Главная » » Двадцать лет спустя. Александр Дюма. 003. V ГАСКОНЕЦ И ИТАЛЬЯНЕЦ. VI Д'АРТАНЬЯН В СОРОК ЛЕТ. VII Д'АРТАНЬЯН В ЗАТРУДНИТЕЛЬНОМ

18:32

Двадцать лет спустя. Александр Дюма. 003. V ГАСКОНЕЦ И ИТАЛЬЯНЕЦ. VI Д'АРТАНЬЯН В СОРОК ЛЕТ. VII Д'АРТАНЬЯН В ЗАТРУДНИТЕЛЬНОМ

---

Королева удивленно посмотрела на кардинала.
- Но, кардинал, кажется, вы подвергаете меня допросу?
- Во всяком случае, - сказал Мазарини со своей вечной улыбкой, все
тем же сладким топом, - в вашей воле ответить мне или нет.
- Изложите свои пожелания ясно, и я отвечу на них так же, - начала
терять терпение королева.
- Ваше величество, - сказал Мазарини, кланяясь, - я желаю, чтобы вы
поделились со мной вашими друзьями, как я поделился с вами теми немногими знаниями и способностями, которыми небо наградило меня. Положение ос-
ложняется, и надо действовать решительно.
- Опять! - сказала королева. - Я думала, что мы с этим покончили, от-
делавшись от Бофора.
- Да, вы смотрели только на поток, который грозил смыть все на пути,
и не оглянулись на стоячую воду. А между тем есть французская поговорка
о тихом омуте.
- Дальше, - сказала королева.
- Я каждый день терплю оскорбления от ваших принцев и титулованных
лакеев, от всяких марионеток, которые не видят, что в моей руке все нити
к ним, и не догадываются, что за моим терпеливым спокойствием таится
гнев человека, который поклялся в один прекрасный день одолеть их. Прав-
да, мы арестовали Бофора, но из них всех он был наименее опасен. Ведь
остается еще принц Конде...
- Победитель при Рокруа! Арестовать его?
- Да, ваше величество, я частенько об этом думаю, но, как говорим мы,
итальянцы, pazienza [4]. А кроме Конде, придется взять герцога Орлеанс-
кого.
- Что вы такое говорите? Первого принца крови, дядю короля!
- Нет, не первого принца крови и не дядю короля, но подлого заговор-
щика, который в прошлое царствование, подстрекаемый своим капризным и
вздорным характером, снедаемый скукой, разжигаемый низким честолюбием,
завидуя тем, кто превосходит его благородством, храбростью, и злясь на
собственное ничтожество, именно по причине своего ничтожества сделался
отголоском веек злонамеренных толков, душой всяких заговоров, подстрека-
телем смельчаков, которые имели глупость поверить слову человека
царственной крови и от которых он отрекся, когда они оказались на эшафо-
те. Нет, я говорю не о принце крови и не о дяде короля, а об убийце Ша-
ле, Монморанси и Сеп-Марса, который в настоящую минуту пытается сыграть
опять ту же штуку и воображает, что он одержит верх, потому что у него
переменился противник, потому что теперь перед ним человек, предпочитаю-
щий не угрожать, а улыбаться. Но он ошибается. Он только проиграл со
смертью Ришелье, и не в моих интересах оставлять подле королевы этот ис-
точник всех раздоров, человека, с помощью которого старый кардинал двад-
цать лет успешно растравлял желчь покойного короля.
Анна покраснела и закрыла лицо руками.
- Я нисколько не желаю унижать ваше величество, - продолжал Мазарини
более спокойным, но зато удивительно твердым голосом. - Я хочу, чтобы
уважали королеву и уважали ее министра, потому что в глазах всех людей я
не более как министр. Вашему величеству известно, что я не пройдо-
ха-итальянец, как многие меня называют. Необходимо, чтобы это знал весь
мир так же, как знает ваше величество.
- Хорошо. Что же я должна сделать? - сказала Анна Австрийская, подчи-
няясь этому властному голосу.
- Вы должны припомнить имена тех верных, преданных людей, которые пе-
реплыли море вопреки воле Рищелье и, оставляя на пути следы собственной
крови, привезли вашему величеству одно украшение, которое вам угодно бы-
ло дать Бекингэму.
Анна величаво и гневно поднялась, словно под действием стальной пру-
жины, и, глядя на кардинала с гордым достоинством, делавшим ее такой мо-
гущественной в дни молодости, сказала:
- Вы меня оскорбляете!
- Я хочу, - продолжал Мазарини, доканчивая свою мысль, прерванную
движением королевы, - чтобы вы сейчас сделали для вашего мужа то, что вы
сделали когда-то для вашего любовника.
- Опять эта клевета! - воскликнула королева. - Я думала, что она
умерла или заглохла, так как вы до сих пор избавляли меня от нее. Но вот
вы тоже ее повторяете. Тем лучше. Объяснимся сегодня и кончим раз нав-
сегда, слышите?
- Но, ваше величество, - произнес Мазарини, удивленный этим неожидан-
ным проблеском силы, - я вовсе не требую, чтобы вы мне рассказали все.
- А я хочу вам все рассказать, - ответила Анна Австрийская. - Слушай-
те же. Были в то время действительно четыре преданных сердца, четыре
благородные души, четыре верные шпаги, которые спасли мне больше чем
жизнь: они спасли мою честь.
- А! Вы сознаетесь в этом? - сказал Мазарини.
- Неужели, по-вашему, только виновный может трепетать за свою честь?
Разве нельзя обесчестить кого-нибудь, особенно женщину, на основании од-
ной лишь видимости? Да, все было против меня, и я неизбежно должна была
лишиться чести, а между тем, клянусь вам, я не была виновна. Клянусь...
