Главная » 2022 » Сентябрь » 7 » Богдан Хмельницкий. Старицкий Михаил. БУРЯ. Книга вторая. 056
19:47
Богдан Хмельницкий. Старицкий Михаил. БУРЯ. Книга вторая. 056

***

===

LVIII
Центр занимали польские козаки, одетые в жупаны, в высоких барашковых шапках с выпускными красными верхами, вооруженные саблями да легкими пиками; на правом фланге стояли польские татары в чекменях, низких шапочках, с кривулями и сагайдаками за спиной; на левом фланге были польские пятигорцы в черкесках, папахах с шашками да рушницами.
— А где же мои гусары? — спросил у Шемберга гетман.
— Не могли переправиться, ваша ясновельможность, через эту желтую топь; едва-едва переправилась легкая кавалерия и то разгрузила на огромное пространство это болото. Драгуны двинулись и начали вязнуть своими тяжелыми конями по брюхо, а гусары так с первых шагов загрузли... засосались...
— Гром и молния! — вскрикнул взволнованный гетман. — И эта речонка может служить препятствием к бою? Чтоб ночью были устроены гати, — возвысил он голос, — а к рассвету чтобы здесь уже стояла моя артиллерия и развевались все хоругви!
— Все, что возможно, будет исполнено, — замялся почтительно Шемберг, — но фашин нет, надо искать верхолаза и лозняку.
— Проклятие! — вскрикнул Потоцкий.
— Но пусть не печалится ясновельможный: все уладим, добудем... а ничтожное промедление сослужит нам пользу... подойдут полки Барабаша.
— Они уже должны быть недалеко: я послал им в проводники десяток драгун, — доложил ротмистр.
— Ну, уж ждать рейстровиков не нахожу нужным, — загорячился Потоцкий, — в лагере трусливое молчание... паника... мы справимся и без них.
— Молчание нельзя объяснять паникой, — вмешался Чарнецкий, — черт побери! Они бросались дерзостно и на более многочисленные полки.
— Да, они стойки! — подтвердил Шемберг.
— Тысяча перунов, как стойки! — воскликнул ротмистр.
— Як бога кохам, — улыбнулся Потоцкий, — ваши отзывы, панове, порывают меня еще больше столкнуться с врагом и доказать ему, что у моего грозного, покрытого славой войска хватит и силы, и доблести раздавить мятежных козаков.
— Виват! Виват! — загремел взрыв восторженных приветствий.
— Несмотря на это, — заговорил после паузы настойчиво и серьезно Чарнецкий, — я бы просил, ввиду скорейшего осуществления ясновельможных желаний, не только не перетаскивать сюда артиллерии и обоза до прихода рейстровиков, а даже отступить назад с легкой кавалерией. Клянусь моею честью и опытностью, — поднял он руку на нетерпеливое движение предводителя, — козаки, заметя невыгодное положение и слабость наших легких хоругвей, бросятся стремительно по покатости и опрокинут их в болото.
— Я присоединяюсь к мнению полковника, — наклонил голову Шемберг, — позиция внизу, так сказать, под врагом, да еще с болотом в тылу — это вещь невозможная.
— Совершенно справедливо, — заметил и ротмистр, — разрывать войска нельзя, а на той стороне можно и окопаться, и подождать Барабаша с Ильяшем, а потом уже разом окружить и разнести на клочки врага.
Другие начальники хоругвей поддержали тоже это мнение, и Потоцкий, скрепя сердце, должен был подчиниться военному совету.
Не только заря успела погаснуть, но и заснувший ветер успел уже проснуться снова, и потемневшее небо успело покрыться чешуйчатою сетью облаков, усиливших мрак, когда, наконец, атаманы и легкие хоругви возвратились назад к своему обозу: пришлось ехать далеко в обход, так как по разгруженному болоту решительно нельзя было перебраться конем.
Начали сейчас же устраивать боевой лагерь.
Впереди уставили цепь из брик и фургонов, выдвинули между них артиллерию, расставили в авангарде широкою дугой спешившихся драгунов, нарядили по сменам конные разъезды и начали окапываться со всех четырех сторон рвами. Внутри же расставили по углам вартовых и развели огромные костры. Между тем и паны велели разбить свои шелковые палатки, выкатить бочонки вина, наливок, венгржины, и вскоре весь воздух огласился их громкими возгласами, заздравными криками и хвастливыми поздравлениями с завтрашнею победой.
В козацком лагере тоже мерцали огни, хотя все было безмолвно и сурово.
Но вот стали затихать громкие возгласы и в польском обозе. Послышался кое-где густой храп, тихое фырканье лошадей, и мирная ночь спустилась над этими еще живыми, но уже обреченными смерти людьми.
Еще солнце не показывалось на горизонте, а все уже кипело жизнью в польском лагере. Играли трубы, били барабаны, предводители строили свои полки. К Потоцкому, осматривавшему грозных гусар, подскакал рыжий Шемберг.
— Ясный наш вождь, — преклонил он клинок обнаженной сабли, — мои лазутчики принесли мне известие, что рейстро вики уже недалеко, идут к нам... вон там, за гайком; с минуты на минуту они должны быть здесь.
— Отлично, пане полковнику, мы подождем их прибытия. Строиться и ждать! — скомандовал Потоцкий войскам и, пришпорив коня, направился к небольшому пригорку, возвышавшемуся среди лагеря. За Потоцким последовали Чарнецкий, Шемберг, ротмистр и другие паны.
Перед глазами их открылась освещенная восходящим солнцем обширная равнина и огромный козацкий табор, занявший своею тяжелою массой весь ее горизонт.
— У них мало орудий, — заметил сквозь зубы Чарнецкий, всматриваясь в длинный ряд козацких укреплений.
— И положение их не совсем удобно, — прибавил Шемберг. — Когда подойдут рейстровые, нам не трудно будет опрокинуть весь их табор.
— Еще бы! — раздалось то здесь, то там. — Трусы! Смотрите, как притихли; небось, теперь и не задевают нас, как в былое время!
— Да постойте, пышное рыцарство, — заметил ротмистр, — они понадвинулись к реке.
— Клянусь найсвентшей маткой — это так! — воскликнул изумленный Потоцкий. — Они были вчера за полмили, а теперь на скате!
— Какая дерзость! — выхватил саблю Чарнецкий.
В это время на краю горизонта показались какие-то смутные, миражные линии.
— Они! Рейстровики! — крикнул громко Шемберг. — Ветра нет... Что-то колеблется маревом... Это наши стяги и хоругви.
— Рейстровые, рейстровые! — раздались кругом громкие возгласы. — Вон видны и кони!
— Vivat! Рейстровые! Подмога! Подмога! — замахали шапками паны, а за ними жолнеры, и громкие крики огласили весь лагерь.
— Но откуда они достали коней? — заметил с изумлением ротмистр; за шумными проявлениями восторга никто не обратил внимания на его слова.

