Главная » 2022 » Июль » 18 » ПАШКА ИЗ МЕДВЕЖЬЕГО ЛОГА. Григорий Федосеев. 005
11:02
ПАШКА ИЗ МЕДВЕЖЬЕГО ЛОГА. Григорий Федосеев. 005

---

ПТИЧИЙ ПЕРЕПОЛОХ


Легкой вечерней  тишиною дышат озера. Крики и драки  водоплавающих птиц
не нарушают, а как  бы сгущают этот покой весеннего дня. Великим покоем веет
даже от хищников, озирающих с высоты пространство озер.
Миную мелкое болото -- благодатный приют голенастых. Тороплюсь выйти  за
ельник.
Как быстро гаснет небо,  рушатся  в  облаках огненные  скалы, тухнет  в
пропастях закат, и чернота накрывает притомившийся под закатом лес.
В ельнике обитают пучеглазые совы.  Ждут ночь, а пока что  восседают на
сучьях, на пнях, рассматривают меня желтыми огромными глазами.
Впереди видна  мутная  сталь воды. Это --  Горловое. Посередине  зеленый
троелистовый   островок.  Всюду   ржавая  ветошь   осоки,   грязные  отмели,
истоптанные   куличками,  да  дерущиеся  в  воздухе  селезни.  Вижу,   слева
старенький охотничий скрадок. Беззвучными шагами пробираюсь к нему.
Вдруг воздух потрясает тревожный голос крякового.
- Фу, ты, дьявол, прозевал! -- с укором бросаю ему вслед.
Быстро  подновляю  скрадок, прячусь  в  нем  от  зорких  глаз  пугливых
табунов.
Из-за   озера,  из   темных  еловых  перелесков,  выплывают  орлы.  Они
выкраиваются  грозными силуэтами  на  фоне закатного  солнца.  Испуганный их
внезапным появлением, замирает весь пернатый мир. Прекращают  драку селезни.
Стаи  уток  кучатся, прижимаются к  травянистым берегам. Смолкает  лебединая
перекличка. Все стихает под распластанными крыльями хищников.
Орлы  дозором облетают  озера.  В  их  полете,  в  размахе  крыльев,  в
величавом спокойствии -- могущество пернатых царей.
Они,  сужая  круг,  спиралью  уходят выше  и  выше. Что  вынесло  их  в
поднебесье?  Тесна, неуютна для них тайга в весенние вечера. Они оставляют
далеко под собою леса и озера, суетливый мир, ищут в глубине синевы  простор
и свободу. И я завидую их силе, их высоте.
Солнце  уже за  горизонтом. Темнеют  ельники. Болота  покрываются
прозрачным багрянцем.
Неожиданный выстрел вырывает меня из раздумья.
Проходит долгая минута молчания. И вдруг доносится далекий гусиный шепот.
Это Пашка, ей-богу, он пальнул.
Шепот переходит в крик, его несут птицы на быстрых крыльях к Горловому.
Я это больше чувствую, нежели слышу.
"Скорее, скорее!.." -- поторапливаю я птиц.
 А крик  рядом. От напряжения у  меня  обрывается дыхание.  Из-за елей в полосу светлого  неба  вырываются беспорядочным табуном гуси. Несутся очертя голову серыми, огромными  лоскутами на меня,  обжигая  криком слух и сладко будоража предчувствием удачи.
"Спокойнее, спокойнее! Пусть подлетят..."
Вскидываю  ружье. Гуси сразу обнаруживают опасность. На  какое-то мгновение виснут  неподвижно  в воздухе, вывернув на  ребро крылья, и  почти вертикально  берут высоту. Небо точно  застыло надо  мною в  немом ожидании. Секунды  бесконечны. Сажаю на мушку крупного гуся. Тяну гашетку. Тугой выстрел раскалывает тишину сумрака. Подбитая птица турманом падает в воду.
Табун  вздрогнул, скучился.  С  ураганной быстротой понеслись птицы от опасности, от огненного взрыва, даже не окликнув упавшего товарища.
Следом за гусями, тоже с молчаливым протестом, улетели в ночь три пары
белоснежных  лебедей, напуганных  выстрелами. В их медлительном полете, в мерном  взмахе крыльев, в этой девственной белизне -  непримиримый укор человеку.
С Пашкиной  стороны еще доносятся  выстрелы. Первым не выдерживает напряженный чибис. На высокой ноте он посылает свою жалобу миру. С невероятной быстротою уносятся в мутное пространство стаи уток.
Я выбираюсь из скрадка, иду к берегу.
На  воде  серым комом  маячит сбитый гусь. Услышав мои  шаги, он трудно
выпрямляет непослушную ему теперь шею.  Дико смотрит на  меня,  торопится  к
зеленому островку посредине  Горлового. Долго  взбирается на него и  уже  не
оглядывается - равнодушен к опасности.
Я стою  у кромки  озера  с  опущенным ружьем. Вижу,  гусь  топчется  на
жестком троелисте, как видно, хочет поудобнее устроить свою  последнюю сидку
на  этой  беспокойной  земле.  Потом вдруг вытягивает  шею,  прислушивается,
кричит в потемневшее небо еще и еще и, падая,  роняет краеноклювую голову на
спину.  Стихает  прощальный  шелест  троелиста.  И  только  теперь с
непростительным опозданием с  высокого неба падает  на остров ответный крик,
но он, кажется, уже не задевает слуха убитого гуся.
Его  подруга  носится  над  озером. Вытянув шею,  она  всматривается  в
потемневшую гладь воды, все зовет и зовет...
     Вдруг  справа  раздается  свист.  Живо поворачиваюсь,  приседаю.  Из-за
кривуна наплывает знакомый чирочий разговор, и я снова во власти охотничьего
азарта.
     Стая летит  высоко над водою.  Вот она  уже рядом.  Стреляю. Мгновенный
свет  на  какую-то долю  секунды выхватывает из темноты рыжие  космы  осоки,
опустевшую отмель.
     Чирок тяжелым комочком падает у моих ног. Я не кричу в экстазе "есть!",
не  восторгаюсь  удачей  -- минутный  порыв  охотничьей страсти  с  выстрелом
гаснет, как выключенный свет.
Поднимаю  убитого  селезня. Чирок  в брачном  наряде.  Какое  сочетание
красок!  Какие нежные переходы  от  одного цвета  к другому.  И  все в меру,
скупо, расчетливо. Вот уж поистине великая созидательница природа.
- Дядя, дождитесь меня! -- доносится голос Пашки.
Я слышу, как он вдалеке торопливо шлепает по болоту.
У меня  еще забота -- достать гуся. Озеро глубокое, только вплавь  можно
добраться до островка. Но  вода ледяная. Что же делать. Не бросать же его на
съедение  хищникам? Решаю дождаться Пашку.  Он ведь, как говорит дедушка, на
все горазд: может, и сейчас что-нибудь придумает, посмотрим.
     Увял  багровый румянец зари.  Сразу похолодало. Легкие, как  дым, седые
клочья  тумана  протянулись над  потной  равниной, окутывая  болота и  озера
сизоватым  покровом. За Горловым, над  темными восточными хребтами, радостно
блеснула первая  звездочка.  Где-то за лесом упал токующий бекас, оставив  в
воздухе дребезжащий звук.
Стою жду.