Королева стала искать вокруг себя какой-нибудь священный предмет, на
котором она могла бы поклясться; она вынула из потайного стенного шкафа
ларчик розового дерева с серебряными инкрустациями и, поставив его на
алтарь, сказала:
- Клянусь священными реликвиями, хранящимися здесь, - я любила Бекин-
гэма, по Бекингэм не был моим любовником.
- А что это за священные предметы, на которых вы приносите клятву,
ваше величество? - спросил, улыбаясь, Мазарини. - Как вам известно, я
римлянин, а потому не легковерен. Бывают всякого рода реликвии.
Королева сняла с шеи маленький золотой ключик и подала его кардиналу.
- Откройте и посмотрите.
Удивленный Мазарини взял ключ, открыл ларчик и нашел в нем заржавлен-
ный нож и два письма, из которых одно было запятнано кровью.
- Что это? - спросил Мазарини.
- Что это? - повторила Анна Австрийская, царственным жестом простирая
над раскрытым ларчиком руку, которую годы не лишили чудесной красоты. -
Я вам сейчас скажу. Эти два письма - единственные, которые я писала ему.
А это нож, которым Фелтон убил его. Прочтите письма, и вы увидите, лгу
ли я.
Несмотря на полученное разрешение, Мазарини, безотчетно повинуясь
чувству, вместо того чтобы прочесть письма, взял нож: его умирающий Бе-
кингэм вынул из своей раны и через Ла Порта переслал королеве; лезвие
было все источено ржавчиной, в которую обратилась кровь. Кардинал смот-
рел на него с минуту, и за это время королева стала бледней полотна,
покрывающего алтарь, на который она опиралась. Наконец кардинал с не-
вольной дрожью положил нож обратно в ларчик.
- Хорошо, ваше величество, я верю вашей клятве.
- Нет, нет, прочтите, - сказала королева, нахмурив брови, - прочтите.
Я хочу, я требую; я решила покончить с этим сейчас же и уже никогда
больше к этому не возвращаться. Или вы думаете, - прибавила она с ужас-
ной улыбкой, - что я стану открывать этот ларчик всякий раз, когда вы
возобновите ваши обвинения?
Мазарини, подчиняясь внезапному проявлению ее воли, почти машинально
прочел оба письма. В одном королева просила Бекингэма возвратить алмаз-
ные подвески; это было письмо, которое отвез д'Артаньян, оно поспело
вовремя. Второе было послано с Ла Портом; в нем королева предупреждала
Бекингэма, что его хотят убить, и это письмо опоздало.
- Хорошо, ваше величество, - сказал Мазарини, - на это нечего отве-
тить.
- Нет, - заперев ларчик, сказала королева и положила на него руку, -
нет, есть что ответить на это: надо сказать, что я была неблагодарна к
людям, которые спасли меня и сделали все, что только могли, чтобы спасти
его; и храброму д'Артаньяну я не пожаловала ничего, а только позволила
ему поцеловать мою руку и подарила вот этот алмаз.
Королева протянула кардиналу свою прелестную руку и показала ему чуд-
ный камень, блиставший на ее пальце.
- Он продал его в тяжелую минуту, - заговорила она опять с легким
смущением, - продал для того, чтобы спасти меня во второй раз; за выру-
ченные деньги он послал гонца к Бекингэму с предупреждением о грозящем
ему убийстве.
- Значит, д'Артаньян знал об этом?
- Он знал все. Каким образом, не понимаю. Д'Артаньян продал перстень
Дезэссару; я увидала кольцо у него на руке и выкупила. Но этот алмаз
принадлежит д'Артаньяну; возвратите ему перстень от меня, и так как, на
ваше счастье, подле вас находится такой человек, то постарайтесь им вос-
пользоваться.
- Благодарю вас, ваше величество, - сказал Мазарини, - я не забуду
вашего совета.
- А теперь, - сказала королева, изнемогая от пережитого волнения, -
что еще хотели бы вы узнать у меня?
- Ничего, ваше величество, - ответил кардинал самым ласковым голосом.
- Умоляю только простить меня за несправедливое подозрение. Но я вас так
люблю, что ревность моя, даже к прошлому, не удивительна.
Слабая улыбка промелькнула на губах королевы.
- Если вам не о чем больше спрашивать меня, - сказала она, - то ос-
тавьте меня. Вы понимаете, что после такого разговора мне надо побыть
наедине с собой.
Мазарини поклонился.
- Я удаляюсь, ваше величество. Но позвольте мне прийти опять.
- Да, только завтра. И этого времени вряд ли будет достаточно, чтобы
мне успокоиться.
Кардинал взял руку королевы, галантно поцеловал ее и вышел.
Как только он ушел, королева прошла в комнату сына и спросила Ла Пор-
та, лег ли король.
Ла Порт указал ей на спящего ребенка.
Анна Австрийская взошла на ступеньки кровати, приложила губы к нахму-
ренному лбу сына и поцеловала его. Потом так же тихо удалилась, сказав
только камердинеру:
- Постарайтесь, пожалуйста, милый Ла Порт, чтобы король приветливей
смотрел на кардинала. И король и я, мы оба многим обязаны кардиналу.

ГАСКОНЕЦ И ИТАЛЬЯНЕЦ

Тем временем кардинал вернулся к себе в кабинет, у дверей которого
дежурил Бернуин. Мазарини спросил, нет ли каких новостей и не было ли
известий из города, затем, получив отрицательный ответ, знаком приказал
слуге удалиться.
Оставшись один, он встал и отворил дверь в коридор, потом в переднюю;
утомленный д'Артаньян спал на скамье.
- Господин д'Артаньян! - позвал Мазарини вкрадчивым голосом.
