Главная » 2022 » Май » 5 » "Гаргантюа и Пантагрюэль". Франсуа Рабле. 002
18:44
"Гаргантюа и Пантагрюэль". Франсуа Рабле. 002
***
КНИГА I
ГАРГАНТЮА
НЕОБЫЧАЙНО ДИКОВИННАЯ ЖИЗНЬ
великаго ГАРГАНТЮА, отца ПАНТАГРЮЭЛЯ,
которую нѣкогда сочинилъ Алькофрибасъ Назье1), хитроумный философъ и мудрецъ.
КНИГА БОГАТАЯ ПАНТАГРЮЭЛИЗМОМЪ2)
1) Анаграмма Франсуа Раблэ.
2) По словамъ Раблэ, это выраженіе означаетъ: "certeine gayeté d'esprit conficte en mespris des choses fortuites". См. прологъ 4-й книги.
AUX LECTEUES.
Amys lecteurs gui ce livre lisez,
Despouillez-vous de toute affectiou,
Et le lisans ne vous scandalisez:
Il ne contient mal ne infection.
Мray est qu'icy peu de perfection
Vous apprendrez, si non en cas de rire;
Aultre argument ne peut mon cueur elire,
Voyant le dueil gui vous mine et consomme:
Mieulx est de ris gue de larmes escripre,
Pource gue rire est le propre de l'homme.
Vivez joyeux!
КЪ ЧИТАТЕЛЯМЪ.
Друзья читатели, которые читаете эту книгу, откиньте всякое пристрастіе и, читая ее, не скандализируйтесь: въ ней нѣтъ ничего злого или заразительнаго. Правда, здѣсь вы узнаете мало совершеннаго, развѣ только посмѣетесь; другого аргумента мое сердце не можетъ выбрать, видя печаль, которая васъ точитъ и изводитъ: лучше писать со смѣхомъ, чѣмъ со слезами, потому что человѣку свойственно смѣяться.
Живите весело!
ПРОЛОГЪ АВТОРА.
Именитѣйшіе бражники и вы, дражайшія жертвы Венеры (такъ какъ, вамъ, а не кому другому, посвящены мои писанія)! Алкивіадъ въ разговорѣ Платона, озаглавленномъ "Пиръ", восхваляя своего учителя Сократа, безспорно царя философовъ, говоритъ, между прочимъ, что онъ похожъ на Силеновъ. Силенами же назывались когда-то коробочки, въ родѣ тѣхъ, что мы видимъ нынѣ въ аптекахъ. Снаружи онѣ расписаны веселыми и игривыми фигурами, какъ-то: гарпіями, сатирами, взнузданными гусенятами, рогатыми зайцами, осѣдланными утками, крылатыми козлами, оленями въ оглобляхъ и другими подобными картинками, нарочно безобразными, чтобы заставить добрыхъ людей смѣяться. Такимъ же былъ и Силенъ, наставникъ добраго Бахуса. Но внутри въ нихъ хранили лучшія лекарственныя снадобья: мяту, амбру, кардамонъ, мускусъ, драгоцѣнные каменья и другія цѣнныя вещи. Такимъ, говорятъ, былъ и Сократъ, потому что, глядя на его внѣшность и судя о немъ по наружному виду, вы бы не дали за него луковичной шелухи: такъ безобразенъ былъ онъ тѣломъ и смѣшонъ манерами, съ острымъ носомъ, бычачьимъ взглядомъ, безумнымъ лицомъ, простыми нравами, деревенской одеждой, бѣднаго состоянія, несчастливый въ женщинахъ, негодный ни къ какимъ должностямъ въ республикѣ, вѣчно смѣющійся, вѣчно пьющій съ первымъ встрѣчнымъ, вѣчно трунящій, вѣчно скрывающій свое божественное знаніе. Но, раскрывъ эту коробочку, нашли бы внутри дивное и неоцѣненное лѣкарственное снадобье: разумъ сверхчеловѣческій, добродѣтель чудесную, непобѣдимое мужество, несравненную трезвость, непоколебимое довольство, совершенную увѣренность, невѣроятное пренебреженіе ко всему, изъ-за чего смертные столько бѣдствуютъ, бѣгаютъ, трудятся, плаваютъ по морямъ и сражаются.
Къ чему клонится, думаете вы, эта прелюдія и это вступленіе? Къ тому, чтобы вы, мои добрые послѣдователи и иные прочіе праздные безумцы, читая веселыя заглавія, какъ-то: Гаргантюа, Пантагрюэль, Фэспэнтъ {Лицо изъ народныхъ сказокъ -- типъ пьяницы; Fessepinte въ буквальномъ переводѣ значитъ: Похлестывай штофъ.}, Достоинство клапана у штановъ, Горохъ на салѣ cum commento и проч.-- не подумали бы слишкомъ поспѣшно, что въ нихъ только и рѣчи, что о насмѣшкахъ, шуткахъ и веселыхъ сказкахъ. Наружная вывѣска (т.-е. заглавіе) безъ дальнихъ справокъ служитъ обыкновенно предметомъ насмѣшекъ и потѣхи. Но не слѣдуетъ такъ легкомысленно судить о произведеніяхъ людей, такъ какъ сами же вы говорите, что платье не дѣлаетъ монахомъ и что иной, облеченный въ монашескую рясу, въ душѣ далеко не монахъ, а другой, нарядившійся въ испанскій плащъ, по своему мужеству отнюдь не подходитъ къ Испаніи. Вотъ почему надо раскрыть книгу и тщательно взвѣсить то, что въ ней изложено. Тогда узнаете, что снадобье, заключенное въ ней, гораздо значительнѣе, нежели обѣщала коробка. Иными словами: предметы, о которыхъ здѣсь, толкуется, не такъ шутливы, какъ утверждало заглавіе.
И допустивъ даже, что въ буквальномъ смыслѣ слова, вы найдете довольно забавныя вещи, совпадающія съ названіемъ, все же не слѣдуетъ увлекаться этимъ, какъ пѣніемъ сиренъ, но толковать въ высшемъ смыслѣ то, что случайно вамъ покажется сказаннымъ наобумъ. Откупоривали вы когда бутылки? Caisgne! {Caisgne -- собака, отъ италіанскаго слова cagnа. Комментаторы Раблэ видятъ въ этомъ звукоподражаніе, выражающее вибрацію стекла бутылки, когда ее откупориваютъ.} А не то, видали вы когда собаку, нашедшую мозговую кость? Это, какъ говоритъ Платонъ (кн. II De Rep.), самое философское въ мірѣ животное. Если видали, то могли замѣтить, какъ набожно она ее сторожитъ, какъ тщательно охраняетъ, какъ ретиво держитъ въ зубахъ, какъ осторожно прокусываетъ, какъ любовно разгрызаетъ и какъ быстро высасываетъ. Что заставляетъ ее такъ поступать. Чего ждетъ она отъ своихъ стараній? Къ какому благу стремится? Ни къ чему иному, какъ добыть немного мозга. Правда, что это немного вкуснѣе, чѣмъ много другого чего: потому что мозгъ -- пища, превосходно обработанная природой, какъ говоритъ Галенъ (III Facult. nat. и XI De usu partium).
