Утро в ту злосчастную пятницу выдалось мрачное и тоскливое. Машины в типографии впервые за все время не работали. Надежды на перемену к лучшему не было. Как повелось, печатники отправились к ранней мессе вместе со всеми обитателями замка, но к завтраку, естественно, не вернулись. Явились час спустя и бесцельно слонялись по замку, заполняя время пустыми разговорами, сплетнями, картами. Они, понимаете ли, "удерживали крепость", что само по себе было бесполезным занятием, потому что ее никто не собирался брать. При нынешних обстоятельствах работать в типографии было опасно. Да, надежды не было. Через некоторое время Катрина прошла мимо забастовщиков, и Мозес, увидев грусть на ее лице, не удержался от насмешки:
- На твоем месте я бы не унывал, Катрина. С молитвой-то можно одолеть все невзгоды. Закинь-ка удочку своей подружке - деве Марии!
Катрина радостно вспыхнула, будто Мозес произнес что-то приятное, а не
богохульство.
- Спасибо за хорошую мысль, собака, - бросила она на ходу.
Я поспешил за ней, шутка Мозеса и меня надоумила, что надо делать. Хватит отчаиваться, решил я, пора действовать, надо призвать на помощь любую
сверхъестественную силу, за которую можно расплатиться либо любовью, либо
деньгами, - богородицу, астролога Балтасара или Вечно Молящихся Сестер.
Благословенная мысль! Катрина подивилась моей сообразительности. Она сразу
же загорелась новой идеей и вогнала меня в краску своими похвалами. Я и
впрямь заслуживал похвалы, но по другой причине: я велел Катрине изъять мою
прежнюю "просьбу" у монахинь (обращаясь к Вечно Молящимся Сестрам, люди
высказывают пожелание, именуемое "просьбой") и передать им, чтоб молились не
о моем спасении - пусть вовсе забудут про меня, - а горячо заклинали
господа, чтоб вездесущий печатник Навсенаплюй пришел на помощь мастеру.
Катрина сочла такое самопожертвование благородным и прекрасным; бог не
позабудет о нем и воздаст тебе сторицею, обещала она, и я, разумеется, тоже
думал о воздаянии - оно было бы справедливым.
Катрина согласилась и с другим моим предложением - пусть Сорок
четвертый уговорит своего повелителя-мага обратить колдовство на пользу
мастеру. И мы с Катриной воспрянули духом: тучи у нас над головой
рассеивались, нам снова улыбалось солнце. Более разумного решения было не
найти: мы складывали акционерный капитал, а не расточали его, ставили деньги
сразу на три карты, и хоть одна из них должна была выиграть. Катрина
заявила, что за час приведет все три великие силы в действие и заставит их
работать непрестанно, пока не взовьется флаг нашей победы.
Я ушел от Катрины, ног под собой не чуя от радости. В душе я, правда,
опасался, что мы зря поставили на одну из карт - на мага. Он, само собой
разумеется, мог принести победу нашему флагу, если пожелает, да вот пожелает
ли? Пожелает, если его уговорят Мария и ее мать, но кто их об этом попросит?
Катрина? Они, конечно, не хотят, чтоб мастер разорился, ведь это означало бы
разорение и для них, но Мария и ее мать поддались на уговоры забастовщиков и
заблуждались, наивно полагая, что забастовка не причинит вреда никому, кроме
Сорок четвертого. А в то, что Сорок четвертый может повлиять на своего
могущественного хозяина, я не очень верил: с таким же успехом можно ожидать,
что монарх благосклонно отнесется к просьбе жалкого лакея.
Я уповал на то, что выигрышной окажется карта Катрины, да и в своей
нисколько не сомневался. Она приведет сюда Навсенаплюя, где бы он ни
находился, - это уж как пить дать. Что он сумеет сделать, появившись здесь,
- ну, это другой вопрос. В одном на него всегда можно положиться -
Навсенаплюй примет сторону побежденного, прав он или не прав, и сделает все,
что в его силах, - все, что в человеческих силах.
Навсенаплюй был странствующим печатником, работавшим по найму. Никто не
знал его настоящего имени, его давно вытеснило прозвище, точно и метко
определявшее его суть. Какие бы козни против него ни строили, какие бы
помехи ему ни чинили, какие бы пакости ни делали, ему было на все наплевать
- так он сам говорил. Навсенаплюй был весел и беззаботен, щедр,
доброжелателен к людям и был конечно же мот без гроша за душой, не
мысливший, как можно жить иначе. Но несмотря на все превратности судьбы,
Навсенаплюй, прирожденный франт и волокита, одевался с иголочки. Красивый,
стройный, изящный, как Сатана, Навсенаплюй очень нравился женщинам и знал об
этом. Он не боялся ни бога, ни черта и слыл задирой по рождению и по
наклонностям. Все печатники хорошие фехтовальщики, но Навсенаплюй считался
непревзойденным мастером в искусстве фехтования, проворным и подвижным, как
кошка. При всем при том он был чрезвычайно просвещенный человек и мог по
праву занять sanctum sanctorum{14}, как именуется на жаргоне печатников
кабинет редактора. Обладая прекрасным голосом, прекрасным сильным баритоном,
Навсенаплюй имел серьезные познания в музыке, хорошо играл на разных
инструментах, разбирался в живописи и ругался на девяти языках. Он был
примерным сыном церкви, честно выполнял свой долг христианина, а о лучшем
друге трудно было и мечтать.