Д'Артаньян не шелохнулся.
- Господин д'Артаньян! - позвал Мазарини громче.
Д'Артаньян продолжал спать.
Кардинал подошел к нему и пальцем коснулся его плеча.
На этот раз д'Артаньян вздрогнул, проснулся и, придя в себя, сразу
вскочил на ноги, как солдат, готовый к бою.
- Я здесь. Кто меня зовет?
- Я, - сказал Мазарини с самой приветливой улыбкой.
- Прошу извинения, ваше преосвященство, - сказал д'Артаньян, - но я
так устал...
- Излишне просить извинения, - сказал Мазарини, - вы устали на моей
службе...
Милостивый тон министра привел д'Артаньяна в восхищение.
- Гм... - процедил он сквозь зубы, - неужели справедлива пословица,
что счастье приходит во сне?
- Следуйте за мной, сударь, - сказал Мазарини.
- Так, так! - пробормотал д'Артаньян. - Рошфор держал слово; только
куда же он, черт возьми, делся?
Он всматривался во все закоулки кабинета, но Рошфора не было нигде.
- Господин д'Артаньян, - сказал Мазарини, удобно располагаясь в крес-
ле, - вы всегда казались мне храбрым я славным человеком.
"Возможно, - подумал д'Артаньян, - но долго же он собирался сказать
мне об этом".
Это, однако, не помешало ему низко поклониться Мазарини в ответ на
комплимент.
- Так вот, - продолжал Мазарини, - пришло время использовать ваши
способности и достоинства.
В глазах офицера, как молния, сверкнула радость, но тотчас же погас-
ла, так как он еще не знал, куда гнет Мазарини.
- Приказывайте, монсеньер, - сказал он, - я рад повиноваться вашему
преосвященству.
- Господин д'Артаньян, - продолжал Мазарини, - в Прошлое царствование
вы совершали такие подвиги...
- Вы слишком добры, монсеньер, вспоминая об этом. Правда, я сражался
не без успеха...
- Я говорю не о ваших военных подвигах, - сказал Мазарини, - потому
что, хотя они и доставили вам славу, они превзойдены другими.
Д'Артаньян прикинулся изумленным.
- Что же вы не отвечаете?.. - сказал Мазарини.
- Я ожидаю, монсеньер, когда вы соблаговолите объяснить мне, о каких
подвигах вам угодно говорить.
- Я говорю об одном приключении... Да вы отлично знаете, что я хочу
сказать.
- Увы, нет, монсеньер! - ответил в совершенном изумлении д'Артаньян.
- Вы скромны, тем лучше! Я говорю об истории с королевой, об алмазных
подвесках, о путешествии, которое вы совершили с тремя вашими друзьями.
"Вот оно что! - подумал гасконец. - Уж не ловушка ли это? Надо дер-
жать ухо востро".
И он изобразил на своем лице такое недоумение, что ему позавидовали
бы Мопдори и Бельроз, два лучших актера того времени.
- Отлично! - сказал, смеясь, Мазарини. - Браво! Недаром мне сказали,
что вы именно такой человек, какой мне нужен. Ну, что бы вы сделали для
меня?
- Все, монсеньер, что вы мне прикажете, - ответил д'Артаньян.
- Сделали бы вы для меня то, что когда-то сделали для некоей короле-
вы?
"Положительно, - мелькнуло в голове д'Артаньяна, - он хочет заставить
меня проговориться. Но мы поборемся, Не хитрее же он Ришелье, черт побе-
ри!"
- Для королевы, монсеньер? Я не понимаю.
- Вы не понимаете, что мне нужны вы и ваши три друга?
- Какие три друга, монсеньер?
- Те, что были у вас в прежнее время.
- В прежнее время, монсеньер, - ответил д'Артаньян, - у меня было не
трое, а полсотни друзей. В двадцать лет всех считаешь друзьями.
- Хорошо, хорошо, господин офицер, - сказал Мазарини. - Скрытность -
прекрасная вещь. Но как бы вам сегодня не пожалеть об излишней скрытнос-
ти.
- Пифагор заставлял своих учеников пять лет хранить безмолвие, мон-
сеньер, чтобы научить их молчать, когда это нужно.
- А вы хранили его двадцать лет. На пятнадцать лет больше, чем требо-
валось от философа-пифагорейца, и это кажется мне вполне достаточным.
Сегодня вы можете говорить - сама королева освобождает вас от вашей
клятвы.
- Королева? - спросил д'Артаньян с удивлением, которое на этот раз
было непритворным.
- Да, королева! И доказательством того, что я говорю от ее имени,
служит ее повеление показать вам этот алмаз, который, как ей кажется,
вам известен и который она выкупила у господина Дезэссара.
И Мазарини протянул руку к лейтенанту, который вздохнул, узнав
кольцо, подаренное ему королевой на балу в городской ратуше.
- Правда! - сказал д'Артаньян. - Я узнаю этот алмаз, принадлежавший
королеве.
- Вы видите, что я говорю с вами от ее имени. Отвечайте же мне, не
разыгрывайте комедии. Я вам уже сказал и снова повторяю: дело идет о ва-
шей судьбе.
- Действительно, монсеньер, мне совершенно необходимо позаботиться о
своей судьбе. Вы, ваше преосвященство, так давно не вспоминали обо мне!
- Довольно недели, чтобы наверстать потерянное. Итак, вы сами здесь,
ну а где ваши друзья?
- Не знаю, монсеньер.
- Как, не знаете?
- Не знаю; мы давно расстались, так как они все трое покинули военную
службу.
- Но где вы их найдете?
- Там, где они окажутся. Это уж мое дело.
- Хорошо. Ваши условия?