Слѣдуя примѣру собаки, вы должны быть умны: пронюхать, прочувствовать и оцѣнить эти прекрасныя книги высокаго значенія, которыя легко читаются и смѣлы по содержанію. Затѣмъ, путемъ любознательныхъ усилій и упорныхъ размышленій, разбить кость и высосать мозгъ, т. е. то, что я разумѣю подъ этими пиѳагорейскими символами, въ вѣрной надеждѣ стать разсудительнѣе и добродѣтельнѣе отъ этого чтенія: ибо въ немъ вы найдете еще другое удовольствіе и сокровеннѣйшее ученіе, которое откроетъ вамъ высокія таинства и страшныя мистеріи, какъ по части нашей религіи, такъ и политическаго состоянія и экономической жизни.
Неужели вы серіозно вѣрите, что, когда Гомеръ писалъ Иліаду и Одиссею, онъ думалъ про аллегоріи, которыя у него вычитали Плутархъ, Гераклитъ, Понтихъ, Евстатъ, Корнутъ, а у этихъ послѣднихъ выкралъ Политіанъ? Если вы въ это вѣрите, то между вашимъ мнѣніемъ и моимъ цѣлая пропасть: я удостовѣряю, что Гомеръ такъ же мало о нихъ думалъ, какъ Овидій въ своихъ Метаморфозахъ о таинствахъ Евангелія, хотя послѣднее и старался доказать братъ Любенъ {Томасъ Уоллисъ, англичанинъ-доминиканецъ, авторъ сочиненія: Metamorphosis Ovidiana moralite explanatа. Paris. 1609. in--4°.}, настоящій сумасбродъ, разсчитывавшій встрѣтить такихъ же полоумныхъ людей, какъ онъ самъ, по пословицѣ: "каково лукошко, такова ему и покрышка".
Если же не вѣрите, то почему бы вамъ не отнестись такъ же и къ моимъ забавнымъ и новымъ исторіямъ? Тѣмъ болѣе, что диктуя ихъ, я такъ же мало о томъ задумывался, какъ и вы, которые, чего добраго, такъ же пьете вино, какъ и я. Вѣдь для сочиненія этой знатной книги, я тратилъ только то время, что служило мнѣ для поддержанія моего тѣла, то-есть: когда ѣлъ и пилъ. Да вѣдь это какъ разъ настоящее время, чтобы писать о такихъ важныхъ матеріяхъ и глубокомысленныхъ наукахъ.
Такъ поступалъ и Гомеръ, образецъ всѣхъ философовъ, и Энній, отецъ латинскихъ поэтовъ.
Объ этомъ свидѣтельствуетъ Горацій, хотя какой-то невѣжа сказалъ, что отъ его стиховъ пахнетъ скорѣе виномъ, нежели масломъ {Масломъ для свѣтильника, при свѣтѣ котораго пишутъ ночью. Пахнуть масломъ значитъ обнаруживать признаки усидчивой работы.}.
То же самое говоритъ о моихъ книгахъ одинъ шутъ; но плевать на него. Запахъ вина куда вкуснѣе, веселѣе, привлекательнѣе, небеснѣе и прелестнѣе, чѣмъ запахъ масла.
Я ставлю себѣ за честь, чтобы про меня говорили, что я прилежнѣе былъ къ вину, чѣмъ къ маслу; какъ Демосѳенъ, когда про него говорили, что онъ прилежнѣе къ маслу,-- чѣмъ къ вину. Къ чести моей и славѣ служитъ, когда меня называютъ и прославляютъ шутникомъ и веселымъ малымъ; подъ этимъ именемъ я желанный гость въ доброй компаніи пантагрюэлистовъ. Демосѳена одинъ сварливый человѣкъ упрекалъ въ томъ, что его рѣчи пахнутъ, какъ тряпка грязнаго и неопрятнаго фабриканта оливковаго масла.
Я прошу: толкуйте всѣ мои дѣла и слова въ самую лучшую сторону; уважайте сыроподобный мозгъ, который преподноситъ вамъ всѣ эти пустяки, и, сколько можно, поддерживайте во мнѣ веселость. Итакъ забавляйтесь, други, и весело читайте, что слѣдуетъ дальше, тѣлу и почкамъ во здравіе. Но слушайте, ослиныя морды,-- черная немочь васъ возьми!-- не забывайте пить за мое здоровье.
I.
О происхожденіи и древности рода Гаргантюа.
Я отсылаю васъ къ великой Пантагрюэльской хроникѣ, чтобы познакомиться съ генеалогіей и древностью рода, изъ котораго произошелъ Гаргантюа. Въ ней вы подробнѣе узнаете, какъ родились на свѣтъ великаны и какъ отъ нихъ по прямой линіи произошелъ Гаргантюа, отецъ Пантагрюэля. Не сердитесь, если въ настоящую минуту самъ я объ этомъ не говорю. Хотя дѣло таково, что чѣмъ пространнѣе о немъ говорить, тѣмъ будетъ пріятнѣе вашей милости: въ чемъ ссылаюсь на авторитетъ Платона in Philebo и Gordias, и Флакка {Горацій, Ars poetica.}, который говоритъ, что есть рѣчи -- какъ настоящія, безъ сомнѣнія -- тѣмъ болѣе занимательныя, чѣмъ ихъ чаще повторяютъ.
Дай Богъ, чтобы всякій такъ хорошо зналъ свою генеалогію, отъ Ноева ковчега и по сіе время. Я думаю, что многіе теперь императорами, королями, герцогами, принцами и папами на землѣ, которые происходятъ отъ какихъ-нибудь бродягъ, что шлялись съ сумками за плечами и съ дубинками въ рукахъ. И наоборотъ: многіе нищіе, просящіе милостыню на паперти церквей, страдальцы и бѣдняки произошли отъ королевской и императорской крови и рода, принимая во вниманіе удивительный переходъ царствъ и имперій:
Да вотъ, скажу вамъ, я самъ, бесѣдующій съ вами, думаю, что произошелъ отъ какого-нибудь богатаго короля или принца былыхъ временъ. Потому что навѣрное вы не встрѣчали человѣка, которому бы такъ хотѣлось, какъ мнѣ, быть королемъ и богатымъ, чтобы ѣсть сладко, не работать, не знать заботы и обогатить своихъ друзей и всѣхъ добрыхъ и свѣдущихъ людей. Но я утѣшаюсь тѣмъ, что на томъ свѣтѣ получу все это и даже больше, чѣмъ теперь смѣю желать. Такими мыслями, и даже лучшими, утѣшайте себя и вы въ несчастій и пейте на здоровье, если можете.
