Ксантиппа. Фриц Маутнер. 003 - 13 Января 2022

Главная » 2022 » Январь » 13 » Ксантиппа. Фриц Маутнер. 003

11:43

Ксантиппа. Фриц Маутнер. 003

Бедняжка Ксантиппа горько плакала в ту ночь и торжественно клялась не выходить за придурковатого скульптора; тем не менее, четыре недели спустя, она стала его невестой. Молодая девушка долго не могла преодолеть своего отвращения к нему, а он все раздумывал, затягивая сватовство. Однако его приятельница Аспазия не дремала. Она так красноречиво описывала Сократу преимущества брачной жизни вообще и достоинства Ксантиппы в частности, а невесте говорила с таким увлечением о знаменитости, редком уме и детской беспомощности Сократа, что ей удалось выманить согласие у обеих сторон, прежде чем и жених, и невеста успели окончательно проверить свои собственные чувства.

Таким образом, вскоре была отпразднована и эта свадьба. Брачный пир, устроенный в доме Аспазии, хотя и не отличался пышностью, но прошел крайне весело. Лизикл произнес премилую речь, сочиненную для него супругой. Только под конец, когда торговец шерстью назвал себя «преданной сестрою» молодых — Аспазия в спешке позабыла, что речь готовится для мужа — торжественное настроение растроганных гостей перешло в бурную веселость. Гости хохотали и во время курьезной пантомимы; поставленной учениками Сократа. В ней было символически изображено могущество любви. Бедняжку Эрота преследовала брачными предложениями коренастая крестьянская девица, сыпавшая направо и налево полновесные пощечины. Чтобы избавиться от нее, шаловливый божок надел на себя маску ночной совы и вращал по сторонам чудовищными круглыми глазами, отворачиваясь только от своей преследовательницы. Та сначала испугалась, но потом самыми ласковыми жестами дала понять, что она узнала победителя сердец даже и под этой безобразной оболочкой. Тут Эрот сбросил с себя совиную голову и явился в маске Сократа. Девушка удвоила комические проявления нежных чувств. Тогда бог сбросил с себя и вторую личину, и зрители увидели перед собою лучезарного Эрота. Влюбленная крестьянка застыла в восторженной позе. Наконец и одежда олимпийца полетела на пол, а перед публикой предстал смеющийся Алкивиад.

Пир закончился непродолжительным возлиянием, во время которого Сократ без труда победил всех как в питье, так и в разговорах. Ксантиппа, в первый раз выпившая один стаканчик сладкого вина, к своему удивлению, заметила, какое магическое действие производят на слушателей смелые суждения и тонкость доводов Сократа. Тут она поняла, какая для нее честь праздновать свою свадьбу в доме знаменитой афинянки и как ей следует гордиться своим мужем, — несомненно умнейшим человеком в этом избранном кругу.

Все Афины чтили его, как мудреца, и молодая женщина мысленно дала обет признать Сократа с этого дня своим безусловным господином, быть ему доброй женой и мириться даже с его капризами, если они за ним водятся. Неказистая внешность мужа не отталкивала ее более: Ксантиппа никогда и не заглядывалась на красивых юношей; кроме-того, Сократ не был уродом, когда говорил. Например, когда он объяснял за свадебным пиром сущность любви, подзадоривая Алкивиада лукавыми замечаниями, что его Эрот бежал от женщины. Надо было видеть, как светились при этом его глаза умом, лукавством и добродушием! Каждая девушка могла потерять голову при взгляде на мужа Ксантиппы.

Но вот наступило время подумать о возвращении домой. Сократ спокойно поднялся с ложа и взял под руку жену. Хозяйка шепнула что-то на ухо Ксантиппе. Лизикл выразил Сократу надежду часто видеть его с женой в доме Аспазии. Новобрачные отправились к себе; молодежь, пировавшая на свадьбе, провожала их. Сначала супруги молча шли впереди, прислушиваясь к шутливым песням веселых спутников. Но вот Сократ обернулся, выпустил руку Ксантиппы и бросил какое-то замечание насчет действия вина. Один из провожатых ответил ему необдуманной, задорной фразой. Философ тотчас воспользовался его оплошностью, чтобы вывести из этого поучение, и между мужчинами завязался громкий спор. Сократ овладел нитью разговора и принялся доказывать, что как позволительно много пить только тому, кто не скоро хмелеет, так и высшие задачи жизни может ставить себе лишь художник, писатель и государственный муж, потому что он сумеет с трезвой правдой и настойчивостью воспроизвести или осуществить то, что было воспринято им в бурный момент вдохновения. Увлекшись беседой, Сократ незаметно смешался с толпой гостей; Ксантиппа шла немного впереди, совершенно одна, понурив голову и стыдясь, что идущая сзади молодежь заметит ее легкую хромоту.

Дойдя до скромного жилища скульптора, она остановилась в нерешительности и взглянула с умоляющим видом на мужа. Только один Алкивиад обращал на нее внимание во время пути и теперь заметил, что щеки молодой женщины были влажны от слез.

— Учитель, — сказал он Сократу, — вы заставляете дожидаться свою супругу.

Сократ с улыбкой, кивнул головой, договорил до конца начатую фразу и повел молодую жену в свой убогий домик. На улице гости затянули песню, перещеголявшую своею бесцеремонностью все предыдущие. Один Алкивиад молча пошел своей дорогой.

Проснувшись на следующее утро, Ксантиппа удивилась, видя, что она одна. Прежде всего новобрачная стала осматриваться в своем новом жилище. Результат этого осмотра был неутешителен. В комнате не оказалось ни одного цельного сидения, на кухне ни одного не растрескавшегося горшка. К счастью, домашняя утварь в имении, сданном в аренду, осталась в ее распоряжении. Ксантиппа решила сегодня же перевезти оттуда все необходимое.