- Денег, монсеньер, денег столько, сколько потребуется на наши предп-
риятия. Я слишком хорошо помню, какие препятствия возникали иной раз пе-
ред нами из-за отсутствия денег, и не будь этого алмаза, который я был
вынужден продать, мы застряли бы в пути.
- Черт возьми! Денег! Да к тому же еще много! - сказал Мазарини. -
Вот чего вы захотели, господин офицер. Знаете ли вы, что в королевской
казне пет денег?
- Тогда сделайте, как я, монсеньер: продайте королевские алмазы; по,
верьте мне, не стоит торговаться: большие дела плохо делаются с малыми
средствами.
- Хорошо, - сказал Мазарини, - мы постараемся удовлетворить вас.
"Ришелье, - подумал д'Артаньян, - уже дал бы мне пятьсот пистолей за-
датку".
- Итак, вы будете мне служить?
- Да, если мои друзья на то согласятся.
- Но в случае их отказа я могу рассчитывать на вас?
- В одиночку я еще никогда ничего не делал путного, - сказал д'Ар-
таньян, тряхнув головой.
- Так разыщите их.
- Что мне сказать им, чтоб склонить их к службе вашему преосвя-
щенству?
- Вы их знаете лучше, чем я. Обещайте каждому в зависимости от его
характера.
- Что мне пообещать?
- Если они послужат мне так, как служили королеве, то моя благодар-
ность будет ослепительна.
- Что мы будем делать?
- Все, потому что вы, по-видимому, способны на все.
- Монсеньер, доверяя людям и желая, чтобы они доверяли нам, надо ос-
ведомлять их лучше, чем это делает ваше преосвященство...
- Когда наступит время действовать, - прервал его Мазарини, - будьте
покойны, вы все узнаете.
- А до тех пор?
- Ждите и ищите ваших друзей.
- Монсеньер, их, может быть, нет в Париже, это даже весьма вероятно.
Мне придется путешествовать. Я ведь только бедный лейтенант, мушкетер, а
путешествия стоят дорого.
- В мои намерения не входит, - сказал Мазарини, - чтобы вы появлялись
с большой пышностью, мои планы нуждаются в тайне и пострадают от слишком
большого числа окружающих вас людей.
- И все же, монсеньер, я не могу путешествовать на свое жалованье,
так как мне задолжали за целых три месяца; а на свои сбережения я путе-
шествовать не могу, потому что за двадцать два года службы я копил
только долги.
Мазарини задумался на минуту, словно в нем происходила сильная
борьба; потом, подойдя к шкафу с тройным замком, он вынул оттуда мешок и
взвесил его на руке два-три раза, прежде чем передать д'Артаньяну.
- Возьмите, - сказал он со вздохом, - это на путешествие.
"Если тут испанские дублоны или хотя бы золотые экю, - подумал д'Ар-
таньян - то с тобой еще можно иметь дело"".
Он поклонился кардиналу и опустил мешок в свой просторный карман.
- Итак, решено, - продолжал кардинал, - вы едете...
- Да, монсеньер.
- Пишите мне каждый день, чтобы я знал, как идут ваши переговоры.
- Непременно, монсеньер.
- Отлично. Кстати, как зовут ваших друзей?
- Как зовут моих друзей? - повторил д'Артаньян, не решаясь довериться
кардиналу вполне.
- Да. Пока вы ищете, я наведу справки, со своей стороны, и, может
быть, кое-что узнаю.
- Граф де Ла Фер, иначе Атос; господин дю Валлон, или Портос, и ше-
валье д'Эрбле, теперь аббат д'Эрбле, иначе Арамис.
Кардинал улыбнулся.
- Младшие сыновья древних родов, - сказал он, - поступившие в мушке-
теры под вьмышленными именами, чтобы не компрометировать своих семей!
Длинная шпага и пустой кошелек, - нам это знакомо.
- Если, бог даст, эти шпаги послужат вам, монсеньер, - отвечал д'Ар-
таньян, - то осмелюсь пожелать, чтобы Кошелок вашего преосвященства стал
полегче, а их бы потяжелел, потому что с этими тремя людьми и со мной в
придачу вы, ваше преосвященство, перевернете вверх дном всю Францию и
даже всю Европу, если вам будет угодно.
- В хвастовстве гасконцы могут потягаться с итальянцами, - сказал,
смеясь, Мазарини.
- Во всяком случае, - сказал д'Артаньян, улыбаясь так же, как карди-
нал, - они превзойдут их в бою на шпагах.
И он вышел, получив отпуск, который тут же был ему выписан и подписан
самим Мазарини.
Едва очутившись во дворе, он подошел к фонарю и поспешно заглянул в
мешок.
- Серебро! - презрительно проговорил он. - Так я и думал! Ах, Мазари-
ни, Мазарини, ты мне не доверяешь, - тем хуже для тебя, это принесет те-
бе несчастье.
Между тем кардинал потирал себе руки от удовольствия.
- Сто пистолей, - пробормотал он, - сто пистолей! Сто пистолей - и я
владею тайной, за которую Ришелье заплатил бы двадцать тысяч экю! Но
считая этою алмаза, - прибавил он, бросая любовные взгляды на перстень,
который оставил у себя, вместо тою чтобы отдать даАртаньяну, - не считая
этого алмаза, который стоит самое меньшее десять тысяч ливров.
И кардинал прошел в свою комнату, чрезвычайно довольный вечером, ко-
торый принес ему такой отличный барыш; уложил перстень в ларец, напол-
ненный брильянтами всех сортов, потому что кардинал имел слабость к дра-
гоценным камням, и позвал Бернуина, чтобы тот раздел его, не думая
больше ни о криках на улице, ни о ружейных выстрелах, все еще гремевших
в Париже, хотя было уже около полуночи.