Но вернемся къ нашей исторіи. Я говорю, что по милости Божіей до насъ дошла древняя генеалогія Гаргантюа полнѣе, чѣмъ всякая другая, за исключеніемъ генеалогіи Мессіи, о которой я не говорю, потому что это мнѣ не пристало, да и черти (то-есть клеветники и ханжи) тому препятствуютъ. Эта генеалогія была найдена Жаномъ Одо на лугу, которымъ онъ владѣлъ около Арсо-Гало {Мѣстность въ Турени.}, ниже Оливы, по направленію къ Нарсэ. Тамъ онъ велѣлъ копать ровъ, и землекопы уткнулись заступами въ большую бронзовую гробницу, безмѣрно длинную: конца ей такъ и не нашли, потому что она заходила далеко за шлюзы рѣки Вьенны. Гробницу вскрыли въ одномъ мѣстѣ, обозначенномъ стаканомъ, вокругъ котораго шла надпись этрускими буквами: "Hic bibitur", и нашли девять бутылокъ, въ томъ порядкѣ, какъ разставляютъ кегли въ аскони. Средняя изъ нихъ прикрывала толстую, жирную, большую, сѣрую, хорошенькую, маленькую, заплѣснѣвшую книжечку, которая пахла такъ же сильно -- но только не такъ пріятно -- какъ розы.
А въ ней нашли вышеупомянутое генеалогическое древо, написанное канцелярскимъ почеркомъ, но не на бумагѣ, и не на пергаментѣ, и не на воскѣ, а на древесной корѣ, настолько, однако, обветшалой, что едва можно было разобрать буквы.
Азъ, недостойный, былъ призванъ и съ помощью очковъ, а также примѣнивъ искусство, преподаваемое Аристотелемъ, читать малозамѣтныя буквы, перевелъ ее, какъ сами увидите, если вы пантагрюэлисты, то-есть если вы станете читать про изумительныя дѣянія Пантагрюэля за стаканомъ добраго вина.
Въ концѣ книжечки находился маленькій трактатъ, озаглавленный: Предохранительныя бездѣлушки.
Крысы и тараканы или (какъ бы не соврать) другія зловредныя животныя изгрызли начало; остальное я привожу ниже, изъ уваженія къ древности.
Эта глава заключаетъ въ себѣ длиннѣйшее и загадочное стихотвореніе, смыслъ котораго невозможно передать переводомъ, а потому отсылаемъ любопытныхъ къ подлиннику.
III.
О томъ, какъ Гаргантюа одиннадцать мѣсяцевъ пребывалъ во чревѣ матери.
Грангузье былъ въ свое время beсельчакъ и не дуракъ выпить, и охотно ѣлъ соленое. Поэтому у него всегда былъ добрый запахъ майнцкихъ и байонскихъ окороковъ, великое множество копченыхъ языковъ, изобиліе колбасъ, смотря по времени года, и солонины съ горчицей. Подкрѣпленіемъ служила икра, сосиски, которыя онъ, однако, выписывалъ не изъ Болоньи (потому что боялся ломбардскихъ li bouconi {Ядъ.}, но изъ Вигорра, Лонгоннэ, Брена и Руарга. Достигши зрѣлости, онъ женился на Гаргамель, дочери короля Парпальоновъ, красивой и здоровенной дѣвкѣ. Оба охотно цѣловались и обнимались до тѣхъ поръ, пока она не забеременѣла славнымъ сыномъ и носила она его одиннадцать мѣсяцевъ.
Такъ какъ столько и долѣе могутъ носить женщины, въ особенности когда это какой-нибудь шедевръ и особа, долженствующая въ свое время совершить великіе подвиги. Какъ говоритъ Гомеръ, ребенокъ, которымъ забеременѣла нимфа (отъ Нептуна), родился ровно годъ спустя, т. е. на двѣнадцатомъ мѣсяцѣ. Такъ какъ (по словамъ Авлія Гелліуса, lib. III) такое долгое время приличествовало величію Нептуна, дабы ребенокъ успѣлъ развиться въ совершенствѣ. По той же причинѣ Юпитеръ продлилъ на 48 часовъ ночь, проведенную имъ съ Алкменой. Потому что въ болѣе короткое время онъ бы не могъ выковать Геркулеса, который очистилъ вселенную отъ чудовищъ и тирановъ.
Господа древніе пантагрюэлисты подтвердили то, что я говорю, и объявили не только возможнымъ, но и законнымъ ребенка, родившагося у женщины на одиннадцатомъ мѣсяцѣ по смерти ея мужа.
Гиппократъ, lib. De Alimento.
Плиній, lib. VII, cap. V.
Плавтъ, In Cistellaria.
Маркусъ Барро въ сатирѣ, озаглавленной: Завѣщаніе, и ссылавшійся въ этомъ случаѣ на авторитетъ Аристотеля.
Ценсоринусъ, lib. De Die natali.
Аристот. lib. VII. cap. III и IV, De Natura animalimn.
Геллій, lib. Ill, cap. XVI.
Сервій, in Eel. IV, приводя этотъ стихъ Виргинія:
Matri longa decern...
И тысяча другихъ глупцовъ, число которыхъ еще умножилось законовѣдами. ff. De suis et legit. 1. intestato, § fin.
И in Authent. de restitut. et ea quae parit in undecimo mense.
Многіе нацарапали это въ своихъ каверзныхъ законахъ: Галлъ, ff. De lib. et Posth. и 1. septimo ff. De Stat. homin. и нѣкоторые другіе, которыхъ пока не смѣю назвать.
Благодаря этимъ законамъ, женщины-вдовы могутъ гулять цѣлыхъ два мѣсяца по смерти своихъ мужей. Прошу покорно васъ, мои добрые товарищи, если встрѣтите такихъ, что стоютъ вниманія, займитесь ими и приведите ихъ ко мнѣ. Потому что если онѣ забеременѣютъ на третьемъ мѣсяцѣ, то ребенокъ ихъ будетъ наслѣдникомъ покойныхъ мужей. А разъ дѣло сдѣлано, смѣло пользуйтесь этимъ, и будь, что будетъ, потому что чрево уже съ плодомъ.
Вѣдь Юлія, дочь императора Октавіана только тогда отдавалась своимъ приспѣшникамъ, когда чувствовала себя беременной, подобно тому какъ судно принимаетъ кормчаго не прежде, какъ будетъ оконопачено и нагружено.
И если кто-нибудь упрекнетъ ихъ за то, что онѣ допускаютъ сближеніе съ мужчиной во время беременности, между тѣмъ какъ животныя не подпускаютъ къ себѣ самцовъ въ такое время, онѣ отвѣтятъ, что вѣдь то животныя, а онѣ женщины и умѣютъ цѣнить прекрасныя и веселыя привилегіи вторичнаго зачатія; или какъ нѣкогда, по словамъ Макробія (lib. II Saturnal.), отвѣтила Популія: если діаволъ не хочетъ, чтобы женщины забеременѣли, то слѣдуетъ преградить всѣ пути къ тому.