Но ему не сиделось на одном месте, и Навсенаплюй бродяжничал, слонялся
по всей Европе. Если и существовал когда-нибудь вечный "пом." (помощник),
Навсенаплюй и был им. Он мог бы иметь свою наборную кассу везде, где бы ни
пожелал обосноваться, но если такой факт и имел место, он стерся из людской
памяти. Навсенаплюй появлялся у нас несколько раз в году, как, впрочем, и во
Франкфурте, и в Венеции, и в Париже, и в Лондоне, и в других городах Европы;
через неделю, от силы - две-три он снимался с места, устроив прощальную
пирушку друзьям и оставив себе денег ровно столько, сколько требовалось,
чтобы перепорхнуть на новое место.
Мы замерли на мертвой точке, а дел было - выше головы! Дел много, а
времени в обрез; заказ предстояло выполнить к следующему понедельнику.
Прибудут заказчики из Праги и потребуют свои две сотни Библий - вернее,
отпечатанные листы: мы не условились их переплетать. Половина наших
печатников корпела над этим большим нудным заказом вот уже восемь месяцев;
еще 30000 "m"{15} - и набор закончен; на худой конец, мы могли приналечь все
вместе и завершить дело за четырнадцать часов, потом еще за пару часов
отпечатать два последних сфальцованных листа и выполнить заказ досрочно, - и
вот мы бездельничаем, а мастеру грозит разорение.
Всю пятницу и субботу я бегал сам не свой к Совиной башне -
высматривал, не покажется ли внизу, на извилистой тропинке Навсенаплюй, а
потом возвращался в кухню к Катрине за советом и новостями. Но вот прошла
суббота, спустилась ночь, никаких перемен не произошло, мы все еще
находились между небом и землей. Маг дал Сорок четвертому нагоняй и перестал
использовать его как посредника для своих чудес. Тогда Катрина запугала
Марию и ее мать, растолковав, какая им угрожает опасность, и они попытали
счастья у мага. Балтасар Хофман был очень учтив, исполнен сочувствия и
желания помочь, но при этом не связывал себя никакими обязательствами. По
его мнению, дело было не в печатниках - они против своей воли стали орудием
в руках трех самых могущественных и злобных демонов ада, которых он,
Балтасар Хофман, знал по именам; он сражался с ними и одолел демонов, едва
не поплатившись за это жизнью. Демоны устроили заговор не против мастера
(мастер им нужен лишь для отвода глаз) - они наметили жертвой его, мага, он
еще сам не знает, чем кончится эта битва; и все же он обратится к звездам и
сделает все, что в его силах. Балтасар Хофман полагал, что в заговоре
участвуют еще три могучих демона и, если его догадка подтвердится, ему
придется просить помощи у самого Князя тьмы. Последствия, несомненно, будут
ужасны: много невинных людей умрет со страху от грома и молний, неизбежно
сопутствующих появлению Князя тьмы, и от одного его грозного вида, но если
леди пожелают...
Но леди не пожелали, как, впрочем, и все остальные. Итак, если три
новых демона не вступят в борьбу, маг, возможно, померится силою с тремя
прежними, одолеет их, и для мастера все обернется наилучшим образом, но если
вступят - игра, разумеется, проиграна: никто не захочет, чтоб за биту взялся
сам Люцифер. Дело было нешуточное, оставалось лишь ждать, как поведут себя
три новых демона.
Тем временем Балтасар работал истово - мы это видели. Непрерывно шепча
заклинания, он бросал в котел порошки, сушеных ящериц, тритонов, человечий
жир и прочие действенные колдовские средства; мага окутывал дым, а от котла
поднималась такая вонь, что хоть беги из замка; ее, наверное, чуяли и на
небесах.
Я все еще сидел в Совиной башне в надежде на чудо, пока не стемнело;
долина и дорога засеребрились в лунном свете, а Навсенаплюй так и не пришел;
на сердце у меня было очень тяжело. Но, как говорится, утро вечера мудреней;
воскресная служба в нашей церкви возымеет двойную силу, потому что перед
алтарем встанут четыре монахини вместо двух. Эта мысль вселяла надежду.
Очевидно, все времена хороши для встречи влюбленных - и печальные, и
радостные. Внизу, на крыше замка, две парочки отрабатывали сверхурочные -
Фишер и Маргет, Мозес и Мария. Мария мне безразлична, но будь я постарше и
пожелай Фишер завести помощника... Впрочем, все это увлечения давно минувших
дней, теперь я такими пустяками не занимаюсь. Но как она красива - Маргет!
Глава X
Утро в воскресенье выдалось чудесное - мирное, благостное, солнечное.
Даже не верилось, что в таком прекрасном мире могут существовать распри и
вражда. К полудню к церкви потянулись разодетые обитатели замка - женщины в
самых нарядных платьях, мужчины в бархатных камзолах, рубашках с кружевами,
в бархатных плотно прилегающих штанах, подчеркивающих мускулистость ног.