На  озерах  тягостная  тишина, мертвая,  долгая. Все  улетело, убежало,
затаилось в страхе, посеянном выстрелами! Хотя бы кулик крикнул!
- Ты что-то, Пашка, долго идешь. Тяжело несешь, что ли? -- спрашиваю я и
быстрым  взглядом окидываю фигуру парнишки. --  Стрелял вроде много, а где же
утки?
-  Пустой,  близко  не подпускают,  а  далеко  я не могу выделить.  Зря
патроны извел...
- Плохи твои дела! -- сочувственно говорю ему.
-  А вы  убили?  --  Пашка  начинает обыскивать  меня острым, испытующим
взглядом.
Заметив чирка, он всплескивает от удивления руками, приседает перед ним
на корточки, обращается к Жулику:
- Глянь, кака крупна утка!
- Это у тебя,  Пашка,  от зависти  зрачки расширились... --  говорю я. --
Впрочем, у тебя и такой нет.
- Ружье-то фальшивит, видать, не туда дробь  бросает,  или легкоранное:
бью, бью -- ни пуха, ни пера!
     Пашка  поднимается,  и  тут я  замечаю какой-то подвох на  его хитрющей
физиономии. "Неужели обманул?!"  -- обжигает  меня  мысль Так  и есть!  Вижу,
сзади, между широко расставленных ног, свисает до земли пара гусиных лап.
     -- А ну повернись!
     -- Гусенок так себе, маленький, на похлебку.
     Пашка стоит невозмутимый, но выдают глаза. В  них -- торжество. Парнишка
не спеша запускает правую руку под ватник,  долго отвязывает от пояса птицу,
перекинутую длинной  шеей через левое плечо, поворачивается ко мне спиною, и
из-под телогрейки вываливается на землю огромный гусь-гуменник.
     -- Вот это да!.. -- вырывается у меня искренне. -- Где же это тебе дурница
попалась?
     -- Из табуна влет выбил! -- не без бахвальства говорит он.
     -- Так уж и влет!..
     Пашка делает вид, что не слышит моих  слов, берет чирка, кладет рядом с
гусем. В сравнении с гуменником он кажется крошечным, жалким трофеем.
     -- Из двух птиц похлебка будет куда с добром!
     -- Если не хватит, у меня еще гусь есть.
     Этого Пашка никак не ожидал. Он испытующе смотрит на меня -- не верит.
     --  Да, да, гусь и,  пожалуй,  покрупнее твоего. Так что ты не  очень-то
задирай нос.
     -- А где он?
     -- Пока на острове. Видишь серый ком? -- Ах, на острове... -- Парнишке как
будто сразу полегчало. -- Его еще надо достать, тогда считать гусем.
     -- А ты помоги.
     Пашка  деловито  подходит  к  берегу,  всматривается в  густой  сумрак,
пробует пальцем воду.
     -- Ты не вздумай в озеро лезть!
     -- Нет надобности. Жулик мигом достанет, -- уверенно отвечает Пашка.
     Он  отстегивает на собаке  ошейник, бросает в сторону острова небольшую
палку, кричит на оторопевшую собачонку, впервые попавшую на охоту.
     -- Жулик, возьми!.. Пиль!
     -- Жулик умоляюще смотрит на него. Чего бы он  ни отдал сейчас, чтобы не
лезть  в холодную  воду. Но  Пашка проявляет  упорство.  Еще  бросает палку,
угрожающе  кричит  на  собачонку.  У  той  нет  выхода: она  осторожно,  как
балерина,  переступает  ногами,   пробует  войти   в  озеро,  но  тотчас  же
отскакивает назад. Ее начинает трясти.
     --  Жулик, хороший песик... -- ласково начинает  "дрессировщик" и, бросая
палку к островку, кричит: -- Возьми!.. Пиль!.. Я кому говорю!..
     Жулик ложится  на  спину,  поднимает лапы, сдается.  На  морде  страх и
унижение.  Пашка ставит его на ноги, еще что-то бросает в озеро и сталкивает
Жулика в  воду. Тут уж  ничего не поделаешь,  и собачонка плывет к островку,
прикрытому мраком ночи.
     Стоим ждем. Втайне я, как мальчишка, радуюсь, что обстрелял Пашку: один
к двум в мою пользу. Конечно, чирок не велика птица,  но при данной ситуации
-- козырь.  И  страшно  хочется, чтобы мой гусь оказался крупнее, тогда Пашка
прикусит язык... И тут я краснею за свои мысли.
     Внезапно,  будто сигналя об опасности, слева  кричит  большой  кулик, а
позади  за  темной  полоской  ельника  осторожно  курлыкают  журавли.  Опять
томительная  тишина...  До  слуха  долетает  долгожданный шелест  троелиста,
тяжелое сопение, возня. Пашка облегченно вздыхает.
     -- Жулик, назад! -- кричит он повелевающим тоном. Вместо ответа с острова
доносится хруст костей.
     Парнишка поворачивает ко  мне лицо, искаженное  недоумением, и, угрожая
кулаком в сторону острова, кричит сколько есть силы:
- Жулик, назад!
- Назад!  Назад!..  --  кричим мы  почти  одновременно,  но наши  угрозы
безнадежно молкнут в темноте.
Пашка вскидывает ружье, стреляет в  воздух. Жулик в ответ лакает воду и
опять принимается за гуся...
"Вот и обстрелял!" -- с горьким сожалением думаю я.
- Оно, конечно... -- начинает Пашка оправдываться. -- Если бы я за каждую
подноску  давал Жулику сахар, как в цирке, он бы и не подвел. Но бабушка  не
согласна, говорит: "Нечего собак приучать, лучше сами лишний стакан сладкого
чая выпьем". Вот и получилось...
- Прямо надо сказать, Пашка, скверно получилось. Зря извели гуся.
- Ничего, -- успокаивает меня парнишка и, копируя дедушку, продолжает: --
Завтра за мое почтение настреляем.
- Где тут настрелять! Видишь, не успели мы появиться, как с озера птицу
будто ветром сдуло.  Ей отдохнуть надо, а  мы ее свинцом  угощаем. Лет бы на
пять отобрать у охотников ружья, пусть птица успокоится, расплодится...
Пашка растерянно молчит.
С озер доносится крик одинокой птицы.
     Нас окутывает холодом широкая таежная ночь. Ее влажные туманы накрывают
опустевшие озера. И земля, на  которой  мы стоим  с  Пашкой, кажется  где-то
далеко-далеко от людей, на краю материка.
     Меня пугает ее отчужденность, ее безмолвие.
     Молча шлепаем  по заболоченному  перелеску.  В лужах зажглись  небесные
светлячки.  Пашка  озорно  топчет   их  латаными  сапогами,  ломает   вдрызг
зеркальную гладь воды, как будто  шагает по звездам.  С  такой  добычей  ему
теперь хоть куда!
     В жуткой  темени  исчезает старый  беспокойный мир.  Черное небо чертят
огнистые метеориты, да сквозь ночь костер зазывно моргает, зовет...
     Какая  притягательная сила в этом ночном огоньке! Человека всегда тянет
к нему, и жизнь его  в  лесу была бы безрадостной, если бы он потерял такого
чудесного спутника, как костер.
     Из тьмы обозначилась стоянка. На огне бушует чайник, гремя крышкой.
