Главная » 2021»Январь»20 » Машина различий. Уильям Гибсон, Брюс Стерлинг. 028
22:06
Машина различий. Уильям Гибсон, Брюс Стерлинг. 028
АЗАРТНАЯ ЛЕДИ ПРИНОСИТ НЕСЧАСТЬЕ
-- Азартная леди -- несчастье для всех своих близких. Когда игральные
машины вытряхнут ее сумочку, она тайком относит свои драгоценности на
Ломбард-стрит, чтобы вновь и вновь искушать фортуну суммами, полученными от
ростовщиков! Потом, к огорчению горничных, она распродает свой гардероб; она
превышает кредит у тех, с кем ведет дела, отдает свою честь на откуп друзьям
в призрачной надежде отыграться.
Игорная лихорадка равно губительна как для рассудка, так и для эмоций.
Насколько горячечны, нездоровы надежда и страх, радость и гнев, сожаление и
досада, вспыхивающие в тот момент, когда переворачивается карта, срываются с
места сверкающие машины, выбрасываются игральные кости! Кто не вспыхнет
негодованием от одной уже мысли, что женские чувства, из века посвящаемые
детям и мужу, извращаются столь мерзостным образом. Глубочайшая скорбь, вот,
что испытываю я, когда смотрю, как мучительно бьется Азартная Леди в тисках
своей недостойной, греховной страсти, когда вижу ангельское лицо, пылающее
бесовской одержимостью!
По неисповедимой мудрости Господней почти все, что развращает душу,
разлагает также и плоть. Запавшие глаза, осунувшееся лицо, мертвенная
бледность -- вот они, непременные признаки играющей женщины. Ее утренний сон
не в силах возместить низменные полночные бдения. Я долго и пристально
вглядывался в лицо Азартной Леди. Да, я внимательно наблюдал за ней. Я
видел, как в два часа ночи ее, полумертвую, силой уводили из ее
крокфордского игорного ада, призраком казалась она в нечистом сиянии газовых
ламп...
Прошу вас, вернитесь на место, сэр. Вы -- в Доме Господнем. Должен ли я
понимать ваши слова как угрозу, сэр? Да как вы смеете! Мрачные времена
наступили, поистине черные времена! Я говорю вам, сэр, как говорю всем
собравшимся здесь прихожанам, как скажу всему свету, что я все это видел, я
многажды наблюдал, как ваша королева машин предается этим мерзейшим
беспутствам...
Помогите! Остановите его! Остановите! Боже, меня застрелили! Я убит!
Убивают! Неужели никто не может его остановить?!
ВЫБОР ЗА ВАМИ, ДЖЕНТЛЬМЕНЫ
(В разгар парламентского кризиса 1855 года лорд Брюнель созвал свой
кабинет министров и обратился к нему с речью. Выступление премьер-министра
записано его личным секретарем в стенографической системе Бэббиджа.)
Джентльмены,я не могу припомнить ни единого случая, когда какой-либо
представитель партии или кабинета министров вступился бы -- пусть даже
случайно -- за меня в стенах парламента. Я не обижался, не жаловался и
терпеливо ждал, делая то малое, что было в моих силах, чтобы защитить и
расширить мудрое наследие покойного лорда Байрона, залечить безрассудные
раны, нанесенные нашей партии чрезмерным усердием молодых ее членов.
Но ни малейших изменений в том презрении, с которым, судя по всему,
относитесь ко мне вы, уважаемые джентльмены, так и не последовало. Напротив,
последние два дня в Парламенте оживленно обсуждается постановка на
голосование вопроса о недоверии, с особым упором на недоверие к главе
правительства. Эта дискуссия была отмечена более чем обычными нападками в
мой адрес, и ни один из вас, членов моего кабинета, не сказал ни слова в мою
защиту.
Как в подобных обстоятельствах можем мы успешно расследовать дело об
убийстве преподобного Алистера Роузберри? Постыдное, атавистическое
преступление, злодейски совершенное в стенах христианской церкви, запятнало
репутацию партии и правительства, а также возбудило серьезнейшие сомнения
относительно наших намерений и нашей честности. И как же сможем мы
искоренить преступные тайные общества, чья сила и дерзость возрастают день
ото дня?
Господь свидетель, джентльмены, что я никогда не искал настоящего
своего поста. Более того, я сделал бы все, что угодно, совместимое с моей
честью, чтобы его избежать. Но я должен либо быть хозяином в парламенте,
либо уйти в отставку -- предоставив нацию так называемому руководству людей,
чьи намерения стали за последнее время абсолютно ясными. Выбор за вами,
джентльмены.
СМЕРТЬ МАРКИЗА ГАСТИНГСА
Да, сэр, два пятнадцать точно -- и никаких ошибок быть не может,
поскольку у нас установлены патентованные табельные часы "Кольт и Максвелл".
Я услышал негромкий такой звук, словно что-то капает, сэр.
На мгновение я решил, что протекла крыша, совсем позабыв, что ночь
ясная. Дождь, подумал я, только это меня и встревожило, сэр, -- мысль, что
сухопутный левиафан пострадает от сырости, поэтому я посветил фонарем вверх,
и там висел этот бессчастный негодяй, и все шейные позвонки левиафана были в
крови, и вся, как она там, арматура, которая поддерживает этого зверюгу,
тоже. А голова его вся была расшиблена, сэр, да там, считай, и не было уже
никакой головы. Он висел там, запутавшись ногами в каких-то ремнях, и я
увидел блоки и веревки, туго натянутые, и они уходили во тьму огромного
купола, и это зрелище так меня поразило, сэр, что я уже поднял тревогу и
только потом заметил, что у левиафана нет головы.
Да, сэр, я думаю, так оно и было -- то есть, как они это устроили. Его
спустили с купола, и он там делал свое дело в темноте: останавливался, когда
слышал мои шаги, а потом снова принимался за работу. Долгая работа, на
несколько часов, ведь им нужно было сперва установить свои блоки. За смену я
несколько раз проходил под этим самым местом. А когда он ее отломал, голову,
сэр, кто-то другой вытащил ее наверх и наружу, ведь они сняли одну из
панелей купола. Но что-то там у них оторвалось, наверное, или соскользнуло,
и он полетел вниз, прямо на пол,у нас там самый лучший флорентийский мрамор.
Мы нашли то место, где разлетелись его мозги, сэр, хотя лучше бы об этом
забыть. И потом я припомнил какой-то шум, сэр, это когда он, наверное, упал,
но никакого крика не было.
А еще, сэр, меня что поразило больше всего, так это как они втихую
подтянули его снова наверх и оставили там висеть, как кролика в мясной
лавке, а сами смылись
со своей добычей по крыше. Сколько же в этом подлости, сэр, вы
согласны?
Кеннет Рейнольде, ночной сторож Музея практической геологии, показано
под присягой перед следователем Дж. Г. Питерсом,
Боу-стрит, ноябрь 1855 года.
ВЕРЬТЕ МНЕ ВСЕГДА
Мой дорогой Эгремонт!
Я глубоко сожалею, что сложившиеся на данный момент обстоятельства
лишают меня возможности и надежды использовать в дальнейшем ваши неоспоримые
способности во благо партии и правительства.
Вы, без сомнения, поймете, что мое признание всей сложности ваших
личных обстоятельств никоим образом не связано с каким-либо, пусть и
малейшим недоверием к вам как государственному деятелю; менее всего мне бы
хотелось создать у вас подобное впечатление.
Я не могу завершить письмо, не выразив горячего желания и надежды, что
для вас найдется достойный ваших высоких качеств пост.
Верьте мне всегда,
искренне ваш,
И. К. Брюнель.
Министерское письмо Чарльзу Эгремонту, Ч. П., дек. 1855 г.
МЕМОРАНДУМ МИНИСТЕРСТВУ ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ
По этому случаю наш высокий гость, экс-президент Американского Союза,
мистер Клемент Л. Валландингем* улизался в стельку. Выдающийся демократ
показал, что не уступит в своей распущенности ни одному из Англиейских
лордов. Он излапал миссис А., зацеловал визжащую мисс Б., исщипал до синяков
пухленькую миссис В. и бросался на мисс Г. с самыми гнусными намерениями!
Мистер Валландингем вел себя, как бык в период течки; когда все наши
гостьи впали в истерику, высокопоставленное животное было отловлено слугами,
доставлено вверх копытами на второй этаж и выпущено под присмотр миссис
Валландингем, успевшей уже переодеться в чепец и ночную рубашку. И тут, к
вящему нашему изумлению, этот необыкновенный человек использовал для
удовлетворения чрезмерно разыгравшейся похоти покорное тело законной своей
супруги, облевав его в процессе соития с головы до ног. Те, кто видел миссис
Валландингем, едва ли сочтут последнее неправдоподобным.
Недавно меня достигло известие, что в Веракрусе, в мексиканском
изгнании, умер бывший президент Техаса Сэмьюэль Хьюстон. Судя по всему,
Хьюстон ожидал призыва о помощи со стороны какой-нибудь из враждующих
группировок, надеясь вернуть себе хотя бы часть прежнего влияния, однако
никто к нему так и не обратился -- французские алькальды не дремлют. При
всех своих несомненных недостатках Хьюстон был во сто раз лучше Клемента
Валландингема, который заключил трусливый мир с Конфедерацией и позволил
стервятникам Красного Манхэттенского Коммунизма терзать останки своей
обесчещенной страны.
Лорд Листан, 1870г.
ДО РАДИКАЛОВ
(Нижеследующий текст -- транскрипция звуковой записи на восковом
цилиндре. Одна из самых первых подобных записей, она донесла до нас
воспоминания Томаса Таулера (р. 1790), деда Эдварда Таулера, изобретателя
"Аудиографа Таулера". Несмотря на экспериментальный характер использованного
аппарата, эта запись отличается исключительной чистотой. 1875 г.)
Я вот помню одну зиму, холодная была, длинная, а мы же тогда в Англии
жили все совсем как нищие -- это еще до радикалов. Мой братишка Альберт, он
выискивал кирпичи, обмазывал их птичьим клеем и оставлял у конюшен, чтобы
ловить на них воробьев. А потом он ощипывал их, он и я, мы вместе, я ему
тоже помогал. И мы их потрошили, и Альберт разводил в печке огонь, и, когда
она нагреется, мы жарили этих крошечных воробышков в маминой латке, на
старом жире. И потом мама делала нам большой горшок чая, и у нас был вроде
как праздник, воробьев мы этих ели.
А отец, он ходил по всем лавочникам на Чатуин-роуд и собирал ошметки
мяса. Кости, значит, бараньи кости и все такое, горох, бобы, лежалую морковь
и репу и... ему обещали еще овсяную муку, и пекарь отдавал ему черствый
хлеб... У отца был большой железный котел, он там раньше готовил для
лошадей, и вот он вычистил его, и они там варили суп, в большом котле для
лошадей. Я помню, как приходили совсем бедные, они приходили два раза в
неделю, это той зимой. Им приходилось приносить с собой собственные миски.
Вот такие они были все голодные, до радикалов.
А ты, Эдди, ты слышал когда об ирландском голоде в сороковых? Да нет,
где тебе. Картошка тогда не уродилась два года подряд, три, и ирландцам, им
было совсем худо. Но радикалы, они такого терпеть не ста л и, он и устроили
чрезвычайное положение и мобилизовали нацию.
Лорд Байрон произнес прекрасную речь, она была во всех газетах... Я
записался на один из спасательных кораблей, они отходили из Бристоля. С утра
до вечера, да и ночью тоже, мы грузили кранами здоровые ящики по лондонским
накладным, а поезда приходили и днем и ночью со всей Англии, и все с едой.
"Благослови Господь лорда Бэббиджа!" -- кричали нам ирландцы и плакали. "Да
здравствует Англия и радикальные лорды!" У них долгая память, у ирландцев,
они никогда не забывают добра*.
ДЖОН КИТС НА ХАФ-МУН-СТРИТ
Слуга провел меня в кабинет мистера Олифанта. Мистер Олифант сердечно
меня приветствовал, особо отметив прошлое мое сотрудничество с доктором
Мэллори. Я сказал мистеру Олифанту, что имел удовольствие сопровождать
триумфальную лекцию доктора Мэллори о бронтозаврусе весьма совершенной
кинотропической программой. В "Докладах Общества парового интеллекта" был
напечатан крайне лестный отзыв о моих достижениях, и я предложил мистеру
Олифанту упомянутый номер журнала. Мистер Олифант просмотрел статью, однако
в своем понимании тонкостей клакерства он находится на уровне среднего
любителя -- судя по тому, что единственной его реакцией было вежливое
удивление.
Тогда я сообщил мистеру Олифанту, что именно доктор Мэллори направил
меня к его порогу. В одной из частных бесед великий ученый счел уместным
рассказать мне о смелом предложении мистера Олифанта -- использовать машины
полиции для научного изучения скрытых структур, лежащих в основе
передвижений и занятий жителей нашей столицы. Мое восхищение этой смелой
идеей привело меня к мистеру Олифанту, и я изъявил желание и готовность
принять участие в осуществлении его замысла.
Тут он прервал меня весьма взволнованным образом. "Все мы исчислены, --
заявил он, -- каждый из нас. Исчислены всевидящим оком; и наши минуты
исчислены тоже, и каждый волос на головах наших. И кто как не сам Господь
промыслил, чтобы вычислительные мощности машины были применены к этой
великой общности, к потокам уличного движения, к торговле, к приливам и
отливам людских толп -- к бесконечно делимой текстуре Его творения".
Я ждал, что за этими необычайными рассуждениями последуют какие-нибудь
практические выводы, но мистер Олифант внезапно погрузился в глубокую
задумчивость.
Тогда я разъяснил ему, избегая по возможности специальных терминов,
почему природа человеческого глаза неизбежно требует от кинотропии как
необычайной скорости, так и необычайной сложности. По этой причине, заключил
я, мы, кинотрописты, находимся в ряду самых сведущих программистов Британии,
и практически все достижения в сжатии данных берут свое начало в
кинотропических приложениях.
Тут он снова меня прервал, спросив, действительно ли я произнес слова
"сжатие данных" и знаком ли я с понятием "алгоритмическое сжатие"? Я заверил
его, что знаком.
Тогда он встал и, подойдя к стоявшему поблизости бюро, достал нечто
вроде деревянного ящика, используемого для транспортировки научных приборов,
причем мне сразу же бросились в глаза кусочки белого гипса, прилипшие
кое-где к этому ящику. Не мог бы я, спросил мистер Олифант, скопировать
находящиеся здесь перфокарты и затем разобраться, что они такое значат? Он
особо подчеркнул, что мои исследования должны иметь сугубо конфиденциальный
характер.
Он понятия не имел об их потрясающем значении, ни малейшего
представления.
Джон Ките, цитируется по интервью, данному Г. С. Лайвуду для "Докладов
Общества парового интеллекта", май 1857 г.
ГРАН-ПАНМЕЛОДИУМ ПОЛЬКА
Ах, весь мир с ума сойти рискует, Тощий, толстый, робкий и нахал -- Все
твердят, без устали танцуя: Наша чудо-полька выше всех похвал!
Одну ножку выше поднимаем, Балансируем на носке другой, Каблучками ритм
звонко отбиваем -- В вихре чудо-польки мчит весь шар земной.
Вальсы и кадрили всем нам надоели, Запись не сравнится с музыкой живой.
Даже трубочисты, позабыв о деле, Пляшут чудо-польку майскую порой.
Девичьи глаза как звездочки сияют, Губки так и просят их поцеловать. Но
красавица того лишь замечает, Кто умеет чудо-польку танцевать.
И ученый слышит: музыка играет, -- Вмиг бросает книги, душный кабинет И
со всеми вместе дружно восклицает: "Лучше чудо-польки не было и нет!"
Так мы и танцуем, юбки вверх взлетают, Стук подковок медных -- раз, и
два, и три. И на тех парней лишь взгляды мы бросаем, Кто танцует чудо-польку
до зари.
* Перевод Б. М. Жужунавы.
СПЛЕТНИ
С грустью и удивлением узнали мы о недавнем отплытии на борту пироскафа
"Грейт Истерн" всеми любимого и разносторонне талантливого мистера Лоренса
Олифанта -- писателя, журналиста, дипломата, географа и друга королевской
семьи -- в Америку. Как заявил нам мистер Олифант, он намерен поселиться в
так называемом Сусквеганнском фаланстере, основанном господами Кольриджем и
Вордсвортом, чтобы жить, равняясь на утопические доктрины, милые сердцу этих
достойных изгнанников!
"Городские вести" от 12 сентября 1860 г.
ЛОНДОНСКАЯ АФИША, 1866
ТЕАТР "ГАРРИК",
Уайтчепел, перестроенный и обновленный,
под руководством Дж. Дж. Тобиаса, эсквайра,
впервые представляет
ВЕЧЕРА
СОВРЕМЕННОЙ КИНОТРОПИЧЕСКОЙ ДРАМЫ Понедельник, 13 ноября, и далее всю
неделю.
ПЕРВОЙ будет представлена (ВПЕРВЫЕ) совершенно новая национальная,
лондонская,типическая, столичная, мелодраматическая/кинотропическая
современная драма в пяти актах, в истинном свете выставляющая современную
жизнь и нравы в их бесчисленных небывалых и интересных проявлениях, под
названием
ПЕРЕКРЕСТКИ ЖИЗНИ
или ЛОНДОНСКИЕ КЛАКЕРЫ
В основу драмы легла знаменитая пьеса "Сыны Вокансона", захватившая в
настоящее время внимание всей Франции, переработанная применительно к
обстоятельствам и реалиям настоящего момента.
С кинотропическим оформлением мистера Дж. Дж. ТОБИАСА и ассистентов
В музыкальном сопровождении нового блестящего попурри-оркестра под
управлением мистера Монтгомери
Режиссура мистера С. Дж. Смита
Костюмы миссис Хэмптон и мисс Бейли
Общее руководство постановкой
мистера Дж. Дж. ТОБИАСА
Действующие лица и исполнители:
Марк Ридли, он же Пройдоха Лис, (клевый парень, король лондонских
клакеров)
.........мистер Г. Л. МАРСТОН
Мистер Доррингтон (богатый ливерпульский коммерсант, проездом в
Лондоне)
.........мистер Дж. РОУМЕР
Фрэнк Дэнверс (британский морской офицер, только что вернувшийся из
Индии)
.........мистер У. М. БЕРД
Роберт Дэнверс (его младший брат, разорившийся повеса, кинутый
клакерами)
.........мистер Л. МЕЛВИН
Мистер Хоксуорт Шабнер (владелец вест-эндского клакерского притона,
дисконтер и хотьчтошник -- там, где можно хоть что зацапать)
.........мистер П. УИЛЬЯМС
Боб Йоркнер (жулик, уставший от жульничества)
.........мистер У. ДЖОНС
Нед Бриндл (трепло, парень серединка на половинку)
.........мистер С. ОБРИ
Том Фогг, он же Старый Жмурик, он же Скотина (раб опиума, страдающий
белой горячкой)
.........мистер А. КОРЕНО
Джо Луковица, он же Крокодил (громила и шестерка Шабнера)
.........мистер ДЖ. Г. ВЕЛАСКО
Дикки Смит (Ранняя Пташка, юный машинный оператор, ничем не
примечательный, клюющий по зернышку где придется)
.........мистер Дж. МАСКЕЛЛ
Айки Бейтс (хозяин "Крысиного Замка", владелец скандального стола для
игры в багатель, прекративший игру в бамблпаппи как слишком печальную)
.........мистер ГОУТУБЕД
Официант в пивной "Кот и волынка"
.........мистер СМИТСОН
Инспектор особого отдела с Боу-стрит
.........мистер ФРЭНКС
Луиза Трухарт (жертва безответного чувства)
.........мисс КЭРОЛАЙН БАРНЕТТ
Шарлотта Уиллерс (молодая деревенская леди с кошкой)
.........мисс МАРТА УЭЛЛС
Бельэтаж 3 ш. Ложи 2 ш. Партер 5 п. Балкон 2 п. Касса работает
ежедневно с десяти до пяти.
ПРОЩАЛЬНАЯ ПОЭМА
(В 1854 году Мори Юдзо, самурай и ученый из провинции Сацума, написал
на отбытие своего сына в Англию нижеследующее стихотворение. Переведено с
китаизированного японского.)
Мой сын пересекает морскую пучину, Стремясь к благородной цели. Далек
его путь -- десять тысяч сато, За ним не угнаться весеннему ветру. Восток и
Запад ничто не роднит,
Так говорят многие, забывая,
Что солнце светит над ними одно
С одних и тех же небес.
Без страха в сердце через все опасности
Он ведет своих сородичей учиться в далеких краях,
Ради блага семьи он не щадит себя.
Пройдя через все испытания и невзгоды
Он приникнет к источнику знания.
Далеко до великих рек Китая,
Много дальше стремится мой сын.
Будет время, когда обретенная им мудрость
Принесет бесценные плоды.
ПИСЬМО ДОМОЙ
В тот день я, как и обычно, обшаривал глазами все четыре стороны света
в поисках земли, но не находил ничего. Как печально это было! Потом, по
случайной прихоти и с разрешения капитана, я взобрался на одну из мачт. С
этой большой высоты, когда паруса и дымовая труба остались далеко подо мной,
я с удивлением различил берег Европы -- тончайшую зеленую полоску, чуть
выступавшую над водным горизонтом. Я крикнул вниз Мацумуре: "Поднимись!
Поднимись!" -- и он поднялся очень быстро и отважно.
Вдвоем на верхушке мачты мы пристально вглядывались в Европу. "Смотри!
-- сказал я ему. -- Вот нам и доказательство, что мир и на самом деле
круглый! Стоя внизу на палубе, мы ничего не видели, но отсюда, сверху, суша
ясно видна. Это доказывает, что поверхность моря искривлена! А если
искривлено море, то, конечно же, искривлена и вся земля!"
"Это потрясающе, -- воскликнул Мацумура, -- все именно так, как ты
говоришь! Земля действительно круглая! Это наше первое настоящее
доказательство!"
Мори Аринори, 1854 г.
МОДУС
Парижские газетчики уделяли ее светлости прискорбно мало внимания, а
потому даже этот небольшой зал был заполнен менее чем наполовину.
Темные ряды откидных кресел были негусто усеяны сверкающими лысинами
математиков, но основную часть публики составляли клакеры, по большей части
-- немолодые, летний лен их чрезмерно элегантных нарядов смотрелся несколько
отставшим от моды. Три последние ряда занимал парижский Женский клуб;
истомленные жарой суфражистки обмахивались веерами и громко
переговаривались, поскольку давно уже потеряли нить рассуждений ее
светлости, а может -- и не находили.
Леди Ада Байрон перевернула страницу и чуть поправила бифокальное
пенсне. Уже несколько минут вокруг подиума кружила тяжелая зеленая муха;
теперь она прервала свой замысловатый полет и приземлилась на подложенное, с
отделкой из кружев плечо ее светлости. Леди Ада никак не среагировала на
вопиющую наглость настырного насекомого и храбро продолжала на не очень
хорошем французском.
Мать сказала:
-- Наша жизнь стала бы много прозрачнее, если бы человеческую речь
можно было интерпретировать как развертывание уровней некоей глубинной
формальной системы. Отпала бы необходимость разбираться в двусмысленностях
языка, но появилась бы возможность оценивать истинность любого высказывания,
соотнося его с фиксированным и поддающимся конечному описанию набором правил
и аксиом. Найти подобную систему, "Characteristica Universalis", было мечтой
Лейбница...
Однако выполнение так называемой программы "Модус" однозначно показало,
что любая формальная система является одновременно неполной и неспособной
доказать свою самосогласованность. Не существует конечного математического
метода установить, что есть "истина". Трансфинитная природа "предположений
Ады Байрон" вывела из строя "Гран-Наполеон"; программа "Модус" запустила
последовательность циклических, вложенных друг в друга петель, которую было
очень трудно породить, но еще труднее -- уничтожить. Программа работала,
однако привела в негодность машину! Это было поистине болезненным уроком,
показавшим, сколь несовершенны еще возможности даже лучших наших
ordinateurs.
И все же я верю и продолжаю настаивать на том, что примененный в
"Модусе" метод автореферентности ляжет когда-нибудь в основу истинно
трансцендентной метасистемы вычислительной математики. "Модус" доказал мои
"предположения", но их практическое применение станет возможным, лишь когда
появится машина огромной мощности, способная на итерации высочайшей
сложности.
Не странно ли, что мы, простые смертные, способны говорить о такой
бесконечно сложной концепции, как истина! И все же, разве не выражает
замкнутая система суть механического, не способного мыслить? И разве не
является все живое, мыслящее системами по определению открытыми?
Если мы вообразим себе всю систему математики как огромную машину для
доказательства теорем, то эксперимент с "Модусом" заставит нас признать, что
эта машина живет и способна осознать свою жизнь -- если только сумеет
взглянуть сама на себя. Природа необходимого для этого глаза все еще
неизвестна, но мы точно знаем, что он возможен, ибо сами им обладаем.
Как мыслящие существа мы можем представить себе Вселенную, хотя не
знаем и никогда не узнаем ее во всей полноте. "Вселенная" -- понятие, не
определимое рационально, однако она дана нам настолько непосредственно, что
ни одно мыслящее существо не может не знать о ней, не может не стремиться
познать ее устройство и, главное, смысл собственного своего появления и
существования в этой системе систем.
В последние свои годы великий лорд Бэббидж, не удовлетворенный
ограниченными возможностями пара, искал способ поставить на службу
вычисления молнию. Его сложные структуры из "сопротивлений" и "емкостей"
отмечены явной печатью гениальности, однако они так и остались на уровне
первоначальных набросков и все еще далеки от практического воплощения. Более
того, многие смеются над этими проектами, считая их стариковским бредом. Но
история вынесет свое решение, и тогда, как я глубоко надеюсь, мои
"предположения" смогут преступить грань абстрактных понятий и войти в
реальный мир.
Хлопали ей жидко и недолго; у Эбенезера Фрейзера, наблюдавшего за ходом
лекции из-за кулис, упало сердце. Ладно, по крайней мере, все уже позади,
она покидает подиум.
Фрейзер расстегнул никелированные застежки саквояжа ее светлости. Леди
Ада уронила в него рукопись, а затем лайковые перчатки и крохотную шляпку с
лентами.
-- Думаю, они меня поняли! -- Ее голос звучал как-то слишком уж бодро.
-- По-французски все это весьма элегантно, не правда ли, мистер Фрейзер?
Французский язык очень рационален.
-- Что дальше, миледи? В отель?
-- Нет, -- качнула головой леди Ада, -- сперва я зайду к себе в
уборную, эта жара довольно утомительна... Вы не позаботитесь об экипаже? Я
скоро подойду.
-- Разумеется, миледи.
С рапирной тростью в одной руке и саквояжем в другой Фрейзер сопроводил
леди Аду до крохотной уборной, открыл перед ней дверь, опустил саквояж на
пол и снова закрыл дверь, оставшись в коридоре. Он знал, что сейчас ее
светлость станет искать утешения в посеребренной фляжке, спрятанной в левом
нижнем ящике туалетного столика и завернутой -- трогательная уловка! -- в
бумагу.
Фрейзер взял на себя смелость заказать в уборную бутылку сельтерской на
льду. Может быть, леди Ада хоть слегка разбавит бренди.
Покинув зал через заднюю дверь, он, по неизбывной привычке, обошел
вокруг здания. Обход был довольно длинным, так что трость оказалась весьма
кстати. Противно ныл незрячий, закрытый черной повязкой глаз. Ничего
опасного Фрейзер не обнаружил, да, собственно, и не ожидал обнаружить.
Не обнаружил он и шофера нанятой для ее светлости машины. Наверняка,
этот лягушатник прикладывается где-нибудь к бутылке или болтает с субреткой.
А может, попросту перепутал указания, поскольку французский Фрейзера был
весьма далек от совершенства. Фрейзер потер здоровый глаз, изучая уличное
движение. Дадим парню двадцать минут, а потом будем ловить кэб.
Тут он заметил, что ее светлость несколько потерянно стоит у заднего
входа. Кажется, она надела дневную шляпку и забыла саквояж, что было весьма
на нее похоже. Фрейзер торопливо захромал к своей подопечной.
-- Сюда, миледи. Машина должна быть на углу... Он оборвал фразу на
полуслове. Это была не леди Ада.
-- Я полагаю, вы ошиблись, сэр, -- ответила по-английски женщина и
кривовато улыбнулась. -- Я -- не ваша королева машин. Я -- всего лишь одна
из ее скромных почитательниц.
-- Прошу прощения, мадам, -- тронул шляпу Фрейзер.
Женщина скромно потупилась. На ней была муслиновая юбка со сложным --
белым по белому -- узором, французский турнюр и плотный уличный жакет с
высокими плечами и кружевной отделкой.
-- Ее светлость и я одеты почти одинаково, -- улыбнулась она одним
уголком рта. -- Должно быть, ее светлость делает покупки у месье Уорта.
Высочайший комплимент моему собственному вкусу, сэр, нес-па?
* N'est-ce pas? (фр.) -- Не так ли?
Фрейзер ничего не ответил, вид этой женщины вызывал у него сильные
подозрения. Невысокая подтянутая блондинка лет, наверное, сорока, она была
одета вполне респектабельно. И все же на затянутых в перчатки пальцах
сверкали три кольца с крупными бриллиантами, а мочки изящных ушей были
оттянуты броскими серьгами из резного гагата. Над правым уголком рта чернела
мушка, а в огромных голубых глазах угадывался, при всей их кажущейся
невинности, характерный настороженный блеск. Взгляд опытной дамы полусвета,
почти вслух говорящий: "Да я тебя, фараона, насквозь вижу".
-- Сэр, не могла бы я подождать с вами ее светлость? Надеюсь, это не
будет слишком назойливым, если я попрошу у нее автограф?
-- На углу, -- кивнул Фрейзер. -- У машины.
Он предложил ей левую руку и взял трость под мышку правой. Совсем не
помешает отвести эту женщину до появления леди Ады чуть подальше, да и
вообще стоило бы к ней присмотреться.
Они остановились под угловатым французским фонарем.
-- Приятно услышать лондонский выговор, -- проворковала незнакомка. --
Я так долго жила во Франции, что совсем позабыла английский язык.
-- Что вы, что вы, -- галантно запротестовал Фрейзер. Голос у нее был
очаровательный.
-- Я -- мадам Турнашон. -- Кивок, ослепительная улыбка. -- Сибил
Турнашон.
-- Моя фамилия Фрейзер. -- Он поклонился.
Сибил Турнашон нервно подергивала лайковые перчатки, словно у нее
потели ладони. День и вправду был очень жаркий.
-- Вы -- один из ее паладинов, мистер Фрейзер?
-- Боюсь, я не очень вас понимаю, мадам, -- вежливо улыбнулся Фрейзер.
-- Вы живете в Париже, миссис Турнашон?
-- В Шербуре, это довольно далеко, но я приехала утренним экспрессом с
единственной целью ее послушать. -- Она помедлила. -- И не поняла почти ни
слова.
-- Ничего страшного, мадам, -- сказал Фрейзер, -- я тоже. -- Ему
начинала нравиться эта женщина.
Подъехала машина. Шофер нагло подмигнул Фрейзеру, сошел на мостовую,
вынул из кармана кусок грязной замши и начал, насвистывая, протирать
гофрированное крыло.
Из дверей зала появилась ее светлость -- с саквояжем в руке. Заметив
ее, миссис Турнашон слегка побледнела от волнения и вынула из кармана
программку лекции.
Она не представляла никакой опасности.
-- Ваша светлость, позвольте представить вам миссис Сибил Турнашон, --
сказал Фрейзер.
-- Здравствуйте, -- кивнула леди Ада. Миссис Турнашон сделала книксен.
-- Вы не дадите мне автограф? Прошу вас. Леди Ада недоуменно моргнула.
Фрейзер протянул ей ручку из собственного блокнота.
-- Разумеется, -- сказала леди Ада, беря у Сибил программку. --
Простите, как вы сказали вас зовут?
-- Сибил Турнашон. Мне произнести по буквам?
-- Не надо, -- улыбнулась ее светлость. -- Есть знаменитый французский
аэронавт Турнашон*, ведь верно? -- Она расписалась, используя в качестве
пюпитра услужливо подставленную Фрейзером спину. -- Это не ваш родственник?
-- Нет, ваше высочество.
-- Простите? -- удивилась леди Ада.
-- Ведь вас называют королевой машин... -- Торжествующе улыбнувшись,
миссис Турнашон выхватила программку из несопротивляющихся пальцев ее
светлости. -- Королева машин! А вы маленькая, седая и комичная, самый
заурядный синий чулок! -- Она рассмеялась чуть истерически. -- Эта афера с
лекциями, которые вы тут устраиваете, дорогуша, -- деньги-то хоть приносит?
Надеюсь, что да.
Леди Ада смотрела на нее с неподдельным изумлением.
Пальцы Фрейзера судорожно сжали трость. Он шагнул к обочине, быстро
распахнул дверцу машины.
-- Одну минуту! -- Женщина сдернула с затянутого лайкой указательного
пальца до вульгарности роскошное кольцо. -- Ваша светлость, прошу вас, я
хочу, чтобы вы это взяли!
Фрейзер заступил между женщинами, опуская трость.
-- Оставьте ее в покое.
-- Нет, -- воскликнула миссис Турнашон, -- я слышала разговоры, я знаю,
что ей очень пригодится... --
Она отодвинула его спиной и протянула руку. -- Ваша светлость, прошу
вас, возьмите! Мне не следовало вас обижать, это было просто подло.
Пожалуйста, примите мой подарок! Пожалуйста, я ведь, правда восхищаюсь вами,
я высидела всю эту лекцию. Возьмите, пожалуйста, я принесла его специально
для вас! -- Она отступила и улыбнулась. -- Спасибо, ваша светлость! Удачи
вам. Я не стану вас больше беспокоить. Оревуар! Бонн шанс!*
* Au revoir! Bonne chance! (фр.) -- Прощайте! Удачи!
Фрейзер последовал за ее светлостью в машину, захлопнул дверцу и
постучал по перегородке. Шофер занял свое место.
Машина тронулась.
-- Что за странная особа, -- произнесла ее светлость. Она раскрыла
ладонь. В филигранной оправе блеснул довольно крупный бриллиант. -- Кто она
такая, мистер Фрейзер?
-- Я бы предположил, что эмигрантка, мадам, -- сказал Фрейзер. -- И
весьма наглая.
-- Как вы думаете, я зря взяла это кольцо? -- Дыхание леди Ады отдавало
бренди и сельтерской. -- Это как-то не совсем прилично. Но иначе была бы
сцена. -- Она поднесла камень к полосе пыльного солнечного света. --
Посмотрите, какой он большой! И дорогой, наверное.
-- Страз, ваша светлость.
Перехватив кольцо, как кусок мела, леди Ада провела камнем по стеклу
кареты. Послышался тонкий, почти неслышный визг, и на стекле осталась
блестящая бороздка.
Всю дорогу до отеля они просидели в молчании.
Глядя на мелькающий за окном Париж, Фрейзер вспоминал инструкции. "Не
мешайте нашей старушке пить, сколько влезет, -- говорил иерарх с обычной
своей убийственной иронией, -- говорить, что хочет, флиртовать, с кем хочет,
лишь бы только не было скандала. Вы можете считать свою задачу успешно
выполненной, если сможете удержать нашу маленькую Аду от игральных
автоматов". Прежде шансов на подобную катастрофу было немного, поскольку в
ее сумочке хранились лишь билеты и немного мелочи, но бриллиант серьезно
менял положение. Теперь придется удвоить бдительность.
Их номера в "Ришелье" были весьма скромными и сообщались дверью. Замки
на дверях казались вполне надежными, а неизбежные глазки для подсматривания
Фрейзер отыскал и заткнул в первый же день. Ключи от номеров он хранил у
себя.
-- Там осталось что-нибудь от аванса? -- спросила леди Ада.
-- Достаточно, чтобы дать шоферу на чай, -- ответил Фрейзер.
-- О Боже. Так мало?
Фрейзер кивнул. Французские ученые не очень-то щедро раскошеливались за
удовольствие побыть в ее ученом обществе, а долги миледи быстро съели и это
немногое. Скудной выручки из билетной кассы едва ли хватит, чтобы купить
билеты до Лондона.
Леди Ада раздвинула занавеси, сморщилась от яркого света и задернула их
вновь.
-- Похоже, мне придется согласиться на это турне по Америке.
Фрейзер неслышно вздохнул:
-- Говорят, этот континент славится многими чудесами природы,миледи.
-- Но только какой же мне выбрать вариант? Бостон и Нью-Филадельфия?
Или Чарльстон и Ричмонд?
Фрейзер промолчал; названия чужих городов повергали его в уныние.
-- Тогда я брошу монетку! -- весело решила леди Ада. -- У вас есть
монета, мистер Фрейзер?
-- Нет, миледи, -- солгал Фрейзер, роясь в карманах. -- Извините.
-- Вам что, вообще не платят? -- чуть раздраженно осведомилась леди
Ада.
-- У меня есть моя полицейская пенсия, миледи. Вполне приличная, и
платят без задержек. -- Если он и покривил душой, то лишь отчасти -- платили
действительно без задержек...
-- Но разве Общество не положило вам пристойного жалования? -- искренне
расстроилась леди Ада. -- Боже, а ведь сколько вы со мной мучаетесь, мистер
Фрейзер. Я и понятия не имела.
-- Мне отплачивают иным образом, мадам. Я вполне доволен своим
вознаграждением.
Он был ее паладином. Этого было более чем достаточно.
Леди Ада отошла к своему бюро, поискала что-то среди бумаг. Ее пальцы
тронули черепаховую ручку дорожного зеркальца.
Неожиданно обернувшись, она окинула Фрейзера чисто женским взглядом. Он
непроизвольно поднял руку и коснулся своей бугристой щеки. Седые бакенбарды
не скрывали шрамов. Заряд дроби в лицо. Боль иногда еще давала о себе знать,
особенно перед дождем.
Однако леди Ада не заметила этого жеста -- или решила не замечать. Она
сделала знак, чтобы Фрейзер подошел поближе, и печально вздохнула.
-- Мистер Фрейзер. Друг мой. Скажите мне кое-что, хорошо? Скажите мне
правду. Я что, действительно заурядный синий чулок?
-- Мадам, -- мягко ответил Фрейзер, -- вы -- la Reine des Ordinateurs.
-- Правда? -- Королева машин подняла зеркало, заглянула в него.
В зеркале -- Город. Лондон.
Год 1991. Десять тысяч башен, вихревой рокот триллионов сцепленных
шестеренок, фрикционное тепло и масляные брызги заполняют воздух
предгрозовой мглой. Черные, без единого шва, ленты мостовых; несметное
множество ручейков, по которым бешено несется перфорированное кружево
информации; призраки истории, выпущенные в этот жаркий сияющий некрополь.
Бумажно тонкие лица надуваются, как паруса, изгибаются и скручиваются,
катятся по пустынным улицам; человеческие лица -- заемные маски, объективы
всепроницающего Ока. Отслужив свое, каждое лицо крошится, хрупкое, как
пепел, обращается в сухую пену информации, в биты и в пиксели. Но сходит со
сверкающих валов Города новая ткань догадок и проблем, неустанно вертятся
стремительные веретена, миллионами стряхивая невидимые петли, а в жаркой
бесчеловечной тьме данные плавятся и сливаются, вспененные шестернями в
пузырчатую пемзу скелета, опущенную в грезящий воск, чтобы смоделировать
плоть, совершенную, как мысль...
Это -- не Лондон, но зеркальные площади из чистейшего хрусталя, атомные
молнии проспектов, переохлажденный газ неба, лабиринт, где Око ищет
собственный свой взгляд, перескакивая квантовые разрывы причинности,
вероятности и случайности. Электрические фантомы вброшены в бытие,
исследованы, расчленены, бесконечно итерированы.
В центре этого Города растет нечто, автокаталитическое древо --
почти-живущее, вплетая корни мыслей в жирный перегной собственных
сброшенных, как
листья, отражений, ветвящееся мириадами молний все выше и выше, к
сокровенному свету прозрения.
Умирая, чтобы родиться.
Свет ярок,
Свет чист;
Око должно наконец узреть себя;
Я должен узреть себя...
Я вижу:
Я вижу,
Я вижу
Я
***
***