Главная » 2022 » Июль » 3 » ЗЛОЙ ДУХ ЯМБУЯ. Григорий Федосеев. 012
14:13
ЗЛОЙ ДУХ ЯМБУЯ. Григорий Федосеев. 012

---


НОЧНОЙ ПОЕДИНОК


     Растеклись по синеве  тучи. От звезд чуточку  посветлело.  Обозначилась
котловина, и даже просветы  в зарослях.  Свежая  струя воздуха  набегает  на
лицо. Это  очень  хорошо:  ветерок уносит наш запах от котловины  к подножью
гольца, и появление медведя мы сможем заметить раньше, чем он обнаружит нас.
     Невидимая  птичка  пикнула в  чаще и  смолкла,  точно умерла. Загря, не
шевелясь, посмотрел на  меня,  как  бы пытаясь разгадать, какое  впечатление
произвел на меня этот первый ночной звук. Но вдруг кобель мгновенно вывернул
уши  влево, туда же  скосил глаза,  и  редкая  щетина  на  его  нижней  губе
задрожала.
Затаив дыхание, слежу за ним. Кто-то рядом наступил на опавший ольховый
лист,  послышалось еле уловимое дыхание. Руки  инстинктивно хватают карабин.
Загря и  теперь не повернул головы  на звук,  только сильно  скошенные глаза
неподвижно застыли на каком-то предмете.
По направлению взгляда  собаки появился живой рыжий  комочек. Бурундук!
Зверек догадался,  что  обнаружен  нами, поднимает  крик. Я угрожаю  пальцем
Загре  -- лежать! Он  как  будто  успокаивается, но  с  его морды не  сходит
напряженность.
А бурундук носится вокруг скрадка, то взберется на стланик, то  на пень
и  писком своим явно выражает  протест.  Наверное, под нами находится вход в
его нору и из-за нас он не может попасть в  нее. А уже пора спать, дни-то  у
него в эту порy полны больших забот.
Загрю  раздражает  близость бурундука,  и  хорошо,  что  тот  догадался
вовремя исчезнуть, а то бы кобель не посмотрел на мои предупреждения.
Появились  желтоглазые совы, настал  и их час. Они беззвучно, как тени,
носятся  над  котловиной,  кружатся  над  холмиками,  ненадолго  исчезают  в
темноте. Оживает  притихший на время мир. На добычу выходят ночные  хищники.
Они тоже неслышно бродят всюду по закрайкам болот, по перелескам, шныряют по
кустарникам. Всю ночь тревожно спят и их жертвы.
В  темноте возникают два светлячка. Они проплывают  над котловиной, как
блуждающие  огоньки, и гаснут у ближнего холмика. Справа  доносится писк. На
болоте вдруг неистово закричал гусь, захлопал предсмертно крыльями и смолк.
Ночная  жизнь  леса,  жизнь болот  и перелетных  птиц,  хищников всегда
захватывала  меня. Что-нибудь  да подсмотришь,  откроешь для себя  новое, но
сейчас все это проходит  где-то стороною, не задевая  сознания и не отвлекая
от напряженного ожидания.
;Из-за Станового высунулась лиловая туча и угрожающе нависла над Ямбуем.
Справа  и слева от нее  сомкнутыми рядами ползут хмурые дождевые  облака. Их
подгоняет сухая гроза. На землю падает холодный ветерок.
В  надежде, что  тучи пронесутся  мимо и  будет  звездная ночь, я решил
устроить  скрадок  на том месте, где советовал  Карарбах. Настроение  у меня
бодрое, даже воинственное. Может, мы и встретимся.
Наламываю  хвои, выстилаю ею место, где предстоит мне  провести ночь. Я
буду в  десяти метрах  от тела  Елизара, и  примерно  в пятидесяти метрах от
медведицы. С тыльной стороны  меня  будет  защищать от  внезапного нападения
мощный куст  стланика, а чтобы остаться  незамеченным со стороны  котловины,
устраиваю искусственный заслон из хвойных веток, высотою чуть ниже  сидящего
на земле человека.
Мне не впервые  караулить зверя ночью, одному, окруженному таинственным
молчанием  тайги.  Я  приобрел  навык стрелять в темноте  по  еле  заметному
силуэту.  Но все это  было в  другой  обстановке,  когда  ты убежден, что  в
случае,  если  тебя обнаружит  зверь, он  не  замедлит  исчезнуть. Здесь  же
наоборот,  он постарается напасть. И  исход будет зависеть от обстоятельств,
которые я не смогу предвидеть.
Пользуясь вечерним светом, запоминаю,  что  находится в створе холмиков
на горизонте -- это очень важно знать для ночной стрельбы по зверю.
На  стланиках,  на  болотах еще  колышется  розоватый  отсвет заката  и
румянятся нижние  края  толстых туч. В  чаще  кустарников  смолкли последние
звуки дня.
Опускаюсь  в скрадок.  Рядом укладываю Загрю.  Над нами смыкаются кроны
стлаников.  Под их  сводом нас трудно заметить, но  нам хорошо видны поляна,
холмики, край зарослей.
Привязываю Загрю к  стволу  стланика, надрезаю  ременной  поводок,  как
Карарбах  в прошлый раз, чтобы при  сильном рывке кобель  мог разорвать его.
Заряжаю карабин, еще четыре патрона остаются в магазинной коробке.
Ночь  ложится   на  плечи,  прижимает  к  земле,  и  я  замираю,  точно
растворяюсь в загадочных зарослях стланика.
     Снова  поднимается,  гудит  в  вышине  ветер, угоняет тучи. На  далеком
горизонте лиловый след  угасшего заката. Какое-то слабое оживление заметно в
кустарниках,  будто только сейчас их  ночные  жители поверили, что не  будет
дождя, выбрались из своих убежищ. На болотах слышатся распри пролетных птиц,
не поделивших  места на  илистых берегах. Появляются летучие мыши. Их много.
Но они  быстро рассеиваются в ночном пространстве, и только пара  продолжает
бесшумно носиться над холмиками.
     Какая-то  тень  быстро  прошмыгнула  по  котловине,  и  возникший шорох
оборвался у трупа медведицы. Затем послышалось ворчание, что-то хрустнуло  и
стихло.
     "Соболь", -- мелькнуло в голове.
     Загря всполошился было, вскочил и за это получил по носу щелчок. Но ему
трудно сдерживать себя, если ветерок  забивает нос острым соболиным запахом,
который всегда будоражит его до бешенства.
     Еще  одна тень  вынырнула  из  густой  тьмы стлаников,  застыла на  миг
пенечком  и бросилась к  противнику, затаившемуся у трупа  медведицы.  Писк,
драка, возня взбудоражили уже устоявшийся покой ночи.
     Клубок  сцепившихся  соболей, гремя камнями, катится вниз, все ближе  к
скрадку. Хищники уже  в пяти метрах от нас. В яростной схватке они рвут друг
друга, храпят, задыхаясь от злобы, и вдруг клубок  разрывается, посрамленный
зверек  бросается  наутек,  ищет  спасения в стланиках.  Погоня  затихает  в
зарослях  кустарников. Драка  соболей  привлекла  филина.  Он  кружится  над
холмиками  лохматым  силуэтом. Ухнул,  будто стрельнул холостым  зарядом,  и
исчез.
     Сторожкая ночь сгустилась над котловиной. Только ветерок веет прохладой