     -- Чего задержались?.. -- со вздохом облегчения встречает нас Гурьяныч. --
Думал, не пойти ли помочь донести уток, да услышал шаги.
     А  сам  ощупывает  меня  любопытным  взглядом,  и  на  его  лице  вдруг
появляется обидное разочарование. Но вот  он  видит за Пашкиной спиной гуся,
радостно поднимает брови.
     -- Вот это да!..
     Пашка  не торопясь  сбрасывает  на  освещенную  костром  землю  добычу,
отступает на два шага и, подбоченившись, ждет окончательной оценки.
     -- Скрадом? -- спрашивает его обрадованный Гурьяныч.
     -- Влет! Будь второй ствол, еще бы сбил одного. Да, совсем забыл... -- Он
как   бы  между  прочим  запускает  за  пазуху  руку,  вытаскивает  крупного
шилохвоста и бросает его к гусю.
     -- Тоже влет?
     Пашка не отвечает -- достает из кармана гоголя.
     -- Маловато,  дедушка,  стало  утчонки,  видать, и  правда  извелась,  --
серьезно, как взрослый, рассуждает парнишка.
     А я стою с чирком в  левой руке и не знаю, что с  ним делать. Бросить в
общую кучу -- Пашка не замедлит что-нибудь сострить...
     -- Вы присаживайтесь, в ногах правды нет.  Сейчас ужинать  будем, а уток
сварим утром, -- спохватывается Гурьяныч.
     -- Да, да, давайте ужинать. -- И, направляясь к шалашу, я незаметно роняю
своего чирка в Пашкину кучу.
     Старик укрепляет на  тагане котелок с каким-то варевом, сильно пахнущим
перцем и  чесноком,  пододвигает к огню  чайник  и  только  теперь поднимает
тяжелого гуся.
     -- Жирен! Поросенок, чистый поросенок!
     -- Это что! Дядя убил пожирнее, да Жулик съел, -- перебивает его Пашка.
     -- И вы гуся убили?! -- удивляется Гурьяныч  и строго спрашивает у внука:
-- Что же ты смотрел?!
     -- Самому плыть боязно, ноги сведет.
     -- Так ты Жулика послал? Пашка молчит.
     -- А где он?
     -- На Горловом, гуся доедает. -- Эка беда, како добро  стравили собаке! --
Старик
     долго не может успокоиться.
     Пашка  --  именинник.  Еще  не  было  у  него  такого  длинного,  такого
утомительного и счастливого  дня. Он усаживается между толстых корней  ели и
оттуда  молча  следит за всем, что творится на таборе. Но  я замечаю, что-то
беспокоит его, каким-то виноватым взглядом парнишка следит за Гурьянычем.
     -- Чего присмирел, намаялся? -- спрашивает тот.
     --  Дедушка, -- голос Пашки дрожит, --  я нечаянно уточку  убил... -- И он,
поднявшись, протягивает старику серый комочек.
     -- Как эта -- нечаянно?.. -- строго спрашивает Гурьяныч.  -- Тебе говорено:
стрелять только селезней. Ежели не можешь, неча ружжо брать в руки. Она бы к
лету сама десятой была, а ты ее убил. На что годится!.. В наказание утром на
охоту не пойдешь, кашеварить будешь.
     У Пашки,  как от боли, морщится все  лицо. Парнишка ловит  мой  взгляд,
ждет защиты.
     Я  неодобрительно  качаю головою  и, чтобы  закончить  этот  неприятный
разговор,  бросаю на сырую землю спальный мешок,  приваливаюсь к огню. Тепло
костра приятно нежит усталость.
     Гурьяныч поправляет огонь,  разливает по  чашкам варево и отрезает всем
по  ломтю хлеба.  После  утомительного  перехода, после стольких впечатлений
ужин у костра под охраной дремлющих елей кажется самым желанным.
     Ярче  и сильнее разгорается костер, заполняя синим светом все большее и
большее пространство вокруг. А дальше, за  освещенными елями, еще гуще,  еще
плотнее встает тьма  и пеленает  мраком  оживший  после долгой зимней спячки
лес.
     Холодный ветер пробежал по ельнику, тревожа темные кудри  старых сосен.
Пробежал и смолк. А деревья еще долго качаются над нами.
     Гурьяныч прислушивается.
     --  Неправда, что лес  шумит одинаково,  -- неожиданно  говорит он.  --  У
каждой породы -- своя песня. К примеру сказать, сосны, они не любят  тесноты,
вот и шумят  разноголосо. Ты только прислушайся. Налетит ураган, ну и запоют
каждая  в  свою дудку. Жутко  бывает в ветреную ночь  в  бору... --  И старик
опасливо окидывает  ночной  сумрак. -- Другое  дело ельник, ничего плохого не
скажешь. В нем ветру тесно  --  нет  разгона,  ни  свиста,  ни воя у него  не
получается.  Шумит ельник всегда ровно, что слаженная песня... Любо  спать в
нем в непогоду, за мое почтенье убаюкает.
     -- А  у осины тоже своя песня? --  спрашивает Пашка,  внимательно  слушая
деда.
     --  Как  же,  внучек,  совсем отменная. Осина  больше  растет на  лесных
кладбищах,  на старых гарях. Она первая непогоду  чует. И уж  как  залепечет
листва, будто ребенок ручонками захлопает,  так  и знай -- к ненастью. В бурю
такого  наплетет, такого нагородит, что и лешему не придумать,  а ночью того
пуще,  до  смерти  напугает,  адово  дерево,  будь  оно  проклято!  Лучше не
связываться с ней.
     Опять  ветерок   растревожил  сонный   покой  ельника.  И  опять  долго
прислушивается  к шелесту  крон  старик.  А  я  думал  о том,  как  велик  и
разнообразен мир природы, окружающий человека, как  плохо мы знаем его и как
мало  используем  на  благо  свое,  чтобы  богаче, прекраснее было  жить  на
земле...
     Спать устраиваемся  у костра, подостлав  пахучие и  мягкие  ветки  ели.
Пашку сразу не стало слышно, будто провалился в пустоту. Гурьяныч положил на
огонь  концы  толстых  бревен, высушил портянки и уже  хотел  забраться  под
однорядку, как  послышался  шелест  сухой  травы  под  чьими-то  осторожными
шагами.
     Мы оба разом поворачиваемся на звук. Две  яркие фары смотрят на  нас из
густого мрака ночи. Они приближаются вместе с шорохом, то гаснут за стволами
елей,  то снова упрямо надвигаются на  нас.  Это  Жулик крадется к  стоянке.
Пламя огня отражается в его глазах пучком синего света.
     Жулик  осторожно  появляется  из-за  толстой валежины,  весь освещенный
костром. Морда виноватая, спина провисла под тяжестью переполненного  брюха,
на губах гусиный пух, мокрый хвост висит обрубком.
     --  Обжабиться,  лопнуть бы тебе на месте! -- строго кричит  старик и зло
толкает ногою головешку в огонь.
     Собака в испуге отскакивает  за  пень, уходит в  темноту и оттуда долго
смотрит на нас двумя синими глазами...

