5. ПОСЛЕДНЯЯ НЕУДАЧА
Капитаны галер сидели в креслах. Возле каждого капитана стоял его
комит - в парадном желтом кафтане с серебряным свистком на груди. Профосы с
кнутами в руках скучали на шаг от комитов.
Капитаны пили бренди и закусывали жареным хлебом.
Мимо капитанов длинной чередою шли каторжане - будущие гребцы на
галерах. Барабан бил медленно - каторжане едва волочили свои цепи.
Комиты опытным взглядом отбирали гребцов, которые еще могли работать.
Когда такой каторжанин переступал жирную черту на каменном полу перед
капитанами, профос, по знаку комита, дотрагивался до каторжанина кнутом.
Каторжанин останавливался. Барабан замолкал. Профос и комит осматривали
человека, как лошадь на ярмарке: есть ли зубы, целы ли ноги и руки, не
сломаны ли под пыткой ребра. Если каторжанин годился, лекарь галерного
экипажа при помощи кузнеца клеймил его раскаленными железными литерами.
Затем каторжан, отобранных на одну галеру, сковывали цепью - по двенадцать
человек. Профос напамять читал им "правила жизни и смерти".
Правила были простые: за проступки наказывались или "ударами кнута,
вплоть до последнего дыхания", или "смертью, посредством повешения на
удобной для сего рее".
Каторжане слушали молча, лица их ничего не выражали, кроме усталости.
Капитаны лениво судачили и скучали. Только у комитов были озабоченные
глаза: за ход галеры отвечали они. А что можно сделать, когда каторжан мало
и все они истощены пытками и тюрьмами, а те, кто чуть поздоровее, делают
все, чтобы убежать, галер же в королевском флоте много и гребцов всегда не
хватает...
Бывшего премьер-лейтенанта капитан галеры Мунк Альстрем узнал сразу,
так же как узнал его и комит Сигге. Кнут со свистом врезался в обнаженную
широкую спину каторжанина. Ларс Дес-Фонтейнес остановился. Барабан замолк.
- Это тебе не нравилась моя галера? - с улыбкой спросил Альстрем. -
Это ты ругал меня за то, что слишком много каторжан у меня убежало?
Комит Сигге и профос велели Дес-Фонтейнесу показать зубы, согнули руки
в локтях, попробовали крепость мышц. Альстрем все еще улыбался,
предчувствуя сладость мести. Подручный кузнец качнул мех, раскалил железные
литеры клейма так, что они стали белыми. После клеймения лекарь присыпал
ожог мелким серым порохом...
К вечеру тот, кто раньше назывался Ларсом Дес-Фонтейнесом, а теперь,
как все галерные каторжане, имел кличку - Скиллинг, избитый кнутом по лицу,
лежал на банке, прикованный к деревянному брусу. Над портом кричали чайки.
Галера медленно покачивалась и тихо поскрипывала.
- Э, парень! - окликнул его кто-то по-русски, негромко. - Капитан на
борту?
- На борту! - по-русски же, чувствуя охотничьим чутьем добычу, ответил
Скиллинг. - А тебе для какой надобности капитан?
Незнакомец спрыгнул с причала, потом спустился вниз - к Скиллингу.
Видимо, он был здесь своим человеком, его не задержали часовые. Одет он был
в кожаный короткий кафтан и в пестрый камзол, какие косят зажиточные
ремесленники. На боку у него висела большая сумка, из которой торчали
горлышки бутылок рома и водки.
- Здорово тебя разукрасили! - сказал незнакомец, вглядываясь в опухшее
лицо Скиллинга.
Он достал из-за пазухи свернутый в трубочку листок пергамента и
протянул его Скиллингу. Тот взял. Незнакомец шепнул:
- Щербатого казнили. Скажи кому надо.
Скиллинг засунул пергамент, свернутый трубочкой, за рубашку. Сердце
его билось часто. Вот она, судьба. Сейчас он спасется. Сейчас кончатся все
его мытарства. Стокгольмские шпионы в его руках. Он - каторжанин, конченый
человек, не имеющий имени, раскроет то, что не удалось самому Акселю
Спарре.
Незнакомец смотрел на него пристально. Скиллинг постарался ответить
ему простодушным взглядом.
- Да я не обознался ли? - спросил настороженно незнакомец. - Семен,
что ли?
Скиллинг кивнул.
- А ну, дай-ка назад цидульку! - приглушенным голосом потребовал
незнакомец.
Скиллинг вжался в борт галеры. Теперь он старался молчать, чтобы не
выдать свое иностранное произношение.
- Дай! - приказал незнакомец, и глаза его угрожающе блеснули.
У Скиллинга не было оружия, и он был прикован. Он оскалил зубы,
приготовился кричать. Тогда вдруг незнакомец со страшной силой ударил его в
подбородок и выхватил записку. Скиллинг потерял сознание, а когда оно
вернулось к нему, он услышал, как незнакомец рассказывает комиту на чистом
шведском языке:
- Этот пес хотел вытащить у меня нож. Я с ним беседовал как человек, а
он кинулся на горло - душить...
Скиллинг закричал, что это не так, но комит замахнулся плеткой и стал
стегать его по бритой голове, по лицу, по щекам. С этого мгновения он стал
отверженным среди гребцов шиурмы. Еще дважды он пытался заговорить с
подкомитами, но в ответ получал удары кнутом...
В море вышли под вечер.
Над сизыми водами Балтики плыли холодные багряные облака. Свистел
морской ветер. Со скрежетом двигались весла в огромных уключинах. Ровно,
настойчиво, гулко бил барабан, ухали литавры. На корме, под трельяжем, за
которым развевался флаг, сидели в покойных креслах капитан Альстрем и барон
Лофтус - лекарь и разведчик, которого нужно было срочно доставить в
Улеаборг, чтобы оттуда с документами датчанина он мог проникнуть в
Архангельск. Попивая зеленый бенедиктинский ликер, барон Лофтус гнусаво
говорил:
- Еще немного, совсем немного, и я буду иметь честь и счастье вручить
шаутбенахту ярлу Эрику Юленшерне ключи от города Архангельска, который есть
северные ворота Московии. Его величество примет Архангельск или то, что от
него останется, под свою державную руку. Россиянам путь к морю будет закрыт
навеки...
- Нет деятельности более опасной, нежели ваша! - сказал капитан
Альстрем. - Мужество льва и мудрость змеи должны сочетаться в человеке,
который посвятил себя делу служения короне вдали от Швеции...
- Да, это так, - охотно согласился Лофтус. - Точность и добротность
сведений, исходящих от тайных агентов, иногда значат больше, чем победа в
сражении. Конечно, то, что делает агент, представляет собою некоторую
опасность для его жизни, но что она в сравнении с величием короны?
- Слава королю! - произнес капитан.
- Да продлит господь его дни! - набожно заключил Лофтус.
Словно завороженные торжественными мыслями, оба замолчали. Галера шла
невдалеке от плоского берега. Огромный шведский флаг - золотой крест на
синем поле - вился за ее кормою.
6. ВЫ КОМАНДУЕТЕ ЭСКАДРОЙ!
- Ну? - спросил Юленшерна.
Граф Пипер задумался над шахматной доской. Шаутбенахт ждал с
нетерпением. Наконец Пипер пошел конем и отхлебнул бургундского.
- Король повелел готовить эскадру! - сказал Пипер.
- В Архангельск?
- Да, но пока об этом никто не должен знать.
- Разумеется! - сказал Юленшерна. - Я думаю, что и фрау Маргрет об
этом не следует знать...
Пипер усмехнулся:
- Ну, она-то знает. Она всегда все знает.
- Если она узнает, то захочет идти с эскадрой, - сказал Юленшерна. -
Она давно готовится к дальнему плаванию. И надеется на вашу помощь в том
случае, если я не пожелаю взять ее с собою...
Граф пожал плечами:
- Вы командуете эскадрой, гере Юленшерна.
- Но вы первое лицо в королевстве, и я обязан повиноваться вам.
Пипер засмеялся ласково.
- Мы родственники, гере Юленшерна, не надо забывать, - вы муж моей
дочери... И если рассудить здраво, то почему бы нам и не побаловать ее? Не
так уж ей весело живется, не правда ли?
- У нее достаточно развлечений! - хмуро сказал Юленшерна.
Граф Пипер сделал еще один ход. Юленшерна смотрел на доску рассеянно.
Он думал: "Да, Маргрет, конечно, захочет отправиться в Архангельск. Что ж,
пусть отправляется. Она предполагает увидеть там премьер-лейтенанта. Ее
постигнет жестокое разочарование..."
- Чему вы смеетесь, гере Юленшерна? - спросил Пипер.
- Разве я смеюсь? - изумился Юленшерна.
Весь этот вечер он был в хорошем настроении.
- Фрау Маргрет очень добра! - сказал он Пиперу в присутствии жены. -
Чрезвычайно добра. Она исхудала за те дни, пока велось следствие по делу ее
друга детства премьер-лейтенанта Дес-Фонтейнеса. Она принимает очень близко
к сердцу неудачи своих друзей детства. Я душевно рад, что гере
Дес-Фонтейнес сейчас отправился в Архангельск, где попрежнему будет служить
короне...
Провожая графа Пипера, ярл Юленшерна сказал ему негромко:
- Я надеюсь, граф, мы не огорчим вашу дочь правдой о судьбе
несчастного премьер-лейтенанта...
- Но она может узнать сама...
