Роман " Россия молодая"... Книга 1... №25 - 25 Февраля 2017

Главная » » Роман " Россия молодая"... Книга 1... №25

16:37

Роман " Россия молодая"... Книга 1... №25

6. ДОНОС

В то самое время, пока Крыков со всей строгостью досматривал "Веселого
петушка", поручик Джеймс на серой в яблоках кобыле рысцой подъехал к
таможенному двору, спрыгнул с коня и поднялся на крыльцо той избы, где
когда-то проживал сам и у которой питался наложить на себя руки Афанасий
Петрович. Здесь майор Джеймс знал каждый гвоздик. Дернув незапертую дверь,
он поискал глазами полку, на которой когда-то стояли его семь болванов с
париками, и положил в уголок три рейхсталера, аккуратно завернутые в
тряпочку. Потом, беззаботно насвистывая, вышел и поехал, путая следы, - из
улицы в улицу, из переулка в переулок...
На набережной, возле немецкого Гостиного двора прогуливался, заложив
короткие руки за спину, шхипер Уркварт. С реки, оттуда, где стояли недавно
пришедшие корабли, доносилась однообразная дробь барабана.
- Вы слышите, сэр? - спросил шхипер, кивнув на реку. - Нашел. Нашел,
проклятый таможенник!
- Что нашел? - подняв одну насурмленную бровь, спросил майор.
- Что ему было потребно, то и нашел. Старая лиса Данберг выдаст меня и
припутает вас. Может статься, что он будет иметь наглость назвать даже имя
полковника...
- Кончайте скорее! - сказал Джеймс. - Кончайте немедленно!
- Я могу поехать на Мосеев только утром. Сейчас царь не станет со мной
говорить...
К берегу подошла лодка, из нее легко выскочил поручик Крыков. С ним
было всего трое таможенников - остальным приказано было нести на кораблях
дозорную службу. Джеймс и Уркварт замолчали...
Ночью майор и его солдаты помогли шхиперу Уркварту погрузить в лодки
две очень старые пушки для книпельной стрельбы, что палили ядрами,
скованными цепью. Сюда же был положен припас для этих пушек - порох,
картузы, запасные цепи. Такая цепь должна была перерезать снасти вражеского
корабля, как ножом. Для того обе пушки должны были палить вместе.
- Полезная сия забава не может не понравиться его величеству! - сказал
Джеймс, провожая лодку. - А как только вы заметите, что государь пришел в
доброе расположение духа - так начинайте...
Петр Алексеевич с интересом обошел пушки, оглядел, как что устроено,
потом приказал начать пальбу. Выпалили двадцать три раза, но цепи не
разворачивались, и дорогие ядра тонули в Двине.
- Нет, эдак не годится! - сказал царь. - Весь порох стравили, а все
без толку...
И сел на траву отдохнуть. Уркварт сел рядом, пожаловался на свои беды,
на то, что торговать с Московией трудно, таможенники-де чинят злые обиды.
Давеча вот таможенный поручик Крыков объявил ему конфузию, отчего произошел
немалый убыток доходам. Многие негоцианты нынче пришли сюда в последний
раз. Вот царь приказывает возить корабельную снасть, а какой в том будет
доход, если все берут посулы... Петр вскинул голову, посмотрел на шхипера.
- Кто - все?
- Конечно, - продолжал Уркварт, не отвечая на вопрос, - конечно, сия
пушка не слишком хороша, можно бы доставить и получше, но пусть поручик
Крыков знает свое место и не мешает процветанию торговли между
государствами...
Иевлев прислушался, хотел было ответить шхиперу, но Петр Алексеевич
взглянул на него такими глазами, что Сильвестр Петрович не сказал ни слова.
- То шхиперам точно ведомо, что поручик Крыков берет посулы?
Уркварт улыбнулся:
- Не далее, как вчера, он получил от одного шхипера три золотые
монеты. В этом может убедиться каждый желающий, ибо упомянутый мною шхипер
имеет обыкновение или даже причуду отмечать каждый принадлежащий ему
золотой своим знаком...
Петр резко поднялся:
- Три золотые тоже отмечены?
Шхипер наклонил голову.
За Крыковым послали гонцов, полковнику Снивину было велено отыскать
золотые с отметинами.
Уркварт заговорил о другом, Петр слушал рассеянно, было видно, что он
взбешен.
Покуда шла беседа, на Мосеевом острове появился еще перекупщик -
Шантре, тот, что из Архангельска хаживал до Вологды, а в иной час - и до
Москвы и до самой Астрахани. В коротких кафтанах, голенастые, в пузырящихся
штанах, съехались почти все негоцианты-шхиперы и все с жалобами на таможню
и на Крыкова. По их словам выходило так, что торговать с Московией теперь
вовсе невозможно. Немножко припоздав, прибыли конвои - Гаррит и второй,
пьяненький, - привезли подарки: чиненные ядра, прибор - выжигать по дереву,
свистульку - свистать аврал. Немчин Франц, слуга перекупщика Шантре, тоже
был здесь, стоял поодаль, нагайку-тройчатку на случай припрятал.
- Теперь пропадать Афанасию Петровичу? - спросил Рябов у хмурого
Иевлева.
Иевлев не ответил - скорым шагом прошел мимо.
Франц прохаживался за спиной Рябова - туда и обратно, как заведенный.
Сытая рожа его лоснилась, башмаки скрипели, глаза смотрели тускло.