IV.
О томъ, какъ Гаргамель, будучи беременной Гаргантюа, объѣлась потрохами.
Вотъ при какихъ обстоятельствахъ и какимъ образомъ забеременѣла Гаргамель. И если вы мнѣ не повѣрите, это будетъ равносильно изверженію истины. Изверженіе же приключилось и съ Гаргамель послѣ обѣда въ третій день февраля мѣсяца отъ того, что она объѣлась потрохами. Потроха -- это жирная требуха откормленныхъ воловъ. Ихъ откармливаютъ и въ хлѣвахъ и на такихъ лугахъ, что косятся два раза въ годъ. Такихъ откормленныхъ воловъ убили триста шестьдесятъ семь тысячъ четырнадцать штукъ, намѣреваясь посолить во вторникъ на масляницѣ, чтобы къ веснѣ запасти вдоволь солонины и съ нея начинать каждый обѣдъ для возбужденія жажды.
Потроховъ, какъ можете себѣ представить, оказалось въ изобиліи, и они были такъ вкусны, что всѣ себѣ пальчики облизывали. Но черта съ два! Гдѣ же было долго сберечь такую уйму потроховъ: они бы непремѣнно протухли, а это было бы неприлично. И вотъ рѣшено было сожрать ихъ безъ промедленія. Съ этою цѣлью пригласили всѣхъ гражданъ Сенэ, Сюилэ, Ла-Рошъ-Клермо, Вогодрэ, не обойдя и гражданъ Кудрэ, Монпансье, Ле-Ге-де-Ведъ и другихъ сосѣдей: всѣ они были здоровые пьяницы, веселые ребята и славные игроки въ кегли, такъ-то!
Добрякъ Грангузье былъ очень доволенъ и приказывалъ, чтобы ничего не жалѣли. Своей женѣ, однако, онъ совѣтовалъ поменьше ѣсть, такъ какъ ей приходилось скоро родить, а требуха не легко переваривается.
-- Ужъ, должно быть, большая охота приспѣла жевать нечистоты тому, кто ѣстъ отъ нихъ мѣшки,-- говорилъ онъ.
Несмотря на эти увѣщанія, она съѣла шестнадцать бочекъ, два ведра, и шесть горшковъ. То-то расперло ей кишки.
Послѣ обѣда всѣ отправились безпорядочной толпой въ рощу: и тамъ на густой муравѣ плясали подъ звуки веселыхъ свирѣлей и нѣжныхъ волынокъ, да такъ радостно, что небеснымъ развлеченіемъ было глядѣть на ихъ веселье.
-- Налей мнѣ вина, не разбавляя водой; вотъ такъ, другъ! Доливай стаканъ до самыхъ краевъ.
-- Налей мнѣ краснаго вина, да пусть оно бѣжитъ черезъ край.
-- Наконецъ-то мы утолимъ жажду.
-- Эхъ ты, подлая лихорадка, проваливай!
-- Ей, ей, кума, я еще не вошелъ во вкусъ.
-- Чего ты пріуныла, голубушка?
-- Вотъ именно.
-- Чертъ побери, давай пить. Я пью только въ свое время, какъ мулъ папы.
-- Я пью только изъ требника {Бутылка въ формѣ требника, изобрѣтенная монахами.}, какъ добрый монахъ.
-- Что прежде родилось: жажда или пьянство?
-- Жажда. Кто бы сталъ пить безъ жажды, когда люди были невинны?
-- Пьянство. Потому что: privatio præsupponit habitum. Я вѣдь кутейникъ! Fœcundi ca ces quem non fecere disertum?
-- Нашъ братъ, невинный человѣкъ, часто пьетъ и безъ жажды.
-- Я, грѣшный человѣкъ, не пью безъ жажды, которую чувствую или, по крайней мѣрѣ, предчувствую, чтобъ предупредить ее, понимаете. Пью, чтобъ не пришлось мучиться отъ жажды.
-- Я пью вѣчно. Для меня вѣчность -- пьянство, а пьянство -- вѣчность. Будемъ пѣть и пить. Затянемъ круговую.
-- Затянемъ мотетъ.
-- Гдѣ моя лейка {Непереводимая игра словъ, основанная на созвучіи entonner -- запѣвать и entonnoir -- воронка, лейка.}? Это еще что? За меня по довѣренности другіе пьютъ!
-- Вы смачиваете горло, чтобы въ немъ перестало першить? Или у васъ только и першитъ для того, чтобы его промочить?
-- Я ничего не смыслю въ теоріи, а практика меня иногда выручаетъ.
-- Наливай поскорѣе! Я промачиваю горло, потягиваю изъ рюмочки, и все изъ-за страха смерти.
-- Пейте всегда, никогда не помрете.
-- Если я не буду пить, то засохну и помру. Душа моя переселится къ лягушкамъ въ прудъ. Душа не можетъ жить въ засухѣ {Св. Августинъ: Anima certe, quia spiritns est, in sicco habitare non potest.}.
-- Виночерпіи, творцы новой формы, превратите меня, не пьющаго, въ пьющаго. Вѣчная поливка требуется для корявыхъ и сухихъ кишекъ.
-- Тщетно пьетъ тотъ, кто не чувствуетъ удовольствія. Тому все вино переходитъ въ кровь, а пузырю ничего не достается.
-- Я охотно обмою потроха теленка, котораго я сегодня утромъ потрошилъ. Я порядкомъ набилъ желудокъ.
-- Если бы бумага на моихъ векселяхъ такъ же пропиталась виномъ, какъ я, то мои кредиторы получили бы обратно свое вино, если бы выжали ихъ.
-- О сколько еще вина войдетъ въ меня, прежде чѣмъ сколько-нибудь изъ меня выйдетъ?
-- Пить такими глоточками! Да это вредно для груди. Это называется пить флакончиками.
-- Какая разница между бутылкой и флакономъ?
-- Большая: бутылка закупоривается пробкой, а флаконъ завинчивается.
-- Что за вздоръ! Отцы наши пивали хорошо и изъ горшковъ.
-- Я пью, какъ храмовникъ {Храмовникъ -- рыцарь, иначе -- тампліеръ.}.
-- А я tanquam sponsus {Sponsus -- женихъ, éponge -- губка; выходитъ игра словъ на основаніи созвучія латинскаго слова съ французскимъ.}.
-- А я sicut terra sine aqua.
-- Синонимъ ветчины?
-- Это -- жеребенокъ {Poulain -- жеребенокъ, фигуральное названіе доски, по которой спускаютъ бочки въ погребъ.}. По "жеребенку" спускаютъ вино въ погребъ, а по ветчинѣ его спускаютъ въ желудокъ.
-- Эй, давай вина. Kespice personam, pone pro duo: bus non est in usu.
