Арап Петра Великого. Пушкин.     

ГЛАВА VI.

  Тихо теплилась лампада перед стекляным кивотом, блистали золотые и серебряные оклады наследственных икон. Дрожащий свет ее слабо озарял занавешенную кровать и столик, уставленный склянками с ярлыками. - У печки сидела служанка за самопрялкою, и легкой шум ее веретена прерывал один тишину светлицы.
  - Кто здесь?- произнес слабый голос. Служанка встала тотчас, подошла к кровате и тихо приподняла полог. - Скоро ли рассветет? - спросила Наталья. - "Теперь уже полдень", - отвечала служанка. - Ах, боже мой, отчего же так темно? - "Окны закрыты, барышня". - Дай же мне поскорее одеваться. - "Нельзя, барышня, дохтур не приказал". - Разве я больна? давно ли? - "Вот уж две недели". - Неужто? а мне казалось, будто я вчера только легла...
  Наташа умолкла; она старалась собрать рассеянные мысли. Что-то с нею случилось, но что именно? не могла вспомнить Служанка вс° стояла перед нею, ожидая приказанья. В это время раздался снизу глухой шум. - Что такое? - спросила больная. - "Господа откушали", - отвечала служанка; - "встают изо стола. Сей час придет сюда Татьяна Афанасьевна". - Наташа, казалось обрадовалась; она махнула слабою рукою. Служанка задернула занавес и села опять за самопрялку.
  Через несколько минут из-за двери показалась голова в белом широком чепце с темными лентами, и спросили в полголоса:  что Наташа? - Здравствуй, т°тушка, - сказала тихо больная; и Татьяна Афанасьевна к ней поспешила. - "Барышня в памяти", - сказала служанка, осторожно придвигая кресла. Старушка со слезами поцаловала бледное, томное лицо племянницы и села подле нее. В след за нею немец-лекарь, в черном кафтане и в ученом парике, вошел, пощупал у Наташи пульс и объявил по-латыни, а потом и по-русски, что опасность миновалась. Он потребовал бумаги и чернильницы, написал новый рецепт и уехал, а старушка встала и, снова поцаловав Наталью, с доброю вестию тотчас отправилась вниз к Гавриле Афанасьевичу.
  В гостинной, в мундире при шпаге, с шляпою в руках сидел царской арап, почтительно разговаривая с Гаврилою Афанасьевичем. Корсаков, растянувшись на пуховом диване, слушал их рассеянно и дразнил заслуженую борзую собаку; наскуча сим занятием, он подошел к зеркалу, обыкновенному прибежищу его праздности; и в нем увидел Татьяну Афанасьевну, которая из-за двери делала брату незамечаемые знаки. - Вас зовут, Гаврила Афанасьевич, - сказал Корсаков обратясь к нему и перебив речь Ибрагима. Гаврила Афанасьевич тотчас пошел к сестре и притворил за собою дверь.
  - Дивлюсь твоему терпению, - сказал Корсаков Ибрагиму. - Битый час слушаешь ты бредни о древности рода Лыковых и Ржевских и еще присовокупляешь к тому свои нравоучительные примечания! На твоем месте  j'aurais plantй la старого враля и весь его род, включая тут же и Наталию Гавриловну, которая жеманится, притворяется больной,  une petite santй. - - Скажи по совести; ужели ты влюблен в эту маленькую  mijaurйe? Послушай, Ибрагим, последуй хоть раз моему совету; право, я благоразумнее, чем кажусь. Брось эту блажную мысль. Не женись. Мне сдается, что твоя невеста ни<ка>кого не имеет особенного к тебе расположения. Мало ли что случается на свете? На пример: я конечно собою не дурен, но случалось однако ж мне обманывать мужей, которые были, ей богу, ничем не хуже моего. Ты сам.... помнишь нашего парижского приятеля, графа D.? - Нельзя надеяться на женскую верность; счастлив, кто смотрит на это равнодушно! но ты! . .- С твоим ли пылким, задумчивым и подозрительным характером, с твоим сплющенным носом, вздутыми губами, с этой шершавой шерстью бросаться во все опасности женитьбы?.... - Благодарю за дружеский совет, перервал холодно Ибрагим, - но знаешь пословицу: не твоя печаль чужих детей качать.....  - Смотри, Ибрагим, - отвечал смеясь Корсаков, - чтоб тебе после не пришлось эту пословицу доказывать на самом деле, в буквальном смысле.
  Но разговор в другой комнате становился горяч.  - Ты уморишь ее, - говорила старушка.  - Она не вынесет его виду.  - Но посуди ты сама, - возражал упрямый брат.  - Вот уж две недели ездит он женихом, а до сих пор не видал невесты. Он наконец может подумать, что ее болезнь пустая выдумка, что мы ищем только как бы время продлить, чтоб как-нибудь от него отделаться. Да что скажет и царь? Он уж и так 3 раза присылал спросить о здоровьи Натальи. Воля твоя - а я ссориться с ним не намерен. - Господи боже мой, - сказала Татьяна Афанасьевна, - что с нею, бедною, будет? по крайней мере, пусти меня приготовить ее к такому посещению. Гаврила Афанасьевич согласился и возвратился в гостиную.
  - Слава богу, сказал он Ибрагиму, - опасность миновалась. - Наталье гораздо лучше; если б не совестно было оставить здесь одного дорогого гостя, Ивана Евграфовича, то я повел бы тебя вверх взглянуть на свою невесту.
  Корсаков поздравил Гаврилу Афанасьевича, просил не беспокоиться, уверил, что ему необходимо ехать, и побежал в переднюю, не допуская хозяина проводить себя.
  Между тем Татьяна Афанасьевна спешила приготовить больную к появлению страшного гостя. Вошед в светлицу, она села, задыхаясь, у постели, взяла Наташу за руку, но не успела еще вымолвить слова, как дверь отворилась. Наташа спросила: кто пришел. - Старушка обмерла и онемела. Гаврила Афанасьевич отдернул занавес, холодно посмотрел на больную и спросил, какова она? Больная хотела ему улыбнуться, но не могла. Суровый взгляд отца ее поразил, и беспокойство овладело ею. В это время показалось, что кто-то стоял у ее изголовья. Она с усилием приподняла голову и вдруг узнала царского арапа. Тут она вспомнила вс°, весь ужас будущего представился ей. Но изнуренная природа не получила приметного потрясения. Наташа снова опустила голову на подушку и закрыла глаза .... сердце в ней билось болезненно. Татьяна Афанасьевна подала брату знак, что больная хочет уснуть, и все вышли по-тихоньку из светлицы, кроме служанки, которая снова села за самопрялку.
  Несчастная красавица открыла глаза и, не видя уже никого около своей постели, подозвала служанку и послала ее за карлицею. Но в ту же минуту круглая, старая крошка как шарик подкатилась к ее кровати. Ласточка (так называлась карлица) во всю прыть коротеньких ножек, вслед за Гаврилою Афанасьевичем и Ибрагимом, пустилась вверх по лестнице и притаилась за дверью, не изменяя любопытству, сродному прекрасному полу. Наташа, увидя ее, выслала служанку, и карлица села у кровати на скамеечку.
  Никогда столь маленькое тело не заключало в себе столь много душевной деятельности. Она вмешивалась во вс°, знала вс°, хлопотала обо всем. Хитрым и вкрадчивым умом умела она приобрести любовь своих господ и ненависть всего дома, которым управляла самовластно. Гаврила Афанасьевич слушал ее доносы, жалобы и мелочные просьбы; Татьяна Афанасьевна поминутно справлялась с ее мнениями и руководствовалась ее советами; а Наташа имела к ней неограниченную привязанность и доверяла ей все свои мысли, все движения 16-ти летнего своего сердца.
  - Знаешь, Ласточка? - сказала она, батюшка выдает меня за арапа.
  Карлица вздохнула глубоко, и сморщенное лицо ее сморщилось еще более.
  - Разве нет надежды, - продолжала Наташа, - разве батюшка не сжалится надо мною?
  Карлица тряхнула чепчиком.
  - Не заступятся ли за меня дедушка али тетушка?
  - Нет, барышня. Арап во время твоей болезни всех успел заворожить. Барин от него без ума, князь только им и бредит, а Татьяна Афанасьевна говорит: жаль, что арап, а лучшего жениха грех нам и желать.
  - Боже мой, боже мой! - простонала бедная Наташа.
  - Не печалься, красавица наша, - сказала карлица, цалуя ее слабую руку. - Если уж и быть тебе за арапом, то вс° же будешь на своей воле. Нынче не то, что в старину; мужья жен не запирают: арап, слышно, богат; дом у вас будет как полная чаша: заживешь припеваючи....
  - Бедный Валериан! - сказала Наташа, но так тихо, что карлица могла только угадать, а не слышать эти слова.
  - То-то, барышня, - сказала она, таинственно понизив голос; - кабы ты меньше думала о стрелецком сироте, так бы в жару о нем не бредила, а батюшка не гневался б.
  - Что? - сказала испуганная Наташа, - я бредила Валерианом, батюшка слышал, батюшка гневается!
  - То-то и беда, - отвечала карлица. - Теперь, если ты будешь просить его не выдавать тебя за арапа, так он подумает, что Валериан тому причиною. Делать нечего: уж покорись воле родительской, а что будет, то будет.
  Наташа не возразила ни слова. Мысль, что тайна ее сердца известна отцу ее, сильно подействовала на ее воображение. Одна надежда ей оставалась: умереть прежде совершения ненавистного брака. Эта мысль ее утешила. Слабой и печальной душой покорилась она своему жребию.

ГЛАВА VII.

  В доме Гаврилы Афанасьевича из сеней на право находилась тесная каморка с одним окошечком. В ней стояла простая кровать, покрытая байковым одеялом, а пред кроватью еловый столик, на котором горела сальная свеча и лежали открытые ноты. На стене висел старый синий мундир и его ровесница, треугольная шляпа; над нею тремя гвоздиками прибита была лубочная картина, изображающая Карла XII верьхом. Звуки флейты раздавались в этой смиренной обители. Пленный танцмейстер, уединенный ее житель в колпаке и в китайчатом шлафорке, услаждал скуку зимнего вечера, наигрывая старинные шведские марши, напоминающие ему веселое время его юности. Посвятив целые 2 часа на сие упражнение, швед разобрал свою флейту, вложил ее в ящик и стал раздеваться.
  В это время защелка двери его приподнялась, и красивый молодой человек высокого росту, в мундире, вошел в комнату.
  Удивленный швед встал испуганно.
  - Ты не узнал меня, Густав Адамыч, - сказал молодой посетитель тронутым голосом, - ты не помнишь мальчика, которого учил ты шведскому артикулу, с которым ты чуть <не> наделал я пожара в этой самой комнатке, стреляя из детской пушечки.
  Густав Адамыч пристально всматривался...
  - Э э э, - вскричал он наконец, обнимая его, - сдарофо, тофно ли твой сдесь. Садись, твой тобрий повес, погофорим.                                                                                                                                      

***