросил он.
- Да, ваше высочество, троицын день.
- Не желаете ли дать мне послезавтра урок?
- Чего?
- Гастрономии.
- С большим удовольствием, ваше высочество.
- Но для этого мы должны остаться вдвоем. Отошлем сторожей обедать в
столовую господина де Шавиньи и устроим себе ужин, заказать который я
попрошу вас.
- Гм! - сказал Ла Раме.