Пятница благополучно привел лодку в нашу гавань и, оставив там отца и
испанца, побежал по берегу назад.
- Куда же ты бежишь? - спросил пробегал мимо меня.
- Надо привести еще одна лодка! - мне на бегу и вихрем помчался
дальше.
Ни один человек, ни одна лошадь не могли бы угнаться за ним - так
быстро он бегал. Едва я дошел до бухточки, как он уже явился туда с другой
лодкой.
Выскочив на берег, он стал помогать нашим новым гостям выйти из
лодки, но оба они так ослабли, что не могли держаться на ногах.
Бедный Пятница не знал, что делать.
Я тоже призадумался.
- Оставь пока наших гостей на берегу, - сказал я ему, - и ступай за
мною.
Мы пошли в ближайшую рощу, срубили два-три деревца и на скорую руку
смастерили носилки, на которых и доставили больных к наружной стене нашей
крепости.
Тут уж мы совсем растерялись, не зная, как нам быть дальше.
Перетаскивать двух взрослых людей через такую высокую ограду было нам,
конечно, не под силу. Пришлось опять пораскинуть умом, и я снова придумал,
что делать. Мы с Пятницей принялись за работу, и часа через два у нас была
готова очень неплохая парусиновая палатка, на которую были густо навалены
ветки.
В этой палатке мы устроили две постели из рисовой соломы и четырех
одеял.
***
===
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Новые обитатели острова. Прибытие англичан
После того как я устроил жилье для наших больных гостей, только что
спасенных из плена, ввел их под крышу их нового дома, где они могли
отдохнуть и восстановить свои силы, нужно было приготовить им еду. Я
послал Пятницу в мое маленькое стадо за годовалым козленком. Заколов его,
он, по моим указаниям, приготовил из козлятины жаркое и крепкий бульон.
Этот бульон мы заправили ячменем и рисом; получился очень вкусный суп.
Стряпня происходила за наружной стеной, ибо как сказано выше, я никогда не
разводил огня внутри крепости.
Мы накрыли стол в новой палатке и пообедали на новоселье вчетвером.
Я председательствовал за этим обедом и занимал наших гостей
разговорами. Пятница служил мне переводчиком, не только когда я говорил с
его отцом, но и с испанцем, так как испанец довольно хорошо изъяснялся на
языке дикарей.
Когда мы пообедали, или, вернее, поужинали, я попросил Пятницу взять
одну из пирог и съездить за нашими ружьями, которые за недосугом мы
бросили на месте сражения; на другой день я послал его зарыть трупы
убитых, а также ужасные остатки кровавого пиршества.
Пятница в точности выполнил мое поручение. Он так тщательно уничтожил
все следы дикарей, что, когда я снова побывал на том месте, я не сразу мог
его узнать. Только по деревьям на опушке прибрежного леса я догадался, что
людоеды пировали именно здесь.
Через несколько дней, когда мои новые друзья отдохнули и немного
пришли в себя после перенесенных ими испытаний, я начал при помощи Пятницы
беседовать с ними.
Прежде всего я спросил отца Пятницы, не боится ли он, что убежавшие
людоеды могут вернуться на остров с целым полчищем других дикарей, которые
жестоко расправятся с нами.
Старик отвечал, что, по его мнению, убежавшие дикари никоим образом
не могли добраться до родных берегов в такую сильную бурю, какая бушевала
в ту ночь, что, наверное, их лодку опрокинуло и все они утонули.
- А если они остались в живых, - сказал он, - их отнесло в сторону и
прибило к земле враждебного им племени, где их непременно съедят.
Помолчав немного, старик продолжал:
- Но если даже они добрались благополучно домой, то и тогда они не
рискнут воротиться. Они были так страшно напуганы вашим неожиданным
нападением, грохотом и огнем выстрелов, что, вероятно, расскажут своим
соплеменникам, будто товарищи их погибли от грома и молнии. Вас же двоих -
тебя и Пятницу - они приняли за разгневанных дьяволов, сошедших на землю,
чтобы их истребить. Я сам слышал, как они говорили об этом друг другу. Они
не могут представить себе, чтобы простой смертный мог изрыгать пламя,
говорить громами и убивать на дальнем расстоянии, даже не поднимая руки.