Д'Артаньян в это время шел на Тиктонскую улицу, где он жил в гостини-
це "Козочка".
Скажем в нескольких словах, почему д'Артаньян остановил свой выбор на
этом жилище.

Д'АРТАНЬЯН В СОРОК ЛЕТ

Увы, с тех пор, как мы в нашем романе "Три мушкетера" расстались с
д'Артаньяном на улице Могильщиков, "N 12, произошло много событий, а
главное - прошло много лет.
Не то чтобы д'Артаньян не умел пользоваться обстоятельствами, но сами
обстоятельства сложились не в пользу д'Артаньяна. В пору, когда он жил
одной жизнью со своими друзьями, он был молод и мечтателен. Это была од-
на из тех тонких, впечатлительных натур, которые легко усваивают себе
качества других людей. Атос заражал его своим гордым достоинством, Пор-
тос - пылкостью, Арамис - изяществом. Если бы д'Артаньян продолжал жить
с этими тремя людьми, он сделался бы выдающимся человеком. Но Атос пер-
вый его покинул, удалившись в свое маленькое поместье близ Блуа, достав-
шееся ему в наследство; вторым ушел Портос, женившийся на своей проку-
рорше; последним ушел Арамис, чтобы принять рукоположение и сделаться
аббатом. И д'Артаньян, всегда представлявший себе свое будущее нераз-
дельным с будущностью своих трех приятелей, оказался одинок и слаб; он
но имел решимости следовать дальше путем, на котором, по собственному
ощущению, он мог достичь чего-либо только при условии, чтобы каждый из
его друзей уступал ему, если можно так выразиться, немного электрическо-
го тока, которым одарило их небо.
После производства в лейтенанты одиночество д'Артаньяна только углу-
билось. Он не был таким аристократом, как Атос, чтобы пред ним могли
открыться двери знатных домов; он не был так тщеславен, как Портос, чтоб
уверять других, будто посещает высшее общество; не был столь утончен,
как Арамис, чтобы пребывать в своем природном изяществе и черпать его в
себе самом. Одно время пленительное воспоминание о г-же Бонасье вносило
в душу молодого человека некоторую поэзию, по, как и все на свете, это
тленное воспоминание мало-помалу изгладилось: гарнизонная жизнь роковым
образом влияет даже на избранные натуры. Из двух противоположных элемен-
тов, образующих личность д'Артаньяна, материальное начало мало-помалу
возобладало, и потихоньку, незаметно для себя, д'Артаньян, не видевший
ничего, кроме казарм и лагерей, не сходивший с копя, стал (не знаю, как
это называлось в ту пору) тем, что в наше время называется "настоящим
служакой".
Он не потерял природной остроты ума. Напротив, эта острота ума, может
быть, даже увеличилась; по крайней мере, грубоватая оболочка сделала ее
еще заметнее. Но он направил свой ум не на великое, а на самое малое в
жизни, на материальное благосостояние, благосостояние на солдатский ма-
нер, иначе говоря, он хотел иметь лишь хорошее жилье, хороший стол и хо-
рошую хозяйку.
И все это д'Артаньян нашел уже шесть лет тому назад на Тиктонской
улице, в гостинице под вывеской "Козочка".
С первых же дней его пребывания в этой гостинице хозяйка ее, краси-
вая, свежая фламандка, лет двадцати пяти или шести, влюбилась в него не
на шутку. Легкому роману сильно мешал непокладистый муж, которого д'Ар-
таньян раз десять грозился проткнуть насквозь шпагой. В одно прекрасное
утро этот муж исчез, продав потихоньку несколько бочек вина и захватив с
собой деньги и драгоценности. Все думали, что он умер; в особенности
настаивала на том, что он ушел из этого мира, его жена, которой очень
улыбалась мысль считаться вдовой. Наконец, после трех лет связи, которую
д'Артаньян не собирался порывать, находя с каждым годом все больше при-
ятности в своем жилье и хозяйке, тем более что последняя предоставляла
ему первое в долг, хозяйка эта возымела вдруг чудовищную претензию сде-
латься его женою и предложила д'Артаньяну на ней жениться.
- Ну уж нег! - ответил д'Артаньян. - Двоемужие, милая? Нет! Нет! Это
невозможно.
- Но он умер, я уверена.
- Он был очень неподатливый малый и вернется, чтобы отправить нас на
виселицу.
- Ну что ж, если он вернется, вы его убьете; вы такой храбрый и лов-
кий.
- Ого, голубушка! Это просто другой способ попасть на виселицу!
- Значит, вы отвергаете мою просьбу?
- Еще бы!
Прекрасная трактирщица была в отчаянии. Она хотела бы признать д'Ар-
таньяна не только мужем, по и богом: он был такой красивый мужчина и та-
кой лихой вояка!
На четвертом году этого союза случился поход во Франш-Конте. Д'Ар-
таньян был назначен тоже и стал готовиться в путь. Тут начались великие
страдания, неутешные слезы, торжественные клятвы в верности; все это,
разумеется, со стороны хозяйки. Д'Артаньян был слишком великодушен, что-
бы не пообещать ничего, и потому он обещал сделать все возможное для ум-
ножения славы своего имени.
Что до храбрости д'Артаньяна, то она нам уже известна. Он за нее и
поплатился: наступая во главе своей роты, он был ранен в грудь навылет
пулей и остался лежать на поле сражения. Видели, как он падал с лошади,
но не видели, чтобы он поднялся, и сочли его убитым; а те, кто надеялся
занять его место, на всякий случай уверяли, что он убит в самом деле.
Легко верится тому, во что хочешь верить, ведь в армии, начиная с диви-
зионных генералов, желающих смерти главнокомандующему, и кончая солдата-
ми, ждущими смерти капрала, всякий желает чьей-нибудь смерти.