Только драгуны молчали, посматривая нерешительно друг на друга из-под своих круглых, отороченных стальною сеткой шеломов. Казалось, какая-то общая затаенная мысль охватывала их всех и смущала сердца. Но, увлеченные нетерпением, и предводители, и жолнеры не замечали тревожного состояния своих сотоварищей. Между тем движущиеся облики вырезывались все яснее и яснее, и через четверть часа предводители действительно могли уже различить стройные колонны приближающихся полков
{336}
.

— Молодец Кречовский! Поспел! Как раз вовремя! Стоит награды! — послышались среди панов громкие восклицания.
— Ну, уж мы теперь их всех живьем переловим! На арканах приволочим к гетману песьих сынов! — кричали хвастливо рыцари то в той, то в другой группе, размахивая саблями и руками.
А волнующиеся линии конницы все вытягивались и вытягивались... Они направлялись от Днепра, но по странной случайности двигались не по этой стороне речонки, а по другой, неприятельской...
Молодой гетман не замечал этой странности, а, отдавшись весь воинственному азарту, жадно следил за приближающимися колоннами и мысленно летал уже с окровавленною саблей в руке среди смятых и разбегающихся врагов.
— Ах, как они медленны! Как медленны! — горячил он в нетерпении коня.
— Но они, черт побери, слишком приближаются к лагерю неприятеля! — пробормотал сквозь зубы Чарнецкий, сжимая свои широкие, почти сросшиеся брови.
— Да, — заметил и региментарь, — быть может, они не знают брода.
— А проводники? — спросил каким-то неверным голосом ротмистр.
— Да... Никто не вернулся пока, — повернул тревожно Шемберг коня, чтобы лучше рассмотреть движение рейстровиков.
— Слишком! Чересчур приближаются к неприятелю, — заволновался Потоцкий, — могут попасть в ловушку...
— Да чего им бояться? — выхватился чей-то задорный, молодой голос, но он прозвучал как-то странно в охватившей вдруг всех тревожной тишине.
— Смотрите, смотрите! Неприятель с их стороны размыкает табор, — горячился юный полководец, — сейчас последует вылазка!.. За мною! На выручку товарищей! — выхватил он свою саблю.
— До зброи! — подхватили некоторые.
Но в это время раздался бешеный рев Чарнецкого:
— Проклятье! Измена!
— Измена! Погибель! — вырвался один общий вопль из сотен грудей.
Ряды расстроились, жолнеры побросали оружие. Все бросились в смятении и ужасе к окопам. Но сомневаться тут было уже нечему. Распустивши свои козачьи бунчуки и знамена, войска стремительно мчались при звоне труб и литавр в широко распахнувшиеся объятия козацкого табора. Дружные, радостные возгласы тысяч голосов оглашали там воздух с прибытием каждой новой волны. Все у козаков оживилось и заволновалось.
Пораженные, безмолвные стояли поляки, не веря своим собственным глазам. Но вот прошла минута первого ужаса, и тысячи обезумевших от ярости криков огласили весь лагерь. В мгновенье все изменилось: испуганные, бледные, растерянные лица смотрели с ужасом друг на друга, толпясь беспорядочными, сбившимися массами.
— Измена, погибель! Измена! — раздавалось кругом. Только драгуны не разделяли общего ужаса: с загорающимися восторгом глазами они напряженно следили за движением рейстровых войск, прислушиваясь к родным боевым звукам, долетавшим к ним издалека.
— Клятвопреступники! Вероломны! — сжимал в отчаянии руки молодой предводитель. — Они клялись, и такая гнусная измена! Пусть позор покроет их головы на веки веков! Но мы поляжем здесь братски, панове, один подле другого, а не отступим назад!
Паны молчали.
— Отчаиваться нечего, панове, — заговорил уже бодро, овладев собою, Чарнецкий. — Правда, гнусная измена лишила нас возможности взять штурмом их лагерь, но мы еще можем защищаться. Надо послать только гонца за помощью к гетманам, окопать лагерь, укрепиться. А когда придет подмога, о, тогда мы отплатим им за измену, — будут помнить до судного дня!
Пышная, разряженная, увешанная оружием шляхта несколько ободрилась и бросилась делать, в свою очередь, распоряжения по войскам.
А среди толпы драгун волнение все росло и росло и, казалось, достигло высшей степени. Более всех волновался молодой еще украинец в драгунской форме.
— Братчики! Друзи! Родные! — вскрикнул он вдруг, не выдержавши, и оборвал рыданием слова.
Все оглянулись. Молодой драгун, забывши все окружающее, с восторгом указывал товарищам на исчезавшие в козацком таборе рейстровые войска.
— Холоп! — крикнул бешено Чарнецкий, взвизгнула сабля и опустилась клинком на голову козака. Раздался тупой лязг, и без слов упал, словно сноп, молодой козак. Еще и восторженная улыбка не успела слететь с его лица, но густая волна крови хлынула в одно мгновенье из разрубленной головы и, заливши все лицо, разлилась по земле широким красным пятном. Мрачно расступились вокруг трупа драгуны. Все замолчали и потупились. Какое-то тоскливое и тяжелое смущение охватило всех при виде первой пролившейся в лагере крови.
В это время в козацком лагере вспыхнул огонек, белое облачко покатилось кольцами по траве, и через мгновенье тяжелый грохот всколыхнул весь воздух кругом.
Страшное чудовище посылало свой первый привет.
Между тем рейстровики, проскакавши мимо польских окопов, въехали в козацкий лагерь.
Посреди широкого майдана, окруженного со всех сторон войсками, собралась вся козацкая старшина. Впереди всех сидел на белом коне сам гетман Богдан Хмельницкий. Одетый в белый парчовый жупан, с белым знаменем в левой руке и с серебряною булавой в правой, он мог бы казаться каким- то блестящим архангелом, если бы не глаза его, мрачно горевшие на суровом и темном лице. Над головою гетмана свивались и развивались малиновые козацкие знамена; бунчужные товарищи держали за ним бунчуки. По бокам гетмана, выстроив коней полукругом, помещались Богун, Кривонос, Небаба и другая старшина. Довбыши били в котлы, литавры и бубны.
Но вот показались первые лавы рейстровиков, и оглушительный, радостный возглас прокатился над всею многотысячною толпой.
Войска все вливались и вливались, затопляя и майдан, и все свободные места, и, казалось, с каждою их волной новая отвага и решимость вливались в сердца козаков.
Когда наконец все вошедшие войска выстроились стройными рядами, шесть выборных козаков отделились от них и подъехали к Богдану, держа в руках бунчуки и знамена.
— Клянемся тебе, гетмане батьку, и всему славному товарыству, — произнесли они, торжественно кланяясь на все стороны и слагая у ног Богдана знамена и бунчуки, — приходим мы под твое знамя служить церкви святой и матери нашей Украйне!
— Слава! Во веки слава! — раздался кругом воодушевленный возглас и прокатился громом по всем чернеющим рядам.
— Братья, рыцари-молодцы! — начал громко Хмельницкий, подымая свой бунчук.
Все кругом замолчали.
— Пусть будет ведомо вам, что мы взялись за оружие не ради добычи и славы, но ради обороны своей жизни и наших жен и детей. Все народы имеют свои земли, лисы имеют норы, птицы — гнезда, только несчастным козакам негде в своей родной земле буйные головы преклонить. Все отняли у нас поляки — и честь, и свободу, и веру. Это за то, что мы жизни своей не щадили, обороняя польское королевство от тяжких врагов, расширяя его пределы. Не они ли называют вас хлопами и быдлом? Не они ли замучили ваших гетманов, вашу старшину? Не они ли отдали нечестивым ваши святыни и храмы? Не они ли зверски катуют ваших братьев, и жен, и детей? О, доколе же мы будем, панове-братья, невольниками в родной земле? Бедные мученики, погибшие за край и за веру, просят вас, братья, отмстить за их страшную смерть.
— Отмстим! Поляжем! Веди нас, батьку! Гетману слава! — раздались кругом восторженные возгласы.
Шапки полетели вгору. Объятия, крики, поцелуи, слезы, проклятия — все слилось в каком-то общем, захватывающем порыве.
— Эх, бей меня нечистая сила! — ударил шапкой по земле Кривонос, когда улеглись первые порывы стихийного воодушевления. — Да клянусь своею головой, стоило пережить все наше горе, чтобы дожить до такого светлого дня!
— Веди нас, батьку! Пусти добывать лядский обоз! — закричали разом Богун, Ганджа, Чарнота, Морозенко и другие козаки, обступая Богдана.
— Веди, веди! — подхватила окружающая старшина.
— Стойте, панове, — остановил всех Богдан, — потерпите, еще осталось немного терпеть. Не выходить из-за окопов в поле! С божьей помощью условимся со своими союзниками, а тогда уже ударим наверняка.
Беспрекословно разошлись начальники к своим отрядам, исполняя строгий гетманский наказ.

