Всегда считалось, что у добродушного человека должно быть много друзей. Первый, близкий круг, которые выручат, спасут, поймут и простят. И друзья второго порядка - приятели по интересам, с кем можно скоротать и весело провести время.
Говорят, что хорошие друзья достаются тем, кто сам умеет быть хорошим другом. Логично предположить, что чем старше становится человек, мудрее и опытнее, чем избирательнее он относится к людям, тем больше у него друзей. И все они качественнее, что ли, если так можно выразиться.
Но вот незадача: после определенного рубежа, у кого-то после 50, у кого-то - после 60, друзей не остается вообще. В них теряется надобность.
А может, уже энергии не так много, как прежде? Что бы разговаривать часами, что-то обсуждать, куда-то ездить? А может, становится понятно, что и обсуждать нечего? Жизнь идет своим чередом, не нуждаясь в наших оценочных суждениях...
Все силы забирают дети, внуки. Кому, как не родне, их посвящать?
Восточный ученый, философ и поэт Омар Хайям с годами пришел к теории о том, что чем меньше вокруг человека людей - тем лучше для него.
А на практике получается, что лучше с деньгами и без лишних коммуникаций. Но почему?
Ответ лежит на поверхности. Нам лишь кажется, что с возрастом мы становимся лучше, чище, умнее. Мы остаемся такими же, какие есть. Если не усугубляемся. И те качества, которые несут разрушение: жадность, алчность, зависть, болтливость, черствость, малодушие и эгоизм - они никуда не делись, они все так же, в нас. И время от времени дают о себе знать.
Вот только если в юности все обиды и недоразумения можно смахнуть со своей души как дурной сон, то к старости так сделать уже не получится.
Писатель Жан-Кристоф Гранже как-то высказал мысль о том, что:
"Человеческая душа - не шкура животного, которая от дубления становится качественнее. Душа - это сверхчувствительная, трепещущая, хрупкая мембрана. От ударов она мертвеет и покрывается шрамами. И начинает бояться мира"
В молодом возрасте окружающие люди служат нам своеобразным отражателем, зеркалом, в котором мы узнаем многое о себе. От того, как к нам относятся остальные - зависит наша самооценка.
В пожилом возрасте все о себе знаешь и понимаешь. Критика не способна задеть за живое, чужая любовь не повышает собственной значимости. Легко можно отказаться от шумных компаний и общества привлекательных девиц. Это все уже - пережито, перепробовано не раз. И посидеть в тишине с книгой или просто подумать - тоже не плохо, оказывается.
У Хайяма друзей не было. Только ученики, которым он передавал свою мудрость. А знания он черпал из книг тех авторов, которые во много раз превосходили поэта своим интеллектом.
И даже дегустировать вина философ предпочитал в полном одиночестве, погружаясь в свои мысли.
Получается, что после 50-60 лет посторонние люди, предполагаемые кандидаты в друзья, не могут привнести в нашу жизнь ничего хорошего и светлого. Они слишком озабочены своими проблемами и сконцентрированы на своих целях и задачах.
А вот обидеть, пренебречь, оттолкнуть, растоптать и плюнут в душу - это всегда пожалуйста.
P.S. А у вас есть друзья? Много? Часто ли Вы видитесь с ними? Можете ли Вы быть откровенны с ними? Или предпочитаете сохранять личные границы?
У меня 4 близкие подруги, совершенно не похожие друг на друга. Я могла бы жить и без них, но они своим присутствием делают мою жизнь лучше. Надеюсь, что это взаимно. До нирваны одиночества я еще не доросла, мне все еще нужны люди рядом...
Конечно согласна на 100% , была очень близкая подруга , пока не узнала , что мы купили новую машину , посмотрела в ее глаза и теперь ,это просто знакомая
у меня много друзей и подруг а вот сейчас сижу мне грустно и так чтобы поговорить по душам вроде и не с кем так что тоже прихожу к тому что лучше побыть одной
Не так всё просто. Друзья становятся другими, тебя избавив от всего. Что пережил ты вместе с ними, к исходу детства своего... В конце пути придёт расплата за радость тех далёких лет, когда любой казался братом.... Лучше поэта может выразить чувства только другой поэт. В одиночестве хорошо только самодостаточным, я в их числе. Вижу, как пожилые люди отчаянно нуждаются в друзьях, которые уходят в мир иной, ищут новых и не находят. Не всё так просто...