ЛОПАЮТСЯ ПОЧКИ БЕРЕЗ


     Тихо  плывет  звездная ночь над уснувшими озерами.  Деревья  у  стоянки
теперь  кажутся  выше и  стройнее. Все больше синеют  потемки лесной чащи. Я
забираюсь в спальный  мешок и с твердой надеждой на завтрашний день засыпаю.
Но это необыкновенно короткий сон.
     Внезапно  просыпаюсь.  Лежу  с  открытыми глазами. Темные  вершины елей
озарены фосфорическим  светом луны. До слуха  доносятся едва  уловимые звуки
теплой ночи. Тут и шепот, и вздохи, и ласковый бег ветерка. Сон не идет.  Не
уснуть в эту первую для меня весеннюю ночь в тайге.
     Встаю, подновляю костер. Вспыхнувшее пламя отбрасывает прочь от стоянки
тьму, освещает ельник.
     А  где  же Пашка?  Его  постель  уже занята Жуликом. Куда он  мог уйти?
Неужели на озеро? Нет,  сейчас первый час --  самое глухое время ночи. Нечего
ему там делать в это время.
     Шарю глазами по просветам -- нигде его не видно.
     -- Пашка!.. -- сдержанно зову парнишку.
     -- Тсс!.. -- слышу его предупреждение.
     Тихо шагаю на звук. Пашка стоит, прислонившись спиною к толстому стволу
лиственницы, щедро залитой лунным светом.
     Он предупреждает меня пальцем, дескать, иди осторожнее! И  я безропотно
подчиняюсь  ему.  Унимаю   шаги,  бесшумно   переставляю   ноги.  Подхожу  к
лиственнице, прислоняюсь рядом.
     Пашка не оглядывается, не  слышит моего приближения -- он  весь поглощен
каким-то  ожиданием.  Я  внимательно  осматриваю открытую  марь,  болото  за
перелеском,  прислушиваюсь и ничего не могу  понять:  чего  он  ждет  тут  в
полночь один?
     У меня под ногою сучок, стоять  на нем неудобно. Надо бы сдвинуть сапог
вправо, но боюсь нарушить тишину.
     А Пашка касается своей горячей ладонью моей руки, крепко сжимает ее.
     Чуть  слышный  короткий звук раздается где-то близко,  будто ребенок во
сне чмокнул губами.
     -- О!.. -- вскрикивает обрадованный Пашка и  показывает на березку. Затем
медленно поворачивает голову  ко мне,  смотрит  удивленно в глаза.  --  Почка
лопнула! -- шепчет он.
     Я улыбаюсь.
     Теперь мы вдвоем, прижавшись друг к другу,  караулим дразнящую  тишину.
Оба молчим. Нужна огромная напряженность слуха,  чтобы в этой ночной  тишине
обнаружить жизнь.
     Какой-то  странный звук возник и растаял: птичка ли отозвалась во  сне,
пискнула ли  жертва  в  лапах  хищника или  кто-то  народился?  Слышно,  как
облегченно  вздыхает земля,  обласканная  теплыми  ветрами, как  поднимаются
первые ростки зелени  под прошлогодними  листьями,  как дышит  лес --  старый
великан,  и  невольно  чувствуешь, как он  весь  молодеет, наливается соком,
будто хмельной брагой.
     Где-то  в  стороне  поет  вода.  Чего только  она вам не  нашепчет,  не
наобещает ночью!
     И вдруг справа доносится  какой-то загадочный  звук, должно  быть, эхо.
Оно зародилось  где-то у  кромки тенистого перелеска. Мы смотрим туда, ждем,
не обнаружится ли там еще что-нибудь. Ждем долго. Но вот что-то бесформенное
появилось в  ночном сумраке под елями, шагнуло вперед, и  сразу обозначилась
рогастая голова, широкая грудь и приземисто-длинное туловище.
     -- Сокжой! -- шепчу я Пашке.
     Чуткий  зверь  уловил  мой  шепот.  Он   замирает   в  полушаге,   весь
напрягается,  точно стальная  пружина, и, раздувая ноздри, шумно втягивает в
себя воздух. А мы, забыв про все, смотрим на него привороженными  глазами. В
лунном свете на фоне  сумрачных лиственниц сокжой кажется каким-то сказочным
видением, явившимся порадовать нас своею красотой.
     Зверь  так  и не  разгадал,  насколько  опасен  был донесшийся до  него
короткий звук. Он  медленно шагнул передней  ногою,  вытащил из тины заднюю,
переставил  ее  и  подал  вперед весь корпус.  Еще  постоял, будто испытывая
терпение врага.
     Ничто не выдает нашего присутствия.
     Сокжой  смелеет, не спеша обходит кочки,  все ближе вышагивает  к  нам.
Пашку  всего  трясет.  Плечом прижимаю его к  стволу.  Глушу в себе дыхание.
Ничего не остается на земле, кроме этого рогача в посеребренной шубе.
     У  лужи  с луной на  дне он останавливается,  наклоняется, сосет сквозь
сжатые  губы  воду. Вдруг нога его поскользнулась, раздался громкий всплеск.
Зверь  вскидывает  высоко  голову,   ворочает  тяжелыми  рогами.   А  кругом
непостижимое спокойствие, в котором малейший шорох покажется  ревом трубы. И
только  тяжелая  вода,  стекающая  с губ  в  болото,  булькает, будто кто-то
полощет горло.
     Налетевший ветерок  погнал  настывший за ночь  воздух,  одушил  болота.