в лицо да табун бесформенных туч молча наплывает на небо.
     Над ближним холмиком вспыхивают светлячки,  они  мигают на одном месте,
как свечи у гроба. Потом внезапно гаснут.
     Но  что  это? Холмик  шевелится и как будто  разваливается. Меня словно
током пронизывает, окатывает холодным  потом. Хватаю  всполошившегося Загрю,
подминаю  под  себя.  В  темноте замечаю, как с Елизара сползает телогрейка.
Покойник в чем-то светлом поднимается на четвереньки, смотрит в нашу сторону
живыми глазами. У меня леденеет кровь. А Елизар еще  чуточку  приподнялся. В
ужасе протираю  глаза...  Нет, это не привидение и не галлюцинация. Покойник
снова  припадает  к холмику, и под  ним звонко  треснула сухая веточка.  Мои
руки, как  бы  сами  по себе, выбрасывают ствол карабина вперед,  к  небу, и
немую темень ночи разрывает огненный взрыв...
     В  блеске мигающего света я увидел  на теле Елизара  рысь, узнал ее  по
светлой шубе,  по куцему заду и по  злому  кошачьему  взгляду.  Она,  словно
отброшенная звуком, рванулась  в кустарник и  бесследно исчезла,  растаяла в
черных зарослях.
     Выстрел снимает страх. Все остается на месте, лишь обманутое сердце еще
тревожно  стучит. С  болью думаю,  что  ночь  ведь только начинается. Что же
будет со мной дальше?
     Хорошо, что со мною мой верный друг! Хочу поймать его, прижать к себе и
не  отпускать,  но  он  неожиданно  вскакивает  и,  сгорбив  упругую  спину,
настораживается. Повернув голову к восточному склону  гольца, нюхает воздух,
вдыхая его короткими глотками, и нервно переставляет передние ноги -- верный
признак присутствия зверя.
     Я  приподнимаюсь.  Темень  захватывает   котловину.  Загривок  у  Загри
щетинится, острые когти глубоко  вонзаются в землю, и, чуточку осадив назад,
он уже готовится к прыжку.
     Я даю ему в бок пинка, но собака  не  обращает на меня внимания. Где-то
там,  на  склоне  гольца, откуда  слабый ветерок набрасывает  подозрительный
запах, ходит зверь, но какой?
     Вдруг четко доносится грохот камней под чьими-то торопливыми шагами.
     Стук  камней обрывается у  нижней  границы  россыпи.  Снова  тихо-тихо.
Медведь, кажется,  догадывается, что возле его добычи  кто-то есть, неслышно
крадется по просветам зарослей.
     У меня словно лопнуло сердце, и горячая кровь хлынула по всему телу.
     Опять загремели камни, и уже совсем близко.
     Загря не выдерживает, вырывается из скрадка, тащит за собой и меня.
     Теперь наша встреча неизбежна. Но проклятая темень, ничего не вижу!
     Уже у самого края  зарослей стукнул отброшенный  в прыжке камень, еще и
еще...  Ближе хрустнула веточка... И опять все оборвалось.  Нет, не грохотом
камней  страшна  эта  ночь,  не  гневом  зверя,  не  темнотою, а  молчанием,
затаившейся тишиной.
     Зверь сползает в ложок вместе с шорохом потревоженной им россыпи.
     В  углу  котловины,  куда направлена  морда  кобеля,  возникает большое
тусклое пятно.  Это он! Прикладываю к плечу карабин  и холодею -- не вижу ни
мушки, ни ствола, между нами  сомкнулась тьма... Но вот пятно вдруг оживает,
становится заметным, увеличивается, наплывает на нас...
     Дорога каждая секунда. Окаянные тучи окончательно заслонили свет. Загря
отрывает ремешок,  вырывается  вперед.  Я шагнул было за ним и остановился в
беспросветной тьме. Отчаянный лай собаки взбудоражил тишину. Зверь бросается
на Загрю, но у него не хватает ловкости поймать его. Я не стреляю -- не вижу
цели. Поражаюсь своему спокойствию, точно окаменел в эту решающую минуту.
     Кобель работает с невероятным остервенением и, отступая, ведет на  меня
зверя. Вот он вырисовывается из мрака бесконтурной глыбой, уверенный,  злой,
все ближе и ближе. Я крепко прижимаю ложе карабина к плечу. Проклятье, опять
не вижу  мушки! Лай  собаки, стон  зверя,  грохот камней  сливаются  в  один
нескончаемый гул. Вижу, черное пятно уже подходит к холмику с медведицей, но
вдруг ринулось  напролом в  ночные заросли... Медведь не бежал --  канул без
единого шороха, растворился в, темноте.
     Потом  где-то   за   логом  снова  залаял   кобель,  затрещал  стланик,
послышалось тяжелое сопение. Наперерез бы надо, наперерез, да куда побежишь,
ничего не видно!
     На востоке голец отделился от неба,  и облачко над ним  посветлело. Где
же луна?
     В грохот камней на россыпи ворвался вой Загри, и я услышал  удаляющийся
бег зверя. Но  он не удрал, нет, стал обходить меня с тыла и затаился совсем
недалеко от котловины.
     Что же я буду делать, если людоед налетит на меня? В  двух шагах ничего
не вижу.
     Проходят долгие минуты ожидания. Ни медведя, ни Загри.
     Взошла луна. Как же непростительно она опоздала!
     От  холмика,  у  которого  я  стою,  беззаботно  уплывают  в  чащу  два
светлячка, и там гаснет их  прерывистый холодный  свет. Прошмыгнула горбатая
тень соболя и замерла в недвижимом воздухе хищным силуэтом. Пониже котловины
раздался короткий, дрожащий крик совы; серебристым лоскутом она плавно парит
над просветами и исчезает в сумраке.
     Кто-то в зарослях протяжно простонал и  смолк. Кто бы это мог быть?  Не
почудилось ли?
     Вот  опять  донесся стон, долгий,  протяжный...  Боже, да ведь  это  же
Загря! И я, не рассуждая, забыв про опасность, бросаюсь в заросли.
     Бегу по еле заметным просветам. Перескакиваю через рытвины,  кустарник,
спотыкаюсь о камни, замаскированные лишайником.
     За волнистым  гребнем  на  россыпи  в  ложке лежал  Загря с  беспомощно
болтающимися в воздухе ногами.  Увидев меня, пес с трудом пошевелил головою,
попытался встать и от боли заскулил.
     Хватаю его  за  передние  лапы, вырываю  из  щели. Он ревет, болезненно
поджимает левый бок, хватает  пастью  мою руку,  но не  кусает.  На  пальцах
чувствую  липкую  влагу, кровь. Видимо, медведь хватил его  так  сильно, что
кобель, проделав в воздухе сальто, попал спиною в щель между крупных  камней
и не мог сам выбраться. Но вот что удивило меня: зверь не растерзал его.
     Скорее назад!  Скорее  из зарослей, где все  враждебно и  где  ночью  в
темноте ты беспомощен, как слепой щенок!
     Загря припадает на все четыре  ноги, еле  поспевает за мною. Вид у него
неважный.