Мастера и его сестру внесли в церковь на кушетках, чтобы и они изведали
благодать молитвы; мастер, бледный, отрешенный, еще не оправился от
потрясения; вслед за ними вошли остальные домочадцы - все, кроме мага и
Сорок четвертого. Колдунам и их посредникам в церкви не место. Потом явились
сельчане, и церковь заполнилась.
Она блистала роскошью новой отделки и позолоты; у всех на виду
возвышался орган - недавнее изобретение, вряд ли кому из прихожан знакомое.
Вот он тихо зарокотал, жалобно запел, и лица людей, внимавших божественным
звукам, засветились восторгом. Я никогда не слышал музыки, исполненной такой
сладкой грусти и нежности, такой глубокой утешительной веры. Будто в сладкой
грезе орган стенал и плакал, вздыхал и пел; стенал и плакал, вздыхал и пел;
нежные звуки то взлетали в небо, то опускались на землю, стихали, таяли,
замирали где-то в туманной дали и, оживая, возвращались, врачуя душевные
раны, утоляя печаль, все глубже и глубже погружая нас в умиротворяющий
покой; и вдруг - раскатами грома - звуки захватывающей дух радости и
торжества, и в этот момент нам явились - один за другим - служители церкви.
Поверьте, все мирские заботы, все недобрые мысли разом оставили нас;
поверьте, все воспарившие страждущие души уподобились саду, жаждущему
животворной росы истины, готовому жадно ее впитать и сохранить, как
величайшую ценность.
Лицо нашего священника, отца Питера, лучившееся добротой и любовью,
казалось, даровало нам благословенную надежду на спасение. Отец Питер
поведал прихожанам, как возникла сама идея Вечного Моления. Оказывается, ее
заронил в сердце святой Маргариты Алансонской сам господь, посетовав на то,
что люди не чтят его, как подобает, после всего, что он для них сделал. Отец
Питер пояснил:
- Цель Вечного Моления - возрадовать нашего господа, внести хоть малую
лепту во искупление неблагодарности рода человеческого. Вечно Молящиеся
Сестры денно и нощно творят молитву перед алтарем вездесущего, вознося
забытому людьми спасителю хвалу и благодарение, возрождая его культ.
Молитвенное бдение не прерывается ни в жару, ни в холод. Сестры неусыпно
славят бога и днем, и ночью. Какое высокое призвание! Кроме праведного труда
священника невозможно вообразить более возвышенное занятие. Культ отправляет
монахиня-девственница, она простирает к небу безгрешные руки, вкладывает в
молитву безгрешную душу и молит бога смилостивиться, ниспослать
благоденствие всем людям, но особенно тем, кто просил Сестер помянуть их в
своих святых молитвах.
Отец Питер говорил о благословении, материальном и духовном, даруемом
господом всем, кто внесет деньги на восстановление монастыря Вечно Молящихся
Сестер и его новой церкви.
- В новой церкви святое причастие{16} будет выставлено для поклонения
большую часть года, - обещал отец Питер. - Но наша самая сокровенная мечта -
воздвигнуть господу нашему и спасителю прекрасный алтарь, величественный
трон господень. Великолепное убранство и море света должно окружать господа.
Господь изъявил волю свою рабе божьей Маргарите, сказав: "Я стражду, чтобы
люди почитали меня в святом причастии, я стражду, чтобы люди воздавали мне
почести в царских чертогах".
Осознав разумность желания господа, многие прихожане поднялись со своих
мест и пожертвовали деньги на восстановление храма, я же раньше отдал
монахиням все, что имел. Отец Питер продолжил проповедь и привел
свидетельства очевидцев о сверхъестественности происхождения культа Вечного
Моления и многочисленные тому доказательства.
- Чудеса, о которых не говорится в Библии, не следует принимать за
чистую монету, - пояснил отец Питер. - В них можно поверить, лишь когда они
подтверждены достойными свидетелями. Но время от времени господь совершает
чудеса, чтобы укрепить нашу веру или обратить грешников на путь истинный.
Отец Питер горячо убеждал нас быть начеку и не принимать на веру чудеса
или то, что кажется чудесным, по собственному разумению, не услышав
просвещенного мнения прозорливого священника или епископа. Он сказал, что не
всякое из ряда вон выходящее явление - чудо, ибо истинное чудо - не
обязательно чрезвычайное, но часто вполне вероятное происшествие. Вероятное,
ибо в данных обстоятельствах оно имело особое предназначение, - при
обстоятельствах, указующих на то, что послано оно не зря, а с высокой и
оправданной целью. Отец Питер подтвердил свою мысль несколькими весьма
интересными примерами, они выявляли особенно ярко вероятность событий и
вместе с тем их необычную природу, это было ясно не только искушенному уму,
но и младенчески неопытному. Одно из этих чудес называлось "туринское чудо",
и вот что отец Питер поведал о нем.
В 1453 году воры ограбили церковь в Исигло и среди прочего унесли
драгоценную дарохранительницу, в которой лежало святое причастие. Они
спрятали дарохранительницу в большом мешке и навьючили свои трофеи на осла.
