16:07 Принц 005 | |
*** *** === Вместо ответа Вересень достал из внутреннего кармана фотокарточку, переснятую с паспорта утопленника. – Это он? – А есть какая-нибудь другая? Получше качеством? – Все, что имеем. – Не могу сказать точно, но, в общем, похож. А Бартоша я узнал бы сразу. – Думаю, у вас еще будет такая возможность, Кирилл. Это ваш дон Корлеоне… Бартош… Не справлялся относительно Лоденбаха? Ничего не просил передать ему? – Нет. Просто взял письмо и все. – А кто-нибудь еще мог бы опознать Лоденбаха? – Не знаю. Может быть, Олег… Олег Батов, бармен. Наши гости любят проводить время в баре. – Где я могу его увидеть? – Терраса верхнего этажа. Он сейчас там. – Ну что ж, Кирилл. Спасибо за помощь следствию. – А… что произошло? – наконец-то, портье задал вопрос, который должен был задать уже давно. – У Лоденбаха неприятности? – Боюсь, что несовместимые с жизнью. Я оставлю вам свой телефон. Если вспомните что-то еще – звоните. – Конечно. Но я рассказал все, что знаю. – Это придется подтвердить документально. Мы вас вызовем, когда понадобитесь. …Поднимаясь на лифте на шестой, самый верхний, этаж, Вересень думал о Кирилле. Портье, который так не понравился ему в начале беседы, оказался очень ценным свидетелем. Такие свидетели, с хорошо тренированной памятью, – настоящая находка для следствия. Осталось только навестить дом на улице Марата, двадцать два. Правда, возлагать большие надежды на этот визит не стоит: те, кто убрал Лоденбаха, наверняка позаботились о собственной безопасности. В пользу этого говорят солнцезащитные очки на брюнетке: легкий камуфляж, призванный сбить с толку, ведь иногда очки меняют лицо до неузнаваемости. Да и была ли она действительно брюнеткой? Не суть важно. Эта женщина, скорее всего, проходной персонаж, ее использовали с единственной целью: заполучить оставшиеся в номере вещи. Фигура Арсена Бартоша, который предстал перед Кириллом в своем истинном обличье, – куда интереснее. Запоминающееся имя, запоминающаяся внешность… Не так уж часто по родному городу Вересня разгуливают Марлоны Брандо! Будь этот тип чуть менее экзотичен, история выглядела бы достовернее. Что-то смущало Вересня и, лишь добравшись до шестого этажа, он понял – что Дон Корлеоне, Джеймс Бонд – все это смахивает на кино! А Вересень и сам не заметил, как оказался в первом ряду, с ведром поп-корна, который кто-то сунул ему в темноте. Этот кто-то — и есть владелец кинотеатра, а также – киномеханик, билетер и кассир в одном лице. И фильм, что идет сейчас на экране, снял тоже он. А теперь сидит поблизости – возможно, на том же первом ряду – и наблюдает за реакцией простодушного зрителя. Оказавшись в баре, Вересень сразу понял, почему это место является таким популярным. Отсюда, с террасы, уставленной столиками, открывался роскошный вид на город. Перекличка куполов, дальних и ближних: Исаакий, Спас-на-Крови, Казань; тонкие шпили, протыкающие небо, – Адмиралтейство и почти незаметная Петропавловка; завораживающе четкая геометрия улиц, эх… Вот бы показать все это великолепие дурацкому парню! Мысль о Мандарине пришла в голову Вересня внезапно, и он попытался одернуть себя: Мандарин, хоть и необычный, но все же – кот. А котам совершенно наплевать на архитектуру, удобный лежак или чья-то дружеская шея, с которой можно свесить лапы, привлекают его гораздо больше. Да и сам Вересень явился сюда не для того, чтобы любоваться красотами. Бармен по имени Олег Батов – вот, кто его интересует. Батов оказался довольно приятным парнем с соломенными, торчащими в разные стороны волосами. Каким-то чудом на этих волосах держалась шляпа с узкими полями; она же придавала бармену залихватский вид. Обе руки были зататуированы едва ли не до плеч: разноцветные, утопающие в цветах драконы свивались в кольца и исчезали под короткими рукавами футболки с надписью «NO HABLARE EN CLASE». Футболка показалась Вересню знакомой: пару лет назад точно такую же привез Иньеста – то ли из Барселоны, то ли из Бильбао. Перевод надписи, отпечатанной в столбец с десяток раз, звучал забавно: Не разговаривайте в классе. – Вообще-то, мы открываемся через полчаса, – широко улыбнувшись, сообщил бармен. – Очень хорошо. Значит, у нас будет время поговорить. – Поговорить? Вересень выложил на стойку удостоверение, и улыбка тотчас же сползла с лица Батова. Теперь он выглядел если не раздосадованным, то обиженным точно. – Послушайте, я ведь уже все рассказал вашему товарищу. – Какому товарищу? – Вересень был поражен. – С такими же корками. Больше мне добавить нечего. – И по какому делу вас беспокоил… как вы говорите, мой товарищ? – Разве вы пришли сюда не из-за Крис? – Из-за кого? – Кристина. Девушка, которая заглядывала сюда иногда, – бармен щелкнул пальцами, чтобы подобрать наиболее обтекаемую формулировку. – Э-э… чтобы поболтать с клиентами. – Нет. Меня как раз интересует один из клиентов. Вот этот. Взяв фотографию, Батов несколько секунд вглядывался в нее. После чего равнодушно пожал плечами. – Качество хромает, я согласен, – сказал Вересень. – Но другого снимка, к сожалению, нет. Присмотритесь внимательнее. Молодой человек, лет тридцати, темноволосый, спортивного телосложения. Вернер Лоденбах. – Да хоть бы и Людвиг ван Бетховен. Люди приходят сюда расслабиться, выпить парочку коктейлей. Представляться, а уж тем более предъявлять для этого паспорт вовсе не обязательно. – Значит, вы не помните этого человека. Он снимал здесь номер около месяца назад. – Нет-нет, – драконы на руках бармена ощетинились. – Номера снимают ниже. А здесь просто проводят время в компании приятных людей и любуются городом. – То есть, никакого отношения к гостинице этот бар не имеет? – Имеет, конечно! Плоть от плоти, так сказать. И чужие здесь не ходят, что совершенно естественно. Только клиенты и их гости. Вересень решил зайти с другого конца: – А та девушка, о которой вы упомянули… Кристина? – Она была гостьей. – Чьей именно? – Не кого-то конкретно, – Батов понизил голос и снова прибегнул к эвфемизму. – Гостьей отеля. Ну, вы понимаете… Иногда солидным людям приятно побыть в компании хорошеньких девушек. – Это называется бордель? – так же шепотом спросил Вересень. – Это называется эскорт-услуги. Вещь довольно обычная, – бармен подмигнул Вересню, и это могло означать только одно: «ну, что ты из себя целку корчишь, старичок? Все мы – взрослые люди, не первый день на свете живем, понимаем, что к чему». Раскручивать историю с эскорт-услугами совершенно бессмысленно. Это и впрямь обычная и часто практикуемая вещь, а – в случае с отелем «Викинг» – еще и защищенная от несанкционированных посягательств на самых верхах. Так что – лучше заткнуться и промолчать. НЕ РАЗГОВАРИВАЙТЕ В КЛАССЕ! – Так что же произошло с той девушкой, Кристиной? – Несчастный случай. Выпала из окна три недели назад. Никакой видимой связи девицы с Вернером не просматривалось, но Вересень насторожился. – И каковы подробности? – Несчастного случая? – Да. – Вроде бы мыла окно, поскользнулась на подоконнике – и… – бармен присвистнул. – Двенадцатый этаж. Сами понимаете, шансов выжить у нее не было. Грустная история. И странная, – мысленно добавил Вересень. Мыть окна в самом начале августе – еще туда-сюда, хотя большинство людей проделывает это весной и в предзимье. Но представить, что этим занималась девица, оказывающая определенного рода услуги состоятельным людям… Что-то здесь не складывается. Не выходит из дерьма ириска, как сказал бы капитан Литовченко. – Я еще подумал тогда: что-то Крис не показывается. Неужели нашла своего принца? Даже порадовался за нее. А оно вон как вышло… – Она искала принца? – удивился Вересень. – Конечно. Она же девушка, а все девушки ищут принца. Чтобы тратить его деньги и ни в чем себе не отказывать. – Тянет на жизненное кредо. – У нее было другое кредо. – Какое же? – Пора валить. Но сначала – дождаться подходящего средства передвижения. Инкассаторская машина вполне бы подошла. Или поезд, перевозящий золотой запас карликового государства Андорра. Образно выражаясь, как вы понимаете. – Я так понимаю, что вы были дружны. Если уж она делилась с вами сокровенным. – Дружны – это громко сказано. Так, болтали иногда. О том, что с ней произошло, я вообще узнал от вашего коллеги. – Имя коллеги не припомните? – Погодите. У меня где-то валялась его визитка. Бармен исчез из поля зрения следователя, и спустя минуту (Вересень потратил ее на изучение винной карты) на стойку вспорхнул кусок картона грязно-бежевого цвета. РЕЧКАЛОВ ВЛАДИМИР АФАНАСЬЕВИЧ, – значилось в нем. Далее шло место работы Речкалова (прокуратура Калининского района) и несколько телефонов: служебный, домашний и мобильный. В унылой визитке не было никакого подвоха, да и фамилия показалась Вересню смутно знакомой. Нет, по работе они не сталкивались никогда, но вполне могли сидеть рядом на ежегодных отчетных собраниях личного состава. – Я бы хотел взять ее, если вы не возражаете. Из-под стойки раздалось нечленораздельное «угу-мм-м», но хозяин цветных драконов показываться не спешил. И Вересень снова принялся за винную карту. Ну и цены здесь ломят, прости господи! Бутылка самого дешевого вина стоила бы следователю половину месячной зарплаты. А чтобы вкусить все прелести вин подороже, пришлось бы взять потребительский кредит. Или вообще – влезть в ипотеку. – Что-то случилось? – спросил Вересень, когда все сроки ожидания драконов вышли. – Я – мудак. Вересень, который слышал в своей жизни и не такие откровения, не особенно удивился. – Вылезайте-ка. И объясните, что произошло. Наконец-то возникший на горизонте бармен был явно огорчен. – Нашел здесь у себя одну бумажку. Которую должен был передать. Совсем из головы вон… – Может, еще не поздно? – Поздно, – шляпа на голове бармена закачалась и съехала на затылок. – И ничего с этим не поделаешь. – А что за бумажка? – Записка. Крис попросила меня передать эту чертову записку одному человеку. Здесь, в отеле. – Кому-то из персонала? – Не смешите. – Речь шла о постояльце? – Скорее всего. Она написала ее при мне. Да, теперь я точно вспомнил. Она стояла ровно там, где стоите сейчас вы. Заказала пятьдесят грамм водки и попросила листок бумаги. – Когда это произошло? – Месяц назад. Да, точно. Двадцатого июля. В нос Вересню ударил едва слышный запах ванили. Это не было связано с атмосферой бара, в которой были разлиты совсем другие ароматы – кофейных зерен, сигар и трубочного табака. Это был личный маркер следователя: если ноздри щекочет ваниль – будь внимателен и предельно собран, тебя ждет незапланированное открытие. Та самая случайность, что может сыграть на руку следствию. – Странно. Вы забыли передать послание, но точно помните день и обстоятельства, при которых оно было написано. – Ничего странного, – бармен хрустнул пальцами. – В тот день, утром, у меня угнали тачку. А я на ней и недели не откатался, в долги влез, чтобы купить. – Красный BMW-кабриолет? – зачем-то спросил Вересень. – Издеваетесь? – Просто уточняю марку машины. – Так вы и тачками занимаетесь? – Иногда. – Моя была попроще. «Шевроле-Авео» в базовой комплектации. Может, посодействуете в поиске? А то местные сыскари не чешутся. Говорят, слишком много угонов этим летом, и я у них не единственный. – Давайте вернемся к двадцатому июля. – А чего возвращаться? Черный день в моей жизни. Пять часов просидел в ментовке, давал показания и всякие бумажки заполнял. Хотел вообще отгул взять, не было никакого желания на работу идти. Но одному в четырех стенах сидеть – еще хуже. Короче, настроение у меня в тот день было на нуле. Только о своей ласточке и думал: какая сволота ее увела. А тут Крис с запиской. У нее настроение тоже было неважнецкое, так что по стопарику мы с ней хлопнули на пару. Вообще-то, я на работе никогда не пью, но тут… – А почему у нее было неважное настроение? Батов почесал затылок, отчего его шляпа соскользнула на лоб и закачалась на жестких, как проволока, волосах. – Принц сорвался, я так думаю. Накануне она сидела с каким-то чуваком. И ушли они вместе. А в тот день она кого-то ждала. Причем кого-то конкретного. Точно! Она ждала. – Откуда вы знаете? Она сама вам сказала? – Нет, конечно. Но понять было несложно. Несколько раз к ней подкатывались какие-то деятели. Но она их довольно быстро отшила. – Обычно она так не поступает? – Обычно – нет. Недотрогам здесь не место. Только я вам ничего не говорил. – Само собой, – кивнул Вересень. – И как долго она ждала? – Так. Пришла она в семь и просидела чуть больше часа. Заказала лонг-дринк, а водку попросила уже у стойки. Я, конечно, не сдержался и выложил историю с моей ласточкой. И сказал, что день выдался паршивый. – А она? – Посочувствовала, но в тему не особенно вникала. Понятное дело: тут свои гондурасы чесать не успеваешь, где уж за чужими уследить. А перед тем, как бумагу попросить, Крис заявила, что как бы все не начиналось, все равно кончится паршиво. Как тот день. – Записка все еще у вас? – Да. Я потому и вспомнил, что на нее наткнулся. Голова была совсем другим забита, вот и не передал вовремя. – Давайте ее сюда. Сложенный вчетверо листок бумаги перекочевал в руки Вересня, а запах ванили стал таким острым, что разом вытеснил все другие запахи. № 17 — было написано в верхнем правом углу. – Что это? – Номер, в который я должен был отнести записку. Что же еще? – А почему она сама не сделала этого? – Может, не хотела видеться с человеком из семнадцатого номера. Или, наоборот, хотела, а того не оказалось на месте. Может, именно его она и ждала. – Вернер Лоденбах. Человека из семнадцатого номера звали Вернер Лоденбах. Именно о нем я и спрашивал с самого начала. – Можно еще раз взглянуть на фото? На этот раз бармен изучал снимок намного дольше. – Вспомните, не с ним ли была ваша подруга накануне? Это важно. – Накануне бар был забит под завязку. У меня минуты свободной не было, где уж тут посетителей изучать. Но вроде похож. – Вроде или похож? – Да здесь сам черт не разберет, на этой фотографии! – в сердцах бросил бармен. – А видеокамеры у вас установлены? – В баре? – Да. – Стояли одно время, но это не нравилось клиентам. Сами понимаете уровень. – Драконы взметнулись куда-то ввысь, к перистому облаку, на котором проходило совместное заседание мирового правительства и мировой же закулисы, слегка разбавленное девочками по вызову. – Вот камеры и демонтировали. Но они есть внизу, в холле. – Понятно. А со своей подругой вы больше не виделись? – Нет, – Батов шмыгнул носом и попытался изобразить страдание на лице, но вышло не очень убедительно. – Те полста граммов водки были последними. – Ясно. Ну, что ж, спасибо за помощь, Олег. – Выходит, я помог? Получив утвердительный ответ, бармен оживился: – Ну, так как насчет моей ласточки? Может, и вправду посодействуете? Ты – мне, я – тебе, как говорится… О! Давайте-ка я вам фирменный коктейль забацаю! За счет заведения. – Это лишнее. Если бы не бьющая в нос ваниль, Вересень оставил бы просьбу развеселого парня в шляпе без всякого внимания. Но тот передал ему записку, адресованную Лоденбаху, а мог бы и не делать этого. Осталось только прочесть ее и – продвинуться в зияющей тоннельной темноте хотя бы на шаг. Полшага тоже будет достаточно. – Сделаем так. Напишите мне имена и телефоны людей, которые занимаются вашим делом. А я, со своей стороны, попробую узнать его перспективы. …Покинув бар и оказавшись в одиночестве, Вересень развернул записку мертвой девушки, адресованную мертвому парню. Он перечитывал ее снова и снова, но никак не мог понять, что она означает. ТЕПЕРЬ Я ЗНАЮ, ЧТО ТАКОЕ ТИМБУКТУ. НЕ САМОЕ ЛУЧШЕЕ МЕСТО НА ЗЕМЛЕ. А ВЕДЬ Я ПОЧТИ ПОВЕРИЛА В НЕГО. ЖАЛЬ. Что это еще за Тимбукту? Какое-то географическое название, место на земле. Жизнь в нем не сахар, если верить записке. Любой из дней, как бы он не начинался, заканчивается там паршиво. Разбитым сердцем, разбитыми мечтами. Бедное дитя. Вересень вдруг снова подумал о Кате Азимовой. Собственно, мысли о Кате не покидали его все последние два года. Отделившись от остальных мыслей, они заняли в голове Вересня особое место. Потайное – за занавеской, которую никто не отдернет без надобности. Но стоит только подуть даже легкому ветерку, как ткань взметнется парусом, воспарит, и – пожалуйста! – вот она, Катя. Никуда не делась, хотя миллион раз намеревалась уйти. Покинуть Вересня навсегда. В разное время ветер носил самые разные имена, некоторые из них, несомненно, удивили бы саму Катю. Сейчас ветер, отдаленно напоминающий африканский самум, назывался Кристина. У роковой красавицы Азимовой общего с Крис было еще меньше, чем с мальчиками, которых крадут цыгане, – так хотелось думать Вересню. Девушка по вызову, циничная охотница за деньгами и, – если повезет, – за состояниями. Небрезглива ровно настолько, чтобы лечь в постель с кем угодно. Но при этом не лишена романтизма и сентиментальности – об этом свидетельствует текст записки. Составленной весьма недурно, если учесть обстоятельства при которых она писалась. О чем может говорить письмо? Об обманутых ожиданиях. Принц оказался банальным проходимцем, но это вызвало в Крис не ярость – сожаление. Ярость сжигает за собой все мосты, вернуться к исходной точке невозможно. Сожаление на такой поступок не способно, не готово; оно оставляет шанс проходимцу снова стать принцем. Оно готово поверить, что все происшедшее – случайность. Что это – не конец отношений. Не тех отношений, в которые Крис вступала почти ежедневно и которые (как предполагал Вересень) довольно щедро оплачивались, – совсем других. Эти отношения ищет любой человек, иногда – всю жизнь, имя им – любовь и привязанность. Он снова подменяет понятия, вот черт. Наделяет гостиничную шлюху душой, полной всепрощения и сострадания. Всему виной записка – изящная и так много говорящая посвященному. Легко представить, что ее писала Катя Азимова, которая носила в сумочке не самые простые книги. А шлюхи vulgaris романтических записок не пишут. Они не моют окон в самом начале августа, – или, на худой конец, нанимают для этого специально обученного человека. Что произошло между Крис и Вернером Лоденбахом вечером девятнадцатого июля? Известно что. Неизвестно лишь когда и почему всплыл этот хренов Тимбукту. Символом чего он был? Этого Вересень не узнает никогда. А вот разузнать подробности жизни Крис ему вполне по силам: для этого необходимо связаться с Владимиром Афанасьевичем Речкаловым, ворон ворону глаз не выклюет. …Прежде чем покинуть отель, Вересень ненадолго задержался на ресэпшене. – Вы не сказали, что к вам в отель приходил следователь, – мягко попенял он Кириллу. – По поводу одной девушки, которая… иногда посещала бар. – Разве вы интересовались девушкой? – Нет. – Вот видите. А я привык отвечать лишь на поставленные и четко сформулированные вопросы. – Хорошо. Что вы знаете о той девушке, Кристине? – Ничего. Здесь бывает много девушек, всех не упомнишь. – Она была знакома с Вернером Лоденбахом. – Ну и что? Девушки здесь для того, чтобы знакомиться с клиентами. Это их работа. Моя работа – служба приема и размещения. Никаких точек соприкосновения между мной и этими девушками я не вижу. А вы? Такого на арапа не возьмешь, – грустно подумал Вересень. Только факты могут припереть его к стене. И ощущение опасности, которое дает информация, узнанная случайно. Очевидно, подобной информацией портье и впрямь не располагает, оттого и ведет себя так вызывающе. – Хорошо. У вас в холле стоит видеокамера… – Две видеокамеры, – уточнил Кирилл. – Я бы хотел ознакомиться с пленками за девятнадцатое и двадцатое числа прошлого месяца. – Это невозможно. – Почему? Правила отеля? – Это невозможно физически. Записи стираются каждые три недели. Так что самое раннее, что отель может предоставить – последний день июля. Как Вересень мог забыть об этом? Стирать записи с пленок видеонаблюдения – обычная и повсеместная практика. Не только отельная. Уж не этим ли объясняется то, что Вернер Лоденбах всплыл в отчетах всех заинтересованных ведомств лишь спустя месяц после своей гибели?.. * * * – Доска не моя. Вересень поморщился: плоская шутка про доску на фронтоне дома преследовала его последние полтора десятка лет. Шутили все – коллеги по работе, немногочисленные приятели по институту и просто знакомые. Это была чисто мужская реакция – женщины до такой глупости не опускались. Вересень проживал в самом начале улицы Мира, в доме номер шесть, на последнем же – шестом этаже. Ничего примечательного в этом – порядком обветшавшем – строении стиля «модерн» не было. Кроме вышеупомянутой доски, которая гласила: В этом доме жили с 1935 по 1941 г. выдающиеся кинематографисты, педагоги, народные артисты СССР СЕРГЕЙ АПОЛЛИНАРЬЕВИЧ Г Е Р А С И М О В ТАМАРА ФЕДОРОВНА М А К А Р О В А Вересень старался лишний раз на доску не смотреть, чтобы не портить карму себе, а заодно и Сергею Аполлинарьевичу и Тамаре Федоровне – людям, безусловно талантливым, хотя и творившим не в самые лучшие времена. Они уж точно не заслуживали тех неандертальских барельефов, что были привинчены к доске. При этом С.А. был похож на бандюгу, не брезгующего гоп-стопом, а Т.Ф. являла собой классический пример воровки на доверии. Интересно, как отнесется к сомнительной эстетике доски дурацкий парень? Вопрос был далеко не праздным, ведь вчера вечером Мандарин переселился к следователю. Этому предшествовали драматические события, которые лишь подтверждали старую, как мир, истину: любовь с первого взгляда существует. Через день после отъезда Вересня из Ольгино ему позвонил Додик и попросил о встрече. – Давай в конце недели. У меня очень много дел. – Ты мне друг? – Додик прибегнул к провокационному приему, чего раньше за ним никогда не наблюдалось. – Хорошо. Сегодня вечером увидимся. – Сейчас. Мы увидимся сейчас. Немедленно. Куда мне подъехать? – А что случилось? – Вопрос жизни и смерти. Я даже отгул взял. Они встретились через полчаса, неподалеку от метро «Академическая». В этом районе Вересень бывал нечасто и вряд ли заглянул бы сюда в ближайшую пару лет, если бы не дело Крис. Кристины Бирман, уроженки города Апатиты Мурманской области, 1988 года рождения. Кристина снимала квартиру на улице Верности, что – в контексте ее ремесла – выглядело довольно забавно. Следователь Речкалов, с которым Вересень увиделся накануне, оказался спокойным и обстоятельным мужиком предпенсионного возраста. И, кажется, хорошим профессионалом, чьему опыту и чутью не было никаких оснований не доверять. – Несчастный случай, – заявил Речкалов, как только Вересень посвятил его в свои сомнения. – Однозначно. Несчастный случай, нелепая смерть. Дело уже закрыто. Да и в тот вертеп я сунулся для очистки совести. Под «вертепом», конечно же, подразумевался отель «Викинг». – Тело обнаружили случайные прохожие в семнадцать сорок пять. Сразу после того, как произошло несчастье. Девица им практически на голову свалилась с высоты двенадцатого этажа. В спортивных штанах, футболке и с тряпкой в руке. – С тряпкой? – удивился Вересень. – Ветошь для мытья окон. Если точнее – фибровая салфетка красного цвета, 50 на 50 сантиметров. Была зажата в пальцах. – Семнадцать сорок пять, – Вересень покачал головой. – Поздновато для мытья окон. – Мыть окна никогда не поздно, – парировал Речкалов. – Девица выпала из окна кухни. На подоконнике стояло ведро и кое-какие химикаты. Одно из стекол было уже вымыто. – А что с телом? – Травмы, характерные для падения с большой высоты. Расположение тела относительно стены дома указывает на то, что она именно выпала. Никто ее не выбрасывал. Да и входная дверь закрывается на ключ, захлопнуть ее, уходя, невозможно. И невозможно закрыть дверь снаружи, если внутри, в замок, вставлен ключ. – Он был вставлен? – Да. Балкона в квартире нет, так что и этим путем не уйдешь. Я-то вначале тоже подумал – дело тут нечисто. Учитывая личность девицы и характер ее работы, так сказать, – Речкалов выразительно посмотрел на Вересня. – Но версия насильственной смерти отпала сразу. В нее не стреляли и следов борьбы в квартире обнаружено не было. – Что с отпечатками? – Кроме отпечатков самой Бирман – еще несколько, принадлежащих разным людям. В наших базах их нет, – так что, скорее всего, друзья или знакомые, не связанные с криминалом. Соседи сталкивались с ней нечасто, никаких хлопот она не доставляла. Квартира была тихой. – Ничего интересного в вещах не нашли? – Абсолютно. В основном – тряпки и косметика, брошюры по йоге, проспекты туристических компаний. Был еще ноутбук, и нам удалось установить сайты, которые она посещала. Кулинария, мода, путешествия – стандартный набор. – А личная переписка? – Типичная для девиц ее возраста. Поскольку смерть была естественной, перепиской особенно не занимались. Просмотрели лишь последние по времени письма. Это в основном подтверждение оплаты мобильного телефона. – Кстати, – оживился Вересень. – Телефонные контакты вы проверили? Речкалов вынул из кармана платок, промакнул им лоб и пристально взглянул на Вересня: – Почему вас так интересует эта девица, Борис Евгеньевич? Мне бы хотелось от вас большей откровенности. Все-таки, в одном ведомстве работаем. И цели у нас общие. – Никакой особой тайны нет. Я расследую убийство Вернера Лоденбаха, гражданина Германии. Дело крайне запутанное, чтобы не сказать больше. Так вот, уже установлено, что Лоденбах и ваша подопечная Кристина Бирман встречались. Возможно даже – состояли в близких отношениях. Вересень намеренно сделал ударение на слове «близких», и обстоятельный мужик Речкалов поморщился. – Как вы понимаете, Владимир Афанасьевич, у меня были веские основания полагать, что эти смерти связаны между собой. – Факты – упрямая вещь, – запыхтел Владимир Афанасьевич. – А они говорят, что в смерти девицы Бирман нет криминальной подоплеки. Но бог шельму метит. Вот он и пометил. – За что? – изумился Вересень. – За разнузданность и асоциальный образ жизни. А если вы считаете меня недостаточно компетентным… – У меня нет никаких сомнений в уровне вашей компетентности. Но отработать все версии я просто обязан. – Лоденбах… Где-то я уже встречал эту фамилию, – Речкалов постучал безымянным пальцем себе по лбу – звук получился такой, как будто бы невидимый кий разбил невидимую пирамиду. – Вот только где? – Телефонный контакт? Ноутбук? Записная книжка? – Не было у нее записной книжки… Вспомнил! Визитка! У этой шалав… у этой, с позволения сказать, девушки в сумочке нашлось с десяток визиток. И визитка Лоденбаха в том числе. – У вас блестящая память, Владимир Афанасьевич, – мелко польстил Вересень. – Я могу взглянуть на визитку? – Думаю, проблем не возникнет. А что касается телефона… Незадолго до смерти ей звонили. Примерно за полтора часа или около того. Некая Марина Данилова. – Подруга? – Вот и я так подумал. И встретился с этой Мариной. Оказалось, они даже незнакомы лично. Косвенно это подтверждает тот факт, что в журнале входящих звонков значился только номер. Данилова разыскивала своего приятеля, с которым у Бирман, по ее утверждению… м-м… были шашни. – Что за приятель? – Какой-то нищий актеришко. Она так переживала, что я посоветовал ей объявить дружка в розыск, если не найдется. – Не похоже, чтобы среди тех, с кем встречалась Бирман, были нищие актеры. Не того полета птица. – Эти птички летают на разных высотах, уж поверьте моему жизненному опыту. Иногда могут и к земле прибиться, чтобы гнездо свить. «Прибиться к земле» (в контексте всего происшедшего) показалось Вересню чересчур циничным замечанием. Да и Речкалов всячески демонстрировал свою неприязнь к покойной Кристине Бирман. В этом было что-то глубоко личное: слабый отсвет когда-то пережитой драмы, – как если бы притязания Владимира Афанасьевича были отвергнуты девушкой, похожей на Крис. С поправкой на время, разумеется. Визитка, которой разжился Вересень, не добавила лишних красок туманному образу Лоденбаха. Она являла собой образец скромности, хотя и была напечатана на хорошей бумаге с тиснением: только имя и фамилия, без указания места работы, и пара телефонов. Как и следовало ожидать, оба телефона были неактивны. Абсолютно бесполезная вещь. Была ли она такой же бесполезной в период близких контактов Лоденбаха и эскорт-девицы? …Зачем он отправился на улицу Верности, к дому Крис, Вересень объяснить не мог. Трагический инцидент произошел почти месяц назад, и в съемной квартире не осталось от нее ни вещей, ни воспоминаний. Вещи забрали родственники из Апатитов, приехавшие за телом Кристины Бирман; не исключено, что в квартиру уже заселились новые жильцы. Вересню же оставалось смотреть на окна (два крайних от торца) и прикидывать, о чем думала Крис в последние секунды своей жизни. Поняла ли она до конца, что с ней произошло? Нелепая случайность, так говорит старый, побитый жизнью пес Речкалов. И у Вересня нет никаких оснований не верить ему. Хотя прижизненные фотографии Кристины такой фактор, как случайность, исключали в принципе. С них на Вересня смотрела очень привлекательная темноволосая девушка с надолго запоминающимся взглядом: в нем сошлись показная невинность (так свойственная порочным натурам) и холодный расчет. Представить эту бестию с фибровой (50 на 50 сантиметров) тряпкой в руках не получалось, хоть тресни. Именно здесь, у места гибели Крис, Вересня и застал звонок Додика. А вскорости появился и он сам, на кургузой машиненке «ДЭУ Матисс», раскрашенной в корпоративные цвета сети «Эльдорадо». Вид у Додика был неважнецкий: волосы всклокочены, под воспаленными красными глазами – темные круги; заросший двухдневной щетиной рот изогнут скобкой. Увидев щетину, Вересень забеспокоился: Додик никогда не позволял себе появляться небритым на людях. «Вопрос жизни и смерти», – так он сказал по телефону. Боря немедленно склонился к смерти, и на смену обеспокоенности пришел самый настоящий ужас. Что, если дурные вести касаются Мандарина? Расставание с дурацким парнем лишь на поверхностный взгляд прошло безболезненно. Вересень торжественно пообещал коту навещать его хотя бы раз в месяц, а (если хозяева не будут против), то и чаще. Он поцеловал Мандарина в маленькую и теплую макушку, потискал напоследок и аккуратно спустил с рук. И в сердце его немедленно поселилась черная тоска, а жизнь потеряла добрую половину своей привлекательности. Вересень сильно надеялся на фактор времени и на собственное благоразумие: в конце концов, это не женщина, не лучший друг, с которым расстаешься навсегда, – всего лишь кот. И так реагировать на отсутствие в своей жизни кота – верх идиотизма. Если не сказать хуже – зачатки шизофрении. Вересень дал себе неделю на исправление ситуации с идиотизмом и шизофренией, но, к концу первого дня без Мандарина, понял: неделей тут не обойдешься. И продлил срок до двух. – Что-то случилось? – гаркнул Вересень, когда Додик нетвердой походкой приблизился к нему. – Случилось! – Мандарин? На секунду Вересню показалось, что по волосам Додика пробежали электрические разряды, а из глаз вылетел сноп искр. Вылетел – и сразу погас. – Почему спросил? – Просто беспокоюсь. Привязался к нему за две недели… – Ты меня сколько знаешь? – Всю жизнь, – Вересень пожал плечами. – С первого класса, то есть. Почти тридцать лет. – Тридцать лет и две недели – есть разница? – снова заискрился Додик. – Существенная. Да что произошло-то? – Что ж обо мне не беспокоишься? Не заслуживаю? – Так с тобой же все в порядке. Дом, семья… Чада и домочадцы. Дай бог всякому. – Не в порядке со мной! Не в порядке! И со всеми остальными тоже. – А с котом? – продолжал гнуть свое Вересень. – С котом – в порядке? – Он орет, – неожиданно заявил Додик, и из его черных иконописных глаз выкатились две чистейшие слезы. – Кто? – Кот. Уже сутки. Не затыкаясь. Всех с ума свел. Вересень тотчас вспомнил гибель «Титаника» и похолодел. – Нам уже пообещали дом сжечь. И сожгут. Я бы первый сжег. Хотя кота пристрелить проще. Кота пристрелить тоже обещали. Теперь Вересня бросило в жар, а на лбу выступила испарина. – Мозг есть? – Нет, – честно признался Додик. – Тот, что был, кот вынес. Я бы сам его убил, но Рузанка с Ануш не дали. Велели ехать за тобой. – За мной? Я-то что могу сделать? Может, ему… кошечка нужна? – Совсем дурак? – для пущей убедительности Додик покрутил пальцем у виска. – Кошечки ему даром не нужны. – А что же ему нужно? – Не знаю, что нужно ему, а мне нужно, чтобы он заткнулся. Ашот хотел его проклясть до десятого колена, а заодно нас всех. Которые привели в дом чудовище. – Проклял? – запоздало ужаснулся Вересень. – Пока нет, Рузанка и Ануш держат оборону. Но времени мало. – Так чего мы тут трем? Поехали. Ты – вперед, а я за тобой. – Ну, нет. Вдруг ты отстанешь? Поедем на моей. Нужно было сильно постараться, чтобы отстать от «ДЭУ»-коробчонки, но школьный друг Вересня был явно не в адеквате, и спорить с ним следователь не решился. До Ольгино они долетели за рекордные восемнадцать минут. Из своей тихоходной малолитражки Додик выжимал сто двадцать, а малейший затык в виде красного света на светофоре заставлял его стонать, биться головой о руль и поминать всех армянских святых и нечестивых. Ольгино встретило их почти полным отсутствием звуков: должно быть, все поселковые собаки сорвали голоса, и лишь один голос оглашал окрестности. Это был голос Мандарина. Трагедия «Титаника» близилась к развязке. Они успели вовремя, лишь на несколько секунд опередив делегацию мрачного вида граждан с участковым во главе. Кобура на боку участкового была расстегнута. Промедление – смерти подобно, – подумал Вересень и решительным шагом направился к полицейскому лейтенанту, на ходу доставая удостоверение. – Что здесь происходит? – строгим голосом спросил он. – Поступила жалоба от населения, товарищ… – участковый заглянул в темно-красные корочки. – Товарищ Вересень. Систематически нарушается общественный порядок. – Каким образом? – В виде криков… кошачьих. Очевидцы утверждают, что они слышны даже в Сестрорецке. Не исключено, что животное бешеное. Надо пресечь во избежание… Сам ты бешеный! Но вслух этого Вересень не сказал, бросив лишь: – Разберемся. – Но… – Я же сказал: разберемся. И кобуру застегните. Непорядок. …Мандарин сидел на сосне, на самой нижней ее ветке, метрах в четырех от земли. От приставленной к сосне лестницы проку было немного. Ничто не мешало дурацкому парню, в случае опасности, забраться повыше. Очевидно, он проделывал это неоднократно, тем самым ускользая от возмездия – и все попытки достать его терпели фиаско. В случае иного развития событий Додик бы не появился в городе. Под сосной, задрав вверх головы, стояли Ануш и Рузанна. В руках у Рузанны был зажат кусок вырезки, а в руках Ануш – маленькая миска, наполненная темной желеобразной субстанцией. Любимые консервы дурацкого парня, – сходу определил Вересень. – Вай мэ, Мандаринчик, дорогой! – взывала к кошачьему инквизитору Рузанна, потрясая вырезкой. – Спустись, поешь. – Спустись, Мандаринчик! – вторила ей Ануш. – Я бы тоже его угостил. Свинцом, – мрачно бросил Додик. – Эй! – вполголоса позвал дурацкого парня Вересень. Вой немедленно прекратился, и наступила тишина. Такая глубокая, что стук упавшей с сосны одинокой сухой шишки показался едва ли не грохотом «шаттла», стартующего с мыса Канаверал. Следом за шишкой на землю спланировал Мандарин – совершенно бесшумно. Проскользнув между Ануш и Рузанной, он бросился к Вересню, вскарабкался на него, обхватил шею лапами и затих. – Ну, что я говорила! – в голосе жены Додика звучало торжество. – А я что говорила? – не меньшее торжество звучало в голосе сестры жены Додика. – Что мы обе говорили, а? – воскликнули женщины хором. Вересень не особенно прислушивался к их словам: ощущение блаженного тепла в груди вернулось снова и сделало следователя мягким и податливым, как воск. По-хорошему, нужно было сделать дурацкому парню внушение, строго спросить за бесчинства. Но вместе этого Вересень гладил Мандарина по маленькой змеиной голове и глупо улыбался. Додик же, напротив, был серьезен. – И что нам теперь делать? – спросил он, обведя глазами скульптурную группу, застывшую у сосны. – Что? – озадачилась Рузанна. – Ведь если Боря уйдет, он опять начнет орать, так? – Пусть тогда не уходит. Побудет до вечера, – предложила Ануш. – Может, кот успокоится. – Вообще-то, я работаю, – Вересень почесал у дурацкого парня за ухом. – И до вечера мне еще нужно смотаться в пару мест. – Вот видите! Плохая идея, женщины. А нужна хорошая. – Что же ты предлагаешь? – Пусть забирает кота с собой! – выпалил Додик. Из рук Рузанны выпала вырезка: – Да ты что? Что мы детям скажем? Они же его любят! – И я их люблю, – не сдавался Додик. – И не хочу, чтобы они стали погорельцами. Потому что нас сожгут к чертовой матери. Или пристрелят кота. Возьмете грех на душу? Губы Додиковой жены затряслись, и она непременно расплакалась, если бы не Ануш. Старшая сестра, как и положено, оказалась мудрее младшей. Она положила руку на плечо Рузанне и тихо, но твердо произнесла: – Я же говорила: это любовь с первого взгляда. Нельзя стоять у нее на пути, Рузочка. – Этого кота мы взяли потому, что он тебе понравился, – дожимал со своей стороны Додик. – Тебе, а не детям. У них еще две кошки есть. И две собаки. И мы с тобой. И дедуля с бабулей. И любимая тетя Ануш. И двоюродные братья – Грачик и Фрунзик. И Ашот. Напоминание о патриархе Ашоте, готовом проклясть все семейство, и решило исход дела. – Пусть забирает. Я согласна, – сдалась Рузанна. – Я с самого начала была согласна, – Ануш подмигнула Вересню и дурацкому парню. – Осталось только узнать, согласен ли Боря-джан. Три пары глаз уставились на Вересня: умоляющие – Додика, вопрошающие – Рузанны и все понимающие – Ануш. А до Вересня только сейчас стал доходить смысл решения, принятого на импровизированном семейном совете: кажется, ему готовы отдать дурацкого парня! Прямо сейчас, без всяких предварительных условий. Первым желанием Бори было немедленно бежать вместе с Мандарином в охапке: вдруг семейный совет передумает? Но со стороны это выглядело бы глупо: здоровый тридцатишестилетний мужик пятится к калитке, крепко прижимая к себе кота. Глупо и невежливо. Нужно взять паузу и постараться, чтобы эти милые, чудесные люди не заметили его детского ликования. – В принципе, я согласен, – прочистив горло, сказал Вересень. – Тем более, что мы с Мандарином нашли общий язык и подружились. И со своей стороны обязуюсь холить его и лелеять. Чтобы у меня ему жилось не хуже, чем здесь. Хотя это будет непростой задачей. – Ты уж постарайся, Боря-джан, – снова всхлипнула Рузанна. – Вот чего ты ревешь? – прикрикнул Додик на жену. – Не на войну кота провожаем! Все будет хорошо. Упоминание о войне придало новое направление мыслям Рузанны: – Работа у тебя опасная. Вдруг с тобой что-то случится? – Да какая же опасная? – Вересень не на шутку перепугался, что дурацкого парня могут отнять. – Опасная у оперов. А у меня, в основном, бумажная. Протоколы, экспертизы, то да се. Не бей лежачего, короче. – А в командировки ездишь? – Раз в три года на три дня. Это максимум. – Если что… Если командировка… Я могу с котом посидеть, – вклинился Додик. – Тебе лишь бы из дому смыться, сиделец, – осадила мужа Рузанна. А Вересень вспомнил о том, какое впечатление производит дурацкий парень на людей. И это – совершенно магическое – впечатление настолько сильно, что, если Вересень и впрямь отправится в командировку через год-другой, то очередь из желающих присмотреть за Мандарином растянется до Владивостока. – Я бы хотел… Немного компенсировать расходы, так сказать. Вы ведь его в питомнике купили… Это, наверное, недешево. – Совсем дурак? – повторил Додик уже знакомую Вересню фразу. – Мы котами не торгуем. Просто отдаем тому, кого он любит. Это правильно. – Правильно, – вздохнула Рузанна. – Правильнее и быть не может, – улыбнулась Ануш. *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** Источники : https://royallib.com/read/platova_viktoriya/zmei_i_lestnitsi.html https://libcat.ru/knigi/detektivy-i-trillery/policejskij-detektiv/114394-viktoriya-platova-zmei-i-lestnicy.html https://knigkindom.ru/books/detektivy/45670-viktoriya-platova-zmei-i-lestnicy.html https://www.litres.ru/book/viktoriya-platova/zmei-i-lestnicy-9527384/ https://topliba.com/books/586266 https://akniga.org/platova-viktoriya-zmei-i-lestnicy https://knigavuhe.org/book/zmei-i-lestnicy/ *** Слушать - https://audiokniga.one/13187-zmei-i-lestnicy.html === https://audiobukva.ru/platova-viktoriya-zmei-i-lestnicy *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** --- ---
--- --- *** ***
--- ---
АудиокнигиНовость 2Семашхо*** *** | |
|
| |
| Всего комментариев: 0 | |