-- Если бы я такъ же хорошо леталъ, какъ глотаю, я бы высоко поднялся въ воздухѣ.
-- Ну, а если бы я пускалъ изъ себя вино, стали бы вы его пить?
-- Вамъ предоставляю.
-- Пажъ, давай; я заявляю о своемъ правѣ, потому что наступила моя очередь.
-- Понюхай, другъ, есть ли еще что на днѣ?
-- Я подаю на апелляцію, какъ жаждущій. Пажъ, занеси мою апелляцію въ протоколъ.
-- Какіе подонки! Я пью до дна.
-- Не спѣшите и подбирайте остатки.
-- Вотъ еще потроха, требуха на закуску, отъ быка съ черной отмѣтиной.
-- О, ради Бога, докончимъ его во славу хозяина.
-- Пейте, или я васъ... Нѣтъ, нѣтъ, пейте, прошу васъ. Воробьи ѣдятъ только тогда, когда ихъ похлопаешь подъ хвостикъ. Я пью только тогда, когда меня вѣжливо просятъ.
-- Lagona edatera {Другъ, вина! (на нарѣчіи басковъ).}. Какъ бы мнѣ пить ни хотѣлось, а это вино утолитъ мою жажду.
-- Это вино справится съ жаждой.
-- Это вино напоитъ всякаго.
-- Пусть звонъ флаконовъ и бутылокъ скажетъ тому, кто потерялъ жажду: не ищи ее здѣсь. Мы ее залили виномъ!
-- Великій Богъ создалъ , планеты, а мы облизываемъ блюда {Здѣсь непереводимая игра словъ: -- Le grand Dien feit les pianettes, et nous faisons les plats nets.}.
-- Возвѣщаю вамъ слово . Божіе: Sitio. Камень, именуемый ἄβεστος {Горный ленъ.} не труднѣе залить, чѣмъ жажду сына моего отца. Аппетитъ приходитъ, когда ѣдятъ, говорилъ Анжестъ-онъ-Мансъ, жажда проходитъ, когда пьютъ.
-- Лѣкарство отъ жажды? Оно какъ разъ обратное лѣкарству отъ укушенія собаки; бѣгите за собакой, никогда она васъ не укуситъ; пейте прежде, чѣмъ пить захочется, и никогда жажда не будетъ васъ мучить.
-- Ага! Ты уже заснулъ! Тебя надо будить.
-- Вѣчный виночерпій, сохрани насъ отъ сна. У Аргуса было сто глазъ, чтобы видѣть, а виночерпію надобно сто рукъ, какъ Бріарею, чтобы неутомимо наливать вино.
-- Промочимъ горло; скоро высохнетъ.
-- Бѣлаго вина! наливай полнѣй! наливай, чортъ тебя возьми! наливай до краевъ; языкъ у меня пересохъ.
-- Товарищъ, выпьемъ! за твое здоровье, товарищъ!
-- Ну, ну, ну, выпилъ.
-- О lacrуma Christi! Это вино -- изъ Девиньера, это -- славное красное вино.
-- О, какое чудное бѣлое вино! А вѣдь, ей-Богу, это мѣстное винцо.
-- Да, да, но вкусное и забористое.
-- Товарищъ, смѣлѣе. На этой игрѣ не разоримся, потому что я взялъ лёве.
-- Ex hoc in hoc. Безъ обмана: всѣ видѣли.
-- Я знатокъ своего дѣла. А brum, à brum, я патеръ Масэ {Игра словъ на имя Масэ, хроникера Франциска I.}.
-- Какъ въ Бретани, допивайте это вино все до капли.
-- Не бойтесь, это травы.
VI.
О томъ, какимъ диковиннымъ образомъ родился Гаргантюа.
Пока они вели эту пьяную бесѣду, у Гаргамель заболѣлъ животъ, и Грангузье, вставъ съ травы, ласково утѣшалъ ёе, думая, что у нея начинаются родовыя боли. Онъ говорилъ ей, что на травѣ въ рошѣ сыро, но что скоро она поправится, что ей сѣлдуетъ вооружиться мужествомъ въ ожиданіи ребеночка, хотя бы ей пришлось немножко и потерпѣть, но что боль скоро пройдетъ, а радость, которая затѣмъ наступитъ, заставитъ ее совсѣмъ забыть о боли.
-- Вотъ тебѣ доказательство,-- говорилъ онъ: -Спаситель сказалъ въ Евангеліи (Іоанна, XX): "Женщина, когда рождаетъ,терпитъ скорбь, потому , что пришелъ часъ ея; но когда родитъ младенца, уже не помнитъ скорби отъ радости".
-- Ахъ!-- сказала она,-- вы хорошо говорите, и мнѣ пріятнѣе слышать эти евангельскія слова и отъ нихъ мнѣ гораздо легче, нежели когда читаютъ жизнь св. Маргариты и другое подобное ханжество {Женщинамъ во время родовъ читали жизнеописаніе св. Маргариты.}.
-- Не бойся,-- говорилъ онъ,-- и скорѣе рожай этого ребенка, затѣмъ мы и другого сдѣлаемъ.
-- Ахъ!-- отвѣчала она,-- вамъ, мужчинамъ, легко говорить; но съ Божіей помощью я постараюсь вамъ угодить. Но далъ бы Богъ, чтобы этого больше не повторялось.
-- Чего?-- сказалъ Грангузье.
-- Ну,-- отвѣтила она,-- не прикидывайтесь дурачкомъ! Вы меня понимаете.
-- Ахъ, вотъ что!-- сказалъ онъ. Коли такъ, вели принести ножъ.
-- Ахъ!-- отвѣтила она,-- Боже упаси. Богъ меня проститъ, я сказала это не отъ чистаго сердца, и не обращайте вниманія на мои слова. Но мнѣ сегодня тяжко придется, если Богъ мнѣ не поможетъ, и все по вашей милости и ради вашего удовольствія.
-- Смѣлѣе, смѣлѣе,-- говорилъ онъ. Не тревожься заранѣе и положись на переднихъ четырехъ воловъ {Поговорка въ Пуату во время пахоты.}. Я пойду, выпью еще нѣсколько стакановъ. Если же бы тебѣ стало худо, я буду близко, крикни мнѣ, и я прибѣгу.
Вскорѣ послѣ того она принялась вздыхать, жаловаться и кричать. Тутъ набѣжали со всѣхъ сторонъ бабы-по-витухи. И, ощупывая ее, нашли какія-то обрывки кожи, очень дурного запаха, и думали, что это ребенокъ, но оказалось, что у нея поносъ, оттого, что она объѣлась потрохами, какъ выше сказано.
Тогда одна грязная старуха изъ числа прибѣжавшихъ, славившаяся какъ хорошая лѣкарка и шестьдесятъ лѣтъ тому назадъ прибывшая изъ Бризпайль около Сенъ-Жну (рис. стр. 14), дала ей вяжущее средство, такое жестокое, что у нея стянуло всѣ кишки и ихъ -- страшно подумать!-- зубами не растянуть бы.