Весело принялась она за перевозку своего имущества. Даже при помощи служанки ей понадобилось несколько недель, чтобы привести в порядок запущенное хозяйство. Обе женщины возились с утра и до вечера: мыли скоблили, чинили. Наконец, все в доме было прибрано и блестело чистотой, к удовольствию молодой хозяйки.

Только одно огорчало неутомимую Ксантиппу: Сократ, уходивший с утра из дому, возвращаясь по вечерам, не удостаивал ни одним одобрительным взглядом этих постепенных улучшений, превращавших заброшенную лачугу в благоустроенное и даже красивое жилище. Однажды жена, потеряв терпенье, насильно потащила его на кухню, чтобы Сократ полюбовался медной посудой, расставленной на полках и блестевшей, как золото. Но это зрелище нисколько не заинтересовало философа и он сухо заметил:

- Медная ярь - один из самых сильных ядов. Причиняя жестокие боли, он даже не всегда убивает, что во всяком случае было бы маленьким удовлетворением за перенесенные мучения.

- Но ведь эта медная посуда здесь только для красоты, а не для того чтобы готовить в ней кушанья! - сердито воскликнула Ксантиппа.

- Ах, вот как - для красоты! Скажи мне, милая Ксантиппа, разве кухня - храм, что ее следует украшать?

- Скажи, по крайней мере, что тебя радует новое устройство нашего дома.

- Да оно меня вовсе не радует, - равнодушно возразил Сократ.

Сначала Ксантиппу сердили такие разговоры, но потом она привыкла к неизменному правилу мужа - отвечать на все правдиво и серьезно даже в том случае, когда вежливость требовала от него только самой незначительной снисходительности. Целый день Сократ предоставлял ей хлопотать по хозяйству и распоряжаться домашними делами, а перед отходом ко сну затевал с ней поучительные беседы, во время которых жена часто сердилась, потому что Сократ вечно оказывался правым и настаивал на правоте своих мнений с беспощадною логикой, терпеливо развивая поднятый вопрос во всех подробностях. Но если споры с мужем и раздражали молодую женщину, зато на другой день ей было о чем размышлять. Порою она заводила разговор о том же предмете со своею служанкой, превращаясь таким образом в учительницу. Служанка слушала ее и только дивилась. Мало-помалу Ксантиппа стала сознавать, что в обществе Сократа она приобрела кое-какие познания, они были ей очень полезны, когда она изредка присутствовала на вечерних пирах Аспазии, невольно робея и теряясь среди многолюдного собрания. И если ей до сих пор не удалось усвоить царившего здесь легкого тона, зато она прислушивалась к серьезным беседам, которые стали для нее теперь гораздо понятнее.

Таким образом, Ксантиппа постепенно признала превосходство мужа, испытывая почти благоговение перед не вполне сознаваемым ею величием этого гения. Она даже находила, что, строго говоря, ей выпал на долю счастливый жребий. Только с практической точки зрения Сократ никуда не годился, как хозяин. Прошло полгода со дня их свадьбы, а он не принес ей ни единого обола на домашние потребности и к тому же она получила довольно внушительный счет от виноторговца. Благоразумная, бережливая Ксантиппа пришла в ужас. В тот же вечер она спросила своего благоверного, куда уходят его заработки. Сократ улыбнулся, заметив ее озабоченность, и сообщил, что вот уже несколько месяцев ему не удается ничего заработать. С тех пор как началась война, а в особенности после смерти Перикла, в Афинах не производится почти никаких построек; спрос на скульптурную работу сильно упал; немногие заказы, какие еще можно получить, достаются, конечно, в руки знаменитых, опытных мастеров, а так как он не особенно искусен в своем деле, то и не имеет права жаловаться. Ведь он еще до помолвки добросовестно сознался Ксантиппе в своей бедности. К счастью, она получает с имения достаточный доход, которого хватит на них обоих, а поэтому не все ли равно, есть у него работа или нет?

Ксантиппа долго не знала, как ей воспринимать подобные речи. Шутит ее муж или говорить серьезно? Не смотря на его чудачества, она была готова считать Сократа умнейшим человеком и относиться к нему снисходительно. Но теперь оказывалось, что он не придает никакого значения самым важным вопросам практической жизни. Такое открытие поразило ее. Бедной женщине стало опять также страшно за себя, как и в тот день, когда Сократ просил ее руки.

Неужели он действительно одержим демоном, как часто уверял ее в шутку, и потому не хочет знать обязанностей, налагаемых на каждого порядочного человека? Ведь всякий должен трудиться для поддержания собственной жизни. Чем же и отличаются блаженные боги от смертных, как не своею праздностью? Но между смертными не стыдятся жить без труда одни проходимцы, воры да нищие. Кто же такой Сократ: проходимец или бог?.. Бог?! Стоило только взглянуть на расплывшуюся фигуру этого человека, чтобы отбросить подобную мысль, как преступное богохульство! В таком случае, проходимец? Страшно допустить, что муж честной Ксантиппы, дочери почтенных людей - какой-то уличный бродяга; но, кажется, на деле выходит так.

Где же проводил этот лентяй целые дни, если не в своей мастерской у новых, ворот? Жена сердитым тоном задала ему последний вопрос, но Сократ заметил:

- Ты хочешь со мной побраниться, как я заключаю по твоему тону. Спорить об отвлеченных вещах я всегда готов; для этого можешь будить меня хоть среди ночи. Но если ты намерена оспаривать мое право распоряжаться собою, то тебе предстоит делать это одной. Споров о «моем» и «твоем» нельзя вести, не горячась; я же давно отвык от горячности и мне будет трудно привыкать к ней снова, разве уж ты сама, милая Ксантиппа, хлопочешь об этом.