6 июня воры проезжали с награбленным добром по улицам Турина. Вдруг осел
заартачился и, как его ни били, не двигался с места. Веревки, которыми мешок
был привязан к спине осла, разом лопнули, мешок открылся, и взору явилась
дарохранительница. Она поднялась высоко в небо и чудесным образом застыла в
неподвижности к удивлению многочисленных зрителей. Весть о необычайном
происшествии быстро распространилась по городу. Явился епископ Людовик с
капитулом и местным духовенством. Они сподобились лицезреть новое чудо.
Святое причастие покинуло дарохранительницу, которая опустилась на землю,
само же святое причастие по-прежнему неподвижно висело в воздухе,
величественное и сияющее, как солнце, посылая во все стороны ослепительные
лучи. Толпы потрясенных людей кричали от радости и, пав ниц, славили
бога-спасителя, явившего так зримо свое величие и славу. Епископ, стоя на
коленях, заклинал господа низойти в потир. И тогда святое причастие медленно
опустилось в потир и было унесено в церковь святого Иоанна при небывалом
ликовании народа. На том месте, где произошло это чудо, отцы города Турина
воздвигли огромный храм{17}.
Отец Питер заметил, что здесь мы имеем двух неоспоримых свидетелей
чуда, которые не могут солгать, - епископа и осла. Многие прихожане,
проявлявшие до сих пор сдержанность, пожертвовали деньги на храм. А отец
Питер продолжал:
- А теперь подумайте, как господь наш, желая вызвать у людей раскаяние,
явил свое величие в городе Марселе, во Франции. В 1218 году святое причастие
было выставлено для поклонения в церкви монастыря францисканцев на сорок
часов. Многие благочестивые миряне помогали отправлять службу. Вдруг святое
причастие исчезло, и молящимся предстал сам творец мира. Лик его светился,
взор был взыскующ, но милостив, и люди не могли его выдержать. Они стояли,
не в силах шевельнуться от страха, но потом осознали, что значит это великое
явление. Епископ Белсун собрал более шестидесяти свидетельств, данных под
присягой.
Но, невзирая на чудо, люди жили в грехе, как и раньше, и господу
пришлось послать новое знамение. Отец Питер рассказал, как это случилось:
- Двум праведникам было видение, что господь вскоре нашлет на город
страшную напасть, если горожане не обратятся на путь истинный. И через два
года чума скосила большую часть жителей города.
А еще отец Питер поведал нам о том, как двумя столетиями раньше во
Франции Вельзевул и еще один Дьявол вселились в женщину и ни за что не
хотели покинуть свою жертву, хоть сам епископ приказал:
- Изыди, Сатана!
Но при виде святого причастия Дьяволы бежали, богохульствуя, и
свидетелями тому были сто пятьдесят тысяч человек. Рассказал отец Питер и о
том, как изображение святого причастия на окне церкви, в которую раньше
часто ударяли молнии, отныне оберегало ее в грозу. Развивая свою мысль, отец
Питер сказал, что молния ударяет в церковь не случайно, а лишь с высокой
целью.
- В нашу церковь молния ударяла четырежды, - напомнил он, - вы можете
спросить: почему господь не отвел удара? Во всем есть мудрый умысел божий, и
нам не дано судить о нем. Но одно можно сказать наверняка: не посети нас
господь таким путем, мы не воззвали бы к щедрости благочестивых прихожан,
любящих бога. Мы были бы счастливы, ходя во тьме. Может, в этом и был
божественный промысел.
Некоторые прихожане, не дававшие денег на храм с того самого времени,
как молния ударила в него впервые, не уразумевшие тогда ее высокого
предназначения, теперь с радостью внесли свое пожертвование. Другие же,
вроде пивовара Хуммеля, прожженного дельца, лишенного всяких чувств,
заявили, что разрушение храма - слишком расточительный способ рекламы и
богу-отцу следовало бы передоверить ее деловым практичным людям, имеющим
опыт в рекламном бизнесе. Хуммель и ему подобные так и не дали денег на
храм. Потом отец Питер припомнил еще одно чудо, и все пожалели, что
проповедь заканчивается, мы были готовы слушать часами про волнующие и
поучительные чудеса, извлекая при этом для себя огромную пользу.
Вот какой случай произошел днем 3 февраля 1322 года в церкви Лоретто в
Бордо. Ученый пастырь, доктор Делор, профессор теологии в Бордо, выставил
святое причастие для поклонения. Пропели "Восславим господа", и вдруг
ризничий, тронув священника за плечо, говорит:
- Господь явился в святом причастии!
Доктор Делор поднимает взор на святое причастие и лицезрит господа.
Полагая видение игрой света, он меняет положение, чтобы лучше разглядеть
святое причастие. Доктор Делор видит, что оно как бы разделилось надвое и
посредине появился юноша неописуемой красоты. Грудь Иисуса была над
дарохранительницей, левая рука прижата к сердцу. Он милостиво кивнул и
благословил молящихся правой рукой. Господа лицезрели ризничий, несколько
детей и множество взрослых прихожан. Видение длилось все время, пока шло
причащение. Нечеловеческим усилием священник поднял дарохранительницу и, не
отрывая взгляда от божественного лика, благословил молящихся. С тех пор день
явления господа отмечается в церкви Лоретто каждый год.