Сокжой, точно ужаленный, перемахнул лужу и, широко  разбрасывая задние ноги,
метнулся в ельник, налетел на лесину и исчез в потревоженной тишине.
     Пашка облегченно вздыхает. Я выгибаю уставшую спину.
     Где-то вода  из почвы просочилась на  поверхнесть, мятежно зажурчала  и
смолкла, точно устыдившись. Кто-то на болоте вскрикнул во сне. С лиственницы
упала шишка.
     Пашка уходит в свои мечты.  Я думаю о лучшем, о будущем, о вечной весне
жизни. Мне кажется,  что сегодня я открыл что-то  новое для себя,  а  Пашка,
вероятно, -- целый мир, огромный, непостижимый и прекрасный...
     Странная ночь... Какое поистине чудесное  ощущение природы оставила она
в моей душе! Сколько очарования! Сколько раздумий! И как дорога стала жизнь,
будто прошел строгое чистилище и освободился от всех земных грехов...
     Табун невидимых птиц со свистом прорезал воздух сверху вниз и с криком,
с хлопаньем крыльев упал на воду.
     Неужели этот слишком откровенный для ночи звук -- предутренний сигнал?
     Еще  темно. На небе не заметно перемен. Но уже чувствуется, что недолго
до рассвета, что скоро победно блеснет румяная зорька.
     Луна так и не показалась  из-за туч, но в ельнике  чуточку посветлело --
ночь тронулась.
     Первыми догадываются лыски.
     "Кю-ке-ке... Кю-ке-ке..." -- дают сигнал к подъему.
     Пробуждаются нырки:
     "Ка-го... Ка-го..."
     За ними кроншнепы:
     "Ку-ли... Ку-ли..."
     На  наших глазах  бледнеет  сумрак. В  розовой мгле раскрывается сонная
земля. Прорезаются чаши настывших озер. А небо ширится, все больше голубеет,
и в нем чистой каплей дрожит последняя звезда.
     "Дзинь!.. Дзинь!.. Дзинь!.."  --  точно в жесть, бьет ворон в перелеске,
и, как по сигналу, все сразу оживает.
     Пернатый  мир пробуждается тысячами голосов. Стонут  чибисы. На отмелях
дразнятся кулики. Кричат растерявшиеся  кряковые. И какая-то  лесная  пташка
настойчиво пытается вставить  в этот разноголосый  гомон  свой  однообразный
мотив.
     -- Вот и  кончилась ночь,  -- сожалея,  говорит  Пашка,  сойдя с места  и
потягиваясь, как от сладкого сна.
     Мы оба, приятно уставшие, идем к стоянке.
     --  Куда  вас  спозаранку   носило?  --  спрашивает  обеспокоенный  нашим
отсутствием Гурьяныч и строгим взглядом  осматривает внука. -- Без ружей како
дело тут?..
     -- Дедушка!  -- радостно перебивает его Пашка. -- Ты слышал  когда-нибудь,
как во сне разговаривают птицы?.. Нет? А как лопаются почки на березе? "Пак,
пак..." Не слышал?
     --  Вот я  те сейчас пакну!  Ишь чего выдумал, баламут!  Сам  не спишь и
других смущаешь. За дровами бы сходил.
     Но  как  ни старается Гурьяныч придать  своему  голосу строгость, это у
него не выходит. На  Пашку  смотрят ласковые глаза, и в них столько доброты,
что, кажется, хватит на то, чтобы согреть весь мир.
     Парнишка  улыбается,  берет топор и, легко перепрыгивая через валежник,
скрывается в ельнике.
     Гурьяныч снимает с  огня вскипевший чайник, садится  около меня.  Сидит
мрачно, нахохлив сомкнутые брови.
     --  Странный у нас Пашка, -- начинает  он грустно. -- Пойдешь с ним в лес,
все прислушивается,  чего-то соображает,  а то вдруг ни с чего развеселится,
запоет или начнет бормотать -- птиц передразнивать...  Иной раз ему невтерпеж
станет в зимовье, уйдет в тайгу и всю ночь один по сопкам мается... Чего его
несет туда, иногда в непогоду, -- не знаю. Мы со старухой было поперек пошли,
да где  там!.. Вот  я и  Думаю: растет  без отца, без  матери --  завалило их
обвалом  на  прииске,  --  а   мы  со  старухой  что  можем  дать  ему?  Сами
малограмотные, кроме земли да леса ничего не видели, жили трудно,  а  теперь
старость ложится на плечи. Он к тому же не одетый, не обутый, не как другие.
Ума не приложим, что делать с ним?
     --  А я,  Гурьяныч,  думаю: хороший  растет Пашка,  За него  вам  скажут
спасибо.  -- Я  осторожно кладу ему на плечо руку. -- Вы привили  ему любовь к
труду, открыли мир природы. У многих ли есть такие  воспитатели? Ну и что же
из того, что донашивает вашу телогрейку, ходит  в  латаных  сапогах?  Это не
главное. И уж сознайтесь, Гурьяныч, довольны вы внуком?!
     --  Оно-то  конечно,  но  жизнь другая, не та  что  в наше  время  была.
Отстанет он  в лесу. Да и кому нужна теперь природа? --  горестно заканчивает
старик.
     Но тут появляется Пашка с дровами, и наш разговор обрывается.
     Мы  наскоро  завтракаем,  вьючим  Кудряшку,  гасим костер --  и снова  в
путь...                               ===                                    ===