***
***
Сложилось так, что в моей жизни всегда было мало людей. И я искренне считала, что многое упускаю. Строгие родители пропадали на работе, а меня запирали дома. И все, что я могла - это смотреть фильмы и читать книги. А так тянуло к ребятам, на улицу.
Только через десятки лет я смогла отпустить обиду и понять, какой подарок мне сделала родня: вместо того, чтобы сидеть у подъезда и слушать косноязычную речь, я проводила время в обществе Чехова, Толстого и Достоевского.
Я так привыкла к закрытому, интровертному образу жизни, что мой муж до сих пор нарадоваться не может: его жена всегда дома, не пропадает в гостях и гостей домой не зовет. В квартире - тишина, покой и все на своих местах.
А теперь у меня и работа удаленная. Все 10 последних лет. Ни коллег, ни начальства. И годы спустя я начинаю делать выводы. И понимаю, как хорошо, что я жила именно так. Никто не жалил меня своей злобой, не топил завистью, не укорял, не насмехался, не мотал мне нервы и не плевал в душу. Я - как продукт в вакуумной упаковке, защищенный от внешнего воздействия.
Омар Хайям
Поэт считал, что друзей, как и врагов, надо держать на почтительном расстоянии и ни в коем случае, не доверять людям сокровенных тайн:
Имей друзей поменьше, не расширяй их круг.
И помни: лучше близких, вдали живущий друг.
Окинь спокойным взором всех, кто сидит вокруг.
В ком видел ты опору, врага увидишь вдруг.
Вот вы скажете, ну какие могут быть враги у современного человека? Ну разошлись пути дорожки, после школы или института, например. Ничего нет в этом особенного. И хорошо, если так!
2 человека считают меня своим врагом. Это мужчины, которые возлагали на меня большие надежды. Рассчитывали судьбу свою связать, а жизнь распорядилась по-другому. И вот удивительно: те, кто охапками носил цветы, те, кто пел серенады и клялся в вечной любви, стали сыпать проклятьями в спину.
Хорошо, что не дошло до того, как в пьесе Островского: "Да не доставайся же ты никому!"
Сенека
Вот что писал о людях философ:
Нет врага хуже, чем толпа, в которой ты трешься. Каждый непременно либо прельстит тебя своим пороком, либо заразит, либо незаметно запачкает. Чем сборище многолюдней, тем больше опасности. Возвращаюсь я более скупым, более честолюбивым, падким до роскоши и уж наверняка более жестоким и бесчеловечным: и все потому, что побыл среди людей.
Люди могут стать ресурсом, которые обогатит опыт и знания, возведет на пьедестал и поднимет уровень самооценки. А может быть и совсем наоборот. Потянут ко дну, якорем или камнем на шее. Подтолкнут к деградации.
Я никогда не понимала людей, которые любят быть в центре внимания и вращаться в разных кругах. Это же сколько энергии надо иметь, чтобы всех выслушать, понять, улыбнуться. А где найти время, чтобы заглянуть внутрь себя и услышать свой внутренний голос?
Выигрывают по жизни те, кто никогда не полагается на других и рассчитывает только на себя. Те, чье настроение никогда не зависит от чужой милости. Те, чья броня так сильна, что ее не пробить косыми взглядами.
Андрей Дементьев
У поэта есть короткое, но мудрое четверостишие:
До чего ж беспечная натура
У людей, живущих на авось.
Сколько раз я доверял им сдуру,
Столько раз и маяться пришлось.
Хороших людей - мало. Из тех, кто хороший - не все хотят общаться с тобой. Их оставшихся - не все интересны тебе. Вот и получается, что друг может быть один. И он на вес золота.
И больше - не надо. Не потянете. Обожжетесь и обрежетесь о людские пороки и малодушие.
Юрий Левитанский
Закончить эту статью мне хочется символичным стихотворением о людях, о дружбе и общении, написанным Юрием Левитанским:
"Сто друзей"
Сто рублей не копил - не умел.
Ста друзей все равно не имел.
Ишь чего захотел - сто друзей!
Сто друзей - это ж целый музей!
Сто, как Библия, мудрых томов.
Сто умов.
Сто высотных домов.
Сто морей.
Сто дремучих лесов.
Ста вселенных заманчивых зов:
скажешь слово одно - и оно
повторится на сто голосов.
Ах, друзья, вы мудры, как Сократ.
Вы мудрее Сократа стократ.