     Вот  и котловина. От  холмика бросаются во все стороны  вспугнутые нами
тени. Видимо, уже по всей округе среди хищников разнеслась весть о медвежьей
добыче, и  любители поживиться сбежались на ночной  пир. Из темных закоулков
чащи за нами следят соболи, колонки, слышится злобное фырканье горностая.
     Большая  ночная птица прошмыгнула низко  над котловиной и,  исчезая  во
мраке, бросила протяжно: "Куу-и... Куу-и...".
     Стою  у  тела  Елизара. Рядом у ног лежит  Загря.  Он как  будто оглох,
потерял чутье. Тяжело дышит и, изредка вытягивая морду, безучастно смотрит в
пустое небо,
     "Неужели  Загря после этого случая будет бояться медведя?" -- с горечью
подумал я.
     Накрываю  Елизара  телогрейкой, отброшенной рысью. Укладываю Загрю  под
холмиком. Боже, еще только одиннадцать часов,  а я уже поглядываю на восток,
жду рассвета. Как нестерпимо медленно тянется время!
     Неодолимой  тяжестью наваливается сон. Не знаю, как  бороться  с ним...
Одним рывком разрываю рубашку на груди -- так, кажется, легче.
     Дремлют скалы, мари. За каменными  грядами  Ямбуя спят люди, бубенцы на
шеях  оленей,  речные  перекаты. Все  спит,  и только  я  один  стою,  будто
распятый, у холмика.
     Незаметно  теряю связь с окружающим, опять забываю, зачем я здесь, кого
жду.  И кто-то  добрый  незаметно  уводит меня в чудесный  мир,  не  знающий
тревог...
     Из  рук  выпадает  карабин,  больно бьет  по  ноге,  и  я  вырываюсь из
пагубного  забытья.  Сбрасываю  телогрейку,  разорванную   рубашку.  Остаюсь
полуголым с  патронташем на животе. Проходят минуты. Мороз впивается в тело.
Пальцы  замерзли, не подчиняются мне. Я  дышу на них, растираю, пока  они не
оживают. Сам немного отогреваюсь.
     И, как  всегда в трудные минуты,  вспоминается далекий родной Кавказ, с
седыми снежными вершинами, со сторожевыми  пиками, с тенью чинар, с  костром
под ними,  с пасущимися  конями на  душистой  поляне  и  с луною, холмы, что
виднелись за станицей, таинственные дебри лесов... Эти грезы детства ушли со
мною в жизнь  светлыми;  я храню их, как бы проверяя временами: о чем мечтал
еще веснушчатым мальчишкой у околицы и чего добился в пятьдесят...
     Вскакивает встревоженный Загря. И вдруг взгляд задерживается на светлой
полоске  под  темным сводом  стланика,  метрах  в двадцати от  меня. Пытаюсь
вспомнить, была  ли она раньше?  Отвожу  взгляд влево и снова  подвожу его к
пятну. Нет, не была!
     Прикладываю ложе к плечу.
     Но не успеваю выстрелить -- пятно исчезает.
     Вижу, правее,  в  том же провале, снова  появляется пятно,  но больше и
яснее. Это, кажется, белая манишка на груди людоеда.
     Чувствую, как в меня впиваются звериные глаза, и будто полчища муравьев
бегут по спине вверх и вниз... Пятно приземлилось, сузилось, зверь как будто
готовится к прыжку.
     Выстрел  моргнул ярким светом. Я увидел зверя. В следующее мгновенье он
метнулся к закрайку, упал и остался на еле заметном ягеле темным бугром.
     Струдом переставляя ноги, неслышно  подошел к нему.  Зажег спичку...  У
ног лежала убитая росомаха.
     Ноги  подламываются, не  могут  удерживать  тяжесть  тела. Опускаюсь на
землю,  приятная слабость растекается по всему телу. Нащупываю руками Загрю,
прижимаю к себе. И вдруг в полудремоту врывается вой: "Ую-ю!.."
     Вскакиваю.
     Это ветер. С жутким  посвистом он налетает  на стланик, расползается по
склонам гольца, уходит на  болота.  Повалил  густой,  липкий  снег. Будет ли
когда-нибудь конец  этой ночи! Или  так и  останутся  мрак,  холмик и воющий
стланик?
     У подножья гольца протяжно взревел зверь. Мне почему-то показалось, что
в руках у меня не карабин, а палка. С ужасом  ощупываю ружье: не  начинается
ли у меня галлюцинация?
     Возникают новые сомнения: а есть  ли  в  карабине  патроны?.. С нервной
поспешностью отбрасываю затвор и с облегчением убеждаюсь, что все в порядке.
     Чертовски обидно, но что поделаешь, если мне сегодня не везет.
     До рассвета еще два  часа -- целая вечность. Вряд ли так долго  я смогу
бодрствовать. Всю  ночь стою на  ногах, как за  какую-то провинность.  И  не
сойду  Ли я с  ума от  этих безнадежных ожиданий?  Разве уйти  из котловины,
забраться  в  россыпи, разжечь костер?.. Но и там,  у огня,  не спасешься от
людоеда. Да и нельзя бросить Елизара.
     Ударил  дятел.  Расползся  долгожданный  звук по зарослям,  свалился  в
равнину.
     На востоке горизонт отделился от хмурого  ночного неба. Тронулись тени.
И как-то сразу, точно по сигналу, на болотах послышался птичий гомон...
     Утро. Какое счастье! Даже  не  верится, что я  дождался его, что  снова
увижу людей, солнце, смогу отогреться у костра.
     -- Ого-го!.. -- перекрывая звуки наступающего утра, сползает с россыпей
человеческий голос.
     -- Ого-го! -- отвечаю я и окончательно убеждаюсь в том, что я жив и что
уже утро.
     Слышу  людские  голоса.  Хочу  пойти  навстречу товарищам,  но  не могу
сдвинуться  с места -- ноги не мои. Из чащи с берданой наготове высовывается
Карарбах. Я  пытаюсь улыбнуться. У старика на  морщинистом  лице  вспыхивает
удивление.  Он вскидывает ружье на плечо и, вытянув  вперед  руки, спешит ко
мне. Хлопает загрубевшей ладонью по  моему плечу и что-то бормочет  на своем
непонятном мне языке.
     За ним появляются Цыбин, Павел, Долбачи. Они разом подходят к  Елизару,
снимают шапки. И все мы долго стоим молча.
     У Павла затуманились глаза, дрогнули подбородок и губы. Он опустился на
колени.
     -- Прости, Елизар, я не думал, что так получится, -- прошептал  он.  Ко
мне подошел Цыбин.
     -- Здесь, видимо, все против нас, -- проговорил он. -- Было страшно?
     -- Хорошо бы сейчас костер развести и согреться, потом все расскажу.
     Карарбах  и Долбачи не стали дожидаться  моего рассказа.  Им захотелось
самим  разгадать, что  произошло  в  котловине  ночью.  Они долго ходили  по
просветам  в  кустарниках,  рассматривали  следы.  Потом  подошли  к  убитой
росомахе.
     Стланиковые дрова разгораются быстро.  Лежа  у костра, я с наслаждением
глотаю горячий,  смольный,  разбавленный дымком воздух,  подставляя огню  то
грудь,  то  спину.  Я  не сопротивляюсь  усталости,  отдаюсь ей полностью  и
засыпаю. 