НЕВЕДОМОЙ ТАЙГОЮ


     Озера остаются  левее.  Гурьяныч ведет нас лиственничным  перелеском на
северо-восток, к плоскому водоразделу, напоминающему спину  лежащего  зверя.
За ним в необозримой дали рисуется хребет Усмун с зубчатыми гольцами. Где-то
там, на одной из главных вершин, инженер Макарова ждет паутину.
     За озерами  начинается дикий  край.  Слева  --  безрадостные  мари,  они
заворачивают на  запад, уходят  в  голубые туманы.  Летом  на них  комариное
царство и глушь. Впереди же,  по широким падям, по холмам и отрогам, лежит в
синеве бархат весенней тайги. Она всегда загадочная, опасная...
     Пашка забыл, что  идет по земле, он весь устремился  вперед, не смотрит
под  ноги.  Широко открытыми  глазами  парнишка  пожирает горы  со  снежными
вершинами и черными провалами, появившиеся на далеком горизонте, а  сам весь
во власти детских  несбыточных желаний. Да  кто из нас  в  тринадцать лет не
завидовал путешественникам, не мечтал об охоте на тигров, медведей?  Кому не
казалось,  что  за  родным  селом,  за  знакомым  контуром  горизонта  лежит
таинственная страна,  где  тебя ждут  подвиги  и  великие открытия?! И Пашке
сейчас представляется, что именно за  марью, по которой мы идем, раскинулась
эта загадочная страна,  вся в  холмах,  в  синеве  лесов, теперь  доступная,
реальная...
     Идем молча. Гурьяныч не  спешит, бережет  силы.  Путь долго  вьется  по
равнине. С  болота сорвалась вспугнутая нашим появлением  стая  черных уток.
Тотчас с лиственницы живой  ракетой взвился в небо сапсан и на миг  замер  в
высоте,  будто рассчитывая кратчайший путь для нападения. Затем рывок вперед
--  и под сапсаном  в паническом страхе забилась стая удирающих  уток.  Какая
дьявольская стремительность у  этого  пернатого хищника! Утки  бросаются  из
стороны в сторону, уносятся со страшной быстротой, но... сапсан бьет  точно,
и жертва, кувыркаясь в воздухе, летит вниз.
     За болотом  --  кочки,  залитые водою.  Идем напрямик.  Ветер,  сырой  и
ершистый, сечет лицо. Старик останавливается, пугливо смотрит на свинцовые с
огненными краями  тучи, неизвестно откуда появившиеся над  нами,  и начинает
забирать вправо -- торопится к лесу.
     -- Должно, дождь  будет, -- говорит Пашка  и  кивает на  деда. --  У  него
насчет погоды осечки не бывает.
     Тучи  гасят  свет  солнца. Еще мрачнее  и  неприветливее  становится на
топкой  равнине.  Болота  вздымаются,  темнеют.  Неприветливо  шумит  на них
прошлогодняя  осока. Смолкают  птичьи  голоса.  Все  замирает,  приглушенное
надвигающейся непогодой.
     -- Пашка, вытаскивай из  вьюка топор,  айда вперед, руби стойки, колышки
для  палатки.  А  вы,  -- обращается ко  мне  Гурьяныч, --  накиньте плащ,  не
промочить бы паутину: она, может, не привычна к сырости.
     -- Паутина в непромокаемой упаковке, -- успокаиваю я старика.
     Откуда-то налетает чайка. Ветер качает ее на скошенных крыльях.
     -- Ки-и-е... Ки-и-е...
     Каким-то зловещим кажется этот печальный крик среди кочковатых марей.
     А вот и гуси  беспорядочным  табуном летят,  послушные ветру. За ними --
две черные цапли.
     Все спешат укрыться от ненастья. А небо молчит, темнеет, дышит холодом.
     Гурьяныч тоже спешит, отмеряет  широкими шагами целину. Одну  Кудряшку,
обремененную  старостью,  кажется, ничто  не  волнует.  Она еле  тянется  на
поводу.
     -- Уж ты, голубушка, не упрямься, прибавь шагу, -- уговаривает ее старик.
-- Путь далек, поторапливаться надо.
     С неба все чаще доносится рокот, будто ворчание потревоженного зверя.
     Вдруг потрясающей силы  удар  над  головой...  И  сразу  хлынул  дождь.
Запахло мокрой травою. Одежда на плечах отяжелела, липнет холодным пластырем
к телу.
     Пока добрались до ельника, сняли вьюки и поставили палатку, промокли до
нитки. Наконец забрались под полотняную крышу.
     -- Теперь пусть льет сколько хочет, -- послышался из угла голос Пашки.
     -- Чего мелешь!  Не  в  гости  направились, тебе же  говорено  --  работа
сорвется. А по дождю куда пойдешь?! -- упрекнул его Гурьяныч.
     -- Весенний дождь долго не задержится, -- успокоил я старика...
     Приятно слушать,  как  водяной шквал  налетает на  разлохмаченный  лес,
барабанит  по  палатке.  Не успели мы  еще  расположиться,  как ветер  стих,
смолкла гроза, и дождь перестал.
     Выбираемся  наружу. Солнце еще  в  тучах, а  без него вокруг холодно  и
скучно. Быстро разводим костер, стаскиваем с себя мокрую одежду, развешиваем
ее вокруг огня.
     Гурьяныч оголяет и греет волосатую грудь.
     -- Главное -- сердце оживить, -- говорит он, с наслаждением глотая горячий
от костра воздух.
     Пашка в восторге, он  готов  горы свернуть:  натаскал целый ворох дров,
сбегал  за водой,  вырубил  таган  и теперь накладывает в  котелок картошку,
вешает на огонь.
     На небе  заголубели проталины.  Выглянуло солнце. Радостным гулом ожила
природа. Все ярко запестрело. Воздух наполнился тяжелым смоляным ароматом.
     Пашка подвигает к жару чайник, отходит от костра  и неожиданно смеется,
хлопает в ладоши.
     -- Чему радуешься? -- спрашиваю его.