Благодаря этому несчастному обстоятельству, матка разслабла, ребенокъ въ ней встряхнулся и проникъ въ полую вену и, карабкаясь по діафрагмѣ до самыхъ плечъ (гдѣ вышеназванная вена раздвояется), повернулъ налѣво и вышелъ изъ лѣваго уха. И тотчасъ какъ родился, онъ не закричалъ, какъ другія дѣти: уа! уа! Но громкимъ голосомъ возопилъ: "Пить! пить! пить!"--точно всѣхъ приглашалъ выпить, и его услышали и въ Бёсъ {Мѣстечко и рѣка въ Лудюнуа.} и въ Бибарэ {По мнѣнію комментаторовъ, это -- Виварэ, и, придавая эту форму слову Виварэ, Раблэ имѣлъ намѣреніе сблизить его со словомъ bibere и объединить съ страной пьяницъ.}. Догадываюсь, что вы не вѣрите такому диковинному рожденію. Если не вѣрите -- мнѣ горя мало, но порядочный и разсудительный человѣкъ всегда вѣритъ тому, что ему говорятъ, и тому, что написано. Развѣ не сказалъ Соломонъ (Proverbiorum XIV): Innocens credit omni verbo, etc., а св. Павелъ (Prim. Corinth. XIII): Charitas omnia credit? Почему бы и вамъ не повѣрить? Потому что невѣроятно, скажете вы. Говорю вамъ, что по тому самому вы должны вѣрить безусловно. Вѣдь ученые Сорбонны говорятъ, что вѣра есть невидимыхъ вещей обличеніе.
Развѣ это противно нашему закону, нашей вѣрѣ, нашему разуму, или Св. Писанію? Со своей стороны, я не вижу ничего въ Св. Писаніи, что бы этому противорѣчило. И если Богу было бы такъ угодно, скажете ли вы, что онъ не могъ этого сдѣлать? Ахъ! умоляю васъ, не затрудняйте своей головы такими вздорными мыслями. Говорю вамъ, что для Бога нѣтъ ничего невозможнаго. И если бы онъ захотѣлъ, женщины рожали бы дѣтей черезъ ухо. Развѣ Бахусъ не родился изъ ляжки Юпитера? Развѣ Роктальядъ {Лицо изъ дѣтской сказки.} не родился изъ пятки матери? Крокмушъ -- изъ туфли кормилицы? Минерва не вышла ли изъ головы Юпитера черезъ ухо? Адонисъ изъ коры благовоннаго дерева? Касторъ и Полуксъ изъ яйца, снесеннаго и высиженнаго Ледой? Но вы были бы еще болѣе удивлены и озадачены, если бы я вамъ пересказалъ всю главу изъ Плинія, въ корой онъ говоритъ о диковинныхъ, неестественныхъ рожденіяхъ. А вѣдь я далеко не такой самоувѣренный враль, какимъ былъ онъ. Прочитайте седьмую главу его "Естественной Исторіи" и оставьте меня въ покоѣ.
VII.
О томъ, какъ, произошла имя Гаргантюа и какъ онъ тянулъ вино.
Добрякъ Грангузье пилъ и гулялъ съ товарищами и въ это время услышалъ страшный крякъ, который испустилъ его сынъ, появляясь на свѣтъ Божій. Ребенокъ оралъ: "Пить! пить! пить!" Грангузье сказалъ: "Que grand tu as!" {Какая у тебя здоровая (подразумѣвается: глотка)!}.
Присутствующіе, услышавъ это, сказали, что поистинѣ его-слѣдуетъ назвать Гаргантюа, потому что таково было первое слово его отца при рожденіи сына, въ подражаніе и по примѣру древнихъ евреевъ, на что отецъ согласился, и матери понравилось. И, чтобы успокоить ребенка, ему дали пить вина, сколько влѣзетъ, а затѣмъ понесли крестить и окрестили, какъ это дѣлается у добрыхъ христіанъ.
Послѣ того ему выписали изъ Потилье и Времона {Деревни въ окрестностяхъ Шинона.} семнадцать тысячъ девятьсотъ пятнадцать коровъ, чтобы кормить его, такъ какъ невозможно было въ цѣломъ краѣ найти кормилицы, которая годилась бы для этого дѣла, принимая во вниманіе огромное количество молока, какое ему требовалось, хотя нѣкоторые доктора-скотисты {Доктора, послѣдователи Duns Scot'а.} утверждали, что мать кормила его грудью и что она могла заразъ добыть изъ грудей тысячу четыреста двѣ бочки девять горшковъ молока. Но это невѣроятно. И такое утвержденіе признано было непристойнымъ, оскорбительнымъ для ушей добрыхъ людей и за версту отдающимъ ересью.
Въ такомъ состояніи провелъ ребенокъ годъ и десять мѣсяцевъ, послѣ чего, по совѣту медиковъ, его начали выносить изъ дому, и заказана была красивая телѣжка, запрягавшаяся волами, изобрѣтенная Жаномъ Деніо {Имя неизвѣстное.}. Въ этой телѣжкѣ его весело катали, и пріятно было глядѣть на него, потому что у него была славная рожа и чуть не десять подбородковъ, и онъ почти никогда не кричалъ, но безпрестанно марался, потому что у него были необыкновенно вялыя кишки, частью отъ натуральной комплексіи, частью отъ случайнаго расположенія къ слишкомъ обильному потребленію осенняго сока (вина). Онъ зря не пилъ ни капли. Случалось ли ему сердиться, досадовать, гнѣваться или огорчаться, топалъ ли онъ ногами, плакалъ, или кричалъ,-- ему приносили вина и давали выпить, и тотчасъ же онъ становился смирнымъ и веселымъ. Одна изъ его гувернантокъ говорила мнѣ, и божилась при этомъ, что при первомъ звукѣ кружекъ и флаконовъ онъ приходилъ въ восторгъ, точно испытывалъ райскія наслажденія. Такъ что онѣ, считая такую наклонность божественной, стучали передъ нимъ поутру, чтобы его развеселить, ножами по стаканамъ, или пробками по флаконамъ, или же крышками по кружкамъ. И при этомъ звукѣ онъ радовался, дрожалъ и самъ вставалъ, качая головой, наигрывая пальцами, точно на лютнѣ.
VIII.
О томъ, какъ одѣли Гаргантюа.
Когда онъ подросъ, отецъ приказалъ, чтобы ему сшили платье подъ цвѣтъ его ливреи, которая была бѣлая съ голубымъ. За это принялись, и скроили и сшили ему платье по модѣ, какая тогда была. Клянусь реэстрами казначейства въ Монсоро, его одѣли такъ, какъ ниже слѣдуетъ.
