Главная » 2020 » Июнь » 21 » Доктор Крупов. ( Герцен А.И) 02

23:28

Доктор Крупов. ( Герцен А.И) 02

***


Доктор Крупов

А. И. Герцен

Повесть

*** Продолжение...

***


II
 После смерти отца матушка не препятствовала, и я выхлопотал себе
наконец увольнение из семинарии и вступил в Московскую медико-хирургическую
академию студентом. Читая печатную программу лекций, я увидел, что адъюнкт
ветеринарного искусства, если останется время, будет читать студентам,
оканчивающим курс, общую психиатрию, то есть науку о душевных болезнях. Я
с нетерпением ждал конца года, и хотя мне еще не приходилось слушать
психиатрии, явился на первую лекцию адъюнкта. Но я тогда так мало был
образован по медицинской части, что почти ничего не понял, хотя слушал с
таким вниманием, что до сих пор помню красноречивое вступление
ветеринарного врача. "Психиатрия, - говорил он, - бесспорно, самая трудная
часть врачебной науки, самая необъясненная, самая необъяснимая, но зато
нравственное влияние ее самое благотворное. Ни метафизика, ни философия не
могут так ясно доказать независимость души от тела, как психиатрия. Она
учит, что все душевные болезни - расстройства телесные, она учит,
следственно, что без тела, без сей скудельной оболочки, дух был бы вечно
здрав" я проч. Я уже в семинарии знал Вольфиеву философию, но совершенно
ясно изложения адъюнкта не понимал, хотя и радовался, что самая медицина
служит доказательством высоких метафизических соображений.
 Когда я порядком изучил приуготовительные части, я стал мало-помалу
делать собственные наблюдения над одержимыми душевными болезнями, тщательно
записывая все виденное в особую книгу. Воскресные и праздничные дни
проводил я почли всегда в доме умалишенных. Все наблюдения мои вели
постоянно к мысли, поразившей меня при созерцании спавшею Левки, то есть
что официальные, патентованные сумасшедшие, в сущности, и не глупее и не
поврежденнее всех остальных, но только самобытнее, сосредоточеннее,
независимее, оригинальнее, даже, можно сказать, гениальнее тех. Странные
поступки безумных, раздражительную их злобу объяснял я себе тем, что все
окружающее нарочно сердит их и ожесточает беспрерывным противуречием,
жестким отрицанием их любимой идеи. Замечательно, что люди делают все это
только в домах умалишенных; вне их существует между больными какое-то
тайное соглашение, какая-то патологическая деликатность, по которой
безумные взаимно признают пункты помешательства друг в друге. Все несчастие
явно безумных - их гордая самобытность и упрямая неуступчивость, за которую
повально поврежденные, со всею злобою слабых характеров, запирают их в
клетки, поливают холодной водой и проч.
 Главный доктор в заведении был добрейший человек в мире, но, без
сомнения, более поврежденный, нежели половина больных его (он надевал,
например, на себя один шейный и два петличных ордена для того, чтобы пройти
по палатам безумных; он давал чувствовать фельдшерам, что ему приятно,
когда они говорят "ваше превосходительство", а чином был статский советник,
и разные другие шалости ясно доказывали поражение больших полушарий мозга);
больные ненавидели его оттого, что он сам, стоя на одной почве с. ними,
вступал всегда в соревнование. "Я китайский император", - кричал ему один
больной, привязанный к толстой веревке, которой по необходимости ограничили
высочайшую власть его. "Ну когда же китайский император сидит на
веревке?" - отвечал добрейший немец с пресерьезным видом, как будто он сам
сомневался, не действительно ли китайский император перед ним. Больной
выходил из себя, слыша возражение, скрежетал зубами, кричал, что это
Вольтер и иезуиты посадили его на цепь, и долго не мог потом успокоиться,
Я, совсем напротив, подходил к нему с видом величайшего подобострастия.
"Лазурь неба, прозрачнейший брат солнца, - говорил я ему, - плодородие
земли, позволь мне, презренному червю, грязи, отставшей от бессравненных
подошв твоих, покапать холодной воды на светлое чело твое, да возрадуется
океан, что вода имеет счастие освежать священную шкуру, покрывающую белую
кость твоего черепа".
 И больной улыбался и позволял с собою делать все, что я хотел.
 Обращаю особенное внимание на то, что я для этого больного не делал
ничего особенного, а поступал c ним так, как добрые люди поступают друг с
другом всегда - на улице, в гостиной,
 В заведение ездил один прирожденный старичок, воображавший, что он
гораздо лучше докторов и смотрителей знает, как надобно за больным ходить,
и всякий раз приказывал такой вздор, что за него делалось стыдно; однако
главный доктор с непокрытой головой слушал его до конца благоговейно и не
говорил ему, что все это вздор, не дразнил его, а китайского императора
дразнил. Где же тут справедливость!
 Продолжая мои наблюдения, я открыл, что между собой нередко
сумасшедшие признают друг друга; эти уже ближе к обыкновенному гражданскому
благоустройству. Так, в V палате жили восемь человек легко помешанных в
большой дружбе. Один из них сошел с ума на том; что он сверх своей порции
имеет призвание есть по полупорции у всех товарищей, основывая пресмешно
свои права на том, что его отец умер от объядения, а дед опился. Он так
уверил своих товарищей, что ни один из них не смел есть своей порции, не
отдав ему лучшей части, не смел ее взять украдкой, боясь угрызений совести.
Когда же изредка кто-либо из дерзких скептиков утаивал кусок, он гордо
уличал преступного, и шесть остальных готовы были оттаскать злодея; он
называл его вором, стяжателем; и глава этой общины до того добродушно верил
в свое право, что, не имея возможности съедать все набранное, с величавой
важностью награждал избранных их же едою, и награжденный точил слезы
умиления, а остальные - слезы зависти.
 Нельзя отказать этим безумным в высоком политическом смысле, так
точно, как нельзя отказать в безумии людям, не только считающим себя
здоровыми (самые бешеные собою совершенно довольны), но признаваемым за
таких другими. Для убедительного доказательства присовокуплю отрывок из
моего журнала, предпослав оному следующую краткую диагностику безумия.
 Главные признаки расстройства умственных способностей состоят:
 а) в неправильном, но и непроизвольном сознании окружающих предметов;
 б) в болезненной упорности, стремящейся сохранить
 это сознание с явным даже вредом самому больному, и отсюда -
 с) тупое и постоянное стремление к целям несущественным а упущение
целей действительных.
 Этого достаточно для того, чтобы убедиться в истине моих выводов.