Но д'Артаньян был не такой человек, чтобы дать себя убить так просто.
Пролежав жаркое время дня без памяти на поле сражения, он пришел в себя
от ночной прохлады, добрался кое-как до деревни, постучался в двери луч-
шего дома и был принят, как всегда и всюду принимают французов, даже ра-
неных: его окружили нежной заботливостью и вылечили. Здоровее, чем
раньше, он отправился в одно прекрасное утро в путь, во Францию, а потом
В Париж, а как только попал в Париж, - на Тиктонскую улицу.
Но в своей комнате д'Артаньян нашел дорожный мешок с мужскими вещами
и шпагу, прислоненную к стене.
"Он возвратился! - подумал д'Артаньян. - Тем хуже Я тем лучше".
Само собой разумеется, что д'Артаньян имел в виду мужа.
Он навел справки: лакей новый, новая служанка; хозяйка ушла гулять.
- Одна? - спросил д'Артаньян.
- С барином.
- Так барин вернулся?
- Конечно, - простодушно ответила служанка.
"Будь у меня деньги, - сказал себе д'Артаньян, - я ушел; но у меня их
нет, нужно остаться и, последовав совету моей хозяйки, разрушить брачные
планы этого неугомонного загробного жителя".
Едва он кончил свой монолог (который доказывает, о в важных случаях
жизни монолог - вещь самая тественная), как поджидавшая у дверей служан-
ка закричала:
- А вот и барыня возвращается с барином!
Д'Артаньян выглянул тоже и увидал вдали, на углу онмартрской улицы,
хозяйку, которая шла, опираясь на руку огромного швейцарца, шагавшего
развалистой походкой и приятно напомнившего Портоса его старому другу.
"Это и есть барин? - сказал про себя д'Артаньян, - он, по-моему,
очень вырос".
И д'Артаньян уселся в зале на самом видном месте. Хозяйка, войдя,
сразу заметила его и вскрикнула.
По ее голосу д'Артаньян заключил, что ему рады, Поднялся, бросился к
ней и нежно поцеловал.
Швейцарец с недоумением смотрел на бледную как полотно хозяйку.
- Ах! Это вы, сударь! Что вам угодно? - спросила она в величайшем
волнении.
- Этот господин ваш родной брат? Или двоюродный? - спросил д'Ар-
таньян, разыгрывая свою роль без малейшего смущения.
Не дожидаясь ответа, он кинулся обнимать швейцарца, который отнесся к
его объятиям очень холодно.
- Кто этот человек? - спросил он.
Хозяйка в ответ только всхлипывала.
- Кто этот швейцарец? - спросил д'Артаньян.
- Этот господин хочет на мне жениться, - едва выговорила хозяйка в
промежутке между двумя вздохами.
- Так ваш муж наконец умер?
- А фам какое тело? - вмешался швейцарец.
- Мне до этого большое тело, - ответил д'Артаньян, передразнивая его,
- потому что вы не можете жениться без моего согласия, а я...
- А фы? - спросил швейцарец.
- А я этого согласия не дам, - сказал мушкетер.
Швейцарец покраснел, как пион; на нем был красивый мундир с золотым
шитьем, а д'Артаньян был закутан в какой-то серый плащ; швейцарец был
шести футов роста, а д'Артаньян не больше пяти. Швейцарец чувствовал се-
бя дома, и д'Артаньян казался ему незваным гостем.
- Убередесь ли фы одсюда? - крикнул швейцарец, сильно топнув ногой,
как человек, который начинает сердиться всерьез.
- Я? Как бы не так! - ответил д'Артаньян.
- Не позвать ли кого-нибудь? - сказал слуга, который не мог понять,
как это такой маленький человек оспаривает место у такого большого.
- Эй, ты! - крикнул д'Артаньян, приходя в ярость и хватая парня за
ухо. - Стой на месте и не шевелись, не то я тебе уши оборву. А что до
вас, блистательный потомок Вильгельма Телля, то вы сейчас же увяжете в
узелок ваши вещи, которые мешают мне в моей комнате, и живо отправитесь
искать себе квартиру в другой гостинице.
Швейцарец громко расхохотался.
- Мне уходидь? - сказал он. - Это бочему?
- А, отлично! - сказал д'Артаньян. - Я вижу, вы понимаете по-фран-
цузски. Тогда пойдемте погулять со мной. Я вам растолкую остальное.
Хозяйка, знавшая, что д'Артаньян мастер своего дела, начала плакать и
рвать на себе волосы.
Д'Артаньян обернулся к заплаканной красотке.
- Тогда прогоните его сами, сударыня, - сказал он.
- Па! - ответил швейцарец, который не сразу уразумел предложение, ко-
торое ему сделал д'Артаньян. - Па! А фы кто такой, чтоб бредлагадь мне
идти гулять с фами?
- Я лейтенант мушкетеров его величества, - сказал д'Артаньян, - и,
значит, я - ваше начальство. Но так как дело тут не в чинах, а в праве
на постой, то обычай вам известен: едем за приказом; кто первый вернет-
ся, за тем и будет квартира.
Д'Артаньян увел швейцарца, не слушая воплей хозяйки, сердце которой,
в сущности, склонялось к прежнему любовнику; но она была бы не прочь
проучить этого гордеца-мушкетера, оскорбившего ее отказом жениться.
Противники направились прямо к Монмартрскому рву. Когда они пришли,
уже стемнело. Д'Артаньян вежливо попросил швейцарца уступить ему жилье и
больше не возвращаться; тот отрицательно мотнул головой и обнажил шпагу.
- В таком случае вы будете ночевать здесь, - сказал д'Артаньян. - Это
скверный ночлег, но я не виноват, вы его сами выбрали.