С такими словами Сократ улегся спать и вскоре заснул, не слыша доброжелательных, но довольно резких наставлений своей дражайшей половины.

Жена всю ночь не смыкала глаз. Заботы о будущем удручали ее и она решилась серьезно усовестить мужа, доказав ему необходимость более разумной жизни. С тех пор, когда Сократ весело возвращался по вечерам в свой уютный домик после отлучек, продолжавшихся почти полсуток, Ксантиппа ловко выспрашивала его, с кем он сегодня разговаривал, что видел и слышал. Он охотно отвечал на ласковые расспросы, и она мало-помалу узнала о муже самые неутешительные вещи.

Сократ на самом деле забросил работу, после того как Ликон открыл ему глаза на его неспособность к искусству. Каждое утро этот беззаботный человек отправлялся прежде всего на рынок, где ни разу не купил для себя даже луковицы, что не мешало ему однако осведомляться о цене всевозможных продуктов. Тут, во время разговоров с продавцами, он мимоходом узнавал много любопытных, поучительных вещей: например, знакомился со способом выращивать какие-нибудь редкие плоды, или с особенностями той или другой породы животных, употребляемых в пищу. У Сократа было много знакомых между слугами и служанками, приходившими сюда за провизией для господ. Они хотя и осмеивали его, но также нередко прибегали к нему за советом, попадая в беду по собственной оплошности. Всесветному другу порою удавалось мирить между собой рассорившихся слуг или выпрашивать у их господ прощенье провинившимся. В таких невинных занятиях обыкновенно проходило время до полудня. Затем Сократ посещал постройки, мастерские живописцев и скульпторов, где часто приводил в восторг художников своими суждениями о их работах, но еще чаще сердил их и сбивал с толку.

Нет ничего удивительного, что Сократа осыпали приглашениями на обеды. Он принимал их также просто, как и в то время, когда был холостяком; поэтому афинские мужи нимало не беспокоились о супруге философа, точно ее вовсе не существовало, и только дразнили порою Сократа его супружеским счастьем. Сократ же, со своей стороны, по-прежнему относился скептически к преимуществам брачной жизни и довольно небрежно отзывался об умственных способностях женщин. Отсюда у людей, не знавших Ксантиппы, сложилось на ее счет не особенно лестное мнение.

Таким образом, философ почти ежедневно обедал у кого-нибудь из своих почитателей, а так как во всяком доме, куда его приглашали, непременно собиралось по этому поводу еще человек двенадцать гостей, напросившихся к хозяину ради интересного посетителя, то Сократу приходилось пировать чуть не каждый вечер. За тонкими блюдами и редкими напитками велись живые беседы, которыми обыкновенно руководил он сам, неутомимый в спорах, неистощимый в красноречии.

Узнав о таком печальном для нее положении вещей, бедная жена впала в мучительное беспокойство. До своего замужества, Ксантиппа работала без устали целые дни, а по ночам спала, как убитая. Теперь же, несмотря на усталость, сон бежал от ее глаз и в тревожных сновидениях она часто видела мужа - причину своих горьких забот. Иногда ей снилось, что он с трудом плетется домой, преследуемый насмешками озорников - уличных мальчишек; другой раз она видала Сократа мертвым у своих ног, между тем как его душа уносилась на небо в виде прекрасного лучезарного бога.

У Ксантиппы не было ни одного близкого человека, с кем она могла бы поговорить по душе. Служанка, слыша ее жалобы на судьбу, неизменно рассказывала ей в утешение одну и ту же историю про своего прежнего господина, который женился из-за денег, а потом тиранил жену. Аспазия, на робкое замечание Ксантиппы о непрактичности Сократа, прочитала ей длинную лекцию об общности имуществ в браке, раскрепощении женщины и положении необразованной жены, которой не остается ничего другого, как принести себя в жертву, чтобы доставить необходимый досуг гениальному мужу. Ксантиппа очень колко возразила на это, что Аспазия, по-видимому, доставляет также мало досуга чужим мужьям, как и своему собственному. Приятельницы даже слегка побранились между собою, и жена Сократа с тех пор перестала верить доброжелательству Аспазии.

Чем больше Сократ погружался в свою праздную жизнь, тем сильнее чувствовала Ксантиппа холод одиночества в своем покинутом жилище. Прошел целый год, а ее муж и не думал изменять своих привычек. Наконец, однажды она собралась с духом и настоятельно потребовала от него, чтоб он перестал гневить бога своею леностью.

- Ну, что бы ты стала делать на моем месте? - спросил тогда Сократ. - Ведь если ты от меня чего-нибудь требуешь, значит можешь подать мне совет, как выполнить требование.

- Я стала бы делать статуи, не ожидая заказов, а потом продавать их по сходной цене.

- Прекрасно. Но мрамор, к несчастью, так дорог, что не окупается при плохой работе. В руках художника он приобретет громадную цену, а под моим неумелым резцом потеряет ее. Что ты на это скажешь?

- Ну, тогда твоя забава будет нам убыточна. Однако, мне не верится, чтобы такой умный человек, как ты, не мог выучиться искусству, которым занимаются сотни других. Тогда копируй чужие статуи; это легко и приносит хорошие деньги.

- Милая Ксантиппа, между скульпторами и живописцами есть три сорта людей. Одни не подмечают сами ничего, но способны подражать тому, что другие подметили раньше их. Такие художники всегда сыты. Затем другой сорт людей все подмечает сам и умеет воспроизвести подмеченное. Эти люди имеют не только хлеба вдоволь, но и побольше того, если впрочем не умрут с голода раньше, пока выучатся работать. Третьи же сами отлично видят и подмечают все, что есть наиболее прекрасного в мире, но не умеют воплотить этого в материи. Такие несчастные прямо обречены на голодную смерть и им следовало бы умирать, но их часто не допускают до этого.