 ВЫПИСКА ИЗ ЖУРНАЛА

 Субъект 29. Мещанка Матрена Бучкина. Сложение сангвиническое,
наклонность к толщине, лет тридцати, замужем.
 Субъект этот находится у меня в услужении в должности кухарка, а
потому я изучал его довольно внимательно в главных психических и многих
физиологических отправлениях. Alienatio mentale [Умопомешательство (лат.)],
не подлежащее никакому сомнению; все умственные отправления поражены,
несмотря на хорошие врожденные способности, что доказывается сохранившеюся
ловкостию обсчитывать при покупках и утаивать половину провизии, Как
женщина Матрена живет более сердцем, нежели умом; но все ее чувства так
ниспровергнуты болезненным отклонением деятельности мозга от нормального
отправления, что они не только не человеческие, но и не животные.
 а) Чувство любви.
 Не видать, чтобы у нее была особенная нежность к мужу, но отношения их
в высшей степени замечательны и драгоценны как патологический факт. Муж
ее - сапожник и живет в другом доме, он приходит к ней обыкновенно утром в
воскресенье, Матрена покупает на последние деньги простого вина и печет
пирог или блины. Часу в десятом муж ее напивается пьян и тотчас начинает ее
продолжительно и больно бить; потом он впадает в летаргический сон до
понедельника, а проснувшись, отправляется с страшной головной болью за свою
работу, питаясь приятной надеждой через семь дней снова отпраздновать так
семейно и кротко воскресный день.
 Так как она приходила всякий раз с горькими жалобами ко мне на своего
мужа, я советовал ей не покупать ему вина, основываясь на том, что оно
имеет на него дурное влияние. Но больная весьма оскорблялась моим советом и
возражала, что она не бесчестная какая-нибудь и не нищая, чтобы своему
законному мужу не поднести стакана вина - свят день до обеда, что, сверх
того, она покупает вино на свои деньги, а не на мои, и что если муж ее и
колотит, так все же он богом данный ей муж. Ответ этот, много раз
повторяемый, очень замечателен. Можно добраться по нем до странных законов
мышления мозга, пораженного болезнию; ни одного слова нет в ее ответе,
которое бы шло к моему замечанию, а при болезни "мозга ей казалось, что она
вполне опровергала меня.
 Но до какой степени и это поверхностно, я доказываю тем, что стоило
мне, продолжая мои наблюдения, сказать ей: "А ты зачем с ним споришь, ты бы
Смолчала, ведь он твой муж и глава?" - тогда больная приходила в состояние,
близкое мании, и с сердцем говорила: "Он злодей мне, а не муж, я ему не
дура досталась молчать, когда он несет всякий вздор!" И тут она начинала
бранить не только его, но и барыню свою, которая, истинно в материнских
попечениях своих о подданных, сама приняла на себя труд избрать ей мужа;
выбор пал на сапожника не случайно, а потому, что он крепко хмелем зашибал,
так барыня думала, что он остепенится, женившись, - конечно, не ее вина,
что она ошиблась, errare humanum est![человеку свойственно ошибаться!
(лат.)]
 b) Отношение к детям.
 Любопытно до высшей степени и имеет двойной интерес. Тут я имел случай
видеть, как с самого дня рождения прививают безумие. Сначала чисто
механически крепким пеленанием, причем сдавливают ossa parietalia [теменные
кости (лат.)] черепа, чтобы помешать мозговому развитию, - это с своей
стороны уже очень действительно. Потом употребляются органические средства;
они состоят преимущественно в чрезмерном развитии прожорливости и в дурном
обращении. Когда организм ребенка не изловчился еще претворять всю дрянь,
которая ему давалась, от грязной соски до жирных лепешек, дитя иногда
страдало; мать лечила сама и в медицинских убеждениях своих далеко
расходилась со всеми врачами, от Иппократа до Боергава и от Боергава до
Гуфланда; иногда она откачивала его так, как спасают утопленников (средство
совершенно безвредное, если утопленник умер, и способное показать усердие
присутствующих), ребенок впадал в морскую болезнь от качки, что его
действительно облегчало, или мать начинала на известном основании
Ганеманова учения клин клином вышибать, кормить его селедкой, капустой;
если же ребенок на выздоравливал, мать начинала его бить, толкать, дергать,
наконец прибегала к последнему средству - давала ему или настойки, или
макового молока и радовалась очевидной пользе от лекарства, когда ребенок
впадал в тяжелое опьянение или в летаргический сон. В дополнение следует
заметить, что Матрена, на свой манер, чрезвычайно любила ребенка. Любовь ее
к детям была совершенно вроде любви к мужу: она покупала на скудные деньги
свои какой-нибудь тафтицы на одеяльце и потом бесщадно била ребенка за то,
что он ненарочно капал на него молоко. Мне очень жаль, что я скоро
расстался с Матреной и не мог доучить этот интересный субъект; к тому же я
впоследствии услышал, что ее ребенок не выдержал воспитания и умер.
 с) и d) Отношения гражданские и общественные; отношения к церкви и
государству...
 Но я полагаю, сказанного совершенно достаточно, чтобы убедиться, что
жизнь этого субъекта проходила в чаду безумия. А посему снова обращаюсь к
прерванной нити моего жизнеописания, которое с тем вместе и есть описание
развития моей теории.
 По окончании курса меня Отправили лекарем в один пехотный полк. Я не
нахожу нужным в предварительной части говорить о наблюдениях, сделанных
мною на сем специальном поприще безумия, я им посвятил особый отдел в