LIX
Отдавши последние приказания, Богдан отправился в свою палатку в сопровождении Кречовского, Кривоноса, Богуна и других.
— Друзи и товарищи мои! — начал Богдан, когда старшина уселась вокруг стола, и вход закрылся. — Правда, наши силы теперь удвоились, и победа, по всей вероятности, осталась бы за нами, но у нас почти нет арматы, а у поляков много горлят, да еще клятых, убойных. Добывать сразу их лагерь стоило бы слишком дорого: много пролилось бы нашей крови, а ее нужно щадить и беречь; а с союзником мы можем их задавить в их склепе и добыть все их добро без труда. Беллона любит и риск, но больше уважает проницательность и разум. Мы должны не победить, а раздавить вышедшее против нас войско, чтобы весть о нашей страшной победе сковала ужасом лядские сердца, вселила бы веру и бесстрашие в наши войска и прокатилась бы громовым ударом по всей Украйне. От этой победы зависит все наше дело. Поэтому я и хочу ударить наверняка.
— Твоя правда, пане гетмане! — согласилась старшина.

— Но Тугай-бей уклоняется 
{337}
, — продолжал Богдан, — хитрый татарин! Он не доверяет нашим потугам. Я послал ему известие о нашем усилении и буду просить начать битву. Быть может, теперь он станет решительнее.

— Ладно, батьку! — одобрили старшины распоряжение гетмана.
— Мы тебе верим и разум твой чтим, а воле твоей коримся бесперечно.
А Морозенко уже мчался стрелой с поручением Богдана к Тугай-бею.
Утро стояло влажное, туманное. Кругом молодого козака расстилалась изумрудная долина с мягкими пологостями, покрытыми то там, то сям кудрявыми силуэтами окутанных мглою дерев. Налево, за извилистою гривой оситняга и светлыми проблесками воды, темнел длинною полосой польский обоз. Сердце Олексы билось как-то горячо и тревожно, легкий морозец пробегал по спине... Но не страх, — нет, какое-то другое чувство, делавшее все его движения необыкновенно смелыми и легкими, а мысли удивительно меткими, охватывало теперь козака.
— Так, так, скоро в бой! И поквитаемся ж за все, други, — повторял он вполголоса, сжимая коня острогами, — и за других, и за себя!..
И при этих словах перед глазами козака вставала такая близкая черноволосая головка с большими, испуганными глазами, и казалось ему, он слышит ее детский голосок: «Олексо, а когда ты вырастешь, ты женишься на мне?» Где-то, где-то она теперь, бедняжка? Да и жива ли еще? Думает, что Олекса забыл ее... Олекса... Да нет, нет!.. Надейся и жди, Оксаночка! Господь милосердный не оставит нас! Завтра битва, а там и Чигирин».
Окруженный своими мурзами, свирепый и дикий Тугай-бей сидел на куче сложенных конских кож и молча щелкал орехи, запивая это лакомство кумысом, когда к нему ввели Морозенка. Молча, с непроницаемым лицом выслушал он пылкую речь козака, то оскаливая свои крепкие белые зубы, закладывая орех в рот, то сплевывая на сторону шелуху.
— Да будет благословенно имя аллаха, дающего всем дыхание, — произнес он наконец, — что он послал моему побратыму такую подмогу; но пусть Богдан не слишком доверяет козакам: кто раз изменил, может изменить и в другой раз.
— Они не изменили, блистательный повелитель, — вспыхнул Морозенко, — они только пристали к своим братьям.
— Пек! Но ведь они выступали против них.
— Их принудили силой, гроза неверных.
— Шайтан! В случае неудачи козаков они будут говорить то же самое.
— Неудачи быть не может! — вскрикнул горячо Морозенко. — Победа в наших руках: могучий властелин сам это видит своим орлиным, прозорливым оком.
— Клянусь аллахом, да! — поднял Тугай свои черные, косые глаза. — А потому я не знаю, о чем хлопочет доблестный брат мой, источник отваги и боевой мудрости! Победа так очевидна, неприятель ничтожен, в капканах... Стоит ли на него подымать разом два клинка?
— Пан гетман желает раздавить их с двух сторон сразу, чтобы меньше пролить родной крови.
— Гм... каждому полководцу кровь своих дорога, — мотнул головою Тугай-бей и замолчал, сдвинувши черные брови, причем лицо его приняло жестокое, непреклонное выражение. — Впрочем, я подумаю... Ступай! — махнул он рукой, и Морозенко вышел.
Целый день просидел Морозенко в стане Тугай-бея. Татары угощали его и кониной, и шашлыком, и чихирем, но ни ответа не давали от своего повелителя, ни самого его не пускали назад.
Долго томился Морозенко; тревога уже начинала не раз мутить его кровь, подбираться мучительным холодом к сердцу; нехорошие думы овладевали мало-помалу его головой. Он уже сорвался было лететь и без ответа, да и то не пустили, словно пленника. Тогда Морозенко решил отважиться на все темной ночью и стал поджидать ее с нетерпением. Как вдруг поздним вечером оживился весь табор: поймали какого- то поляка, посла из польского обоза, и, заарканенного, бледного, изможденного, потащили в шатер Тугай-бея.
Через минуту поднялась во всем лагере суета. Выходили из шатра мурзы, передавали что-то радостное татарам, те в свою очередь сообщали другим, и всюду росло веселое настроение. Хотя Морозенко и понимал по-татарски, но из быстрых их речей не многое мог уловить, — он только догадался, что перехвачено какое-то письмо, что полякам очень худо...
Вскоре позвали и его к Тугай-бею. Теперь и Тугай-бей, и все мурзы смотрели дружески, приветливо.
— Передай нашему брату и союзнику, — произнес важно и торжественно Тугай-бей, — наш братский привет и вечный барабар. Хотя расчет и велел бы нам удержать своих воинов от первой битвы, но, ввиду того, что побратым наш желает выступить с нашею рукой, мы готовы заставить умолкнуть рассудок и послушаться голоса сердца. Пусть не тревожится брат мой: мы встретимся с ним при звуках труб и при бранных кликах... Дети аллаха мешают в дружбе кровь с кровью и душу с душой...
Над козачьим лагерем висела уже глухая темная ночь. И люди, и кони, и суетливый радостный гам давно уже улеглись и смолкли, лишь ветер не улегся, а выводил какую- то плаксивую ноту да вартовые перекликались ему в тон... Впрочем, не спал еще один человек в лагере, предводитель этой грозной силы, — гетман Богдан; он быстро ходил взад и вперед по палатке, останавливаясь, прислушиваясь, и, подавленный каким-то необоримым волнением, то садился к столу и сжимал себе голову, то отхлебывал из стоявшего на столе кубка.
Не робость, а какое-то жуткое чувство, смешанное из неотвязных сомнений, из едких желаний проведать, что сулит завтрашний день, из невольного трепета перед битвой, шевелилось пауком в его груди и застилало паутиной и сердце, и мозг; в этой паутине путались, вязли обрывки мыслей, неразрешимые вопросы и бросали гетмана то в жар, то в озноб.
«Да, — стучало у него в висках, — завтра... завтра... завтра... роковой час... секирой висит... Но судьба за нас... победа несомненна... такое единодушие... — бодрил себя гетман, но безотчетная тревога подтачивала тут же его бодрость; — А артиллерия?.. Наша ничтожна... три-четыре калеки, а там... да и гусары, ведь если они ринутся со своими страшными копьями — нашим не устоять: ни пулей, ни стрелой не прошибешь их лат и шеломов, а малейшее колебание, ничтожный перевес в натиске врага — и паника может охватить еще не окрепших, не уверенных в победах... Оттого-то для верности первого удара и нужно бы было татар, — ой как нужно было бы! А Тугай-бей словно уклоняется, да вот и Морозенка до сих пор нет! — затревожился вдруг Богдан. — Отчего? Давно бы пора! Ведь Чамбул рукою подать... Или не застал Тугая? Но нет! Бей никогда не оставит своих полчищ... Или схвачен поляками и на пытке конает? Только Морозенко ужом пролезет, ветром пролетит, пиявкой выскользнет, а живым в руки не дастся! Ну, а если Тугай?.. — сыпнуло ему словно снегом за шею. — Нет, нет!.. Прочь, черные мысли!»
Богдан отдернул полу палатки и стал всматриваться в черную мглу: далеко за речкой мерцали огни польского лагеря, словно волчьи зрачки, но так тускло, что Богдан подумал, не пал ли туман? «Но ведь при ветре тумана не бывает? А может быть, моросит? Ах, кабы дождь, вот бы помощь была, так помощь!»
— Эх, где ты, моя доля? — даже вскрикнул он, пронизывая пытливым оком тьму ночи. — Побратым... Неужели?.. — зашептал Богдан побелевшими губами. — Боже, не попусти! — сжал он руки с такою силой, что пальцы захрустели. — Ты дал мне знак неизреченного милосердия, не отврати же лицо от рабов твоих!
Долго стоял Богдан в молитвенном экстазе, а потом, словно просветленный и успокоенный упованием, бодро воскликнул:
— Эх, да что же это я кисну, словно баба перед пологами? Заварено пиво, нужно распивать, а слепую долю можно и за косы! — и, нахлобучив шапку, он вышел из палатки и направился по лагерю в передовую линию.
Ветер освежал его пылающее лицо, быстрая ходьба усмиряла душевное волнение. Богдан подошел к гармашу Сычу, который с тремя гарматами и небольшим отрядом присоединился вчера к главному табору. С бритой, огненного цвета головой, с огромным оселедцем, закрученным за ухо, в чудовищных усах, он не только уже не напоминал давнего, золотаревского дьяка-звонаря, но мало был похож и на того новичка на Запорожье, что поднял плечом целый дуб. Богдан посылал его лазутчиком в Кодак повыведать о настроении тамошнего гарнизона и повысмотреть на случай приступа слабые стороны крепости... Сыч блистательно исполнил поручение гетмана и успел еще украсть одну пушку, снял собственноручно дуло с лафета и выволок его за мур, а два других орудия вывез из Присечья, где ковали их кузнецы.
Начинался мутный рассвет, но окрестности еще тонули в сумраке ночи.
— Здоров будь, Сыч, — приветствовал его Богдан, — я на радостях вчера забыл и поблагодарить тебя и расспросить хорошенько.
— Благодарить-то, ясный гетман, не за что, — поправил смущенно Сыч свои всклокоченные усы, — не велика штука позвонить, бовкали ведь мы прежде в звоны.
— Что прежде! Теперь вот как бовкнешь. А на Кодак надеяться можно?
— Да залога (гарнизон) там хоть и не совсем наша, а суть добрые приятели, вот только сам комендант... но «аще будем толцитися, то и отверзется» *. Вот это от них и подарок, — ударил он рукою по медному жерлу, — добрая пуколка, а вот те две нашей работы.
— А попробовать бы, — осмотрел Богдан и железные пушки, — если только годящие, так твой подарок что писанка к велыкодню, — мы совсем без гармат.
— Отчего не попробовать, можно! — осклабился самодовольно Сыч. — Гей вы, лежебоки, — гаркнул он на своих подручных, — восстаньте и несите набои! Только вот клятые ляхи забрались далеко, вон-вон перенесли лагерь свой, аж на возлобие.
— А, вот оно что? — взглянул пристально Богдан и удивился. — То-то мне и самому показалось, что как будто не там, где вчера. Стало быть, они нас боятся, не нападать, а борониться лишь помышляют.
— Будет им «вскую шаташася»...** а ну, дай-ка я наведу зализну бабу, — примеривал и прилаживал дуло клиньями Сыч. — А ну, гармаше, пали, посылай им подарок.

* ... «если будем стучать, то и откроется» (старослав.).
** ... «впустую суетиться» (старослав.).

— На добрую память! — приложил тот фитиль к поличке.
Вспыхнул на пановке светлым облачком порох, и в то же
время из жерла орудия вылетел длинным столбом белый дым и покатился по траве расширяющимися белыми кольцами; воздух потрясся страшным грохотом; тележка с орудием подскочила, ближние козаки сорвались с земли и вытаращили спросонья глаза. А Богдан с Сычом всматривались, приставив ладони к глазам, в неприятельский лагерь. Вот наконец у подножья холма взрылась земля и подскочила вверх, словно ее подбросил кто лопатою.
— Эх, не докинула, клятая баба! — почесал Сыч затылок. — И кашлянула, кажись, добре, а не доплюнула...
— А ну, с той, — указал Богдан на другую железную пушку. Зарядили и другую; Сыч не пожалел пороху... Грянул выстрел, орудие так рвануло назад, что тележка под ним опрокинулась, сломала колесо другой, а самое дуло чуть не отшибло у Богдана ноги.
. — Вот бешеная, — отскочил он, — своих калечит!
— Н-да, норовистая, — заметил философски и Сыч, — впрочем, это с непривычки подскакивает... Обойдется! А только вот не донесла чертова верша, натуги настоящей нет! Давай попробуем «панянку».
Гаркнула медная пушка, да так, что и гармаши отшатнулись, закрывши уши руками. Все затаили дыханье... Вдруг на окраине польского лагеря что-то вскинулось, полетели в разные стороны щепки, шарахнулись и кони, и люди.
— Донесла! Угодила! — закричали громко и радостно гармаши. — Переполоху-то, переполоху какого натворила! — тер себе от удовольствия руки Сыч. — Ишь, как метнулись! Ха-ха-ха!
Многие из проснувшихся козаков подошли к гармашам. Образовалась порядочная куча людей. Удачный выстрел Сыча привел всех в восторг; посыпались одобрительные отзывы и остроты.
Но не успели еще и зарядить второй раз медной «панянки», как взвился и побежал из польского лагеря длинною струей дым, один, другой, третий... Все сразу притихли и переглянулись. Несколько кратких, но показавшихся бесконечно длинными мгновений стояла тишина, вдруг что-то неприятно загоготало в воздухе, словно его засверлил кто-то с визгом. Звук усиливался с неимоверною быстротой и каким-то порывистым чудовищным дыханием пронесся высоко вправо. Все невольно пригнулись и наклонили свои головы... Тогда только долетел грохот и прокатился за лагерь умирающим эхом.
— Кланяйтесь, братцы, пониже челом им! — захохотал Сыч. — Коли каждому лядскому буханцу такая честь, так и шее будет накладно.
Все как-то смешались и сконфузились.
— Напрасно ты, Сыч, пристыдил товарыство, — заступился добродушно Богдан, — наш козацкий звычай таков, что и ворогу отдаем челом; дальше на всякое чиханье не наздравствуешься, а на первый раз за ласку лаской.
— Спасибо, ясновельможный батьку, что за нас заступился, — загалдели козаки, махая шапками.
— А вот мы еще по батьковскому совету и им ласку пошлем, — приложил Сыч фитиль к «панянке».
— Только ты не утруждай ее чрезмерно; на всех горланов ляшских ее не станет, да и лучше не дразнить ос, а то видишь, как они далеко хватают, могут надоесть... А вот как перейдем на ту сторону, тогда и наши гарматы наддадут, понатужатся, так ляхам невтерпеж станет.
Шутливые слова гетмана бодрили всех и подымали на бой, на молодецкую схватку; лица у козаков горели возбуждением, глаза играли отвагой.
Богдан шел обратно по проснувшемуся уже, оживленному лагерю и всюду встречал горячие приветствия, на которые отвечал задушевно, тепло, подымая во всех дух величием цели этой борьбы и полною верой в ее славный исход.
А ядра между тем хотя и не часто, но проносились с гоготаньем над лагерем, или погружались с шипеньем и фонтаном брызг в тину Жовтых Вод, или с треском и звяканьем попадали в возы, разбивая колеса, полудрабни, опрокидывали их, попадали иногда в коней и производили смятение. В иных местах раздавались по временам проклятия и стоны. Впрочем, обстреливание козацкого лагеря шло лениво, временами затихая совсем; у поляков было немного дальнобойных орудий, а козаки с одной «панянкой» вскоре умолкли.
Так прошел день. Прекратив пальбу, поляки тихо и молча окапывали и укрепляли свой лагерь, не помышляя уже о на-падении, а готовясь лишь к обороне. Молодой Потоцкий рвался сделать хоть вылазку, хоть открыть сильный артиллерийский огонь, но военный совет убедил его не предпринимать никаких вызовов к бою впредь до прихода вспомогательных войск. Скрепив свое пылкое сердце, молодой региментарь должен был подчиниться этой раде и просил лишь бога, чтоб козаки их первые задели, чтоб подали первые повод к битве.
В козацком лагере стоял между тем веселый шум и росло доброе оживление. Кто исправлял, снаряжал оружие, кто рассказывал про боевые схватки и случаи, кто передавал про неистовства панов и посессоров, кто рисовал картины предстоящей расплаты. В иных местах играли в сурмы и трубы; в других бандурист играл на бандуре и пел про рыцарские подвиги козаков, про славу бессмертных героев; в третьих хор подхватывал удалую песню.
Целый день Богдан не садился и даже не входил в свою палатку: он боялся быть наедине, остаться со своими думами. Морозенко не возвращался назад. Богдан послал другого есаула к Тугай-бею, но и тот словно упал в пропасть. Жгучая, сверлящая тревога за своего союзника-побратыма охватывала гетмана с каждым мгновением все больше и больше, терзая всякими предположениями.
Наступил и вечер, сумрачный, почти осенний; начал моросить мелкий дождик. Завернувшись в сиряки и видлоги, козаки улеглись возле пылающих костров. Богдан шел от Кривоноса и не знал уже, завернуть ли ему в свой намет или сесть на Белаша и полететь самому к Тугаю, как вдруг навстречу ему выбежал джура и сообщил, что Морозенко возвратился и ждет в намете ясновельможного.
Богдан даже ухватился за воз — таким варом обдало его это известие; несколько мгновений простоял он неподвижно, усиливаясь захватить в грудь побольше воздуха, и потом быстрыми шагами двинулся к своей палатке.
Увидя Морозенка, он даже не спросил у него ничего, словно не хватило на это звука, а лишь уставился на него мучительно вопросительным взглядом. Когда же Морозенко передал ему последние слова Тугай-бея, то Богдан не выдержал и воскликнул: «Прости мне, боже, мои сомнения и духа уныния не даждь ми!»

LX
Было за полночь; беспросветный мрак скрыл уже своим пологом оба лагеря и полз к Жовтым Водам; мелкий дождь моросил и усиливал его еще больше. Среди однообразного шума дождевых капель послышались вдруг у берега речки чвакающие звуки конских копыт и в клубившейся тьме показались неясные силуэты нескольких всадников.
— Ты ж, Морозенко, добре знаешь, где другой брод? — послышался среди всадников сдержанный голос, звучавший густым басом.
— Так, так, пане полковнику, — ответил другой, молодой, голос, — как ездил к Тугаю, все выглядел гораздо; тут ляхи разгрузили, а там дальше перебраться чудесно, и вербы густо растут... За ними и притаиться можно.
— Гей, панове атаманы, — пробасила тихо гигантская тень, — за нами ведите хлопцев ключом, да чтоб и мышь не проснулась.
Приказание передалось шепотом от одного к другому, и за первым всадником потянулись длинною вереницей силуэты конных фигур, выплывая из тьмы и погружаясь через миг в нее снова.
Далеко левее этого места кто-то брёхался конем в тине и хотя не полным голосом, но все же довольно внушительно ругал речку: «А чтоб ты всохла, жовта тванюка! Ишь, ни взад, ни вперед».
— Да куда ты, Чарнота, залез? — раздался из тьмы резкий шепот. — Налево выбирайся: еще далеко до броду.
— Хоть дулю под нос — не видно!
— Дай повод, я тебя проведу; нам ведь еще гонов за двое переходить.
— Веди, веди; ведь ты, Ганджа, верлоокий, как волк, — ночью видишь.
— Ха-ха-ха! — засмеялся вожак. — Сегодня все, брат, станем волками, как накинемся на ляхов невзначай. Ну, теперь проворнее: наши уже ушли... догнать надо. Гайда!
И две тени потонули во мраке.
Между тем в козацком лагере, по-видимому спавшем мертвецки при потушенных даже кострах, происходило в действительности что-то необыкновенное. Таинственно и суетливо двигались тени, рассыпаясь по табору и соединяясь потом в стройные массы. С правой стороны у разомкнутых возов мерещилась расплывчатыми в сумраке очертаниями фигура гетмана на коне, окруженная атаманьем; неторопливым, уверенным тоном делал он свои последние распоряжения:
— Ты, Кривонос, со своими славными пехотинцами перейдешь вброд Жовтые Воды и подкрадешься на добрый мушкетный выстрел к лядскому лагерю; рассыпься между кустами и начни щелкать о панские брюхи орехи. Ты, Кречовский, с рейстровиками заляжешь за Кривоносом густыми лавами, там как раз есть и лощина, а Богун со своим конным отрядом переправится немного правее и прикроет вал, я же с моими бесстрашными запорожцами подойду слева и займу центр. Коли ж Кривоносовы осы доймут пышную шляхту и заставят ее выйти в поле, то первый ее натиск встретит Богун и привлечет к засаде. Если же они отважатся двинуть на нас и главные силы, то я их приму на свою грудь. А вы тогда, друзи, ты, Кривонос, со своими вовгурами, и ты, Кречовский, с рейстровиками, киньтесь в их лагерь, а с тылу еще пригнетит Тугай-бей. Ты же, Небаба, и ты, Нос, остаетесь с резервами в лагере. Переправлять возы через топь трудно, а гарматы и совсем невозможно, так вот ты и приготовь загату, загрузи несколько возов, постели по ним доски и через этот помост уже двинешься с гарматой и обозом, а пока что покашливай из «баб» и «панянок», хоть и надарма, лишь бы дымом застлать твои работы по переправе.
— Все исполним, ясновельможный! Костями ляжем за нашего батька! — загомонила вокруг старшина.
— Спасибо, друзи, верю! Не за меня только ложитесь костьми, а за кровный люд да за родину. За них и я несу свою голову. Помните, братцы, что сегодняшняя битва для нас все: либо пан, либо пропал. Так вот, ежели где-либо что — не допускайте смятения.
— Будь покоен, батьку, не дрогнем, — посыпались бодрые отклики.
— Это и малому дитяти известно, — подхватил энергично Богдан, — что нет на всем свете равных вам по отваге и силе.
— Спасибо, спасибо, батьку! — раздались воодушевленные возгласы и старшины, и ближайших козаков.
— Победа, братья, — продолжал гетман, увлекая всех своим бодрым, уверенным словом, — в наших руках. Этот дождик — божия к нам ласка; если он пойдет дольше, то так разгрузит поле, что уланы завязнут в нем своими тяжелыми конями. Что уланы? Драгуны даже не двинутся с места.
— А то, пожалуй, и к нам придут, если двинутся, — засмеялся кто-то.
— Что ж, братья к братьям, — заметил Небаба.
— Дай господи! — произнес торжественно Богдан. — С ним, мои братья и друзи, дерзаем! Соберем же все силы нашего духа во славу поруганного в наших храмах бога и ударим, не жалеючи жизни, на жестокого и кичливого врага! Не бойтесь этих пугал в крыльях и леопардовых шкурах! Чем они вас запугают — перьями на шапках, что ли? Разве отцы ваши не били их? Вспомните славу дедов наших, что разнеслась по всему свету! И вы одного с ними дерева ветви! Покажите ж свое завзятье! Добудьте славы и рыцарства вечного! Всемогущий господь вам поможет! Кто за бога, за того бог!
Настало туманное, мокрое утро. Лениво просыпались паны в своих пышных палатках после сытного ужина. Успокоенные крепкими рвами, грозною своею артиллерией и предполагаемою трусостью «хамья», они нежились ещё на перинах, не желая выставлять своих полухмельных голов на холодный воздух сырого утра. Пахолки и жолнеры тоже прятались под будами и бриками, завертываясь в бурки и кереи. Совсем уже стало светло, но окрестности были задернуты тонкою пеленой синеватого тумана.
У окопов, где между свеженасыпанными валами расставлены были пушки, собралась порядочная кучка жолнеров, драгун и гусарских слуг. Шел оживленный разговор о том, где бы пустить коней на пашу, а главное — напоить.
— Як маму кохам, хоть пропадай! — горячился один мазур. — Выбрали такое место, что только с ведьмами танцевать, да и квита! За табором пески и солончаки.
— А впереди вода и паша, — заметил, загадочно улыбаясь, один из драгун.
— Ступай сам на то пойло, — огрызнулся мазур. — За окопы и носа не выткнешь, так и пронижут либо пулей, либо стрелой, Перун их забей!
— Да ты крикни Перуна на голову пана Чарнецкого. Это он вас завел в такое место.
— Ты, хлопе, про пана полковника дурно не говори! — прикрикнул мазур. — Уже испробовал один молодец его ласки, а ты еще и на кол угодишь!
— Посмотрим! — заскрежетал зубами драгун.                ===
В это время недалеко за окопом раздались вдруг мушкетные выстрелы и начали пересыпаться трескучею гаммой. Среди собравшейся кучки засвистали, защелкали пули. Мазур повалился первым, за ним упало еще двое... еще и еще... Поднялось смятение; послышались стоны и крики. Уцелевшие люди бросились врассыпную к лагерю с воплями ужаса: «Атака! До зброи!» Но и там уже козацкие осы находили своих жертв и производили панику.
Ошеломленные неожиданною дерзостью хлопов, вельможные паны повыскакивали из своих палаток заспанные, полураздетые и начали метаться по лагерю, то хватая свое и чужое оружие, то крича на слуг, чтоб давали коней, то вопя в страхе: «До зброи!» Но не все потеряли рассудок, нашлись окуренные порохом, опытные в боях и с недрогнувшим сердцем начали приводить в боевой порядок войска; нашлись и пылкие удальцы, не пробовавшие еще боевого угара, которых эта нервная суматоха увлекала какою-то жгучею утехой и наполняла радостным трепетом сердца. К последним относился и молодой полководец-герой. Потоцкий и без того не спал почти целую ночь; он не принимал участия в панских пирах, а ходил по лагерю и наблюдал за производившимися при факелах работами. Когда же усилившийся дождь прекратил их, то он возвратился в свою палатку и долго не мог даже прилечь: кипучая натура его жаждала деятельности, боевой удали, сильных, могучих впечатлений, а вместо этого ему предложили томительное заключение в крепости и ожидание подмог. Все это возмущало и мучило нетерпеливого, рвущегося к славе героя и отгоняло сон от его очей. Только под утро он забылся в поэтических грезах, но и они не успокаивали его мятущихся порывов, а раздражали еще более фантазию какими-то образами дивных прислужниц, облекавших его в белоснежные ткани и венчавших венком неувядаемой славы.               ===
Когда поднялось смятение в лагере, Потоцкий уже был на коне и первый бросился к окопам, приказав трубить тревогу и сзывать к бою войска. Охваченный порывом огненной отваги, он горел нетерпением ринуться в битву со своими бессмертными гусарами и раздавить дерзких. К нему подскакал разъяренный Чарнецкий:
— Тысячи дяблов! Какая дерзость! О, это хамье, это быдло дорого мне за нее заплатит!
— Если бы только они все вышли в поле, — пламенел и восторгался Потоцкий, — мы бы их раздавили, разметали и с трубными звуками прошли бы по этим покрытым славою полям! Прикажите, полковник, готовиться к бою хоругвям, — обратился он к Чарнецкому, — я сам поведу их в атаку!
— О, ясновельможный гетман будет украшением нашего славного рыцарства! — воскликнул Чарнецкий. — Все будет готово, но сначала надо будет послать на рекогносцировку нашу легкую кавалерию!
— Двинуть все войска сразу, артиллерию вывести в поле, открыть непрерывный огонь; стремительностью и отвагой мы обратим в бегство врага, а тогда разгромим его табор!
— Погода для нас неблагоприятная, ясновельможный гетман, — вмешался в разговор подъехавший Шемберг, — в дождь и туман выходить в поле опасно, можно загрузить орудия и попасть в ловушку, в засаду.
— Такого дождя еще бояться? — изумился Потоцкий. — После этого я не знаю... да он и прошел... только небольшой туман!        
 

