Главная » 2022»Май»29 » "Гаргантюа и Пантагрюэль". Франсуа Рабле. 022
10:02
"Гаргантюа и Пантагрюэль". Франсуа Рабле. 022
***
***
XIII.
О томъ, какъ по примѣру метра Франсуа Виллона, господинъ Баше нанималъ своихъ людей.
Когда ябедникъ вышелъ изъ замка и сѣлъ на свою egna corba (называлъ онъ свою кривую клячу), Баше призвалъ въ бесѣдку своего сада жену, дочерей и всѣхъ своихъ людей, велѣлъ принести вина, паштетовъ, ветчины, фруктовъ и сыру, выпилъ съ ними съ большой веселостью и такъ сказалъ имъ:
"Метръ Франсуа Виллонъ, доживъ до старости, удалился въ Сенъ-Максанъ въ Пурту, подъ крылышко мѣстнаго аббата, прекраснаго человѣка. Тамъ онъ придумалъ для развлеченія народа разыграть мистерію Страстей Господнихъ на пуатвенскомъ нарѣчіи. Распредѣливъ роли, набравъ актеровъ, приготовивъ театръ, онъ сказалъ меру и старшинамъ, что мистерія будетъ готова къ окончанію Ніорской ярмарки, остается только достать подобающіе костюмы для дѣйствующихъ лицъ. Меръ и старшины отдали соотвѣтствующія приказанія. Самъ Виллонъ попросилъ брата Этьенна Тапку, дьячка у мѣстныхъ босоногихъ монаховъ, дать ему. митру и эпитрахиль для старика-крестьянина, который долженъ былъ играть Бога-Отца. Тапку отказалъ, ссылаясь на то, что по уставу ихъ ордена строго запрещалось что-либо давать на подержаніе или взаймы актерамъ. Виллонъ возражалъ, что уставъ имѣлъ въ виду только фарсы, шутки и неприличныя игры, и такое его примѣненіе видѣлъ онъ въ Брюсселѣ и другихъ мѣстахъ. Тѣмъ не менѣе, Тапку рѣшительно объявилъ ему, чтобы онъ поискалъ въ другомъ мѣстѣ, такъ какъ онъ ничего не отпуститъ ему изъ своей ризницы. Биллонъ доложилъ объ этомъ актерамъ съ большимъ негодованіемъ, присовокупляя, что Господь Богъ примѣрно накажетъ Тапку. Въ слѣдующую затѣмъ субботу Виллона извѣстили, что Тапку отправился собирать милостыню въ Сенъ-Лигеръ на монастырской кобылкѣ (такъ называли не слученную еще лошадь) и вернется въ два часа пополудни. И вотъ онъ немедленно приказалъ процессіи чертей пройтись по городу и по рынку. Черти его были наряжены въ волчьи, бараньи и телячьи шкуры, съ бараньими головами и бычьими рогами и большими кухонными вилами; они были опоясаны толстыми ремнями, на которыхъ висѣли большіе коровьи колокола и извозчичьи бубенчики, производившіе оглушительный звонъ. Нѣкоторые изъ нихъ держали въ рукахъ черныя палки, набитыя ракетами, другіе -- горящія щепки, на которыя цѣлыми пригоршнями бросали, на каждомъ перекресткѣ, толченую смалу, дававшую страшный огонь и дымъ.
Пройдя съ ними такимъ образомъ по городу, къ удовольствію народа и великому страху малыхъ дѣтей, вывелъ ихъ за городъ, чтобы попировать съ ними въ харчевнѣ, расположенной за воротами, къ которымъ ведетъ дорога изъ Сенъ-Лигера. Прибывъ въ харчевню, онъ издали увидѣлъ Тапку, возвращавшагося со сборомъ милостыни, и произнесъ шутливые стихи.
"Умно сказано!-- отвѣчалъ Виллонъ. Но спрячемся, пока онъ не подъѣдетъ, и держите наготовѣ ракеты и горящія щепки."
Когда Тапку подъѣхалъ, всѣ выбѣжали ему навстрѣчу на дорогу, къ его великому страху, и принялись со всѣхъ сторонъ осыпать его и кобылку сажей и искрами, ударяя въ кимвалы и оглушая его криками: "Го, то, то! брр. брррррр. рррр! Гу, гу, гу! Го, то, то! Братъ Этьеннъ, вѣдь не худо разыгрываемъ мы чертей?"
Кобылка, испугавшись, понесла, стала бросаться изъ стороны въ сторону, бить задомъ, вставать на дыбы, такъ что въ концѣ концовъ сбросила Тапку съ сѣдла, какъ ни цѣплялся онъ за него. Стремена у него были веревочныя; лѣвый башмакъ его такъ въ нихъ запутался, что онъ никакъ не могъ вытащить ноги. И такимъ образомъ кобылка волочила его по изгородямъ, кустамъ и рвамъ. И пробила ему голову, и мозгъ вывалился изъ нея около Осаннаго Креста, затѣмъ сломала ему руки, сначала одну, потомъ другую, затѣмъ ноги, наконецъ вырвала внутренности; такъ что когда кобылка прибѣжала въ монастырь отъ него остались только правая ступня и запутавшійся въ стремени башмакъ. Виллонъ, увидя, что случилось то, чего онъ ожидалъ, сказалъ своимъ чертямъ:
"Вы хорошо играете, господа черти, вы хорошо играете, завѣряю васъ. О, вы хорошо играете! Я утверждаю, что съ вами не сравняется вся чортовщина Сомюра, Дуэ, Молюрильона, Лангра, Сентъ-Эспена въ Анжерѣ и даже, клянусь Богомъ, самъ Пуатье со всѣмъ его театромъ. О, какъ вы хорошо будете играть!"
"Такимъ образомъ и я,-- продолжалъ Баше,-- предвижу, что вы, мои добрые друзья, отнынѣ хорошо разыграете этотъ трагическій фарсъ, такъ какъ съ перваго же раза вы такъ знатно отхлопали и угостили ябедника. Я удваиваю вамъ жалованье. Вамъ, моя милая,-- обратился онъ къ женѣ,-- предоставляю полную свободу проявить вашу щедрость. Въ вашемъ вѣдѣніи хранятся всѣ мои сокровища. Что касается меня, то, во-первыхъ, пью за ваше здоровье, мои добрые друзья. Вино доброе и свѣжее. Во-вторыхъ, вы, метръ-д'отель, возьмите этотъ серебряный тазъ. Я вамъ его дарю. Вы, оруженосцы, берите себѣ эти два серебряныхъ, позолоченныхъ кубка. Васъ, пажей, освобождаю на три мѣсяца отъ розогъ. Милая моя, раздайте имъ мои красивыя бѣлыя перья съ золотыми блестками. Мессиръ Ударъ, дарю вамъ эту серебряную фляжку. Вотъ эту другую я дарю поварамъ; камердинерамъ дарю эту серебряную корзину; конюхамъ дарю эту ладью изъ позолоченнаго серебра; привратникамъ -- эти двѣ тарелки; погонщикамъ муловъ -- эти десять разливательныхъ ложекъ. Труденъ, возьмите себѣ всѣ эти серебряныя ложки и эту бонбоньерку. Вы, лакеи, возьмите эту большую солонку. Служите мнѣ вѣрой и правдой, друзья мои, и я сумѣю вознаградить васъ. И твердо вѣрьте, что я предпочту, клянусь Святымъ Богомъ, получить на войнѣ сто ударовъ палицей по моему шлему, на службѣ нашего добрѣйшаго короля, нежели хоть единый разъ быть вызваннымъ въ судъ этими негодяями-ябедниками, въ угоду жирному попу."
XIV.
О томъ, какъ еще нѣсколько ябедниковъ избиты были въ домѣ Баше.
Четыре дня спустя другой, молодой, высокій и худой ябедникъ явился къ Ваше съ вызовомъ въ судъ, по порученію жирнаго пріора. По прибытіи, онъ былъ признанъ привратникомъ который и зазвонилъ въ колоколъ. При звукахъ колокола всѣ люди въ замкѣ поняли въ чемъ дѣло. Луаръ мялъ тѣсто; его жена просѣвала муку; Ударъ сидѣлъ въ конторѣ; дворяне играли въ мячъ. Господинъ Ваше игралъ съ женой въ игру триста-три. Дѣвицы играли въ булавки; офицеры играли въ имперіалъ; пажи играли въ носки. Вдругъ всѣ узнали, что ябедникъ появился на горизонтѣ. Тутъ Ударъ немедленно облачился. Лауръ съ женой нарядились въ парадное платье. Трудонъ заигралъ на флейтѣ, забилъ въ барабанъ. Всѣ стали смѣяться и готовиться, надѣвая желѣзныя рукавицы, Ваше сошелъ во дворъ. Ябедникъ, встрѣтивъ его, сталъ передъ нимъ на колѣни и просилъ не принимать въ худую сторону, если онъ призоветъ его въ судъ отъ имени жирнаго пріора, такъ какъ онъ лицо офиціальное,-- какъ онъ объяснилъ это съ великимъ краснорѣчіемъ -- монашескій слуга, стражъ настоятельской митры, но готовъ служить также ему, равно какъ и послѣднему изъ его домочадцевъ, и выполнить все, что ему угодно будетъ приказать.
"Ну вотъ еще,-- сказалъ господинъ,-- я не приму вашего вызова, пока вы не выпьете моего добраго вина и не отпразднуете съ нами вмѣстѣ на свадьбѣ, которую я справляю. Мессиръ Ударъ, угостите его хорошенько виномъ и дайте ему освѣжиться, а затѣмъ, приведите его въ залъ. Добро пожаловать." Ябедникъ, наѣвшись и напившись досыта, вошелъ вмѣстѣ съ Ударомъ въ залу, гдѣ были собраны всѣ участники въ фарсѣ, въ полномъ порядкѣ и готовности. При его появленіи всѣ улыбнулись. Ябедникъ улыбался для компаніи, когда Ударъ произнесъ надъ женихомъ и невѣстой какія-то непонятныя слова, соединилъ ихъ руки; новобрачную поцѣловали и всѣхъ присутствующихъ окропили святой водой.
Пока обносили вино съ пряностями, пошли въ ходъ кулаки. Ябедникъ нанесъ нѣсколько ударовъ Удару. Ударъ подъ облаченіемъ скрывалъ желѣзную рукавицу; онъ надѣлъ ее на руку какъ вязаную перчатку и принялся тузить ябедника, и всѣ остальные стали тузить его желѣзными рукавицами: удары сыпались на ябедника со всѣхъ сторонъ.
"Помните о свадьбѣ, свадьбѣ, свадьбѣ!" приговаривали они.
Его такъ хорошо отдѣлали, что кровь пошла у него изо рта, носа, ушей и глазъ. Его знатно оттрепали, разбили ему голову, затылокъ, спину, грудь, руки и все тѣло; повѣрьте, что въ Авиньонѣ во время карнавала студенты не болѣе усердно играютъ въ шлепки, чѣмъ играли на ябедникѣ. Наконецъ, онъ упалъ на землю. Ему облили лицо виномъ; къ рукаву его фуфайки пришили желтые и зеленые банты и посадили на его сапатую клячу. Вернувшись на островъ Бушаръ, не извѣстно, былъ ли онъ хорошо перевязанъ женой и хорошо ли его лечили какъ жена, такъ и мѣстные врачи. Съ тѣхъ поръ о немъ ничего больше и не слыхали.
На другой день произошелъ такой же случай, такъ какъ въ мѣшкѣ и въ сѣдельномъ карманѣ худощаваго ябедника не нашли повѣстки. И вотъ жирный пріоръ снова посылаетъ къ Баше ябедника, на этотъ разъ съ двумя помощниками для большей безопасности. Привратникъ, позвонивъ въ колоколъ, обрадовалъ всю фамилію извѣстіемъ, что прибылъ ябедникъ. Баше сидѣлъ за столомъ и обѣдалъ съ женой и дворянами. Онъ велѣлъ пригласить ябедника, посадилъ его около себя, его помощниковъ -- около дѣвицъ и всѣ хорошо и весело отобѣдали. За дессертомъ ябедникъ всталъ изъ-за стола и, прочитавъ повѣстку, призвалъ Баше въ судъ. Баше ласково попросилъ у него копіи съ повѣстки, та была уже готова. Онъ принялъ ее и подарилъ ябеднику и его помощникамъ четыре золотыхъ экю. Всѣ ушли, чтобы приготовиться къ фарсу. Трудонъ заигралъ на тамбуринѣ. Баше пригласилъ ябедника присутствовать на помолвкѣ одного изъ своихъ служащихъ и составить контрактъ, за что ему будетъ щедро заплачено. Ябедникъ любезно согласился, вынулъ поспѣшно свою чернильницу, бумагу, подозвалъ къ себѣ помощниковъ. Луаръ вошелъ въ одну дверь, его жена въ подвѣнечномъ нарядѣ -- въ другую, въ сопровожденіи дѣвицъ. Ударъ, въ полномъ облаченіи, беретъ ихъ за руки, спрашиваетъ объ ихъ согласіи, благословляетъ ихъ, не жалѣя святой воды. Контрактъ составленъ и подписанъ. Съ одной стороны, приносятъ вино и пряности; съ другой -- кучу бѣлыхъ и пестрыхъ бантовъ; съ третьей -- тайкомъ подаютъ желѣзныя рукавицы.
XV.
О томъ, какъ ябедникъ вводитъ вновь въ употребленіе старинные свадебные обычаи.
Ябедникъ, выпивъ большую чашу бретонскаго вина, сказалъ господину Баше:
"Милостивый государь, какъ, по-вашему, слѣдуетъ праздновать свадьбу? По-моему, теперь не такъ празднуютъ, какъ слѣдуетъ."
"Всѣ- добрые обычаи,-- чортъ побери!-- забываются. Вотъ и зайцевъ больше нѣтъ. И друзей нѣтъ. Доглядите: во многихъ церквахъ отмѣнили старинную выпивку въ честь святыхъ новогоднихъ О О {Девять вечеровъ сряду передъ Рождествомъ пѣли въ церквахъ гимны, начинавшіеся на О. По деревенскимъ обычаямъ, послѣ того начинался вечерній пиръ.}! Міръ совсѣмъ съ панталыку сбился. Наступаютъ послѣднія времена. Вотъ, поглядите: свадьба, свадьба, свадьба!"
И, говоря это, онъ похлопалъ Баше и его жену, а затѣмъ и дѣвицъ, а также и удара. Ну, тутъ уже пошли въ ходъ желѣзныя рукавицы, и ябеднику пробили голову въ девяти мѣстахъ. Одному изъ помощниковъ вывихнули правую, руку, другому свернули верхнюю челюсть, такъ что. она на половину свѣсилась на подбородокъ, и выбито было при. этомъ много зубовъ: рѣзцовъ, коренныхъ и другихъ. Когда заиграли въ тамбуринъ, желѣзныя рукавицы были припрятаны незамѣченныя, и гостей стали.обносить дессертомъ и провозглашать тосты за здоровье другъ друга; и всѣ пили за здоровье ябедника и его помощниковъ. Ударъ жаловался и порицалъ такой свадебный обычай, ссылаясь на то, что одинъ изъ помощниковъ ябедника выворотилъ ему одно плечо. Тѣмъ не менѣе, онъ съ удовольствіемъ выпилъ за его здоровье. Помощникъ съ вывернутой челюстью складывалъ руки и молча просилъ у него прощенія, потому что говорить онъ не могъ.
Луаръ жаловался, что помощникъ съ вывернутой рукой закатилъ ему такой ударъ кулакомъ въ бокъ, что пятку у него выворотило наизнанку.
