***

Архип Куинджи — «Лунная ночь на Днепре», 1880        

Летом и осенью 1880 года А.И. Куинджи работал над новой картиной. По российской столице разнеслись слухи о феерической красоте «Лунной ночи на Днепре». На два часа по воскресеньям художник открывал желающим двери своей мастерской. Эта картина обрела поистине легендарную славу. 

В мастерскую А. И. Куинджи приходили И. С. Тургенев и Я. Полонский, И. Крамской и Д. И. Менделеев. «Лунная ночь на Днепре» была продана еще пахнущей свежей краской, прямо в мастерской. В одно из воскресений об ее цене осведомился какой-то морской офицер. «Да зачем вам? — пожал плечами Куинджи. — Ведь все равно не купите: она дорогая». — «А все-таки?» — «Да тысяч пять», — назвал Архип Иванович невероятную по тем временам, почти фантастическую сумму. И неожиданно услышал в ответ: «Хорошо. Оставляю за собой». И только после ухода офицера художник узнал, что у него побывал великий князь Константин. 

К этой картине он шел давно. Ездил на Днепр, быть может, именно за этим сюжетом. Дни, недели Куинджи почти не выходил из мастерской. Работа захватила настолько, что даже обед, как затворнику, Вера Леонтьевна приносила наверх. Задуманная картина — мерцающая, живая стояла у художника перед глазами. Трудился над ней осень и зиму. Весной заканчивал свое необычное творение. 

Интересны воспоминания жены Куинджи: «Куинджи проснулся ночью. Мысль, как озарение: «А если... «Лунную ночь на Днепре» показывать в темной комнате?!». Он вскочил, зажег керосиновую лампу и, шаркая домашними туфлями, побежал по лестнице в мастерскую. Там зажег еще лампу, поставил их обе на пол по краям картины. Эффект оказался разительным: пространство в картине расширилось, луна светила окруженная мерцающим сиянием, Днепр играл ее отражением. Все как в жизни, но красивее, возвышеннее. 

Архип Иванович поставил стул в нужном, как считал он, отдалении, сел, откинулся и смотрел, смотрел, пока не рассвело за огромным окном. Пораженный найденным эффектом, он знал, что надо показывать «Лунную ночь на Днепре» в темном зале, одну... 

Картина была выставлена на Большой Морской улице в Петербурге. Выступление художника с персональной выставкой, да еще состоящей всего из одной небольшой картины, было событием необычным. Причем картина эта трактовала не какой-нибудь необычный исторический сюжет, а была весьма скромным по размеру пейзажем (105 × 144). 

Зная, что эффект лунного сияния в полной мере проявится при искусственном освещении, художник велел задрапировать окна в зале и осветить картину сфокусированным на ней лучом электрического света. Посетители входили в полутемный зал и, как зачарованные, останавливались перед холодным сиянием лунного света. Куинджи умел побеждать. Длинные очереди выстраивались на улице, и люди часами ждали, чтобы увидеть картину. Чтобы избежать давки, публику пускали в зал группами. Архип Иванович наводил порядок, устанавливал очередь. Нерусская фамилия, густая черная борода, горящие счастьем глаза превращали его в мифического мага и чародея, переодетого в светский костюм.

• Источник: https://ok.ru/weloveart/topic/67682515088819

***  

Вскоре после выставки «Ночи на Днепре», достигнув пика славы, Куинджи вдруг закроет двери своей мастерской на многие годы. И когда в первый год ХХ века художник пустит людей в свой мир, что же они увидят? Светлый образ Христа в Гефсимании, всеми оставленного накануне предательства и казни.

Рождение трудового человека

После кончины Куинджи в его архиве нашли три паспорта, где значились разные даты: 1841-й, 1842-й и 1843-й. И хотя 175-летие со дня рождения Архипа Ивановича Россия празднует в этом году, отмечать его можно ещё пару лет.

Родился он в Мариуполе – городе, посвящённом Пресвятой Богородице. Греки оказались в нём по воле императрицы Екатерины, выселившей их из Крыма. По причинам не вполне понятным она решила очистить полуостров от христиан. Армян отправили на Дон. Греков – на другую сторону Азова. Вместо фамилий у них были прозвища. Отца Архипа, небогатого сапожника, все звали Еменджи – с турецкого это переводится как «трудовой человек». Но дед был ювелиром – Куинджи, или, как это ещё произносилось, Куюнджи, то есть «золотых дел мастер». Под этой фамилией и записал Архипа неизвестный канцелярист.

Крестили мальчика в Рождество-Богородичном храме Мариуполя, стоявшем в районе Карасу (Карасёвка). Это была самая старая церковь в городе – начиналась она с походного храма, привезённого из Крыма.

Архипу было пять лет, когда умер отец-сапожник, мать угасла следом, оставив сына круглым сиротой. Жил он то в семье старшего брата Спиридона, то у тётки, пас гусей и собирал кизяк. Ребёнком был крепким, мог отлупить любого сверстника. Но вот особенность его характера, можно сказать, житийная: дрался Архип только с теми, кто мучил слабых, обижал котят, щенков. Однажды, став именитым художником, он услышал упрёк, что многим даёт деньги без разбору. Куинджи ответил: «С детства привык, что я сильнее и помогать должен».

* * *

Грек-учитель, сам читавший по слогам, выучил его за медные гроши эллинской грамоте. Русской педагог не знал. Как следствие, поступив в городскую школу, Куинджи не блистал, «отдавая все силы рисованию». В 11 лет мальчик нашёл работу у хуторянина Чабаненко, имевшего подряд на строительство церкви. Куинджи ведал приёмкой кирпича, а в свободное время расписывал стены кухни, где его поселили. Хозяевам нравилось. Когда храм был построен, юный художник поступил к хлеботорговцу Аморети: чистил сапоги, прислуживал за столом. Рисовал он всё лучше, потому внял совету проситься в ученики к Ивану Константиновичу Айвазовскому, жившему в Крыму.

