15:49 Выводы Виктора Земскова... "Сталин и народ. Почему ..." 005 | |
***
Виктор Николаевич Земсков - советский, российский историк, доктор исторических наук и главный научный сотрудник Института российской истории РАН. Специализировался на демографических аспектах политических репрессий в СССР. Виктор Николаев был первооткрывателем ранее закрытых для ученых-историков архивных фондов политических репрессий в СССР. Именно благодаря ему были развеяны многие черные мифы касающиеся Сталинских репрессий. Ведь до этого общественность черпала свои сведения из публицистики, то есть фактически из художественной литературы. Самая знаменитая - "Архипелаг ГулаГ" Александра Солженицына. Теперь же, после многолетнего и кропотливого труда Виктора Николаевича, у нас есть возможность ознакомиться с научной точкой зрения о характере и масштабах репрессий. К каким же выводам пришел Земсков? Читаем: "Таким образом, исходя из нашей версии общего числа репрессированных по политическим мотивам, удельный вес таковых в составе населения, жившего в 1918—1958 годы, составляет 2,5% (около 10 млн. по отношению к свыше 400 млн.). Это значит, что 97,5% населения СССР не подвергалось политическим репрессиям ни в какой форме.На сокрытие этого непреложного факта (то есть реальное количество репрессированных) в последние почти четверть века направлена вся мощь пропагандисткой машины. Делается всё возможное и невозможное, чтобы сохранить внедрённое в массовое сознание ложное представление о том, что якобы весь или почти весь народ подвергался различным репрессиям. На этом «чёрном мифе» взращено младшее поколение нашего народа и изрядно распропагандированы в соответствующем духе старшие поколения". (С. 103) 3) Земсков советует прислушаться к выводам американского историка Роберта Тергстона: " "Система сталинского террора в том виде, в каком она описывалась предшествующими поколениями [западных] исследователей, никогда не существовала; влияние террора на советское общество в сталинские годы не было значительным; массового страха перед репрессиями в 1930-е годы в Советском Союзе не было; репрессии имели ограниченный характер и не коснулись большинства советского народа; советское общество скорее поддерживало сталинский режим, чем боялось его; большинству людей сталинская система обеспечила возможность продвижения вверх и участия в общественной жизни" 4) "…простые советские граждане в массе своей мало что знали или вообще ничего не знали о репрессиях, жертвами которых стали многие тысячи невинных людей, и впервые услышали об этом только после знаменитой речи Н. С. Хрущёва на XX съезде КПСС в 1956 году»" 5) "Им непонятно, например, как можно было сражаться за землю, которую Советская власть у крестьян «отобрала», «изъяла», «конфисковала», «экспроприировала» и т. п. Между тем, вся эта аргументация была бы справедливой только в том случае, если бы «отобранная» земля отошла к каким-то другим владельцам, но она же ведь осталась в коллективном владении тех же самых крестьян. Весь массив исторических источников, которым мы располагаем, неопровержимо свидетельствует о том, что советские крестьяне в массе своей не рассматривали колхозную землю как якобы чужую и отнюдь не собирались отдавать её без боя чужеземным завоевателям" (С. 123). 6) "Конечно, в обществе существовали антисоветские, антибольшевистские и антисталинские настроения. Но не стоит преувеличивать их масштабы. Сложившийся в СССР общественно-политический строй имел массовую поддержку – большинство людей были преданы ему. Он олицетворялся с воплощёнными идеалами Октябрьской революции 1917 года, и само Советское государство в сознании миллионов людей воспринималось как единственное в мире государство рабочих и крестьян. Поэтому советские граждане в массе своей в случае военной опасности были готовы защищать не только свою Родину, своё государство безотносительно к его политическому устройству, но и сложившуюся в СССР общественно-политическую систему, его общественный и государственный строй". *** *** *** *** Нами изучен весь комплекс статистической отчетности Отдела спецпоселений НКВД— МВД СССР. Из него следует, что в 1930–1940 годах в «кулацкой ссылке» побывало около 2,5 млн человек, из них порядка 2,3 млн — раскулаченные крестьяне и примерно 200 тыс. — «примесь» в лице городского деклассированного элемента, «сомнительного элемента» из погранзон и др. В указанный период (1930–1940) там умерло приблизительно 600 тыс. человек, из них подавляющее большинство— в 1930–1933 годы[160]. В свете этого известное и часто цитируемое утверждение У. Черчилля, что в одной из бесед с ним И. В. Сталин якобы назвал 10 млн высланных и погибших кулаков[161], следует воспринимать как недоразумение. В число жертв политического террора часто включаются умершие от голода в 1933 году, что вряд ли правомерно. Ведь речь-то идет о фискальной политике государства в условиях стихийного бедствия (засухи). Тогда в регионах, пораженных засухой (Украина, Северный Кавказ, часть Поволжья, Урала, Сибири, Казахстана), государство не сочло нужным снизить объем обязательных поставок и изымало у крестьян собранный скудный урожай до последнего зернышка, обрекая их на голодную смерть. Полемика по вопросу о численности умерших от голода далека от своего завершения: оценки варьируются в основном в пределах от 2 млн до 8 млн[162]. По нашим оценкам, жертвами голодомора 1932–1933 годах стали около 3 млн человек, из них примерно половина — на Украине. Наш вывод, конечно, не является оригинальным, поскольку примерно такие же оценки еще в 80-х годах XX века давали историки В. П. Данилов (СССР), С. Виткрофт (Австралия) и др.[163] Главным препятствием для включения умерших от голода в 1933 году в число жертв именно политического террора с выработанной в правозащитных организациях формулировкой «искусственно организованный голод с целью вызвать массовую гибель людей» является то обстоятельство, что фискальная политика была вторичным фактором, а первичным— стихийное бедствие (засуха). Не преследовалась также цель вызвать массовую гибель людей (политическое руководство СССР не предвидело и не ожидало столь негативных последствий своей фискальной политики в условиях засухи). С начала 1990-х годов на Украине активно пропагандируется идея (в том числе в научных кругах), что голод 1932–1933 годов явился следствием антиукраинской политики Москвы, что это был сознательный геноцид в отношении украинцев и т. п. Но ведь точно в таком же положении оказалось население Северного Кавказа, Поволжья, Казахстана и других районов, где царил голод. Здесь не было какой-то избирательной антирусской, антиукраинской, антиказахской или какой-то иной направленности. Собственно, такими же соображениями руководствовалась и Организация Объединенных Наций, отказавшаяся в 2008 году большинством голосов признать факт геноцида украинского народа (хотя США и Англия и голосовали за такое признание, но они оказались в меньшинстве). Сильно преувеличены также потери у депортированных в 1941–1944 годах народов — немцев, калмыков, чеченцев, ингушей, карачаевцев, балкарцев, крымских татар и др. В прессе, к примеру, проскальзывали оценки, согласно которым до 40 % крымских татар умерло при транспортировке в места высылки. Тогда как из документов следует, что из 151 720 крымских татар, направленных в мае 1944 года в Узбекскую ССР, было принято по актам органами НКВД Узбекистана 151 529, а в пути следования умер 191 человек (0,13 %)[164]. Другое дело, что в первые годы жизни на спецпоселении в процессе мучительной адаптации смертность значительно превышала рождаемость. С момента первоначального вселения и до 1 октября 1948 года у выселенных немцев (без трудовой армии) родилось 25 792 и умерло 45 275, у северокавказцев (чеченцы, ингуши, карачаевцы, балкарцы и др.) соответственно 28120 и 146 892, у крымчан (татары, армяне, болгары, греки) — 6564 и 44 887, у выселенных в 1944 году из Грузии (турки — месхетинцы и др.)— 2873 и 15 432, у калмыков — 2702 и 16 594 человек. С 1949 года у всех них рождаемость стала выше смертности[165]. Выселение отдельных народов с лишением их исторической родины, иначе называемое этнической чисткой, однозначно входит в разряд гуманитарных преступлений. В число безусловных жертв большевистского режима дилетанты от истории включают все людские потери во время Гражданской войны. С осени 1917 года до начала 1922 года население страны сократилось на 12 741,3 тыс. человек[166]; сюда входит и белая эмиграция, численность которой точно неизвестна (ориентировочно 1,5–2 млн). Виновником Гражданской войны безапелляционно объявляется только одна противоборствующая сторона (красная), и ей приписываются все жертвы, включая свои собственные. Сколько в последние годы публиковалось «разоблачительных» материалов о «пломбированном вагоне», «кознях большевиков» и т. п.?! Не сосчитать. Нередко утверждалось, что не будь Ленина, Троцкого и других большевистских лидеров, то и не было бы революции, Красного движения и Гражданской войны (от себя добавим: с таким же «успехом» можно утверждать, что не будь Деникина, Колчака, Юденича, Врангеля, то и не было бы Белого движения). Нелепость подобных утверждений совершенно очевидна. Самый мощный в мировой истории социальный взрыв, каковым являлись события 1917–1920 годов в России, был предопределен всем предшествующим ходом истории и вызван сложным комплексом трудноразрешимых социальных, классовых, национальных, региональных и других противоречий. В свете этого наука не может расширительно толковать понятие «жертвы политических репрессий» и включает в него только лиц, арестованных и осужденных карательными органами Советской власти по политическим мотивам. Это значит, что жертвами политических репрессий не являются миллионы умерших от сыпного, брюшного и повторного тифа и других болезней. Таковыми не являются также миллионы людей, погибших на фронтах Гражданской войны у всех противоборствующих сторон, умершие от голода, холода и др. И в итоге получается, что жертвы политических репрессий (в годы красного террора) исчисляются вовсе не миллионами. Самое большее, о чем можно вести речь, — это о десятках тысяч. Недаром, когда на брифинге в пресс-центре МБРФ 2 августа 1992 года было названо число осужденных по политическим мотивам начиная с 1917 года, оно принципиально не повлияло на соответствующую статистику, если вести отсчет с года 1921-го. По имеющемуся учету в ФСБ РФ, в 1918–1920 годы за «контрреволюционную преступность» был осужден 62 231 человек, в том числе 25 709 — к расстрелу[167]. Эти сведения составной частью входят в указанную выше статистику, названную на брифинге в пресс-центре МБРФ 2 августа 1992 года. Мы считаем, что приведенная статистика по периоду Гражданской войны неполная. Там наверняка не учтены многие жертвы самосудов над «контрреволюционерами». Эти самосуды нередко вообще не документировались, а в ФСБ явно учтено только то количество, которое подтверждается документами. Вызывает также сомнение, что в 1918–1920 годы в Москву поступала с мест исчерпывающая информация о числе репрессированных. Но даже с учетом всего этого мы полагаем, что общее число репрессированных «контрреволюционеров» (включая жертв «красного террора») в 1918–1920 годы едва ли превышало 100 тыс. человек. Наши публикации с опирающейся на архивные документы статистикой политических репрессий, заключенных ГУЛАГа, «кулацкой ссылки» оказали существенное влияние на западную советологию, заставив ее отказаться от своего главного тезиса о якобы 50–60 млн жертв советского режима. От опубликованной архивной статистики западные советологи не могут просто так отмахнуться, как от назойливой мухи, и вынуждены принимать ее в расчет. В подготовленной в конце 1990-х годов французскими специалистами «Черной книге коммунизма» этот показатель снижен до 20 млн[168]. Но даже этот «сниженный» показатель (20 млн) мы не можем признать приемлемым. В него вошли как ряд достоверных, подтвержденных архивными документами, данных, так и оценочные цифры (многомиллионные) демографических потерь в Гражданской войне, умерших от голода в разные периоды, и др. Авторы «Черной книги коммунизма» в число жертв политического террора включили даже умерших от голода в 1921–1922 годах (голодомор в Поволжье, вызванный сильнейшей засухой), чего ранее ни Р. А. Медведев, ни многие другие специалисты в этой области никогда не делали. Тем не менее сам факт снижения (с 50–60 млн до 20 млн) оценочных масштабов жертв советского режима свидетельствует о том, что в течение 1990-х годов западная советология претерпела значительную эволюцию в сторону здравого смысла, но, правда, застряла на полпути в этом позитивном процессе. По нашим подсчетам, строго опирающимся на документы, получается не более 2,6 млн при расширенном толковании понятия «жертвы политического террора и репрессий». В это число входят более 800 тыс. приговоренных к высшей мере по политическим мотивам, порядка 600 тыс. политических заключенных, умерших в местах лишения свободы, и около 1,2 млн скончавшихся в местах высылки (включая «кулацкую ссылку»), а также при транспортировке туда (депортированные народы и др.). Составляющие наших расчетов соответствуют сразу четырем критериям, указанным в «Черной книге коммунизма» при определении понятия «жертвы политического террора и репрессий», а именно: «расстрел, повешение, утопление, забивание до смерти»; «депортация — смерть во время транспортировки»; «смерть в местах высылки»; «смерть в результате принудительных работ (изнурительный труд, болезни, недоедание, холод)»[169]. В итоге мы имеем четыре основных варианта масштабов жертв (казненных и умерщвленных иными способами) политического террора и репрессий в СССР: 110 млн (А. И. Солженицын); 50–60 млн (западная советология в период «холодной войны»); 20 млн (западная советология в постсоветский период); 2,6 млн (наши, основанные на документах, расчеты). Может возникнуть вопрос: а где же роймедведевские 40 млн? Эта цифра несопоставима с приведенными выше: там речь идет только о казненных и умерщвленных иными способами, а статистика Р. А. Медведева включает в себя также миллионы людей, которые хотя и подвергались различным репрессиям, но остались живы. Это, однако, не отменяет того факта, что статистика Р. А. Медведева все равно является многократно преувеличенной. В серьезной научной литературе современного периода авторы избегают делать легковесные заявления о якобы многих десятках миллионов жертв большевизма и советского режима. В свете этого резким диссонансом выглядит книга Ю.Л. Дьякова «Идеология большевизма и реальный социализм» (М., Тула, 2009), в которой в перечне преступлений КПСС упомянуто также «уничтожение десятков миллионов своих людей» (с. 146). Более того, Ю.Л. Дьяков считает вполне достоверными и так называемые «расчеты» профессора И. Курганова (которые в свое время воспринял А. И. Солженицын), согласно которым по вине большевизма потери населения России (СССР) в 1918–1958 годах составили свыше 110 млн человек (с. 234). Такая позиция автора этой книги покоится на полном игнорировании всего комплекса имеющихся исторических источников. Использование Ю. Л. Дьяковым документально опровергнутой статистики, на основе которой он строит далеко идущие выводы и обобщения по исследуемой теме, нельзя назвать иначе, как патологическим отклонением от магистрального направления в данной области исторической науки. Еще один вопрос, который мы хотели бы осветить, — это статистика реабилитаций и ее этапы. Возвращаемся к нашей базовой цифре— 3 млн 854 тыс. (точнее— 3 853 900) осужденных по политическим мотивам за все 73 года советской власти. От этой цифры отталкивались, рассчитывая количество и удельный вес реабилитированных. Реабилитации имели место еще при жизни Сталина, но их масштабы были совершенно незначительны. Период массовой реабилитации начался с 1953 года, сразу после известных событий, связанных со смертью Сталина, арестом и расстрелом Берии, и особенно после XX съезда КПСС 1956 года, осудившего культ личности Сталина. Реабилитацию возглавило бывшее сталинское окружение во главе с Н. С. Хрущевым, напрямую причастное к прежним сталинским репрессиям. В данном случае оно, в особенности Хрущев, проявили известную политическую прозорливость. В первые годы после смерти Сталина ситуация была такова, что продолжать линию покойного вождя без существенных корректировок — это был путь заведомого политического самоубийства. Идея массовой реабилитации по многим соображениям была политически выигрышной и буквально напрашивалась. Тот факт, что этот процесс инициировало и возглавило бывшее сталинское окружение, напрямую причастное к репрессиям, то их внутренние побудительные мотивы мы бы сформулировали так: «Лучше это сделаем мы, чем вместо нас кто-то другой». Тут сработал инстинкт политического самосохранения. Процесс реабилитации во времени имел свои взлеты и падения. Первый ее этап — массовая «хрущевская» реабилитация — охватывает период 1953–1961 годов. Затем реабилитация пошла на спад, но тем не менее продолжалась (замедленными темпами). С 1987 года началась массовая «горбачевская» реабилитация, значительно превзошедшая по масштабам «хрущевскую». Численность и удельный вес реабилитированных (и нереабилитированных) представлены в таблице 5. Таблица 5. Процесс реабилитации в 1953–1999 годах* * Известия. 1992. 3 авг.; Кудрявцев В. Н., Трусов А. И. Политическая юстиция в СССР. М., 2000. С. 314–316. Надо сказать, что не все осуждавшиеся по политическим мотивам желают быть реабилитированными. Известный диссидент Натан Шаранский, отсидевший более 10 лет в советских местах заключения и ставший позднее министром в правительстве Израиля, решительно отклонил предложение председателя Комиссии по реабилитации жертв политических репрессий А. Н. Яковлева реабилитировать его на том основании, что акт реабилитации девальвирует его, Шаранского, имидж борца против КПСС и КГБ. Термин «невинно осужденные» применим далеко не ко всем реабилитированным. Действительно, сотни тысяч оказались жертвами целиком надуманных и сфабрикованных обвинений! Но было и немало таких, кто имел в своем активе конкретные действия (в том числе вооруженного характера), направленные против существующего строя. Их реабилитировали на том основании, что их борьба против большевизма и Советской власти якобы «была справедливой». В частности, в середине 1990-х годов под этим политически ангажированным и весьма сомнительным с правовой точки зрения тезисом происходила массовая реабилитация практически всех участников многочисленных кулацко-крестьянских восстаний и мятежей периода 1918–1933 годов (причем реабилитировали таковых всех подряд, включая и палачей, расстреливавших и вешавших коммунистов, комсомольцев и беспартийных советских активистов). Дело дошло даже до того, что в 1996 году был реабилитирован решением Главной военной прокуратуры (ГВП) группенфюрер СС Г. фон Паннвиц. Казачьи части под командованием Паннвица — 1-я казачья кавалерийская дивизия, затем развернутая в 15-й казачий кавалерийский корпус — участвовали в карательных операциях в Югославии. В 1947 году вместе с другими военными преступниками он был повешен по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР. Реабилитация же означала, что он, оказывается, был «невинной жертвой сталинизма». Правда, в 2001 году ГВП вынесла уже иное заключение: фон Паннвиц за совершенные преступные деяния осужден обоснованно и реабилитации он не подлежит. Из таблицы 5 видно, что из почти 3 млн 854 тыс. осужденных по политическим мотивам (по имеющемуся в ФСБ РФ персонифицированному учету) к началу 2000 года было реабилитировано 2 млн 438 тыс. (63,3 %) и остались нереабилитированными около 1 млн 416 тыс. (36,7 %). В дальнейшем процесс реабилитации застопорился, поскольку, собственно, и реабилитировать стало некого. Основу нереабилитированных составляют пособники фашистских оккупантов — все эти полицаи, каратели, зондеркомандовцы, власовцы и т. д. и т. п., которые, как правило, проходили по 58-й статье как политические преступники. В советском законодательстве существовало положение, запрещавшее реабилитацию пособников фашистских оккупантов. Это положение перешло и в нынешнее российское законодательство, т. е. их реабилитация прямо запрещена законом. Помимо пособников фашистских оккупантов, остается нереабилитированным еще ряд лиц, действия которых носили такой характер, что их просто невозможно реабилитировать. Для ответа на вопрос о влиянии репрессий в их реальном масштабе на советское общество мы бы посоветовали ознакомиться с выводами американского историка Роберта Терстона, выпустившего в середине 1990-х годов научную монографию «Жизнь и террор в сталинской России. 1934–1941» (Thurston R. Life and Terror in Stalin's Russia. 1934–1941. New Haven, 1996). Основные выводы, по Терстону, звучат так: система сталинского террора в том виде, в каком она описывалась предшествующими поколениями (западных) исследователей, никогда не существовала; влияние террора на советское общество в сталинские годы не было значительным; массового страха перед репрессиями в 1930-е годы в Советском Союзе не было; репрессии имели ограниченный характер и не коснулись большинства советского народа; советское общество скорее поддерживало сталинский режим, чем боялось его; большинству людей сталинская система обеспечила возможность продвижения вверх и участия в общественной жизни. Эти выводы Р. Терстона, являющиеся под углом зрения традиций и духа западной советологии чуть ли не кощунственными и именно так воспринимаемые большинством советологов, основаны на документально подтвержденных фактах и статистике. Кроме того, Терстон, не будучи сторонником коммунизма и советской власти, тем не менее в своем стремлении докопаться до исторической правды сумел абстрагироваться от устоявшихся антикоммунистических и антисоветских стереотипов и догматов. Это, образно говоря, луч света в темном царстве. Особое неприятие у многих советологов вызывает вытекающий из исследования Терстона вывод, что большинство населения СССР не подвергалось никаким репрессиям. Известная и авторитетная в западной советологии исследовательница Шейла Фицпатрик написала рецензию на монографию Терстона и опубликовала ее в 1997 году в американском научном журнале «Американское историческое обозрение» («American Historical Review»). В ней был подвергнут критике ряд положений Терстона, но больше всего «досталось» его выводу, что террор не был так страшен, как его обычно представляют, что он не затронул большинство советских людей, которые были вполне удовлетворены своей жизнью[170]. Конечно, для школы классической западной советологии, представительницей которой является Ш. Фицпатрик, выводы, сделанные Р. Терстоном, звучат по меньшей мере непривычно и нетрадиционно и (это главное) фактически опровергают сложившиеся в ней, западной советологии, соответствующие концептуальные построения. И здесь возникают отнюдь не риторические вопросы. Кто же все-таки прав: Терстон или Фицпатрик? Подвергались репрессиям большинство советских граждан или не большинство? Для ответов на эти вопросы надо, во-первых, иметь представление об общей численности подвергавшихся различным репрессиям по политическим мотивам и, во-вторых, — об общем количестве населения, проживавшего в 1918–1958 годах. Согласно Всесоюзной переписи, состоявшейся 15 января 1959 года, население СССР составило тогда 208,8 млн человек[171]. Но это только жившие в начале 1959 года, а здесь надо учитывать и десятки миллионов людей, которые жили в 1918–1958 годах и тогда же умерли. По имеющимся источникам чрезвычайно сложно определить общее число умерших в 1918–1958 годах, но мы все же попробуем это сделать. В 1918–1922 годы, по самым минимальным оценкам, в среднем в год умирало и погибало никак не менее 6 млн человек, и в сумме за указанный период получается около 30 млн. За 1923–1926 годы точной статистики нет, но если взять за основу количество умерших в 1927 году (3984 тыс.)[172], то получится свыше 15 млн. Согласно статистической сводке, приведенной в 1-м томе книги «Население России в XX веке», в 1927–1940 годах умерло 62 млн человек[173]. *** *** По нашим расчетам и оценкам, из числа живших до начала Великой Отечественной войны (с учетом родившихся во время войны и тогда же умерших) к началу 1946 года не было в живых около 38 млн человек (из коих 16 млн составляют прямые жертвы войны и 22 млн — естественная смертность с учетом косвенных людских потерь вследствие войны). Весьма сложно определить ежегодную смертность в 1946–1958 годах, но ясно, что она не могла быть ниже уровня 1940 года. (4,2 млн умерших)[174]. Следовательно, в 1946–1958 годах умерло свыше 50 млн человек. Вышеприведенные расчеты показывают, что на том геополитическом пространстве, называвшемся с декабря 1922 года Советским Союзом, в 1918–1958 годах проживало свыше 400 млн человек, из них почти 209 млн существовали в начале 1959 года, а примерно 195 млн умерли в течение указанных четырех десятилетий. Именно от этой цифры (свыше 400 млн) и следует рассчитывать удельный вес жертв политических репрессий и террора в составе населения СССР. «Мемориал» определяет общее число таковых в 14 млн человек (осужденные по политическим мотивам, высланные кулаки, депортированные народы, жертвы коллективизации и голода периода 1930–1933 годов и некоторые другие). И сколько же в процентах указанные 14 млн составляют по отношению к свыше 400 млн? Отвечаем: 3,5 %. Это означает, что даже при таком широком толковании понятия «репрессированные по политическим мотивам», какое дает «Мемориал», 96,5 % населения СССР не подвергалось политическим репрессиям ни в какой форме. Такая статистика получается, если исходить из мемориальской версии количества репрессированных по политическим мотивам. Наша же версия несколько иная. Мы исходим из того, что таковых было не 14 млн, а около 10 млн (осужденные по политическим мотивам, кулаки 1-й и 2-й групп, депортированные народы, пострадавшие за политические или религиозные убеждения, подвергавшиеся «чисткам» по социальным и иным признакам). Таким образом, и наша интерпретация понятия «репрессированные по политическим мотивам» достаточно широкая. В отличие от «Мемориала», мы не включаем в число жертв политического террора и репрессий умерших от голода в 1933 году, исходя из убеждения, что такое включение на практике производится весьма искусственно, посредством ряда малоубедительных и спорных доводов, носящих зачастую казуистический характер и к тому же используемых для подкрепления ложного тезиса о неком «геноциде украинского народа». Таким образом, исходя из нашей версии общего числа репрессированных по политическим мотивам, удельный вес таковых в составе населения, жившего в 1918–1958 годах, составляет 2,5 % (около 10 млн по отношению к свыше 400 млн). Это значит, что 97,5 % населения СССР не подвергалось политическим репрессиям ни в какой форме. На сокрытие этого непреложного факта в последние почти четверть века направлена вся мощь пропагандистской машины. Делается все возможное и невозможное, чтобы сохранить внедренное в массовое сознание ложное представление о том, что якобы весь или почти весь народ подвергался различным репрессиям. На этом «черном мифе» взращено младшее поколение нашего народа и изрядно распропагандированы в соответствующем духе старшие поколения. Если еще во времена «холодной войны» на Западе было немало людей, которые сомневались в достоверности немецко-фашистской, англо-американской и перестроечно-советской пропаганды относительно «гигантских масштабов» политического террора и репрессий в СССР в 1930—40-х годах, то теперь там таковых почти не осталось. А. Н. Яковлев, как председатель упоминавшейся выше Комиссии, в 1990-х годах в своих выступлениях и интервью иногда использовал статистику «Мемориала», но к 2000 году отказался от нее: дескать, «точных данных нет». В своей книге «Омут памяти», изданной в 2000 году, он написал: «Точных данных, которые бы основывались на документах, о масштабах всенациональной трагедии нет». Это клеветническое заявление: на самом деле данных, основанных именно на документах, вполне достаточно если не для выведения точной цифры, то для установления реального масштаба (а А. Н. Яковлев говорил именно о масштабе) политических репрессий и в узком и в широком смысле. Мы не можем отделаться от подозрения, что А. Н. Яковлев сделал такое заявление с целью не мешать фальсификаторам сочинять запредельно высокую, фантастическую статистику репрессий. Кроме того, в его приведенной цитате заложена изощренная фальсификация, направленная на поддержание в общественном сознании ложного представления о «гигантских» масштабах репрессий. Ведь сочетание выражений «точных данных нет» и «всенациональная трагедия» при желании можно истолковывать и так, что, дескать, репрессии носили такие «огромные» масштабы, охватившие чуть ли не весь народ, что и сосчитать невозможно (массовый читатель именно так и понимает). Помимо всего прочего, это заявление А. Н. Яковлева адресно направлено против добросовестных исследователей, старающихся объективно и беспристрастно разобраться в этой проблеме. Глава 3. Накануне войны. Правда ли, что советские люди ненавидели власть и боялись ее?
А ведь речь идет о том поколении нашего народа, которому предстояло в недалеком будущем выдержать тяжелейшее испытание в виде Великой Отечественной войны и одержать в ней Великую Победу. Один только этот аргумент, казалось бы, должен был вызвать повышенный интерес исследователей к изучению отечественной истории периода 1938–1941 годов. Прежде всего, следует сказать, что перед Великой Отечественной войной и в обществе, и в политическом руководстве росло ощущение растущей военной угрозы. Война представлялась вероятной, но отнюдь не неизбежной. В разговорах рабочих, крестьян, служащих, интеллигенции противником в будущей возможной войне иногда назывались Япония или Англия, но чаще — Германия, т. е. в большинстве случаев потенциальный противник определялся совершенно правильно. Проведенные в январе 1941 года масштабные военные учения, на которых отрабатывался сценарий отражения немецкой агрессии, показывают, что и политическое руководство СССР не заблуждалось относительно того, кто является главным потенциальным противником. Однако господствовали представления, что войне с Германией будут предшествовать какие-то требования и ультиматумы, ухудшение и разрыв дипломатических отношений, официальная отмена действия советско-германского пакта о ненападении от 23 августа 1939 года и т. д. Того, что немцы нападут внезапно, при действовавшем на момент вторжения советско-германском пакте о ненападении, — именно такого сценария, который на самом деле случился на рассвете 22 июня 1941 года, похоже, не предвидел никто. Это значит, что при в целом правильном определении потенциального противника в будущей возможной (но не фатально неизбежной) войне в то же время и в обществе, и в высшем политическом руководстве имела место недооценка степени коварства и вероломства германских нацистских правителей. И. В. Сталин и другие советские руководители до самого последнего момента лелеяли надежду, что войны с Германией удастся избежать дипломатическим путем. По нашему мнению, наиболее верную оценку поведению Сталина (и в целом политического руководства СССР) перед лицом германской угрозы дала советский посол в Швеции А. М. Коллонтай, которая в день немецкого вторжения, 22 июня 1941 года, сказала, что Сталин, «конечно, надеялся и верил, что война не начнется, пока не состоятся переговоры, в ходе которых может быть найдено решение, позволяющее избежать войны». Это подтверждает и тот известный факт, что утром 22 июня 1941 года Сталин, находясь в удрученном состоянии от известия о внезапной германской агрессии и осознания крушения указанных надежд, говорил, что немцы «обрушились на нас без всякого предлога, не проведя никаких переговоров; просто напали, подло, как разбойники». Пять дней спустя, 27 июня 1941 года, В. М. Молотов в разговоре с английским послом в Москве С. Криппсом признался, что советское руководство совершенно не ожидало, что война «начнется без всякого спора или ультиматума». Теперь вернемся немного назад, в 1940-й год. Было зафиксировано, что после известия о поражении Франции и вступлении немецких войск в Париж (июнь 1940 года), в народе велись такие разговоры: «Сколько с Германией ни дружим, а Советскому Союзу будет то же, что и Франции». Удручающее впечатление это известие произвело и на высшее советское руководство. По свидетельству Н.С. Хрущева, И. В. Сталин якобы тогда сказал, что «теперь Гитлер непременно даст нам по мозгам». Главной целью внешней политики СССР в этот период было стремление не быть втянутым в орбиту разрастающейся новой мировой войны. Американский посол в СССР Л. Штейнгардт писал 2 октября 1940 года в Вашингтон: «Если говорить о советской политике, как я ее понимаю, то она направлена на то, чтобы избежать войны…». Еще со времен «хрущевской оттепели» Сталина активно критикуют за всякие «ошибки» и «просчеты». На наш же взгляд, его взвешенная и осторожная стратегия, направленная на предотвращение возможной войны с Германией, была в целом правильной, но, к сожалению, не дала желаемого результата. Надо понимать, что от политического руководства СССР далеко не все зависело, ведь вопрос о том, быть или не быть войне, решался все-таки не в Москве, а в Берлине. Могли ли у советского руководства в данной ситуации быть более верные альтернативы? На этот вопрос совершенно правильно ответил израильский историк Г. Городецкий: «И все же даже теперь, задним числом, трудно назвать более верные альтернативы, какие могли бы быть у Сталина. Если бы он принял упреждающие меры, удар можно было бы в лучшем случае смягчить, но, конечно, не предотвратить». К этому верному заключению Г. Городецкого мы бы добавили следующее: известно, что план нападения на СССР (план «Барбаросса») был любимым детищем Гитлера (он лично его инициировал и взлелеял), и в свете этого никакая, даже самая мудрая стратегия по недопущению германо-советской войны не могла сподвигнуть его, Гитлера, к отказу от плана «Барбаросса», т. е. практически не имела никаких шансов на успех. Английский корреспондент Александр Верт, находившийся с 3 июля 1941 года в СССР, писал: «…В годы войны я многим в Советском Союзе задавал два таких вопроса: «Что вы думали о советско-германском пакте?» и «Когда пакт еще находился в силе, в какой момент вы начали серьезно сомневаться насчет него?» На первый вопрос мне почти всегда отвечали примерно следующее: «Каждый, конечно, понимал, что тошно и неприятно делать вид, будто мы друзья с Гитлером; но уж такое положение сложилось в 1939 году, что нам любой ценой надо было выиграть время, а другого выбора у нас не было. Мы не думали, чтобы и самому Сталину очень нравилась эта идея, но мы глубоко верили в его правоту; если он решил заключить с Гитлером пакт о ненападении, значит, он наверняка знал, что другого выхода нет. И не забывайте также, что нам в то же время грозила и японская агрессия; нам пришлось драться на Халхин-Голе как раз в то же время». А ответ на второй вопрос неизменно следовал в таком приблизительно духе: «Мы начали действительно нервничать, когда увидели, что Гитлер сумел за какой-нибудь месяц, если не меньше, разгромить французскую армию. Мы питали довольно большое доверие к французской армии, и мы многое также слышали о линии Мажино, а потому — будем говорить прямо — рассчитывали, что война во Франции продлится долгое время и что в результате немцы будут сильно ослаблены. Эгоисты? Да, мы были эгоистами, а кто ими не был?… Мы никогда не ожидали, что немцы так внезапно нападут на нас, а главное, что они сумеют захватить у нас такую огромную территорию, но мы чувствовали, что должны готовиться к очень тяжелой борьбе, если Гитлер спятит с ума настолько, что полезет на нас». Был также и дополнительный вопрос, который я задавал с интересом: «Между разгромом Франции и нападением Германии на Советский Союз происходила война между Германией и Англией — что вы о ней думали?» Тут ответы становились неопределенными, но в общем они сводились к следующему: «К Англии у нас относились совершенно по-разному. Знаете, сама жизнь научила нас быть против англичан — после этого Чемберлена, Финляндии и всего прочего. Но постепенно, как-то очень незаметно мы начали восхищаться англичанами, потому, очевидно, что они не склонились перед Гитлером. В наших газетах много писали о бомбардировках Лондона, Ковентри и других английских городов. И мы начали также сочувствовать английскому народу: начали думать, что рано или поздно нам тоже суждено будет испытать нечто подобное. Особенно болела за англичан наша интеллигенция. У многих уже тогда начала складываться мысль, что война Англии против Гитлера — это «справедливая война». Но потом, в мае (1941 года), в Англию вдруг прилетел Гесс, и мы вновь стали смотреть на Англию с опаской и подозрением»». Со смешанным чувством тревоги и надежды было встречено в народе опубликованное 14 июня 1941 года сообщение ТАСС, в котором опровергались слухи о скорой войне между Германией и СССР. Основное содержание этого сообщения звучало так: «…В английской и вообще в иностранной печати стали муссироваться слухи о «близости войны между СССР и Германией». По этим слухам: 1) Германия будто бы предъявила СССР претензии территориального и экономического характера, и теперь идут переговоры между Германией и СССР о заключении нового, более тесного соглашения между ними; 2) СССР будто бы отклонил эти претензии, в связи с чем Германия стала сосредоточивать свои войска у границ СССР с целью нападения на СССР; 3) Советский Союз в свою очередь стал будто бы усиленно готовиться к войне с Германией и сосредоточивает войска у границ последней. Несмотря на очевидную бессмысленность этих слухов, ответственные круги в Москве все же сочли необходимым, ввиду упорного муссирования этих слухов, уполномочить ТАСС заявить, что эти слухи являются неуклюже состряпанной пропагандой враждебных СССР и Германии сил, заинтересованных в дальнейшем расширении и развязывании войны. ТАСС заявляет, что: 1) Германия не предъявляла СССР никаких претензий и не предлагает какого-либо нового, более тесного соглашения, ввиду чего и переговоры на этот предмет не могли иметь места; 2) по данным СССР, Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы, а происходящая в последнее время переброска германских войск, освободившихся от операций на Балканах, в восточные и северо-восточные районы Германии связана, надо полагать, с другими мотивами, не имеющими касательства к советско-германским отношениям; 3) СССР, как это вытекает из его мирной политики, соблюдал и намерен соблюдать условия советско-германского пакта о ненападении, ввиду чего слухи о том, что СССР готовится к войне с Германией, являются лживыми и провокационными…». В советской и постсоветской литературе было выпущено немало критических стрел в адрес этого сообщения ТАСС, что, на наш взгляд, не совсем справедливо. Советское руководство просто обязано было в той ситуации выступить с публичным миролюбивым заявлением, и тогда еще не было известно, что оно окажется бесполезным. Трудно согласиться и с распространенным в литературе мнением, что данное сообщение ТАСС оказало «расхолаживающее» или «усыпляющее» воздействие на советский народ. На самом же деле оно породило в нем определенную встревоженность и обеспокоенность, так как в тексте прямо говорилось о сосредоточении германских войск вблизи границ СССР. На этот счет А. Верт верно подметил: «Советские люди к тому времени уже достаточно привыкли читать правительственные сообщения между строк, чтобы не увидеть косвенного намека в такой фразе: «переброска германских войск… связана, надо полагать, с другими мотивами, не имеющими касательства к советско-германским отношениям». Очень многие русские, которых это сообщение ТАСС далеко не успокоило, следующие несколько дней с тревогой ожидали, какова будет «реакция» на него Берлина. По словам бывшего румынского посланника в Москве Гафенку, тысячи людей сидели в эти дни за своими радиоприемниками, ожидая новостей из Берлина. Но они так ничего и не услышали. Германское правительство никак не ответило на это сообщение ТАСС и даже не опубликовало его». Тем не менее миллионы советских людей продолжали надеяться и верить, что Гитлер не решится напасть на СССР. Представлялось совершенно невероятным, чтобы политики, находящиеся в здравом уме, всерьез могли вынашивать планы завоевания самой большой (по территории) страны в мире и к тому же имевшей, в чем многие были уверены, очень сильную армию. Казалось, элементарное благоразумие должно было удержать от такого рискованного шага. Когда же немецкое нападение все же состоялось, то, по свидетельству А. Верта, «многих (советских людей) чрезвычайно удивляло, что СССР вообще подвергся вторжению». Это как-то не укладывалось в рамки здравого смысла. Американский историк Г. С. Дойч, имея в виду скептицизм в настроениях политиков на Западе в конце 1939— начале 1940 годов относительно намерений Гитлера напасть на ведущие западные страны — Францию и Англию, поскольку это выглядело чистым безумием и противоречило здравому смыслу, справедливо отметил: «Тогда мало кто осознавал, что все нормальные и разумные доводы не могут быть применимы к Гитлеру, который действовал по своей собственной, необычной и зачастую извращенной логике, бросая вызов всем доводам здравого смысла». Уповая на то, что у Гитлера якобы возобладают благоразумие и здравый смысл, на Западе фактически «прозевали» начавшееся 10 мая 1940 года масштабное немецкое наступление с целью сокрушить западные демократии. Во многом теми же причинами объяснялась и «внезапность» немецкого нападения на СССР 22 июня 1941 года. В советском общественном сознании весьма вероятной представлялась перспектива совместной германо-английской агрессии против СССР, несмотря на то что было известно, что с сентября 1939 года Англия и Германия находятся в состоянии войны между собой. Считалось, что это не помешает им организовать совместное нападение на СССР. Подобного рода подозрения еще больше обострились в дневные часы 22 июня 1941 года при известии о немецком нападении, о чем, например, свидетельствует бывший нарком иностранных дел СССР М. М. Литвинов: «Все думали, что британский флот идет на всех парах в Северное море для совместной с Гитлером атаки на Ленинград и Кронштадт». Позднее в сознании советских людей с трудом, не без изрядной доли скепсиса и недоверия, происходило признание того факта (до войны, по общему мнению, совершенно невероятного), что англичане являются нашими союзниками. А. Верт так описывает трансформацию в советском общественном сознании образа Англии из врага в союзника: «Почти все комментарии, которые я слышал от русских, сводились к следующему: «Мы слышали насчет Гесса, и мы подозревали, что между Англией и Германией существует какой-то сговор. Мы помнили о Мюнхене и об англо-франко-советских переговорах летом 1939 года. Мы глубоко переживали бомбежки Лондона, но мы все время испытывали чувство недоверия по отношению к Англии. Когда Германия напала на нас, одной из наших первых мыслей было, что, может быть, она сделала это по договоренности с Англией. А что Англия станет нашей союзницей — да, союзницей, — это превзошло все наши ожидания»». 1 сентября 1939 года был принят Закон о всеобщей воинской обязанности (опубликован в газете «Правда» 3 сентября 1939 года). Осенью 1939 года в обстановке большого патриотического подъема проводился призыв городской и сельской молодежи в ряды РККА (Рабоче-Крестьянской Красной Армии). Эту аббревиатуру надо понимать буквально: армия была именно рабоче-крестьянской, и лица рабочего или крестьянского происхождения составляли в ней абсолютное большинство. Служба в Красной Армии составляла не только почетную обязанность граждан СССР, но и прекрасную школу воспитания советской молодежи. Рейтинг красноармейца по степени почета и уважения в общественном сознании был неизмеримо выше, чем это имело место в царские времена у солдат старой русской армии. Старики, многие из которых являлись в прошлом солдатами царской армии, с гордостью смотрели на своих одетых в красноармейскую форму детей и внуков и даже завидовали им. Пожилой крестьянин Н. Н. Жаров из дер. Грабки Мытищинского района Московской области говорил: «Теперь идет красноармеец по улице и гордится своим званием. А то ли раньше было? Вспомнишь старое — сердце заболит. Солдата раньше за последнего человека считали. В общественный сад вход запрещен, в трамваях ездить нельзя, я сам на своей спине хорошо испытал, что значила служба в царской армии. Красная Армия — лучшая школа, особенно для нашего колхозного молодняка». Под специфическим термином «колхозный молодняк» имелась в виду крестьянская молодежь. Именно в предвоенные годы окончательно сформировалась советская общественно-политическая система с присущими ей особенностями. Фактически на шестой части земного шара сложилась новая цивилизация. Это была уникальная цивилизация, аналогов которой не было в истории человечества ни вы прошлом, ни в настоящем. Советская цивилизация, несмотря на наличие всякого рода недостатков, издержек и негативных явлений, в тот период еще являлась молодым организмом, достаточно жизнеспособным и имевшим потенции для дальнейшего поступательного развития. В СССР царил дух боевитости, готовности к ратным и трудовым подвигам, предрасположенности к массовому героизму и самопожертвованию. Это как бы было визитной карточкой молодой советской цивилизации. Можно только поражаться удивительной близорукости и извращенности представлений политического и военного руководства фашистской Германии, что СССР вместе с его политической системой и вооруженными силами есть якобы «гнилое строение», которое «рухнет» при первом же ударе германской армии. Так, перед нападением на СССР Гитлер внушал фельдмаршалу Рундштедту: «Вам нужно только пнуть дверь — и все гнилое строение рухнет». Можно согласиться с выводом английского историка А. Кларка, что Гитлер, приняв решение о нападении на СССР и предвкушая быструю и легкую победу, «просмотрел один очень важный фактор в своей оценке потенциала русских. Теперь вермахт имел перед собой противника совершенно иного сорта, не похожего на мягонькие нации Запада». Конечно, в обществе существовали антисоветские, антибольшевистские и антисталинские настроения. Но не стоит преувеличивать их масштабы. Сложившийся в СССР общественно-политический строй имел массовую поддержку— большинство людей были преданы ему. Он являлся воплощенным идеалом Октябрьской революции 1917 года, и само Советское государство в сознании миллионов людей воспринималось как единственное в мире государство рабочих и крестьян. Поэтому советские граждане в массе своей в случае военной опасности были готовы защищать не только свою Родину, свое государство безотносительно к его политическому устройству, но и сложившуюся в СССР общественно-политическую систему, его общественный и государственный строй. Эту особенность в ментальности советского народа тонко уловил А. Верт, понимавший, что советские люди борются с немецкими захватчиками не только за свою родину, но и за существовавший тогда общественно-политический строй. «Было бы, разумеется, слишком большим упрощением, — писал А. Верт, — считать (как считают некоторые), что это была «национальная» или даже «националистическая» война, и ничего больше. Нет, в этой национальной, народной войне советские люди сражались также за свою, советскую власть». Верт также правильно понимал, как это следует из его вышеприведенной цитаты, что советские люди считали советскую власть именно своей властью. Тут еще надо иметь в виду, что тогда выражение «советская власть» имело более глубокий и широкий смысл (в том числе и заменяя собой понятие «российская власть»), в противовес намерению вторгнувшегося на территорию СССР противника навязать «немецкую власть». Надо также учитывать, что СССР был многонациональным государством, в котором декларировались идеи равенства, равноправия и дружбы народов, отрицался как национализм, так и национальный, нигилизм. Включавший в себя десятки наций и народностей советский суперэтнос, который обычно называют советским народом, являлся порождением именно сложившегося в СССР общественно-политического строя. Историк Е. М. Малышева справедливо отмечала: «Общественно-политический строй, сложившийся в СССР на основе социалистической, марксистской идеологии, в предвоенный период создал такое феноменальное суперэтническое образование с высочайшей пассионарностью, как советский народ». Тезис, конечно, не бесспорный, но мы с ним в основном согласны. Понятия «советский общественно-политический строй» и «советский народ» до такой степени взаимосвязаны, что отрывать их друг от друга, как это иногда делается в литературе, методологически неверно и противоречит принципу историзма. Ведь такой суперэтнический феномен, как советский народ, вряд ли мог бы образоваться в условиях какого-то иного общественно-политического строя. Та этнополитическая общность людей, которую мы называем советским народом, была воспитана в антифашистском духе. С момента прихода Гитлера к власти в Германии и до заключения советско-германского пакта о ненападении, т. е. с января 1933 года до августа 1939 года, в СССР активно велась пропаганда по разоблачению фашизма. В результате этой пропаганды антифашизм стал важной составной частью менталитета советского народа. После заключения советско-германского пакта о ненападении 23 августа 1939 года антифашистская пропаганда в СССР была приглушена, но антифашистская составляющая в ментальности советского народа отнюдь не исчезла. Она сохранялась как бы в латентном состоянии, готовая в любой момент при соответствующем изменении обстоятельств заявить о себе во весь голос. Этот момент, как известно, наступил 22 июня 1941 года. Сам по себе советско-германский пакт, заключенный 23 августа 1939 года, в широких кругах советского общества воспринимался с трудом, и никогда не исчезало ощущение его противоестественности. На сознание людей удручающе действовала неожиданная трансформация германского фашизма из врага чуть ли не в «друга». Все это тонко подметил Константин Симонов, написавший в своих воспоминаниях: «Что-то тут невозможно было понять чувствами. Может быть, умом — да, а чувствами — нет. Что-то перевернулось и в окружающем нас мире, и в нас самих. Вроде бы мы стали кем-то не тем, чем были; вроде бы нам надо было продолжать жить с другим самоощущением после этого пакта». То, что произошло 22 июня 1941 года, сразу же все поставило на свои места, привело к возвращению адекватного восприятия германского фашизма как опасного врага. *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** Источник : https://libking.ru/books/sci-/sci-history/521666-4-viktor-zemskov-stalin-i-narod-pochemu-ne-bylo-vosstaniya.html Виктор Земсков - Сталин и народ. Почему не было восстания читать онлайн Источник : https://zen.yandex.ru/media/id/5b9e7c90bd1d6600aae148b6/pravda-o-stalinskih-repressiiah-viktor-zemskov-5feddaf0af142f0b17ecdff2 Правда о Сталинских репрессиях. Виктор Земсков. | Исторический обзор *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** | |
|
| |
| Всего комментариев: 0 | |