В глазах у слушателей заблестели слезы. И в этот миг в нашу церковь
ударила молния, и она сразу опустела - прихожане в ужасе разбежались.
Не оставалось сомнений в том, что произошло еще одно чудо: в небе не
было ни облачка. Позднее отец Питер привел к присяге свидетелей
происшествия, и чудо признали и занесли в анналы в Риме. Наша церковь
прославилась, и к ней потянулись пилигримы.
Глава XI
Для нас с Катриной чудо в церкви означало, что я вытянул козырную
карту, и мы ликовали, уверенные в победе. Теперь мы знали, что Навсенаплюй
вот-вот явится. Я снова побежал в Совиную башню - на свой сторожевой пост.
Но меня опять постигло разочарование. Час за часом проходили напрасно,
близилась ночь, на небе взошла луна, а Навсенаплюй не появлялся. В
одиннадцать я понял, что дальше ждать нет смысла, и ушел из башни,
подавленный и закоченевший. Мы с Катриной терялись в догадках - в чем тут
штука? Наконец Катрину осенило:
- Порой чудеса совершаются не сразу, а с мудрым умыслом, скрытым от
нас, и нам не подобает вопрошать о нем господа, - заявила она. - Ведь было
же откровение праведнику, что господь нашлет холеру на город Марсель, если
он не сойдет с греховной стези, но пророчество сбылось лишь через два года.
- Бог ты мой, вот оно что! Теперь понятно, - понуро сказал я. -
Навсенаплюй придет через два года и будет слишком поздно. Бедный мастер!
Ничто его не спасет, он пропал. Завтра до восхода солнца недруги
восторжествуют, мастер будет разорен. Пойду лучше спать, по мне хоть бы
вовсе не просыпаться!
Наутро часов в девять Навсенаплюй был в замке! Ах, если бы он здесь
оказался всего на несколько дней раньше! Я расчувствовался, как девчонка, и
не мог сдержать слез. Навсенаплюй явился с деревенского постоялого двора как
всегда неожиданно - веселый, нарядный, в шляпе с пером. Обитатели замка
окружили его со всех сторон, и Навсенаплюй тотчас рассыпался в любезностях.
Потрепав старую фрау Штейн по подбородку, восхитился:
- До чего хороша! Символ неувядающей юности!
Катрину он назвал отрадой своего сердца и сорвал поцелуй; ахнул от
восторга, глянув на Марию, заявил, что она ослепительно красива и, точно
солнце, освещает скучный замок; потом, излучая всем видом дружелюбие,
направился к печатникам, которые с утра пораньше пили пиво и замышляли
пакости, предвкушая скорую победу. Навсенаплюй и для них нашел теплые слова,
но ни один из мужчин не поднялся ему навстречу, ни один не обрадовался его
приходу; они знали его натуру: как только Навсенаплюй разберется, что к
чему, он тотчас примет сторону слабого. Навсенаплюй обвел глазами
печатников, и улыбка сошла с его лица. Он прислонился к свободному столу и
полусидя, скрестив ноги, внимательно вглядывался в лица. Наконец серьезно
сказал:
- Вижу, что-то случилось. Что именно?
Печатники сидели мрачные, угрюмые и молчали. Навсенаплюй обратился ко
мне:
- Объясни, в чем дело, парень.
Гордясь его вниманием, я собрал все мужество, преодолел страх перед
печатниками и, внутренне дрожа, открыл было рот, но не успел и слова
молвить, как Сорок четвертый опередил меня и кротко произнес:
- Если позволите, сэр, объясню я, а то Август навлечет на себя
неприятности, ведь всему виной не он, а я.
Печатники были потрясены тем, что робкий Сорок четвертый отважился на
такое рискованное дело, и Катценъямер, смерив его презрительным взглядом,
грубо оборвал:
- Будь добр, заткнись и постарайся больше не открывать рот.
- Положим, я попрошу его открыть рот, - вмешался Навсенаплюй, - что
тогда?
- Тогда я закрою его силой, вот что!
В глазах Навсенаплюя появился холодный стальной блеск. Он подозвал к
себе Сорок четвертого и приказал:
- Стой здесь! Я тебя в обиду не дам. Продолжай!
Печатники заерзали на стульях, подались вперед. Лица у них
ожесточились: они внутренне собирались, готовясь к бою. После короткой паузы
юноша сказал ровным бесцветным голосом, будто не сознавая весомости своих
слов:
- Я новый подмастерье. Из-за незаслуженно плохого отношения ко мне -
другого объяснения нет - эти трусы устроили заговор против мастера и хотят
его разорить.
Ошеломленные печатники медленно поднимались со своих мест, не сводя
негодующих взглядов с Сорок четвертого.
- Заговор устроили, говоришь, - повторил Навсенаплюй, - сукины дети!
В мгновение ока заговорщики выхватили шпаги из ножен.
- Принимаю вызов! - крикнул Навсенаплюй, со звоном обнажил длинный
клинок и сделал выпад.