     -- Так просто, не знаю чему... Гляньте, бабочка! -- Он вдруг бросается за
нею,  но тотчас останавливается:  какая-то серенькая птичка на лету схватила
бабочку и исчезла в чаще.
     Лицо парнишки омрачается. Он долго стоит на  месте, не то прислушиваясь
к бурной, но скрытой жизни леса, не то смутно догадываясь о законах, которые
правят таежным миром, -- о праве сильного.
     Гурьяныч  тоже  замечает  настроение  Пашки.  На лицо  старика набегает
тревога. Он подходит к внуку, кладет ему руку на плечо:
     -- Что с тобой, внучек?
     -- Ничего, так просто. -- И парнишка снова оживает. Старик успокаивается.
     Мокрая земля парит, возвращая небу  влагу. В логах темнеет хвойный лес.
Над холмами в промытом дождем воздухе кружатся коршуны.
     Гурьяныч потыкал прутиком картошку, достал одну, откусил бочок, погонял
языком во рту горячий ком, проглотил.
     --  Готова, снимай, Пашка. Маленько заправимся и  дальше  пойдем. Теперь
все тайгою -- в гору.
     Пашка сливает  из  -котелка воду,  ставит  его  в  круг.  Старик  режет
большими ломтями хлеб.
     До чего же вкусна горячая картошка в мундире! Мне вспоминается детство,
поездки  с  мальчишками  в ночное,  костры.  Бывало,  раздавишь  обугленную,
испеченную в золе картофелину, тебя  обдаст горячим ароматом,  и не  знаешь,
что приятнее -- этот аромат или сама картошка?!
     Пока сворачиваем  лагерь,  вьючим Кудряшку, гаснет пламя костра. Но  на
стоянке все еще держится запах горячей картошки.
     -- Дедушка, а зачем переставил таган? -- спрашивает Пашка.
     --   Заметил!   --  довольно  говорит  старик,   кивая  на  парнишку,  и,
повернувшись к  нему,  поясняет:  -- Уходишь с табора --  установи таган  так,
чтобы его тонкий конец был обращен в сторону твоего пути.
     -- Зачем?
     --  Если кто-нибудь сюда придет, то по нему догадается, куда мы ушли. Да
и если случится что с нами, скорее найдут.
     -- Кто такое придумал?
     -- Жизнь. В тайге свои неписаные  законы...  А ты пошто костер не залил?
Сколько раз говорил тебе:  привычку надо иметь  не бросать огонь в лесу даже
зимою, -- строго напутствует старик. -- Он может уйти в глубину и в торфе жить
годами, а потом вдруг выплеснет на поверхность и пошел гулять по тайге.
     Пашка приносит котелок воды, заливает огонь.
     -- Еще принеси, не жалей, чтобы надежно было. Пашка старается.
     -- Теперь, внучек, твой черед вести нас по тайге. Пойдем маленько левее,
как  шли сюда. Вон на ту седловину. -- И старик указывает заскорузлым пальцем
на  водораздел. -- Учись,  Пашка, враз,  с одного взгляда находить  проход  в
лесу, не  теряя направления.  По пути  заломки  делай, чтобы  тебя  леший не
попутал, когда обратно вести будешь.
     Пашка  и удивлен  таким  решением  деда, и  бесконечно рад неожиданному
доверию. Он заряжает "ижевку", бросает сосредоточенный  взгляд на просветы в
лесу.
     -- Пошли, -- важно басит он и подает Жулику знак следовать за ним.
     Нас  проглатывает чаща первобытной тайги. Лес после дождя  поблескивает
на солнце. Пахнет свежим папоротником. Под ногами зеленый  ковер из векового
мха. Деревья-великаны заполняют весь мир,  и кажется, что вся  земля обросла
зеленой щетиной. В таком лесу  мало  птиц и не  бывает зверя: их всех пугает
застойная тишина  и вечный сумрак. Эта тишина и сумрак  навевают уныние и на
человека, когда он  попадает  в таежные  дебри.  И мы  тоже  вступаем  в эту
загадочную лесную чащу и непробудные дебри с чувством необъяснимой тревоги.
     Порой   Пашка  забредает   в  непроходимою  топь,  заваленную  упавшими
деревьями.
     -- Не слепой, смотри, куда ведешь! -- сердится Гурьяныч.
     Он выходит вперед, поправляет ошибку внука и вновь уступает ему дорогу.
     Или кричит:
     -- Опять  закружал!  Держи  солнце  на  затылке  к левому уху...  Об чем
думаешь?!
     Пашка "ловит" солнце, и мы идем все дальше и дальше в лесное царство.
     Неожиданно  сумрачное  и темное,  как  джунгли,  сыролесье  обрывается.
Дальше старая гарь перехватила наш путь. Огонь уничтожил высокоствольный лес
на огромном пространстве: на склонах гор, на холмах, на равнине,  перед нами
--  лесное  кладбище.  Часть  погибших  деревьев  еще  стоит  без  вершин,  с
обломленными сучьями, удерживаясь на обнаженных корнях.  Остальные  лежат на
земле в чудовищном  сплетении, точно после битвы. Кое-где видны темнохвойные
кедры, чудом уцелевшие от пожара.
     Мы останавливаемся, потрясенные картиной мертвого леса.
     Гурьяныч подходит к Пашке, кладет ему руку на плечо.
     --  Это  тебе,  внучек, пример, что  огонь может натворить в лесу, ежели
халатно  с ним обращаться. Какой-то  ротозей не залил костер, -- в его голосе
вспыхивает гнев, --  или бросил спичку наземь в  жаркий день,  пустил пал  по
лесу. Глянь, какую тайгу погубил!
     -- Может, дедушка, от грозы лес сгорел? -- Пашка смотрит ему в глаза.
     -- Не знаю. Век  прожил -- не  видывал  такого  пожара от грозы, а все от
людей,  от нас, внучек. Вот и давеча, ты не залил огонь, так и  пускают пал.
Говорю, привычку надо иметь, бережливость должна быть в человеке ко всему.
     