Чтобы сшить ему рубашку, взяли девятьсотъ аршинъ полотна Шательро и двѣсти аршинъ для ластовицъ, то-есть тѣхъ квадратиковъ, которые кладутся подъ мышки. Рубашка была безъ сборокъ, потому что сборки были изобрѣтены позднѣе, когда у бѣлошвеекъ сломались иголки и онѣ стали работать на иной ладъ. Для камзола взяли восемьсотъ тринадцать аршинъ бѣлаго атласа, а для шнурковъ употребили тысячу пятьсотъ девять съ половиной собачьихъ шкуръ. Въ то время появилась мода привязывать штаны къ камзолу, а не камзолъ къ штанамъ: потому что послѣднее противно природѣ, какъ это вполнѣ доказалъ Олькамъ по поводу "Exponibles" г-на Haultechanssade {Фантастическое сочиненіе и фантастическій авторъ, котораго будто бы, по словамъ Раблэ, комментировалъ Олькамъ, знаменитый англійскій богословъ XIV вѣка.}.
На штаны взяли тысячу сто пять аршинъ съ третью бѣлаго стамета, и они были скроены въ формѣ колоннъ съ полосами и зубцами сзади, чтобы почки не разгорячались. Сквозь зубцы сквозило голубое дама столько, сколько было нужно. И, замѣтьте, что у него были очень красивыя ноги и вполнѣ соразмѣрныя съ его ростомъ.
На клапанъ у штановъ взяли шестнадцать аршинъ такого же сукна и сдѣлали его въ формѣ подпорки, красиво скрѣпленной двумя золотыми пряжками, которыя захватывались двумя эмальированными крючками, и въ каждомъ изъ нихъ вправленъ былъ большой изумрудъ, величиной съ апельсинъ. Потому что (какъ говоритъ Орфей libro de lapidibus и Плиній libro ultimo) у этого камня есть свойство возбуждать и укрѣплять мужскую силу. Разрѣзъ клапана былъ длиною съ трость, той же кройки, какъ и штаны, и такъ же подбитъ голубымъ дама. Но, глядя на красивое золотое шитье и прошивку, отдѣланную драгоцѣнными брильянтами, рубинами, бирюзой, изумрудами и жемчугомъ, вы бы сравнили ее съ великолѣпнымъ рогомъ изобилія,-- какъ мы его видимъ на древнихъ изображеніяхъ и какой подарила Реа двумъ нимфамъ Адрастеѣ и Идѣ, кормилицамъ Юпитера, всегда галантный, сочный, свѣжій,-- всегда зеленѣющій, всегда цвѣтущій, всегда плодоносный, полный соковъ, полный цвѣтовъ, плодовъ, полный всякихъ наслажденій. Божусь, что на него весело было глядѣть. Но я еще подробнѣе опишу вамъ это въ книгѣ, которую я написалъ: "О достоинствѣ клапана у штановъ". Въ одномъ только предупреждаю васъ, а именно: что если клапанъ былъ очень длиненъ и широкъ, то и внутри былъ хорошо снабженъ -- и нисколько не походилъ на лицемѣрные клапаны толпы мышиныхъ жеребчиковъ, подбитыхъ вѣтромъ -- къ вящшему интересу женскаго пола.
На башмаки ему взяли четыреста шесть аршинъ кармазиннаго бархата и скроили ихъ аккуратно параллельными полосами и пришили другъ къ дружкѣ въ видѣ однородныхъ цилиндровъ. На ихъ подошву употребили тысячу сто шкуръ коричневыхъ коровъ, скроенныхъ съ узкими носками.
На япанчу ему взяли тысячу восемьсотъ аршинъ голубого бархата, вышитаго но краямъ виноградными листьями, а по серединѣ серебряными штофиками, съ золотымъ переплетомъ, украшеннымъ жемчугомъ, указывая этимъ, что въ свое время онъ станетъ добрымъ пьяницей.
На кушакъ ему пошло триста съ половиной аршинъ шелковой саржи, на половину бѣлой, а на половину голубой, если только я не ошибаюсь жестоко.
Шпага его была не изъ Валенсіи, а кинжалъ не изъ Сарагоссы: потому что отецъ его чертовски ненавидѣлъ всѣхъ этихъ пьяныхъ омавританившихся гидальго, но онъ получилъ прекрасную деревянную шпагу и кинжалъ изъ вареной кожи, раскрашенные и позолоченные, какихъ всякій пожелалъ бы.
Кошелекъ его былъ сдѣланъ изъ слоновой кожи, которую ему подарилъ Праконталь, проконсулъ Ливіи.
Для его верхняго платья взяли девять тысячъ шестьсотъ аршинъ безъ двухъ третей голубого бархата, затканнаго по діагонали золотомъ; отъ этого при извѣстной перспективѣ получался необыкновенный цвѣтъ, подобный тому, что мы видимъ на шейкахъ горлицъ, и чрезвычайно пріятный для глазъ зрителей.
Для его шапки взяли триста два аршина съ четвертью бѣлаго бархата, а форму придали ей широкую и круглую по размѣру его головы: отецъ его говорилъ, что мавританскія шапки, сшитыя на подобіе корки отъ пирога, когда-нибудь принесутъ несчастье бритымъ головамъ, которыя ихъ носятъ. Въ шапку воткнуто было большое, красивое, голубое перо пеликана изъ дикой Гирканіи и мило свѣшивалось на правое ухо. На груди у него висѣлъ золотой образъ вѣсомъ въ шестьдесятъ восемь марокъ, съ изображеніемъ человѣческой фигуры съ двумя головами, обращенными другъ къ другу, четырьмя руками, четырьмя ногами и двумя задами; такою, какъ увѣряетъ Платонъ in Symposio, была будто бы человѣческая природа при своемъ мистическомъ началѣ. Кругомъ образа шла надпись іоническими буквами: Ἡ ἀγάπη οὐ ζήτεῖ τὰ ἑαυιῆς {Св. Павелъ, I посл. къ Коринѳянамъ, XIII, 5: Любовь не ищетъ своего.}.
Вокругъ шеи надѣта была золотая цѣпь вѣсомъ въ двадцать пять тысячъ шестьдесятъ три золотыхъ марки, сработанная въ формѣ крупныхъ ягодъ, между которыми вставлены были большіе драконы, вырѣзанные на большихъ кускахъ зеленой яшмы и окруженные сіяніемъ, какъ ихъ носилъ нѣкогда царь Несепсъ {Египетскій царь, астрономъ.}. Цѣпь спускалась до самаго пупка, что ему было полезно во всю его жизнь,какъ это хорошо извѣстно греческимъ врачамъ.
На его перчатки пошло шестнадцать кожъ, спущенныхъ съ домовыхъ, да три кожи оборотней на опушку. И изъ этого матеріала онѣ были приготовлены по предписанію чернокнижниковъ Сенлуанда {Въ Турской епархіи.}.
Что касается перстней, которые отецъ его хотѣлъ, чтобы онъ носилъ, ради воскрешенія древняго признака благородства, то на указательномъ пальцѣ лѣвой руки у него красовался карбункулъ, величиной съ страусовое яйцо, красиво отдѣланный въ серафское {Египетская монета.} золото. На среднемъ пальцѣ той же руки надѣтъ былъ перстень, составленный изъ четырехъ металловъ, такъ чудесно сплавленныхъ, какъ еще не видано было, причемъ сталь нисколько не мѣшала золоту, а серебро -- мѣди. Все это было работой капитана Шапюи, а Алькофрибасъ {Капитанъ Шапюи и Алькофрибасъ, по мнѣнію комментаторовъ, обозначаютъ самого Раблэ и Клода Шапюи, находившагося, какъ и Раблэ, въ свитѣ кардинала дю-Беллэ.} былъ его факторомъ. На среднемъ пальцѣ правой руки надѣтъ былъ перстень въ формѣ спирали, и въ немъ вправлены были великолѣпный рубинъ, остроконечный брильянтъ и изумрудъ изъ Физона {Рѣка въ Азіи.}, не имѣвшій цѣны. Потому что Гансъ Карвель, великій гранильщикъ короля Мелинды, оцѣнивалъ ихъ въ шестьдесятъ девять милліоновъ восемьсотъ девяносто четыре тысячи и восемнадцать барановъ {Золотая монета при Людовикѣ Святомъ, съ изображеніемъ агнца и надписью: Agnns Dei, qui tollis peccata mundi, miserere nobis. Раблэ шутя говоритъ: montons а la grand laine, длиннорунные бараны.}; во столько же ихъ оцѣнили и Фуггеры изъ Аугсбурга {Знаменитые банкиры въ Аугсбургѣ.}.
IX.
Цвѣта и ливреи Гаргантюа.
Цвѣта Гаргантюа были бѣлый съ голубымъ, какъ выше сказано. И этимъ отецъ его хотѣлъ дать знать, что рожденіе сына было для него небесной радостью. Потому что бѣлое означало радость, веселіе, утѣхи и забавы, а голубое -- небесныя вещи. Я хорошо понимаю, что, читая эти слова, вы смѣетесь надъ старымъ пьяницей. и отвергаете его толкованіе цвѣтовъ, какъ невѣрное и нелѣпое, утверждая, что бѣлый цвѣтъ обозначаетъ вѣру, а голубой -- твердость. Но, не волнуясь, не гнѣваясь, не раздражаясь, не досадуя (потому что времена теперь опасныя), отвѣчайте мнѣ, прошу васъ. Никакого принужденія относительно васъ или кого другого я не замышляю. Просто только, скажу вамъ одно словечко.
Что васъ задѣваетъ? что васъ оскорбляетъ? кто сказалъ вамъ, что бѣлый цвѣтъ обозначаетъ вѣру, а голубой -- твердость? Мало читаемая книга, продаваемая разносчиками и книгоношами и озаглавленная "Геральдика цвѣтовъ". Кто ее написалъ? Кто бы онъ ни былъ, онъ доказалъ свою осторожность тѣмъ, что не подписался. Но, впрочемъ, я не знаю, чему больше въ немъ удивляться: его нахальству или его глупости. Нахальству, съ которымъ онъ, безъ всякой разумной причины и помимо всякаго вѣроятія, осмѣливается предписывать по личному усмотрѣнію, что должны обозначать собою цвѣта. Такой обычай у тирановъ, которые ставятъ свой произволъ на мѣсто разума, а не у мудрецовъ и ученыхъ людей, которые удовлетворяютъ читателей убѣдительными доводами.
Глупости, благодаря которой онъ вообразилъ, что, помимо всякихъ другихъ доказательствъ и убѣдительныхъ аргументовъ, міръ станетъ руководствоваться для своихъ девизовъ его вздорными измышленіями. И, дѣйствительно (по пословицѣ: дуракъ дураку и потакаетъ), онъ нашелъ нѣсколькихъ глупцовъ, которые повѣрили его писаніямъ. И, сообразуясь съ ними, сложили свои прибаутки и поговорки, осѣдлали своихъ муловъ, нарядили своихъ пажей, скроили свои штаны, вышили свои перчатки, обшили бахромой свои постели, расписали свои вывѣски, сложили пѣсенки и (что хуже всего) обманули и неблагородно и исподтишка надругались надъ цѣломудренными матронами. Въ такія же потемки угодили и придворные хвастуны и толмачи, которые въ своихъ девизахъ "надежду" обозначаютъ "глобусомъ", "огорченіе" -- перьями птицъ, "меланхолію" -- растеніемъ голубки, "благосостояніе" -- "двурогой луной", "банкротство" -- "сломанной скамьей", "кровать безъ балдахина" обозначаетъ у нихъ "лиценціата" {Во всѣхъ этихъ словахъ по-французски существуетъ непередаваемая игра словъ.}. Всѣ эти омонимы такъ плоски, такъ грубы и пошлы, что слѣдовало бы пришить къ воротнику лисій хвостъ и надѣть маску изъ коровьяго помёта всякому, кто еще прибѣгаетъ къ нимъ во Франціи, послѣ возрожденія литературы.
По тѣмъ же самымъ причинамъ (если только можно называть ихъ причинами, а не бреднями) долженъ ли я велѣть изобразить корзинку, чтобы обозначить, что я страдаю? Или банку съ горчицей въ знакъ того, что сердце мое уязвлено. И неужели ночной горшокъ обозначаетъ консисторскаго судью. А мои штаны -- корабль вѣтровъ. А клапанъ отъ штановъ -- регистратуру судебныхъ приговоровъ. А собачій пометъ -- кружка для бѣдныхъ, гдѣ притаилась любовь моей милой.
Совсѣмъ иначе поступали во время оно египетскіе мудрецы, когда они писали знаками, именуемыми гіероглифами: этихъ знаковъ никто не могъ понять, кто не былъ знакомъ съ качествомъ, свойствами и природой вещей, какія они изображали. Объ этомъ Орусъ Аполлонъ написалъ двѣ книги по-гречески, а Полифилъ еще пространнѣе изложилъ въ "Любовномъ сновидѣніи". Во Франціи вы могли видѣть образчикъ этого въ девизѣ адмирала Шабб, который раньше принадлежалъ Октавію Августу {Festina lente.}. Но не хочу вести свой корабликъ между подводныхъ скалъ и опасныхъ омутовъ и, вернувшись обратно въ гавань, откуда я выплылъ, брошу тамъ якорь. Но при этомъ, если Богъ сохранитъ мнѣ башку, которую моя бабушка величала винной кружкой, я не теряю надежды написать со временемъ объ этомъ подробнѣе и доказать, какъ философскими доводами, такъ и на основаніи авторитетовъ, признанныхъ всею древностью, какіе цвѣта и сколько ихъ существуетъ въ природѣ и что можно выразить каждымъ изъ нихъ.