- Чего разгулялся? - спросил кормщик глухо. - Ходит, разгуливает!
Немчин поморгал, высморкался.
- Разгулялся! - опять сказал Рябов, отворотившись от Франца. - Словно
и впрямь по своей земле. Фрыга...
Иевлев спустился к самой воде - ходил взад-вперед, ждал чуда: вдруг
меченых денег не найдут, вдруг все обойдется и не будет беды смелому
таможенному поручику.
Но беда пришла.
Полковник Снивин вылез из лодки; отдуваясь, поднялся к царю, протянул
на ладони три золотых. Петр дернул ртом, скосил глаза, крикнул:
- Бить кнутом нещадно, рвать ноздри...
Апраксин, положив руку на локоть Петру Алексеевичу, попросил сказать
слово. Петр не захотел слушать. На шум подошел Александр Данилович
Меншиков, произнес с подозрением:
- А обнести русского ради своих прибытков негоцианты не могли?
Петр посмотрел на Меншикова, молча помотал головой. Александр
Данилович и Апраксин обменялись взглядами. Петр стоял спиною, глядел на
Двину.
- Стыдно! - вдруг произнес он. - Стыдно, горько...
К обеду гнев Петра Алексеевича несколько поостыл. Апраксину и
Меншикову в два голоса удалось рассказать царю, что Крыков принес много
пользы казне, а за три золотых рвать ноздри и бить кнутом нещадно - не
слишком ли будет круто? Что стыдно и горько - то истинно так, да ведь
многие воруют, кто в сих делах не без причины?
- Ты-то первый с причиной! - сказал Петр Александру Даниловичу.
Меншиков обиделся; сложив губы сердечком, стал нюхать цветок.
Афанасия Петровича доставили, когда царь с гостями обедал. Дергая
плечом, Петр встал из-за стола, выволок Крыкова в сени, там, прижав к
бревенчатой стене, вглядываясь в изумленные, широко открытые глаза
поручика, с яростью спросил:
- Что делаешь, тать! Мы торговлишку какую-никакую только начинаем, в
трудах великих, с мучениями, а ты...
Швырнул его в сторону и вернулся к столу, где веселились иноземные
шхиперы и негоцианты. Гости сразу поняли, что особенно веселиться не
следует.
- Иди! - велел Петр Ромодановскому. - Дурь из него выбей, чтобы не
повадно было во веки вечные воровать...
Утерев жирный рот, заложив волосы за ухо, князь-кесарь шагнул в сени,
толкнул оттуда на крыльцо ничего не понимающего поручика и, взяв его
могучими короткими руками за плечи, ударил что было сил о стену дома...
- Пошто бьешь? - крикнул Афанасий Петрович.
Ромодановский бил молча, не говоря ни слова, бил, не зная за что, за
какую вину, бил потому, что так было велено.
Почти бесчувственного вырвал Крыкова из рук Ромодановского Иевлев.
Положил возле крыльца, медленно повел взглядом на князя-кесаря, тихо
сказал:
- Для чего так делаешь, князь?
Князь-кесарь обтер руки о полу кафтана и, часто дыша, вернулся в
горницу, налил себе меду, жадно выпил.
Иевлев, бледный, с трясущейся челюстью, поднял Крыкова, повел его в
сторону, в березничек. Там, странно улыбаясь, стоял Рябов. Под мелким
дождиком, в низких березках, затканных паутинками, он обтер поручику лицо,
сбегал к Двине, принес в ковшике воды. Крыков молчал, всхлипывал, мелкие
слезинки текли по его лицу.
- Ты вот что, господин, ты послушай, - заговорил вдруг кормщик, дергая
Иевлева за рукав, - мы, люди беломорские, к таким делам не приучены. Нас
который бьет, тот и сам битый бывает...
Иевлев на него прикрикнул. Он замолчал.
По березничку с хирургическим припасом осторожно шагал лекарь Фан дер
Гульст.
- К лешему! - злобно промолвил Крыков. - К лешему всех немцев! К
лешему!
И отпихнул подошедшего к нему лекаря.
Но Фан дер Гульст все-таки дал ему понюхать успокоительной соли и
намазал десны индийским бальзамом, от которого должны были укрепиться
расшатанные корни зубов. - Что теперь будет? - спросил Крыков, когда лекарь ушел.
Иевлев не ответил.
- Не больно-то надо! - молвил поручик. - Пойду в рыбаки. Возьмешь,
Иван Савватеевич?
- Карбаса у нас нету... - ответил Рябов.
- Не больно-то надо! - повторил Крыков, никого не слушая.
Сидели в березнике до сумерек вдвоем - Рябов и поручик. Дождь мерно
моросил над Мосеевым островом, над Двиной, над яхтой. На иноземных кораблях
играла музыка, к острову одна за другой подходили лодьи, съезжались гости.
Подплыл струг преосвященного Афанасия, Баженины пригнали карбас с Вавчуги,
а Крыков и Рябов все разговаривали медленно: один скажет - помолчат, другой
скажет - опять помолчат.
- На яхте-то боцман Роблес шхипером пойдет, - сказал Рябов. - Тот
самый, что меня убивал...
- А ты?
- А я - матросом...
- Командой-то где разживутся?
- Наберут. Дело простое...
Помолчали.
Рябов покусал травинку, вздохнул:
- Митрия отцы монастырские споймали и засадили.
- Слышал.