большом сочинении моем.
Перехожу к более разнообразному поприщу. Через несколько лет по
распоряжению высшего начальства, которому, пользуясь сим случаем,
свидетельствую искреннейшую благодарность за начальственное внимание, -
получил я место по гражданскому ведомству; тут с большим досугом предался я
сравнительной психиатрии. Для занятий и наблюдений я избрал на первый
случай два заведения - дом умалишенных и канцелярию врачебной управы.
 Добросовестно изучая субъекты в обоих заведениях, я был поражен
сходством "чиновников канцелярии с больными; разумеется, наружные различия
тоже бросались в глаза, по врач должен идти далее, - по наружности долгое
время кита считали рыбою. Самое важное различие между писарями и больными
состояло в образе поступления в заведение: первые просились об определении,
а вторые были определяемы высшим начальством вследствие публичного
испытания в губернском правлении. Но однажды помещенные в канцелярию писаря
тотчас подвергались психической эпидемии, весьма быстро, заражавшей все
нормально человеческое и еще быстрее развивавшей искаженные потребности,
желания, стремления; целые дни работали эти труженики с усердием, более
нежели с усердием, с завистью; штаты тогда были еще невероятные, едва эти
бедняки в будни досыта наедались и в праздники допьяна напивались, а ни
один не хотел заняться каким-нибудь ремеслом, считая всякую честную работу
не совместною с человеческим достоинством, дозволяющим только брать
двугривенные за. справки. Признаюсь, когда я вполне убедился, что
чиновничество (я, разумеется, далее XIII класса восходить не смею) есть
особое специфическое поражение мозга, мне опротивели все эти журнальные
побасенки, наполненные насмешками над чиновниками. Смеяться над больными
показывает жестокость сердца.
 Влияние эпидемии до того сильно, что мне случалось наблюдать ее
действие на организации более крепкие и здоровые, и тут-то я увидел всю
силу ее. Какое-то беспокойное чувство, похожее на угрызение совести,
овладевало вновь поступавшими здоровыми субъектами; им становилось заметно
тягостно быть здоровыми, они так страдали тоскою по безумию, что
излечались от умственных способностей разными спиртными напитками, и я
заметил, что при надлежащем и постоянном употреблении их они действительно
успевали себя поддерживать в искусственном состоянии безумия, которое
мало-помалу становилось естественным.
 От чиновников я перешел к прочим жителям города, и в скором времени не
осталось ни малейшего сомнения, что все они поврежденные. Предоставляю тем,
которые долго трудились над каким-нибудь открытием, оценить то чувство
радости, которым исполнилось сердце мое, когда я убедился в этом
драгоценном факте.
 Городок наш вообще оригинален, это губернское правление, обросшее
разными домами я жителями, собравшимися около присутственных мест; он тем
отличается от других городов, что он возник, собственно, для удовольствия и
пользы начальства. Начальство составило сущность, цвет, корень и плод
города. Остальные жители - как купцы, мещане - больше находились для
порядка, ибо нельзя же быть городу без купцов и мещан. Все получали смысл
только в отношении к начальству (и к откупу., впрочем); мастеровые -
например, портные, сапожники - шили для чиновников фраки и сапоги,
содержатель трахтира имел для них бильярд. Прочие не служащие в городе
занимались исключительно произведением тех средств, на которые чиновника
заказывали фраки, сапоги и увеселялись на бильярде.
 В нашем городке считалось пять тысяч жителей; из них человек двести
были повергнуты в томительнейшую скуку от отсутствия всякого занятия, а
четыре тысячи семьсот человек повергнуты в томительную деятельность от
отсутствия всякого отдыха. Те, которые денно и нощно работали, не
выработывали ничего, а те, которые ничего не делали, беспрерывно
выработывали, и очень много.
 Утвердив на прочных началах общую статистику помешательства, перейдем
снова к частным случаям. В качестве врача я был часто призываем лечить тело
там, где следовало лечить душу; невероятно, в каком чаду нелепостей, в
каком резком безумии находились все мои пациенты обоих полов.
 "Пожалуйте сейчас к Анне Федоровне, Анне Федоровне очень дурно". -
"Сию минуту, еду". Анна Федоровна - лет тридцати женщина, любившая и
любящая многих мужчин, за исключением своего мужа, богатого Помещика, точно
так же расположенного ко всем женщинам, кроме Анны Федоровны, У них от
розовых цепей брачных осталась одна, которая обыкновенно бывает крепче
прочих, - ревность, и его они неутомимо преследовали друг друга десятый
год. Приезжаю; Анна Федоровна лежит в постеле с вспухшими глазами, у нее
жар, у нее боль в груди; все показывает, что было семейное Бородино, дело
горячее и продолжительное. Люди ходят испуганные, мебель в беспорядке,
вдребезги разбитая трубка (явным образом не случайно) лежит в углу и
переломленный чубук - в другом.
 - У вас, Анна Федоровна, нервы расстроены, я вам пропишу немножко
лавровишневой воды, на свет не ставьте - она портится, так принимайте..,
сколько бишь вам лет? - капель по двадцать. - Вольная становится веселее и
кусает губы. - Да знаете ли что, Анна Федоровна, вам бы надо ехать
куда-нибудь, ну хоть в деревню; жизнь, которую вы ведете, вас расстроит
окончательно.
 - Мы едем в мае месяце с Никонор Ивановичем в деревню.