- Тогда мы скажем ей, что слух этот пушен в Швеции нарочно, для того,
чтобы московиты услышали о бесславном конце их злейшего врага и опытного
резидента...
Граф Пипер дотронулся до локтя Юленшерны и, посмеиваясь, произнес:
- А вы ревнивы, гере шаутбенахт! Весьма ревнивы!
7. СКИЛЛИНГ УМЕР
В гавани Улеаборг во время ужина, состоящего из трех унций сухарей и
пресной воды, на галере капитана Альстрем вспыхнул пожар. Запылали канаты в
заднем трюме. Чтобы успешнее бороться с огнем, Сигге приказал расковать
половину загребных. В моросящем дожде и тумане несколько каторжан сразу же
спрыгнули в воду с левой куршеи. Второй подкомит ударил одного беглеца
багром, на подкомита накинулись и мгновенно убили. Капитан Альстрем
приказал поднять на мачте сигнал "на галере бунт". Но за туманом и дождем
сигнала этого с берега не увидели. Раскованные каторжане заняли всю носовую
часть галеры и надвигались на корму, где с пистолетами и мушкетами
отбивались вольные матросы, Альстрем с Сигге, первым подкомитом и бароном
Лофтусом...
Через несколько минут после начала бунта комит Сигге спрыгнул в воду и
поплыл к носу. Там он взобрался наверх по якорному канату и повернул пушку
на бунтовщиков, штурмующих корму. Неверными руками, прячась за бухты
каната, он, забив заряд картечи и тщательно прицелившись, поднес пальник к
затравке. Картечь свалила с ног более половины раскованной шиурмы. Те, кто
мог двигаться, прыгали с бортов в воду. Второй выстрел покончил с
мятежниками. Вольные матросы добивали раненых баграми и абордажными
крюками. Барон Лофтус, закусив губу, стрелял из пистолета в тех, кто
готовился спрыгнуть с борта. Над галерой в пелене тумана тревожно кричали
чайки.
Пламя удалось загасить без особого труда.
- Безумцы! - вытирая платком руки, сказал барон Лофтус, когда все
кончилось. - На что они надеялись?
Капитан Альстрем продул губами ствол пистолета, ответил коротко:
- Они надеялись на побег, что им и удалось в небольшой мере. Кое-кто
ушел!
И крикнул мокрому до нитки комиту Сигге:
- Живых зачинщиков - в передний трюм до Стокгольма. Там с них сдерут
кожу. Мертвых - в воду.
На заре матросы из ведер скатывали окровавленную палубу. Высадив
Лофтуса в Улеаборге и приняв на борт груз пиленого леса, галера
возвращалась в Швецию. Опять бил барабан, ухали литавры. Скрип весел
доносился в трюм, где во тьме и духоте задыхались каторжане, скованные по
шеям, по ногам и по рукам.
Так как зачинщики скрылись в лесах Улеаборга, то Сигге заковал первых
попавшихся. В числе закованных был и Скиллинг. В полубреду он просил пить
по-шведски, его не понимали, тогда он попросил по-русски:
- Воды! Пить!
- По-нашему знает! - отозвался один из темноты. - Слышь, Лексей,
по-нашему просит воды.
- Наделал было делов в Стокгольме, - проворчал другой.
- Грамота тарабарская, - зашептал первый, - я видел. Не разобрали бы
шведы. Который не знает - ни в жизнь не поймет.
- А разве ж ты письменный? - спросил второй.
- Дьячок малым делом учил...
Во тьме Скиллинг опять попросил:
- Воды!
- Поднеси ему, - сказал голос из тьмы. - Человек все же, не собака.
- Собака-то лучше. Собака того не сделает, чего он хотел сделать...
Всех бы нас перевешали.
И все-таки тот, что не хотел давать воды, - дал. Разбитой рукой он
зачерпнул корец и подал напиться, но Скиллинг вдруг оскалился, ударил по
глиняной кружке, вылил воду. Во тьме злобно светились его глаза.
- Ополоумел? - спокойно спросил русский. - Чего бесишься?
Скиллинг не ответил, дышал прерывисто, со свистом. Вскоре он опять
потерял сознание. Страшные проклятия всему сущему в мире срывались с его
запекшихся, кровоточащих губ. Потом он начал читать стихи. Железные строфы
"Хроники Эриков" звучали в трюме не скорбью, а неистовой злобой:
Заломленные руки и громкий плач -
Вот твой удел, жена шведа...
К утру он умер. Его тело расковали, багром вытащили из трюма,
привязали к ногам камень и выбросили за борт. Холодные воды Ботнического
залива навечно сомкнулись над ним.
( http://lib.ru/PROZA/GERMAN/rosmol1.txt - ссылка к источнику)
*** Читать далее... " Россия молодая"... Книга 1... №47
*** Россия молодая. Роман. Книги 1 и 2. Оглавление
***
***
|