Только я ведь и сам не хочу,
чтобы сто меня рук - по плечу.
Ста сочувствий искать не хочу.
Ста надежд хоронить не хочу.
...У витрин, у ночных витражей,
ходят с ружьями сто сторожей,
и стоит выше горных кряжей
одиночество в сто этажей.
Почему-то бытует мнение, что политическое училище давало лишь гуманитарное образование. Это совсем не так.
Первый и второй курсы – пожалуй, тяжелее следующих, как, наверное, в любом ВУЗе. Изучается блок общеобразовательных дисциплин, в их числе – высшая математика, физика, теоретическая механика… Ох, и «попили» же они нашей кровушки! Многим эти предметы давались с большим трудом, но в конечном итоге их сдали все, пусть и не с первого захода. Правда, были здесь и рекордсмены.
В нашем классе учился Вячеслав Русанов – высокого роста, широкий в плечах, русоволосый и сероглазый. За свою богатырскую стать и физическую силу он сразу получил прозвище Слон. Слава родом из Севастополя. Его отец служил мичманом в одной из частей Черноморского флота, а мама работала врачом в главном госпитале флота.
Когда Слон раздевался, было видно, как бугрятся мышцы на его накачанном торсе, а плоский живот – словно выложен кирпичиками. С детских лет он занимался боксом и достиг неплохих результатов: стал мастером спорта, чемпионом Севастополя среди юношей, а уже на срочной службе – чемпионом Черноморского флота.
Он был очень интересный и своеобразный парень, хороший и верный друг: справедливый и честный, благородный и бескорыстный. Несмотря на свои физические данные и умения, за все годы учёбы Слава – за пределами боксёрского ринга – не тронул пальцем ни одного человека в училище. У нас и вообще это было не принято: за четыре года в нашем классе не случилось ни единой драки, хотя все ребята – молодые и горячие, а какие-то конфликты, конечно, происходили.
Слон был весьма сентиментален и временами настроен на поэтический лад. Однажды, поздней осенью, придя из увольнения, он достал из-за пазухи разноцветные опавшие листья и начал разбрасывать их по кубрику, пританцовывая и призывая:
– Ребята, смотрите! Какая красота! Как в сказке!.. Нет, вы только их понюхайте – это же прелесть…
С коек ему возмущённо кричали:
– Слоняра, завязывай! Кто всё это убирать будет? Пушкин?..
Славка затихал и говорил:
– Эх, прозаические вы люди, нету в вас романтизма…
Затем вынимал из кармана мороженое, которое он обожал, съедал его и… вынимал из другого кармана второе, потом третье, потом четвёртое… Доев последнее, спрашивал:
– Ну, как вы можете спать в таком спёртом воздухе? Ведь совсем дышать нечем!
Слон распахивал настежь окно, у которого стояла его кровать, раздевался до трусов и ложился на койку поверх одеяла:
– Вот так – хорошо! А то не вздохнуть…
Через минуту в кубрике начинался колотун. Между кроватей гулял холодный ноябрьский ветер, за окном мелкой крупкой сыпал снег, а Слава посапывал, блаженно вытянувшись во весь рост. Снежинки, залетавшие в окно, покрывали его могучий торс и не таяли…
– Ребята, смотрите, а снежинки-то не тают… Может, он уже того?..
– Рыба, ты там ближе всех, прикрой окно!
Шурик Пономарёв потихоньку сползал с кровати и тянулся к окну, но тут:
– Вот только тронь… Зашибу!
Приходилось терпеть, пока Слон не заснёт окончательно…
Любимым женским именем Русанова было имя Наташа. Как сказали бы сейчас, он от него просто тащился. Как-то на самоподготовке я заметил, что Слон, склонившись над тетрадным листом, явно терзается муками творчества: он сопел, грыз кончик ручки, прикрывал глаза… Но, видимо, ничего не получалось. Глянув через его плечо, я прочитал: «Наташка – белая ромашка, Наташка – тонкий стебелёк, Наташка…».
– Ну что, Слон, с рифмой заело? Ребята, давайте рифмы к имени Наташка!..
– Наташка – замарашка.
– Наташка – Чебурашка.
– Наташка – промокашка…
Слава скомкал листок:
– Эх, жестокие вы люди, любое дело опошлите…
Ещё он любил спорить, но не умел: начинал проигрывать и злился. Когда аргументы у Слона заканчивались, звучала его коронная фраза:
– Ты думаешь, что очень умный, да?! А вот я сейчас два раза тебя о стенку головой стукну, и ты сразу признаешь, что я прав!
Слон никогда не употреблял крепких выражений и матерных слов. Ругательства у него были собственного сочинения: «Ну, ты, фофонт, нанаец узкоплёночный!». При этом толком объяснить, что означает «фофонт» и при чём здесь бедные нанайцы, он не мог.
Иногда Слава совершал вроде бы и благородные, но странные поступки. Как-то, вернувшись из городского увольнения, мы обнаружили в кубрике Слона, уже лежавшего на койке. Рядом стояла огромная пальма в деревянном бочонке.
– А что это значит, откуда у нас пальма?..
– Да это я был на вечере в педучилище. У них там целый коридор такими пальмами заставлен!.. А у нас ни одного цветочка – несправедливо… Вот я её и прихватил.
– Слушай, а как ты её тащил через весь город? В ней же веса кило пятьдесят, не меньше!
– Да, тяжёлая, зараза, намучился…
Естественно, утром пальму увидел наш комроты, и несчастный Слон поволок её обратно…
Самым уязвимым местом Русанова была учёба. Науки давались ему тяжело, очень тяжело. Мы все за него переживали: старались «засветить» ему билет на экзамене или передать «шпору», когда видели, что глаз Слона стекленеет, и парень впадает в ступор, глядя на преподавателя, как кролик на удава.
Если сдать экзамен удавалось, он радовался, как ребёнок. А если нет, садился где-нибудь в углу и оттуда смотрел на всех грустными собачьими глазами.
Практически не было сессий, на которых Слава не завалил хотя бы один предмет. После экзаменов мы разъезжались в долгожданный отпуск, а он оставался на пересдачу. Лишь дней через пять, получив выстраданное «удовлетворительно», он тоже отправлялся домой. И ведь что примечательно: ровно на это число дней Слон опаздывал из отпуска! Потом приезжал как ни в чём не бывало, радостный и розовощёкий, предъявляя командованию медицинскую справку Севастопольского госпиталя о перенесённой болезни. Конечно, все знали, что в госпитале работает врачом Славина мама, но якобы верили и прощали…
Мы все его любили, без его колоритной фигуры представить наш класс невозможно. С ним было удобно и безопасно выходить в город, посещать танцплощадки, клубы и тому подобные места. На Подоле курсанты всегда чувствовали себя спокойно. Об этом в своё время позаботились ребята из первого выпуска, раз и навсегда отучившие местных хулиганов нападать на курсантов. В других же районах города случалось всякое, и тут кулаки Слона были незаменимы. Однако нет правил без исключений.
Как-то, в начале четвёртого курса, вернувшись вечером из увольнения, захожу я в наш кубрик и вижу Русанова, который, приложив к правому глазу зеркальце, причитает:
– Это ж надо, вот крысёныш… Наверняка синяк будет! Ходи теперь, оправдывайся…
Под его глазом действительно наливается приличный фингал.
– Кто это тебя так?
– Ты не поверишь… Иду по Подолу, никого не трогаю. Подхожу к Пентагону (ДК «Пищевик»), поворачиваю за угол, а там два наших первокурсника, спина к спине, отмахиваются ремнями от толпы человек в десять, не меньше. Наверно, залётные какие-нибудь – подольские бы так не посмели… Ну, меня увидели, двое сразу и ко мне бросились. Положил их рядышком отдохнуть на асфальте. Тут ещё один, а в руках – вроде как дубинка или труба какая… Такие вещи надо наказывать!.. Я его крюком справа! Теперь долго лечиться будет!.. Остальные видят такое дело – и врассыпную… Появляется милиция, впереди – сержантик с пистолетом в руке. Молоденький такой шибздик. Ну, я думаю: ты в форме – и я в форме, ты сержант – и я старшина… Стою, улыбаюсь… Так этот крысёныш подбегает ко мне – и бац мне рукояткой прямо под глаз! Ну ты подумай, вот гад!.. Я у него пистолетик-то забрал и кинул через забор, там ведь сейчас стройка… Это чудо в перьях пропищало что-то типа: «Ой, мне попадёт!» и полезло искать своё оружие. А я в училище вернулся… Синяк сильно видно? Вот же гад!..