Вскоре перед очами великого мариниста появился задумчивый полноватый юноша в соломенной шляпе и панталонах в крупную клетку, сильно вытянутых на коленях. Жилет поверх рубахи дополнял образ юного грека. Гнать его Айвазовский не стал, предложив для ночёвок место под навесом. В качестве нехитрой платы за постель и еду велено было покрасить забор. По свидетельству одной из дочерей Ивана Константиновича, Архип очень смешил её и сестёр своей застенчивостью. Смеялись они и над его живописными опытами – мощными, яркими мазками.

Биографы Куинджи впоследствии с юмором относились к этой странице его биографии, но путешествие в Крым трудно назвать бесплодным. Нужно увидеть «Девятый вал» Айвазовского, только не на репродукции, а в Русском музее, чтобы оценить главное достоинство картины – свет, пронизывающий толщу вод. Он рождает в зрителе надежду, что история моряков, потерпевших кораблекрушение, будет иметь счастливый финал. И это не просто приём, а, скорее, то радостное видение мира, которое Куинджи перенял в полной мере.

* * *

Через два-три месяца он вернулся в Мариуполь, поступив ретушёром к первому фотографу в городе Эммануилу Апостолиди. В числе других греческих добровольцев юноша принял участие в обороне Севастополя. Когда не было боёв, много фотографировал. По словам одного историка, «особенно удались ему съёмки с облачным небом через цветные стёкла – светофильтры, где белые облака выглядели весьма ярко на фоне тёмного неба».

Спустя много лет один из петербургских художников воскликнет, посмотрев на мир через цветное стекло, что разгадал тайну живописи Архипа Ивановича. Современники над этим посмеялись – и поделом, ведь одного стекла было слишком мало, чтобы сделаться Куинджи. Но зерно истины в этом наблюдении всё-таки было.

Обучившись ремеслу, Архип и сам попытался открыть фотомастерскую, деньги ссудили братья. Но из этой затеи ничего не вышло. Двух фотографов на один Мариуполь оказалось слишком много. Так что пришлось юноше какое-то время подвизаться ретушёром в Одессе, затем в Таганроге.

* * *

На этом заканчивается его юность. Мы, впрочем, забыли главное – сказать, что в 17 лет Куинджи влюбился, первый и последний раз в своей жизни. Его избранницей стала юная гречанка Вера Кетчерджи. «Мягкий овал лица, чистая кожа, нос с горбинкой, слегка вьющиеся тёмные волосы, лёгкие тёмные брови» – так описал её один из биографов Куинджи. Среди рисунков художника сохранился портрет её отца – надо полагать, Архип не упускал ни одного повода, чтобы увидеться с возлюбленной. Но о сватовстве нищего сироты к дочери богатого купца не могло быть и речи – требовалось совершить что-то невероятное, чтобы добиться её руки. Год за годом Куинджи вздыхал и думал, как быть. Наконец выход был найден: он отправился в Петербург, чтобы стать великим художником.

В Петербурге

Сказать, что в Петербургской академии художеств Куинджи встретили с распростёртыми объятиями, восклицая: «Из Мариуполя! Надо же! Нет ли там ещё таких талантов?», было бы преувеличением. В первый год он провалился. Во второй тоже – единственный из тридцати поступавших. Экзаменаторы сказали, что не умеет рисовать. Это могло сломить любого, но не Куинджи – человека в равной степени вспыльчивого и терпеливого. Здесь нет противоречия: лишь мелочи выводили его из себя, а встретив настоящее препятствие, он воодушевлялся.

Подрабатывал по-прежнему ретушью фотографий, зарабатывая 17 рублей в месяц. Для сравнения: доход Акакия Акакиевича, бедного чиновника из гоголевской «Шинели», был вдвое больше. Архип Иванович не только никогда не жаловался, но и был весел и всем доволен. У себя в каморке работал над картиной «Татарская сакля». Полотно было выставлено в Академии и произвело впечатление. Куинджи присваивается звание свободного художника – какой-никакой, но статус.

Два года спустя он наконец осуществляет мечту, став студентом Академии. Человеку, покинувшему Мариуполь с начальным образованием, это было непросто. Но Архип Иванович справился. Первый, самый трудный, шаг был сделан. Мы сказали о нём совсем немного, но ушло на это десять лет. Куинджи двигался, как вол, медленно, но неотступно.

Его ближайшими друзьями в эти годы стали люди, имена которых знакомы почти каждому в России, – Илья Репин и Виктор Васнецов. Первый ещё не написал «Бурлаков на Волге», второй – «Богатырей», но трудились как каторжные, создавая сотни эскизов и рисунков без счёта. Впрочем, в свободное время они вели себя, как студенты всех времён и народов: спорили, как переделать мир.

Передвижники

В 1863 году в Академии случилось чрезвычайное событие, за которым Куинджи мог наблюдать лишь со стороны. Произошёл «бунт четырнадцати», ставший главой в истории русской живописи. Суть дела вот в чём. Каждый год в Академии проводился конкурс, который должен был определить лучших из лучших. Участникам, уже имевшим малые золотые медали, давали тему и на 24 часа запирали их в отдельные мастерские. За это время требовалось создать эскиз будущей картины. Обычная практика на протяжении многих лет.

Но в этот раз всё пошло не так. Вице-президент Академии князь Гагарин объявил тему – «Пир в Валгалле»: на троне бог Один, окружённый богами и героями; на плечах у него два ворона; сквозь арки дворца видна луна, за которой гонятся волки. Вдруг студенты, которых возглавил Иван Крамской, ответили, что нет, этого мы рисовать не станем. Попросили разрешение изобразить то, к чему лежит душа. Но на их пожелания внимания не обратили. Что ж, тогда выдайте нам дипломы и до свидания – потребовали молодые живописцы.

«Все?!» – воскликнул князь Гагарин. «Все», – ответил Крамской.

После чего лучшие выпускники Академии вышли из зала. Все они впоследствии стали известными мастерами, многие – академиками. Покинув стены альма-матер, молодые дарования не расстались, создали Артель художников. Спустя семь лет из неё выросло Товарищество передвижных художественных выставок. Деятельность передвижников составила целую эпоху. Окончательно утвердился новый стиль, который пришёл на смену классицизму и романтизму, – реализм.

* * *

Правда, как это всегда бывает, на смену прежним искушениям пришли новые. Многие взялись рисовать полотна, что называется, социальной направленности, бичуя «пороки общества». Началось это задолго до «бунта четырнадцати», когда Павел Федотов решил с помощью живописи показать бессмысленность человеческого существования. Последователь Федотова, Василий Перов, со своим «Крестным ходом» пошёл ещё дальше, не упуская возможности уязвить Церковь. С Перовым этот дух проник и в Товарищество передвижников.

Но этим направление, к счастью, не исчерпывалось. Немало нашлось и тех, кто боролся не за симпатии прогрессивной публики, а за подлинное искусство, обращённое к глубинам души. Крамской держался в стороне от политики, Репин сохранял чувство меры, а были ещё Шишкин, Суриков, Васнецов, Саврасов, Левитан, Поленов, Серов и многие другие, так что «бунт четырнадцати» оказался не напрасен.

Куинджи присоединился к передвижникам вскоре после основания Товарищества, и не как бедный родственник. Перед его полотнами, путешествующими вместе с передвижными выставками по городам России, народ толпится особенно густо. Вот картина «Осенняя распутица»: свет, льющийся из тумана, окутывает сиянием застрявшую в грязи телегу и избы впереди – к ним идёт мать с ребёнком, и ей предстоит миновать дерево, почти лишённое листьев… Всё предполагает, что автор хотел сказать что-то очень печальное. Но получилось это так по-христиански, столь явно в картинах присутствие инобытия, что эта печаль не гнетёт, а возвышает.

Сто золотых

В 1875 году Куинджи, оказавшись во Франции, заказал себе свадебный фрак с цилиндром. Ему сопутствует успех, он становится одним из самых известных художников в России и одним из немногих наших живописцев, вызывающих интерес в Европе. Денег теперь сделалось больше, чем Архип Иванович был в состоянии истратить, а значит, можно ехать в Мариуполь – свататься к Вере.

Их любви уже много лет, и большую часть влюблённые провели в разлуке. Существует предание, будто бы отец Веры, Елевферий Кетчерджи, поставил Куинджи условие: принесёшь сто рублей золотом – Вера твоя. Через три года Архип приехал с деньгами, но видно было, какой ценой он их сэкономил: выглядел ещё хуже, чем прежде. Купец отказал, пояснив, что Архип должен стать обеспеченным человеком, а не морить себя голодом. В то, что ему это удастся, Елевферий не верил, но все попытки уговорить дочь найти себя другого избранника были тщетны. «Если не за Архипа, то только в монастырь», – отвечала девушка. Куинджи она обещала ждать столько, сколько потребуется. И ждала.

Не знаю насчёт ста золотых, но остальное соответствует действительности. Пенелопа ждала Одиссея двадцать лет, Вера Кетчерджи немногим меньше – семнадцать…

Венчание прошло в той самой церкви, где когда-то крестили Архипа Ивановича.

Вера Елевфериевна Куинджи, жена художника

Свадебное путешествие

Они могли себе позволить свадебное путешествие в любую страну Европы. Но вы никогда не догадаетесь, куда они поехали на самом деле… На Валаам.

Была осень, и пароход попал в жестокий шторм. Пятиметровые валы то возносили его, то швыряли вниз, захлёстывая судно. Шторм на озере страшнее океанского, потому что волны всё время меняют направление. Попытка спастись, пристав к Коневцу, не удалась. Двинулись к святым островам, прорываясь сквозь бурю. Пассажиры плакали и молились, но худшее ждало их впереди. На рассвете потерявший управление кораблик наскочил на подводную скалу, пронзительно затрещал, раскололся и начал погружаться в чёрную ледяную воду. Однако команда продолжала бороться за жизнь людей, спустив на воду шлюпки. В одну из них Архип Иванович буквально бросил промокшую насквозь жену. Семнадцать лет ожидания ради того, чтобы вместе встретить смерть, – это было безумно несправедливо! Прыгнув следом за женой, Куинджи схватился за весло…

Вся надежда была на маленькую Никонову бухту, не подвластную стихии. Там, в окружении поросших елями и соснами берегов, даже в самое сильное волнение на Ладоге царил покой. Шлюпка, которую швыряло из стороны в сторону, проскочила в бухту, словно опустившись в руцы Божии. Ошеломлённые, люди смотрели, как бегут к ним взволнованные монахи из Гефсиманского скита, размахивая руками. Чудом избежавших гибели пассажиров поили горячим чаем, успокаивали. На острове супруги Куинджи задержались недолго. Краски, кисти, холсты – всё утонуло при крушении. Господь словно дал понять художнику, что в этот раз он приехал сюда не работать, а молиться. И как же горячо они с Верой молились в те несколько дней, что провели на острове, как славили Бога!

Валаам

Это была не первая поездка Куинджи на святой остров. Именно для того, чтобы поделиться великой, сокровенной красотой, он и повёз туда любимую.

В дневниках Достоевского за 1973 год есть запись: «Я заходил на выставку. На венскую всемирную выставку… немцам что до чувств наших? Вот, например, эти две берёзки в пейзаже г-на Куинджи (“Вид на Валааме”): на первом плане болото и болотная поросль, на заднем – лес; оттуда – туча не туча, но мгла, сырость; сыростью вас как будто проницает всего, вы почти её чувствуете, и на средине, между лесом и вами, две белые берёзки, яркие, твёрдые, – самая сильная точка в картине. Ну что тут особенного? Что тут характерного, а между тем как это хорошо!»

* * *

Как же оказался Куинджи на Валааме? О, это целая история, и не только его, а всего нашего искусства.

Начиналось всё нехорошо. Недосмотрели родители младенца в деревне Репенки Тверской губернии. Он упал, повредив позвоночник, и остался хромым на всю жизнь. Случилось это незадолго до восшествия на престол императора Павла, а звали мальчика Домиант Кононов. В двадцать с небольшим он отправился в путь. Побывал во многих обителях, но, когда решил стать иноком, выбрал Валаам. Там достойно исполнял все послушания, лишь на одном споткнулся. Ему благословлено было возглавить скит Всех Святых. За полгода Домиант, ставший в иночестве Дамаскином, навёл порядок и упросил отпустить его в пустыню. Через год был возвращён обратно. Снова привёл скит в божеский вид и опять отпросился отшельничать. Так продолжалось восемь лет. Как ни пытался Дамаскин убежать от людей, они его нагоняли.

Между тем монашеская жизнь расстроилась уже во всей обители. Иные впадали в страшные грехи против нравственности, другие ни в грош не ставили церковное начальство. Был, скажем, такой инок – Порфирий. Однажды он решил отправиться по тонкому льду на соседний остров. Его попытались отговорить, но в ответ услышали: «А как же древние святые отцы ходили по водам? Ведь и я уже лёгок стал». Далеко от берега несчастный уйти не успел, раздался треск, и монах исчез под водой.

Игнатия (Брянчанинова), который был отправлен на Валаам разобраться, что там происходит, всё это ужаснуло. Некоторых иноков, по его настоянию, выгнали, кого-то перевели в другое место, а новым игуменом назначили отца Дамаскина. Он поразил святителя трезвостью рассуждений. А единственным недостатком, который нашла в нём братия, была его молодость.

* * *

Со временем новый игумен всё устроил наилучшим образом. Под его началом было много всего построено и перестроено, но особое внимание обратим на возведённую отцом Дамаскином гостиницу для гостей. Такого паломничества, как при нём, на Валааме ещё не было. В книге для гостей они представлялись каждый на свой лад. Например: «Их Императорского Величества Лейб-Гвардии гренадерского полка отставной сержант Ермил Тихонов прибыл на Валаам замаливать грехи тяжёлого запоя». Или: «Петербургский мещанин Авим Петров прибыл на Валаам дать обет не бить жены даже по праздникам». Но самым замечательным стало паломничество на остров художников, которых привлёк отец Дамаскин, создавая им все условия. Студенты Академии иной раз приезжали целыми курсами.

Куинджи первый раз отправился на Валаам в 1871-м. Вернувшись, написал работу, которая так восхитила Достоевского. О другой его картине, появившейся после второй поездки, «На острове Валааме», Илья Репин писал Павлу Третьякову: «Замечательна она ещё удивительным серебряным тоном… Очень впечатлительная вещь, всем она ужасно нравится, и ещё не дальше как сегодня заходил ко мне Крамской – он от неё в восторге».

С образами Валаама у Архипа Ивановича происходит то же, что с полотнами, посвящёнными русской деревне. Первые мгновения испытываешь печаль, почти тоску, потом льётся в душу свет, и шепчет сердце молитву, такую тихую, что не различаешь слов.

Спустя какое-то время после злополучного шторма Куинджи с Верой Елевфериевной вновь побывали на Валааме. На это раз обошлось без приключений. Отец Дамаскин к тому времени начал сдавать, ждал смерти, но благословил Куинджи напоследок от всей души.

Архип Иванович и Великий князь

Слава росла от выставки к выставке. Картины Куинджи производили столь сильное впечатление, что иные критики заявляли, что он их как-то подсвечивает – как иначе добиться такого качества изображения, такой яркости?

Разумеется, никто ничего не подсвечивал. Однажды Дмитрий Иванович Менделеев собрал у себя в физическом кабинете при университете нескольких художников-передвижников. Он хотел испробовать прибор для измерения чувствительности глаза. Так вот, Куинджи не просто показал лучший результат, его дар выходил за пределы, доступные человеческому зрению. К несчастью, из-за красок, которые оказались химически несовместимы и не выдержали испытания временем, некоторые полотна Архипа Ивановича, можно сказать, умерли. Они по-прежнему выставлены в музеях, но цвета уже не те, а с ними ушла и душа. От этого пострадал не один Куинджи, а почти все пейзажисты того времени.

Особенно жаль «Украинскую ночь», которая была выставлена в 1876 году и принесла Куинджи ещё большую славу. Позже Нестеров писал: «Совершенно я растерялся, был восхищён до истомы, до какого-то забвения всего живущего знаменитой “Украинской ночью”. И что это было за волшебное зрелище, и как мало от этой дивной картины осталось сейчас. Краски изменились чудовищно!»

Здесь, впрочем, дело было ещё и в том, что картина сильно пострадала от морского воздуха. Однажды в мастерской Куинджи появились два флотских офицера, попросив разрешения взглянуть на «Украинскую ночь». Увидев её, офицер помоложе уточнил, не продаётся ли. «Да зачем вам? – спросил Архип Иванович, улыбнувшись. – Ведь вы всё равно не купите – она дорогая». «Ну, однако?» – продолжал допытываться военный. – «Тысяч пять». – «Хорошо, я её оставляю за собой». Это был Великий князь Константин Константинович, впоследствии прославившийся как поэт К.Р. «Украинскую ночь» он взял с собой в морской поход из Петербурга в Средиземное море. По пути согласился ненадолго выставить полотно в Париже. Тургенев писал, что французов оно потрясло. Это был последний раз, когда картину видели неповреждённой.

Впрочем, даже сейчас, сильно потемнев, она всё ещё прекрасна. На ней тёмное небо в звёздах, пирамидальные тополя, залитые лунным светом хатки-мазанки. Столь же хороша другая работа, появившаяся два года спустя, – «Вечер на Украине». Обе они исполнены покоя и погружают зрителя в те времена, когда люди ещё не утратили память о рае. Наверное, что-то подобное имел в виду художник Прянишников, сказавший: «Я думаю, что такое освещение было до Рождества Христова».

Быть может, именно «Украинская ночь», ежедневное любование ею, столь сильно повлияла на Великого князя Константина, что он решил сделаться священником. Когда его крейсер, обогнув Европу, пришвартовался у Святой Горы Афон, К.Р. отправился к некоему старцу, выразив желание «приносить великую пользу в духовном сане». Подвижник, однако, как писал князь, отказал, пояснив, что «пока ждёт меня иная служба, иные обязанности, а со временем, быть может, Господь благословит намерение. Дай Бог, чтобы сбылись слова святого старца».

Священником он не стал, но пользы России принёс немало.

Великое огорчение

Хотя малороссийские сюжеты удавались Архипу Ивановичу особенно хорошо, не забывал он и русскую природу, выставив в 1879-м «После дождя» (одну из трёх картин с этим названием), «Берёзовую рощу» и ещё одну из валаамских работ – «Север». Перед «Берёзовой рощей» люди стояли часами. Когда на улице начинало темнеть, казалось, свет льётся из картины. Никто не мог понять, что происходит. Купец Терещенко заплатил за полотно семь тысяч рублей – вдесятеро больше, чем принято было платить лучшим из художников. Но далее началось сплошное расстройство.

«После дождя», 1879 г.

«Берёзовая роща», 1879 г.

Михаил Клодт, один из участников Товарищества, полагавший себя первооткрывателем Валаама для русской живописи, высмеял «Север» Куинджи в печати, спрятавшись за подписью «Любитель». Он отказал ему в таланте, заявив, что всё дело в особом освещении, которым живописец злоупотребляет. Михаил Архипович не обратил бы на обидные слова особого внимания, но был потрясён, узнав, что их автором является товарищ-художник.

Не зная, что делать, он с горя вышел из Товарищества передвижников. Вскоре оттуда попросили и Клодта, обвинив в зависти. Но не будем слишком суровы к этому талантливому художнику и несчастному человеку. На Куинджи он набросился вскоре после разрыва с женой и, как выяснилось, с живописью. Что-то надломилось в нём, он стал пить, «слышать голоса».

Оборвалось что-то и в Архипе Ивановиче.

«Лунная ночь на Днепре»

Наступил 1880-й. Ещё во время работы над «Лунной ночью на Днепре» пронёсся слух, что Куинджи создаёт что-то удивительное. Пошли разговоры о каких-то необыкновенных красках и иллюзионических приёмах.

Наконец состоялась выставка, весьма необычная, потому что на ней было представлено лишь одно полотно. Все окна были занавешены, освещение было электрическим, так что луч света был направлен на картину. Это усиливало эффект лунного сияния. Скромный по размеру пейзаж. Никаких грандиозных событий не изображено, ничего бьющего по нервам. Луна. Днепр. Но зрители хлынули бесконечным потоком. Очередь длинной вереницей стояла на лестнице, ведущей в зал Общества поощрения художеств на Большой Морской, а далее продолжалась на улице.

«Это невероятно, – повторяли зрители. – Нет ли тут фокуса? Не писал ли он на перламутре и золоте?» Куинджи добился всего, о чём может мечтать художник. «Отныне это имя знаменито», – признал литератор Суворин в передовой статье «Нового времени».   

Многим хотелось поделиться своими восторгами, высказать почтение лично Архипу Ивановичу. Он жил тогда на Малом проспекте, 16. Экипажи подъезжали непрестанно, но извозчики, которых пассажиры отпускали, не спешили уезжать. На мастерской висела табличка: «Никого не принимаю». Никто не понимал, что происходит с художником, искавшим тишины. Это было началом его ухода.

Молчание

В одном из магазинов продавался маленький пейзаж в тяжёлой золотой раме, где был изображён красный закат над тёмно-синей водой. Утверждали, что автор его Куинджи, и просили немыслимую сумму – 700 рублей. Архип Иванович, узнав об этом, налетел на магазинчик, как буря.

«Это самый настоящий Куинджи, – доказывал хозяин, – у меня есть удостоверение от художника». – «Я, я Куинджи! – бушевал Архип Иванович. – Это не моя работа, это мошенничество!»

Успокоился лишь, заставив незадачливого владельца подделки разорвать её. В тот момент Куинджи был самым известным художником в России. Но следующая его работа – «Днепр утром» – была спокойной и простой и уже не вызывала тех восторгов, что «Ночь». Эта относительная неудача укрепила его в мысли, что участвовать в бегах за славой и восторгами публики противно природе художника.

И он замолчал.

На тридцать лет. Больше не было никаких выставок, даже друзьям после этого много лет не показывал новых работ. Его многочисленные почитатели, потеряв терпение, стали говорить, что он полностью исписался, выдохся как художник.

Но они ошибались. Ни дарование, ни желание творить никуда не исчезли. Куинджи успел создать ещё около пятисот живописных и трёхсот графических работ, которые оценили после его смерти в полмиллиона рублей. Хватило бы на десяток-другой популярных художников. Но на долгие годы его единственными зрителями стали Господь и жена Вера.

«Небожитель»

На Десятой линии Васильевского острова Архип Иванович купил дом, точнее, несколько соединённых вместе домов, известных доныне под номерами 39, 41 и 43. Поначалу он ничего столь грандиозного приобретать не думал, но, попав на крышу этого здания, обмер.

«Я знал уже, что с этой крыши будет далеко видно, – рассказывал впоследствии Архип Иванович. – Смотрю – и точно: весь город как на ладони. Видно Исаакия, далеко видно ещё – и дома, и церкви, – и всё теряется вдали. А повернулся направо – даже море видно… А в другую сторону Смольный, а за ним леса, даль эдакая, всё тонет в дымке, всё залито солнцем. И куда ни глянешь – не оторвать глаз! Сидел я, поворачиваясь в разные стороны, вставал, опять садился и всё смотрел, смотрел… И думал: вот здесь надо поднять. Эту всю крышу, где сижу, срезать и выровнять, потом это надо сделать, как площадку. Насыпать земли, посадить деревья, тут птицы будут жить, пчёлы, ульи можно поставить, сад будет… Здесь всякие этюды можно писать, это же такая мастерская и такие виды, каких нигде нет. Всё я сидел, смотрел и думал. Да так забылся, что, вижу, уже солнце село».

В темноте пробрался по чердаку, кое-как спустился. Назавтра были торги, цену назначили, можно сказать, непосильную – 35 тысяч. Всё, что имели супруги Куинджи. Мелькнула даже мысль на время сбежать из Петербурга, подальше от соблазна. На том они и порешили с Верой Елевфериевной, ставшей к этому времени Верой Леонтьевной, так как настоящего её отчества никто не мог произнести не запнувшись. Но утром ноги сами принесли Архипа Ивановича туда, где продавался дом.

* * *

Денег на ремонт не было, и Куинджи сам сконструировал систему отопления, лично ставил замки, менял дверные ручки, сдавая одно помещение за другим. При этом с некоторых, бедных художников, плату не требовал. Себе Архип Иванович оставил, помимо одной из квартир, мастерскую и, конечно же, крышу, в которую влюбился по уши.

Портрет А. И. Куинджи. Картина его ученика Г. О. Калмыкова, 1910 г.

Поднимался он туда по лестнице прямо из мастерской. В полдень бухала пушка Петропавловской крепости, птицы слетались на крышу Куинджи едва ли не со всего Петербурга: вороны, воробьи, голуби, галки. Он крошил им французские булки и горстями разбрасывал овёс, которого уходило 30 пудов в месяц. «Они хорошо час свой знают, и все около меня тут ходят, клюют и не боятся», – с гордостью рассказывал Архип Иванович ученикам.

Как-то раз целый день ходил огорчённый: «Сильный дифтерит у голубя – тяжёлый случай!» Птица задыхалась, но художник её прооперировал, вставив трубочку в горло. Голубь ещё долго жил потом в мастерской Архипа Ивановича, как и галка со сломанным крылом, пока её не съела, к великому горю художника, чья-то кошка. В городе шутили, что стоит Архипу Ивановичу узнать, что где-то на краю города лежит больная ворона, помчится через весь Петербург, загонит лихача, чтобы успеть вовремя.

Слуг они с женой никогда не держали, пользуясь разве что услугами дворника, жили скромно, даже аскетично. И очень счастливо. Блюда готовились самые простые. Голые стены, мебель, купленная за 200 рублей на распродаже. Правда, много цветов. Самая дорогая вещь в квартире – фортепиано, на котором играла Вера Леонтьевна. Когда она садилась за него, Архип Иванович брался за скрипку – дуэт их был слышен на улице.

* * *

Летом уезжали в Крым, на мысе Кекенеиз они купили около 270 гектаров. Там росли деревья, кизил и дикий виноград. Крутой скалистый обрыв вёл к морю, каменистому пляжу, где лежал в воде большой живописный камень – Узун-таш.

А вот «вилла» была вполне в духе супругов Куинджи – шесть квадратных щитов, в которых были прорезаны дверь и окно. Верхний щит служил крышей, ночью его поднимали на шарнирах, спасаясь от духоты.

Прислуживал супругам старик-татарин. Приносил воду из источника и еду из ближайшей деревеньки: хлеб, сыр, зелень, баранину. Рыбу Куинджи ловил сам. Много рисовал, а утомившись, купался или гулял. Когда наезжали ученики, брался за преподавание. В общем, устроились они с Верой Леонтьевной в этой жизни чудесно.

Посторонний

Осенью семья возвращалась обратно в Петербург. Одним из ближайших друзей Архипа Ивановича стал Дмитрий Иванович Менделеев, помогавший искать новые составы красок. Куинджи, обладая сильным умом, вообще имел склонность к науке, Крамской называл его «глубокомысленным греком». И уж на что Менделеев был великолепным шахматистом, обыгрывая даже родоначальника нашего шахматного искусства Чигорина, но с Архипом Ивановичем справиться не мог. Единственный, кому художник проиграл все партии, был будущий чемпион мира Александр Алёхин.

Ещё одним человеком, с которым сблизился Куинджи, стал Николай Александрович Ярошенко. Талантливый пейзажист в нём боролся с прогрессивным художником, с «мотивами гражданской скорби». Вот названия самых известных его работ: «Заключённый», «Студент», «Курсистка», «Старое и молодое». С Куинджи они сблизились, потому что оба любили природу. Именно Ярошенко открыл для Архипа Ивановича горы, пригласив пожить на Кавказе. Там, у подножий Казбека и Эльбруса, Куинджи создал множество замечательных работ. Они стали бы сенсацией, продолжай он выставляться.

Дружба с Ярошенко значила для Куинджи много. Как-то раз у Репина на маскараде лишь они двое оказались без костюмов. Эти люди не выносили масок. Но в этом сходстве с самого начала таилась и опасность будущего разрыва. Он произошёл, когда обострились споры вокруг Академии, которую Ярошенко ненавидел всеми силами души, полагая, что «дело Товарищества живое, полезное, имеющее несомненную будущность, тогда как Академия художеств в своём настоящем виде – мёртвый и разлагающийся организм». Он не хотел понимать, что есть приёмы, неизбежные в педагогике, есть структура учебного процесса, которую не заменить порывами вдохновения. В ответ на требования Ярошенко порвать с Академией Архип Иванович сказал, что это невозможно, там молодёжь, там его ученики. Ярошенко негодовал и даже, рисуя Иуду, придал ему черты Архипа Ивановича, потом, правда, стёр.

Как-то в гостях у Менделеевых Николай Александрович вдруг вспомнил, что должен пойти на собрание передвижников. Куинджи захотел его сопровождать. Спустя какое-то время Архип Иванович вернулся, потрясённый, несчастный, едва не плача. О том, что произошло, говорили разное. Писательница Ольга Воронова рассказывает, что в Обществе поощрения художеств, где проводилось собрание, Куинджи уже начал снимать шубу, когда услышал: «Да куда же вы, Архип Иванович, разве вы не знаете, что товарищи решили не пускать на свои собрания никого из посторонних?» – «Ну да ведь не меня же!» – спокойно улыбнулся Куинджи.

Ответ был убийственен: «Нет, именно вас решили не пускать!»

Есть и другие версии, но, так или иначе, разрыв был полным.

Фотопортрет А. И. Куинджи

Учитель

У Куинджи был замечательный педагогический талант.

Каждую пятницу его мастерская в Академии открывалась на четыре часа для всех желающих получить совет профессора Куинджи. Набивалось до 200 человек. По вечерам начиналось веселье. Морской офицер Вагнер, решивший стать художником, играл на балалайке. Имелись ещё мандолина, скрипка, гитара, под которые хором пели. Потом говорили обо всём на свете, прежде всего о живописи, но ещё и о философии, истории и многом другом. Архип Иванович считал, что талант – это замечательно, но художник должен быть ещё и мыслителем, и просто жизнерадостным, влюблённым в жизнь человеком.

В первый год обучения он редко делал замечания, просто наблюдал, осторожно пытаясь понять, к чему лежит душа ученика. Не дай Бог исказить его индивидуальность, навязав свои приёмы и манеру. Сравните работы двух его учеников – первого живописца русской Арктики Александра Борисова и Николая Рериха. Ничего общего, невозможно догадаться, что они вышли из одной мастерской. Лишь изучив человека, Куинджи начинал что-то предлагать. Иногда одного-двух победных мазков мастера было довольно, чтобы картина обрела душу. Но делал он это лишь тогда, когда юноша успевал вдоволь потрудиться, намаяться и был полностью готов к тому, чтобы усвоить урок. А разве не так нас учит Господь? Что легко даётся, то дёшево стоит, не проникает в сердце до сокровенных глубин.

Но на одном методе Куинджи настаивал твёрдо, сам его выстрадав. При написании картины не разрешалось использовать этюды, наброски, сделанные с натуры.

В этом Архип Иванович решительно расходился с реалистами. Он полагал, что лишь то, что по-настоящему запечатлелось в памяти, имеет ценность. Всё остальное может разрушить единство замысла.

* * *

Куинджи любил молодёжь, а она его в ответ обожала, распевая: «Наш Куинджи, наш Архип, он за нас совсем охрип!» Куинджи посмеивался. Он был своим ученикам отцом, и не только в том, что касалось учёбы. Любой мог рассчитывать на его помощь за пределами Академии, подчас значительную.

О благотворительности, доброте Архипа Ивановича, который тратил на себя копейки, в Петербурге ходили легенды. Рерих вспоминал: «Помню его, конфузливо дающего деньги, чтобы передать их разным беднякам и старикам. Помню его милое прощающее слово: “Бедные они!”».

Когда один из товарищей юности начал возмущаться, что Куинджи даёт большие деньги кому попало, Архип Иванович встал на дыбы, закричав: «Ты забыл, как сам был в таком же положении, когда мы с тобой питались одним хлебом да огурцами, а если попадалась колбаса, то это был уже праздник?.. Забыл? Стыдился бы говорить так… сердца у тебя нет!»

Отказывал очень редко. Как-то молодой художник попросил денег на прислугу. Куинджи растерялся: «Да зачем она вам, мы с женой обходимся».

* * *

Оборвалось его преподавание в Академии внезапно – удар был страшный и незаслуженный. Новый ректор Томишко столкнулся в канцелярии со студентом, который не знал его в лицо и не поклонился. Ректор разозлился, наорал, велел сторожу вытолкать провинившегося из помещения. Учащиеся в ответ объявили «забастовку», требуя от ректора извинений. Всё можно было бы решить миром, но шантаж, отказ учиться возмутили очень многих. Одна из учениц Академии вспоминала, как зашла за советом к Илье Репину: «“Вы не понимаете последствий вашего поступка”, – резко заявил Репин. “Нет, понимаю!” И я с независимым (и, должно быть, глупым) видом направилась к выходу. Только закрыла за собой дверь, как в неё ударился стул, брошенный мне вдогонку Репиным».

Тяжелее всех пришлось Куинджи, любившему молодёжь больше других. Он по собственной воле отправился к ним – бледный, совершенно растерянный. Объяснять, убеждать было бесполезно. Всё, что смог выговорить: «Господа, если вы меня любите, прекратите забастовку, иначе мне будет плохо…»

Некоторые поняли, что достоинство – это, конечно, важно, но любовь значит больше, ради учителя нужно утихомириться. Но большинство было слишком увлечено своим протестом. В результате Архип Иванович, умолявший никого не отчислять, оказался сначала под домашним арестом, а потом услышал приказ президента Академии: подать в отставку в течение 24 часов.

* * *

Членом совета Академии его всё же оставили, а позже дали чин действительного статского советника, то есть генеральский. Но всё это не могло смягчить его боли. Попытки сохранить значение Академии художеств для России стоили Куинджи отношений с Товариществом передвижников. Неужели жертва оказалась напрасной?

В этот момент он получил письмо от студентов, полное любви. Подписались сотни человек, не только ученики. Это потрясло художника и произвело новый перелом в его жизни…

За минувшие годы стоимость дома Куинджи выросла в десять раз. Он любил его и не знал, как будет обходиться без своей крыши, найдут ли его птицы в новом жилище. Но решение было принято. Архип Иванович продаёт дом ради того, чтобы отвезти учеников в Европу, познакомить с новейшими достижениями мировой живописи. Академия помогала в этом немногим избранным. С Куинджи поехали 12 человек. Обошлось это в сто тысяч рублей. И было лишь началом. Всё своё состояние мастер решил истратить на создание Общества художников, откуда никого не изгоняют, где ты можешь исповедовать любые взгляды; всё, что требуется от тебя, – любить и трудиться.

А птицы пусть не сразу, но отыскали путь к новому жилищу своего благодетеля – в Биржевом переулке. С тех пор они Архипа Ивановича из вида уже не теряли.

Гефсиманский сад

Архип Иванович этой выставки не только не готовил, но даже не думал её проводить. Всё вышло почти случайно. Однажды к нему зашёл любимый ученик Константин Вроблевский. Сказал: «Извините, что оторвал вас от работы». «А вы почему знаете, что я работал?» – спросил Куинджи.

Разговорились, и Архип Иванович вдруг сам вызвался показать свои работы. Ученик был в панике: вдруг слухи о том, что Куинджи выдохся, верны? Учитель, догадавшись о его мыслях, рассмеялся: «Не бойтесь, это не так плохо, как вы думаете».

Беспокойство, впрочем, оставалось, но, увидев на полотне багровый шар солнца, плывущего перед закатом над морем и степью, Константин застыл, у него перехватило дыхание, в то время как Архип Иванович, наоборот, вздохнул с облегчением, сказав: «Если бы вы начали меня хвалить, это стало бы приговором».

Одно за другим он показывал ученику свои полотна, но уже ближе к утру рассердился, обвинив Вроблевского в том, что тот умеет подъехать, вынудив сделать то, чего не хотел.

* * *

Вроблевский, разумеется, молчать не стал, так что Архип Иванович согласился показать работы трём другим ученикам, а после и друзьям, выбрав из сотен работ всего четыре. Писатель Иероним Ясинский вспоминал: «Архип Иванович повернул и придвинул к известной черте на паркете огромный мольберт, прикоснулся к чёрному коленкору, который заволновался и упал наземь… Ещё ничего подобного никогда не создавало искусство. Безукоризненный огненно-розовый свет освещал белые стены хат, а теневые стороны их были погружены в голубой сумрак. Голубая тень легла от дерева на освещённую стену…»

Здесь речь идёт о картине «Вечер в Малороссии». Вторая работа называлась «Днепр». Берег, покрытый полевыми цветами и чертополохом, и река, уходящая в бесконечную даль. У зрителей почему-то глаза оказались на мокром месте, а Дмитрий Иванович Менделеев закашлялся.

«Что это вы так кашляете, Дмитрий Иванович?» – спросил несколько удивлённый художник. «Я уже шестьдесят восемь лет кашляю, – ответил ему старый друг, – это ничего, а вот картину такую вижу в первый раз».

Третья работа посвящена была Северу, на ней можно было увидеть берёзовую рощу. Она был светлой, радостной, совершенно живой.

Но главным полотном на этой маленькой выставке, которая продолжалась несколько дней, стал «Христос в Гефсимании». Что бы ни изображал Куинджи, главным в его картинах был свет, из которого создано мироздание. Но есть ещё свет нетварный, который человек начинает созерцать, просветляясь, пребывая в богообщении. Учение об этом появилось на Святой Горе Афон и через преподобного Сергия и его учеников распространилось на Руси. Свидетельство тому – образ «Преображение Господне» св. Андрея Рублёва.

Кто видел рублёвскую икону, откроет для себя возможный источник вдохновения Архипа Ивановича. А может, он обрёл его в Евангелии, подобно преподобному Григорию Паламе.

Здесь нужно понимать, как рисовали Спасителя в ту эпоху, накануне крушения России. У Николая Ге, на картине «Что есть истина?», Сын Божий измучен и мрачен. «…никто не желал узнать Христа в этом тощем облике с бледным лицом, укоряющим взглядом и особенно с трёпаными волосами», – иронически вспоминал Илья Репин. У Крамского Христос – человек, пытающийся понять, в чём смысл жизни, победить свою земную природу. Художник и сам не вполне понимал, кого нарисовал, вопрошая: «Христос ли это? Или не Христос, т. е. я не знаю, кто это. Это есть выражение моих личных мыслей». У Поленова, написавшего «Христос и грешница», мы видим волевого, умного мужчину. По выражению писателя Короленко, это «человек, – именно человек, – сильный, мускулистый, с крепким загаром».

Никто не скажет этого о Христе, написанном Куинджи. Огромен и мрачен пышный сад. Фигуры людей, выступающие из темноты, подобны грешникам в аду, ожидающим сошествия Господа: некие мужи, ребёнок, римские легионеры, Иуда. Господь спокойно, отрешённо стоит у входа, то ли залитый лунным светом, то ли Сам излучающий свет. Ещё немного – и Спаситель мира войдёт в кромешную тьму, но нет никаких сомнений, что свет Его не погаснет. «Какое-то ослепительное, непостижимое видение…» – передаст свои чувства один из первых зрителей картины.

* * *

После этой выставки Архип Иванович проживёт ещё девять лет. Почти всё своё состояние: картины, деньги, землю в Крыму, – завещает созданному им обществу художников. Конечно же, позаботился и о жене, но в первом пункте своего завещания написал, что жертвует десять тысяч рублей церкви, где его крестили и венчали.

В народе говорят: «Добрые люди трудно помирают». Умирал Куинджи тяжело, страдал в течение двух месяцев. Болезнь сердца сопровождалась удушьем. Незадолго до конца рассудок начал ему изменять, однажды он даже пытался выброситься в окно, чтобы избавиться от боли. Его успели удержать. Как-то раз Вера Леонтьевна вышла по делам. Никто не ждал, что Архип Иванович сумеет подняться и отправится на её поиски. Открыл входную дверь. Там его увидел фельдшер, попытавшийся вернуть художника в постель. В этот момент, на пороге, и наступила смерть.

Всю дорогу до Смоленского кладбища ученики и друзья несли его гроб на руках. К бесконечной процессии присоединялись всё новые люди, в том числе очень бедно одетые. На вопрос, разве вы знали покойного, один из них ответил: «Как же не знать, нашего-то Архипа Ивановича!» – и объяснил, что не раз получал от него помощь. День был хороший, солнечный – один из тех, что так любил Куинджи.

*** Источник : http://vera-eskom.ru/2016/11/arkhip-kuindzhi/

***

***

***

***