Никогда еще Ксантиппа не слыхала таких печальных речей от своего мужа. Она справедливо догадывалась, что сегодня он недоволен собою, и заговорила опять:

- Ну, если ты не можешь делать статуй для храмов, то примись за другое, на что есть постоянный спрос. Возьмем к примеру хоть надгробные памятники.

- Отлично придумано! Кто занимается этим делом, тот всегда найдет заказы, до тех пор пока будут отправляться к праотцам бережливые люди, оставляющие после себя благодарных наследников. Но скажи-ка ты мне, разве заказчики надгробных памятников не вправе требовать от скульптора, чтобы статуя покойника отличалась сходством, а сам памятник был исполнен художественно и красиво?

- Разумеется! Ведь недаром же они платят такие хорошие деньги. Памятник моего покойного отца обошелся мне дороже ста оболов, а работавший у меня скульптор был далеко не такой умница, как ты.

- Оставим это побочное обстоятельство. Итак, ты согласна с тем, что люди, платящие хорошие деньги, желают иметь такое изображение умершего, которое бы льстило ему? Но я не умею льстить живым и не хочу делать того же самого относительно мертвых. Затем надгробные памятники украшаются, кроме статуй, еще и надписями, свидетельствующими о безупречной жизни покойника. Между тем, о людях, незнакомых мне, я не могу заявлять по совести, что они отличались непоколебимой честностью, а о тех, которых знаю, еще того менее. Вот видишь: при моих правилах я не нажил бы себе состояния, даже сделавшись фабрикантом надгробных памятников.

Ксантиппа побледнела от гнева, сознавая, что ей никогда не переспорить своего упрямца..

- С твоими правилами тебя следовало идти по духовной линии, а не в художники.

- Да я так и хотел поступить, когда был еще молод. Только меня не согласились принять ни в один храм, именно из-за моих правил.

- Тогда возьмись за работу, соответствующую твоему характеру! - воскликнула Ксантиппа. - Если ты считаешь себя слишком неумелым для искусства и слишком честным для ремесла, то примись прилежно, по крайней мере, за простую работу. Обрати свою мастерскую в каменотесное заведение, найми рабочих и поставляй архитекторам мраморные плиты. Тогда ты не будешь праздным, станешь приносить какую-нибудь пользу, и накупленный тобою понапрасну мрамор пойдет в дело.

- А ты сама поступила бы таким образом, дорогая Ксантиппа?

- Конечно!

- И я сделал бы тоже, будь я Ксантиппой. Но, к сожалению, я Сократ, а потому не могу принять твоего благого совета.

Подобные разговоры между мужем и женою, после некоторых наставлений со стороны Сократа, вызванных недостатком логики в суждениях Ксантиппы, неизменно кончались для нее поражением. Наконец, бедная женщина потеряла всякую надежду называться женою уважаемого человека. Конечно, она не соглашалась со взглядами Сократа и хотя не могла его переспорить, но не признавала и правым. Странности мужа мало-помалу ожесточали ее. Чем ласковее настаивал Сократ на том, чтобы она посещала дом Аспазии и ближе познакомилась там с его друзьями, тем больше Ксантиппа чуралась этого круга, где все превосходили ее богатством и светским лоском. Она не была завистливой от природы, но все-таки ей было обидно появляться здесь, одетой хуже служанок. И это чувство обиды не могло смягчиться тем, что молодые люди, ухаживавшие за нарядными дамами, казались вдвое изящнее и привлекательнее рядом с ее Сократом. Ксантиппа не была и нелюдимкой, однако пустое веселье этих пиров нагоняло на нее уныние. Бедняжка утратила даже свою безыскусственную природную грацию, убедившись, что ей никогда не усвоить светских манер. Словно протестуя против этих заученных движений и жестов, она даже нарочно выставляла напоказ свою неловкость и прихрамывала заметнее прежнего, когда Аспазия со своею царственной осанкой вела ее по зале мимо Сократа.

Быстрее всего изменилось выражение лица у Ксантиппы с тех пор, как она стала вращаться в непривычном для нее обществе. Из хорошенькой веселой девушки вышла чересчур серьезная женщина. При первом взгляде на ее внешность, жену Сократа можно было счесть на десять лет старше, чем она была на самом деле. Но о том, что ее черты сделались холодные, но выиграли в красоте, она узнала не скоро. Муж не обращал на нее особенного внимания, а его собутыльники, превращавшиеся уже из ветреных юношей в солидных, положительных мужчин, сторонились Ксантиппы, одни из уважения к учителю, другие из благоразумной осторожности: энергичная расправа с Алкивиадом была еще у всех в памяти. Правда, старая служанка часто подсаживалась к одинокому ложу Ксантиппы, когда та, подпирая ладонями голову, погружалась в свои грустные заботы, придумывая средство получше устроить домашнюю жизнь. Старуха принималась жалеть свою госпожу, приглаживала ей рукою блестящие, мягкие волосы, называла ее самыми ласковыми именами, какими называл бы Ксантиппу молодой любящий муж, и обиняками заводила речь о том, как хорошо было бы отомстить жестокому Сократу. Сделать это не трудно, а когда у Ксантиппы будут деньги и она станет щеголять не хуже лицемерной, гадкой Аспазии. Молодая женщина в терпеливом молчании выслушивала эту болтовню, и только когда служанка принималась расхваливать ловкие манеры и веселую жизнь блестящего Алкивиада, ее щеки вспыхивали мимолетным румянцем.

Алкивиад давно уже перестал быть сумасбродным юношей, каким она знала его раньше. Он принимал деятельное участие в политической жизни города и считался одним из самых горячих ораторов на народных собраниях. На бывшего кумира посматривали теперь довольно косо, неодобрительно называя его радикалом за насмешки над религией и демагогом за речи против сильного, консервативного государства.

Наступила продолжительная пауза в великой войне; в общественном настроении обнаруживались резкие симптомы тревоги и недоверия. Алкивиада, заодно с его почтенным другом и учителем, по сто раз в день обвиняли в посягательствах революционного характера. Особенно усердствовал драматург Аристофан, защищавший со свойственным ему неизменным остроумием дело умеренной партии, которая все еще продолжала считать себя народной и либеральной. Этот неумолимый противник ежедневно выставлял безобидного философа наемным бунтовщиком, состоящим на службе тайного общества и подстрекавшим народ к восстанию. Даже дом Аспазии, где велись вольные речи, прослыл в благонамеренных кружках притоном мятежников.

Сократ хохотал от души, когда его честное стремление к истине и чистосердечно высказываемые мнения по всем вопросам ставились в зависимость от политики. В день рождения Аспазии философ опять завел речь о публичных нападках на его кружок, присовокупив, что в одном из политических клубов города он даже получил прозвище нигилиста. Но этот курьез лишь позабавил юных последователей Сократа, между тем как Аспазия, озабоченная чем-то, до того строго взглянула в эту минуту на своего торговца шерстью, сиявшего по праздничному, что тот струсил, мысленно спрашивая себя, не сказал ли он невзначай опять какой-нибудь нелепости. Лизикл как раз ораторствовал перед группой гостей и только что торжественно изрек, что величайшим драматургом Греции следует бесспорно считать Эврипида. Теперь же он поспешил поправиться и прибавил: «но Софокл все-таки выше его».

Потом хозяин дома, со свойственной ему ловкостью, перевел общий разговор с серьезных вопросов на более легкие, и вскоре гости весело заспорили о том, как им достойно отпраздновать день рождения хозяйки. Наконец, побуждаемый сердитыми знаками Аспазии, торговец шерстью объявил присутствующим о своем намерении совершить великий патриотический подвиг. Условия рынка в Греции таковы — говорил он — что цены на нем подвержены сильным колебаниям; чтоб удержать их в равновесии, необходимо на время войны сосредоточить в Афинах всю торговлю скотом. Это должно обеспечить в кратчайший срок приток крупных капиталов. И Лизикл, доброжелательствуя своим друзьям, предлагает им участие в этой выгодной финансовой операции. Тут Аспазия, для примера другим первая подписала ничтожную сумму, скопленную, по ее словам, бережливостью в хозяйстве; добряк Сократ — Ксантиппа отсутствовала — взял и на свою долю пай на крупную сумму, которую хозяин любезно согласился ему одолжить; а вслед за ними богатые сыновья патрициев принялись подписываться за себя и своих подруг, так что предприятие Лизикла было сразу обеспечено солидным капиталом.

Надежда на большие барыши, способствовали оживлению собравшихся. Вино полилось рекою; разговоры сделались громче; все начали горячо обсуждать шансы успеха и заранее радовались обещанной прибыли.

Однако женщинам вскоре надоело слушать деловые разговоры мужчин; самые молоденькие из них собирались уже домой, как вдруг прекрасная хозяйка перевела разговор в другое русло. Всем было известно, что в древней обители муз, Дельфах, был объявлен конкурс и обещана почетная награда за решение вопроса, какая философия приносит наибольшую пользу человечеству? Немало соискателей почетной награды собралось сегодня и в салоне Аспазии. И вот она подала мысль, чтобы присутствующие мужчины высказали свои мнения насчет различных философских систем, предоставив женщинам тут же, присудить награду достойнейшему. Это предложение было встречено криками восторга. Хозяйку дома тотчас выбрали председательницей суда, а ее помощницами: танцовщицу, отличавшуюся замечательной красотой, и певицу из малой Азии.

Шуточный конкурс послужил поводом к шумному веселью. Каждый старался как можно убедительнее превознести излюбленную им философскую систему, но присутствие хорошеньких женщин и улыбки тактичной Аспазии вовремя умеряли излишнюю горячность ораторов, придавая прениям мягкий и веселый характер. Даже пожилые мужчины, закоренелые систематики, в угоду хозяйке дома, пересыпали свои объяснения игривыми шуточками, чтобы сделать доступнее собравшемуся здесь смешанному обществу поднятые ими серьезные философские вопросы.

Аспазия ловко умела поддержать интерес затеянной ею забавы. После старцев, высказывавших по большей части отжившие, полузабытые философские взгляды, наступила очередь молодых. В числе их было несколько радикалов из кружка Сократа, которые с замечательной находчивостью развивали перед обществом смелые, парадоксальные идеи. Один из них принялся отрицать самое существование высших наслаждений; он уверял, что человеку вовсе не трудно отказаться ото всех человеческих радостей и жить по примеру четвероногих, соперничая с ними в тупом животном довольстве. Второй оратор, возражая первому, выразил сожаление, что наслаждений, напротив, чересчур много; они осаждают со всех сторон чуждого философии простого смертного, вследствие чего мудрец должен быть умерен, именно благодаря разумно понимаемой любви к наслаждениям. Третий пошел еще дальше, указывая, что людям не стоит обращать внимания ни на благо, ни на зло, насколько они касаются телесных потребностей и отправлений; по его словам, только человеческий дух может наслаждаться или страдать, и он заключил свою речь похвалой присутствующим дамам, проявившим сегодня хотя некоторую охоту - за это выражение его призвали к порядку — чему-нибудь научиться.

К концу заседания слово было предоставлено двоим великим соперникам: Софоклу и Эврипиду. Первый из них, красивый, статный мужчина, несмотря на свой пятидесятилетний возраст, очаровывал всех своей наружностью и обращением. Его приятная речь была проникнута спокойным юмором.

Согласно теории Софокла, человеку было бы лучше совсем не родиться; но он тут же прибавил, что делает исключение для самого себя, так как ему живется прекрасно, и его собственное «Путешествие в погоню за счастьем» можно считать веселой поездкой в обратном направлении. Малорослый, толстенький Эврипид, живой и словоохотливый, назвал счастливейшим смертным того, кто ограничивает свои помыслы настоящим и осязаемым. Высшим благом и наилучшим даром богов — если это действительно от них зависит — он считал для человека цветущее здоровье и добрую жену, хотя на самом деле и совершенное здоровье, и совершенные жены немыслимы в нашем мире несовершенств.

За окнами уже забрезжило утро, когда судьи приступили к совещанию, между тем как соискатели почетной награды забыли о своем соперничестве за чашей вина и веселой песней. По прошествии нескольких минут, судьи однако заявили, что они не в состоянии сделать выбора между столькими достойными, а потому просят совета у какого-нибудь беспристрастного судьи из посторонних слушателей. И тотчас же все единодушно обратились к Сократу.

Тот не заставил долго себя упрашивать. С веселым, разрумянившимся от вина, лицом поднялся он со своего места и попросил только, чтоб ему позволили предварительно задать вопросы участникам конкурса. Получив на это разрешение, он весело рассмеялся и начал спрашивать то одного, то другого. Сначала его вопросы касались самых обыкновенных предметов, но потом стали все труднее, пока, наконец, Сократ не загнал в угол всех ораторов. Вслед затем он заявил, что знает теперь достаточно, чтобы представить судьям свое решение. И он, шутя, переспорил одного за другим всех участников состязания, побивая каждого его же собственными аргументами. С несокрушимой логикой доказал философ несостоятельность всех приведенных систем, всех высказанных взглядов на вещи и непригодность житейских правил. Когда он, посреди возрастающей веселости собрания, дошел, наконец, до конца своего критического разбора, то вывел из него следующее заключение:

На вопрос, какая философская система полезнее всех для человечества, следует ответить: никакая. Только человек, сознающий, что он ничего не знает, действует в жизни скромно и осмотрительно. Тот же, кто верит в ту или другую философию, воображает о себе, что он знает нечто, и становится через это заносчивым, ограниченным и глупым. Что касается избранных, которые сами вырабатывают новые философские системы, то они никогда не полагают предела своей умственной работе; для них не существует окаменелого учения найденной ими истины, но есть только искание последней. Для них философское умствование не есть собственно наука, а удовольствие; поэтому философия полезна одним философам, а не всему человечеству.

Во время речи Сократа, Алкивиад внимательно записывал каждое слово.

Аспазия обменялась со своими помощницами несколькими словами, и когда оратор закончил, председательница поднялась для произнесения приговора. По заявлению судей, самым мудрым оказывался Сократ. Общество разошлось в необыкновенно веселом настроении. Несколько преданных учеников с триумфом провожали победителя домой. Ксантиппа сидела у окна, поджидая мужа. Заметив ее суровую мину, Сократ попросил своих провожатых сообщить жене о высокой чести, выпавшей на его долю, в надежде, что она смягчится и не станет бранить его. Алкивиад, никогда не упускавший случая загладить перед Ксантиппой свою грубую выходку при первом знакомстве с нею, приблизился с заискивающей улыбкой к рассерженной женщине и откровенно рассказал ей, как они провели целую ночь за поучительными разговорами, а при наступлении утра ее муж был торжественно провозглашен величайшим мудрецом Греции.

Ксантиппа невольно покраснела, когда с нею заговорил прекрасный Алкивиад. Но она тотчас овладела собою и холодно обратилась к мужу, торопя его домой, причем прибавила небрежным тоном:

— Хорошо хоть то, что ты оказался самым умным на пиру твоей приятельницы Аспазии!

Ученики, остановившиеся перед домом, долго еще слышали сердитый женский голос; Ксантиппа бранилась, стараясь говорить потише. Ее слов нельзя было разобрать, и они услышали только возражение Сократа:

— Если бы я спокойно проспал до утра, то имел бы охоту тебе отвечать, а так как я обратил ночь в день, то мне надо поспать часика два!

Когда же он проснулся несколько часов спустя и с ним опять можно было разговаривать, Ксантиппа скромно спросила, не может ли он извлечь материальной пользы из того почтения, которым его окружает знатное общество. Сократ обрадовался возможности сообщить жене что-нибудь приятное и рассказал о подписке, устроенной Лизиклом. Однако практичная женщина недоверчиво покачала головой и озабоченно принялась расспрашивать Сократа, кто еще подписался. Узнав, что в новом предприятии приняли участие и солидные люди, она немного успокоилась, прибавив не без некоторой язвительности:

— Пора уж, наконец, чтоб из знакомства с Аспазией вышел для нас хоть какой-нибудь прок.

С того дня, в течение нескольких месяцев она была гораздо ласковее и всякий раз, когда муж возвращался от Аспазии, осведомлялась, как идет предприятие Лизикла. Однако из Азии, где производилась закупка многочисленных стад, не получали пока никаких известий.

Тем временем Сократ имел случай убедиться, что его победа на философском состязании прогремела далеко за стенами дома прекрасной Аспазии, а его слава упрочилась во всем афинском обществе. Впрочем, при отсутствии тщеславия, это вызывало у него только лукавую улыбку.

С тех пор и в других кружках вошло в моду приглашать на обеды и ужины остроумного философа, неистощимого на веселые выходки и забавные шутки. Ксантиппа давно уже махнула рукой на то, что он появлялся в обществе без нее. Сократ же, не умевший скучать ни при каких обстоятельствах, охотно бывал в гостях. По своей словоохотливости, он имел способность всюду находить поучительный материал для наблюдений, хотя бы даже в сфере человеческой глупости, и ежедневно был готов без устали высказывать свои убеждения о ничтожестве существующих философов и тщете догматов перед всяким, кто только хотел его слушать.

Так прошло несколько месяцев, как вдруг в одно утро Ксантиппа, запыхавшись, вернулась домой, бросилась к постели мужа и, тряся сонного Сократа за плечо, принялась кричать ему в самое ухо: «Наши деньги! Наши деньги! Лизикл — мошенник!». Сократ, разбуженный так внезапно, прежде всего спросил, не горит ли дом. Потом он принялся, не спеша, одеваться, выслушивая в то же время принесенное Ксантиппой неприятное известие с непоколебимым хладнокровием, еще сильнее раздражавшим ее. Она только что узнала из насмешливых замечаний соседки, что предприятие Лизикла лопнуло и все пайщики потеряли свои деньги.

Скульптор старался успокоить жену, обещая навести самые верные справки. Он еще долго слышал упреки Ксантиппы, направляясь к гавани, где была биржа. Здесь был ужасный переполох. Весть о крахе разнеслась по городу ранним утром, а теперь стало вдруг известно, что городские власти намерены сами заняться этим пока не удавшимся делом. Деньги первых подписчиков, таким образом, открыли дорогу новому предприятию, во главе которого, опять-таки, стоял никто иной, как торговец шерстью Лизикл. Буря негодования против хитрого афериста поднялась между потерпевшими, и только один Сократ, не знавший, откуда взять денег на уплату долга, замолвил слово в его защиту:

— Ведь нам было известно про то, что он торгует шерстью, и, все-таки, мы попались к нему на удочку. Поделом! А почтенный Лизикл достоин уважения, потому что он поступил умно со своей точки зрения.

Дошел ли до Лизикла слух о заступничестве Сократа, или совесть упрекала его, или, наконец, Аспазия пожалела своего друга, ничего не смыслившего в финансовых операциях, только Лизикл, не смущавшийся выпадами, поднятыми против него на бирже, отвел скульптора в сторону и обещал простить его долг. Только после этого Сократ должен стать его неизменным другом. Торговец шерстью даже хотел выхлопотать для него доходное казенное местечко, когда сам добьется важного поста.

Сократ задумался.

— Если вы потребуете от меня денег, — произнес он после размышления, — тогда я становлюсь нищим, а нищему не стыдно брать милостыню. Если же вы простите мне долг, я в ту же минуту становлюсь зажиточным человеком, и тогда мне неприлично принимать подачки от других. Вот я и не знаю, что делать.

Он вернулся домой в задумчивости. Жена едва могла дождаться его прихода. Каждое слово мужа встречала она жалобой или упреком. Когда же он, понизив голос, сообщил ей о предложении Лизикла, Ксантиппа гордо выпрямилась, мотнула головой, так что ее волосы рассыпались в разные стороны, и воскликнула:

— Ни единого обола не приму я от противной Аспазии! Тебя она обошла, как и все наше общество, потому что вы служите для нее только ступенями к славе, но я, Ксантиппа, покажу этой презренной женщине, каковы порядочные афинские гражданки! Хотя бы мне пришлось идти в судомойки и продать свое хорошенькое именьице, надменная Аспазия не будет хвастаться, что оказала мне какую-нибудь милость.

И в первый раз с тех пор, как Сократ женился, она залилась слезами. Он похвалил ее благородную гордость и готов был со своей стороны скорее продать имение, чем принять благодеяние. Ксантиппа торопливо вытерла слезы и в немом ужасе уставилась глазами на мужа.

— А что же потом? — гневно воскликнула, наконец, она. — На что же нам жить? Если мы после продажи имения не станем принимать милостыни, то нам придется жрать камни.

Сократ немедленно указал ей на неправильность такого выражения, которое по законам языка применимо только к животным; относительно же людей никогда не употребляется. Кроме того, камни неудобоваримы для желудка и потому в ее предложении питаться ими нет ничего разумного.

Но Ксантиппа не слышала его разглагольствований, продолжая ходить взад и вперед. Наконец, она остановилась напротив мужа; ее грудь высоко поднималась, глаза сверкали.

— Пусть будет так! — с трудом выговорила она. — Я продам свою землицу, чтобы ты мог заплатить свой долг Аспазии. Но обещай предоставить мне с нынешнего дня все наши домашние дела, чтобы тебя опять как-нибудь не облапошили добрые люди. Я постараюсь поправить наше состояние. Во время моих бессонных ночей, мне пришла в голову одна мысль. Сначала я колебалась приступить к этому плану из боязни уронить твое достоинство. Теперь же у нас нет другого выхода. В твоей старой заброшенной мастерской, лежит еще большой запас мрамора; его можно продать. Если ты укажешь мне людей, с которыми ты прежде вел дела, я постараюсь начать торговлю камнями.

— Ты у меня славная женщина! — отвечал Сократ, с благодарностью взглянув на жену. — Постой, я тебя поцелую! Ты редко видишь от меня ласку, а твоя красота и молодость заслуживают большего внимания.

Гнев Ксантиппы стал проходить, и она почти с материнской нежностью наклонилась к мужу, чтобы поцеловать своего взрослого ребенка в толстые губы, как вдруг дверь быстро распахнулась. В дом Сократа вбежало несколько молодых людей, а с улицы доносились громкие крики возбужденной толпы.

Ксантиппа, в изумлении, попятилась назад.

Тогда из толпы выступил с торжественным видом слегка сконфуженный Алкивиад.

— Учитель! — проговорил он, — первая академия Греции подтвердила то, что было недавно заявлено всеми нами в доме Аспазии, именно, что вы самый мудрый из греков. Вам досталась первая награда. Эврипид с Софоклом получили только почетный отзыв. Их немало удивило, почитаемый наставник, получение вами приза, которого вы и не думали добиваться. Сердитесь на меня, если угодно, виноват во всем я. Мы записали ваши речи на пиру у Аспазии, а потом мне вздумалось послать их в Дельфы от вашего имени. Простите меня, пожалуйста! Никогда больше не буду!

Алкивиад с комическим раскаянием поднял глаза на своего почтенного друга, что заставило Сократа громко рассмеяться и протянуть ему руку в знак прощения.

— Неужели это правда и мои разглагольствования удостоились первой награды? — спросил философ. — Теперь вы видите, что человек стоит на высокой ступени мудрости, когда сознает, что он ничего не знает. Если бы добрые люди, собравшиеся там на улице, ожидали от меня чего-нибудь большего, то я не получил бы никакого поощрения на конкурсе.

Ксантиппа спокойно прислушивалась к происходившему, занимаясь в то же время вытиранием пыли. При последних словах мужа она крикнула:

— А в чем же состоит награда, присужденная тебе? Хватит ли ее на уплату долга мошеннику Лизиклу?

Алкивиад молчал, но один из юношей ответил за него:

— Победитель получает почетный диплом на папирусе и свежий лавровый венок.

Тут Ксантиппа швырнула об пол горшок, который собиралась поставить на полку, и принялась пронзительным голосом отчитывать посетителей.

— Можете разделить листья осоки между собою, а лавровым венком украсить Лизикла. Сами же убирайтесь вон! Вон, говорю вам! Если угодно, можете прихватить с собою и мудрейшего из греков, который, при всей своей высокой мудрости, позволил проходимцу Лизиклу одурачить себя и, несмотря на весь свой ум, не заработал себе ни куска хлеба. Пускай хоть вся Ойкумена провозгласит его мудрейшим из мудрых, вы все можете рассказывать кому угодно, что я считаю его дураком, который отличается от вас только тем, что вы сами еще глупее его.

Под градом этой брани посетители попятились к дверям. Когда же они высыпали гурьбою из дома, толпа истолковала их появление превратно и разразилась новыми восторженными криками. Взбешенная Ксантиппа швырнула через дверь черепки разбитого горшка прямо в крикунов, стоявших к ней ближе, и закричала оглушительным голосом:

— Кричите, покуда не лопнете! Только делайте это в другом месте, а не перед моим домом!

Уличная толпа стала с хохотом расходиться.

— Ты попала в самую точку милая Ксантиппа, — сказал Сократ, — когда назвала меня только меньшим дураком, чем они сами: если моя победа имеет какой-нибудь разумный смысл, то он именно таков. Плохо, плохо, что самый заурядный человек, как я, вдруг прослыл величайшим мудрецом между греками!

Ксантиппа с минуту молча смотрела на мужа. Ее гнев понемногу утих. И вдруг она бросилась к ногам философа, схватила его руки и заговорила умоляющим тоном:

— Мудрейший ли ты изо всех, Сократ, этого я не знаю. Но что ты самый добрый, самый необыкновенный человек под солнцем Эллады, в этом я могу поклясться. Имей снисхождение к моему горячему характеру: я постараюсь исправиться. Но пойми, как больно выслушивать пустую болтовню о лавровых венках и дипломах, когда нам приходится взять в руки нищенский посох!

— Ну, какой еще там нищенский посох? — рассеянно спросил Сократ.

— Нет, я так… ничего! — с горькой улыбкой отвечала Ксантиппа. — Не надо падать духом: у нас не будет недостатка ни в чем. Я примусь за работу. Пускай твои ученики с Алкивиадом во главе, смеются надо мною и называют меня мужчиной в юбке. Мне все равно! Хорошо еще, что у нас нет такой обузы, как дети. Я могу переносить лишения, и ты — единственный человек, ради которого мне легка всякая жертва. Но вот, если бы у нас были дети… тогда я сошла бы с ума.

---

Ксантиппа. Фриц Маутнер. 001

Ксантиппа. Фриц Маутнер. 002

Ксантиппа. Фриц Маутнер. 003

Ксантиппа. Фриц Маутнер. 004

Ксантиппа. Фриц Маутнер. 005

Ксантиппа. Фриц Маутнер. 006

Ксантиппа. Фриц Маутнер. 007

Ксантиппа. Фриц Маутнер. 008

Ксантиппа. Фриц Маутнер. 009

О Ксантиппе, жене Сократа

Источник : https://www.e-reading.mobi/bookreader.php/1030817/Mautner_-_Ksantippa.html

---

***

---

О Ксантиппе, жене Сократа

Ксантиппа (др.-греч. Ξανθίππη; около 440 года до н. э. — после 399 года до н. э.) — жена древнегреческого философа Сократа. Происходила из знатной семьи. Вышла замуж за Сократа, когда тому было около 50 лет и родила от него трёх сыновей. Платон упомянул Ксантиппу среди тех, кто пришёл проститься с Сократом в последний день перед казнью. Ксенофонт изобразил её сварливой женщиной с невыносимым характером. Впоследствии семейные взаимоотношения Сократа были дополнены массой деталей и анекдотических историй. Их достоверность, учитывая время появления через сотни лет после смерти философа, крайне сомнительна.

Имя Ксантиппы вошло в историю как нарицательное для злой и сварливой жены.

---