 - А! Превосходив - так вы останьтесь здесь. Это будет еще лучше.
 - Что вы хотите этим сказать?
 - Вам надобен покой безусловный, тишина; иначе я не отвечаю за то,
что наконец из всего этого выйдут серьезные последствия.
 - Я несчастнейшая женщина, Семен Иванович, у меня будет чахотка, я
должна умереть. И все виноват этот изверг - ах, Семен Иванович, спасите
меня.
 - Извольте. Только мое лекарство будет не из аптеки, вот рецепт:
"Возьми небольшой чистенький дом, в самом дальнем расстоянии от Никанор
Ивановича, прибавь мебель, цветы и книги. Жить, как сказано, тихо,
спокойно". Этот рецепт вам поможет.
 - Легко вам говорить, вы не знаете, что такое брак.
 - Не знаю - но догадываюсь; полюбовное насилие жить вместе - когда
хочется жить врозь, и совершеннейшая роскошь - когда хочется и можно жить
вместе; не так ли?
 - О, вы такой вольнодум! Как я покину мужа!
 - Анна Федоровна, вы меня простите, на долгая практика в вашем доме
позволяет мне идти до такой откровенности, я осмелюсь сделать вам вопрос...
 - Что угодно, Семен Иванович, вы - л цуг дома. вы...
 - Любите ли вы сколько-нибудь вашего мужа?
 - Ах, нет, я готова это сказать перед всем светом, безумная тетушка
моя сварганила этот несчастный брак.
 - Ну, а он вас?
 - Искры любви нет в нем. Теперь почти в открытой интриге с Полиной,
вы знаете, - мне бог с ним совсем, да ведь денег что это ему стоит...
 - Очень хорощо-с. Вы друг друга не любите, скучаете, вы оба богаты -
что вас держит вместе?
 - Да помилуйте, Семен Иванович, за кого же вы меня считаете, моя
репутация дороже жизни, что обо мне скажут?
 - Это конечно. Но, боже мой, - половина первого! Что это, как
время-то? Да-с, так по двадцати каплей лавровишневой воды, хоть три раза до
ночи, а я заеду как-нибудь завтра взглянуть.
 Я только в залу, а уж Никанор Иванович, небритый, с испорченным от
спирту и гнева лицом, меня ждет.
 - Семен Иванович, Семен Иванович, ко мне в кабинет.
 - Чрезвычайно рад.
 - Вы честный человек, я вас всю жизнь знал за честного человека, вы
благородный человек - вы поймете, что такое честь. Вы меня по гроб обяжете,
ежели скажете истину.
 - Сделайте одолжение. Что вам угодно?
 - Да как вы считаете положение жены?
 - Оно не опасно; успокойтесь, это пройдет; я прописал капельки.
 - Да черт с ней, не об этом дело, по мне хоть сегодня ногами вперед
да и со двора. Это змея, а не женщина, лучшие лета жизни отняла у меня. Не
об этом речь.
 - Я вас не понимаю.
 - Что это, ей-богу, с вами? Ну, то есть болезнь ее подозрительна или
нет?
 - Вы желаете знать насчет того, нет ли каких надежд на наследничка?
 - Наследничка - я ей покажу наследничка! Что это за женщина! Знаете,
для меня уж коли женщина в эту сторону, все кончено - нет, не могу!
Законная жена, Семен Иванович, она мое имя носит, она мое имя пятнает.
 - Я ничего не понимаю. А впрочем, знаете, Никанор Иванович, жили бы
вы в разных домах, для обоих было бы спокойнее.
 - Да-с - так ей и позволить, ха-ха-ха, выдумали ловко! Ха-ха-ха, как
же - позволю! Нет, ведь я не француз какой-нибудь! Ведь я родился и вырос в
благочестивой русской дворянской семье, нет-с, ведь я знаю закон и
приличие! О, если бы моя матушка была жива, да она И8 своих рук ее на стол
бы положила. Я знаю ее проделки.
 - Прощайте, почтеннейший Никанор Иванович, мне еще к вашей соседке
надобно.
 - Что у нее? - спросил врасплох взятый супруг и что-то сконфузился.
 - Не знаю - присылала горничную, дочь что-то все нездорова, - девка
не умела рассказать порядком.
 - Ах, боже мой, - да как же это? Я на днях видел Полину Игнатьевну.
 - Да-с, бывают быстрые болезни.
 - Семен Иванович, я давно хотел - вы меня извините, ведь уж это так
заведено: священник живет от алтаря, а чиновник от просителей, я так много
доволен вами. Позвольте вам предложить эту золотую табакерку, примите ее в
знак искренней дружбы, - только, Семен Иванович, я надеюсь, что, во всяком
случае, - молчание ваше...
 - Есть вещи, на которые доктор имеет уши - но рта не имеет.
 Никанор Иванович обнял меня и своими мокрыми губами и потным лицом
произвел довольно неприятное впечатление на щеке.
 И кто-нибудь скажет, что это не поврежденные! Позвольте еще пример.
 Рядом со мною живет богатый помещик, гордый своим имением, скряга. Он
держит дом назаперти, никого не пускает к себе, редко сам выезжает, и что
делает в городе, понять нельзя; не служит, процессов не имеет, деревня в
пятидесяти верстах, а живет в городе. Были, правда, слухи, что один мужик,
которого он наказал, как-то дурно посмотрел на него и сглазил; он так
испугался его взгляда, что очень ласково отпустил мужика, а сам на другой
день перебрался в город. Главное занятие его - стяжание и накапливание
денег; но это делается за кулисами; я вам хочу показать его в торжественных
минутах жизни. У него в гостинице и на почте закуплены слуги, чтобы
извещать его, когда по городу проезжает какой-нибудь сановник, генерал
внутренней стражи, генерал путей сообщения, ревизующий чиновник не ниже V
класса.
 Сосед мой, получивши весть, тотчас надевал дворянский мундир и
отправлялся к его превосходительству; тот, разумеется, с дороги спал,
соседа не пускали; он давал на водку целковый, синенькую, упорствовал,
дожидался часы целые, - наконец об нем докладывали.