  Читать   дальше  ...  

***

***

Богдан Хмельницкий. Старицкий Михаил. КОММЕНТАРИИ (1). 096

Богдан Хмельницкий. Старицкий Михаил. КОММЕНТАРИИ (2). 097 

Богдан Хмельницкий. Старицкий Михаил. КОММЕНТАРИИ (3). 098 

Богдан Хмельницкий. Старицкий Михаил. КОММЕНТАРИИ (4). 099

 ОГЛАВЛЕНИЕ

Богдан Хмельницкий. Старицкий Михаил. ПЕРЕД БУРЕЙ. Книга первая. 001

Богдан Хмельницкий. Старицкий Михаил. БУРЯ. Книга вторая. 036 

Богдан Хмельницкий. Старицкий Михаил. У ПРИСТАНИ. Книга третья. 065

Богдан Хмельницкий. Старицкий Михаил. У ПРИСТАНИ. Книга третья. ПРИМЕЧАНИЯ.  095 

 ОГЛАВЛЕНИЕ 

---

 Слушать аудиокнигу - Богдан Хмельницкий - https://knigavuhe.org/book/bogdan-khmelnickijj/  

Слушать аудиокнигу - Богдан Хмельницкий

---

***

***

***

***

***

***

Источники : http://www.rulit.me/books/bogdan-hmelnickij-read-441130-2.html   ===  https://libcat.ru/knigi/proza/klassicheskaya-proza/72329-mihajlo-starickij-bogdan-hmelnickij.html   ===     https://litvek.com/se/35995 ===  

---

Михаил Петрович Старицкий

---

***

***

ПОДЕЛИТЬСЯ

Яндекс.Метрика

---

***

 

Где-то есть город
... в горах,
Кто-то построил его,
Наверное, люди.

Где-то в горах

Иван Серенький

***

***

---

Фотоистория в папках № 1

 002 ВРЕМЕНА ГОДА

 003 Шахматы

 004 ФОТОГРАФИИ МОИХ ДРУЗЕЙ

 005 ПРИРОДА

006 ЖИВОПИСЬ

007 ТЕКСТЫ. КНИГИ

008 Фото из ИНТЕРНЕТА

009 На Я.Ру с... 10 августа 2009 года 

010 ТУРИЗМ

011 ПОХОДЫ

012 Точки на карте

014 ВЕЛОТУРИЗМ

015 НА ЯХТЕ

017 На ЯСЕНСКОЙ косе

018 ГОРНЫЕ походы

Страницы на Яндекс Фотках от Сергея 001

---

***

***

***

***

---

О книге -

На празднике

Поэт  Зайцев

Художник Тилькиев

Солдатская песнь 

Шахматы в...

Обучение

Планета Земля...

Разные разности

Новости

Из свежих новостей

Аудиокниги

Новость 2

Семашхо

***

***

***

***

***

***

Просмотров: 183 | Добавил: iwanserencky | Теги: книга, проза, писатель Михаил Старицкий, писатель, Михаил Петрович Старицкий, литература, Роман, Богдан Хмельницкий, творчество, война, Старицкий Михаил, история, текст, книги, трилогия, слово, 17 век | Рейтинг: 5.0/1
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *: