***
===
ГЛАВА IV
Жизнь в нашем семейном гнездышке стала потихоньку налаживаться. Я работал у Ивана, и жена моя, Елена, пристроилась там же – портнихой. В немногие свободные дни я постепенно перетаскивал ценности из затопленного сундука в дом. Когда все золото и серебро в виде изделий перекочевало в мой сундук, я попробовал прикинуть вес. Ого! Не меньше двух пудов золота и трех – серебра. Наверное, столько богатства не было и у Крякутного.
Часть серебра я решил переплавить, сделав подобие гривен. В торговле в ходу были медные и серебряные монеты, золото – совсем редко.
Я построил во дворе из камней подобие маленького горна, соорудил меха и, прикупив угля, приступил к работе. Под уголь наложил наколотой лучины, затем – сухой мох, и только потом стал чиркать кресалом. Медленно загорелась лучина, вспыхнул мох, и очень неохотно загорелся уголь. Длительная, однако, процедура.
Выждав, когда уголь загорится, я стал поддувать воздух мехами. Пламя заревело, и серебро начало плавиться. Вылив в приготовленную форму расплавленный металл, я с удовольствием потом подержал в руке еще теплую отливку. Конечно, были дефекты – как заниматься литьем, я еще толком не знал. Счистил ножом облой – получилось совсем неплохо. Гривна выглядела, как настоящая – да она и была настоящей, из полноценного серебра. Взяв на денек у Ивана гривну, я подогнал свою по весу. Можно сказать – готово.
Через несколько дней я решил повторить плавку. Наложил в горн угля, взялся строгать лучину из сухого полена… Пальцы стало покалывать: так бывает когда отлежишь руку. С чего бы это? Чувствительность сохранена, но у кончиков пальцев раздается легкое потрескивание – такое бывает, когда снимаешь шерстяную вещь. Отойдя на пару шагов, я глубоко вздохнул; отбросив посторонние мысли, сосредоточился и протянул правую руку к горну. Раздался треск, с пальцев соскочил клубок синего пламени и ударил в горн. Уголь мгновенно вспыхнул – даже без горящих лучин и мха. Я подул на слегка обожженные пальцы – кончики их покраснели. Ни фига себе! Так ведь можно попробовать поджечь и что-нибудь другое.
Не откладывая в долгий ящик, я выбрал из поленницы чурбачок, поставил его посреди двора и, отойдя на пять шагов, попробовал выбросить из руки огонь. Получилось! Чурбачок вспыхнул, как будто облитый бензином.
Я решил усложнить эксперимент. Сунул горящий чурбачок в бочку с водой. Зашипев, огонь погас. Я вновь поставил мокрый чурбачок посреди двора, отошел на десять шагов. Снова швырнул огонь на чурбачок. Снова получилось. Мокрый чурбачок загорелся уже не так охотно – поверхность его была сырая, но все равно вспыхнул. Здорово! И кресала с кремнем с собой возить не надо, захотел – развел огонь, или… пугнул кого надо.
По совету Ивана я решил обзавестись своим делом – все-таки семейный человек, не стоит надеяться только на заработок охранника. Несколько дней размышлял, за что взяться. Торговать – нет у меня к этому склонности: надо знать цены на товары во всех городах – где товар купить, где выгодно продать. К тому же товар при перевозке в охране нуждается, поскольку каждый недоносок хочет его отобрать. Производить что-либо – так я почти ничего руками делать не умею, не плотник я и не кузнец, не шорник и не гончар. Конечно, если наняться учеником к мастеру – выучусь ремеслу, только ведь этому обычно начинают учиться сызмальства, а не в моем возрасте и не с моими умениями.
После долгих раздумий я нашел только два дела, которые были по сердцу. Первое – открыть школу по обучению боевым искусствам. Но богатые туда не пойдут – им проще нанять умелых охранников, а набрать юношей – так денег у них нет, в основной массе народ не богат. Так что с этим решил повременить.
А вот вторая задумка требовала первоначальных вложений, и состояла она в следующем. Город стоял у слияния двух больших рек – Оки и Волги. Тут всегда находились желающие – купцы, ремесленники, крестьяне, – которым надо было переправиться на другой берег. При отступлении татары сожгли мост, и теперь ловкие люди устраивали переправу на лодках. Это было удобно, когда груз невелик. Я же решил организовать паромную переправу, причем сразу на обеих реках – на Волге, ниже места слияния, и на Оке. В старых советских фильмах я видел такие переправы.
Не откладывая в долгий ящик, я пошел к судостроителям. Частных верфей в городе хватало. На Руси верфи, где строились различные суда, были только в нескольких городах – Архангельске', Великом Новгороде, Пскове и Нижнем. Были верфи и в других городах, но строили мало и в основном – лодки. И здесь я столкнулся с неожиданной проблемой – судно построить или купить готовое – пожалуйста, а паром? Мастеровые глядели на эскиз, слушали объяснения и… отказывались.
– Почему? – спрашивал я.
– Странная посудина – что нос, что корма, руля и мачты нет. Как она плыть будет?
И только один мастеровой, видимо, сидевший без заказов, нехотя согласился. Мы обговорили размеры, цену, я оставил задаток. Звали мастера Сергуня Челнок.
Я регулярно наведывался на верфь. На берегу росло нечто неуклюжее, похожее на прямоугольное корыто.
Когда дело подошло к концу, я нанял людей и построил на обоих берегах по причалу – солидному, из бревен, которые могли выдержать серьезный груз. Плотники сделали два деревянных барабана и надели их на врытые глубоко в землю столбы. Никто не мог понять – зачем? Крутили у виска пальцем – чудит мужик.
Настал день, и Сергуня Челнок под ручку провел меня на паром – принимай, хозяин. Паром был большой, внешне неуклюжий – это тебе не легкие стройные ушкуи или струги. Паром при мне спустили на воду; подняв кучу брызг, он закачался на волнах. Я спустился в трюм, осмотрел – внутри было сухо, течи не было.
– Теперь нагружайте, – скомандовал я.
– Сколько грузить?
– Вес четырех лошадей, телег с грузом, два десятка человек.
– Это считать надо.
Сергуня уселся считать, я считал отдельно. Получалось где-то четыре тонны, или двести пудов. Я распорядился грузить все двести пятьдесят.
– Помилуй бог, у меня столько груза нету. На каждой верфи были мешки с песком весом три пуда – для загрузки судов и проверки остойчивости. Мы покидали все мешки, и для полного веса на палубу взошли десять человек. Паром просел, но чувствовалось, что он может принять и вдвое больше. Вот теперь я отсчитал деньги и попросил за отдельную плату перегнать его к причалу.
За работу взялись четверо мужиков с длинными шестами. Отталкиваясь ими от неглубокого дна, они медленно передвигали паром по воде. Течение реки помогало движению. Я шел по берегу.
Перегон занял почти полдня, пока не ошвартовали паром у причала. Собралась толпа любопытствующих, в том числе и лодочники. Никто не подозревал для себя худого, не понимая, что паром – злейший их конкурент.
На следующий день я нанял постоянную команду, прикупил двух лошадей, привез с торга специально заказанный толстый и длинный канат, который мы с трудом протянули между берегами. Рабочие запрягли лошадей – они стали крутить барабан, ходя кругами, и канат наматывался на барабан. Паром дрогнул и отошел от причала. За полчаса он достиг другого берега. Все, ура! Заработало! Я был горд собой.
Назавтра начали грузовые перевозки. Возчики сначала с опаской заводили коней с телегами на паром, но быстро освоились. Плату я брал небольшую, и вскоре к причалам по обе стороны реки выстроилась очередь из подвод.
Поначалу не все шло гладко, иногда обрывался канат, но постепенно все отладили – рабочие даже притащили бочку дегтя и обильно смазали оба барабана. Переправа стала проходить быстрее. Конечно, приходилось вынужденно прерывать работу, когда шло судно. Тогда паром пришвартовывали у причала, барабан слегка отматывали назад и канат опускали в воду – судно проходило над ним.
Так мне удалось решить вопрос с деньгами – мера сколь вынужденная, столь и необходимая. Каждый день работы парома приносил прибыль, и можно было не беспокоиться о хлебе насущном.
А через неделю у меня произошла интересная встреча.
Было воскресенье, мы с Леной пошли в церковь отстоять заутреню. Еще во время службы я обратил внимание, как из боковой двери дьяк показывает на меня кому-то в глубине темного коридора. Я не придал значения: может, пригрезилось, помстилось, может быть, и не на меня показывали – в церкви парода было много. А выходя со службы под малиновый перезвон колоколов, я на минутку приостановился на ступеньках. Тут меня и взял под локоток монах. Все честь по чести – клобук, ряса черная, крест нагрудный – серебряный, большой, сам опоясан веревкой.
– Не ты ли будешь Юрий, назвавший себя Георгием? – Я и есть. А что за надобность?
– Разговор есть, не для всех.
Я попросил Лену не ждать меня и, обиженно поджав губки, она пошла с другими женщинами. Мы отошли в сторонку.
– Знаком ли ты с отцом Никодимом?
Мне сразу припомнилась эпопея, когда мы с Петром оборонялись в монастыре от непонятной шайки, где я взорвал бочонок пороха. Учуял тогда настоятель монастыря, что я – человек не этого времени, и мне пришлось показать ему некоторые мои способности. Как недавно это было и как давно…
– Конечно, помню хорошо, благодарю за напоминание. Жив ли отец Никодим?
– Жив, хворает только сильно.
– Не передавал ли весточку или привет мне? Монах смутился.
– Нет, виделись мы с ним уже давно, более года тому.
– А что привело вас ко мне?
– Длинный рассказ мой, может быть – присядем?
Мы обошли собор, присели на скамейку, и монах поведал мне, что когда-то он служил простым монахом в епархии отца Никодима, однако же был замечен и переведен сюда, в Печерский монастырь.
– Поздравляю с повышением. Монах отмахнулся от моих слов:
– Пустое, все мы в руках Его, – и перекрестился на кресты собора. – Перед отъездом был у нас разговор с отцом Никодимом. Не все мне рассказал настоятель, но совет дал – если пересекутся наши пути, то к тебе можно обратиться, если трудно будет, – и вот я здесь.
– Польщен. Однако же как ты меня нашел? Где монастырь отца Никодима и где я?
– Человек всегда следы за собой оставляет. Слышал я от купцов, как расправился кто-то с нечистью на Муромской дороге, потом дочку купца Святослава из лап разбойничьих вызволил. Мелькнула у меня еще тогда мысль – а не тот ли это Юрий? После татарской осады и в Нижнем люди стали говорить о ратнике, в одиночку спасшем от позорного плена и рабства множество людей русских. Правда, горожане о Георгии говорили – так это же одно имя. Сопоставил и сделал выводы.
Хм, умен настоятель. Анализировать и делать выводы в эти времена могли далеко не все – единицы, продвинувшиеся благодаря уму своему, а не происхождению боярскому или княжескому.
– Так что стряслось – уж прости, не знаю, как тебя называть, настоятель?
– Мое упущение, не хотел раньше времени называться – отец Кирилл. А беда вот какая. Объявилась в наших местах шайка разбойничья. До поры до времени не трогали монахов и послушников, а с лета нападать стали. Поедут монахи в город за провизией, за свечками – а они тут как тут. Оберут до нитки, поизгаляются и отпустят. А две седмицы тому инок Димитрий попробовал на защиту имущества монастырского встать, так и живота лишили. Вот и живем в монастыре, как на острове. Воевода Хабар и слышать о монастыре не хочет, ему де город блюсти надо, и понять его после басурманова нашествия можно. Только и ты нас пойми.
– Понял я, отец Кирилл. Горю вашему помочь можно.
Я замолк, пытаясь сообразить – не предвидится ли у купца Крякутного дальних поездок, где понадобится моя помощь? Настоятель понял мое молчание по-своему.
– Небогат монастырь, однако же по трудам праведным и плата будет.
– Не о плате я сейчас думаю. Мне с нанимателем моим обговорить надо – все же не на себя работаю, хозяин у меня. Отправляйся к себе, отец Кирилл. Как смогу – сразу к вам в монастырь приеду. Найдется в монастыре два-три крепких монаха, которые оружие в руках держать могут?
– Двое найдутся, остальные больше Божьим словом.
– Договорились, жди.
Время выкроить удалось через десять дней. Иван сначала отпускать не хотел, но, узнав, что речь идет о помощи монастырю, согласился.
Собравшись, я попрощался с Леной и выехал на коне. Дорога шла по-над Волгой, потом сворачивала в сторону Гремячего ручья. Я прибыл в монастырь к вечеру – хорошо, что летом темнело поздно.
На стук в двери открылось маленькое оконце в воротах. Выглянувший монах, видимо, был предупрежден и, едва я представился Юрием, открыл ворота, настороженно осмотрел поляну за моей спиной.
Два послушника приняли лошадь и повели в конюшню, а монах проводил меня к настоятелю. Мы сердечно поздоровались.
– Заждался, думал – не приедешь.
– Слово дал – как не приехать!
– Похвально, услышал Господь наши молитвы и послал тебя в помощь. Что делать думаешь?
– Для начала – переночевать, а с утречка дай мне тех двух монахов, что знают, за какой конец меч держать. Хочу посмотреть, каковы в деле они, прошу освободить их от работ.
– Кроме церковной службы, – тут же уточнил настоятель. Меня отвели в молельную келью. Было здесь не по-летнему прохладно, тесно, скромно.
А утром я проснулся от колокольного звона. В монастыре началась служба. После нее меня пригласили в трапезную, представили. Я позавтракал вместе с братией и вышел во двор.
Ко мне подвели двух монахов. С виду – чистые разбойники: оба здоровенные, кулачищи что моя голова.
– Федор, Василий, – представились оба.
– Есть место поукромнее?
– Как не быть – на заднем дворе.
Придя туда, я поставил против себя Федора.
– Бей!
– Зашибу, – честно предупредил здоровяк. – Бей!
Я еле успел увернуться от кулака. Неплохо, но защиты нет. Кулак летит на меня, а живот открыт.
– Бей еще!
Снова кулак летит на меня. Подпрыгнув под него, я ударил Федора в живот. Несильно, но чувствительно. Монах хватанул раскрытым ртом воздух, но быстро пришел в себя.
Я объяснил обоим, что нанести вред врагу – хорошо, а остаться при этом живым и невредимым самому – просто замечательно, и показал Федору его ошибку. Провел кулачный бой с Василием. Он быстро усвоил урок с Федором и ударить себя не позволил.