Противники заколебались, отступили, защитник слабых не преминул этим
воспользоваться и рванулся в бой с яростью дикой кошки. Печатники,
собравшись с духом, пытались защищаться, но где им было устоять перед
стремительным напором и натиском его атаки! Навсенаплюй выбивал у них из рук
шпаги одну за другой, и вот уже всего два врага остались вооруженными -
Катценъямер и Бинкс. Вдруг победитель поскользнулся, упал, и недруги
бросились к нему, намереваясь прикончить. У меня все внутри похолодело от
ужаса, но Сорок четвертый настиг их одним прыжком, схватил того и другого за
горло, и они, разом обмякнув, ловя ртом воздух, повалились на пол. Мгновение
- и Навсенаплюй был на ногах, готовый к бою, но бой кончился. Заговорщики
признали себя побежденными - все, кроме двух, лежавших без сознания. Они
пришли в себя минут через десять, не раньше, и сидели с ошалелым видом,
полагая, вероятно, что их сразила молния; боевой дух в них угас, так что и
сдаваться не было нужды. Катценъямер и Бинкс, потирая шеи, пытались
припомнить, что с ними произошло.
Мы, победители, взирали на них сверху вниз, военнопленные угрюмо стояли
в сторонке.
- Как ты их одолел? - удивлялся Навсенаплюй. - Каким оружием?
- Голыми руками, - ответил я за Сорок четвертого.
- Голыми руками? Ну-ка покажи руки, парень! Гм... мягкие и пухлые, как
у девчонки. Бросьте шутить! Какая сила в этих ручонках? В чем тут хитрость?
- Сила не его собственная, сэр, - объяснил я. - Его повелитель, маг
Балтасар, дает ему силу колдовством.
Вот теперь Навсенаплюй все понял.
Заметив, что печатники, стоявшие в сторонке, подбирают свои шпаги,
Навсенаплюй приказал Сорок четвертому отобрать у них шпаги и принести их
ему. Он хмыкнул, вспомнив, как ловко Сорок четвертый разделался с врагами и
наказал:
- Будут сопротивляться, убеди их тем же способом.
Но печатники не сопротивлялись. Когда Сорок четвертый свалил груду шпаг
на стол, Навсенаплюй спросил:
- Парень, ведь ты не был в заговоре, почему же ты, обладая волшебным
даром, не выступил против них?
- Никто бы не поддержал меня, сэр.
- Веская причина. Но теперь здесь я. Подойдет такая поддержка? Будешь
воевать?
- Да, сэр.
- Значит, решено. Я буду правым флангом армии, а ты - левым. Как тебя
зовут?
- Э 44, Новая Серия 864962, - ответил юноша в своей непосредственной
манере.
Навсенаплюй, вкладывавший шпагу в ножны, замер на месте, потом спросил:
- Что ты сказал?
- Э 44, Новая Серия 864962.
- И это твое имя?
- Да, сэр.
- Бог ты мой, вот так имечко! Поскольку рукопись идет в печать, давай
сократим его до Сорок четвертого, а остальное сохраним в нерассыпанном
наборе и пустим за полцены. Согласен?
- Согласен.
- А вы, парни, подходите ближе. Сорок четвертый продолжит свой рассказ
о заговоре. Давай, Сорок четвертый, не стесняйся, выкладывай все начистоту.
Сорок четвертый поведал, что случилось в замке, и никто его не прервал.
Когда он кончил свой рассказ, Навсенаплюй помрачнел лицом: он понял, что
положение трудное, такого он и представить себе не мог; судя по всему,
положение было просто безнадежное. У печатников все козыри на руках. Как ему
либо кому другому спасти мастера от разорения? Печатники прочли эту мысль на
лице Навсенаплюя и глазели на защитника слабых с насмешкой, которую не
выражали в словах потому лишь, что не имели оружия. Навсенаплюй,
размышлявший, что предпринять, чувствовал на себе их взгляды, колючие, как
иголки. После некоторого раздумья он сказал:
- Дело обстоит так: по закону гильдии мастер не имеет права прогнать
Сорок четвертого, следовательно, это исключается. Если Сорок четвертый
остается, вы отказываетесь работать, мастер не сможет выполнить контракт и
разорится. Вы бьете любую карту, ясно как божий день.
Признав этот факт, Навсенаплюй заговорил о деле и умолял печатников
сжалиться над мастером, добрым, справедливым мастером, безупречным, щедрым
мастером. Разве он виноват, что ему так не повезло? Ведь сам мастер никогда
никого не обижал и, окажись он на их месте, посочувствовал бы, а вот они...
Пришло время остановить защитника, иначе его речь произведет
впечатление на заговорщиков; Катценъямер так и сделал.
- Хватит лить патоку, кончай болтать. Мы твердо стоим на своем, а кто
распустит слюни, пусть пеняет на себя.
Глаза Навсенаплюя полыхнули огнем.
- Вы отказываетесь работать? Очень хорошо! - заявил он. - Я не могу вас
убедить, не могу заставить работать, но голод заставит! Я запру вас в
типографии, поставлю стражей, а кто выйдет, получит по заслугам!
Печатники поняли, что их бьют их же оружием: они знали Навсенаплюя - он
свое слово сдержит, к тому ж он отнял у них шпаги и теперь стал хозяином
положения. Даже у Катценъямера, внезапно получившего шах и мат, был
озадаченный вид; он обычно за словом в карман не лез, а теперь не знал, что
и сказать. Повинуясь приказу, заговорщики гуськом двинулись в типографию под
присмотром Сорок четвертого и Навсенаплюя - он нес шпаги и поддерживал
тишину и порядок. Вдруг он крикнул:
- Стой! Одного не хватает! Где Эрнест Вассерман?
Оказалось, тот улизнул, когда Сорок четвертый повел рассказ о том, что
случилось в замке. Но вот послышались шаги - похоже, Эрнест возвращался. Он
вошел, пошатываясь, бледный как полотно, рухнул на стул и простонал:
- Боже мой!
Печатники, позабыв о приказе, окружили Эрнеста и нетерпеливо
расспрашивали, какая с ним приключилась беда. Но он был не в состоянии
отвечать на вопросы и лишь повторял, дрожа и стеная:
- Не спрашивайте! Я был в типографии. Боже, боже мой!
Ничего вразумительного они так и не услышали - поняли только, что нервы
у него сдали и он разваливается на части. Потом все устремились в типографию
- впереди Навсенаплюй, за ним, оглашая топотом мрачные коридоры замка,
остальные. В типографии нас ожидало зрелище, от которого впору было
окаменеть на месте: станок с бешеной скоростью, точно Дьявол, выбрасывал
отпечатанные листы - быстрее, чем их можно было сосчитать; они сыпались как
снег, но ни одной живой души рядом не было!
И это еще не все, я не рассказал и половины. Вся прочая типографская
работа шла полным ходом, хотя в типографии не было ни одного печатника! Мы
видели, как губка, поднявшись со своего места, погрузилась в таз с водой,
проплыла по воздуху и, остановившись в дюйме над доской с использованным
набором, выжала из себя воду, смочила наборную гранку и отлетела в сторону;
невидимый печатник, знаток своего дела, выбросил шпоны из набора так быстро,
что они градом посыпались на верстальный стол; на наших глазах набор
уплотнился, литеры придвинулись ближе друг к другу. Потом примерно пять
дюймов набора отделилось от общей массы и поднялось в воздух; литеры приняли
вертикальное положение на невидимом безымянном пальце печатника, как на
подставке; затем они переместились через комнату, задержались над наборной
кассой и с быстротой молнии ударили по ячейкам - казалось, снова посыпался
град. За какие-то доли секунды пять дюймов набора распределились по ячейкам,
и их место заняли пять новых; через одну-две минуты в каждой ячейке лежала
гора мокрого шрифта, и работа закончилась.
В других случаях верстатки зависали над ящиком со шпациями; в воздухе
возникали строки, набранные вразрядку и выключенные, а линейка скользила так
быстро, что и моргнуть не успеешь; мгновение - и верстатка заполнена, еще
мгновение - и она высыпается на наборную доску! Десять минут - набор
закончен, касса пуста! Мы едва поспевали следить за всем тем невероятным,
невозможным, что творилось в типографии.
Все операции совершались с головокружительной быстротой и в гробовой
тишине. Смотришь на неустанно работающий пресс и кажется, что шуму от него,
как от толпы мятежников, но тут же спохватываешься, что это всего-навсего
иллюзия - пресс не издает ни звука; и тогда душу стискивает жуткий цепенящий
страх, какой всегда вызывает у человека сверхъестественная сила. Невидимки
заполняли пробельным материалом промежутки между полосами, заключали формы,
разбирали формы, несли под пресс вновь сфальцованные листы и извлекали
оттуда старые; все вокруг пребывало в движении; невидимки непрестанно
сновали взад и вперед, тем не менее не было слышно ни шага, ни
произнесенного слова, ни шепота, ни вздоха - стояла самая что ни на есть
неживая, гнетущая тишина.
Под конец я заметил, что одной операции недостает - пробные оттиски не
делаются и корректура не читается! О, это были мастера, настоящие мастера!
Взявшись за дело, они выполняли его безукоризненно, и в корректуре просто не
было надобности.
Испугались ли мы? Еще бы! Страх парализовал нас, мы не могли двинуться
с места или осенить себя крестным знамением, силы оставили нас. Мы смотрели
во все глаза, как знакомые предметы проплывали по воздуху без всякой
поддержки, выполняя свою сложную работу без видимой помощи, - страшное и
захватывающе интересное зрелище! Мы не могли от него оторваться!
Примерно через полчаса разбор шрифта, раскладка его по кассам и набор
закончились. Одна за другой прекращались операции. Наконец оборвался и
мощный круговорот печатного станка; невидимые руки извлекли форму, вымыли
ее, невидимые руки выскребли и смазали маслом матрицу, повесили на крючок
рамку. Никакого движения в типографии больше не ощущалось, все замерло,
повсюду царила беззвучная пустота, могильная тишина. Она длилась несколько
леденящих душу минут, потом от самой дальней кассы донесся звук -
приглушенный, едва слышный и в то же время резкий, скрипучий, саркастический
- скрежещущий звук линейки, которой водят по перегородкам кассы, и в лад ему
- невнятное хихиканье полдюжины невидимок. "Сухой дребезжащий смех мертвых",
- подумал я.
Через минуту что-то холодное скользнуло мимо меня. Я ощутил на щеке не
дуновение ветра, а именно холод. То, что это был один из призраков, мне не
надо было растолковывать: такой сырой могильный холод от живого человека не
исходит. Мы отпрянули, давая дорогу призракам. Они неторопливо прошли мимо
нас, и по холоду, исходившему от каждого, мы насчитали, что их было восемь!
Глава XII
Мы вернулись в гостиную встревоженные и огорченные. Весть о
приключившемся в типографии уже облетела весь замок, и вскоре явились
бледные и перепуганные дамы и слуги; выслушав очевидцев происшествия, они
лишились дара речи, что, впрочем, было не так уж плохо.
Но зато развязали языки печатники. Они смело предложили выдать астролога церкви: пусть его сожгут на костре, в своей последней проделке он зашел слишком далеко. Явился и астролог; когда он услышал ужасные слова про церковь и костер, ноги у него сделались точно ватные, он плюхнулся на стул рядом с фрау Штейн и Марией и взмолился о снисхождении. Куда только подевались его гордыня и самодовольство! Уж как он юлил и притворялся, будто и не вызывал этих призраков и вообще не имеет никакого отношения к происшедшему. Казалось, он говорит чистую правду, как тут не поверить, да и вид у мага был такой несчастный, что я разжалобился, хоть никогда не любил Балтасара Хофмана, а только восхищался его искусством.
Но Катценъямер, Бинкс и Мозес Хаас взялись за астролога крепко; Мария и
ее мать попытались вступиться за него, но их слова никого не убедили, и
астрологу их заступничество не помогло. Навсенаплюй сразил беднягу наповал
самым мудрым и метким, по мнению присутствующих, замечанием:
- Балтасар Хофман, чудеса сами собой не совершаются, ты это прекрасно знаешь, да и мы тоже.Ты единственный в замке способен совершить чудо. Так, во-первых, чудо свершилось, во-вторых, оно не произошло само собой, в третьих, ты здесь. Только дурак не сообразит, что к чему.
- Ну, теперь уж он не отопрется! - вскричали разом одни.
- Молчит, видно, крыть нечем! - надсаживались другие. - На костер его!
Бедный старик разрыдался. Разъяренные печатники бросились к нему, намереваясь схватить и выдать инквизиции, но Навсенаплюй снова проявил
замечательную мудрость.
- Погодите, - сказал он, - это не лучший выход из положения. Маг в отместку не снимет с замка чары, а ведь нам нужно, чтоб он их снял, верно? Читать дальше ...
Источник :
Твен Марк. Э 44, Таинственный незнакомец. - М.: Политиздат, 1989.
Составление, перевод с английского и комментарии Людмилы Биндеман
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 17 марта 2003 года.
«Таинственный незнакомец» (англ. «The Mysterious Stranger») — поздняя незаконченная повесть Марка Твена, впервые опубликована в 1916 году, после смерти автора, его секретарем и хранителем литературного наследия Альбертом Бигло Пейном. Текст, который опубликовал Пейн, изначально считался каноническим. Однако после его смерти новый хранитель Бернард Де Вото, занявший этот пост в 1938 году, обнародовал ещё два варианта повести. Каждая из этих рукописей была незаконченной, как и опубликованный труд Пейна. Каждая рукопись имела своё авторское название, и их хронология такова: «Хроника Сатаны-младшего» (англ. The Chronicle of Young Satan ), «Школьная горка» (англ. Schoolhouse Hill) и «№ 44, Таинственный незнакомец: Старинная рукопись, найденная в кувшине. Вольный перевод из кувшина» (англ. No. 44, the Mysterious Stranger: Being an Ancient Tale Found in a Jug and Freely Translated from the Jug).
Вариант «Школьная горка» изначально задумывался Твеном как продолжение приключений Тома Сойера и Гека Финна. Здесь действие происходит в родном городе автора Ганнибале, штат Миссури в США. Эта рукопись считается пробой пера, подступом к более продуманным и содержательным повестям. Действие двух других вариантов происходит в городе Эзельдорф в средневековой Австрии и они получили название «эзельдорфские».
Бернард Де Вото одобрил выбор редакции Пейна, как потом показало время, ошибочной и неправомерной. В 1969 году Калифорнийский университет выпустил полное научное издание всех трех редакций повести и сопутствующих им материалов. Именно это научное издание позволяет судить о действиях Пейна, который выбрал для публикации первый вариант «Хроника Сатаны-младшего», которая имеет самостоятельное художественное значение. И это действие, по признанию литературоведов, правильно, но дальше с повестью начали происходить чудеса. Последняя глава изданной книги была взята из отдельной шестистраничной рукописи, которая имела авторскую помету «Заключение книги», но была написана Твеном для «№ 44, Таинственный незнакомец» (выбранное Пейном название повести «Таинственный незнакомец» было взято от этого варианта).
Источник : https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A2%D0%B0%D0%B8%D0%BD%D1%81%D1%82%D0%B2%D0%B5%D0%BD%D0%BD%D1%8B%D0%B9_%D0%BD%D0%B5%D0%B7%D0%BD%D0%B0%D0%BA%D0%BE%D0%BC%D0%B5%D1%86