При этих словах он тоже обнажил шпагу и скрестил ее со шпагой против-
ника.
Ему пришлось иметь дело с крепкой рукой, но его ловкость одолевала
любую силу. Шпага швейцарца не сумела отразить шпаги мушкетера. Швейца-
рец был дважды ранен. Из-за холода он не сразу заметил раны, но потеря
крови и вызванная ею слабость внезапно принудили его сесть на землю.
- Так! - сказал д'Артаньян. - Что я вам говорил? Вот вам и досталось,
упрямая голова. Радуйтесь еще, если отделаетесь двумя неделями. Оставай-
тесь тут, я сейчас пришлю с лакеем ваши вещи. До свидания. Кстати, сове-
тую поселиться на улице Монторгейль, в "Кошке с клубком": там отлично
кормят, если только там еще прежняя хозяйка. Прощайте.
Очень довольный, он вернулся домой и в самом деле послал слугу отнес-
ти пожитки швейцарцу, который все сидел на том же месте, где оставил его
д'Артаньян, и не мог прийти в себя от нахальства противника.
Слуга, хозяйка и весь дом преисполнились к д'Артаньяну таким благого-
вением, с каким отнеслись бы разве только к Геркулесу, если бы он снова
явился на землю для свершения своих двенадцати подвигов.
Но, оставшись наедине с хозяйкой, д'Артаньян сказал ей:
- Теперь, прекрасная Мадлен, вам известно, чем отличается швейцарец
от дворянина. Вы-то сами воли себя как трактирщица. Тем хуже для вас,
так как из-за вашего поведения вы теряете мое уважение и своего посто-
яльца. Я выгнал швейцарца, чтобы проучить вас, но жить я здесь не стану,
я не квартирую у тех, кого презираю. Эй, малый, отнеси мой сундук в
"Бочку Амура" на улицу Бурдоне. До свидания, сударыня.
Произнося эти слова, д'Артаньян был, вероятно, и величествен и трога-
телен. Хозяйка бросилась к его ногам, просила прощения и своей нежностью
принудила его задержаться. Что сказать еще? Вертел крутился, огонь тре-
щал, прекрасная Мадлен рыдала; д'Артаньян сразу почувствовал соединенное
действие голода, холода и любви; он простил, а простив - остался.
Вот почему д'Артаньян жил на Тиктонской улице в гостинице "Козочка".

VII

Д'АРТАНЬЯН В ЗАТРУДНИТЕЛЬНОМ ПОЛОЖЕНИИ, НО ОДИН ИЗ НАШИХ СТАРЫХ ЗНАКОМЫХ ПРИХОДИТ ЕМУ НА ПОМОЩЬ

Итак, д'Артаньян в раздумье шел к себе домой, с удовольствием унося
кошелек кардинала Мазарини и мечтая о прекрасном алмазе, который некогда
принадлежал ему и теперь на мгновенье сверкнул перед ним на пальце пер-
вого министра.
"Если бы этот алмаз когда-нибудь снова попал мне в руки, - думал он,
- я бы не сходя с места превратил его в деньги и купил маленькое по-
местье возле отцовского замка; замок этот довольно приятное обиталище,
но не имеет при себе никаких угодий, кроме сада величиной с кладбище Из-
биенных Младенцев; затем я величественно дожидался бы, пока какая-нибудь
богатая наследница, соблазненная моей внешностью, предложит мне вступить
с ней в брак; потом у меня появилось бы три мальчугана: из первого я
сделал бы важного барина вроде Атоса, из второго - храброго солдата вро-
де Портоса, а из третьего - изящного аббата вроде Арамиса. Право, это
было бы куда лучше той жизни, какую я веду; но, на беду мою, господин де
Мазарини жалкий скряга и не поступится этим алмазом в мою пользу".
Что сказал бы д'Артаньян, если бы знал, что королева вручила Мазарини
алмаз для передачи ему!
Выйдя на Тиктонскую улицу, он застал там большое волнение; множество
народу столпилось возле его дома.
- Ого, - сказал он, - уж не горит ли гостиница "Козочка" или не вер-
нулся ли и впрямь муж прекрасной Мадлен?
Оказалось, ни то, ни другие; подойдя ближе, д'Артаньян увидел, что
толпа собралась не перед его домом, а перед соседним. Раздавались крики,
люди бегали с факелами, и при свете этих факелов д'Артаньян разглядел
мундиры.
Он спросил, что случилось.
Ему ответили, что какой-то горожанин с дюжиной друзей напал на каре-
ту, ехавшую под конвоем кардинальской гвардии, но явилось подкрепление,
и горожане обратились в бегство. Их предводитель скрылся в соседнем до-
ме, и теперь этот дом обыскивают.
В молодости д'Артаньян непременно бросился бы туда, где были солдаты,
и стал бы помогать им против горожан, но такой пыл давно уже остыл в
нем; к тому же у него в кармане было сто пистолей, полученных от карди-
нала, и он не хотел подвергать их разным случайностям, вмешавшись в тол-
пу.
Он пошел в гостиницу без дальнейших расспросов. Бывало, д'Артаньян
всегда желал все знать; теперь он всякий раз считал, что знает уже дос-
таточно.
Его встретила красотка Мадлен. Она его не ожидала, так как д'Артаньян
сказал ей, что проведет ночь в Лувре, и обласкала его за это непредви-
денное появление, которое пришлось тем более кстати, что она очень боя-
лась смятения на улице и теперь не располагала швейцарцем для охраны.
Она хотела завязать с д'Артаньяном разговор, рассказать обо всем слу-
чившемся; но он велел подать ужин к себе в комнату и принести туда бу-
тылку старого бургундского.