После мы попробовали схватку на палках, имитируя мечи. Неважно – можно сказать, плохо. Удары сильные: если такой молодец попадет мечом – развалит надвое, но техники никакой. А фехтовать – мечом ли, саблей ли – за пару дней не научишь. Вот топоры бы им боевые или секиры!
– Есть в монастыре топоры или секиры?
– Должны быть, сейчас у ключаря спросим. Они ушли и вскоре вернулись. Один нес в руке секиру просто скандинавского вида, не иначе трофей, второй – здоровенный топор-клевец.
Я взял из поленницы несколько поленьев, швырнул в Федора.
– Бей!
Удар – и только щепки полетели. Швырнул в Василия – он тоже успел отбить. Так явно лучше, чем палками. Таким молодцам рубящее оружие – самое то! При их силе, помноженной на скорость тяжелого оружия, никакие доспехи противника не спасут. Да и отбить в бою секиру даже мечом очень затруднительно, а иногда и невозможно.
– Кольчуги есть?
– Есть, токмо на нас не налезают.
Понятно, на наших молодцев надо делать специально. Сейчас это просто невозможно – долго очень.
Я уже придумал, как выманить на себя банду. Надо выехать из монастыря на повозке в сторону Нижнего, как всегда делают монахи. Мне, чтобы не выделяться, тоже надо надеть рясу послушника. Оружие – в телегу, слегка прикрыть сеном. Вот щиты брать нельзя – их сразу видно, шлем на голову тоже нельзя. Кольчугу свою я взял – ее под рясой не видно. А там уж как повезет.
Я рассказал про план Федору и Василию. Им моя задумка понравилась, и я направился к настоятелю. Отец Кирилл был не в восторге оттого, что я надену рясу, но вынужден был согласиться.
Свободных дней у меня было немного, поэтому выезжать решили завтра утром. Выехали на пустой желудок: есть перед боем – плохо, при ранении в живот шансов выжить у сытого значительно меньше.
В телегу положили оружие – саблю, секиру, топор. Когда выехали, я предупредил монахов:
– Вы, главное, слушайте меня и прикрывайте мне спину, от меня не отрывайтесь. И еще: что бы ни происходило – не пугайтесь.
– Ты нас, Юрий, не пугай.
Мы отдалились от монастыря на версту, и, когда телегу затрясло на корнях деревьев в глухом лесу, на дорогу перед нами вышли разбойники. Именно – спокойно вышли, а не выбежали. Уверенные в своей силе: как же, на троих – целый десяток.
– Разобрали оружие, – тихо сказал я.
Монахи похватали оружие, но продолжали сидеть на телеге. Я обернулся: сзади еще пятеро, поигрывают дубинами, мечами, у всех на губах гадливые улыбки – ну ровно наши недоросли на улицах после «Кл и некого». Что меня больше всего задело, так это их спокойствие. Никаких криков, угроз, приближаются медленно, желая нагнать страху. Вот тут они промахнулись. Главное в любой схватке – дезорганизовать противника, раздавить морально, лишить уверенности в победе.
Я вскочил на телегу во весь рост – надо определить главаря. Вот он – здоровый амбал, наверняка занял место в шайке благодаря немереной силе. С него и начнем.
– Стоять! – заорал я.
Резко выкинул вперед руку и швырнул в него огонь. Раздался треск, как при электрическом разряде, синий сгусток огня ударил в главаря, и тот вспыхнул. Занялось сразу все – волосы, одежда. Мерзавец закричал, стал метаться, пытаясь сбить пламя. Все – и монахи, и тати – замерли, ошеломленные увиденным. Пока они не отошли от шока, я повторил фокус с другим разбойником, явно приближенным главаря, в хорошей одежде и с мечом в руке. Выбросив руку, снова ударил огнем. Второй тать тоже полыхнул сразу, как облитый бензином. От необычного и тем более страшного и жуткого зрелища на татей напало просто оцепенение – глаза повылезали из орбит, челюсти отвисли. Никто не помог горящим, разбойники катались по траве и жутко кричали. Мне кажется – эти крики, просто дикие, животные – еще больше усиливали эффект увиденного. Нельзя терять время.
– Руби татей! – закричал я и спрыгнул с телеги. Ударил саблей татя, что держал под уздцы монастырскую лошадь, рванулся вперед, вонзил саблю в живот молодому парню; едва вытащив, срубил руку с дубиной крепкому мужику. За мной грузно топали монахи, налево и направо нанося удары.
Когда мы положили большую часть шайки, только тогда разбойники пришли в себя, но организованно напасть уже не смогли. Мы поодиночке добивали тех, кто еще стоял. Я быстро обернулся назад – татей, что подходили сзади, не было.
Увидев, как покрошили их товарищей, они бросились в чащу.
– Добивайте этих! – крикнул я монахам, а сам бросился в лес.
– Надо уничтожить всех, иначе банда возродится, как гидра.
Вот впереди бежит в синей рубашке парень. Быстро бежит, сволочь. Выхватив поясной нож, я метнул его в спину. Споткнувшись, парень упал, пролетев по инерции еще несколько метров. Я бросился в сторону – там трещали кусты, как будто лось ломился. Мелькнула цветная рубашка, я бросился наперерез и, почти догнав, ударил кистенем по голове. Разбойник стал заваливаться. Слева шум, мелькает тень. Еще один. Я бросился за ним. Услышав, что его догоняют, разбойник остановился, повернулся ко мне. В руке – дубина, утыканная железными шипами.
– Что, взять меня хочешь? Сейчас я твою башку в кисель превращу!
Парень взмахнул дубиной, а я бросил кистень – бросил так, как учил меня Михаил – сбоку. Кожаный ремешок обвил дубину, и я дернул кистень на себя. Дубина вылетела из руки разбойника, и не дав ему опомниться, я саблей рубанул его по плечу, почти разрубив до пупка.
Я замер и прислушался – тихо. Я хорошо помнил, что сзади стояло пятеро; троих я убрал – значит, двое или удачно сбежали, или спрятались в лесу. Наверняка свой лес они знали лучше меня. Тогда им повезло, пусть другим расскажут, как и чем кончается лихая жизнь.
Я вытер саблю об убитого, вбросил ее в ножны и пошел к дороге. Монахи уже расправились с оставшимися. Я прошелся по дороге – мать моя! Оба обгоревших трупа еще чадили, издавая запах паленого мяса, на обочинах лежали куски тел.
Славно поработали монахи: удар секирой – и уже не один человек, а два – только маленьких. Монахи деловито собирали с убитых оружие, ножи, складывали в телегу; железо – ценность, им не разбрасываются.
Завидев меня, оба здоровяка заулыбались – ну ровно дети. Побаловались в песочнице и вдруг родителя увидели. По большому счету – молодцы, не впали в ступор от моих шалостей с огнем, и оружием дрались хорошо – не струсили, ни на шаг не отступили, прикрывая спину.
– Молодцы! Непременно настоятелю доложу о вашей храбрости.
– Кабы не ты – не устоять бы нам: полтора десятка – это очень много. И это… – Федор потупился, – больно у тебя с молоньей, что с руки мечешь, ловко получилось – ровно как Илья Громовержец. Мы аж спужались поперва. Виданное ли дело – огонь руками бросать!
– Предупреждал же я вас – не пугайтесь, как необычное что увидите.
Василий помялся.
– А руку поглядеть можно?
– Смотри, за погляд деньги не берут.
Я протянул раскрытую ладонь. Оба монаха ее внимательно осмотрели, даже ощупали, но, ничего не найдя, сильно разочаровались.
Мы уселись на подводу и поехали назад, в монастырь.
Лошадка еще не добрела до ворот, как они распахнулись и высыпали монахи. Федор и Василий не выдержали – не хватило терпения, соскочили с телеги и, поддерживая руками рясы, побежали навстречу, крича:
– Победа! Разбили поганых!
Радость встречающих была бурной. Для всегда степенных, спокойных монахов это было необычно.
В воротах стоял настоятель. Осенил крестом, оглядел забрызганные кровью рясы, приказал поменять. Я свою просто снял, отдал Федору. Оба ушли вглубь – видимо, к хозяйственным постройкам. Настоятель и вся братия прошли в трапезную, сели на лавки. Меня усадили рядом с отцом Кириллом. Наступила тишина.
– Ну что же, с Божьей помощью побили нечестивцев. Давайте, братья, помолимся.
Монахи встали, обратили лица к иконам, стали молиться, бить поклоны. Я же только перекрестился и отвесил поклон. Знал я всего несколько молитв вроде «Отче наш…» и боялся, что они будут не к месту.
После молитв все уселись, и настоятель попросил подробно рассказать для братии, как все прошло. Я пересказал, что и как происходило, умолчав об огне и особо отметив храбрость, смелость и стойкость Федора и Василия, их умение владеть оружием. Как только я закончил говорить, монахи стали оживленно переговариваться.
В трапезную вошли переодетые в чистые рясы Федор и Василий. Братия встала, отвесила им поклон, а настоятель перекрестил. Оба монаха подошли к настоятелю и начали о чем-то шептать на ухо.
Выслушав, отец Кирилл отпустил всех, кроме меня и Федора с Василием. Настоятель вперился в меня взглядом.
– Это правда, что ты молнии метал во врагов?
– Было, отец Кирилл, лгать не хочу. Настоятель задумался.
– Вот что. Вы оба будете молчать о том, что видели – тем более что Юрий словом не обмолвился о том, когда братии о бое славном повествовал. Понятно?
Оба монаха кивнули.
– Ну а теперь отопьем в знак победы вина простого, прозываемого кагор.
Настоятель достал стеклянный штоф, разлил вино в серебряные чарки. Сотворив молитву, мы их осушили.
– В канун праздника большого – усекновения главы Иоанна Предтечи – свершилась сия малая победа, когда поминают воинов, павших на поле брани за веру и Отечество. Помянем же, братья!
Мы выпили по второй, потом по третьей. Но на том и остановились. Настоятель отпустил монахов, и мы остались сидеть за столом друг против друга.
– Думаю – чем вознаградить тебя за труды ратные?
– Сколько дашь, отец Кирилл, столько и возьму. Мы о сумме не договаривались.
– То так.
Настоятель вздохнул, отцепил с пояса ключи, открыл маленькую дверцу в стене, долго там
возился; повернувшись, положил передо мной кучку серебряных рублей, навскидку – около двадцати. Не сказать, что много, но у купца я получал за месяц вдвое меньше. Помолчав, молвил:
– А что же такого ты показывал отцу Никодиму?
– То меж нами останется, не обижайся.
– Огонь показать можешь?
Я подошел к печи, перед которой лежали поленья, бросил полено в печь и, не закрывая дверцу, отошел. Заинтересованный настоятель подошел поближе. Я протянул руку, и с пальцев сорвалось голубое пламя. Полено вспыхнуло.
– Однако! В первый раз чудо такое вижу. Никодим, святой отец, говорил, что ты – человек необычный, но верно говорят – лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Об увиденном молчать буду, но в грамотках запишу. Ладно, иди, отдыхай – заслужил. От всей братии поклон низкий.
Настоятель поклонился, я ответил тем же.
Утром меня снова разбудил монастырский колокол: монахи спешили на службу. И мне пора.
Иноки вывели мне оседланного коня, открыли ворота. Впереди – дорога в Нижний, впереди – приключения. Ох, и люблю я это дело!
***
===
ГЛАВА V
Я подъезжал к Нижнему; уже показался посад, когда солнце скрылось за тучу. Был я в благодушном настроении – как же, помог настоятелю монастыря, деньжат маленько заработал, – и не стазу заметил, что городские жители ведут себя странно – хватают детей, разбегаются по домам, закрывают ставим на окнах.
Что происходит? Опять татары? В сердце закралась тревога.
Я остановил коня подле мужика, что спокойно стоял, наблюдая за происходящим.
– Здоровьичка желаю, земляк. Что случилось, чего это все бегают?
– А ты назад посмотри.
Я обернулся. Из тучи к земле тянулась темная воронка. Даже издалека было видно, как она крутится и движется на город. По-русски это смерч, в Америке его называют торнадо.
Я пришпорил коня, намереваясь попасть домой раньше смерча. Память услужливо подсказала о прочитанной давным-давно книге, где описывалось, как моряки на море стреляли в торнадо из пушек ядрами и как, к всеобщему удивлению, воронка рассыпалась на более мелкие, затем бесследно исчезавшие струйки.
Надо попробовать. Если смерч доберется до города – быть беде. Посрывает крыши, поразваливает избы из тех, что подряхлее, повалит деревья, а уж птицы погубит несчитано. Что для смерча хилый курятник?
В кремле тоже видели смерч и готовились – убирали вещи в дома, закрывали двери храмов. Я влетел в крепость на лошади: не положено верховому, по правилам – надо было спешиться и вести лошадь в поводу, но время не терпело.
На мое счастье Симский был во дворе, распоряжался. Остановив коня, я спрыгнул. Воевода глянул недовольно. Едва поздоровавшись, я спросил:
– Большие пушки есть на стенах?
– Что еще-то случилось? Опять татары? – встревожился воевода.
– Нет, не татары. Дозволь из пушки по смерчу стрельнуть!
– Да ты здоров ли, Георгий?
– Воевода, времени нет, дозволь пальнуть два раза. Воевода поскреб в затылке, подозвал дружинника:
– Проводи, пусть пальнет.
Мы бегом взобрались на башню – это была Борисоглебская. Скучавший на башне дружинник сначала было кинулся нам наперерез, но сопровождавший меня ратник успокоил:
– Воевода разрешил пальнуть два раза. Тут и я подал голос:
– Заряжены ли пушки?
– То мне неведомо, – ответил стражник. – Для огненного боя пушечный наряд есть.
Я сунул руку в ствол: пыж на месте, стало быть, заряжена. Проверил вторую пушку, только не рукой – банником, уж больно ствол был длинен, как на единороге. Подсыпал свежего пороха к запальному отверстию. Поискал глазами – есть ли раскаленный прут. Есть, стражник службу нес добросовестно – в дальнем углу на камнях рдели тлеющие угольки, на них лежал железный прут с раскаленным концом. Наверное, сначала выстрелю из единорога – у него ствол длиннее.
Я навел орудие, подбивая деревянный клинышек киянкой, прицелился прямо в центр гигантской воронки, опустившейся из тучи на землю. Перекрестился – ну, была не была, – и поднес раскаленный конец прута к пороху. Вспыхнул огонь, через пару секунд грянул выстрел. Ядро с шелестом ушло к смерчу. Оба дружинника напряженно смотрели на воронку, ожидая результата.
Сначала ничего не происходило, потом воронка стала расширяться, вращение ее ускорилось.
– Помогайте! – крикнул я, кинувшись к другой пушке. Ухватившись за лафет пушки, я стал доворачивать ствол. Оба дружинника налегли на станину. Пушка сдвинулась, встала стволом точно по воронке. В последний момент я решил выстрелить повыше, подбил клинья и поднес запал. Ядро, оставив дымный след, ушло к смерчу, попав в воронку значительно выше первого попадания.
И случилось чудо. Воронка, только что грозно ревевшая и предвещающая разрушения, разбилась на тоненькие струйки и пропала. Только лица обдало ветром.
Природа стихла, как перед дождем. Ну и ладно, дождь – не смерч.
На башню ворвались люди из пушечного наряда.
– Кто стрелял? Кто разрешил?
– Я стрелял, с разрешения воеводы.
– Куда?
– Вон, в смерч.
Пушкари заржали. Стражник из дружинников молча подошел, взял старшего из пушкарей под локоть, подвел к бойнице:
– Сам смотри!
Все прильнули к бойницам, покрутили головами, ища смерч. Только тучка на небе осталась.
– И чего ржете, дурни? Георгий город от разрушения спас, а вы – хихикать. Уж бока отлежали, сами, небось, стрельнуть могли. Сами не сообразили, а над другими насмехаетесь!
Пристыженные пушкари поспешили убраться из башни. Следом пошел и я. Негоже бросать коня непривязанным. К моему удивлению, коня под уздцы держал дружинник из младших.
– Воевода где?
– На стене. Ты на башню побег, а он – на стену, смотреть, что получится.
Я уже собрался сесть в седло, как заметил воеводу. Хабар подошел, посмотрел на меня пристально.
– Это ты где же такое видел – из пушки по смерчу стрелять?
– Сам не видел, воевода, врать не буду, но люди знающие рассказывали, что на море такое делали – помогало.
– Надо же, я уж подумал – тебя Бог разума лишил. Молодец, большую беду отвратил. Ты… это… не держи на меня обиды, что в порубе сидел. Сам пойми – после осады татарской еще злость не прошла, а тут со лжою на тебя. Вижу – польза от тебя для города есть. Ты ведь не местный?
– Ага, – подтвердил я, взлетел в седло, махнул рукой на прощание и тронул коня. Не нравятся мне эти вопросы – откуда, кто родители?
На следующее утро я проснулся если не знаменитым, то популярным точно. Со мной раскланивались незнакомые люди, на торгу сбрасывали цены. Елена, придя домой, поведала, что слышала разговор, дескать, не иначе, как ядро из пушки было освященным, и даже что это был не смерч, а чуть ли не Змей Горыныч. Я вдоволь посмеялся над сплетнями. Но история имела продолжение.
Через несколько дней после избавления от смерча у дверей дома остановился возок. В ворота постучали, Елена пошла открывать, я же был занят на заднем дворе. Открыв калитку, жена впустила гостя и прибежала звать меня.
– К тебе гость приехал, иди.
Хм, я никого не ждал, но коли приехал гость – надо встретить. Во дворе стоял довольно упитанный мужчина лет сорока, с окладистой и ухоженной бородой, в богатой ферязи с жемчужными пуговицами. Из-под ферязи виднелась шелковая ярко-красная рубашка. Гость постукивал носком сапога по земле, проявляя нетерпение. От гостя просто за версту несло большими деньгами. Он склонил голову в приветствии:
– Мир дому сему, благоденствие хозяевам! Я слегка поклонился, пригласил гостя в дом.
Мы прошли в трапезную. Лена принесла ковш с медовухой, гость выпил, поклонился, перевернул ковшик, показывая, что он пуст. Мы уселись.
– Я – Перминов Гавриил, по батюшке – Лукич, купец.
– Юрий Котлов, по батюшке – Григорьевич, – представился я, хотя почти не сомневался, что купец в курсе, кто я такой и как меня звать. Но традиции следовало соблюдать.
– Много наслышан о тебе, Юрий. Сначала от купца Святослава Корнеевича, уважаемого торгового человека, коего дочь ты из плена с блеском вызволил, потом от Крякутного, нынешнего твоего нанимателя. Духовный отец мой, настоятель Кирилл, от тебя в восторге полнейшем. В городе опять же за столь короткое время твоего пребывания показать себя успел.
– Гаврила, ты на меня поглядеть приехал и похвалить? Так я не золотой талер – дело сказывай.
– Точно, и о характере твоем непростом говорили – так оно и есть.
Пока одно сплошное словоблудие.
– Дорогой гость! Ежели дело ко мне, давай о деле поговорим. Коли пустой разговор – извини, свои дела у меня.
– Экий торопыга. Конечно, дело есть, не приехал бы попусту.
То, что есть дело, я сразу понял, как услышал фамилию. Кто же, в Нижнем проживая, не знает одного из богатейших людей города? В лицо я его не знал, но фамилия на слуху: серьезная фамилия, уважаемая.
Но купец тянул время, начав разговор о погоде, о цепах на урожай. Потом внезапно, будто бы вспомнив что-то, спросил:
– Не хочешь от Крякутного ко мне перейти? Вдвое от Ивана платить буду. И работа та же – меня охранять да товар мой беречь.
– Крякутный не простой наниматель, меня с ним связывают не только дела. Когда у жены татары дом спалили, он приютил, работу дал. Деньги – дело наживное, хорошо, когда они есть. Но и совесть быть должна.
– Втрое плачу.
Я отрицательно покачал головой.
– За такие деньги и найми троих, втрое лучше будет.
– Удачлив ты больно, умен зело. Кто мог помыслить, что по смерчу из пушки стрелять надо. Есть у меня охранники – как без них, только сила у них есть, а мыслить не могут. Откель тогда удача возьмется? Я ведь богат не потому, что на печи лежу. Благоволение Господне нужно, это понятно. Но на Бога надейся, а сам не плошай. Ничего бы у меня не получилось, коли на семь шагов вперед бы не просчитывал. И людей стараюсь к себе взять таких же, чтобы опереться можно было, не подвели и исполнили в точности, что хочу.
– Нет, купец. После знакомства с тобой уважения к фамилии твоей прибавилось, но не могу. Это мое последнее слово.
Купец вскочил, заходил по трапезной. Лицо его покраснело, видно – не привык встречать отказа. Обычно, когда говорят – это мое последнее слово, продолжать далее разговор – пустое. Но купец уселся снова.
– Ладно, не хотел вот так, сразу, но придется. Дочь у меня есть, Антонина, пятнадцати годов, на выданье девка, красавица – вся в мать. Снюхалась с боярином местным, Илюшкой Лосевым. Так себе боярин. Ликом красив, врать не буду, однако беден, можно сказать, гроша ломаного за душой нет, а гонору – на пятерых хватит. Мы уж с ним по-хорошему – дескать, не пара она тебе, боярин. По-отцовски ее увещевал: «Найду я тебе достойного мужа из купеческого сословия». – «Нет, – кричит, – я его больше жизни люблю!» Что ты будешь делать! Уж мать ее за косы таскала, я вожжами поучил, да видно, без толку… Надысь дочка пропала, сказала – с подружками гулять, на посиделки, и до сих пор дома не объявлялась. Я – домой к Илюшке, а его и след простыл, сбег. Домашние сказали – оседлал лошадь и уехал, не сказав, куда. Еще и надо мной насмехались – мол, за дочерью смотреть лучше надо.
– От меня- то чего хочешь?
В принципе, я уже и сам понял, что он хочет, после его последних слов.
– Найти бы их, обоих найти. Антонину в доме запру да замуж выдам, а Илюшку – под суд княжеский, неча девиц соблазнять.
– Помилуй Бог, Гаврила! Где же их искать, Русь большая.
– Потому к тебе и пришел, что удачлив ты да умом не обижен.
– А если любовь у них?
– Да пусть любит кого желает. Жениться на ней он не хочет – не боярского-де звания девица. А в блуде – нельзя. Семья быть должна, детишки от законного супруга. Для кого я приданое собирал? Позор-то какой на мою голову! Теперь и мужа достойного не сыскать, порченая девка. А уж как мы ее холили да лелеяли, ни в чем отказа не знала. Старший сын весь в меня, серьезный. А любимица вон чего вытворила! Ну, вернется – я ей покажу, как фамилию чернить, ровно подлого сословия, а не купеческого. Ну так что, возьмешься ли?
– С Иваном как быть? Он днями с товаром во Владимир собирался.
– Мне бы твое согласие получить, а с Иваном я договорюсь. На худой конец, ему своих охранников одолжу, мало будет двух-трех человек дам.
– Хорошо, договаривайся с Иваном. Коли согласен он будет, попробую сыскать твою дочь, но ручаться не могу. Парсуна ее есть ли?
– Нет, – развел руками купец. – Как-то не довелось мастера встретить, чтобы лик ее написать.
– Как же мне ее искать, когда я ничего, кроме имени не знаю? Куда отправилась – неизвестно, как выглядит – непонятно.
Купец огладил бороду.
– И правда. Вот что: дочка на мать похожа очень, только моложе. Может, на родительницу поглядишь?
Пришлось согласиться, хотя все это – очень относительно.
Мы с купцом на его возке поехали к нему домой. Правил лошадью он сам – приехал без кучера, хотя и люди есть, и в деньгах не стеснен. Вероятно, хотел, чтобы его поездка ко мне осталась тайной.
Дом купца впечатлял: раза в два больше, чем у Крякутного, первый этаж из камня, еще два – бревенчатые. В окнах – не слюда, а настоящее стекло, большая редкость в силу дороговизны. Да и везти стекло приходилось из-за моря – не делали его пока на Руси. Двор выложен дубовыми плашками – очень удобно, грязи после дождя нет, долговечно. Во дворах победнее двор застилали соломой, и ее почти каждый день приходилось менять.
Мы прошли в дом и сразу в трапезную. Еще в сенях расторопная прислуга выскочила за указаниями.
– Супружницу ко мне! Прислуга исчезла.
Через пару минут, едва мы уселись, в комнату вплыла – по-другому не скажешь – лебедь белая. Красавица лет тридцати пяти – тридцати семи, с толстой русою косой из-под кокошника, стройным станом и горделивой походкой. Пава! Почему-то мне вспомнились слова из известного кино: «Бровьми союзна, губы алые…», ну и еще что-то в этом духе. Действительно хороша!
Красавица увидела, что хозяин не один, а с гостем, и быстро вышла, чтобы вернуться с серебряной ендовой, полной хмельной медовухи. Я, как принял из ее рук ендову, ахнул – здесь же литра полтора. Вручив ковш, хозяйка поклонилась. Делать нечего: хоть и не хотелось пить, а надо. Медовуха была очень хороша, и я осилил ендову без особого труда. Перевернув, я с поклоном вручил ее хозяйке.
– Присаживайся, хозяюшка любимая, Аграфена Власьевна! Познакомься – Юрий, Григорьев сын.
Я привстал, отвесил поклон и принялся изучать ее лицо, пытаясь определиться с приметами, запомнить особенности. Она же, взглянув, отвела глаза.
Гавриле явно не понравилось, что я так бесстыдно пялюсь на его супругу.
– Ну все, мать, иди – небось, дел полно. Аграфена встала и, покачивая бедрами – неплохими бедрами, между прочим, – вышла.
– Запомнил? Вот дочь такая же, только моложе. Я с утра к Ивану подъеду, обговорю – как тебя освободить на время. Сейчас тебя отвезут домой. – Взяв со стола колокольчик, он позвонил. Явившемуся слуге кивнул на меня: – Отвезешь человека, куда скажет.
Я испросил согласия купца на разговор с его женой и, получив его, раскланялся с Гаврилой и вышел, попросив слугу провести меня к хозяйке.
Аграфена была одна в своей комнате, вышивала какую-то тряпицу. Она посмотрела на меня. Удивленно.
– Муж твой меня подрядил дочь искать. Аграфена, всплеснув руками, бросила вышивку.
– Это же надо, паршивка такая!
Я прервал ее справедливые возмущенные речи. – Можно посмотреть комнату Антонины? – Конечно, я сейчас покажу.
В комнате – я бы даже назвал ее девичьей светлицей – было чисто и очень уютно.
– А скажи, хозяюшка, у дочки были драгоценности – ну серьги, кольца, цепочки, височные кольца, подвески?
– Да как же девице без украшений – конечно, были.
– Покажи.
Хозяюшка подошла к сундуку, раскрыв, достала резную шкатулку.
– Пустая! – Аграфена в доказательство даже перевернула ее.
– А из вещей дочь чего взяла?
Хозяйка открыла шкаф – серьезный такой, на века деланный, – перебрала вещи.
– Нет, все на месте; в чем была, в том и ушла. Аграфена заплакала.
– Расскажи, хозяйка, во что она была одета.
Аграфена подробно, как и все женщины, когда дело касалось одежды, перечислила. Хоть какая-то картина начала складываться – одежда, внешний вид. Я поблагодарил ее и на возке вернулся домой.
Так, надо обдумать, с чего начинать. В том, что Иван согласится отпустить меня на время, я не сомневался. Но Иван не был бы купцом, если бы не поимел с этого выгоду. Или деньгами возьмет с Гавриила, или двоих-троих охранников взамен попросит. Ну и ладно, это их дела.
Куда беглецы могли направиться? То, что не вниз по Волге – это точно. Там Казань, татары, потом – земли башкиров, потом – ногайцы. Нет, там делать нечего. На север, в Великий Устюг? Не исключено, только городок не велик. Во Владимир? Слишком близко, беглецы постараются уйти подальше. Рязань, Москва? Очень вероятно. Могут и дальше убежать – в Тверь, Великий Новгород или Псков – да только не успеют, не дам я им такой возможности. Придется их догонять. Они ведь явно не пешком ушли – или на конях, или судном. Только куда? По Оке или по Волге?
Я вскочил на коня и помчался на причалы. Их было несколько, и до вечера я успел побывать везде. На одном причале сказали, что вчера и сегодня никто не отплывал. На другом – суда были, но все шли вниз по течению и никого на борт не брали. Только на третьем причале сказали, что два судна были, даже пассажиров брали, но куда пошли – сказать не могли. М-да, хорошо, если оба судна ушли в одном направлении, а если в разные стороны? Замучаешься искать. Но уже хоть что-то.
От причалов я направился к городским воротам. Но и стражники ничего путного сказать не смогли.
– Эвон сколько народа туда-сюда шныряет! Мы повозки да груз осматриваем, мыто взимаем, нам пешие да конные не нужны.
Вот незадача!
Вечерело, и я отправился домой. Елена с порога спросила:
– Что случилось? Иван приходил, лицо от удовольствия лоснится, сказал, что освобождает тебя от работы. Он тебя что – выгнал?
– Нет, что ты, милая. – Я обнял жену и поцеловал. – Видела – сегодня днем купец Перминов приходил? Он уговорил меня заняться одним щекотливым делом, вот и попросил Ивана на время освободить меня от работы.
– Чего же тогда Иван довольный такой?
– Не иначе, Гаврила выгодные условия предложил, причем такие, что Крякутный отказаться не смог.
– Вона что, а то я спужалась, подумала плохое.
– Да что со мной плохого произойти может? Если только ты скалкой побьешь.
– Скажешь тоже.
Жена ткнула меня в бок кулачком.
– Когда уезжаешь?
– Сегодня ночью.
Мне-то что собираться – накинул на рубашку легкую ферязь, опоясался саблей, кистень в рукав – и готов. Главное не в этом. С каждой минутой, с каждым часом беглецы все дальше от Нижнего, и тем сложнее их будет найти. Откуда же начать поиски?
Я попрощался с Еленой, вышел во двор и вскочил на коня. Верст через пять я увидел костер. Подскакав, спешился, подойдя к костру, поздоровался. Вскочившие было люди уселись снова.
Коли здоровается, значит – мирный человек, разбойники-то нападают гурьбой и без приветствий.
Поговорили о том о сем. Между делом поинтересовался – не видели ли девку с парнем?
– Нет, никого не видели.
Я поблагодарил и вскочил в седло. Вскоре показалась Волга, а у берега – кораблик.
Команда уже отдыхала, у костерка сидели лишь двое дневальных, игравших в кости. Когда я подошел, оба вздрогнули от неожиданности, затем вскочили, схватились за короткие и широкие абордажные сабли.
– Здоровьичка желаю! – Я уселся рядом с костром. Дневальные тоже присели. Мы разговорились – и вновь неутешительные для меня новости. Пассажиров брали, по никого подходящего под мое описание не было – старик, два монаха, женщина с ребенком. Пожелав спокойной ночи, я снова вскочил в седло и погнал коня.
Скоро рассвет, ночь прошла впустую. Однако отрицательный результат – тоже результат. Теперь надо заниматься дорогами, а допрежь – отдохнуть.
Блеснул огонек. Не иначе – постоялый двор: крестьянские избы ночью темны, ни огонька, а у постоялого двора всегда горят масляные светильники, как маячки для припозднившегося путника.
Я набрался наглости и заехал на коне во двор, хотя обычно полагалось заводить коня в поводу
Хозяин дремал за стойкой, но, завидев меня, мгновенно сбросил дрему, усадил за стол в пустой трапезной. Самолично принес едва теплую вареную курицу, пряженцы с тыквой и пиво. Для позднего ужина – достаточно.
Насытившись, я расплатился и попросил комнату. Хозяин провел меня на второй этаж, и я, уже и не ожидая удачи, спросил на всякий случай – не видал ли он вчера девицу с парнем на лошадях.
– Как не видал – были, далеко за полдень, поели и дальше поскакали.
– Куда? – Мне даже спать расхотелось.
– Как куда? У нас дорога одна – они от Нижнего на Владимир ехали.
– Вот спасибочко за добрую весть.
Я бросил полушку медную хозяину, и тот словил ее в воздухе так ловко, что я поймал себя на мысли, что не прочь бросить еще одну лишь бы еще разок посмотреть на его трюкачество.
Ладно, можно поспать пару часов. Если я вышел на след, несколько часов ничего не решат. Все равно и они ночью спать будут. Да какое там спать – сейчас небось передыхают после очередной любовной схватки, а потом до полудня спать будут. С этой мыслью я и уснул.
А вот выбраться из постоялого двора оказалось затруднительно. Гостеприимный двор стоял на оживленном месте, и по дороге уже двигались повозки, скакали конные.
Позавтракав, я оседлал коня и рванул за беглецами.
Промелькнула деревушка с постоялым двором. Если беглецы не полные идиоты, то наверняка уже покинули постоялый двор, и вскоре я их должен догнать.
Минут через пятнадцать впереди показались два всадника. Наверное, беглецы. Я перегнал их и всмотрелся в лица. Похоже, они. Я спешился. Заметив меня, всадники пустили коней шагом. Остановившись в паре метров, всадник грозно бросил:
– Прочь с дороги, шпынь!
Я аж удивился – это я шпынь? Перевел взгляд на второго всадника – о, какая красавица! Щечки разрумянились, глазки сверкают. А лицом – вылитая мама.
Зашелестела сабля. Всадник с вызовом крикнул:
– Уйди с дороги, зарублю!
– Верни саблю в ножны, сосунок, тогда цел останешься, это ты тать бесчестный. Нехорошо девок у родителей умыкать.
Антонина густо покраснела и бросила отчаянный взгляд на боярина. В том, что это был он, я уже не сомневался. Боярин отважился на решительный поступок – взмахнул саблей, по я был настороже, ожидая чего-то подобного. Взмах кистенем – и сабля вылетела у него из руки, упала на землю. Я резко рванул боярина за ногу. Не ожидавший подвоха молодец грохнулся на землю.
Я схватил под уздцы лошадь купеческой дочки.
– Стоять! Не вынуждайте применять силу – хуже будет.
Но боярин, ослепленный яростью и пристыженный падением с лошади, бросился на меня. Отшвырнув удила, я сделал подсечку ногой и, когда он упал, врезал ему в глаз.
Антонина живо соскочила с лошади, кинулась к парню. Присев перед ним на колени, стала гладить ладошками по щекам.
– Илюшечка, очнись!
Левый глаз у парня набухал, вскоре появится синяк. Пока он не очухался, я расстегнул его ремень и связал ему руки. Подобрал его саблю, вернул ее в ножны. Нехорошо бросать саблю на дороге, хоть и дрянная была. Парень захлопал глазами, скривился от боли в подбитом глазу.
– Эй, тать! Ты кто? По какому такому праву боярина бить посмел?
– Какой ты боярин! Ты девку скрал, стало быть, тать ты, а не я. Перед княжьим судом объясняться будешь. А еще раз меня обзовешь – отхожу тебя по заднице вожжами. Понял?
Услышав про суд, парень замолчал, зато Антонина кинулась на меня коршуном и попробовала ногтями вцепиться в лицо. Увернувшись, я схватил ее за толстую косу, намотал на руку
– Будешь непотребство учинять – привяжу к лошади, сзади бежать будешь, пыль глотать.
– Да ты знаешь, холоп, чья я дочка?
– Знаю, меня папенька твой, Гаврила Лукич, за вами, голубками, самолично послал.
Девчонка сникла, а через пару минут предложила мне выкуп.
– Ну сколько тебе папенька денег даст? Я больше дам. Отпустишь? – Она стала срывать с себя золотые серьги, снимать цепочку.
– Жить-то на что будете, голубки? Боярин твой саблю в руках держать не может, ничего другого не умеет, кроме как девок портить. И на какие такие шиши вы кушать будете, где жить?
Девчонка посмотрела на боярина, ожидая поддержки. Но Илья прикинулся больным, прикрыл глаза. Я слегка пнул его сапогом.
– Хватит отлеживаться, дома заждались. Поднимайся. Илья с помощью Антонины поднялся.
– Садитесь на одну лошадь вдвоем и не дергайтесь – мигом догоню, и тогда пощады не ждите.
Веревкой я связал их между собой, сам сел на лошадь купеческой дочки, своего коня взял под уздцы; мы развернулись и тронулись в обратный путь. Илюшка оказался парнем капризным, и за три дня обратного пути чуть не довел меня до белого каления. То еда в харчевне была ему не по вкусу, то на полу спать жестко. А куда я его положу? Спали в одной комнате: Тоня на постели, мы с боярином – на полу, только у него руки были связаны. Спал я вполглаза, боясь, что голубки сговорятся, Тоня его развяжет, и вдвоем они меня сонного и прибьют.
Нет, обошлось. А перед Нижним боярин стал канючить:
– Отпусти хотя бы меня, Тоньку уж доставь отцу – небось, деньги за нее обещаны, а меня, скажи, не поймал.
– Это с какого перепугу я тебя отпустить должен? Напакостил – отвечай. Тебе что, дворовых девок мало? За кого теперь Гавриила Лукич ее, порченую, замуж отдаст? Кто из купцов разрешит сыну с ней венчаться? Ты о ней подумал? Заткнись, а то зубы повыбиваю.
Парень замолчал. Не потеря зубов его страшила, а гнев отцовский да суд княжий. Но то не мои дела.
К посадам Нижнего подъехали к вечеру, еле успели пройти городские ворота – прямо за нами их закрыли.
Подъехали к дому купца, я затарабанил в ворота. Испуганный слуга приоткрыл калитку.
– Чего надоть?
– Открывай ворота и зови хозяина.
Загромыхали запоры, ворота открылись. Я завел лошадей во двор, а с крыльца уже спускался купец. Было видно, что он сдерживает себя, чтобы не побежать, – негоже лицо ронять. Дойдя до лошади, на которой сидели оба голубка, он покачал головой, бросил мне:
– Развяжи!
Я развязал веревку, снял девчонку с лошади.
– Иди к матери, потом поговорим. Тонька испуганной мышью кинулась в дом.
Боярин неловко слез с лошади сам – неудобно со связанными руками. Купец вдруг размахнулся, врезал ему в ухо и, когда Илья упал, принялся пинать его ногами. Я обхватил купца руками, оттащил от парня.
– Охолонись, Гаврила! Не по чину бьешь, кабы сам за членовредительство в суд не попал.
Слова мои охладили купца.
– В подвал мерзавца! – приказал он слугам. – Пусть посидит ночь, а утром отца его пригласим.
Купец пошел в дом, позвал меня за собой. Двое слуг поволокли Илью в подвал.
Гаврила сел за стол, подтянул к себе кувшин с вином, разлил в серебряные кубки. Один придвинул ко мне.
– Давай выпьем за удачное окончание! Мы выпили, не чокаясь, как на похоронах.
– Сколько я тебе должен?
– Мы не уговаривались, сколько дашь – столько и возьму. Купец вышел, почти сразу вернулся. Бросил на стол мешочек, звякнувший монетами.
– Прости, забот сейчас у меня много. Благодарен премного, что дочь быстро вернул, еще никто не хватился. Рад, что не ошибся в тебе.
Я поклонился, подхватил мешочек и вышел.
Вскоре я был дома, перемахнул через забор и постучал в окно.
Когда после ужина мы уже лежали в постели, Лена попросила рассказать, зачем приходил купец Перминов и куда я исчезал. Взяв с нее слово молчать и никому не рассказывать, опустив некоторые детали, я живописал историю побега и поимки беглецов. Лена слушала, затаив дыхание, глаза ее блестели. В конце моего повествования на глазах появились слезы.
– Это жестоко!
– Ты о чем?
– Илью отдадут под суд и лишат боярского звания. У Перминова полно денег, и он подкупит любой суд. Надо спасти Илью.
– Нет уж, напакостничал – пусть отвечает, коли он мужчина.
– Как ты не понимаешь, он ее любит!
– И что с того?
– Бесчувственный чурбан! Где он?
– Известно где – в подвале у Перминова.
– Юрочка, дорогой, вызволи его оттуда.
Ни фига себе – вызволи. Не для того я помог его туда упрятать, чтобы самому вызволять.
Ленка не успокаивалась, упрашивала, клянчила, ругалась. Наконец я не выдержал:
– Хорошо, прямо сейчас оденусь и пойду вызволять. Только ведь собаки во дворе злющие.
– Милый, ты сумеешь.
Вот незадача. Один говорит – поймай и платит деньги, другая – вызволи. И все на мою голову. А в принципе, я дело сделал, беглец в узилище, деньги у меня, Антонина под бдительным надзором. Если я ему устрою побег, никто меня не заподозрит. Будь что будет.
Одевшись, я вышел во двор и пошел к дому купца.
С трудом нашел в темноте дом Перминова и перемахнул через забор. Куда заперли Илюшку, я видел. Запор оказался хлипкий, да и кто покусится на продукты в погребе на своем дворе – не поруб, чай. Я шагнул в темноту.
– Илья, ты здесь? Тяжкий вздох:
– Здесь, где мне еще быть!
– Сбежать хочешь?
– Не по чести то.
Я аж вскипел:
– Ах, ты засранец, девок портить – по чести, а убежать – честь не позволяет. Ты хоть понимаешь, что на суде звания боярского лишиться можешь и виру князь наложит такую, что тебе и родителям вовек не расплатиться?
– Что-то голос твой похож на голос того, кто нас пленил.
– Это я и есть! Илюшка замолчал.
– Ты говорить будешь или мне уйти?
– А ну как обман? Не верю я тебе.
– Нет у меня времени с тобой долго говорить: учуют собаки – обоих подерут, и на суд оба пойти можем.
– Ладно, согласен.
В темноте подвала послышалась возня, и Илья подошел к двери. Руки его были связаны. Я вытащил нож, разрезал путы. Пленник начал растирать кисти.
– Бежать есть куда?
– Есть.
– Тогда сейчас бежим к забору, если собаки нападут, попробую задержать. Ты же беги, меня не жди и забудь про меня. Поймают ежели – сам сбежал.
Мы пошли к забору. Заслышав наши шаги, темной тенью из-за угла дома вылетела огромная собака. Молча, без лая она кинулась в нашу сторону.
– Беги, – толкнул я Илью. Он бросился к забору, а я вытряхнул из рукава кистень. Саблю я не брал – чай не на войну шел, во двор к купцу, и убивать никого не собирался. Когда до пса оставались метры и я различил злобные зеленоватые глаза, рука моя рванулась вперед и кистень врезался кобелю между глаз. Я перепрыгну через забор. Ильи след простыл. Вот и славно, что он не видел ничего, ни к чему мне лишние разговоры.
Читать дальше ...
***
***
***
***
***
***
Источник : https://moreknig.org/fantastika/alternativnaya-istoriya/42970-ataman-geksalogiya.html ===
***
---
---
---
***
---
***
|