- Как его оттудова достать?
- Думать надо.
- Сколько думаю - ничего не придумал. Не одного его заточили. Всех
рыбарей обительских...
Замолчали надолго.
Кутаясь в плащ, пришел Сильвестр Петрович, принес под плащом хлеба,
рыбину жареную, гуся.
- Чего будет? - опять спросил Крыков.
Иевлев ответил не сразу, было видно - нелегко отвечать.
- Забыли про меня? - спросил Афанасий Петрович.
- Нет, не забыли. Быть тебе, поручик, капралом!
Крыков вскочил, крикнул:
- Разжаловали? Им на радость - иноземцам-ворам?
- Ты - тише! - посоветовал Иевлев. - Смирись покудова. Там видно
будет. Может, с прошествием времени и упросим... Нынче - без пользы
просить, больно гневен. Афанасий владыко заступился - не помогло...
Крыков вновь сел, задумался. Иевлев утешал его, он будто и не слушал.
Потом, не простившись, ушел.
- Афанасий Петрович! - крикнул ему вслед Рябов.
Но бывший поручик не ответил. Шел березником - наискось, дышал тяжело,
все думал одну и ту же думу: "Как же оно так? За что? Как теперь быть?"
Рябов пошел за ним, еще окликнул, Крыков опять не ответил.
Дождик перестал, возле дворца пускали потешные огни, в сером небе
шипели змеи, метались драконы; треща, фыркая и стреляя, крутились цветастые
колеса. Шхипер Уркварт, веселый, лоснящийся, очень довольный одержанными за
один день победами, с запальным факелом в руке стоял возле крыльца. Рябов
долго, не мигая, смотрел на него, потом разыскал Иевлева и попросил:
- Сильвестр Петрович, помоги!
- В чем?
- Есть у меня мальчонка один, вроде как бы в товарищах. Калечка он,
хромуша. Забрали его монаси проклятые, посадили в подвал на смертное
сидение. С ним рыбаки монастырские, народишко смелый, умелые мореходы...
- Ну?
- Вызволи царевым именем. В море пойдем - вспомнишь. Рыбаки - лучше не
надо, а на иноземцев не надейся. Боцман Роблес, коли буря ударит, всех нас
потопит. Наше морюшко знать надобно...
- Ты что меня, кормщик, пужаешь? Я не пугливый, - улыбаясь в темноте,
сказал Иевлев.
- Не пугаю - правду сказываю. Так думаю, что дело к падере идет...
- Откуда думаешь?
- По приметам, Сильвестр Петрович. На земле-то все мы молодцы, а вот
как морюшко ударит, тогда и поглядим. Верно говорю...
Иевлев молчал. Опять в небо с шипением и воем понеслась хвостатая
комета, завертелась там и разорвалась звездочками.
- Вызволи! - настойчиво попросил Рябов.
Иевлев думал, не отвечал. - Не вызволишь - не пойду с вами в море! - тихо, но с угрозой в голосе
сказал Рябов. - Пускай вам Роблес кормщит. Да и как обратно пойдете? До
горла он с вами, а назад? Назад кто?
Он усмехнулся:
- Антипа Тимофеева возьмете? Хорош был кормщик, да пужлив нынче без
меры...
- Ты с нами пойдешь! - властно сказал Иевлев.
- Неволею?
- А хоть бы и так.
- Не было так со мной и не будет, Сильвестр Петрович! - сказал Рябов
спокойно и негромко. - Не таков я на свет уродился!
- Еще кормщика найдем! - ответил Иевлев. - Ты сам давеча сказывал, что
много у вас мореходов не хуже тебя...
- А вдруг да хуже? - с усмешкой спросил Рябов. - А? Тогда как?
И засмеялся так душевно и весело, что у Иевлева потеплело на сердце. - Ладно! - сказал он. - Утро вечера мудренее.
- А может, сейчас и нагрянем? Ночью - хорошо! Разом бы все дело и
сделали...
Горячей ладонью он стиснул запястье Иевлева, потянул стольника к себе
и быстро шепотом заговорил:
- Велено же тебе матросов набрать, а там такие мореходы, и-и-и!.. Ваше
благородие, господин, чего откладывать? Лодья есть, солдат возьмешь человек
с пяток, милое дело, а? Разлюбезное дело! Господин, да мы мигом там,
ветерок свежий, под парусом! А народ какой, - такого народа не сыщешь,
господин, с таким народом не токмо что в океан без компаса поплывешь, с
таким народом и тонуть весело...
Он опять засмеялся своим добрым раскатистым смехом, опять дернул
стольника за руку, добавил горячо:
- Из темницы-то людей ослобонить, какое дело разлюбезное! Двери-то
железные перед ними раскрыть! А? Водочки им дать хлебнуть по глоточку,
гусем закусить. Да ведь такие люди за тобой хоть в самый что ни на есть ад
взойдут, не моргнувши, ей-ей, верно говорю...
Иевлев вырвал руку и быстро зашагал к дворцу, а Рябов побежал в
березник, собрал завернутую там в рогожку еду и стал торопливо готовить
лодью...
Архиепископа Важеского и Холмогорского Иевлев застал за игрою в кости
с иностранными конвоями. Вокруг дымили трубки, пили и ели стоя, толкались.
Пробраться к преосвященству было делом нелегким.
- Ну, чего? - обернувшись к Иевлеву, недовольно спросил Афанасий.
Игра в кости ему нравилась, он только-только начинал понимать хитрости
Голголсена, и вдруг его отвлекли. - Язык присох?
Иевлев шепотом объяснил свое дело.
- Да зачем они вдруг понадобились, на ночь-то глядя?
- Мореходы отменные, а великий шхипер приказал, чтобы к завтрему яхта
была снаряжена...
Владыко собрал бороду в кулак, сунул в рот, прикусил, подумал, потом
приказал:
- Моим именем вели Агафонику заточенных тебе отдать для
государственной нужды. Да медов ставленных, монастырских, чтобы к
государеву столу прислал, чтобы не скаредничал Агафоник... Иди с богом!
Иевлев пристегнул шпагу, положил в сумку пистолеты, велел полковнику
прислать к лодье солдат - не более пяти, да с барабаном - для острастки.
Рябов стоял у берега, широко расставив ноги, ждал...
- Ну? - спросил он, когда Иевлев подошел совсем близко.
- Сейчас солдаты явятся.
- То-то! - ответил Рябов. - Иди, Сильвестр Петрович, садись на ту
лавочку, способнее тебе там будет.
Иевлев сел, закутался в плащ и тотчас задремал от усталости.

7. УЗНИКИ

Незадолго до утра поднялись на взгорье, посоветовались шепотом,
подошли к монастырским воротам, и барабанщик обеими палочками ударил
тревогу. В сером предрассветном тумане норовисто, зло бил барабан,
пробуждая от сладкого сна монахов, настоятеля, келаря, послушников,
служников монастырских. Хрипя, заходясь от ярости, лаяли цепные
монастырские псы, за высокой стеной забегали монахи, со скрипом открывались
двери келий.
Иевлев, закусив губу, что есть силы колотил сапогами в кованные
железом, ржавые ворота...
Наконец волчок в воротах отворился, воротник, весь обросший бородой,
спросил испуганно:
- Что за люди?
В другом волчке, повыше, появился ствол пищали, из-за стены возле
воротной башни высунулись с алебардами в руках монастырские воины -
Варнава, Корнилий и Филофей. Слева - глухонемой старик, послушник Кухря,
кряхтя тащил монастырскую пушчонку. Солдаты-преображенцы у ворот смеялись,
- больно весело было смотреть, как божьи люди готовятся к бою.
Иевлев строго, раздельно, чтобы каждое слово было понято, приказал
ворота открыть, нисколько не медля. Имя владыки Афанасия, прапорец,
колеблемый предутренним ветерком, обожженные порохом воинских потех суровые
лица преображенцев, треск барабана, государев офицер - все вместе навело
такой страх на монахов, что тотчас же заскрипели засовы, воротник отвалил
бревно и потянул цепь. Медленно отворотились ворота. В клобуке, маленький,
с торчащей вперед бороденкой, опираясь на посох, стоял посередине
полукружья из монахов игумен, сердито смотрел на Иевлева, на солдат, на
Рябова. Была секунда - взгляды их скрестились: светлый спокойный взгляд
кормщика и горящий злобой взгляд настоятеля. Настоятель не выдержал -
отворотился. Рябов усмехнулся с ленцой.
Ударив посохом в землю, настоятель закричал старческим слабым голосом:
зачем-де охальники покой обители рушат. Но Иевлев так цыкнул, что старичок
даже назад подался и замахал прозрачными ладошками. Не попросив
благословения, не перекрестив лба, Иевлев пошел вперед, на монахов, плечом
растолкал двух дородных квасников, мановением руки убрал с пути Варнаву и
велел отворить темницу.
Рябов выхватил из волосатых рук Филофея смоляной факел, высоко поднял
его. Маленький ловкий преображенец Коноплев, успев разжиться ломом, с
корнем выворачивал на дверях темницы скобу. А чтобы черной братии было
пострашнее, барабанщик Неелов все бил и бил в барабан, сменяя тревогу зорей
и зорю тревогой.
Наконец, как раз к тому времени, когда отец ключник принес ключи,
скобу выломали, и Рябов первым шагнул вперед, в подземелье. На одно лишь
мгновение лицо его дрогнуло, он задышал чаще, но тотчас же сдержался и,
высоко держа над собою факел с черным гребнем копоти поверх оранжевого
пламени, скорым сильным шагом пошел вперед по осклизлым мокрым камням. За
ним у самого его плеча с гулом и грохотом бил барабан, железом позвякивали
мушкеты преображенцев, придерживая шпагу, шагал Иевлев. От всего этого
Рябов словно бы летел, и такая вдруг небывалая сила появилась в нем, что
плечом навалился на дверь, крякнул, вдавил во внутрь каморы, во тьму,
проржавевшее, истлевшее железо и источенное червем дерево. И едва не упал
на ползающих вокруг него, ослепленных факелом, блеском оружия, оглушенных
барабанным боем старых и добрых дружков, Белого моря старателей, сразу
узнавших его, Рябова Ивана сына Савватеева...
- Иване! - неслось из сырой вонючей тьмы.
- Кормщик!
- Друг добрый!
- Люди, меня поднимите, ноженьки не идут...
- Мамынька родная, не примерещилось ли...
- Иване, да вправду ты?
- Я, я, - светло и широко улыбаясь, говорил Рябов, но глаза его искали
колченогого Митеньку, искали и не находили.
А отовсюду неслось:
- Здесь он - убогий твой...
- Далее камора, одного засадили...
- Иди к нему, иди...
Салотопник Черницын заковылял вперед на опухших ногах, дед Федор
кричал вслед:
- В нижней каморе он, в дальней, в нижней...
Здесь Рябов ломом сорвал замок, Митенька боком неловко шагнул к
кормщику, прижался к плечу, всхлипывая, повторял:
- Дядечка, дядечка...
- Вот то-то что дядечка! - сурово отвечал Рябов. - Дядечка!..
И вдруг, всердцах, крикнул:
- А ты от меня не отставай! Больно умен выискался! Без меня жить
захотел. Нажился в каморе-то!
Когда вышли из дальней кельи, Иевлев, при свете факела, скорбными
глазами осматривал будущих матросов царевой яхты. Истощенные, грязные,
бородатые, кто опухший, кто обеззубевший - люди тащились печальной
вереницей, и было трудно верить, что они еще шутят друг над другом,
посмеиваются, кто кого хуже, острословят на свое несчастье.
- Ты не смотри, Сильвестр Петрович, что они ползком ползут, - сказал
Рябов стольнику, - ты нашего народа не знаешь. Их перво-наперво в баньке
попарить, тертым хреном телеса ихние натереть, а потом и еды, да не вволю,
а с бережением, чтобы не вспучило пустое брюхо, да не раз с бережением, а
два, три...
Иевлев, не разжимая губ, усмехнулся на кормщика, недоверчиво покачал
головой.
- Потом, конечно, свежей тресочки им, редьки с маслицем, хлебца
сколько похотят, да клюковки. Клюковка, брусничка, еще сосновые иголки,
кипятком запаренные, - оно и добро...
- Все выживут?
- Ну, которого и на погост снесем, - ответил Рябов, - а другие
выживут.
- Да ведь нам ждать недосуг, нам в море идти! - сердито сказал Иевлев.
В мерцающем свете факела глаза кормщика блеснули хитро. Он огладил
ладонью короткую золотистую бороду и не торопясь сказал:
- Идти так идти! На первый ход и без них обойдемся!..
- Чего? - спросил Иевлев, не веря ушам. - Да ведь ты сам давеча
сказывал - без них не видать нам моря...
- Мало ли, - боком глядя на стольника, осторожно ответил Рябов, - да и
откуда мне знать-то было, как они зачирвели... Вишь, словно покойники,
какие теперь из них матросы. Горе одно! Да и то сказать, господин, как у
нас народ меж себя толкует: "Здесь келья гроб - коли дверью хлоп. А коли
дверь открыл, так - и отжил!"
И, засмеявшись раскатистым смехом, он без всякой учтивости с силой
повлек Иевлева на волю - туда, где светлел квадрат двери, прорубленной в
темницу. Здесь преображенцы уже разжились ковригами монастырского хлеба,
вяленой рыбой, кувшинами с квасом и, при свете наступающего дня, солоно
пошучивая, попотчевали монастырских узников. Кормщик Семисадов, без
жадности, истово, мелкими кусочками ломая ковригу, наделял своих, чтобы не
объелись с голодовки.
Уже почти совсем рассвело. Монастырский служник - пастушок Егорша -
длинным кнутом настегивал, не глядя, монастырское стадо, выгоняя его на
пастбище. Сонно и недовольно мычали коровы. Словно очумев, прыгали по
двору, задрав хвосты, две рыжие телки. Монахи издали смотрели на солдат,
курящих табак в обители, на сердитого бледного офицера в Преображенском
кафтане, на плечистого золотоволосого кормщика Рябова, на узников,
потерявших всякий страх и срамословящих с преображенцами. А
Егорша-пастушонок, словно бы заколдованный, все ближе и ближе подходил к
монастырским узникам, искал, спрашивал все громче:
- Аггей? Аггеюшка? Аггей наш-то...
- Здесь он, братушка твой! - сказал Рябов. - Здесь живой, вишь
задремал на воле...
И толкнул Аггея, чтобы тот обрадовался встрече с братом. Аггей раскрыл
глаза, охнул, не вставая с земли протянул руки к Егорше.
- Живешь?
- Живу! - улыбаясь брату и плача от жалости к нему, что так исхудал и
почернел, ответил Егорша. - Живу, Аггеюшка...
- И я вот нынче живу! - сказал Аггей. - Вишь, как?
- Егор, а Егор! - окликнул мальчика Рябов.
Тот обернулся, все еще держась за брата.
- Идем с нами в матросы! Желаешь в артель в нашу? Вон ватага будет -
велика!
Егорша слабо улыбнулся.
- Дед твой кормщиком был, отца море взяло, - уже без улыбки молвил
Рябов. - Брат у тебя мореход добрый. Для чего тебе здесь скотину пасти?
Холопь ты им, что ли? Еще в подземелье засадят, как вот Аггея...
Коровы мычали у закрытых монастырских ворот, стучали рогами в
трехвершковые сосновые доски, просились в поле. Егорша их не видел. Не
видел он и отца келаря, вышедшего на крыльцо своей кельи и злобно
слушающего, как сманивает проклятый кормщик монастырского пастуха.
- Али боязлив стал? - спросил Рябов. - Чего так? А было время, совсем
махонького тебя помню, - хаживал со мною в большую падеру и не пужался.
Верно, Аггей? И с тобою он хаживал и с Семисадовым. Так, Семисадов?