Прекрасная Мадлен была у него вышколена по-военному, - иначе говоря,
исполняла все по первому знаку; а так как д'Артаньян на этот раз собла-
говолил говорить, то его приказание было выполнено вдвое скорее обычно-
го.
Д'Артаньян взял ключ и свечу и поднялся в свою комнату; чтобы не сок-
ращать доходов хозяйки, он удовлетворился комнаткой в верхнем этаже.
Уважение, которое мы питаем к истине, вынуждает нас даже сказать, что
эта комната помещалась под самой крышей и рядом с водосточным желобом.
Д'Артаньян удалялся в эту комнату, как Ахиллес в свой шатер, когда
хотел наказать прекрасную Мадлен своим презрением.
Прежде всего он спрятал в старый шкафчик с новым замком свой мешок,
содержимое которого он не собирался пересчитывать, чтобы узнать, какую
оно составляет сумму; через минуту ему подали ужин и бутылку вина, он
отпустил слугу, запер дверь и сел за стол.
Все это было сделано д'Артаньяном вовсе не для того, чтобы предаться
размышлениям, как мог бы предположить читатель, - просто он считал, что
только делая все по очереди - можно делать все хорошо. Он был голоден -
он поужинал; потом лег спать.
Д'Артаньян не принадлежал к тем людям, которые полагают, что ночь -
добрая советчица: ночью Д'Артаньян спал. Наоборот, именно по утрам он
бывал бодр, сообразителен, и ему приходили в голову самые лучшие реше-
ния. Размышлять по утрам он уже давно не имел повода, но спал ночью
всегда.
На рассвете он проснулся, живо, по-военному, вскочил с постели и за-
шагал по комнате, соображая:
"В сорок третьем году, за полгода примерно до смерти кардинала, я по-
лучил письмо от Атоса. Где это было?.. Где же?.. Ах, это было при осаде
Безансона. Помню, я сидел в траншее. Что он мне писал? Будто поселился в
маленьком поместье, - да, именно так, в маленьком поместье. Но где? Я
как раз дочитал до этих слов, когда порыв ветра унес письмо. Следовало
мне тогда броситься за ним, хотя ветер пес его прямо в поле. Но моло-
дость - большой недостаток... для того, кто уже не молод. Я дал моему
письму улететь к испанцам, которым адрес Атоса был ни к чему, так что им
следовало прислать мне письмо обратно. Итак, бросим думать об Атосе. Пе-
рейдем к Портосу...
Я получил от него письмо; он приглашал меня на большую охоту в своих
поместьях в сентябре тысяча шестьсот сорок шестого года. К несчастью, я
был тогда в Беарне по случаю смерти отца; письмо последовало за мной, но
я уже уехал из Беарна, когда оно пришло. Тогда оно отправилось по моим
следам и чуть не нагнало меня в Монмеди, опоздав всего на несколько
дней. В апреле оно попало наконец в мои руки, но так как шел уже апрель
тысяча шестьсот сорок седьмого года, а приглашение было на сентябрь ты-
сяча шестьсот сорок шестого года, то я не мог им воспользоваться. Надо
отыскать это письмо: оно должно лежать вместе с моими актами на именье".
Д'Артаньян открыл старый сундучок, стоявший в углу комнаты, наполнен-
ный пергаментами, относившимися к землям д'Артаньяна, которые уже с лиш-
ком двести лет как вышли из владения его предков, и вскрикнул от радос-
ти. Он узнал размашистый почерк Портоса, а под ним несколько строчек ка-
ракуль, начертанных сухой рукой его достойной супруги.
Д'Артаньян не стал терять времени попусту на перечитыванье письма,
содержание которого он знал, а прямо обратился к адресу.
Адрес был: "Замок дю Валлон".
Портос и не подумал дать более точные указания. В своей надменности
он думал, что весь свет должен знать замок, которому он дал свое имя.
- Проклятый хвастун! - воскликнул Д'Артаньян. - Он нисколько не пере-
менился! А мне именно с него-то и следовало бы начать ввиду того, что
он, унаследовав от Кокнара восемьсот тысяч ливров, не нуждается в
деньгах. Эх, самого-то лучшего у меня и не будет! Атос так пил, что, на-
верное, совсем отупел. Что касается Арамиса, то он, конечно, погружен в
свое благочестие.
Д'Артаньян еще раз взглянул на письмо. В нем была приписка, в которой
значилось следующее:
"С этой же почтой пишу нашему достойному другу Арамису в его монас-
тырь".
- В его монастырь? Отлично. Но какой монастырь? Их двести в одном Па-
риже. И три тысячи во Франции. К тому же он, может быть, поступая в мо-
настырь, в третий раз изменил свое имя? Ах, если бы я был силен в богос-
ловии, если б я мог только вспомнить предмет его тезисов, которые он так
рьяно обсуждал в Кревкере с кюре из Мондидье и настоятелем иезуитского
монастыря, я бы уже смекнул, какой доктрине он отдает предпочтение, и
вывел бы отсюда, какому святому он мог себя посвятить. А не пойти ли мне
к кардиналу и не спросить ли у него пропуск во всевозможные монастыри,
даже женские? Это действительно мысль, и, может быть, тудато он и уда-
лился, как Ахиллес. Да, по это значит с самого начала признаться в своем
бессилии и с первого шага уронить себя во мнении кардинала. Сановники
бывают довольны только тогда, когда ради них делают невозможное. "Будь
это вещь возможная, - говорят они нам, - я бы и сам это сделал". И са-
новники правы. Но не будем торопиться и разберемся толком. От него я то-
же получил письмо, от милого друга, и он даже просил меня оказать ему
какую-то услугу, что я и выполнил. Да. Но куда же я девал это письмо?