После училища Славу Русанова распределили на Тихоокеанский флот. Мы случайно встретились с ним осенью 1988-го, и не где-нибудь, а в фойе Министерства обороны – перед началом работы коллегии, посвящённой ВМФ. Слава был капитаном 2-го ранга, служил где-то на Камчатке, на атомоходах. Толком и поговорить не удалось.
Последние годы я пытался его отыскать, но безуспешно...
Марк Твен. ПРИКЛЮЧЕНИЯ Тома Сойера. 005
Проснувшись утром, Том не сразу понял, где находится. Он сел, протер глаза и осмотрелся. И только тогда пришел в себя. Занималось прохладное серое утро, и глубокое безмолвие лесов было проникнуто отрадным чувством мира и покоя. Не шевелился ни один листок, ни один звук не нарушал величавого раздумья природы. Бусинки росы висели на листьях и травах. Белый слой пепла лежал на головнях костра, и тонкий синий дымок поднимался кверху. Джо с Геком еще спали.
И вот где-то в глубине леса чирикнула птица, ей ответила другая, и сейчас же послышалась стукотня дятла. Постепенно стал белеть мутный серьга свет прохладного утра, так же постепенно множились звуки, и все оживало на глазах... Читать дальше »
Глава XXXIII
Через несколько минут эта весть облетела весь город, и около десятка переполненных лодок было уже на пути к пещере Мак-Дугала, а вскоре за ними отправился и пароходик» битком набитый пассажирами. Том Сойер сидел в одной лодке с судьей Тэтчером.
Когда дверь в пещеру отперли, в смутном сумраке глазам всех представилось печальное зрелище. Индеец Джо лежал мертвый на земле, припав лицом к дверной щели, словно до последней минуты не мог оторвать своих тоскующих глаз от светлого и радостного мира там, на воле... Читать дальше »
«Таинственный незнакомец» (англ. «The Mysterious Stranger») — поздняя незаконченная повесть Марка Твена, впервые опубликована в 1916 году, после смерти автора, его секретарем и хранителем литературного наследия Альбертом Бигло Пейном. Текст, который опубликовал Пейн, изначально считался каноническим. Однако после его смерти новый хранитель Бернард Де Вото, занявший этот пост в 1938 году, обнародовал ещё два варианта повести. Каждая из этих рукописей была незаконченной, как и опубликованный труд Пейна. Каждая рукопись имела своё авторское название, и их хронология такова: «Хроника Сатаны-младшего» (англ. The Chronicle of Young Satan ), «Школьная горка» (англ. Schoolhouse Hill) и «№ 44, Таинственный незнакомец: Старинная рукопись, найденная в кувшине. Вольный перевод из кувшина» (англ. No. 44, the Mysterious Stranger: Being an Ancient Tale Found in a Jug and Freely Translated from the Jug).
Вариант «Школьная горка» изначально задумывался Твеном как продолжение приключений Тома Сойера и Гека Финна. Здесь действие происходит в родном городе автора Ганнибале, штат Миссури в США. Эта рукопись считается пробой пера, подступом к более продуманным и содержательным повестям. Действие двух других вариантов происходит в городе Эзельдорф в средневековой Австрии и они получили название «эзельдорфские».
Бернард Де Вото одобрил выбор редакции Пейна, как потом показало время, ошибочной и неправомерной. В 1969 году Калифорнийский университет выпустил полное научное издание всех трех редакций повести и сопутствующих им материалов. Именно это научное издание позволяет судить о действиях Пейна, который выбрал для публикации первый вариант «Хроника Сатаны-младшего», которая имеет самостоятельное художественное значение. И это действие, по признанию литературоведов, правильно, но дальше с повестью начали происходить чудеса. Последняя глава изданной книги была взята из отдельной шестистраничной рукописи, которая имела авторскую помету «Заключение книги», но была написана Твеном для «№ 44, Таинственный незнакомец» (выбранное Пейном название повести «Таинственный незнакомец» было взято от этого варианта).
До сих пор многие исследователи наследия Твена не могут договориться о том, какую публикацию «Таинственного незнакомца» считать канонической, но все единогласно соглашаются, что это произведение — жемчужина творчества писателя.
Источник - Википедия - https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A2%D0%B0%D0%B8%D0%BD%D1%81%D1%82%D0%B2%D0%B5%D0%BD%D0%BD%D1%8B%D0%B9_%D0%BD%D0%B5%D0%B7%D0%BD%D0%B0%D0%BA%D0%BE%D0%BC%D0%B5%D1%86