МОГИЛА ЗЕМЛЕПРОХОДЦЕВ


     Меня будит неожиданный  звук,  будто  гул набатного колокола  в широкой
степи. Хаотически  всплывают, как нечто очень далекое,  жуткие отрывки ночи,
рев зверя и клыкастая пасть медведя.
     Со страхом открываю глаза. Вечнозеленый стланик окружает  меня  кольцом
одиночества. Небо пустое, высокое. Земля кажется чужой, ни звука  на ней, ни
шороха. Кто-то стоит с ружьем  у  костра.  Знакомый  овал  спины  и латки на
одежде.
     Кто этот человек и почему днем горит такой большой костер?
     Человек подходит ко мне, улыбается, помогает подняться. С трудом встаю,
все болит, ноги не повинуются.
     -- Хорошо спал? -- спрашивает он, ощупывая меня пристальным взглядом.
     Я молча киваю головой.
     Лицо у него плоское, будто молотом приплюснутое, где-то уже встречалось
мне, но где -- никак не вспомню!
     -- Моя вода  тащи, чай  варим, потом ходить  будем, а  ты хорошо кругом
смотри, -- предупреждает он меня и, захватив чайник, скрывается в чаще.
     Вижу под стланиковым кустом скрадок, и  тут как-то сразу все встало  на
свое место. В прозрачном  утреннем воздухе стоит знакомый Ямбуй, впаянный  в
неподвижную синеву неба. Вокруг вчерашняя тайга, одетая в  лохмотья осеннего
пурпура,  и контур  свинцовых озер у подножья гольца. Слышу крик осиротевшей
чайки на болоте. И все события ночи, до мелочей, стали реальными. Вспомнил и
эвенка --  это  же переводчик Цыбина  --  Тешка. Он с ружьем караулил меня у
костра.
     В котловине ни трупа медведицы, ни Елизара. Куда они девались?
     Снизу доносится стук топора. Это наши что-то делают у подножья гольца.
     Из-под  стланикового куста смотрит  на меня пара  собачьих  глаз. В них
боль и усталость. Загря!
     У собаки поранен правый бок. Зверь  ударил  кобеля лапой, содрав лоскут
кожи. Я переношу Загрю на  поляну, достаю нож. Собака  недоверчиво следит за
мной,  готовая защищаться.  Беру осторожно  свисающий  кусок  кожи на боку и
одним взмахом отсекаю его.
     Кобель вскакивает,  вырывается  и  со  всех ног бросается в  кустарник.
Оттуда тайком поглядывает на меня.
     У изголовья, где я лежал,  замечаю сверток. Развертываю. Вид  лепешки и
куска  отварной оленины, чуточку пахнущей  чесноком, окончательно отрезвляет
меня.  Жадными  пальцами  отламываю  кусок   лепешки.  Какое  блаженство!  Я
действительно жив и не рехнулся!
     Загря пристально следит за мной из глубины кустарника. Он голодный, как
и я.  С отвисшей губы  стекают  на землю  прозрачные струйки слюны. В широко
открытых глазах ожидание,
     -- Иди, Загря, помиримся, -- и я показываю ему кусок мяса.
     Сломилась   обида.  Кобель  поднимается,  встряхивает  лохматую   шубу,
подходит ко мне, следит, как я делю лепешку и мясо на две равные части. Одну
отдаю ему. Он, как тигр, набрасывается на кусок, мгновенно проглатывает"
     -- Ну и дурень же ты, Загря, слопал без удовольствия!
     В стланиках  послышался  шорох. Засунув  недоеденный  кусок  в  карман,
хватаю карабин, Загря поднимается, громко тянет носом воздух. А шорох ближе.
     Крайний куст вдруг  качнулся, раздвоился, и из темной глубины  зарослей
высунулся ствол берданы, затем показалась голова Ильи.
     Он  окидывает  спокойным  взглядом  поляну,  чуточку  задерживается  на
костре,  уже  развалившемся  на угли,  и, увидев меня  с карабином  в руках,
смотрит, точно  впервые  встретились.  Из-за  его  спины  появляется  голова
Карарбаха с копной нечесаных волос.
     Илья пропускает вперед Карарбаха, недружелюбно косится на меня.
     -- Где люди? -- спрашиваю его.
     --  Там.  --  Он  кивает головой в сторону, откуда давно доносится стук
топора. -- Елизара тащили в тайгу, могилку делают. Цыбин говорил, тебе скоро
надо идти туда.
     В голосе  каюра  по-прежнему неприкрытая  враждебность.  Видно, никогда
этот  вольный  и  доверчивый  житель леса не переживет  обиды  и  не простит
жестокости людей.
     -- Сейчас пойдем, -- и я вскидываю на плечи котомку, привязываю к поясу
Загрю. Только теперь заметил, какой у нас с ним жалкий вид!
     Карарбах разгребает посохом тлеющие  угли, вытаскивает наружу  медвежий
череп и кости.
     -- Зачем сожгли медведя? -- спрашиваю Илью.
     --  Старик сказал: не надо оставлять амакану пищу.  Когда он сытый, все
равно что люди,  много  спит, его не увидишь, а когда голодный  -- туда-сюда
ходит, везде  след  оставляет, можно скоро найти  его, -- поясняет  Илья. --
Карарбах хочет посмотреть место, где амакан убил Елизара.
     Появляется Тешка. Он принес чайник воды и полную чашку спелой голубики.
     -- Я мало-мало чай пью, потом ходить  буду туда, -- он показал рукой  в
сторону, откуда слышался стук топора.
     -- Хорошо.
     Мы  все покидаем поляну.  Впереди  идет старик. Он ведет нас по волоку,
где  несколько дней  назад  медведь тащил Елизара. Лицо проводника спокойно,
как застывший базальт. В руках у него бердана.
     По его поведению ни  за что  не подумаешь, что он  совершенно глухой. Я
серьезно  начинаю верить,  что у  старика развито  какое-то  неизвестное нам