"Ну что я-то имъ сдѣлалъ худого?-- говорилъ Трудонъ, прикрывая глазъ носовымъ платкомъ и показывая на тамбуринъ, пробитый съ одного края. Они не только истулумбасили мой бѣдный глазъ, но еще пробили мой тамбуринъ. На свадьбахъ, обыкновенно, бьютъ въ тамбуринъ, но самихъ музыкантовъ не бьютъ, а поддуютъ. Чортъ бы ихъ побралъ!"
"Братъ,-- говорилъ ему искалѣченный ябедникъ,-- я дамъ тебѣ прекрасный, большой, старый королевскій патентъ, который я ношу при себѣ въ перевязи, и ты заткни имъ свой тамбуринъ и, Христа ради, прости насъ. Клянусь Божьей Матерью, что я не замышлялъ ничего худого."
Одинъ изъ оруженосцевъ, хромая и присѣдая, передразнивалъ добраго и благороднаго господина де-ла-Рошъ-Пазе. Онъ обратился къ помощнику съ вывернутой челюстью и сказалъ ему:
"Что вы такое: деруны, драчуны или дреколисты? Мало вамъ того, что вы изъ насъ вытрясли душу, и расчесали въ пухъ и прахъ, но вы еще отмочалили намъ бока, отштукатурили на обѣ корки и наставили фонарей подъ глазами! Неужели вы считаете это забавой? Чортъ побери такую забаву!"
Помощникъ ябедника, складывая руки, просилъ, должно быть, у него прощенія, бормоча языкомъ: "Мокъ, мокъ, мокъ, вонъ, вонъ, вонъ", точно младенецъ.
Новобрачная плакала и смѣялась, смѣялась и плакала отъ того, что ябедникъ, не довольствуясь тѣмъ, что отвалялъ ее на всѣ корки, но еще растрепалъ ей волосы и всячески изобидѣлъ ее.
"Чортъ побери!-- говорилъ Баше. Зачѣмъ понадобилось господину королю (такъ зовутъ ябедниковъ) {Такъ какъ они вызываютъ въ судъ именемъ короля.} обидѣть мою бѣдняжку-невѣсту. Но я все-таки на него не сержусь. Это милыя свадебныя шуточки. Но я ясно вижу, что онъ началъ за здравіе, а кончилъ за упокой. Онъ чѣмъ-то, не знаю самъ хорошенько, напоминаетъ мнѣ монаха. Пью за его здоровье отъ души и за ваше также, господа помощники."
"Но,-- говорила его жена,-- съ какой стати и вслѣдствіе какой ссоры онъ такъ оттузилъ меня кулаками? Чортъ возьми, если я того хотѣла.. Но я не хотѣла этого, клянусь Богомъ. Скажу только то про него, что у него самые крѣпкіе кулаки, какіе когда-либо прохаживались по моимъ плечамъ."
Метръ-д'отель держалъ руку на перевязи, какъ будто бы она была у него вывихнута.
"Чортъ,-- говорилъ онъ,-- принесъ меня на эту свадьбу. У меня, клянусь Богомъ, всѣ руки расщеплены. Неужто вы называете это сговоромъ? Я называю это собачьей свадьбой. Это похоже на наивный банкетъ лапитовъ, который описываетъ самосатскій философъ" {Намекъ на діалогъ Лукіана: Symposion.}.
Ябедникъ ничего больше не говорилъ. Помощники его извинялись, что, пустивъ въ ходъ кулаки, не хотѣли причинить нисколько зла, и просили Христомъ Богомъ простить ихъ. Съ этимъ и уѣхали. Проѣхавъ полъ-мили, ябедникъ упалъ въ обморокъ. Помощники его, прибывъ на островъ Бушаръ, публично заявили, что не видывали болѣе добродѣтельнаго человѣка, чѣмъ господинъ де-Баше, и болѣе честнаго дома, чѣмъ его домъ. И никогда также не доводилось имъ быть на такой великолѣпной свадьбѣ. Но что вся бѣда произошла отъ нихъ самихъ, начавшихъ драку. И прожили послѣ того, не знаю, сколько дней. Съ тѣхъ поръ всѣми признано было за несомнѣнный фактъ, что деньги де-Баше для ябедниковъ и ихъ помощниковъ зловреднѣе, убійственнѣе и смертоноснѣе, чѣмъ были во время оно Толозское золото и лошадь Сеяна {Поговорка, ходившая въ древнемъ Римѣ.} для тѣхъ, кто ими владѣлъ. Послѣ того, вышеназваннаго господина оставили въ покоѣ, а свадьба де-Баше вошла въ поговорку.
XVI.
О томъ, какъ братъ Жанъ испытываетъ характеръ ябедниковъ.
-- Этотъ разсказъ,-- сказалъ Пантагрюэль,-- можно было бы счесть забавнымъ. кабы мы не должны были имѣть всегда передъ глазами страхъ Господень.
-- Разсказъ былъ бы еще лучше,-- сказалъ Эпистемонъ,-- если бы желѣзными рукавицами оттузили самого жирнаго пріора. Онъ доставлялъ себѣ двойное развлеченіе: во-первыхъ, сердить господина Баше, а, во-вторыхъ, видѣть ябедниковъ избитыми. Кулаки прошлись бы какъ нельзя болѣе кстати по его бритой головѣ, принимая во вниманіе ту колоссальную встряску, которую задаютъ въ наше время кочующіе и безмѣстные судьи. Чѣмъ провинились эти бѣдняки-ябедники?
-- Мнѣ припоминается по этому поводу,-- сказалъ Пантагрюэль,-- древній благородный римлянинъ, по имени Л. Нерацій. Онъ былъ знатнаго рода и богатъ въ свое время. Но у него былъ такой злобный нравъ, что, выходя изъ своего дворца, онъ приказывалъ набивать карманы своихъ прислужниковъ золотой и серебряной монетой. И, встрѣчая на улицѣ франтовъ или просто хорошо одѣтыхъ людей, онъ безъ всякаго повода или обиды съ ихъ стороны, ради удовольствія, билъ ихъ кулакомъ по лицу. А послѣ того, чтобы умиротворить ихъ и помѣшать имъ жаловаться на него въ судъ, онъ давалъ имъ столько денегъ, сколько имъ требовалось, чтобы они признали себя удовлетворенными на основаніи изданнаго закона двѣнадцати таблицъ. Такимъ образомъ онъ расточалъ свое имущество, колотя людей за деньги.
-- Клянусь священнымъ сапогомъ Святого Бенедикта,-- сказалъ братъ Жанъ,-- я сейчасъ узнаю, правда ли это.
И вотъ онъ сходитъ на землю, беретъ кошелекъ, вынимаетъ изъ него двадцать золотыхъ экю и затѣмъ громко объявляетъ въ присутствіи большой толпы ябедниковъ: "Кто хочетъ добыть двадцать золотыхъ экю тѣмъ, что дастъ себя здорово поколотить?" "Я, я, я!-- отвѣчали всѣ. Вы знатно исколотите насъ, господинъ, это вѣрно. Но зато щедро намъ заплатите." И всѣ сбѣгались толпами, наперерывъ другъ передъ другомъ, чтобы быть какъ слѣдуетъ избитыми. Братъ Жанъ выбралъ изъ всей толпы одного краснорожаго ябедника, у котораго на большомъ пальцѣ правой руки былъ надѣтъ большой и широкій серебряный перстень, съ вправленнымъ въ него жабнымъ камнемъ.