Семисадов, жуя корку, кивнул. Аггей посоветовал:
- Пускай сам подумает, Иван Савватеевич, ему виднее.
- Нынче тебе, Егор, сколько годов? - спросил Рябов. - Шестнадцать,
поди? Был бы славный моряк! Ну, да что, коли так...
И отворотился к поднимающимся в путь бывшим узникам Николо-Корельского
монастыря. Вновь ударил барабан, воротник заскрипел цепью. Иевлев переждал,
покуда уйдет стадо, и вывел людей на двинский берег. У лодьи, на глинистом
косогорчике, Рябов дал каждому по глотку водки. Закусили гусем. Дед Федор,
садясь в лодью, поднял было руку для крестного знамения на монастырские
церковные маковки, но под взглядом Рябова опустил руку и даже плюнул.
- То-то! - молвил кормщик. - На тюрьму на свою на смертную -
крестится. Стар старик, а ума не нажил...
Поплевал на руки, взял весло, чтобы отпихнуться от берега, и замер.
По скользкой глине, то увязая, то раскатываясь, словно по льду, бежал
Егорша - в лапоточках, с кнутом в руке.
- Дяде-ечка, погоди-и! Дядечка, пожди...
- Пождем! - усмехнулся Рябов.
Брыкнув лаптишками, Егорша с обрывчика прыгнул прямо в лодку и,
захлебнувшись от бега, спросил:
- Верно, в мореходы?
- Верно, детушка, - добрым голосом ответил Рябов. - Будешь ты теперь
морского дела старателем!
И, повернувшись к Иевлеву, сказал:
- Звать Егором, а кличут Пустовойтовым. Ловок, умом востер, страха в
море не ведает. Гож ли на яхту, Сильвестр Петрович?
- Гож! - ясно глядя в Егоршины глаза, ответил Иевлев. - И не токмо на
яхту. Может, большой корабль построим, пойдешь на нем в дальние моря...
Егорша молчал. Молчали и другие - бывшие узники-рыбари, кормщики,
салотопники, промышленники, охотники. Молчал и Митенька Горожанин, не
отрываясь смотрел на Егоршу: этому будет большое плавание. А он? Он,
Митрий?
- Вздевай парус-то, мужики! - крикнул вдруг Рябов. - Живо! Али ветра
не чуете?
Ветер с моря - пахучий, соленый, веселый - действительно подернул
рябью сизые двинские воды, зашелестел кустарником на берегу, заиграл тонкой
березкой. Лодья накренилась под ветром, рыжее солнце обдало косой парус
теплым светом. Рябов навалился на руль и повел суденышко к далекому Мосееву
острову...
Иевлев глядел перед собой и думал.
И чем больше он думал о людях, что сидели за его спиной и гуторили,
острословили, пошучивали, тем теплее делалось у него на сердце.

8. НАШЛА КОСА НА КАМЕНЬ

Когда лодья Иевлева, доставив освобожденных узников в Архангельск,
причалила к пристаньке, выстроенной напротив дворца, шхипер Уркварт,
переночевавший гостем в царских покоях, медленно прохаживался по бережку и
покуривал кнастер, раздумывая о том, как и нынче проведет он к своей пользе
весь день...
Отдав кумплимент цареву стольнику, шхипер молча и любезно ждал, когда
бледный синеглазый офицер выйдет на берег, дабы с ним побеседовать, но
Иевлев, по всей видимости, к беседе не был расположен, глядел пустым
взглядом в круглое лицо шхипера и молчал, покуда тот изъяснялся о погоде и
о приятности утренних прогулок в те часы, пока воздух еще совершенно чист и
полон ароматами трав, а также - распускающихся навстречу Фебу цветов.
- Феб Фебом, - без всякой вежливости в голосе произнес Иевлев, - а вот
почему ваши люди, сударь, поят некоторых наших лихим зельем и, думая, что
опоили, всякую неправду над ними чинят и пытают, где какие корабли мы
строим, что строить собираемся, как об чем думаем и размышляем?
Уркварт утер ставшее влажным лицо и едва надумал, что ответить, как
Иевлев вновь и еще грубее, чем прежде, спросил:
- Знаемо ли вами, сударь, понятие - пенюар, то есть шпион? Не подсыл
ли вы, сударь? Не для того ли вы машкерад негоциантский пользуете, дабы для
своего государства получать нужные вам сведения и тем вашему потентату
служить? Не есть ли вы, сударь, воинский человек?
- Сударь! - воскликнул Уркварт.
- Сударь! - совсем уже круто ответил Иевлев. - Сударь, я располагаю
сведениями, кои могут быть представлены в любую минуту моему государю, и
тогда фортуна ваша повернется к вам спиною с таким проворством, что вы и
помолиться не успеете перед смертью.
У шхипера мелко задрожал подбородок, он отступил на шаг и голосом,
полным оскорбленного достоинства, спросил:
- Сударь, если вы не шутите, то...
- То?
- Его миропомазанное величество государь...
- Его величество будет извещен о вашем ремесле безотлагательно, едва
только изволит проснуться. Потому, - жестко продолжал Иевлев, - потому
почитаю за самое для вас наилучшее более никогда не промышлять ремеслом, за
которое дорого платят, но которое может стоить вам головы. Мерзости и
прелестные поступки вашего испанского боцмана, коего предложили вы в
шхиперы его величеству, мне доподлинно известны. Здесь, среди нас,
находится князь-кесарь Ромодановский. Слышали ли вы о нем?
Уркварт опять обтерся фуляром, на сером его лице крупными каплями
проступил пот.
- Кто не слышал о сем достославном вельможе!
- Князь-кесарь, - продолжал Иевлев так жестко, что не оставалось
сомнения в правдивости его слов, - князь-кесарь шутить не любит, ведомо ли
то вам? И коли вы не оставите на будущие времена игру, которую затеяли, -
князь-кесарь сам займется вашей особой и сделает сие весьма искусно...
Шхипер попытался величаво улыбнуться, но вместо улыбки лицо его жалко
искривилось.
- Вот и все, что имею я вам сказать, - молвил Иевлев. - Теперь
отправляйтесь на свой корабль и там подумайте на досуге, следует ли вам в
дальнейшем ошибаться не серебряным серебром, привозя его в бочках сюда...
Тут шхиперу удалось перебить стольника. Топнув ногой в туфле с бантом,
он закричал, что его величество вчерашнего дня сами изволили наказать
виновного в истории с серебром и что он, Уркварт, никому не позволит
порочить царский приказ.
- Я вас порочу! - не повышая голоса, попрежнему с гневной силой и
злобой произнес Иевлев. - Вас, сударь, подсыла, фальшивого монетчика,
наговорщика и скупщика рабов. И вам я говорю: отправляйтесь сию же минуту
на свое "Золотое облако" и сидите там тихо, покуда тут не решится, как с
вами быть: выгнать вас туда, откуда пришли, али отдать князю Федору
Юрьевичу под его руку, в Приказ, где заплечных дел мастера истинную правду
от вас спознают...
Шхипер испугался. И, как нарочно, в это самое время на крыльцо
царского дома вышел князь-кесарь, пальцами закладывая волосы за уши,
обсасывая мокрый ус, поглядывая на утреннюю Двину, на лодьи и карбасы,
стоящие у пристани, на солдат, что варили кашицу на берегу.
Медлить не следовало. И шхипер, отдав кумплимент перьями шляпы почти
по песку, шаркнув, притопнул, отбив еще каблуком перед бешеным офицером,
попятился к своей лодке, пихнул дремавшего Цаплю, оттолкнулся багром и
только тогда, на воле, отдышался. Добродушное лицо его переменилось,
толстые губы он подобрал, глаза теперь смотрели не растерянно и испуганно,
а с сухой насмешливой злобой.
Поднявшись на борт "Золотого облака", Уркварт скорым шагом дошел до
своей каюты, велел заварить себе кофею покрепче и позвать боцмана
немедленно.
- Коли еще раз замыслите вы нечто подобное тому, что замыслили с
Большим Иваном, - дребезжащим от бешенства голосом молвил шхипер, - то
живым вашего собеседника отпускать от себя не смейте, ибо оба мы с вами
нынче на волоске висим, понимаете ли? На эдаком волоске от смерти в
застенке. Понимаете ли?
Дель Роблес молчал, с издевкой поглядывая на струсившего шхипера.
- Вон! - крикнул Уркварт.
Испанец вышел.
Уркварт достал из резного шкафчика флакон с успокоительным
левантийским бальзамом, накапал в чашку, выпил и, позабыв про кофе, поехал
с Цаплей на городской берег, где у стены Гостиного двора прогуливался
широкоплечий человек в черной одежде лекаря - Дес-Фонтейнес, как звали его
архангельские иноземцы.
- Гере шхипер чем-то расстроен? - насмешливо спросил лекарь.
- Я прошу вас именем бога: нигде и никогда не называйте меня гере! -
взмолился Уркварт. - Моя жизнь в опасности...
- Я скорблю вместе с вами, если это так, как вы говорите! - усмехнулся
лекарь. - Что же случилось?
Шхипер рассказал. Дес-Фонтейнес пожал плечами.
- Ваш боцман хотел выслужиться перед шаутбенахтом помимо меня, -
сказал он спокойно, - и попался. Не знаю, зачем понадобилось ярлу Юленшерне
проверять те сведения, которые он получает от меня. Вы имели честь
беседовать с ярлом в Стокгольме?
- Я был ему представлен! - ответил Уркварт.
- Для чего?
- Ярл Юленшерна сомневается в том, что московиты строят флот. Они
строят кар-ба-сы, - так изволил выразиться ярл шаутбенахт...
Дес-Фонтейнес молчал. Молча он распахнул перед шхипером калитку своего
двора. Два черных пса датской породы оскалились на Уркварта, Дес-Фонтейнес
ласково им посвистал.
В доме лекаря было чисто, пахло бальзамами и лекарственными травами,
на столе стоял вываренный череп, возле него две витые свечи. Уркварт
полистал книгу в переплете из телячьей кожи, сочувственно спросил:
- Вам приходится изучать медицину, гере премьер-лейтенант?
Дес-Фонтейнес улыбнулся одними губами.
- Звание лекаря дает мне возможность бывать везде, где я хочу, -
ответил он. - Нынче я пользую братьев Бажениных, когда они хворают, и часто
посещаю новую верфь на Вавчуге. Садитесь, гере шхипер...
Уркварт сел в удобное кресло. Певчие птицы весело перекликались в
своих клетках, солнечные блики переливались в изразцах.
- Вы славно живете! - сказал шхипер.
- В моем доме ничего не должно напоминать мне Московию и московитов.
Ничего и никогда. Я постарался так убрать свое жилище, чтобы хоть стены и
обстановка здесь напоминали мне нашу добрую Швецию...
Он вдруг спросил:
- Как здоровье его королевского величества?
- Его королевское величество, гере, да продлит господь его дни, не
слишком хорошо себя чувствует. Он очень болен, и только провидению
известно, увижу ли я его по возвращении...
- Вот как?
- Да, вот так...
- А что слышно о наследнике?
Уркварт налил себе светлого пива, сладко вздохнул:
- О-о, гере, наш будущий король наполняет глубокой радостью сердца
своих подданных. Умные люди толкуют, что даже теперь видно, как наш Карл
Двенадцатый прославит свое отечество...
- Из чего же это видно?
- Это видно прежде всего из характера его королевского высочества.
Это, гере лейтенант, видно из той беспримерной смелости, с которою он так
недавно промчался на диком олене по улицам нашей славной столицы. Кстати,
насчет этого оленя: они побились об заклад - принц Фридрих
Гольштейн-Готторпский и наш славный Карл. Шутка ли проскакать на диком
олене по улицам Стокгольма, да еще мальчику...
- Да, это не шутка! - серьезно сказал Дес-Фонтейнес.
- Он очень, очень храбр, наш будущий король! - воскликнул шхипер. -
Рассказывают, что, напоив рейнским вином допьяна дикого медведя, он
вступает с ним в единоборство. Особое внимание его высочества направлено на
то, чтобы закалить себя. Для этого он студеными зимними ночами спит на сене
в конюшне своего дворца. Более того, гере лейтенант: дворцовая челядь
рассказывает, что среди глубокой ночи он встает со своей кровати для того,
чтобы лечь на пол в одной сорочке. На каменный, холодный пол...
Лекарь искоса посмотрел на Уркварта, но не выразил своего одобрения.
Он молчал, и по его темному, бесстрастному лицу совершенно нельзя было
понять, о чем он думает.
- Вот каков наш наследник! - воскликнул Уркварт. - Но это еще не все.
Известно, что он чрезвычайно любит игру в солдатики. Известно также, что он
часто рассматривает прекрасный рыцарский роман "Гедеон Фон-Максибрандер".
Там много картинок, отличных картинок, изображающих разные подвиги...
- Вы рассказали мне много интересного, чрезвычайно много! - произнес
лекарь. - Я ведь тут просто ничего не знаю...
Он разлил пиво в кружки, подул на пену, заговорил не торопясь:
- Теперь о деле, гере шхипер. Как я понимаю, вам доведется иметь честь
по возвращении видеть ярла шаутбенахта. Думаю, что вам, как и мне, теперь
уже понятно, что царь приезжает в Архангельск во второй раз не только для
забавы...
Уркварт слегка шевельнул одной бровью.
- Здесь, на Беломорье, проживают истинные мореходы, - продолжал
Дес-Фонтейнес. - Вы тут не в первый раз и сами это отлично знаете. Надеюсь,
что вы подтвердите мое мнение ярлу шаутбенахту... Я уже писал в Стокгольм,
что умный и деятельный воевода князь Апраксин выстроил новую верфь близ
города Архангельска, в Соломбале. Выше по Двине деятельно работает верфь
Бажениных. Ярл шаутбенахт имеет присланный мною чертеж обеих верфей.
Нынешний приезд в Архангельск царя Петра и его многочисленные беседы о
будущем кораблестроении еще более укрепляют мои мысли о том, что недалек
тот час, когда московиты выйдут в море. Я прошу вас, гере шхипер,
подтвердить в Стокгольме мои предположения...
Уркварт откинулся на спинку кресла, ответил не сразу:
- Если они и выйдут в море, то нескоро, гере премьер-лейтенант! Очень
нескоро. Так думают в Стокгольме, так думаю и я.
Лицо Дес-Фонтейнеса напряглось, взгляд сделался холодным.
- В Стокгольме должны знать правду, а не то, что хочется знать...
- У русских никакого флота еще нет, гере премьер лейтенант!
- Но, черт возьми, у них есть моряки, вот что главное.
- У них еще нет кораблей.
- Их лодьи не хуже наших кораблей, что же касается до военного
судостроения, то они с этим справятся.
Шхипер улыбнулся:
- Не так скоро, не так скоро, гере премьер-лейтенант. Пока что им
нечем похвастаться. А дальше будет видно. Ярл шаутбенахт Юленшерна приказал
мне доставить ему только достоверные сведения, а не предположения. Именно
это я и выполню.
- Вы доставите шаутбенахту еще мои письма! - сурово сказал
Дес-Фонтейнес.
Уркварт пожал плечами.
Лекарь сел к столу, пододвинул чернильницу. Он писал шифром, который
знал напамять. Шхипер медленно отхлебывал пиво, слушал пение птиц; вздыхая,
смотрел на череп. Дес-Фонтейнес писал долго. Когда письмо было написано,
Уркварт спросил:
- Вы написали о том, что у них уже есть флот?
- Я написал о том, что считал нужным написать! - сказал Дес-Фонтейнес.
- Вы же только конверт для той почты, которую я в вас вложу. Поняли?
- Понял! - обиженно ответил шхипер Уркварт. - Понял, но мое мнение
будет известно ярлу шаутбенахту.
Дес-Фонтейнес молча поклонился. ( http://lib.ru/PROZA/GERMAN/rosmol1.txt - ссылка к источнику)