 Генерал (ибо в эти минуты я чиновник V класса чувствовал себя не
только генералом, но генерал-фельдмаршалом) принимал просителя, не скрывая
ярости и не воздавая весу и меры словам и движениям. Проситель после долгих
околичностей докладывал; что вся его просьба, от которой зависит его
счастие, счастие его детей и жены, состоит в том, чтобы: его
превосходительство изволило откушать, у него завтра или отужинать сегодня;
он так трогательно просил, что ни один высокий сановник не мог
противустоять и давал ему слово. Тут наставали поэтические минуты его
жизни. Он бросался в рыбные, ряды, покупал стерлядь ростом с известного
тамбурмажора, и ее живую перевозили в подвижном озере к нему на двор,
выгружалось старинное серебро, вынималось старое вино. Он бегал из комнаты
в комнату, бранился с женою, делал отеческие исправления дворецкому,
грозился на всю жизнь сделать уродом и несчастным повара (для ободрения),
звал человек двадцать гостей, бегал с курильницей по комнатам, встречал в
сенях генерала, целовал его в шов, идущий под руку. Шампанское лилось у
скряги за здравие высокого: проезжего. И заметьте, все это из
помешательства, все это бескорыстно. И что еще важнее для психиатрии, - что
его безумие всякий раз полярно переносилось с обратными признаками на
гостя. Гость верил, что он по гроб одолжает хозяина тем, что прекрасно
обедал. Каковы диагностические знаки безумия!
 Отовсюду текли доказательства очевидные, не подлежащие сомнению моей
основной мысли.
 Успокоившись насчет жителей нашего города, я пошел далее. Выписал себе
знаменитейшие путешествия, древние и новые исторические творения и
подписался на аутсбургскую "Всеобщую газету".
 Слезы умиления не раз наполняли -глаза мои при чтении. Я не говорю уже
об аугсбургской газете, на нее я с самого начала смотрел не как на суетный
дневник всякой всячины, а как на всеобщий бюллетень разных богоугодных
заведений для несчастных, страждущих душевными болезнями. Нет! Что бы
историческое-я ни начинал читать, везде, во все времена открывал я разные
безумия, которые соединялись в одно всемирное хроническое сумасшествие.
Тита Ливия я брал или Муратори, Тацита или Гиббона - никакой разницы: все
они, равно как и наш отечественный историк Карамзин, - все доказывают одно:
что история, не что иное, как связный рассказ родового хронического безумия
а его медленного излечения (этот рассказ даст по наведению полное право
надеяться, что через тысячу лет. двумя-тремя безумиями будет меньше).
Истинно, не считаю нужным приводить примеры; их миллионы. Разверните какую
хотите историю, везде вас поразит, что вместо действительных интересов всем
заправляют мнимые фантастические интересы; вглядитесь, из-за чего льется
кровь, из-за чего несут крайность, что восхваляют, что порицают, - и вы
ясно убедитесь в печальной на первый взгляд истине - и истине, полной
утешения на второй взгляд, что все это следствие расстройства умственных
способностей. Куда ни взглянешь в древнем мире, везде безумие почти так же
очевидно, как в новом. Тут Курций бросается в яму для спасения города, там
отец. приносит дочь на жертву, чтобы был попутный ветер, и нашел старого
дурака, который прирезал бедную девушку, и этого бешеного не посадили на
цепь, не свезли, в желтый дом, а признали за первосвященника. Здесь
персидский царь гоняет море сквозь строй, так же мало понимая нелепость
поступка, как его враги афиняне, которые цикутой хотели лечить от разума и
сознания. А что это за белая горячка была, вследствие которой императоры
гнали христианство! Разве трудно было рассудить, что эти средства
палачества, тюрем, крови, истязаний ничего не могли сделать против сильных
убеждений, а удовлетворяли только животной свирепости гонителей?
 Как только христиан домучили, дотравили зверями, они сами принялись
мучить и гнать друг друга с еще большим озлоблением, нежели их гнали.
Сколько невинных немцев и французов погибло так, из вздору, и помешанные
судьи их думали, что они исполняли свой долг, и спокойно спали в нескольких
шагах от того места, где дожаривались еретики.
 Кто не видит ясные признаки безумия в средних веках - тот вовсе
незнаком с психиатрией. В средних веках все безумно. Если и выходит
что-нибудь путное, то совершенно противуположно желанию. Ни одного
здорового понятия не осталось в средневековых головах, все перепуталось.
Проповедовали любовь - и жили в ненависти, проповедовали мир - и лили
реками кровь. К тому же целые сословия подвергались эпидемической дури -
каждое на свой лад; например, одного человека в латах считали сильнее
тысячи человек, вооруженных дубьем, а рыцари сошли с ума на том, что они
дикие звери, и сами себя содержали по селлюлярному порядку новых тюрем в
укрепленных сумасшедших домах по скалам, лесам и проч.
 История доселе остается непонятною от ошибочной точки зрения.
Историки, будучи большею частию но врачами, не знают, на что обращать
внимание; они стремятся везде выставить после придуманную разумность и
необходимость всех народов и событий; совсем напротив, надобно на историю
взглянуть с точки зрения патологии, надобно взглянуть на исторические лица
с точки зрения безумия, на события - с точки зрения нелепости и ненужности.
 История - горячка, производимая благодетельной натурой, посредством
которой человечество пытается отделываться от излишней животности; но как
бы реакция ни была полезна, все же она - болезнь. Впрочем, в наш
образованный век стыдно доказывать простую мысль, что история -
аутобиография сумасшедшего.
 Интерес летописей и путешествий тот же самый, который мы находим в
анатомико-патологическом кабинете. Кстати - о путешествиях. Они не менее
истории принесли мне подтверждений, и тем приятнейших, что все описываемые
в них безумия делались не за тысячу лет, а совершаются теперь, сейчас, в ту
минуту, как я пишу, и будут совершаться в ту минуту, как вы, любезный
читатель, займетесь чтением моего отрывка. Доказательства и здесь
совершеннейшая роскошь; разверните Магеллана, разверните Дюмон д'Юрвиля и
читайте первое, что раскроется, - будет хорошо: вам или индеец попадется
какой-нибудь, который во славу Вишны сидит двадцать лет с поднятой рукой и
не утирает носу для приобретения бесконечной радости на том свете, или
женщина, которая из учтивости и приличия бросается на костер, на котором
жгут труп мужа. Восток - классическая страна безумия, но, впрочем, и в
Европе очень удовлетворительные симптомы и в ирландском вопросе, и в
вопросе о пауперизм", и во многих других. Да, сверх того, в Европе остались
несколько видоизмененными и все азиатские глупости, собственно Переменились
только названия.
 ...
 Объяснительное прибавление от автора -. Я не могу положить пера, пе
сказав еще несколько объяснительных и, так сказать, предупредительных
замечаний. Знаю я, что неблагонамеренность обвинит меня в желании блеснуть
новизною, в гордости и пренебрежении к больным - за то, что я ах не считаю
здоровыми. Совесть моя чиста. Не гордость и пренебрежение, а любовь привела
меня к моей теории, и когда я совершенно убедился в истинности ее, весь
нравственный быт мой переменился; мне стало легко, упования и надежды
расцвели, как в молодости. Прежняя нетерпимость, готовность порицания и
осуждения заменились теплым чувством сострадания к больным, и вместо
желания отвратительной мести за действия, явным образом сделанные под
влиянием болезни, явилось кроткое снисхождение и сильное желание помочь
больному. {Я даже в доме умалишенных вывел наказания, не желая вступать в
соревнование с безумными, ни побеждать их в нелепости.) Что же касается до
предполагаемого иною обвинения в желании блеснуть новизною, то я обязан
заметить, что в разных формах мысль медицинская, мною проведенная, являлась
многим в голову. Аристотель называл Анаксагора единым трезвым в сонме
пьяных. Спиноза видел одно бессилие разума в человеке безнравственном,
Вентам прямо сказал, что "всякий преступник прежде всего дурной счетчик",
человек с здравым смыслом не может дурно считать. Бентам прав; он, однако,
не понял, что если преступник делает арифметические ошибки слишком грубые,
то все остальные - тоже дурные счетчики, но ошибаются в мелочах или с
общего согласия. Люди окружены целой атмосферой, призрачной и одуряющей,
всякий человек более или менее, как Матренина дочь (зри выше), с малых лет,
при содействии родителей и семьи, приобщается мало-помалу к эпидемическому
сумасшествию окружающей среды (немецкие врачи называют эту болезнь der
bistorische Standpunkt [исторической точкой зрения (нем.)]); вся жизнь
наша, все действия так и рассчитаны по этой атмосфере в том роде, как
нелепые формы ихтиосауров, мастодонтов были рассчитаны и сообразны
первобытной атмосфере земного шара.
 Местами воздух становится чище, болезни душевные укрощаются. Но
нелегко переработывается в душе человеческой родовое безумие; большие
усилия надобно употреблять для малейшего шага. Вспомните романтизм - эту
духовную золотуху, одну из злотворнейших психических эпидемий,
поддерживающую организм в беспрерывном и неестественном раздражении,
поселяющую отвращение к всему действительному, практическому и истощающую
страстями вымышленными.
 Вспомните аристократизм, эту застарелую подагру" нравственного мира,
иудейскую проказу исключительной национальности и проч.
 Предвижу еще один вопрос: что же ты, занимавшийся столько лет
исторической психиатрией, - открыл ли какие-нибудь средства лечения? Что же
плод твоих трудов?
 Во-первых, истина, во-вторых, точка зрения, в-третьих, я далеко не все
сказал, а намекнул, означил, слегка указал только.
 Средств я нашел мало, но средства есть. При дальнейшем развитии
органической химии, при благодетельной помощи натуры можно будет выделывать
и поправлять вещество мозга.
 Мы имеем уже драгоценные наблюдения касательно возможности химически
улучшать и видоизменять духовную сторону, хотя она совершенно независима.
Так, например, прилично употребленное лечение шампанским располагает
человека к дружбе, к доблести, к чувствам радостным и объятиям разверстым.
Действуя же бургонским точно таким же образом, то есть отправляя его через
желудок в вены и оттуда в голову, выходит результат совсем иной: человек
делается мрачен, несообщителен, более склонен к ревности, нежели к любви, к
раскаянию, нежели к наслаждению, к плачу о грехах мира Gero, нежели к
снисхождению, - для меня тут ключ к психотерапии, и вот я десятый год, не
щадя ни издержек, ни здоровья, занимаюсь постоянно изучением действия на
умственные способности вышеозначенных медикаментов и разных других. Чего не
сделает человек из пламенной любви к науке!
 Москва, 10 февраля 1846 Читать с начала...

Доктор Крупов. ( Герцен А.И) 01

Доктор Крупов

А. И. Герцен

Повесть

 Начало 

***

  Много и много лет прошло уже с тех пор, как я постоянно посвящаю
время, от лечения больных и исполнения обязанностей остающееся, на
изложение сравнительной психиатрии с точки зрения совершенно новой. Но
недоверие к силам, скромность и осторожность до-реле воспрещали мне всякое
обнародование моей теории. Ныне делаю первый опыт сообщить благосклонной
публике часть моих наблюдений. Делаю оное, побуждаемый предчувствием
скорого перехода в минерально-химическое царство, коего главное
неудобство - отсутствие сознания. Полагаю, что на мне лежит обязанность
узнанное мною закрепить, так сказать, вне себя добросовестным рассказом для
пользы и соображения 
 
 ... 
 
 Читать дальше »

Аудиокнига

Аудиокнига "А.И. Герцен - Доктор Крупов, Елена" слушать онлайн и скачать бесплатно

Великий бунтарь, революционер, вольнодумец в лучшем смысле этого слова, Александр Иванович Герцен является писателем, внесшим огромный вклад в русскую и мировую литературу. В молодые годы он уже познал изнанку русской общественной жизни. Самоуправство чиновников и их невиданное мошенничество, бестолковость провинциальной жизни, место «маленьких людей» и их бесправие, дикость и тупость обывателей. Все это Герцен лаконично и ярко изобразил в короткой повести «Доктор Крупов».

Герцен Доктор Крупов, Елена

В произведении «Доктор Крупов» Герцен не старался дипломатично и мягко указать на недостатки общества. Он прямо и безапелляционно заявил, что существующий порядок не подчиняется законам логики и здравого смысла. А все люди, которые не замечают глупостей во всех сферах жизни, потакают им и принимают за ценность, явно страдают психическими заболеваниями. Приравнивал Герцен к сумасшедшим не только высокопоставленных деятелей государства, знать, но и простых людей. Не только людей, которые распоряжались судьбами тысяч, но и людей, которые часто не могли управлять собственной жизнью.

Семен Крупов родился в семье пономаря. С ранних лет водил дружбу с Левкой, малоумным своим сверстником. Все свое детство Сенька наблюдал, как люди относятся к беззащитному Левке, какие ценности имеют окружающие и его друг, насколько они разнятся между собой. В юношестве Крупов понял, что Левка, при всей своей видимой юродивости, не отличается от всех остальных. А точнее они не отличаются от него. Люди работают днем и ночью, но не имеют ничего. А те люди, которые не делают ничего, имеют доход. Вот в этом социальном неравенстве и определил первую причину повального безумия молодой Сенька Крупов.

Сделав вывод о сумасшествии людей, Сенька решает заняться медициной, а именно психиатрией. И для наблюдения он выбирал не только «так называемых сумасшедших», находящихся на лечении. Но и bibe.ru но и простых людей – свою кухарку, ее мужа, товарищей по службе, писарей, мелких чиновников, князей. В ходе своих наблюдений Крупов заметил, что на общем фоне «сумасшедшие» выглядят даже оригинальней и самобытнее, чем все остальные люди. Полоумный Левка имел обаяния, преданности, самоотверженности, дружбы и любви больше, чем любой другой знакомый доктора Крупова.

Рассматривая не личность отдельно, а общество и историю, главный герой замечает, что правила жизни в городе мало отличаются от правил в палате умалишенных. А история – это не что иное, как автобиография сумасшедшего человечества. Войны за любовь, убийства для спасения души, глупые обоснования превосходства одних людей над другими. Слушая это произведение сегодня, не найдем ли мы и у себя признаки сумасшествия?

Повесть «Елена», в отличие от яркого сатирического «Доктора Крупова», не выводит на первый план недостатки общества. Конечно, Герцен не мог не показать тщетность бытия некоторых людей. Но все же сияют здесь преданность, любовь, огонь жизни, порядочность, прощение, сострадание.

Иван Сергеевич жил в небольшом доме на небольшой улице. Да и вся жизнь его была «небольшой», малозаметной. До 45 лет он не нашел ту единственную, которая бы поняла его и пригрела, не нажил он себе и врагов. Отличался кротостью, скромностью, уступчивостью и порядочностью. Никто никогда не видел на лице его печать грусти, смущение, гнев, злость или недовольство. Он всегда был одинаково ровен, спокоен и доброжелателен. Из близких у него была только горничная Устинья и пес Пултус. Так было до тех пор, пока к себе его не пригласил князь Михаил.

В личной беседе молодой князь рассказал о своей жизни, о своих радостях и грехах. Блистая в Петербурге при дворе Императрицы, князь все же сумел завоевать себе репутацию вспыльчивого и неуравновешенного юнца. За это его сослали в Москву. Здесь он познакомился с прекрасной, невинной девушкой, сиротой Еленой. Она полюбила князя всей силой чистого сердца, поняла глубину его души, отдалась ему вся без остатка. И князь чувствовал, что ему нужна эта любовь, воспользовался и утешился ею. Вскоре Елена родила ему сына Анатолия и была несказанно счастлива от простых женских радостей.

Молодого князя тем временем вызывают снова ко двору, где его ждет любимая и любящая дочь генеральши. Князь, чувствует страшные угрызения совести. Он понимает, какую чудовищную роль он сыграет в жизни Елены, но не противится ходу событий. Михаил поручил Ивану Сергеевичу оберегать Елену и маленького Анатолия в его отсутствие, обеспечивать их материальное благополучие и слать вести в Петербург.

В Петербурге молодой князь скоро женился на дочери генеральши. Елена же отказалась от любой помощи со стороны князя. Она решила сама обеспечивать себя и своего сына вышиванием. Вскоре она перестала печалиться и даже весело говорила о своей судьбе. Но через несколько месяцев Елена скончалась. Последние слова ее были о Мишеле, последняя молитва ее была о нем же.

Иван Сергеевич забрал на воспитание Анатолия и сильно полюбил мальчика, отыскивая в нем ангельские черты его матери. Князь, узнав о смерти Елены, принял всю вину на себя. Он истощал, погрузился в кошмарный мир грез и сновидений. Но понемногу таял. Мертвая Елена не отпускала его. Избавиться от преследований призраками он мог только одним путем – стереть память, стереть рассудок.

Озвучил повести Александра Ивановича Герцена Валерий Карнаух. Не первый раз диктор радует слушателей сайта своими работами. И в этот раз Валерий показал мастерство не только диктора, но и актера. Выразительное чтение, яркое оформление.