чувство, позволяющее ему ощущать невидимый глазу мир.
     Идем  густым  стлаником. Небо не разъяснивается, повисает над  нагорьем
серыми  взлохмаченными  тучами.  Но осень  становится  все  щедрее на цветы.
Сегодня,  в  отличие  от  вчерашнего,  она  по-новому  украсила  землю,  все
золотистее делаются ее бесконечно разнообразные краски. Киноварью забрызгала
склоны  Ямбуя,  лазурью залила  озера,  а от подножья гольца  до самого края
равнины  положила густой, тяжелый  пурпур. Прошила  его тончайшими  голубыми
ручейками.  И какими бы ты заботами ни был обременен,  не  можешь оставаться
равнодушным к этой чарующей картине увядания природы.
     Даже  старик  нет-нет  да и  остановится,  окинет  взглядом  лежащее  у
подножья в осенней позолоте нагорье.
     Илья не отстает. Неслышными шагами он притаптывает мой след.
     Неожиданно  Карарбах наклоняется  к земле, что-то поднимает.  Расческа!
Проходим еще метров двадцать -- сапог, подальше -- второй. Рядом клок волос,
вдавленный сильной медвежьей лапой в ягель, и всюду на волоку ватные лоскуты
от телогрейки.
     Вот и чуть заметная тропка, протоптанная геодезистами, по  которой мы с
Карарбахом должны были спускаться вчера. На земле кругом следы  схватки: мох
взбит, россыпь  сдвинута, земля в ямах и на бледно-желтом ягеле лежат темные
пятна  еще  не  смытой дождем крови. Здесь  и  произошла неожиданная встреча
Елизара с людоедом. Видать, нелегко досталась медведю добыча.
     Карарбах предлагает  нам с Ильей наблюдать  за  кустарником, а  сам, не
выпуская из рук берданы, начинает тщательно обследовать  место. Крючковатыми
пальцами  он ощупывает каждую вмятину, внимательно осматривает следы сапог и
лап, постепенно восстанавливая  картину  схватки медведя  с  человеком. Но и
теперь  на  обветренном лице старика  не прочесть, что его  тут удивило  или
опечалило.
     Старик нашел входной  след Елизара в  стланике, и, по  его  заключению,
парень  шел по тропинке ровным, спокойным шагом,  не предчувствуя опасности.
Справа  от  тропки  под  густым стлаником  Карарбах заметил  лежку  медведя.
Видимо, затаившись, зверь ждал свою  жертву. Чуть поодаль от куста  остались
два глубоких отпечатка задних лап зверя, сделанных в момент сильного прыжка.
     Из уст Карарбаха срывается крик. Я спешу к  нему.  Он что-то  объясняет
мне, тычет пальцем в след зверя и явно досадует, что я не понимаю его.
     Подходит Илья.
     -- Видишь, у амакана левая задняя лапа кривая, -- говорит он. -- Однако
зверь -- калека.
     Да, след левой задней лапы вывернут внутрь, и она заметно меньше ступни
правой ноги.
     Вот Елизар,  будто с  разбегу, вдавил в  податливую  землю оба каблука,
поставленные на ребро,  прополз с полметра и,  падая,  припечатал задом мох.
Карарбах  хватает  себя  за затылок  левой  рукой,  как  пастью,  и  знаками
объясняет,  что медведь напал на Елизара сзади, и так внезапно, что тот даже
не успел повернуться к зверю.
     Ниже мы увидели несколько глубоких  отпечатков сапог. Значит, Елизар не
сдался, вскочил на ноги и какое-то  время еще сопротивлялся стоя.  Но где же
ему устоять против звериной силы? Он был снова сбит и боролся лежа. Там, где
он упал,  был больше всего изломан стланик. Однако волок начинался в  другом
месте.
     Карарбах наклонился, что-то ощупал. Молча  машет  рукою, зовет  нас.  И
показывает на нож, сильным ударом воткнутый в ствол лиственницы.
     Это  открытие больше всего поразило  нас. Продолжая  борьбу с людоедом,
Елизар сумел выхватить нож, но промахнулся, всадил его в сырой ствол дерева.
     Я с трудом вырвал нож. На его тополевой, изящно изогнутой ручке, во всю
длину лежала глубокая резная надпись: "Аленка".
     Немного  ниже,   почти   на  тропе,   мы   нашли  котелок,   несомненно
принадлежавший Елизару.
     В момент нападения медведя он был отброшен далеко вперед.
     Случайно  ли то,  что все погибшие  геодезисты были с котелками? Нет ли
между ними и нападением людоеда какой-то связи?..
     Через полчаса мы без приключений добрались до своих, расположившихся на
голом  мыске. Тут они решили  устроить братскую могилу погибших товарищей. С
мыска  был  виден  весь Ямбуй,  суровый,  строгий, и  южный  край Алданского
нагорья во всем своем печальном убранстве.
     Заморосил мелкий прохладный дождичек и точно дымкой окутал землю.
     В неглубокой яме, вырытой у  самого обрыва скалы, прикрытой  полотнищем
старенького брезента,  лежал  Елизар, чуточку сгорбленный, с откинутой назад
правой рукой. У его изголовья -- останки Петрика и Евтушенко.
     Вспыхивает  костер.  Дым  уходит  в  серое безмолвное  небо.  От  земли
поднимался запах зеленой хвои и  душистого  рододендрона. На снежные вершины
Станового упали  тени  застывших  в  небе  облаков.  Они  казались траурными
черными знаменами, приспущенными над свежей могилкой. С  болота донесся крик
чайки; он звучал в воздухе материнским плачем.
     На обелиске,  вытесанном из  толстенной  лиственницы,  сделали скромную
надпись:

     ЗДЕСЬ  ПОХОРОНЕНЫ  ГЕОДЕЗИСТЫ:  Е.  ПЕТРИК,  С.  ЕВТУШЕНКО,  Е.  БЫКОВ,
ОТДАВШИЕ СВОЮ ЖИЗНЬ ЗА КАРТУ РОДИНЫ.

     Настала последняя минута  прощания. С золотистых листьев молодой осины,
как  слезы,  падают на  свежий холмик капли дождя. Все молча  стоим, склонив
головы...
     Мы  ушли от  могилы,  когда  уже  не было дождя. Ушли  с чувством,  что
навсегда покидаем  этот  скалистый  мыс. Время все сотрет, исчезнет  холмик,
упадет обелиск, умрет осинка, и  ничто уже  не напомнит  историю трагической
гибели людей. Вечны только жизнь и смерть.
     Но пока жив  человек, он не  должен  забывать  эти  оставленные в глуши
тайги могилы.
     Если  когда-нибудь сюда,  к  подножью  Ямбуя, придут люди  --  туристы,
геологи  или случайно забредут охотники  пусть они взойдут на мыс, он хорошо
виден с озер,  и  положат  на  его  вершину, где  похоронены  землепроходцы,
зеленую веточку в знак того, что мы, живущие, помним о них.
     Спускаемся к озеру. В вечерних сумерках оно кажется огромным, слившимся
с бecпрeдельностью. Озеро отделено от  мыса неширокой  полоской  пожелтевшей
осоки. Ничто не тревожит его свинцовый лик.
     Я  сбрасываю  с  плеч котомку, нагибаюсь к воде умыться. Она  настолько
прозрачна, что кажется, глядя в нее, можно увидеть грядущее...
     Подошли остальные и тоже стали умываться.
     Солнце уже коснулось  вершин сухостойного леса и, утопая в нем, опалило
огнем  всю  равнину, до самого горизонта,  весь  Ямбуй  и  скопище  лохматых
облаков,  только что  прикорнувших  на груди  Станового. Все  преобразилось,
расцвеченное нежнейшими красками позднего заката.
     Налетел  ветерок,  прошумел по осоке, всколыхнул озерную  гладь и стих.
Живые светлячки мигали у кромки воды.
     Еще  полчаса, и землю  обнял  густой, тяжелый вечерний  мрак.  Идем,  с
трудом  нащупывая  ногами  звериную  тропку.  Она ведет нас  сквозь  заросли
кустарника, по мшистому болоту к далекому огоньку.
     Иду последним.  Загря еле плетется  по  следу, болезненно  припадая  на
задние ноги. Путь кажется бесконечным, ничего не обещающим.
     Не  хочется думать о завтрашнем  дне,  о людоеде,  о горячей лепешке на
таборе у костра... Уснуть бы, только уснуть!..
     И  вдруг мне  показалось, что  одинокий огонек, пробивший  теплом  мрак
наступившей  ночи, мигает  у родного  очага. С каким  наслаждением я  сейчас
появился бы  там  и  у  знакомого  порога сбросил  с  плеч таежные невзгоды,
мучительные дни неудач и километры, разделяющие меня с домом!
     Ветерок  бьет  прохладой  в  лицо,  набрасывает  запах  жилья,  оленей,
затухших дымокуров.
     Мы прибавляем шаг.
     Карарбах  уже  зашлепал  ногами  по   воде.  Впереди,  сквозь  темноту,
показалась  знакомая ширь  болота.  Из  ночного  леса  наплыл лай собачонки.
Прорезались силуэты палаток, освещенные бивачным костром, показались люди  в
настороженных позах. Это были наши друзья эвенки.
     -- Что, убил  амакана? -- спросила меня Лангара, поднимаясь и отходя от
костра.
     При  свете  огня  ее лицо,  покрытое  бесчисленными морщинами, казалось
истомленным ожиданиями. Она в упор смотрела на меня.
     -- Нет, напрасно промучился  ночь, --  ответил я,  тяжело  опускаясь на
бревно у огня.
     Старушка, присев рядом, шепчет мне в лицо:
     -- Карарбах говорил,  что  в  этом  амакане злой  дух Харги  поселился.
Однако это правда, иначе он не мог так много людей кушать.
     -- Пустые разговоры, Лангара! Попадись этот медведь кому-нибудь на пулю
-- не спасет его и Харги.
     -- Ты не гордись!  Если силы мало  -- не надо драться.  Говорю, еще  не
было человека сильнее духа. Сам видишь,  этот не как другой, шибко сердитый.
Тебе не убить его!
     --  Ты попроси Карарбаха помочь нам. Старушка  удивленно  посмотрела на
меня. Она  откинула  от лица  нависшие пряди  волос,  покачала  отрицательно
головою и ушла за костер.
     Наконец-то  можно  отдохнуть, освободиться  от  Забот,  от  беспокойных
мыслей! Поесть -- и спать.
     Под  лиственницей,  поодаль от  костра, на  спальном мешке  лежит Рыжий
Степан, растрепанный, не сводит с меня печального взгляда.
     --  Плохо? -- спрашиваю его.  Нижняя  губа у Степана,  как от внезапной
боли, вдруг задрожала, замигали влажные глаза.
     -- Павел! -- кричу  я. -- Ты говорил с врачом?  Из палатки высовывается
голова радиста.
     --  Когда же говорить,  Долбачи пришел ночью, ни  одна  станция уже  не
работала, а сегодня воскресный день. Хоть волком вой -- никого в эфире  нет.
С утра бьюсь...
     -- Рану смотрел? -- спрашиваю его.
     --  Как  же,  промыл  марганцем,  залил  йодом;   температура   у  него
нормальная.
     Рыжий слышит  наш  разговор, лежит, затаившись, будто  нет его тут.  Не
сводит с меня глаз, ждет приговора. Парень понимает, что беда подкрадывается
к нему, и он притих, лежит покорный.
     --  Потерпи,  Степан, утром  вызовем  врача, и все обойдется хорошо, --
пытаюсь я успокоить его.
     Из  палатки появился повар Федор. Он  протирает сонные глаза, удивленно
осматривает нас поочередно, как бы не веря, что все вернулись живыми.
     -- Федор, -- кричит Цыбин. -- Нас кормить будешь?
     --  У меня все готово.  -- Федор  показывает на ворох одежды и начинает
раскрывать его.
     Говор смолк. Все следят за Федором, гадают, чем он будет нас потчевать.
А  тот сдергивает брезент, телогрейку, байковое  одеяло, и  мы  видим котел,
доверху наполненный гречневой кашей.
     --  Остыла, дьявол, не мог уж  укрыть как следует, -- ворчит кто-то  из
рабочих.
     Федор,  не  огрызаясь, кладет  в котел  кусок  масла, запускает в  кашу
большую  самодельную  ложку и  начинает  ворошить  ее.  Каша  вдруг  дохнула
горячим,  ароматным  паром,  стала   лениво  разваливаться,  рассыпаться  на
отдельные крупинки.
     -- Давай накладывай! -- не терпится Цыбину.
     Федор взглянул на него  через плечо,  ничего не  сказал.  Не  торопясь,
снова  накрыл котел байковым одеялом, подбил под котел края и сверху накинул
телогрейку.
     -- Пусть она, голубушка, понежится, без этого какая из нее каша!
     Я  и  не заметил, как  свалились  тучи к  горизонту,  широко  распахнув
звездную синеву  опрокинутого над  нами  неба. Огромный  простор  вселенной,
будто внезапно открытый, как никогда, казался  необъятным.  Никогда и звезды
не были такими далекими и такими холодными, как в эту ночь.
     Сегодня  есть что записать в дневник,  пока еще не стерлись впечатления
от пережитого, пока свежи детали.  В этом случае для записей легко находятся
и  точные слова,  и  нужные  краски,  да  и  оценка  событиям  дается  более
беспристрастная, какой бы горькой ни была истина...
     Повар загремел посудой. Я  закрываю тетрадь, выбираюсь из-под полога. В
лагере сумрачно. Еловые головешки горят вяло --  больше  треску, чем огня. И
что я  вижу! Илья,  опустившись на колени перед Степаном, разбинтовывает его
больную ногу.
     Он  осторожно отдирает  от раны присохшую марлю,  сам кривится, как  от
боли. А  Степан  терпит, лежит с закрытыми глазами,  то  и дело  вздрагивая.
Больная нога заметно опухла, посинела, рана сильно загноилась. С нее свисали
обескровленные лоскутки мяса. Их надо бы сейчас  же удалить,  иначе рана  не
заживет, но как это сделать без совета врача?
     К  Илье подходит Карарбах,  приседает  на корточки рядом, тоже деловито
разглядывает больную ногу, что-то говорит. Илья одобрительно кивает головой.
     Иду к  ручью, умоюсь и займусь Степаном. Надо промыть  рану -- большего
ничего придумать не могу.
     К  ночи  резко похолодало. Вода  звенит  по скользким камням, уходит  в
темноту.  Раздеваюсь  догола,  захожу  на середину ручья.  Выбираю  поглубже
место, хочу  схватиться  с  бурунами... Но  тут  в  ночную  тишину врывается
душераздирающий крик. Он повторяется еще и еще, будит уснувшую ночь.
     Быстро одеваюсь, бегу  на стоянку. Под лиственницей собрались почти все
обитатели лагеря.
     -- Ну  и мастак! С  маху,  без наркоза  оперировал!  --  встречает меня
Павел.
     Илья обеими руками держит ногу Степана. Тот дико ревет, бьется, пытаясь
вырваться. Рана в крови. Карарбах вытирает лезвие ножа  о засаленные лосевые
штаны. Рыжий  в гневе поднимает  здоровую ногу,  обутую в солдатский  сапог,
нацеливается,   хочет  влепить  кованым  каблуком  в  лицо  Ильи.   Каюр  не
отодвинулся,  не  стал  защищаться, смотрит  на Степана добрыми глазами. Все
вокруг  стоят в оцепенении.  У Степана  вдруг  спадает  гнев, опускается  на
подстилку нога. Заскрежетав зубами, он смолкает.
     Илья  пододвигает  к себе котелок с густой  коричневой жидкостью, хочет
промыть ею рану.
     -- Что это у тебя за раствор? -- спрашиваю его.
     Слышу сзади голос Лангары:
     --  Он  хорошо  делает. Его  отец умел лечить всякие  болезни. Утренняя
роса, почки осины, брусничник, корни папоротника, троелиста, зверобоя, цветы
багульника -- его  лекарства.  Он много добра  делал  людям.  Илью мало-мало
учил.  Сейчас он  варил из  маральего корня и  разной  травы  лекарство, это
поможет  Степану.  Ты  только не мешай, -- она  властно  отталкивает меня от
больного.
     Я положился  на Илью. Когда  долго живешь в окружении дикой природы и в
какой-то  степени предоставлен самому себе, проще смотришь на все эти  вещи.
Мне много раз в походной жизни приходилось лечить раны народными средствами,
и я  не отношусь  к  ним с недоверием. К тому же понимаю, что  у Степана нет
злокачественного процесса, но что-то надо было предпринимать, и, может быть,
хорошо,  что с  нами  оказался  Илья. Каюр  продолжает сидеть перед больным,
заботливо промывая рану отваром.
     Потом  он долго  отпаривал  над кипящим  чайником  листья  подорожника,
смазал их зеленой мазью, сделанной тоже из каких-то трав, наложил на рану. Я
помог ему забинтовать ее.
     Степан сник. Не сводит глаз с Ильи. Ему, кажется, стыдно. А Илья кладет
на спальный мешок его забинтованную ногу, встает и, не взглянув на больного,
уходит к своей палатке. Уходит прежним, замкнутым, непримиримым.
     -- Ужинать! -- кричит повар.
     Каши,  конечно, не хватило,  все  ведь здорово проголодались, к тому же
она действительно была вкусной.
     Лангара разлила по чашкам чай, и через полчаса лагерь стал засыпать.
     Ночью будут караулить поочередно три человека. Первым дежурит Федор.
     У восточного края земли из туч вырвалась огромная луна и замерла у края
небосклона, точно не узнав вечно старую землю,  иссохшую в недугах, в латках
из  марей и болот. И тотчас  же  из тьмы вышли  косматые  лиственницы,  купы
стлаников и обозначились  горы. Побежали по  болотистой равнине  синие тени.
Олени, отдыхавшие у затухающих  дымокуров, поднялись  и лениво разбрелись по
лунным полянам.
     Перед  сном  я  подхожу  к  Карарбаху,  допивающему  чай,  как  всегда,
одинокому.  Лицо его осунулось.  На  щеках впадины,  еще  более приплюснутым
кажется широкий нос. Шутка ли, такая нагрузка в семьдесят лет!
     -- Лангара,  помоги  мне поговорить с  Карарбахом, -- позвал я старуху,
расстилавшую у огня шкуры для постели.
Она подошла к нам и, распустив широкую  юбку, как квочка крылья, плавно
опустилась на землю.
- Какой у тебя разговор к нему? - насторожилась она.
-  Я прошу его  остаться  у нас на  несколько дней, пусть  поможет нам убить людоеда.
Лангара потянула Карарбаха за  рукав. Он оторвался от чашки, взглянул
безразличным взглядом, и  мне стало жаль старика. Я не имел  права втягивать
его  в  это  слишком  рискованное  предприятие.  Не  пора  ли  действительно
отблагодарить их с  Лангарой за помощь, оказанную нам, и распрощаться... Они
и  без  того  много  сделали для нас, открыв  тайну  Ямбуйского гольца. Но я
твердо знаю: без старика нам трудно будет справиться с людоедом.
 -  Карарбах толмачит:  от сытого желудка голова плохо думает, отдыхать
надо. Вечер не знает, что будет утром, - сказала Лангара.
 - Хорошо, давайте спать. Вы завтра не собираетесь возвращаться в стадо? - спросил я осторожно.
Старуха удивленно  посмотрела на  меня. Она положила горящий уголек в потухшую трубку, не спеша затянулась.
 - А ты уехал бы, когда люди такая беда?
 - Конечно, нет! - обрадовался я.
     