Старик был прав. Впоследствии я узнал, что даже много лет спустя ни
один дикарь не осмеливался показаться на моем острове. Очевидно, те
беглецы, которых мы считали погибшими, все же вернулись на родину и своими
страшными рассказами напугали других дикарей. Возможно даже, что в их
племени сложилось поверье, будто всякого, кто ступит на берег этого
волшебного острова, боги уничтожат огнем.
Не предвидя этого, я долгое время был в постоянной тревоге, ожидая
мести дикарей. Впрочем, и я и моя маленькая армия всегда были готовы
сражаться: ведь нас было теперь четверо, и, явись к нам хоть сотня врагов,
мы не побоялись бы в любое время вступить с ними в бой.
Но ведь их могло быть и двести и триста, и тогда они победили бы нас.
Однако дни проходили, а лодки дикарей не появлялись. Вместе с тем я
все чаще и чаще возвращался к давнишней своей мечте о путешествии на
материк. Отец Пятницы не раз уверял меня, что я могу смело рассчитывать на
радушный прием у его земляков, так как я спас его сына и его самого от
смерти.
Но после одного серьезного разговора с испанцем я начал сомневаться,
стоит ли приводить в исполнение мой план.
Испанец сказал мне, что хотя дикари действительно приютили у себя
семнадцать испанцев и португальцев, потерпевших крушение у их берегов, но
все эти европейцы испытывают ныне крайнюю нужду и порою даже голодают.
Дикари не притесняют их и дают им полную свободу, но сами живут так
скудно, что не всегда могут прокормить новопришельцев.
Я спросил испанца о подробностях их последнего плавания, и он сообщил
мне, что их корабль шел из Рио-де-ла-Платы в Гавану, куда должен был
доставить серебро и меха и нагрузиться европейскими товарами, имеющимися
там в изобилии.
Во время бури пять человек из их корабельной команды утонуло, а
остальные после многодневных страданий и ужасов, изнуренные жаждой и
голодом, наконец пристали к стране людоедов. Высадившись в этой стране,
они испытывали отчаянный страх, так как с минуты на минуту ожидали, что их
съедят дикари. У них было с собой огнестрельное оружие, но не было ни
пороха, ни пуль: тот порох, который они взяли с собой в лодку, почти весь
был подмочен в пути, а что осталось, они давно израсходовали, потому что
первое время могли добывать себе пищу только охотой.
Я спросил у него, какая, по его мнению, участь ожидает его товарищей
в стране дикарей и пытались ли они когда-нибудь выбраться оттуда на волю.
Он отвечал, что у них было много совещаний по этому поводу, но все
кончалось слезами и жалобами.
- Ведь у нас не было, - пояснил он, - ни судна, на котором можно
пуститься в открытое море, ни инструментов для постройки подобного судна,
ни съестных припасов.
Тогда я сказал ему:
- Я буду говорить с вами прямо. Как вы думаете, согласятся ли ваши
товарищи переехать на мой остров? Я охотно пригласил бы их сюда. Мне
кажется, что все сообща мы нашли бы способ добраться до какой-нибудь
прибрежной страны, а оттуда - на родину. Одно только пугает меня:
приглашая их сюда, я отдаю себя в их руки. Что, если они окажутся
коварными, злыми людьми? Что, если за мое гостеприимство они отплатят мне
изменой? Чувство благодарности, вообще говоря, некоторым людям совершенно
не свойственно. Среди них могут оказаться предатели. А это было бы,
согласитесь, слишком уж обидно: выручить людей из беды только для того,
чтобы очутиться их пленником в Новой Испании. Уж лучше быть съеденным
дикарями, чем попасть в беспощадные когти попов или быть сожженным
инквизиторами. Если бы ваши товарищи, - продолжал я, - приехали сюда, я
убежден, что при таком количестве работников нам ничего не стоило бы
построить большое судно, на котором мы могли бы пробраться на юг и дойти
до Бразилии или направиться к северу - до испанских владений. Но,
разумеется, если я вложу им в руки оружие, а они в благодарность за мою
доброту обратят это оружие против меня же, если, пользуясь тем, что они
сильнее меня, они отнимут у меня мою свободу, - тогда они заставят меня
пожалеть, что я сделал им столько добра.
Испанец отвечал с полной искренностью:
- Товарищи мои испытывают такие тяжелые бедствия и так хорошо сознают
всю безвыходность своего положения, что я не допускаю и мысли, чтобы они
могли дурно поступить с человеком, который поможет им спастись из неволи.
Если хотите, - продолжал он, - я вместе с этим стариком съезжу к ним,
передам им ваше предложение и привезу вам ответ. Если они согласятся на
ваши условия, я возьму с них торжественную клятву, что они последуют за
вами в ту землю, которую вы им сами укажете, и до возвращения домой будут
беспрекословно повиноваться вам как своему командиру. Вы будете
приказывать, а мы - подчиняться. Если хотите, мы составим письменный
договор, каждый из нас подпишет его, и я привезу его вам.
Затем он сказал, что готов, не откладывая, тотчас же поклясться мне в
верности.
- Клянусь, что я буду служить вам до гроба! - так закончил он свою
пылкую речь. - Вы спасли мне жизнь, и я отдаю ее вам. Я буду зорко
следить, чтобы мои соотечественники не нарушили данной вам клятвы, и
всегда буду биться за вас до последней капли крови. Впрочем, я ручаюсь за
своих земляков: все они люди честные, очень надежные, и среди них нет ни
одного предателя.
После таких искренних слов все мои сомнения исчезли, и я решил
попытаться выручить этих людей. Я сказал испанцу, что отправлю к ним его и
старика дикаря.
Но, когда все было готово к их отплытию, испанец вдруг заговорил о
том, что лучше бы отложить нашу затею на несколько месяцев или, может
быть, на год.
- Прежде чем выписывать гостей, - сказал он, - нам следует
позаботиться об их пропитании.
Он был совершенно прав. Провизии у нас было мало. Ее еле хватало на
четверых, а если приедут гости, они уничтожат все наши запасы в неделю, и
мы будем обречены на голодную смерть.
- Поэтому, - сказал испанец, - я прошу у вас разрешения распахать
новый участок земли. Поручите это нам троим, мы сейчас же возьмемся за
работу и высеем все зерно, какое вы можете уделить для посева. Потом
дождемся урожая, уберем хлеб, и, если его окажется достаточно для
прокормления новых людей, тогда я и отец Пятницы отправимся за ними. Если
же они приедут на этот остров сейчас, им грозит лютый голод, а это может
вызвать у них раздоры и взаимную ненависть.
Благоразумная предусмотрительность этого человека пришлась мне по
вкусу. Я увидел, что он и в самом деле заботится о моем благе и предан мне
всем сердцем. Нужно было немедленно привести его совет в исполнение.
Тотчас же мы вчетвером принялись за распашку нового поля. Мы усердно
разрыхляли почву (насколько это возможно при деревянных орудиях), и через
месяц, когда наступило время посева, у нас был большой участок тщательно
распаханной земли, на котором мы высеяли двадцать два бушеля ячменя и
шестнадцать бушелей риса, то есть все зерно, какое я мог выделить на
посев.
Теперь, когда нас четверо, дикари могли быть нам страшны лишь в том
случае, если бы они нагрянули в очень большом количестве. Мы не боялись
дикарей и свободно бродили по всему острову. А так как все мы мечтали
только о том, как бы нам скорее уехать отсюда, каждый из нас охотно
трудился для осуществления этой мечты. Во время своих скитаний по острову
я отмечал деревья, пригодные для постройки корабля. Испанец и Пятница с
отцом принялись рубить эти деревья.
Я показал им, с какими неимоверными трудностями я вытесывал каждую
доску из цельного древесного ствола, и мы стали все вместе заготовлять
новый запас досок. Мы натесали их около дюжины. То были крепкие дубовые
доски тридцати пяти футов длины, двух футов ширины и от двух до четырех
дюймов толщины. Всякому ясно, сколько тяжелого труда было вложено в эту
работу.
В то же время я старался по возможности увеличить свое маленькое
стадо. Для этого двое из нас ежедневно ходили ловить диких козлят, так что
вскоре у нас прибавилось до двадцати голов.
Затем нам предстояло еще одно важное дело: надо было позаботиться о
заготовлении изюма, так как виноград уже начал созревать. Мы собрали и
насушили его в огромном количестве. Наравне с хлебом изюм составлял наше
основное питание. Мы все очень любили изюм. Право, я не знаю более вкусной
и питательной пищи.
Подошло время жатвы. Урожай риса и ячменя был недурен. Правда, мы
ждали, что он будет лучше, но все же он оказался настолько обилен, что
теперь мы могли прокормить хоть пятьдесят человек. Мы получили урожай
сам-десят. Этого количества должно было с избытком хватить не только на
прокормление всей нашей общины до следующего урожая - с таким запасом
провианта мы могли смело пуститься в плавание и добраться до любого берега
Южной Америки.
Куда же ссыпать весь рис и ячмень? Для этого нужны были большие
корзины, и мы тотчас же принялись их плести, причем испанец оказался
искуснейшим мастером этого дела.
Теперь, когда у меня было достаточно мяса и хлеба для прокормления
ожидаемых гостей, я разрешил испанцу взять лодку и ехать за ними. Я строго
наказал ему не привозить ни одного человека, не взяв с него клятвенного
обещания, что он не только не сделает мне никакого зла, не нападет на меня
с оружием в руках, но, напротив, будет защищать меня от всех
неприятностей. Эту клятву они должны были изложить на бумаге, и каждый
должен был подписаться под ней.
В ту минуту я как-то забыл, что у испанцев, потерпевших крушение, не
было ни перьев, ни чернил.
С этими наставлениями испанец и старый дикарь отправились в путь на
той самой пироге, на которой они были привезены на мой остров.
Как весело мне было снаряжать их для этого плавания! Ведь за все
двадцать семь лет моего заключения на острове я впервые мог надеяться на
то, что вырвусь отсюда на волю. Я дал этим людям обильные запасы изюма и
хлеба, чтобы хватило для них и для наших будущих гостей.
Наконец я усадил их в пирогу и пожелал им доброго пути. Прощаясь, я
условился с ними, что, когда они будут везти в своей пироге испанцев, они
поднимут флаг в открытом море, чтобы я мог издали признать их пирогу.
Отчалили они при свежем ветре в день полнолуния, в октябре. К
сожалению, я не могу указать более точную дату, так как, потеряв однажды
верный счет дней и недель, я уже не мог восстановить его.
Прошло довольно много времени после отъезда моих путешественников. Я
поджидал их со дня на день. Мне казалось, что они запаздывают, что уже
дней восемь назад им следовало бы вернуться на остров. Вдруг произошел
один непредвиденный случай, какого еще никогда не бывало за все годы моего
пребывания на острове.
Как-то на рассвете, когда я еще спал крепким сном, вбегает ко мне
Пятница и громко кричит:
- Едут! Едут!
Я вскочил, мигом оделся, перелез через ограду и выбежал в рощу
(которая, к слову сказать, так разрослась, что в ту пору ее можно было,
скорее, назвать лесом).
Я до такой степени забыл об опасности, что, против обыкновения, не
захватил с собою никакого оружия. Я был твердо уверен, что это
возвращается испанец со своими друзьями.
Каково же было мое удивление, когда я увидел в море, милях в пяти от
берега, незнакомую лодку с треугольным парусом! Лодка держала курс прямо
на остров и, подгоняемая сильным попутным ветром, быстро приближалась. Шла
она не со стороны материка, а от южной оконечности острова.
Словом, это была совсем не та лодка, которую мы столько дней ожидали.
На всякий случай надо было подготовиться к обороне.
Я предложил Пятнице спрятаться в роще и внимательно проследить за
находящимися в лодке людьми, так как нам неизвестно, враги они или друзья.
Затем я вернулся домой, захватил подзорную трубу и при помощи лестницы
взобрался на вершину горы, чтобы, не будучи замеченным, осмотреть всю
окрестность; так поступал я всегда, когда опасался нападения врагов.
Не успел я взобраться на гору, как тотчас же увидел корабль.
Он стоял на якоре у юго-восточной оконечности острова, милях в восьми
от моего жилья. От берега до него было не более пяти миль.
Корабль был, несомненно, английский, да и лодка, как я теперь мог
убедиться, оказалась английским баркасом.
Не могу выразить, какие разнообразные чувства вызвало во мне это
открытие!
Моя радость при виде корабля, притом английского, радость ожидания
близкой встречи с моими соотечественниками (значит, с друзьями) была выше
всякого описания.
Вместе с тем какая-то тайная тревога, которую я не мог объяснить,
заставляла меня быть настороже.
Прежде всего я задал себе вопрос: ради чего английский купеческий
корабль зашел в эти места, лежавшие, как мне было известно, в стороне от
всех торговых путей англичан? Я знал, что его не могло пригнать бурей, так
как за последнее время не было бурь. Если даже на корабле действительно
находились англичане, мне все-таки не следовало до поры до времени
показываться им на глаза, так как было весьма вероятно, что они явились
сюда не с добром. Уж лучше мне и впредь оставаться на острове, чем
довериться подозрительным людям и очутиться в руках каких-нибудь
разбойников или убийц!
Стоя на горе, я продолжал следить за приближавшейся к острову лодкой.
Вдруг она сделала крутой поворот и пошла вдоль берега по направлению
к бухточке, где я когда-то приставал с плотами. Очевидно, сидевшие в лодке
высматривали, где бы лучше пристать. Они не заметили бухточки, а причалили
в другом месте, в полумиле от нее.
Я был счастлив, что они высадились именно там, ибо, если бы они вошли
в бухточку, они очутились бы, так сказать, у порога моего жилья и - кто
знает! - может быть, выгнали бы меня из моей крепости и разграбили бы все,
что там было.
Люди вышли на берег, и я мог убедиться, что это действительно
англичане, по крайней мере большинство из них. Одного или двух я, правда,
принял за голландцев, но я ошибся, как оказалось потом. Всех было
одиннадцать человек.
Трое из них были, очевидно, привезены сюда в качестве пленников,
потому что я не заметил при них никакого оружия и мне показалось, что у
них связаны ноги. Я видел, как пять человек, выскочившие на берег первыми,
вытаскивали их из лодки.
Один из пленников, видимо, о чем-то просил: движения его рук выражали
и страдание, и мольбу, и отчаяние. Очевидно, он совсем потерял голову.
Двое других тоже умоляли о чем-то и тоже воздевали руки к небу, но, в
общем, были как будто спокойнее и не так бурно выражали свое горе.
Я смотрел на них и ничего не понимал. Вдруг Пятница крикнул мне:
- О Робин Крузо! Смотри: белые человеки тоже кушают человеков, как
дикие!
- Ты с ума сошел, Пятница! - сказал я ему. - Неужели ты думаешь, что
они их съедят?
- Конечно, съедят, - отвечал он.
- Нет, нет, Пятница, ты ошибаешься, - возразил я. - Боюсь, что они их
убьют, но можешь быть уверен, что есть их они не станут.
Я все еще не понимал, что происходит перед моими глазами, но весь
дрожал от ужаса при мысли о том, что сейчас совершится кровавое дело.
Мне даже показалось, что один из разбойников занес над головою своей
жертвы какое-то оружие, вроде тесака или шпаги.
Вся кровь застыла у меня в жилах: я был уверен, что несчастный
свалится мертвым. Как я жалел в ту минуту, что со мной нет испанца и
старика дикаря!
Я заметил, что ни у кого из разбойников не было с собой ружья.
"Хорошо бы, - подумал я, - подкрасться к ним теперь, выстрелить в
упор и освободить этих пленников".
Но обстоятельства сложились иначе.
Разбойники, очевидно, не имели намерения убивать своих пленников.
Застращав их и поиздевавшись над ними, злодеи разбежались по острову,
желая, вероятно, осмотреть местность, где они очутились.
Пленников они оставили на присмотр двух своих товарищей. Но те,
должно быть, были пьяны: как только остальные ушли, оба они забрались в
лодку и мгновенно уснули.
Таким образом, пленники остались одни. Но вместо того чтобы
воспользоваться предоставленной им свободой, они сидели на песке, озираясь
по сторонам в безысходном отчаянии.
Это напомнило мне первый день моего пребывания на острове. Точно так
же и я сидел тогда на берегу, дико озираясь кругом, и тоже считал себя
погибшим. Я был уверен тогда, что меня растерзают хищные звери,
вскарабкался на дерево и провел там всю ночь. Вообще нет таких ужасов,
которые не мерещились бы мне в первое время. А между тем как безмятежно
прожил я все эти годы! Но ничего этого я тогда не предвидел.
Так точно и эти трое несчастных приходили в отчаяние, не зная, что
избавление близко.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Робинзон встречается с капитаном английского судна
Разбойники прибыли на остров во время прилива. Покуда они глумились
над пленниками, которых они привезли, а потом бродили по незнакомому
острову, прошло очень много времени: начался отлив, и лодка очутилась на
мели.
В ней, как уже сказано, оставалось два человека, которые вскоре
уснули.
Через час один из них проснулся и, увидев, что лодка стоит на земле,
попробовал протащить ее к воде по песку, но не мог. Тогда он стал звать
остальных. Те прибежали и принялись помогать ему, но лодка была такая
тяжелая, а песок был такой мокрый и рыхлый, что у них не хватило силы
спустить ее на воду.
Тогда они, как истые моряки - а моряки, как известно, самый
беззаботный народ во всем мире и никогда не думают о будущем, - бросили
лодку и снова ушли гулять. Перед тем как уйти, один из них громко сказал
другому:
- Да брось ее, Джек! Охота тебе руки мозолить! Вот будет прилив, она
и всплывет.
Это было сказано по-английски. Значит, они и вправду были мои
земляки.
Покуда они не ушли, я то сидел, притаившись, за оградой крепости, то
наблюдал за ними с вершины холма.
До начала прилива оставалось не меньше десяти часов.
Значит, все это время их лодка пролежит на песке.
Вечером, когда станет темно, я выйду из своего тайника, подкрадусь к
этим матросам поближе, буду следить за каждым их поступком, за каждым
движением, и, может быть, мне даже удастся подслушать, о чем они будут
говорить.
А пока не стемнело нужно было готовиться к бою. Теперь у меня был
более сильный и опасный противник, чем прежде, и готовиться следовало
более тщательно.
Я долго возился с ружьями, чистил и заряжал их, а потом приказал
Пятнице, который к этому времени сделался под моим руководством очень
метким стрелком, вооружиться с ног до головы. Я взял себе два охотничьих
ружья, а ему дал три мушкета. Остальное оружие мы тоже распределили между
собою.
Нужно сказать, что в этих доспехах у меня был очень воинственный вид.
На мне была моя грубая куртка из козьего меха и огромная мохнатая шапка, у
бедра торчала обнаженная сабля, за поясом были два пистолета, на каждом
плече по ружью.
Как уже сказано, я решил не предпринимать ничего, пока не стемнеет.
Но часа в два, когда солнце стало припекать особенно сильно, я заметил,
что матросы ушли в лес и не вернулись. Вероятно, их сморила жара, и они
уснули в тени.
Их пленникам было не до сна. Несчастные понуро сидели под каким-то
громадным деревом, удрученные своей горькой участью. Расстояние между ними
и мной было не больше четверти мили.
Их никто не стерег, и я решил, не дожидаясь вечера, пробраться к ним
и побеседовать с ними. Мне не терпелось узнать, что они за люди и почему
они здесь. Я отправился к ним в том диковинном наряде, который я только
что описал. За мною по пятам шагал Пятница. Он тоже был вооружен с головы
до ног, хотя и не казался таким страшилищем, как я.
Я подошел к трем пленникам совсем близко (они сидели ко мне спиной и
не могли видеть меня) и громко спросил их по-испански:
- Кто вы такие, сеньоры?
Они вздрогнули от неожиданности, но, кажется, перепугались еще
больше, когда увидели, какое страшилище к ним подошло. Никто из них не
ответил ни слова, и мне показалось, что они собираются убежать от меня.
Тогда я заговорил по-английски.
- Джентльмены, - сказал я, - не пугайтесь. Может быть, вы найдете
друга там, где меньше всего ожидаете встретить его. Я англичанин и хочу
вам помочь. Вы видите: нас только двое; у нас есть оружие и порох.
Говорите же прямо: чем мы можем облегчить вашу участь, какое с вами
случилось несчастье?
- Наших несчастий так много, что описывать их было бы слишком долго,
- ответил один пленник, - между тем наши мучители близко и каждую минуту
могут явиться сюда. Но вот вам вся наша история в коротких словах. Я
капитан корабля; мой экипаж взбунтовался. Я всегда любил своих матросов, и
они любили меня. Под моей командой им жилось превосходно. Но их сбила с
толку шайка негодяев, которая завелась у меня на судне в последнее время.
Эти негодяи убедили их стать пиратами - морскими разбойниками, чтобы
грабить и жечь корабли. Товарищи мои, которых вы видите здесь (один - мой
помощник, другой - пассажир), едва упросили этих людей не убивать нас, и
наконец они согласились, с тем условием, что высадят нас троих на
каком-нибудь пустынном берегу. Так они и сделали. Мы были уверены, что нас
ожидает здесь голодная смерть, - мы считали эту землю необитаемой. Теперь
же оказалось, что здесь живут люди, готовые самоотверженно спасти нас от
смерти.
- Где эти злодеи? - спросил я. - Куда они пошли? В какую сторону?
- Они лежат под теми деревьями, сэр, - отвечал капитан, указывая на
ближний лесок. - Сердце у меня замирает от страха: я боюсь, что они
увидели вас и слышат, о чем мы сейчас говорим. Если так, мы пропали! Они
убьют нас всех, не пощадят никого.
- Есть у них ружья? - спросил я.
- Только два, да еще одно, которое они оставили в лодке.
- Отлично! - сказал я. - Остальное я беру на себя. Все они спят, и
нам было бы нетрудно подкрасться к ним и перебить их всех, но не лучше ли
захватить их живыми? Может быть, они одумаются, перестанут разбойничать и
сделаются честными людьми.
Капитан сказал, что среди них есть два опасных злодея, которые и
начали бунт; едва ли нужно щадить их, но, если избавиться от этих двоих,
остальные, он уверен, раскаются и снова вернутся к своей прежней работе.
Я попросил его указать мне этих двоих. Он ответил, что вряд ли узнает
их на таком большом расстоянии, но при случае, конечно, укажет.
- Вообще я и мои товарищи, - сказал он, - готовы подчиняться вам во
всем. Мы отдаем себя в полное ваше распоряжение. Каждый ваш приказ будет
для нас законом.
- Если так, - сказал я, - отойдемте подальше, чтобы они не увидели
нас и не подслушали нашей беседы. Пускай себе спят, а мы покуда решим, что
нам делать.
234 Все трое встали и пошли за мной. Я провел их в лесную чащу и там,
обращаясь к капитану, сказал:
- Я попытаюсь спасти вас, но прежде поставлю вам два условия...
Он не дал мне договорить.
- Я принимаю любые условия, сэр, - сказал он. - Если вам
посчастливится отнять у злодеев мой корабль, распоряжайтесь мною и моим
кораблем, как вам вздумается. Если же ваш замысел вам не удастся, я
останусь тут вместе с вами и буду до конца моих дней вашим усердным
помощником.
Такое же обещание дали и его товарищи.
- Хорошо, - сказал я, - вот мои два условия. Во-первых, пока вы не
перейдете к себе на корабль, вы забудете, что вы капитан, и станете
беспрекословно подчиняться каждому моему приказанию. И, если я дам вам
оружие, вы ни при каких обстоятельствах не направите его ни против меня,
ни против моих близких и возвратите его мне по первому требованию.
Во-вторых, если вам будет возвращен ваш корабль, вы доставите на нем в
Англию меня и моего друга.
Капитан поклялся мне всеми клятвами, какие только, может придумать
человеческий ум, что оба мои требования будут свято выполнены им и его
товарищами.
- И не потому только, - прибавил он, - что я признаю эти требования
вполне основательными, но, главное, потому, что я обязан вам жизнью и до
самой своей смерти буду считать себя вашим должником.
- В таком случае, не будем медлить, - сказал я. - Вот вам три
мушкета, вот порох и пули. А теперь говорите, что, по-вашему, нам следует
предпринять.
- Благодарю вас, что вы обращаетесь ко мне за советом, - сказал
капитан, - но могу ли я советовать вам? Вы наш начальник, ваше дело
приказывать, наше - повиноваться.
- Мне кажется, - сказал я, - что нам легче всего будет расправиться с
ними, если мы неслышно подкрадемся, пока они спят, и выстрелим в них сразу
из всех наших ружей. Кому суждено быть убитым, тот будет убит. Если же те,
что останутся живы, сдадутся и попросят пощады, их можно будет, пожалуй,
помиловать.
Капитан робко возразил, что ему не хотелось бы проливать столько
крови и что, если можно, он предпочел бы воздержаться от подобной
жестокости.
- Из этих людей, - прибавил он, - только двое неисправимые негодяи,
они-то и подстрекали к злодейству других. Если они от нас ускользнут и
вернутся на корабль, мы пропали, потому что они нагрянут сюда и перебьют
нас всех.
- Значит, нужно принять мой совет, - сказал я. - Вы сами видите, что
мы вынуждены быть жестокими: для нас это единственное средство спастись.
Но видно было, что капитану очень не хочется убивать и калечить такое
множество спящих людей, хотя эти люди и обрекли его на голодную смерть.
Заметив это, я сказал ему, чтобы он с товарищами шел вперед и
распоряжался как знает.
Пока у нас шли эти переговоры, пираты начали просыпаться. Из лесу
донеслись их голоса. Я увидел, что двое из них уже стоят на ногах, и
спросил капитана, не эти ли зачинщики бунта.
- Нет, - отвечал он, - эти люди были верны своему долгу до последней
минуты и примкнули к зачинщикам под влиянием угроз.
- Так пусть себе уходят, - сказал я, - не будем им мешать. Видно,
сама судьба позаботилась о том, чтобы спасти невиновных от пули. Но
пеняйте на себя, если вы дадите уйти остальным. Они схватят вас, и вам не
будет пощады.
Эти слова пробудили в капитане решимость. Он и его товарищи схватили
ружья, заткнули за пояс пистолеты и ринулись вперед.
Один из матросов обернулся на шум шагов и, увидев в руках у своих
пленников оружие, поднял тревогу.
Но было уже поздно: в ту самую секунду, как он закричал, грянуло два
выстрела. Стрелявшие не дали промаха: один человек был убит наповал,
другой тяжело ранен. Он, однако, вскочил на ноги и стал звать на помощь.
Но тут к нему подошел капитан.
- Поздно! - сказал он. - Теперь уж тебя никто не спасет. Вот тебе
награда за предательство!
С этими словами он поднял мушкет и так сильно ударил предателя
прикладом по голове, что тот замолчал навеки.
Теперь, не считая трех человек, которые, вероятно, зашли в другую
часть леса, у нас оставалось только три противника, из которых один был
легко ранен. В это время подошли и мы с Пятницей. Враги увидели, что им не
спастись, и стали просить пощады. Капитан ответил, что он готов подарить
им жизнь, если они на деле докажут ему, что раскаиваются в своем
вероломстве, и поклянутся, что помогут ему овладеть кораблем. Они упали
перед ним на колени и стали горячо уверять его в своем чистосердечном
раскаянии.
Капитан поверил их клятвам и заявил, что охотно дарует им жизнь. Я не
возражал против этого, но потребовал, чтобы пленников связали по рукам и
ногам.
Как только переговоры закончились, я приказал Пятнице и помощнику
капитана сбегать к баркасу и снять с него парус и весла.
Вскоре вернулись и те три матроса, которые бродили по острову. Они
забрели далеко и теперь прибежали, услыхав наши выстрелы.
Когда они увидели, что капитан из их пленника сделался их
победителем, они даже не пытались сопротивляться и беспрекословно дали
себя связать.
Таким образом, победа осталась за нами.