Когда онъ его выбралъ, то я увидѣлъ, что весь этотъ народъ ропщетъ, и услышалъ, какъ высокій, молодой и худой ябедникъ, искусный и ученый клеркъ и (какъ о немъ шла молва) уважаемый въ церковномъ судѣ человѣкъ, жаловался и ворчалъ на то, что Красная-Рожа отбиваетъ у нихъ кліентовъ и что если бы на в.сей территоріи можно было получить не болѣе тридцати ударовъ палкою, то изъ нихъ онъ получитъ на свою долю всегда двадцать восемь. Но всѣ эти жалобы и воркотня происходили отъ зависти. Братъ Жанъ такъ вздулъ Красную-Рожу и такъ билъ его палкой по спинѣ и животу, по рукамъ и ногамъ, по головѣ и по всему тѣлу, что я думалъ, что онъ забьетъ его до смерти. Послѣ того далъ ему двадцать экю. И вотъ мой дурень вскочилъ, какъ встрепанный, но довольный, какъ король или цѣлыхъ два. Остальные говорили брату Жану: "Господинъ, чортовъ братецъ, если вамъ угодно еще кого-нибудь изъ насъ приколотить за болѣе дешевую плату, мы всѣ къ вашимъ услугамъ, господинъ чортъ. Распоряжайтесь нами со всѣми нашими мѣшками, перьями и всѣмъ, чѣмъ угодно."
Красная Рожа обидѣлся на нихъ и громкимъ голосомъ вопилъ: "Чортъ бы васъ всѣхъ побралъ, вы портите мнѣ коммерцію! Вы отбиваете у меня кліентовъ! Вызываю васъ въ судъ послѣ дождика въ четвергъ, въ сухую пятницу. Я вамъ задамъ перцу."
Затѣмъ, обращаясь къ брату Жану -съ улыбающимся и веселымъ лицомъ, сказалъ ему: "Достопочтенный отецъ діавола, если вы нашли, что я свое дѣло знаю, и вамъ угодно для забавы снова поколотить меня, то я удовольствуюсь половинной цѣной; это очень дешево. Прошу васъ, не жалѣйте кулаковъ. Я весь къ вашимъ услугамъ, господинъ чортъ, съ головой, легкими, кишками и всѣми потрохами." Братъ Жанъ перебилъ его рѣчь и отошелъ отъ него. Остальные ябедники обступили Панурга, Эпистемона, Гимнаста и другихъ, усердно прося ихъ хоть немножко поколотить ихъ, а не то они рискуютъ сидѣть голодомъ. Но никто не хотѣлъ объ этомъ и слышать.
Послѣ того, въ поискахъ за прѣсной водой для кораблей, мы встрѣтили двухъ мѣстныхъ старухъ-ябедницъ, которыя горько плакали и жаловались. Пантагрюэль оставайся на кораблѣ и уже велѣлъ бить къ отступленію. Предполагая, что эти старухи были родственницами избитаго ябедника, мы спросили ихъ о причинѣ ихъ горести. Онѣ отвѣчали: какъ имъ не плакать, когда въ настоящее время повѣсили на висѣлицѣ монаха, привязавъ его къ шеѣ двумъ прекраснѣйшимъ людямъ во всемъ ябедническомъ краю.
-- Такъ, такъ,-- замѣтилъ братъ Жакъ,-- вы говорите, какъ святой Жанъ де-ла-Налиссъ {Жанъ де-ла-Палиссъ по простонародному вмѣсто Апокалипсисъ. Прим. Раблэ.}.
Спрошенныя о причинахъ такой казни отвѣчали, что они похитили орудія мессы и спрятали подъ рукавъ прихода {Орудія мессы -- вмѣсто: церковная утварь: и рукавъ прихода -- вмѣсто: колокольни -- употребляютъ крестьяне провинціи Пуату, какъ грубую метафору. Прим. Раблэ.}.
-- Вотъ, можно сказать,-- замѣтилъ Эпистемонъ,-- страшная аллегорія.
XVII.
О томъ, какъ Пантагрюэль проплылъ мимо острововъ Сумятицы и Безпорядка, и о странной смерти 1), Бренгнариля, глотавшаго вѣтряныя мельницы.
1) Сказочный великанъ, въ которомъ нѣкоторые видятъ намекъ на Карла V. Самъ же Раблэ въ примѣчаніи къ этому имени говоритъ, что оно выдуманное, какъ и многія, другія въ его сочиненіи.
Въ тотъ самый день Пантагрюэль проплылъ мимо острововъ Сумятицы и Безпорядка, гдѣ ничего нельзя было ни изжарить, ни сварить, потому что великанъ Бренгнариль проглотилъ сковороды, котлы, кастрюли, горшки всего края, за неимѣніемъ вѣтряныхъ мельницъ, которыми онъ обыкновенно питался. И вслѣдствіе этого произошло то, что незадолго до разсвѣта, въ часъ, когда совершалось его пищевареніе, онъ опасно заболѣлъ желудкомъ,-- отъ того, говорили врачи, что желудокъ его, отъ природы приспособленный къ перевариванію вѣтряныхъ мельницъ, не могъ переваривать сковородъ и кастрюль; еще котлы и горшки онъ бы, куда ни шло, пожалуй бы, и переварилъ, о чемъ они судили по мочевымъ остаткамъ четырехъ бочекъ урины, выпущенной имъ двукратно въ то утро.
Для облегченія его врачи прибѣгали къ различдымъ средствамъ своего искусства. Но недугъ оказался сильнѣе лекарства, и благородный Бренгнариль умеръ въ то утро такой странной смертью, что диковиннѣе ея и не слыхивали со времени смерти Эсхила, который, -- послѣ того, какъ волхвы предсказывали ему, что онъ умретъ отъ паденія на него неизвѣстнаго предмета,-- удалился въ назначенный день отъ всѣхъ домовъ, деревьевъ, скалъ и другихъ предметовъ, которые падаютъ и паденіемъ могутъ причинить смерть. И сѣлъ посреди большого луга, подъ открытымъ небомъ, въ полной увѣренности, что небо не упадетъ,, считая это невозможнымъ. Между тѣмъ, говорятъ, жаворонки очень боятся, чтобы небо не упало, потому что въ такомъ случаѣ они всѣ были бы раздавлены. Того самаго опасались во время оно и прирейнскіе кельты, благородные, отважные, рыцарскіе, воинственные и побѣдоносные франки, которые, спрошенные Александромъ Великимъ: чего они боятся всего-болѣе въ мірѣ (въ надеждѣ, что они назовутъ его, во вниманіе къ его великимъ подвигамъ, побѣдамъ, завоеваніямъ и тріумфамъ), отвѣчали, что боятся только одного: какъ бы небо не-упало, что, впрочемъ, не-побудитъ ихъ отказаться отъ союза, единенія и дружбы съ такимъ храбрымъ и великодушнымъ царемъ. Такъ, по крайней мѣрѣ, если вѣрить имъ, повѣствуетъ Страбонъ, Lib, 7 и Арріанъ, lib. 1. Точно такъ и Плутархъ разсказываетъ въ книгѣ, написанной имъ (о человѣческомъ лицѣ, показывающемся на лунѣ) про нѣкоего Фенаса, опасавшагося, какъ бы лунане упала, на землю, и соболѣзновавшаго о тѣхъ, кто, какъ эѳіопы и тапробаны, жили: подъ нею и были бы раздавлены, если бы такая громада упала на нихъ. И небо и земля внушали ему одинаковый страхъ въ томъ отношеніи: достаточно ли крѣпко опираются они на Геркулесовы столбы, какъ, по сказанію Аристотеля, lib. VI Metaphys. вѣрили древніе.
Что касаетсяі Эсхила, то онъ, тѣмъ не менѣе, былъ убитъ раковиной черепахи, упавшей изъ когтей орла, высоко парившаго въ воздухѣ,. Эсхилу на голову и разбившей ему черепъ.
Упомянемъ еще о смерти поэта Анакреона, подавившагося винограднымъ зернышкомъ! О смерти Фабія, римскаго претора, задушеннаго козьимъ волосомъ, попавшимъ въ чашку молока, которое онъ пилъ. Еще о томъ стыдливомъ человѣкѣ, который, удерживаясь отъ испусканія вѣтровъ, умеръ въ присутствіи римскаго императора Клавдія. Еще о тома, гражданинѣ, который похороненъ въ Римѣ на дорогѣ Фламинія и который въ своей эпитафіи жалуется на то, что умеръ отъ укушенія кошкой его мивинца. Еще о К. Леканѣ Бассѣ, внезапно скончавшемся отъ такого ничтожнаго укола иголкой въ большой палецъ лѣвой руки, что слѣда отъ него нельзя было разглядѣть.
Еще о Кино, норманскомъ врачѣ, который скоропостижно умеръ въ Монпелье отъ того, что вынулъ перочиннымъ ножемъ клеща изъ руки. Еще о Филомелѣ, которому его лакей приготовилъ къ обѣду вмѣсто закуски,-свѣжихъ фигъ, но пока онъ ходилъ за виномъ, въ домъ зашелъ заблудившійся оселъ и торжественно принялся пожирать фиги. Вошедшій Филоменъ съ любопытствомъ слѣдилъ за граціозными движеніями пожиравшаго фиги осла и сказалъ вернувшемуся лакею: "Вполнѣ основательно будетъ, если ты поподчуешь принесеннымъ тобою добрымъ виномъ почтеннаго села, которому ты предоставилъ въ распоряженіе фиги." Проговоривъ это, онъ такъ развеселился и залился такимъ неудержимымъ хохотомъ, что задохся и скоропостижно умеръ.
Еще припомнимъ о Опуріи Софеи, который умеръ, выпивъ сырое яйцо послѣ ванны. А также и о томъ человѣкѣ, который, по словамъ Боккаччіо, скоропостижно умеръ отъ того, что сталъ чистить себѣ зубы вѣточкой шалфея. Кромѣ того, припомнимъ о Филиппо Плакю, который, будучи здравъ и невредимъ, внезапно умеръ, уплативъ старый долгъ, безъ всякой предварительной болѣзни. Затѣмъ еще о живописцѣ Цейзисѣ, который неожиданно умеръ отъ неудержимаго смѣха при взглядѣ на портретъ старухи, имъ самимъ написанный.
Кромѣ того, припомнимъ еще о многихъ другихъ, какъ, напримѣръ, покойный Веррій, покойный Плиній, покойный Валерій, покойный Баптистъ Фульгозъ, покойный Бакабери старшій. Добрый Бренгнариль (увы!) умеръ задушенный кускомъ свѣжаго масла, который собирался проглотить передъ натопленной печкой, по приказанію врача.
Тамъ же намъ сообщили, между прочимъ, что король Куллонъ на островѣ Безпорядокъ разбилъ сатраповъ короля Мехлота и опустошилъ крѣпости Белима {По-еврейски: ничего.}. Затѣмъ проѣхали острова Наргъ и Заргъ {Выдуманныя имена. Прим. Раблэ.}, а также острова Тенелеабинъ и Женеліадинъ {Арабскія слова: манна и медъ. Прим. Раблэ.}, прекрасные и плодородные по части клистировъ. А также острова Enig и Evig {Enig, Evig -- нѣмецкія слова. Прим. Раблэ. Тутъ намекъ на капитуляцію ландграфа Филиппа Карлу V, когда по ошибкѣ или намѣренно вмѣсто краткаго (einiger) тюремнаго заключенія написано было вѣчное (ewiger) заключеніе.}, на которыхъ Гессенскій ландграфъ получилъ свой рубецъ.
XVIII.
О томъ, какъ Пантагрюэль благополучно спасся отъ сильной бури на морѣ.
На другой день намъ повстрѣчались со стороны штирборта девять трехмачтовыхъ судовъ, на которыхъ плыли монахи: якобинцы, іезуиты, капуцины, пустынники, августинцы, бернардинцы, нищенствующіе монахи, босоногіе кармелиты.и всякіе другіе благочестивые братья, отправлявшіеся въ Чизиль на соборъ {Подразумѣвается соборъ Тріентскій.}, чтобы утвердить вновь правила вѣры противъ новыхъ еретиковъ. Увидя ихъ, Панургъ очень обрадовался, такъ какъ получилъ теперь увѣренность въ томъ, что хорошая погода будетъ стоять во весь этотъ и во многіе слѣдующіе дни. И, вѣжливо поклонившись святымъ отцамъ и попросивъ ихъ молиться за спасеніе его души, онъ велѣлъ перебросить на ихъ корабль семьдесятъ восемь дюжинъ окороковъ, нѣсколько бочекъ икры, нѣсколько десятковъ телячьихъ колбасъ, нѣсколько сотенъ соленыхъ осетровъ и двѣ тысячи золотыхъ монетъ за упокой душъ усопшихъ.
Пантагрюэль сидѣлъ задумчивый и грустный. Братъ Жанъ увидѣлъ его и спросилъ, отчего онъ такъ необычно унылъ,-- когда шкиперъ, поглядѣвъ на то, какъ вертится флюгеръ на кормѣ, и предвидя сильную бурю, приказалъ всѣмъ быть наготовѣ, какъ матросамъ, юнгамъ, такъ и всѣмъ пассажирамъ, приказалъ убрать паруса на всѣхъ мачтахъ, спустить паруса на стопселяхъ, убрать бизань-мачту и изъ всѣхъ рей оставить только ванты.
Внезапно море вздулось и стало бурно; крупныя волны били въ борты кораблей; нордъ-вестъ, въ сопровожденіи необузданнаго урагана, черныхъ валовъ, страшнаго вихря и убійственныхъ толчковъ, свистѣлъ въ стеньгахъ. На небѣ загрохоталъ громъ, засверкала молнія, полилъ дождь, посыпался градъ, воздухъ утратилъ прозрачность и сталъ непроницаемъ, теменъ. И никакого иного свѣта не было кромѣ сверканія страшныхъ молній. Всюду, куда ни проникалъ взоръ, валы вздымались какъ горы, и носились смерчи. Можно было подумать, что опять воцарился древній хаосъ, когда огонь, воздухъ, вода, земля -- всѣ стихіи были безпорядочно смѣшаны.
Панургъ, у котораго желудокъ былъ, набитъ рыбою, питающейся экскрементами {Scatophages питающійся экскрементами. Такъ Аристофанъ называетъ Эскулапа, въ. насмѣшку надъ врачами. Пр. Раблэ.}, прикурнулъ на палубѣ, разстроенный, напуганный, полумертвый, призывая всѣхъ святыхъ обоего пола на помощь и объявляя, что хочетъ исповѣдываться. Вдругъ онъ закричалъ въ чрезвычайномъ страхѣ.
-- Эй, мажордомъ, другъ мой, батюшка, дядюшка, пришлите чего-нибудь солененькаго; я вижу, что скоро намъ придется пить безъ удержу. Мало ѣсть и много пить -- вотъ отнынѣ мой девизъ. Дай Богъ и Святая Достойная и Пречистая Дѣва Марія, чтобы я теперь, то-есть въ эту самую минуту, находился въ безопасности на твердой землѣ. О трижды, четырежды счастливы тѣ, которые садятъ капусту! О, Парки! Зачѣмъ не выпряли вы меня огородникомъ, который садитъ капусту! О, какъ невелико число счастливцевъ, которымъ Юпитеръ оказалъ такую милость, что опредѣлилъ имъ сажать капусту! Они всегда одной ногой стоятъ на землѣ, а другая отъ нея неподалеку! Пусть кто хочетъ -- споритъ счастіи и блаженствѣ, я же утверждаю что тотъ, кто въ настоящую минуту садитъ капусту,-- очень счастливъ, и утверждаю это съ большимъ правомъ, чѣмъ Пирронъ, который, будучи въ такой же опасности, какъ и мы теперь, и увидя около берега поросенка; кормившагося разсыпаннымъ на землѣ овсомъ, объявилъ, что онъ очень счастливъ по двумъ причинамъ во-первыхъ, потому что у него овса въ волю, а, во-вторыхъ, по тому, что онъ находится на твердой землѣ. Ахъ, коровникъ лучше всякаго божественнаго и господскаго замка! Боже милостивый! Эта волна сетъ насъ! О, друзья мои! Дайте немножко уксусу! Я отъ страха весь въ поту! Увы, паруса уже оборваны, канаты лопаются, мачты валятся. Киль глядитъ въ небо. Увы! Увы! Гдѣ наши топсели? Все погибло, ей-Богу. Нашъ бугшпритъ торчитъ въ водѣ. Увы, кому принадлежатъ эти обломки? Друзья, помогите спрятаться за перила! Дѣти, вашъ фонарь упалъ. Увы! Не выпускайте изъ рукъ ни румпеля, ни талей. Я слышу, какъ трещитъ крючокъ у руля. Онъ, вѣрно, сломался? Ради Бога, спасайте канаты въ такелажѣ а о носѣ не безпокойтесь. Бе, бе, бу, бу, бу! Взгляните, ради Бога, на компасъ, господинъ рулевой: откуда дуетъ вѣтеръ? Честное слово, мнѣ очень страшно. Бу, бу, бу, бу, бу! Пришелъ мой конецъ! Отъ ужаснаго страха я весь обмарался. Бу, бу, бу, бу! Отто, то, то, ти, бу, бу, бу! Я захлебываюсь, я умираю! Добрые люди, я захлебываюсь!
XIX.
О томъ, какъ вели себя Панургъ и братъ Жанъ во время бури.
Пантагрюэль, призвавъ предварительно на помощь Всемогущаго Бога и прочитавъ съ большою набожностью и громко молитву, охватилъ крѣпко и твердою рукой, по совѣту шкипера, главную мачту. Братъ Жанъ остался въ одной курткѣ, чтобы помогать матросамъ. Такъ поступили Эпистемонъ, Понократъ и другіе. Панургъ скорчился на палубѣ, плача и жалуясь.
Братъ Жанъ увидѣлъ его, проходя мимо, и сказалъ ему:
-- Ей-Богу, Панургъ теленокъ, Панургъ плакса, Панургъ крикунъ, ты лучше сдѣлаешь, если станешь помогать; намъ вмѣсто того, чтобы рѣветь какъ корова, сидя на корточкахъ, какъ глиняный болванчикъ.
-- Бе, бе, бе, бу, бу, бу!-- отвѣчалъ Панургъ: Братъ Жанъ! Другъ мой, батюшка, я захлебываюсь, я тону, другъ мой, я тону. Пришелъ мой конецъ, духовный мой отецъ, другъ мой, пришелъ мой конецъ! Твой мечъ не спасетъ меня больше! Увы! Увы! Пѣсенка наша спѣта. Я тону! Ахъ, отецъ мой, дяденька, жизнь моя, вода прошла мнѣ въ башмаки черезъ колетъ. Бу, бу, бу! Ху, ху, ху! Ха, ха, ха! Я тону! Увы! Увы! Въ эту минуту я точь-въ-точь поваленное дерево, корнями вверхъ, верхушкой къ землѣ. Дай Богъ, чтобы я былъ въ эту минуту на кораблѣ добрыхъ и 'блаженныхъ отцовъ соборныхъ черноризниковъ, которыхъ мы встрѣтили сегодня поутру, такихъ набожныхъ, такихъ жирныхъ, такихъ веселыхъ, такихъ откормленныхъ! Охъ, хо, хо! Эта чортова волна... Меа culpa, Deus!.. Я говорю, что эта Божья волна потопитъ нашъ корабль. Увы, братъ Жанъ, отецъ мой, другъ мой, прошу выслушать мою исповѣдь! Вотъ я на колѣняхъ. Confiteor, прошу вашего благословенія!
-- Не будемъ чертыхаться сего дня,-- сказалъ Панургъ,-- отецъ мой, другъ мой. Завтра сколько угодно. Увы, увы, увы! Въ нашемъ кораблѣ началась течь. Я тону, увы! Увы! Бе, бе, бе, бу, бу, бу! Мы идемъ ко дну. Увы, увы! Я дамъ восемьсотъ тысячъ золотыхъ дукатовъ, тому, кто доставитъ меня, грязнаго, какъ я есть, на берегъ. Confiteor. Увы, дайте составить завѣщаніе или хотя бы приписку къ нему.
-- Чтобы тысяча чертей вселилась въ этого рогоносца!-- сказалъ братъ Жанъ, Богомъ клянусь! Время ли теперь говорить о завѣщаніи, когда мы въ опасности и должны работать изъ всѣхъ, силъ? Придешь ли ты, діаволъ.Приходи, душечка, о, святые угодники. Сюда, Гимнастъ! Сюда на корму! Богомъ клянусь, этотъ толчекъ насъ погубитъ! Вотъ и фонарь нашъ потухъ. Мы идемъ ко всѣмъ чертямъ.
-- Увы, увы!-- говорилъ Панургъ. Увы! Бу, бу, бу! Увы, увы! Вотъ гдѣ, значитъ, намъ суждено было погибнуть! Ой, ой, добрые люди, я тону, я умираю. Consumatum est. Кончено, я погибъ!
-- Magna, gna, gna!-- говорилъ братъ Жанъ,-- фи! Какъ онъ противенъ! Что за скверная плакса! Эй, юнга! Именемъ всѣхъ чертей, берегись каюты. Ты ушибся? Привяжи себя къ мачтѣ. Сюда, чортъ возьми! Ну вотъ такъ, дитя мое.
-- Ахъ, братъ Жанъ!-- говорилъ Панургъ,-- отецъ мой духовный, друга мой, не надо божиться. Это грѣшно. Увы, увы! Бе, бе, бе, бу, бу! Я тону, я умираю, друзья мои. Я всѣмъ прощаю. Прощайте In manus... Бу, бу, бууу! Святой Михаилъ Архангелъ, Св. Николай, помилуйте меня на этотъ разъ и больше никогда! Даю вамъ здѣсь обѣтъ и Господу Богу также, что если вы меня выручите изъ этой опасности, то я построю вамъ большую прекрасную капличку или двѣ, между Квандомъ и Монсоро; гдѣ не пасется ни корова, ни теленокъ {Поговорка. Оба мѣстечка раздѣлены были только одной улицей.}. Увы, увы! Я наглотался морской воды... Бу, бу, бу! Какая она горькая и соленая!
-- Клянусь кровью, мясомъ, животомъ и головой! Если ты не перестанешь вопить, чортовъ рогоносецъ, я тебя отправлю къ акуламъ. Клянусь Богомъ, отчего бы намъ его не выбросить за бортъ? Эй ты, рулевой, любезный другъ, старайся, дружище! Держись смѣлѣе! Ну, ужъ нёчего сказать: вотъ такъ громъ и молнія! Мнѣ сдается, что сегодня развозились всѣ черти, или Прозерпина мучится родами. Всѣ дьяволы сорвались съ цѣпи.
XX.
О томъ, какъ экипажъ бросаетъ корабли на произволъ судьбы.
-- Ахъ!-- говорилъ Панургъ. Вы грѣшите, братъ Жанъ, "прежній" мой пріятель. Я говорю прежній, потому что теперь я ничто и вы ничто. Мнѣ жаль васъ останавливать, потому что я думаю, что божба облегчаетъ печень, подобно тому, какъ дровосѣку легче, если послѣ каждаго его удара кто-нибудь возлѣ него громко кричитъ:-- "Ухъ!" или какъ игроку въ кегли становится легче, когда онъ промахнется, если возлѣ него какой-нибудь умный человѣкъ повернетъ голову и туловище въ ту сторону, гдѣ бы его шаръ, хорошо направленный, ударился въ кегли. Но, тѣмъ, не менѣе, вы грѣшите, мой дорогой другъ! Но не предохранитъ ли насъ отъ этой бури жареная дикая коза? Я читалъ, что жрецы боговъ Кабировъ {Древнія божества, въ вѣдѣніи которыхъ находились таинственныя и страшныя силы природы.}, прославляемыхъ Орфеемъ, Аполлоніемъ, Страбономъ, Павзаніемъ и Геродотомъ, находясь въ морѣ во время бури, никогда ея не страшились и чувствовали себя въ безопасности {Тутъ у Раблэ игра на созвучіи двухъ словъ: cabires (Кабиры -- божества) и cabirotades -- жаркое изъ дикой козы.}.
-- Онъ завирается, бѣдняга!-- сказалъ братъ Жанъ. Тысяча милліоновъ и сотни милліоновъ чертей взяли бы этого чортова рогоносца! Помоги намъ, скотина ты этакая! Иди сюда! Неужто ты не сдвинешься съ мѣста? Голова Господня, полная реликвій {Такъ божился господинъ де-ла-Рошъ-дю-Менъ. Пр. Раблэ.}, что ты бормочешь сквозь зубы? Какую такую обезьянью молитву? Этотъ проклятый тюлень виноватъ въ томъ, что разыгралась буря, а самъ нисколько намъ не помогаетъ. Богомъ клянусь, если останусь живъ, то здорово отколочу этого лѣниваго чорта. Сюда, юнга, голубчикъ! Держись крѣпче, чтобы я успѣлъ сдѣлать греческій узелъ. О, какой милашка юнга! Дай Богъ, чтобы ты былъ аббатомъ Тальмузскимъ, а теперешній аббатъ былъ бы сторожемъ въ Круллэ! Понократъ, братецъ, вы тамъ ушибетесь. Эпистемонъ, отойдите отъ люка; я видѣлъ, какъ въ него упала молнія. Inse! inse! {Провансальскій морской терминъ, которымъ приказывается поднимать паруса.} Хорошо сказано. Inse, inse, inse! Лети корабль! In же. Боже милостивый! Что случилось? Носъ разлетѣлся въ дребезги! Гремите, дьяволы, пакостите! Чортъ побери этотъ валъ! Онъ меня, клянусь Богомъ, чуть было не снесъ. Я полагаю, что здѣсь теперь милліоны чертей собрались на провинціальный капитулъ или интригуютъ на выборахъ новаго ректора. На бакбордъ! Ладно сказано: Береги башку! Эй, юнга, берегись же, чортъ тебя возьми! На бакбордъ, на бакбордъ!
-- Бебебебу, бу, бу!-- говорилъ Панургъ. Бу, бу, бу, я тону! Я не вижу больше ни неба, ни земли. Увы, увы! Изъ четырехъ стихій у насъ остались здѣсь только двѣ: огонь и вода. Бу, бу, бу, бу! Дай Богъ, чтобы я былъ теперь въ виноградникѣ Селье или у пирожника Инокентія въ его раскрашенномъ погребкѣ, въ Шинонѣ, и готовился снять все платье, кромѣ куртки, чтобы печь пирожки. Лоцманъ! Не можете ли вы выбросить меня на берегъ? Вы такой искусный человѣкъ, какъ мнѣ говорили. Я отдамъ вамъ весь край Сальмагонди и мой болыцой погребъ, гдѣ продаются улитки, если, благодаря вашему искуству, я опять окажусь на твердой землѣ. Увы, увы, я тону. Per dio! Любезные друзья, если мы не можемъ войти въ гавань, то станемъ на рейдѣ гдѣ-нибудь. Бросайте всѣ ваши якоря! Спасемтесь отъ этой опасности, молю васъ! Любезный другъ, бросайте лотъ, умоляю, чтобы намъ узнать, какова глубина моря на этомъ мѣстѣ! Бросайте лотъ, другъ любезный, молю васъ Господомъ Богомъ! Узнаемъ: нельзя ли намъ тутъ стоять на ногахъ, не нагибаясь? Мнѣ сдается, что можно.
-- Подкрѣпи галсъ у фокъ-мачты!-- закричалъ лоцманъ. Подкрѣпи галсъ! Берись за руль! Подкрѣпи галсъ у фокъ-мачты! Ложись въ дрейфъ! Ложись въ дрейфъ! Румпель разними! Ложись въ дрейфъ!
-- Неужто до того дошло?-- сказалъ Пантагрюэль. Боже спаси и помилуй насъ!
-- Ложись въ дрейфъ!-- кричалъ Джаметъ Брегье, главный лоцманъ. Ложись въ дрейфъ! Каждый подумай о своей душѣ и становись на молитву! Только чудо можетъ спасти насъ.
-- Дадимъ какой-нибудь хорошій и славный обѣтъ,-- говорилъ Панургъ. Увы, увы, увы! Бу, бу, бу, бе, бе, бе, бУ. бу, увы, увы! Обѣщаемъ паломника. Каждый пожертвуетъ деньгами при этомъ.
-- Ну же, именемъ дьявола, поворачивайтесь!-- говорилъ братъ Жанъ. Ложись въ дрейфъ, именемъ Бога! Разбирай румпель. Ложись въ дрейфъ! Го, то! Ложись въ дрейфъ! Выпьемъ! Лучшаго вина и самаго полезнаго для желудка. Слышите-яи, господинъ мажордомъ? Достаньте-ка вина и подайте его намъ. Вѣдь, все равно, оно пойдетъ ко всѣмъ чертямъ! Эй, пажъ, принеси мою фляжку (такъ называлъ онъ свой требникъ). Вотъ такъ градъ и молнія, мое почтеніе! Смѣлѣе, прошу васъ. Когда у. насъ будетъ праздникъ всѣхъ святыхъ? Я думаю, что сегодня нечестивый праздникъ всѣхъ милліоновъ чертей.
-- Увы!-- говорилъ Панургъ. Братъ Жанъ даромъ губитъ свою душу. О, какого друга я въ немъ теряю! Увы, увы, намъ все хуже и хуже! Мы идемъ отъ Сциллы къ Харибдѣ. Увы! Я тону. Confiteor. Помогите мнѣ составить хоть клочокъ завѣщанія, братъ Жанъ, отецъ мой, господинъ философъ и другъ, мой Ахатъ, Ксеноманъ, моя жизнь! Увы, я тону! Хоть клочокъ завѣщанія вотъ на этомъ табуретѣ.
***
XXI.
Буря продолжается, и на морѣ произносится краткая рѣчь о завѣщаніяхъ.
-- Писать завѣщаніе въ этотъ часъ,-- сказалъ Эпистемонъ,-- когда намъ слѣдуетъ стараться изо всѣхъ силъ помогать экипажу, чтобы избѣгнуть кораблекрушенія, кажется мнѣ такимъ же глупымъ и несвоевременнымъ дѣломъ, какъ поведеніе капитановъ и любимцевъ Цезаря {Aen. VI, 600 и т. д.} по вступленіи въ Галлію, когда, вмѣсто того, чтобы взяться за оружіе и напрягать всѣ силы для сокрушенія своего врага Аріовиста, они забавлялись писаніемъ завѣщаній, оплакивали свою судьбу и горевали объ отсутствіи своихъ женъ и римскихъ друзей. Это такая же глупость. какъ глупость того извозчика, который, когда его возъ опрокинулся на вспаханномъ полѣ, сталъ на колѣни и молилъ Геркулеса помочь ему, вмѣсто того, чтобы самому поднять возъ и подогнать воловъ. Къ чему послужитъ вамъ, если вы составите теперь свое завѣщаніе? Вѣдь мы или спасемся, или потонемъ. Если мы спасемся, то завѣщаніе окажется ненужнымъ. Завѣщаніе имѣетъ силу лишь по смерти завѣщателей. Если мы потонемъ, то и оно потонетъ вмѣстѣ съ нами. Кто будетъ приводить его въ исполненіе?
-- А какой-нибудь добрый валъ,-- отвѣчалъ Панургъ,-- можетъ выбросить его на берегъ, какъ Улисса, и какая-нибудь царская дочь, гуляя по морскому берегу, его найдетъ и велитъ привести его въ исполненіе! А затѣмъ воздвигнетъ мнѣ на берегу великолѣпный памятникъ, какъ Дидона своему супругу Сихею; Эней -- Дейфобу {Caesar. De bello gall. I, 39.} на Траянскомъ берегу, близъ Рэты; Андромаха -- Гектору {Idem. III, 292--302.} въ городѣ Бутротѣ; Аристотель -- Гермію и Эвбуазу {Діогенъ Лаэрцій.}; аѳиняне -- Эврипиду {Павзаній, Att. II.}; римляне -- Друзу {Свет. Claud., I.} въ Германіи, а своему императору Александру Северу {Lampridius.} въ Галліи; Аргентарій -- Каллару {Греческ. Антол. VII, 395.}; Ксенокритъ -- Лизидикѣ {Id. VI, 291.}; Тиморъ своему сыну Телетагору {Id. VII, 662.}, Евполисъ и Аристодика сыну ихъ Ѳеотиму {Id. VII, 639.}; Онестъ -- Тимоклу {Id. VII, 274.}; Каллимахъ -- сыну Діоклида, Сополису {Id. VII, 271.}; Катуллъ -- своему брату {Epigr. CI.}; Стацій -- своему отцу {Stacii Epice dion in patrem.}; Жерменъ де-Бри -- британскому полководцу Герве {Павшему въ сраженіи съ англійскимъ флотомъ въ 1612 г.}.
-- Ты бредишь,-- сказалъ братъ Жанъ. Чтобы тебя черти взяли! Чтобы проказа тебя съѣла! Развѣ нашъ корабль стоитъ въ гавани? Ради Бога, какимъ образомъ мы выберемся отсюда? Всѣ черти развозились на морѣ! Намъ ни за что не спастись, или пусть меня сожрутъ черти!
-- Господи Боже, спаси насъ! Мы погибаемъ. Но да будетъ воля твоя!
-- Богъ и святая Богородица Дѣва спаси насъ,-- сказалъ Панургъ. Увы, увы! Я тону. Бебебебу, бебе, бу, бу! In manns. Боже правый, пошли мнѣ какого-нибудь дельфина, который перенесъ бы меня на землю, какъ миленькаго душку Аріона. Я съ удовольствіемъ заиграю на арфѣ, если она не сломана.
-- Постой, если я доберусь до тебя, я тебѣ на дѣлѣ докажу, что ты трусъ и подлецъ. Только и знаетъ, что ныть! Иди помогать намъ, плакса, теленокъ, иди! Тридцать милліоновъ чертей тебѣ въ тѣло! Придешь ли ты помогать намъ, тюлень? Фи! Какой онъ уродъ, этотъ плакса!
-- Вы, знай себѣ, твердите одно и то же.
-- Ну, веселая бутылка, ко мнѣ на помощь, дай я тебя поглажу противъ шерстки! Beatus vir qui non abiit. Я все это знаю наизусть. Вотъ, напримѣръ, легенда про святого Николая угодника.
Horrida teinpestas inontem turbavit acutum.
Tempeste былъ строгій педагогъ въ коллежѣ Монтецо. Если педагоговъ осуждаютъ на вѣчную погибель за то, что они сѣкутъ розгами бѣдныхъ дѣтокъ, невинныхъ школьниковъ, то, клянусь честью, онъ привязанъ къ колесу Иксіона и долженъ сѣчь кургузую собаку... которая его вертитъ; если, же сѣченіемъ невинныхъ дѣтей они спасаютъ душу, то онъ долженъ быть надъ.......
XXII.
Конецъ бури.
-- Земля, земля!-- закричалъ Пантагрюэль. Я вижу землю! Мужайтесь, дѣти! Мы недалеко отъ гавани. Я вижу, что небо съ сѣвера начинаетъ уже проясняться. Чувствуете ли вы дуновеніе сирокко?
-- Мужайтесь, дѣти!-- закричалъ шкиперъ. Море укладывается. Поднять паруса! Inse! Inse! Къ топселямъ на бизань-мачтѣ! Канатъ на кабестанъ! Поворачивай на другой галсъ! Берись за руль! Inse! Inse! Inse! Поставь румпель!.....
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
-- О!-- вскричалъ Эпистемонъ. Мужайтесь и надѣйтесь! Я вижу справа, какъ сверкаетъ въ небѣ Касторъ.
-- Бе, бе, бу, бу,-- сказалъ Панургъ,-- боюсь, что это Елена-гуляка.
-- Нѣтъ,-- отвѣчали. Эпистемонъ,-- это, въ самомъ дѣлѣ, Касторъ или Миксархачевасъ, если тебѣ больше нравится аргивское его названіе. Гей! Гей! Я вижу землю; я вижу гавань; я вижу толпу людей на пристани. Я вижу огонь маяка.
-- Гей! Гей!-- говоритъ шкиперъ. Обогни мысъ и песчаныя отмели!
-- Обогнули!-- отвѣчали матросы.
-- Нашъ корабль плыветъ и нашъ конвой также,-- сказалъ шкиперъ. Помощь пришла во время.
-- Золотыя слова, клянусь св. Жаномъ,-- замѣтилъ Панургъ.
-- Мня, мня, мня,-- говоритъ братъ Жанъ,-- если я тебѣ дамъ хоть каплю вина, будь я проклятъ! Слышишь ты, чортовъ навозъ? Прошу, любезнѣйшій, подать полный кубокъ лучшаго вина. Принеси кувшины, Гимнастъ, а также разбойникъ, пирогъ съ ямбами или съ ветчиной, мнѣ все равно {Тутъ непереводимая игра словами jambique и jambonique.}. Но, смотри, не урони.
-- Мужайтесь,-- вскричалъ Пантагрюэль,-- мужайтесь, дѣти! Будьте вѣжливы. Поглядите, вотъ плывутъ къ нашему кораблю двѣ барки, три галеры, пять англійскихъ судовъ, четыре гондолы и шесть фрегатовъ, посылаемыхъ къ намъ на помощь добрыми островитянами. Но кто тамъ такъ вопитъ, и жалуется? Развѣ я не держу мачту обѣими руками такъ крѣпко, какъ не сдержать ее и двумя стами канатовъ?
-- Если бы онъ помогалъ намъ,-- сказалъ Пантагрюэль,-- то я бы не меньше уважалъ его за то, что онъ во время такой ужасной и опасной бури испытывалъ страхъ. Вѣдь, если постоянный страхъ обозначаетъ робкое и подлое сердце,-- такимъ трусомъ былъ Агамемнонъ, и за это Ахиллесъ, понося его, говорилъ, что у него собачій глазъ и оленье сердце,-- то отсутствіе страха въ виду очевидной и страшной опасности служитъ признакомъ недостатка сообразительности или полнаго ея отсутствія. Но если я и не скажу, что всего страшнѣе въ жизни, послѣ гнѣва Господня смерть; то все же не стану вмѣшиваться въ споръ Сократа и академиковъ о томъ, что смерть сама по себѣ не дурна и смерти не слѣдуетъ бояться. Но еще Гомеръ сказалъ, что тяжело, противно и обидно погибнуть въ морѣ. И когда Эней былъ застигнутъ бурей со своими кораблями близъ Сициліи, то онъ пожалѣлъ, что не палъ отъ руки Діомеда, и говорилъ, что трижды, четырежды счастливы тѣ, которые погибли при пожарѣ Трои. Изъ насъ никто не погибъ. Воздадимъ за это хвалу Богу Вседержителю. Но, тѣмъ не менѣе, мы въ очень жалкомъ положеніи. Намъ придется починить наше судно. Постарайтесь теперь высадиться на берегъ.