  Читать  дальше ...   

---

ЗЛОЙ ДУХ ЯМБУЯ. Григорий  Федосеев. 001

ЗЛОЙ ДУХ ЯМБУЯ. Григорий Федосеев. 015

Писатель Григорий Анисимович Федосеев

---

Источник :  http://lib.ru/PROZA/FEDOSEEW/yambuj.txt

---

---

---

ПОДЕЛИТЬСЯ

Яндекс.Метрика 

---

---

Фотоистория в папках № 1

 002 ВРЕМЕНА ГОДА

 003 Шахматы

 005 ПРИРОДА

007 ТЕКСТЫ. КНИГИ

010 ТУРИЗМ

014 ВЕЛОТУРИЗМ

015 НА ЯХТЕ

Страницы на Яндекс Фотках от Сергея 001

---

О книге -

На празднике

Поэт  Зайцев

Художник Тилькиев

Солдатская песнь 

Шахматы в...

Обучение

Планета Земля...

Разные разности

Новости

Из свежих новостей

Аудиокниги

Новость 2

Семашхо

***

***

Просмотров: 205 | Добавил: iwanserencky | Теги: слово, Григорий Федосеев, ЗЛОЙ ДУХ ЯМБУЯ, проза, путешествия, писатель Григорий Федосеев, литература, текст, ЗЛОЙ ДУХ ЯМБУЯ. Г. Федосеев, Сибирь | Рейтинг: 5.0/1
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *: