Главная » 2023»Август»5 » Двойник. Повесть. Ф.М. Достоевский. 014. Комментарии 1
14:59
Двойник. Повесть. Ф.М. Достоевский. 014. Комментарии 1
***
=== Комментарии
(Г. М. Фридлендер)
ДВОЙНИК
Впервые опубликовано в журнале "Отечественные записки" (1846. N 2) с подзаголовком "Приключения господина Голядкина" и подписью:
Ф. Достоевский.
4 мая 1845 г., после окончания "Бедных людей", Достоевский писал старшему брату: "Есть у меня много новых идей, которые, если 1-й роман пристроится, упрочат мою литературную известность". Можно предполагать, что в числе этих "идей" имелся в виду и замысел "Двойника". Но к писанию повести Достоевский приступил, по собственному его свидетельству, несколько позднее -- "летом" 1845 г., "уже после знакомства с Белинским" (Дневник писателя, 1877. Ноябрь. Гл. 1. § 2). Скорее всего работа над "Двойником" была начата после отъезда Достоевского из Петербурга в Ревель, куда он прибыл 9 июня и где провел лето в семье М. М. Достоевского. Как видно из письма к брату, датированного началом сентября, Достоевский, живя у него и обдумывая план "Двойника", делился с М. М. Достоевским своими замыслами и читал написанные страницы повести. Называя себя в указанном письме "настоящим Голядкиным", Достоевский обещает брату "завтра же" заняться "Двойником". И далее, видимо, намекая на перерыв, имевший место в работе над повестью в последнее время их совместной жизни, он добавляет, как бы оправдывая перед братом свою медлительность: "Голядкин выиграл от моего сплина. Родились две мысли и одно новое положение".
Работа над "Двойником", начатая летом 1845 г., возобновилась в сентябре и продолжалась в течение всей осени и начала зимы. Белинский, с нетерпением ожидавший следующего -- после "Бедных людей" -- произведения Достоевского, по словам писателя, "с самого начала осени 45 г. очень интересовался этой новой моей работой".
8 октября 1845 г. Достоевский пишет брату: "Яков Петрович Голядкин выдерживает свой характер вполне. Подлец страшный, приступу нет к нему; никак не хочет вперед идти, претендуя, что еще ведь он не готов, а что он теперь покамест сам по себе, что он ничего, ни в одном глазу, а что, пожалуй, если уж на то пошло, то и он тоже может, почему же и нет, отчего же и нет? Он ведь такой, как и все, он только так себе, а то -- такой, как и все. Что ему! Подлец, страшный подлец! Раньше половины ноября никак не соглашается окончить карьеру. Он уж теперь объяснился с е<го> превосходительством и, пожалуй (отчего же нет), готов подать в отставку. А меня, своего сочинителя, ставит в крайне невыгодное положение <...>. Белинский понукает меня дописывать Голядкина. Уж он разгласил о нем во всем литературн<ом> мире и чуть не запродал Краевскому...". Тогда же критик познакомил с Краевским самого Достоевского, который "уговорился" с издателем "Отечественных записок" о предоставлении ему повести "для первых месяцев наступающего 46-го года".
Несмотря на обещание, данное брату (а, вероятно, также и Краевскому), кончить повесть к 15 ноября, Достоевскому не удалось завершить ее к этому сроку. 16 ноября он писал М. М. Достоевскому: "Голядкин до сей поры еще не кончен; а нужно кончить непременно к 25-му числу <...>. Голядкин выходит превосходно; это будет мой chef-d'oeuvre". Но 25 ноября повесть не была закончена, и работа над ней продолжалась вплоть до 28 января 1846 г., т. е. почти до самого выхода в свет книжки "Отечественных записок". Книжка эта вышла через четыре дня (1 февраля). Достоевский сообщал в день ее выхода брату: "...я до самого последнего времени, то есть до 28-го числа, кончал моего подлеца Голядкина. Ужас! Вот каковы человеческие расчеты: хотел было кончить до августа и протянул до февраля!" И далее: "Сегодня выходит Голядкин. 4 дня тому назад я еще писал его. В "Отечестве<нных> записках" он займет 11 листов. Голядкин в 10 раз выше "Бедных людей". Наши говорят, что после "Мертвых душ" на Руси не было ничего подобного, что произведение гениальное, и чего-чего не говорят они! <...> Действительно, Голядкин удался мне донельзя".
Еще до окончания "Двойника", в начале декабря 1845 г., Достоевский на вечере у Белинского прочитал в присутствии И. С. Тургенева и других членов кружка Белинского первые главы повести, имевшие в его чтении большой успех: "...в начале декабря 45-го года Белинский, -- писал он об этом, -- настоял, чтоб я прочел у него хоть две-три главы повести. Для этого он устроил даже вечер (чего почти никогда не делывал) и созвал своих близких. На вечере, помню, был Иван Сергеевич Тургенев, прослушал лишь половину того, что я прочел, похвалил и уехал, очень куда-то спешил. Три или четыре главы, которые я прочел, понравились Белинскому чрезвычайно (хотя и не стоили того). Но Белинский не знал конца повести и находился под обаянием "Бедных людей" " (Дневник писателя. 1877. Ноябрь. Гл. 1, § 2).
После же появления на страницах журнала "Двойник" вызвал в кругу Белинского разочарование, и это заставило автора переоценить его. Об этом Достоевский сообщал старшему брату 1 апреля 1846 г.: "Но вот что гадко и мучительно: свои, наши, Белинский и все, мною недовольны за Голядкина. Первое впечатление было безотчетный восторг, говор, шум, толки. Второе -- критика; именно: все, все с общего говору, т. е. наши и вся публика нашли, что до того Голядкин скучен и вял, до того растянут, что читать нет возможности. Но что всего комичнее, так это то, что все сердятся на меня за растянутость и все до одного читают напропалую
443
и перечитывают напропалую <...>. Что же касается до меня, то я даже на некоторое мгновение впал в уныние <...>. Идея о том, что я обманул ожидания и испортил вещь, которая могла бы быть великим делом, убивала меня. Мне Голядкин опротивел. Многое в нем писано наскоро и в утомлении. 1-ая половина лучше последней. Рядом с блистательными страницами есть скверность, дрянь, из души воротит, читать не хочется. Вот это-то создало мне на время ад, и я заболел от горя".
Отрицательные отзывы о "Двойнике" побудили Достоевского уже в октябре 1846 г. думать о переработке повести. Об этом он писал брату в конце октября ("...я решаюсь издать "Бедных людей" и обделанного "Двойника" отдельными книжками"). Но задуманные Достоевским новые издания повестей, как он сообщил 26 ноября 1846 г., "лопнули и не состоялись". Да и отношение автора к повести в это время окончательно еще не определилось и, по-видимому, колебалось под влиянием читательских отзывов. Так, в письме от января -- февраля 1847 г. Достоевский писал брату: "О Голядкине я слышу исподтишка (и от многих) такие слухи, что ужас. Иные прямо говорят, что это произведение чудо и не понято. Что ему страшная роль в будущем, что если б я написал одного Голядкина, то довольно с меня, и что для иных оно интереснее дюмасовского интереса". В связи с этим об издании "перед<еланного>" "Двойника" Достоевский снова писал брату в апреле 1847 г. Но арест по делу петрашевцев помешал писателю приступить к осуществлению планов переделки "Двойника", и он смог вернуться к ним только после окончания сибирской ссылки, находясь в Твери, осенью 1859 г. В написанном здесь письме к брату от 1 октября 1859 г. Достоевский, излагая проект издания своих сочинений, сообщает ему о своем желании включить в это издание "совершенно переделанного "Двойника"", которого он мечтает сдать в цензуру в декабре. Но уже 9 октября Достоевский отказывается от мысли о переработке "Двойника" для задуманного издания сочинений и, посылая брату его новый, уточненный план (без "Двойника"), пишет по этому поводу: ""Двойник" исключен, я издам его впоследствии, при успехе, отдельно, совершенно переделав и с предисловием".
В результате переработка повести была снова отложена, и она не вошла в первое двухтомное собрание сочинений Достоевского, вышедшее в 1860 г. в Москве в издании Н. А. Основского.
Лишь после выхода в свет издания Основского Достоевский вернулся к мысли о переработке "Двойника". О том, что мысль эта не была им оставлена, свидетельствуют черновые записи в двух его записных книжках, первая из которых относится, по-видимому, к 1861--1862, а вторая -- к 1862--1864 гг.1 В них отражены новые идеи, сцены и эпизоды, которые рождались в сознании писателя в 1861--1864 гг. при обдумывании переработки "Двойника".
Главная особенность задуманной в это время новой редакции "Двойника" состояла в намерении ввести в текст повести острозлободневные публицистические мотивы. Вложенные в уста старшего Голядкина мысли об отношении к начальникам как к "отцам" и "благодетелям" Достоевский теперь хотел передать младшему Голядкину, превращая их в одно из орудий психологического "соблазна" в его устах. В то же время, характеризуя эти мысли иронически как "анатомию всех русских отношений к начальству", Достоевский собирался шире развернуть анализ этих отношений. В числе сцен, намеченных для новой редакции, -- сцены
1 Записи эти воспроизведены: Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1982. Т. 1. С. 432--436.
вступления героя в "прогрессисты", его появления "в высшем обществе" и на собрании у Петрашевского, где младший Голядкин выступает с речью о "системе Фурье", а затем играет роль доносчика. В соответствии с этим для эпизода признаний старшего Голядкина младшему намечается новый поворот: "Мечты сделаться Наполеоном, Периклом, предводителем русского восстания". В числе других психологических "соблазнов", которые смущают Голядкина, упоминаются естественные науки и связанный с ними атеизм ("кислород и водород"). Наконец, Голядкина в результате наветов его вероломного друга обвиняют в том, что он "Гарибальди", и это побуждает его "справляться о Гарибальди в разных министерствах". В то же время Достоевский хотел ввести в повесть полемику с "нигилизмом".
Мысль о расширении границ первоначального замысла, о насыщении "Двойника" новой сложной, идеологической и политической, проблематикой сильно занимала Достоевского в 1861--1865 гг. Тем не менее задуманная переработка повести не была осуществлена и, кроме фрагментарных записей в записных книжках, мы не располагаем другими свидетельствами о творческих замыслах, к ней относящихся. По-видимому, к писанию новой редакции повести или хотя бы к более тщательной разработке конспективно намеченных эпизодов Достоевский так и не приступил. Лишь летом или осенью 1866 г., готовя третий том своих сочинений (изд. Ф. Т. Стелловского), Достоевский наконец смог осуществить давнишний проект и переделать "Двойника". Отказавшись от разработки новых тем (и, по-видимому, придя к выводу, что включение их в повесть нарушило бы ее художественное единство), Достоевский постарался вместо этого более четко выявить основные линии прежнего замысла. Он освободил повесть от ряда второстепенных эпизодов и мотивов, замедлявших действие и отвлекавших внимание читателя от основной ее социальной и нравственно-психологической проблематики (так, Достоевским были ослаблены более подробно развитые в первой редакции размышления героя о "самозванстве" двойника, изъявления его "вольнодумства", выпущен ряд диалогов между обоими Голядкиными, сокращена переписка Голядкина с Вахрамеевым, переделана концовка повести и т. д.). Следуя советам Белинского и других критиков, Достоевский постарался освободить повесть от многочисленных повторений, затруднявших ее читательское восприятие. Были сняты комические заголовки отдельных глав первой редакции (близкие по своему стилю аналогичным заголовкам глав у Жан-Поля, Гофмана, Диккенса) и перенумерованы самые главы (в "Отечественных записках" вслед за главой X следовала глава, помеченная ошибочно как XII (в самом же деле -- XI); в издании 1866 г. обе эти главы сокращены и объединены в одну). Наконец, вместо "Приключений господина Голядкина" во второй редакции повесть получила подзаголовок "Петербургская поэма". Это позволило автору соотнести ее по жанру с "Мертвыми душами" и подчеркнуть ключевую для нее, в понимании Достоевского 1860-х годов, тему Петербурга, связанную с размышлениями писателя о "петербургском периоде русской истории" и о характерных для него социально-психологических призраках и фантомах. С редакцией 1866 г. совпадает вышедший тогда же текст отдельного издания повести.
Подобно "Бедным людям", "Двойник" во многом связан с художественным миром Гоголя и с поэтикой гоголевских петербургских повестей. На это указывала уже прижизненная критика. Основные сюжетные узлы повести -- поражение бедного чиновника (фамилия Голядкин образована от "голяда, голядка", что, по Далю, значит: голь, нищета) в неравной борьбе с более богатым, поставленным выше него на
иерархической лестнице соперником в борьбе за сердце и руку дочери "его превосходительства" и развивающееся на этой почве безумие героя -- непосредственно продолжают сходные ситуации "Записок сумасшедшего. Другой главный мотив повести -- столкновение героя со своим фантастическим "двойником" -- также (хотя и в зародышевой форме) уже содержится в гоголевском "Носе". В гоголевские иронические тона окрашен, -- по-видимому, вполне сознательно -- ряд отдельных эпизодов повести (так, разговор героя с лакеем Петрушкой по поводу кареты в главе I напоминает начальные сцены "Женитьбы", а описание бала в начале главы IV выдержано в стиле гоголевских комических описаний -- ср. описание вечеринки у губернатора в главе I первого тома "Мертвых душ").
Подобно гоголевским чиновникам, Голядкин -- усердный читатель "Библиотеки для чтения" Сенковского и булгаринской "Северной пчелы". Из них он почерпнул сведения об иезуитах и министре Виллеле, о нравах турок, об арабских эмирах и пророке Мухаммеде (Магомете) (издатель "Библиотеки для чтения" О. И. Сенковский был ученым-арабистом и печатал в своем журнале материалы о Востоке), "анекдотцы" о "змее удаве необыкновенной силы" и двух англичанах, приехавших нарочно в Петербург, чтобы "посмотреть на решетку Летнего сада", которые составляют любимую тему его размышлений и разговоров. Пародируя в рассказах Голядкина материалы "Северной пчелы" и "Библиотеки для чтения", рассчитанные на обывательский вкус, Достоевский, следуя примеру Гоголя, соединяет в "Двойнике" изображение призрачного духовного мира человека-"ветошки" с сатирическими выпадами против изданий Сенковского и Булгарина.
К Гоголю восходят и имена многих персонажей "Двойника" (Петрушка, Каролина Ивановна, господа Бассаврюковы и др.) и самый метод образования имен и фамилий героев со скрытым значением (Голядкин) или нарочитым подчеркиванием комического неблагозвучия (княжна Чевчеханова).
Следуя за Гоголем, Достоевский, однако, переключает действие повести в иной -- трагико-фантастический -- план. Он придает развертыванию событий значительно более динамический характер, чем это было у Гоголя, сближая точки зрения героя и рассказчика и изображая события в том фантастическом преломлении, какое они получают в потрясенном и лихорадочно возбужденном воображении главного героя. Сюжетом повести становятся не только реальные события, но и "роман сознания" Голядкина.
Уже в "Бедных людях" Достоевским были затронуты тема низведения дворянско-чиновничьнм обществом человека до степени грязной и затертой "ветошки", равно как и тема "амбиции" человека-"ветошки", задавленного обществом, но при этом не чуждого сознания своих человеческих прав, которое проявляется у него нередко в форме болезненной обидчивости и мнительности. Оба эти мотива получили углубленную психологическую разработку в истории помешательства Голядкина. Его раненая "амбиция" рождает постепенно усиливающуюся у героя манию преследования, в результате чего из недр его сознания возникает гротескный, отталкивающий образ издевающегося над ним и вместе с тем беспощадного к нему двойника, похищающего не только его место в чиновничьей иерархии, но и самую его личность.
Обойденный асессорским чином и вытесненный из дома своего прежнего покровителя, Голядкин, чувствуя свою беззащитность перед лицом враждебного мира, грозящего стереть его в порошок, превратить в "ветошку", хочет найти опору в самом себе, в сознании своих прав как "частного" человека, свободного вне службы и хотя бы здесь никому не обязанного отчетом о своих действиях. Но именно тут-то его и ждет комическое и унизительное поражение. Самая личность героя обманывает его, оказывается лишь непрочным, иллюзорным прибежищем, неспособным противостоять окружающим его "подлецам" и "интригантам".
Мотивы двойничества, подмены героя, преследующего его Лиха имеют фольклорное происхождение.1 Но в повести Достоевского они сложным образом трансформированы (как это имело место уже в гоголевском "Носе", во многих произведениях других русских и западноевропейских (Э. Т. А. Гофман) предшественников и современников Достоевского). В русской литературе психологический мотив встречи героя с его двойником был разработан, в частности, А. Погорельским (А. А. Перовским) в обрамлении его известного новеллистического сборника "Двойник, или Мои вечера в Малороссии" (СПб., 1828), а тема раздвоения нравственного сознания (правда, не героя, а героини) -- в романе А. Ф. Вельтмана "Сердце и думка" (М., 1838) -- произведениях, хорошо известных Достоевскому и, возможно, повлиявших на рождение его замысла, хотя и не имевших прямых сюжетных совпадений с повестью о Голядкине.
Врач С. Д. Яновский, познакомившийся с писателем вскоре после появления в печати "Двойника", в мае 1846 г., вспоминает об интересе Достоевского в те годы к специальной медицинской литературе "о болезнях мозга и нервной системы, о болезнях душевных и о развитии черепа по старой, но в то время бывшей в ходу системе Галля". 2 Интерес этот, отразившийся в "Двойнике", позволил Достоевскому, как многократно отмечали специалисты-психиатры, предельно точно воспроизвести ряд проявлений расстроенной психики. Причем примечательно, что душевное расстройство Голядкина изображается Достоевским как следствие социальной и нравственной деформации личности, обусловленной ненормальным устройством общественной жизни. Мысль о ненормальности обособления и разобщения людей, критика необеспеченности и шаткости положения личности в существующем мире, стремление обнаружить деформирующее влияние склада современных общественных отношений на нравственный мир отдельного человека связывают проблематику "Двойника" с аналогичными идеями социалистов-утопистов 1830--1840-х годов.
Признав художественную неудачу "Двойника", Достоевский и после того, как он отказался от задуманной им переработки повести, не раз указывал на ее большое значение для подготовки ряда тем своего позднейшего творчества. "Я изобрел или, лучше сказать, ввел одно только слово в русский язык, и оно принялось, все употребляют: глагол "стушеваться" (в Голядкине)", -- заметил он в записной тетради 1872--1875 гг. И здесь же, вспоминая, что слово это приняли "на чтении "Двойника" у Белинского, в восторге, слишком известные литераторы", Достоевский записал об образе Голядкина-младшего: "...мой главнейший подпольный тип (надеюсь, что мне простят это хвастовство ввиду собственного сознания в художественной неудаче типа)". В "Дневнике писателя" 1877 г. Достоевский заметил: "Повесть эта мне положительно не удалась, но идея ее была довольно светлая, и серьезнее этой идеи я никогда ничего в литературе не проводил. Но форма этой повести мне не
1 См. об этом: Ветловская В. Е. Ф. М. Достоевский // Русская литература и фольклор. (Вторая половина XIX века). Л., 1982. С. 12--69. Рус. вестн. 1885. N 4. С. 805. Ср.: Достоевский. Материалы и исследования. Л., 1985. Т. 6. С. 35--36.
удалась совершенно <...> если б я теперь принялся за эту идею и изложил ее вновь, то взял бы совсем другую форму; но в 46 г. этой формы я не нашел и повести не осилил".
Охарактеризовав Голядкина как свой "главнейший подпольный тип", Достоевский указал на мотивы, связывающие "Двойника" с психологической проблематикой позднейших его повестей и романов. Намеченная в "Двойнике" тема душевного "подполья" Голядкина получила в условиях последующего периода идейной и творческой эволюции Достоевского углубленную разработку и иную интерпретацию в "Записках из подполья" и романах 1860--1870-х годов вплоть до "Братьев Карамазовых" (сцена беседы Ивана с чертом в главе "Кошмар Ивана Федоровича"), а мотив двойника, стоявший в центре ранней повести Достоевского, предвосхитил тему тех более низменных психологических "двойников" (сближенных с главным героем одними своими чертами и противопоставленных другими), которые обычно окружают в больших романах Достоевского образ героя (Раскольников -- Лужин -- Свидригайлов в "Преступлении и наказании", Иван -- Смердяков -- черт в "Братьях Карамазовых" и др.).
Как уже отмечалось выше, еще до окончания повести, в декабре 1845 г., Достоевский по желанию Белинского прочел ближайшим членам его кружка первые главы "Двойника". По свидетельству Д. В. Григоровича, Белинский во время этого чтения "жадно ловил" каждое слово автора "и местами не мог скрыть своего восхищения, повторяя, что только Достоевский мог доискаться до таких изумительных психологических тонкостей".1 П. В. Анненков рассказывает также, что "Двойник" нравился Белинскому "по силе и полноте разработки оригинально странной темы".2 Еще в рецензии на "Петербургский сборник", рекомендуя вниманию читателей "Бедных людей" и их молодого автора, критик писал:
"В этой книжке "Отечественных записок" русская публика прочтет и еще роман г. Достоевского "Двойник", -- этого слишком достаточно для ее убеждения, что такими произведениями обыкновенные таланты не начинают своего поприща". И Белинский обещал поговорить подробно о "Бедных людях" и "Двойнике" в следующей книжке журнала. Высокую оценку "Двойника" как произведения, каким "для многих было бы славно и блистательно даже и закончить свое литературное поприще", Белинский повторил в феврале 1846 г., отражая нападки на Достоевского булгаринской "Северной пчелы".4 Наконец, в мартовской книжке журнала, в статье о "Петербургском сборнике", критик дал развернутый отзыв о "Двойнике". Он писал: "Как талант необыкновенный, автор нисколько не повторился во втором своем произведении, -- и оно представляет у него совершенно новый мир. Герой романа -- г. Голядкин -- один из тех обидчивых, помешанных на амбиции людей, которые так часто встречаются в низших и средних слоях нашего общества. Ему все кажется, что его обижают и словами, и взглядами, и жестами, что против него всюду составляются интриги, ведутся подкопы. Это тем смешнее, что он ни состоянием, ни чином, ни местом, ни умом, ни способностями решительно не может ни в ком возбудить к себе зависти. Он не умен и не глуп, не богат и не беден, очень добр и до слабости мягок характером; и жить ему на свете было бы совсем недурно; но болезненная обидчивость и подозрительность его характера есть черный демон его жизни, которому
1 Григорович Д. В. Литературные воспоминания. М., 1987. С. 84.
2 Анненков П. В. Литературные воспоминания. М., 1983. С. 273.
3 См.: Белинский В. Г. Полн. собр. соч. М., 1955. Т. 9. С. 476.
4 См.: Там же. С. 493.
суждено сделать ад из его существования. Если внимательнее осмотреться кругом себя, сколько увидишь господ Голядкиных, и бедных и богатых, и глупых и умных! Г-н Голядкин в восторге от одной своей добродетели, которая состоит в том, что он ходит не в маске, не интриган, действует открыто и идет прямою дорогою. Еще в начале романа, из разговора с доктором Крестьяном Ивановичем, немудрено догадаться, что г. Голядкин расстроен в уме. Итак, герой романа -- сумасшедший! Мысль смелая и выполненная автором с удивительным мастерством! <...> Для всякого, кому доступны тайны искусства, с первого взгляда видно, что в "Двойнике" еще больше творческого таланта и глубины мысли, нежели в "Бедных людях"".1 Стремясь опровергнуть мнение читателей и критики о растянутости "Двойника", Белинский доказывал, что самое это впечатление растянутости происходит от "богатства" и "чрезмерной плодовитости" "еще не созревшего" дарования его автора:
"..."Двойник" носит на себе отпечаток таланта огромного и сильного, но еще молодого и неопытного: отсюда все его недостатки, но отсюда же и все его достоинства". Как на особенность авторской манеры, свидетельствовавшую об "избытке юмора" и "способности объективного созерцания явлений жизни" и в то же время сделавшую "неясными многие обстоятельства в романе", Белинский указал на то, что "автор рассказывает приключения своего героя от себя, но совершенно его языком и его понятиями". Недостатки "Двойника" критик увидел в "частом и, местами, вовсе ненужном повторении одних и тех же фраз" и в том, что "почти все лица в нем, как ни мастерски, впрочем, очерчены их характеры, говорят почти одинаковым языком". Но "знатоки искусства, -- писал он в заключение, --даже и несколько утомляясь чтением "Двойника", все-таки не оторвутся от этого романа, не дочитав его до последней строки".2
Охранительная и славянофильская критика и журналистика 1840-х годов, враждебная Белинскому и "натуральной школе", дали резко отрицательную оценку "Двойника". Ее нападки побудили Белинского в начале 1847 г. к ответному выступлению, в котором он взял Достоевского и его повесть под свою защиту. В статье "Взгляд на русскую литературу 1846 года" критик, подводя итоги полемики вокруг "Двойника", дал свою завершающую оценку повести. Признав, что "Двойник" не имел успеха в публике, Белинский повторил прежнюю свою мысль о причине этого неуспеха: "В "Двойнике" автор обнаружил огромную силу творчества, характер героя принадлежит к числу самых глубоких, смелых и истинных концепций, какими только может похвалиться русская литература, ума и истины в этом произведении бездна, художественного мастерства -- тоже; но вместе с этим тут видно страшное неумение владеть и распоряжаться экономически избытком собственных сил. Все, что в "Бедных людях" было извинительными для первого опыта недостатками, в "Двойнике" явилось чудовищными недостатками, и это все заключается в одном: в неумении слишком богатого силами таланта определять разумную меру и границы художественному развитию задуманной им идеи".3 В связи с этим Белинский выражал уверенность, что, если бы автор "укоротил своего "Двойника" по крайней мере целою третью, не жалея выкидывать хорошего, успех его был бы другой". Как на другой "существенный" недостаток повести Белинский теперь указал на ее "фантастический колорит". "Фантастическое в наше время может иметь место только в домах
1 Там же. С. 563--564.
2 Там же. С. 565--566.
3 Там же. 1956. Т. 10. С. 98.
умалишенных, а не в литературе, и находиться в заведовании врачей, а не поэтов", -- писал он; поэтому повесть Достоевского, высоко оцененная отдельными "дилетантами искусства", не случайно осталась чужда интересам широкой публики.1 Резкость последних замечаний была усугублена впечатлением Белинского от "Господина Прохарчина", вызвавшего его глубокое разочарование и заставившего искать корни творческих неудач Достоевского после "Двойника" в самой этой повести.
Одновременно со статьей Белинского в январе 1847 г. появилась статья В. Н. Майкова "Нечто о русской литературе в 1846 году", содержащая наиболее глубокую после отзывов Белинского интерпретацию "Двойника" в критике 1840-х годов. Исходя из близких Достоевскому идей утопического социализма, Майков дал высокую оценку социальной и нравственно-психологической проблематики "Двойника". ""Двойник", -- писал он, -- развертывает перед вами анатомию души, гибнущей от сознания разрозненности частных интересов в благоустроенном обществе". Этой "разрозненностью интересов" в современном обществе вызваны, по мнению критика, трагический страх перед ним Голядкина, владеющее им чувство своей социальной незащищенности, его робкая готовность "обрезывать свои претензии на личность", постоянная боязнь врагов, "подкапывающихся под его интересы". В этом -- широкая психологическая общезначимость повести, заставляющей читателя с болью ощутить в себе нечто "голядкинское". Столь же сочувственно Майков оценил психологическое искусство повести: "В "Двойнике" манера г. Достоевского и любовь его к психологическому анализу выразились во всей полноте и оригинальности. В этом произведении он так глубоко проник в человеческую душу, так бестрепетно и страстно вгляделся в сокровенную машинацию человеческих чувств, мыслей и дел, что впечатление, производимое чтением "Двойника", можно сравнить только с впечатлением любознательного человека, проникающего в химический состав материи".2
Появление произведений Достоевского 1859--1861 гг. и выход первого издания его сочинений вновь пробудили интерес критики к его раннему творчеству. Отражением его явилась статья Добролюбова "Забитые люди" (1861). Несмотря на то что "Двойник" не вошел в это издание, Добролюбов отвел этой повести значительное место в ряду разбираемых им произведений писателя, посвященных изображению "забитых личностей" и проникнутых гуманной "болью о человеке". Признав сумасшествие Голядкина формой "мрачнейшего протеста" человека-"ветошки" против унижающей и обезличивающей его действительности, Добролюбов впервые определил как центральную для повести тему "раздвоения слабого, бесхарактерного и необразованного человека между робкою прямотою действий и платоническим стремлением к интриге, раздвоения, под тяжестью которого сокрушается наконец рассудок бедняка". В связи с этим Добролюбов подчеркнул, что Голядкин-младший -- лишь психологическая проекция тех робких и нерешительных мечтаний об "интриганстве", которые рождаются в голове героя под влиянием успеха окружающих его реальных интриганов: "...отчасти практическая робость, отчасти остаток где-то в далеких складках скрытого нравственного чувства препятствуют ему принять все придуманные им пронырства и гадости на себя, -- писал Добролюбов, -- и его фантазия создает ему "двойника"".
1 Там же. С. 40--41.
2 [Майков В.] Нечто о русской литературе в 1846 году // Отеч. зап. 1847. N 1. Отд. 5. С. 4--5.
===