  Читать  дальше  ...   

***

***

***

Источник :  http://lib.ru/PROZA/FEDOSEEW/bearlog.txt

***

***

***

***

***

***

***

***

***

***

***

***

Пашка из медвежьего лога Григорий Федосеев аудиокнига

Твоя тропа должна помнить добро... Григорий Федосеев «Пашка из Медвежьего лога» — повесть-история о том, как Григорий Анисимович выручал коллегу, у которой сломался теодолит, нёс необходимую запчасть 120 км по тайге. А в проводники он себе на это непростое дело позвал двух местных жителей: Гурьяныча и его родненького внука. Во всех книгах Федосеева практически отсутствует вымысел, всё описанное составлено по дневникам из таежных путешествий.

***

***

***

***

---

ПОДЕЛИТЬСЯ

Яндекс.Метрика

---

***

***

ЗЛОЙ ДУХ ЯМБУЯ. Григорий  Федосеев... 


     На перевале караван  задержался. Каюры стали поправлять вьюки на спинах
уставших  оленей. Люди  скучились. Вынули  кисеты, закурили.  Солнце, словно
огненный бубен, повисло над темными падями, над стальными выкроями озер, над
зубчатыми грядами далекого Станового.
     Еще один  день  пути до нашего  таежного аэродрома  -- и прощай кочевая
жизнь, комары, тишина топких болот!
   
... Читать дальше »

***

Писатель Григорий Анисимович Федосеев

***

***

***

 

Где-то есть город
... в горах,
Кто-то построил его,
Наверное, люди.

Где-то в горах

Иван Серенький

***

***

---

Фотоистория в папках № 1

 002 ВРЕМЕНА ГОДА

 003 Шахматы

 004 ФОТОГРАФИИ МОИХ ДРУЗЕЙ

 005 ПРИРОДА

006 ЖИВОПИСЬ

007 ТЕКСТЫ. КНИГИ

008 Фото из ИНТЕРНЕТА

009 На Я.Ру с... 10 августа 2009 года 

010 ТУРИЗМ

011 ПОХОДЫ

012 Точки на карте

014 ВЕЛОТУРИЗМ

015 НА ЯХТЕ

017 На ЯСЕНСКОЙ косе

018 ГОРНЫЕ походы

Страницы на Яндекс Фотках от Сергея 001

---

***

***

***

***

***

***

***

---

О книге -

На празднике

Поэт  Зайцев

Художник Тилькиев

Солдатская песнь 

Шахматы в...

Обучение

Планета Земля...

Разные разности

Новости

Из свежих новостей

Аудиокниги

Новость 2

Семашхо

***

***

***

***

***

***

***

***

***

***

Просмотров: 144 | Добавил: iwanserencky | Теги: писатель Григорий Федосеев, проза, ПАШКА ИЗ МЕДВЕЖЬЕГО ЛОГА, литература, из интернета, книга, Сибирь, текст, Григорий Анисимович Федосеев, слово, Григорий Федосеев | Рейтинг: 5.0/1
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *: