Я растормошил брата, и в ожидании мага мы коротали время за разговором. Я предупредил Шварца, что вовсе не уверен, придет ли маг: он такой
непостоянный и может не явиться, когда его ждут; но Шварц жаждал остаться и
попытать счастья, и, как я уже сказал, мы сидели и разговаривали. Он мне
многое рассказал про свою жизнь и обычаи эльфов из мира грез, но говорил
отрывочно и бессвязно, постоянно перескакивая с одного на другое, как
водится у этих эльфов. Шварц мог вдруг оборвать фразу посредине и
переключиться на другой заинтересовавший его предмет, ничего не объясняя, не
извиняясь, - словом, как бывает во сне. Он пересыпал свою речь непонятными
словами и оборотами, заимствованными в тысяче миров, - ведь он бывал
повсюду. Иногда Эмиль объяснял мне их значение и где он их перенял, но это
случалось довольно редко из-за капризов и причуд эльфовой памяти, порой
хорошей, порой - плохой, но всегда изменчивой. Вот, к примеру, слово
"переключаться". Шварц не помнил, где его позаимствовал, но полагал, что на
какой-то звезде в созвездии Ориона, где провел однажды ночью целое лето с
экскурсантами с Сириуса; он познакомился с ними где-то во Вселенной. В этом
он был уверен, а вот когда услышал слово "переключаться" - напрочь забыл;
может быть, в прошлом, может быть, в будущем - он не мог сказать наверняка,
скорей всего не знал и в тот момент, когда пополнил им свой словарь. И не
мог знать, ибо прошлое и будущее - человеческие понятия, непостижимые для
него; прошлое и будущее неделимы и нераспознаваемы для обитателя страны
грез.
- Да это и неважно в конце концов.
Как естественно и просто произнес он эти слова! Впрочем, его
представления о важности весьма примитивны.
Шварц часто ронял мимоходом общеизвестные с его точки зрения истины, а
потом безуспешно пытался вдолбить их мне в голову. Безуспешно, ибо он говорил о мирах, совершенно несхожих с Землей, об условиях, несхожих с земными, где все вокруг жидкое и газообразное, а живые существа не имеют ног; о нашем солнце, где все чувствуют себя хорошо лишь в раскаленном добела состоянии; тамошним жителям бесполезно объяснять, что такое холод и тьма, - все равно не поймут; о невидимых с земли черных планетах, плывущих в вечной тьме, закованных в броню вечного льда; их обитатели безглазы - глаза им ни к чему, можно разбиться в лепешку, толкуя им про тепло и свет; о космическом пространстве - безбрежном воздушном океане, простирающемся бесконечно далеко, не имеющем ни начала, ни конца. Это - мрачная бездна, по которой можно лететь вечно со скоростью мысли, встречая после изнурительно долгого пути радующие душу архипелаги солнц, мерцающие далеко впереди; они все растут и растут, и вдруг взрываются ослепительным светом; миг - прорываешься сквозь него, и они уже позади - мерцающие архипелаги, исчезающие во тьме. Созвездия? Да, созвездия, и часть из них в нашей солнечной системе, но бесконечный полет продолжается и через солнечные системы, неизвестные человеку.
По его словам, в таких полетах встречаешь чрезвычайно интересных эльфов грез - обитателей миллиардов миров, устремляющихся к миллиардам иных миров; они всегда приветливы, рады встрече, полны впечатлений об увиденном, жаждут поделиться ими. Они говорят на миллионах разных языков, порой понимаешь их, порой - нет; язык, знакомый сегодня, забывается завтра, ибо у обитателей мира грез нет ничего постоянного - характера, телосложения, веры, мнений, намерений, симпатий, антипатий и прочего; эльфы грез ценят лишь путешествия, беседы, все новое и необычное, веселое времяпрепровождение. Шварц сказал,
что эльфы грез полны доброжелательства к своим собратьям из плоти и крови,
всячески стараются поделиться с ними яркими впечатлениями, почерпнутыми в
путешествиях; но это возможно лишь на крайне примитивном, не стоящем усилий
уровне: ведь они взывают к воображению Будничной Сути человека, а это все
равно что "опускать радугу в крысиную нору".
Тон у Шварца был необидный. Пожалуй, он и раньше не был обидным, намеренно обидным; тон был терпимый, а вот слова больно ранили: Шварц называл все вещи своими именами. Он повел речь о том, что как-то раз миллион
лет тому назад слетал с приятелями на Юпитер и, когда...
- Мне всего семнадцать, - прервал я его, - ты же говорил, что родился вместе со мной?
- Да, - ничуть не смутился Шварц, - я пробыл с тобой всего около двух миллионов лет, согласно вашему измерению времени; мы вообще не измеряем времени. Сколько раз я проводил в путешествиях по вселенной пять, десять или
двадцать тысяч лет за одну ночь; я всегда покидаю тебя, как только ты уснешь, и не возвращаюсь, пока не проснешься.Ты спишь все время, пока я в отлучке, но видишь сущий пустяк либо вовсе ничего - жалкие обрывки моих
впечатлений, доступные незрячей Смертной душе{31}; а порой на твою долю и вовсе ничего не достается из приключений целой ночи, равной многим
столетиям; твоя Смертная душа не в состоянии это понять.
Затем Шварц перешел к своим "шансам". Вернее, принялся рассуждать о моем здоровье, да так холодно, будто речь шла о собственности, интересовавшей его с коммерческой точки зрения, о которой надлежало радеть, исходя из его интересов. Шварц даже вдавался в подробности - боже правый! - советовал мне соблюдать диету, заниматься физическими упражнениями, помнить о режиме, остерегаться разврата, религии и женитьбы; ведь в семье рождается любовь, а любовь к родным тебе людям многократно усиливается, и это чревато изнурительной заботой и треволнениями; когда любимые страдают или умирают, тревога усугубляется, разбивает сердце и укорачивает век. В общем, если я буду беречь свое здоровье и избегать неразумных поступков, у него есть все основания прожить десять миллионов лет...
Я оборвал Шварца и перевел разговор на другую тему: он мне изрядно надоел, и я всерьез опасался, что вот-вот сорвусь и, позабыв о гостеприимстве, начну ругаться последними словами. Я подзадорил Шварца поговорить о делах небесных; он повидал множество царств небесных на других планетах, но отдавал предпочтение нашему, ибо там не соблюдают воскресенье. Там священный день отдохновения - суббота, и это очень приятно: кто устал - отдыхает, остальные предаются невинным забавам. А воскресенья там не признают, сказал Шварц. Воскресенье как священный день отдохновения было введено на земле ради коммерческой выгоды императором Константином, чтобы уравнять шансы на процветание в этом мире между евреями и христианами. Правительственная статистика того времени показывала, что еврей за пять дней зарабатывает столько, сколько христианин за шесть. Константин понял, что при таких темпах евреи скоро приберут к рукам все богатства и обрекут христиан на нищету. В этом не было ни правды, ни справедливости, и долгом всякого благочестивого правительства было установить закон, равный для всех, и проявить столько же заботы о тех, кто не горазд в делах, как и о тех, кто горазд, - и даже больше, если потребуется.Тогда Константин сделал священным днем отдохновения воскресенье, и это возымело действие, уравняв шансы христиан и евреев. После введения нового закона еврей пребывал в вынужденной праздности 104 дня в году, а христианин - всего 52, и это позволило ему догнать соперника. Брат сказал, что Константин сейчас совещается в царстве небесном с другими ранними христианами о новом уравнивании шансов, ибо, заглянув на несколько столетий вперед, они заметили, что примерно в
двадцатом столетии надо дать евреям еще один священный день отдохновения и
спасти хотя бы то, что останется к этому времени от христианской собственности. Сам Шварц недавно побывал в первой четверти двадцатого
столетия и считал, что Константин прав.
Потом Шварц, как у него заведено, резко переключился на другую тему: алчно глянув на мою голову, он размечтался - вот если бы снова оказаться там! Как только я усну, он отправился бы в путешествие и повеселился на славу! Неужели маг никогда не вернется?
- Ах, чего только я не видел! - вспоминал Шварц. - Таких чудес, такого буйства красок, такого великолепия человеческий глаз не воспринимает. Чего только я не слышал! Музыка сфер... Ни один смертный не выдержит и пяти минут такого экстаза! О, если б он пришел! Если бы... - Шварц замер с полуоткрытым ртом, застывшим взглядом, поглощенный какой-то мыслью. - Ты чувствуешь? - спросил он минуту спустя.
Знакомое ощущение - животворное, бодрящее, таинственное нечто, витавшее
в воздухе, когда появлялся Сорок четвертый. Но я притворился, будто оно мне
неведомо, и спросил:
- Что это?
- Маг, он приближается. Он не всегда допускает, чтоб от него исходила
сила, поэтому мы, двойники, принимали его одно время за обычного колдуна, но
когда маг сжег Сорок четвертого, мы все стояли рядом; от него вдруг стала
исходить эта сила, и мы сразу догадались, кто он! Мы поняли, что он... мы поняли, что он... Удивительное дело, мой язык отказывается произнести нужное слово!
Да, именно так, Сорок четвертый не позволил Шварцу говорить, а я был
близок к тому, чтоб узнать, наконец, тайну. Какое горькое разочарование!
Вошел Сорок четвертый все еще в облачении мага, Шварц бросился перед
ним на колени и принялся страстно заклинать мага освободить его от бренной
плоти. Я поддержал его.
- О, могущественный! Ты заключил меня в темницу, только ты можешь
вызволить меня, только ты! Все в твоих силах, все, бросающее вызов Природе,
для тебя нет ничего невозможного, ибо ты есть...
Снова то же самое - слова не шли у него с языка... Я второй раз был близок к раскрытию тайны, но Сорок четвертый наслал на Шварца немоту; я отдал бы все на свете за то, чтобы выведать секрет. Сами понимаете, мы все так устроены - то, что тебе доступно, вовсе не прельщает, а что недоступно, то и желанно!
Сорок четвертый проявил доброту. Он сказал, что отпустит моего
двойника, - Шварц обхватил руками колени Сорок четвертого и целовал, целовал
край его плаща, не дожидаясь, пока Сорок четвертый закончит фразу, - да,
отпустит, а к свадьбе наделает новых, и, таким образом, семья мастера не
будет в обиде. Сорок четвертый повелел Шварцу встать и улетучиться, что
Шварц и сделал: вот это было зрелище так зрелище! Сначала его одежды
истончились настолько, что сквозь них просвечивало тело, потом они
растворились в воздухе, как туман, и Шварц остался нагим (в этот момент в
комнату заглянула кошка и тут же выскочила, как ошпаренная); тем временем
плоть Шварца таяла на глазах, сквозь нее уже просвечивал скелет, очень
стройный, ладный скелет; затем исчезли и кости и осталась лишь пустая форма,
оболочка - само совершенство, зыбкая и эфемерная, переливающаяся всеми цветами радуги; сквозь нее, как сквозь мыльный пузырь, просвечивала мебель;
затем - паф! - и она исчезла! Глава XXX
Вошла кошка, помахивая хвостом; подхватив его передней лапой, будто шлейф, она просеменила на середину комнаты и, разведя лапы, словно придерживала юбки, склонилась перед магом в глубоком реверансе, потом грациозно выпрямилась. Это было изумительно, учитывая ограниченность реквизита. Я полагаю, что реверанс - самое милое, что может сделать женщина, а реверанс горничной прелестнее других: у нее больше опыта в этом деле; в отсутствие хозяев она только реверансами и занимается.
Продемонстрировав свое искусство, Мэри улыбнулась, как Чеширский Кот{32} (я услышал это выражение от своего двойника; он почерпнул его из иностранного языка, как ему казалось - в будущем; впрочем, он мог и ошибиться), и спросила с обворожительной наивностью:
- Вы разрешите мне перекусить сейчас, не дожидаясь второго завтрака, сегодня утром в замке начнутся такие события! Я бы отдала целую корзину мышей, чтоб в них участвовать, и, если я...
В этот миг невообразимо крошечный мышонок с глазами-бусинками пробежал по полу. Бейкер Джи взвизгнула, взвилась в воздух и приземлилась на самом высоком стуле в комнате; там она встала на задние лапы, дрожа от страха, подобрав воображаемые юбки. Тем временем из шкафа выплыл ее завтрак на серебряном подносе; Мэри попросила подать его на стул, что и было выполнено.
Наскоро перекусив, заморив червячка, Мэри умчалась, чтоб не пропустить
волнующего зрелища, и наказала сохранить недоеденный завтрак до ее
возвращения.
- А теперь иди к столу, - пригласил Сорок четвертый. - Выпьем венский кофе двухсотлетней будущности, лучший в мире кофе, отведаем гречишных
булочек из Миссури урожая 1845 года, французских яиц прошлого столетия, китового жареного мяса с пряностями позднего плиоцена, когда кит был еще мальком и чрезвычайно приятным на вкус!
К этому времени я уже привык к чужеземным яствам - Сорок четвертый выискивал их в неведомых странах и неведомых эрах, разделенных порою миллионами лет, - и мне уже стало безразлично, где и когда они приготовлены; блюда всегда были свежи и отменны на вкус. Сначала я не выносил яиц столетней давности и консервированную манну небесную времен пророка Моисея, но все объяснялось привычкой и предвзятостью воображения; вскоре я преодолел предрассудки и наслаждался новыми блюдами, не задавая лишних вопросов. Раньше я бы ни за что не притронулся к китовому мясу - одна мысль о нем вызывала у меня тошноту, - но с тех пор я сто шестьдесят раз ел китовое мясо и ни разу не поморщился. За завтраком Сорок четвертый помянул в разговоре эльфов грез; оказывается, прежде они выполняли очень важные поручения, когда требовались быстрота доставки и сохранение тайны. В те времена эльфы грез гордились своей работой, они передавали послания слово в слово, а что касается скорости связи, то она намного превосходила телеграфную и приближалась к телефонной. Сорок четвертый сказал, что если бы, к примеру, послание Иосифу{33} было передано не во сне, а через "Уэстерн Юнион"{34}, то семь тощих коров сдохли бы еще до того, как он получил телеграмму. По его словам, сновидческое предприятие обанкротилось еще в эпоху Римской империи, но это произошло по вине толкователей, а не эльфов грез.
- Не подлежит сомнению, что правильное толкование так же важно, как и
точность формулировки самого послания, - заметил Сорок четвертый. -
Допустим, Основательница посылает телеграмму на языке Христианской Скуки.
Что делать? А ничего не остается делать, можно лишь строить предположения.
На песке, ибо никто в целом мире не способен понять это послание с начала и
до конца. В общем, дело табак.
- Дело - что?
- Табак. Это такое выражение. Им еще не пользуются. Оно означает, что
дела весьма плохи. Не поймешь начало или конец послания, обязательно
исказишь их при толковании и тогда суть послания не дойдет по адресу,
утратится, и будет причинен большой вред. Я приведу конкретный пример, и ты
поймешь, что я имею в виду. Вот телеграмма Основательницы ее ученикам. Дата
- 27 июня через четыреста тринадцать лет с нынешнего дня; она напечатана в
бостонской газете, я принес ее сегодня утром.
- Что такое бостонская газета?
- Ну это так просто не объяснишь - рисунки, колонки, подвалы и прочее.
Погоди, я расскажу тебе про газеты в другой раз, сейчас я хочу прочесть
телеграмму.
"Слушай, Израиль! Господь, бог наш, господь един есть.
Я повелеваю, чтоб отныне все члены моей церкви прекратили особую
молитву за установление мира между воюющими народами - прекратили, твердо
веруя в то, что господь не слышит наших молитв, ибо часто суесловим; но он
благословит всех жителей земли, и никто не остановит руку его и не скажет
ему, что творишь ты. Господь всеобъемлющий благословит всех своей истиной и
любовью.
Мэри Бекер Эдди
Плезант Вью. Конкорд. Н.Г. Июнь 27, 1905"{35}.
- Видишь? До слова "народами" понять телеграмму может каждый.
Разразилась чудовищная война; она продолжалась семнадцать месяцев, в ходе ее
были уничтожены флоты и армии, и вот Основательница в семнадцати словах
сообщает своим ученикам: я полагала, что войну можно остановить молитвой, и
потому приказала вам молиться; это была ошибка Смертной души, а я думала,
что идея ниспослана мне свыше; отныне повелеваю, чтоб вы прекратили молиться
за мир и переключились на вещи более доступные нашему пониманию - стачки и
бунты. Остальное, вероятно, означает, означает... Дай-ка я еще раз прочту
текст. Смысл, вероятно, в том, что он больше не внемлет нашим молитвам, ибо
мы докучаем ему слишком часто. Дальше идет "часто суесловим". Тут туман
сгущается в непроницаемую мглу, непостижимые несуразицы застывают ледяными
глыбами. Итак, подытоживаем и получаем результат - молитву следует
прекратить, это сказано ясно и определенно, а вот почему - остается неясным.
А что, если непостижимая, не поддающаяся толкованию вторая часть послания
особенно важна? Скорей всего, так оно и есть, потому что о первой части
этого не скажешь; итак, что нас ждет? Что ждет нашу планету? Катастрофа?
Катастрофа, которую мы не в силах предотвратить; и все потому, что не
понимаем смысла слов, чье назначение - описать ее и указать, как ее
предотвратить. Теперь ты понимаешь, какую важную роль играет в таких делах
толкователь. Но если половина послания написана слогом наивной школьницы, а
вторая - на диалекте чокто{36}, толкователь неизбежно попадет впросак, и
делу будет причинен колоссальный ущерб.
- Ты, конечно, прав. А что такое "господь всеобъемлющий"?
- Я - пас.
- Ты - что?
- Пас. Богословское выражение. Оно, вероятно, значит, что
Основательница вступила в игру, полагая, что господь объемлет лишь половину
и нуждается в помощи, потом, осознав, что он всеобъемлющ и играет на стороне
противника, Основательница решила расплатиться наличными и выйти из игры. Я
думаю, моя догадка правильна, во всяком случае, она разумна: за семнадцать
месяцев Основательница не отыграла ни одной ставки; не удивительно, что в
такой ситуации ей вдруг срочно понадобилось повидаться с другом. Я уже
говорил тебе, что во времена Римской империи дело вылетело в трубу из-за
плохого толкования снов. Вот Светоний{37}, к примеру. Он пишет об Атии,
матери августейшего Юлия Цезаря: "Перед родами ей приснился сон, что чрево
ее протянулось до звезд и заняло все пространство между небом и землей". Как
ты растолкуешь этот сон, Август?
- Кто - я? Навряд ли я смогу его растолковать. Но я бы хотел увидеть
это зрелище, наверное, оно было великолепно.
- Да, вероятно. Но разве это тебе ничего не говорит?
- Н-нет, ничего. А что ты предполагаешь - несчастный случай?
- Конечно, нет! Это же не явь, а всего лишь сон. Он был послан Атии как
весть, что ей предстоит произвести на свет нечто выдающееся. И что же,
по-твоему, она произвела?
- Я... Нет, не знаю.
- А ты угадай!
- Ну, может быть... может быть, дозорную башню?
- Фу, ты не способен толковать сны. Сон Атии - яркий пример того, как
трудно приходилось в те дни толкователям снов. Сновидческие послания
сделались уклончивыми и зыбкими, как телеграмма Основательницы, и вскоре
произошло то, что и должно было произойти, - толкователи разуверились в
своем ремесле, работали спустя рукава, скорей гадали, чем толковали, и в
конце концов совсем обанкротились. Рим отказался от сновидческих посланий и
перешел на пророчества по внутренностям.
- Ну, раз они заглядывали в нутро, то, наверное, больше не ошибались,
верно я говорю, Сорок четвертый?
- Я имею в виду внутренности птиц, точнее - цыплят.
- Я бы на это деньги не поставил! Что может знать о будущем цыпленок?
- Эх, ты не постиг идею, Август. Дело не в том, что знает цыпленок - он
ничего не знает, - но по состоянию его внутренностей в момент забоя авгуры
предугадывали судьбы императоров - вот какой способ общения с толкователями
избрали римские боги, когда сновидческое дело заглохло, а "Уэстерн юнион"
еще не появилась. Идея была хороша тем, что внутренности цыпленка часто
сообщали толкователям больше, чем римский бог в пьяном виде, а он вечно был
навеселе.
- Сорок четвертый, а ты не боишься так говорить о боге?
- Ничуть. А почему я должен бояться?
- Потому что твои высказывания непочтительны.
- Никакой непочтительности в них нет.
- Нет? Тогда что же ты называешь непочтительностью?
- Непочтительность - это неуважение другого человека к твоему богу, но
не существует слова, означающего твое неуважение к его богу.
Я задумался над словами Сорок четвертого и понял, что он прав; такой
взгляд на вещи был нов для меня.
- Теперь, Август, вернемся к сну Атии. Все предсказатели напрасно
ломали над ним голову. Ни один не смог его растолковать. А смысл его был в
том, что...
Прибежала взволнованная кошка.
- Внизу творится черт знает что, сама от Катценъямера слышала! -
выпалила она и тут же умчалась.
Я вскочил, но Сорок четвертый остановил меня:
- Сиди. Сохраняй хладнокровие. Никакой спешки нет. События
разворачиваются, и мы еще повеселимся. Я отключил свой провидческий дар и
готов к неожиданностям.
- Провидческий дар?
- Да, там, откуда я родом, мы...
- Откуда ты ро...
Я не смог вымолвить последнее слово. У меня свело челюсть, а Сорок
четвертый, бросив на меня красноречивый взгляд, продолжал как ни в чем не
бывало:
- Там, откуда я родом, мы все наделены даром, от которого порой устаем.
Мы предвидим все, что должно произойти, и, когда событие происходит, для нас
оно уже не новость, понимаешь? Мы не способны удивляться. Там мы не можем
отключить дар провидения, а здесь - можем. Это одна из главных причин моих
частых визитов на Землю. Я так люблю сюрпризы! Я еще юнец, и это
естественно. Я люблю всякие действа - красочные зрелища, захватывающие
драмы, люблю удивлять людей, пускать пыль в глаза, люблю яркие наряды,
веселые проделки ничуть не меньше любого мальчишки. Каждый раз, когда я
здесь и мне удается заварить кашу, а впереди - возможность позабавиться, я
отключаю свой провидческий дар и предаюсь веселью! Я отключил его и на этот
раз два часа тому назад и знаю о том, что нас ждет впереди, не больше
твоего. Вот и все, а теперь - пошли. Я тебе объяснил суть дела. Раньше у
меня были планы, а теперь я от них отказался. Пусть все идет своим чередом,
а мы начнем действовать в зависимости от обстоятельств. Будет чему
удивляться! Возможно, такие неожиданности покажутся тебе пустяками - ты к
ним привык, - а для меня даже самая маленькая неожиданность - радость.
В комнату влетела кошка вне себя от возбуждения.
- Как я рада, что успела вовремя, - сказала она. - Закройте дверь,
повсюду люди, не давайте им сюда заглядывать. Любезный маг, измени свою
внешность, тебе еще никогда не угрожала большая опасность. Тебя приметили,
все знают, что ты здесь, все ищут тебя; ты совершил очень опрометчивый
поступок, показавшись им на глаза. Умоляю, измени внешность и следуй за
мной, я покажу тебе такое место в замке, где тебя никто не отыщет. О, прошу,
умоляю - торопись! Слышишь голоса? Они охотятся за тобой, умоляю -
поторопись!
Вы и не представляете, как обрадовался Сорок четвертый!
- Ну и дела, слышал? А я и не знал, что случится, так же как и ты!
Представляю, что еще будет!
- Пожалуйста, не забудь за разговорами изменить свое обличье! Не
знаешь, что тут произойдет через минуту. Они ищут меня, тебя, двойника, и
Августа Фельднера; они уже давно нас ищут и решили, что всех троих убили.
- Ага! Теперь я знаю, что надо делать! - вскричал Сорок четвертый. - Ну
и повеселимся же мы! Какие еще новости?
- Катрина жаждет разделаться с тобой, маг, потому что ты сжег Сорок
четвертого, ее ненаглядное сокровище: она прихватила огромный кухонный нож в
три раза длинней моего хвоста и спряталась за мраморной колонной в большом
зале; посмотришь, как она кровожадно точит его о колонну, даже искры летят -
страх берет! Она все выглядывает из-за колонны, сверкает глазищами -
высматривает тебя! Прошу, измени обличье и быстро следуй за мной! Господи
помилуй, тут еще и заговор, и...
- Великолепно, Август, просто великолепно! Ведь я знал обо всем не
больше тебя! О каком заговоре ты толкуешь, киска?
- Это все бунтовщики-печатники, они собираются убить двойников. Я
сидела на коленях у Фишера и слышала, как они шепотом обсуждали свой план;
все продумали - и пароли, и знаки и прочее, чтоб отличить двойников от
настоящих печатников; мне бы и самой хотелось научиться их различать, да их
здесь слишком много; ну, маскируйся же поскорей и уйдем отсюда, я вот-вот
расплачусь!
- Черт с ней, с маскировкой, пойду, как есть, а если они попытаются
что-нибудь со мной сделать, я их отругаю.
Сорок четвертый открыл дверь и вышел; Мэри побежала за ним, обливаясь
слезами, приговаривая:
- О, они и внимания не обратят на твои сердитые слова. Почему ты так
неосторожен? Ты загубишь себя, а когда тебя не станет, - сам знаешь, - они
будут бранить и бить меня!
Я сделался невидимкой и последовал за ними.
Глава XXXI
Утро выдалось хмурое, холодное; мела поземка, гулкий ветер ревел в
дымоходах, грохотал в зубчатых стенах, в башнях замка. Подходящая погода для
расправы над магом, заметил Сорок четвертый, ничто ее не улучшит, кроме
солнечного затмения. Он тут же ухватился за эту идею и сказал, что устроит
затмение - не настоящее, а искусственное, но никто, кроме Саймона
Ньюкома{38} не отличит его от настоящего; и Сорок четвертый тут же устроил
солнечное затмение. Зияющие каменные переходы приобрели мрачный
кладбищенский вид, и, разумеется, кромешная тьма придала жути и зловещей
скрипучести отдаленным шагам, приглушив их звучность и гулкое эхо; ведь
когда ступаешь в темноте по каменному полу, невольно шаркаешь ногами, и в
древних разрушающихся замках, где столетиями держали в заточении, мучили и
убивали людей, этот таинственный монотонный шум вселяет в душу безотчетный
холодный страх. К тому же сегодня особая ночь - ночь призраков; Сорок
четвертый помнил об этом и сетовал, что солнечные затмения очень трудно
устраивать после захода солнца. Провалиться мне на этом месте, заявил он,
если я не продлю затмение на всю ночь, оно поможет мне получить множество
призрачных эффектов. В ночь призраков собираются все призраки замка, она
бывает раз в десять лет, торжественная и праздничная; но самые пышные
торжества устраиваются в столетнюю ночь - а сегодняшняя именно столетняя. В
замок приглашены избранные призраки из многих других замков на грандиозный
бал и полуночный банкет; это интересное и впечатляющее зрелище, и Сорок
четвертый, по его словам, участвовал в нем неоднократно; любопытно и
трогательно повстречаться в такую ночь со старыми друзьями-призраками,
которых не видел сто - двести лет, и вновь услышать набившие оскомину
истории, какие слышал уже несколько раз; они и не могут рассказать ничего
нового, бедняги, такое уж у них положение. Сорок четвертый заявил, что
собирается отпраздновать нынешнюю столетнюю ночь с таким размахом, что
затмит все торжества, проводившиеся в замке за двенадцать столетий. Он
приглашает самых знаменитых призраков всех народов и времен, прошедших и
будущих, и каждый, если пожелает, может привести с собой друга - любого,
лишь бы из царства мертвых; мне тоже разрешается пригласить кого-нибудь.
Сорок четвертый предполагал, что соберется тысяча, а то и две, призраков, и
это будет самая блестящая столетняя ночь из столетних ночей, тысячу лет ей
не будет равных.
Мы не встретили ни души, пока шли по мрачному коридору от моей комнаты
к парадной лестнице и на полпути вниз, потом сразу увидели большое скопление
людей, наших и деревенских; они были вооружены и стояли двумя рядами,
образовав двойной заслон через всю залу; маг, пожелай он выйти из замка, не
мог их миновать; посреди живого коридора возвышалась грозная воинственная
Катрина с ножом в руке. Я невольно оглянулся; и позади стеной стояли люди,
смутно видные во мраке, поджидавшие мага в укрытии и теперь молча
сомкнувшиеся за его спиной. Мэри Джи, очевидно, решила, что с нее хватит, и
исчезла.
Когда люди, стоявшие внизу, увидели, что их план удался и намеченная
жертва угодила в ловушку, они испустили торжествующий вопль, не очень
искренний, как мне показалось; я уловил в нем нотку сомнения: пожалуй, эти
люди не так уж радовались, что поймали птичку в сети, - они скорей
изображали радость, а сами тем временем усердно крестились, что, по-моему,
выдавало сомнение.
Сорок четвертый невозмутимо спускался вниз. Когда он стоял уже на
последней ступеньке, в зале началось смятение, отовсюду послышались
возгласы:
- Пришел отец Адольф, пропустите его!
Священник, тяжело дыша, прорвался сквозь один из рядов и преградил путь
Катрине, рванувшейся к Сорок четвертому, принявшему обличье мага.
- На помощь, все сюда, остановите ее! Ослы, если вы позволите ей убить
злодея, он избежит костра инквизиции!
Заговорщики бросились к Катрине, и с минуту она боролась в самой гуще
колыхавшейся вокруг нее толпы; я видел лишь голову Катрины и ее вытянутую
руку, сжимавшую нож. Сильный голос Катрины страстно изливал ее чувства,
легко перекрывая и общий шум, и приказания священника:
- Пустите меня, я убью его, он сжег мое дитя, моего дорогого мальчика!
- Не подпускайте ее, не подпускайте!
- Он не достанется церкви! Его кровь моя по праву, прочь с дороги! Я
убью его!
- Назад! Женщина, назад! Я приказываю! Оттащите ее назад, мужчины вы
или не мужчины? Где ваша сила? Что вы, малые дети?
- И сотня таких, как вы, меня не остановит, хоть я и женщина!
Катрина действительно высвободилась одним мощным рывком и, размахивая
ножом, подавшись всем телом вперед, как бегун, ринулась по живому коридору в
сгущавшейся тьме.
Вдруг перед ней разлился ярчайший свет! Катрина подняла голову, и он
озарил ее смуглое лицо, совершенно преобразив его своим волшебным сиянием,
как, впрочем, и все вокруг - зал с мраморными колоннами, испуганных людей.
Катрина выронила нож и повалилась на колени, молитвенно сложив руки;
остальные последовали ее примеру и замерли, коленопреклоненные, с
благоговейно сложенными или протянутыми вперед руками, осиянные неземным
светом. На том месте, где только что был маг, стоял Сорок четвертый во всем
блеске своей небесной красоты и молодости, лучезарный, как солнце; от него
исходил ярчайший свет, он был, словно тканью, обвит немеркнущим лазоревым
пламенем; Катрина подползла к нему на коленях и, склонив старую голову,
поцеловала его ноги; Сорок четвертый нагнулся, ласково потрепал ее по плечу,
коснулся губами седых волос и исчез! На замок вновь опустилась тьма, и
две-три минуты ослепленные люди не видели даже ближайшего соседа. Потом
глаза стали различать темные фигуры; одни все еще стояли на коленях, другие
лежали на полу без чувств, третьи бродили, пошатываясь, прижав руки к
глазам, будто свет причинил им боль. Катрина ходила взад и вперед нетвердой
походкой, а нож ее валялся посредине залы.
Идея с затмением была превосходна, она очень помогла Сорок четвертому;
впечатление в любом случае было бы сильным и ярким, но, благодаря затмению,
оно стало величественным и ошеломляющим. На мой взгляд, Сорок четвертый
показал себя знатоком своего дела, сам он заявил, что заткнул за пояс
Барнума и Бейли{39}, но, пожалуй, хватил через край: провинция, как-никак;
для меня это была китайская грамота, впрочем, и на китайском его слова вряд
ли имели смысл; он их приплел к случаю, потому что они звучали по-ученому, а
для него звучание было, как правило, важнее смысла. Среди всех любителей
красного словца он был самый ярый.
Я рассудил, что обитатели замка опомнятся через несколько часов - не
раньше: ведь надо собраться с мыслями, понять, на каком ты свете, -
немудрено было и рассудком помешаться от увиденного - и в ближайшее время
никаких событий не предвидится. Мне надо выждать, пока они снова возьмутся
за дело. Я вернулся к себе в комнату, снова стал видимым и удобно
расположился перед камином с книгой в руке, предусмотрительно приоткрыв
дверь для кошки; Мэри непременно прибежит с новостями, если ей удастся их
разузнать, и я от всей души желал ей удачи; но через некоторое время я
уснул. Спал как убитый до десяти часов вечера. Открыв глаза, я увидел, что
кошка уже заканчивает ужин, а мой стоит на столе еще горячий; я очень
обрадовался: с утра у меня маковой росинки во рту не было. Мэри уселась на
стул по соседству, умылась и, пока я ел, сообщила все новости. Она своими
глазами наблюдала замечательную сцену преображения и, потрясенная и
заинтригованная увиденным, не дожидаясь конца, залезла на крышу, села на
трубу и дрогла там с полчаса; потом кто-то любезно развел внизу огонь, и
сразу стало уютно и тепло. Но когда стало чересчур уютно и тепло, Мэри
выбралась на крышу и спустилась по наружной лестнице вниз; побродив по
замку, она поймала крысу - это, оказывается, пустяк, она и меня научит, если
пожелаю; крысу Мэри не съела - то ли она была несвежая, то ли просто
попалась не вовремя - во всяком случае, Мэри вспомнила, что проголодалась, и
пришла домой.
- Если ты любишь сюрпризы, я тебе преподнесу сюрприз, - молвила она. -
Маг не умер.
Я вскинул руки, изображая удивление, как бывалый плут.
- Мэри Флоренс Фортескью! - вскричал я. - Что ты имеешь в виду?
- Только то, что сказала! - радостно воскликнула она. - Я так и заявила
магу, что ты мне ни за что не поверишь. Отсохни у меня лапы, не сойти мне с
этого места, коли вру; я его видела, видела - слышишь? Он жив и здоров, как
прежде.
- Брось, не морочь мне голову!
Мэри была на седьмом небе от счастья: какой успех!
- Прекрасно! Восхитительно! - ликовала она. - Я это знала, я сказала
магу, что ты не поверишь, так оно и вышло! - Мэри в восторге захлопала
лапами, и напрасно: с таким же успехом можно было хлопать грибными шляпками.
- Двойник, а если я докажу, что он жив, - поверишь? - спросила она.
- И не подумаю! - отозвался я. - Как, бывало, говорил маг, мне очки не
вотрешь! Ты несешь чепуху, Мэри! Человек умер, и все знают, что он умер,
отошел, так сказать, в мир иной на глазах у всех, и ты никак не можешь
доказать, что он жив. Тебе ли этого не знать?
Мэри улыбалась во весь рот, она еле сдерживалась, ее распирало от
сознания грядущей победы надо мной. Соскользнув на пол, кошка, играючи,
подтолкнула лапой какую-то бумагу к моей ноге, я поднял ее, а Мэри снова
прыгнула на стул и предложила:
- Глянь, маг сказал, ты мигом разберешься, что это такое. Ну что,
разобрался?
- Это - вещь, которую он называет газетой. Бостонской газетой.
- Правильно, он так и сказал. Это, говорит, английский язык будущего, а
ты знаешь английский и сможешь ее прочесть. Ты и на самом деле можешь?
- Сам по себе факт правильный, но маг ничего не говорил, потому что он
мертв.
- Погоди, не торопись, маг велел тебе обратить внимание на дату.
- Ладно, он мне, конечно, ничего не велел, потому что мертв, а мертвые,
естественно, не отдают приказов, но все равно, вот она - 28 июня 1905 года.
- Правильно, он так и сказал. И еще велел спросить про послание
Основательницы своим ученикам, оно печаталось в другой бостонской газете. О
чем там написано?
- Ну, маг рассказывал, что сейчас идет большая война, и Основательнице
надоело, что ее ученики все молятся и молятся за мир, а она за семнадцать
месяцев не выиграла ни одной ставки; вот она и приказала им прекратить
моление и таким образом вывела свою батарею из зоны боевых действий. А еще
он добавил, что никто не понимает остальную часть послания и это непонимание
может привести к большой беде.
- Ага! Вот так-то! И привело! Маг говорит, что в ту самую минуту, как
она своей властью прекратила моление, сошлись два флота, и нецивилизованный
полностью уничтожил цивилизованный, а беды не случилось бы, если бы моление
продолжалось{40}. Стало быть, ты не знал об этом?
- Нет, я пока не знаю.
- Ну, скоро узнаешь. Послание появилось 27 июня, верно?
- Да.
- Так вот, беда случилась в тот же день, как только моление
прекратилось, сообщение о ней появилось в газете назавтра, и эту газету от
28 июня ты держишь в руке{41}.
Я посмотрел на кричащие заголовки.
- Бог ты мой, - воскликнул я. - Все совпадает! Бейкер Джи, да понимаешь
ли ты, что это - самое потрясающее происшествие! Газета доказывает, что маг
жив, - никто, кроме него, не мог принести ее. Он жив, он снова с нами, после
ужасной казни, которую мы все видели! Да, он жив, Мэри, жив, я не нахожу
слов, чтоб выразить свою благодарность!
- О, это великолепно! Это восхитительно! - закричала она в экстазе. - Я
знала, что докажу свою правоту! Я была уверена в этом! Я-то думала, магу
пришел конец, когда он вспыхнул и исчез неведомо куда; о, как я испугалась и
опечалилась, - а он, он просто чудо! Двойник, а как ты считаешь, нет ли
здесь другого колдуна, который вздумал бы тягаться с ним? Есть или нет?
- Нет, Мэри, можешь смело держать пари на собственные уши и хвост. Как
маг говорил, и думать забудь об этом! По-моему, наш маг, будь он левша и
косоглазый, дал бы всей колдовской шатии сто очков вперед.
- Но ты не о нем говоришь, Двойник.
- О ком же?
- Маг не косой и не левша.
- А кто утверждает, что он косой и левша, дурочка ты этакая?
- Как кто? Ты.
- Ничего подобного я не говорил. Я сказал: будь он. Это вовсе не
значит, что так оно и есть, это предположение, литературный оборот,
риторическая фигура речи, метафора, ее назначение - усилить...
- И все-таки маг не косой и не левша, я бы заметила...
- О, замолчи! Разве я не объяснил тебе, что это всего лишь метафора, и
я не собирался...
- Мне все равно, но ты никогда не убедишь меня, что он косой и левша,
потому что...
- Бейкер Джи, если ты еще раз откроешь рот, я в тебя сапогом запущу; ты
бросаешь слова наобум и невпопад, речь твоя - бессвязная тарабарщина, как у
нашей плачевной Основательницы.
Но Мэри уж притаилась под кроватью, размышляя, по-видимому, если была
наделена такой способностью. Читать дальше ...
Источник :
Твен Марк. Э 44, Таинственный незнакомец. - М.: Политиздат, 1989.
Составление, перевод с английского и комментарии Людмилы Биндеман
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 17 марта 2003 года.
«Таинственный незнакомец» — поздняя незаконченная повесть Марка Твена, впервые опубликована в 1916 году, после смерти автора, его секретарем и хранителем литературного наследия Альбертом Бигло Пейном. Текст, который опубликовал Пейн, изначально считался каноническим. Однако после его смерти новый хранитель Бернард Де Вото, занявший этот пост в 1938 году, обнародовал ещё два варианта повести. Каждая из этих рукописей была незаконченной, как и опубликованный труд Пейна. Каждая рукопись имела своё авторское название, и их хронология такова: «Хроника Сатаны-младшего» , «Школьная горка» и «№ 44, Таинственный незнакомец: Старинная рукопись, найденная в кувшине. Вольный перевод из кувшина»
Вариант «Школьная горка» изначально задумывался Твеном как продолжение приключений Тома Сойера ... Действие двух других вариантов происходит в городе Эзельдорф в средневековой Австрии и они получили название «эзельдорфские».
Бернард Де Вото одобрил выбор редакции Пейна, как потом показало время, ошибочной и неправомерной. В 1969 году Калифорнийский университет выпустил полное научное издание всех трех редакций повести и сопутствующих им материалов...
Источник : https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A2%D0%B0%D0%B8%D0%BD%D1%81%D1%82%D0%B2%D0%B5%D0%BD%D0%BD%D1%8B%D0%B9_%D0%BD%D0%B5%D0%B7%D0%BD%D0%B0%D0%BA%D0%BE%D0%BC%D0%B5%D1%86
