***

***

***

Как Ваша Светлость поживает?

Как Ваша Светлость почивает?

О чем она переживает,

Достаточно ли ей светло?

- Ах, худо, друг мой, очень худо!

Мы все надеялись на чудо,

А чуда что-то нет покуда,

А чуда не произошло.

Что Вашу Светлость удручает?

Что Вашу Светлость огорчает?

Что Вашу Светлость омрачает?

Вас любит люд и чтит ваш двор.

- У черни - что же за любови?

Всё время вилы наготове.

А двор - прости меня на слове,-

Что ни сеньор - дурак и вор.

У вас, мой герцог, ностальгия,

Но вас утешит герцогиня!

Она ведь верная подруга.

Ваш брак, я слышал, удался?

- Мой друг, мы с вами с детства близки.

Скажу вам, женщины так низки!

Супруга мне уж не подруга,

И с ней живет округа вся.

Не нанося стране урона,

Я отрекаюсь, друг, от трона.

Кому нужна моя корона?

А жизнь моя, скажи, кому?

Какой тебе я к чёрту Светлость?

Долой и чопорность и светскость!

Пойдём-ка лопать макароны,

В ту симпатичную корчму!

Как Ваша Светлость поживает?

Как Ваша Светлость почивает?

О чем она переживает,

Достаточно ли ей светло?

- Ах, худо, друг мой, очень худо!

Мы все надеялись на чудо,

А чуда - так и нет покуда,

А чуда не произошло...

А за всё, что выйдет боком

И представится грехом -

Я отвечу перед Богом,

Перед Богом и стихом.

Подожду, не стану плакать

И не стану кликать смерть.

Кто же я - земная мякоть

Или неземная твердь?

Подведу тебя к порогу

И скажу как на духу:

Отвечаю только Богу,

Только Богу и стиху!

Подожду, не стану плакать

И узнаю наизусть:

Кто же я - земная слякоть

Или неземная грусть?

Наживу с годами грузность,

Как и вся моя семья.

Кто же я - земная трусость

Или тайна бытия?

Освещаю ли дорогу?

Горожу ли чепуху?

Отвечаю только Богу,

Только Богу и стиху!

***

Стихи лета 2012 года

Когда все будет лучше, боже мой?

Когда вернемся с радостью домой,

прольем слезу, опустошим флакон?

А прежде не мечтали о таком.

Мечтали рвать да из всех когтей.

А вот уж -глядь, проклятых новостей

стоит стена - и воет, и ревет...

Уже никто и в гости не зовет.

Зачем в гостях мы, со своей чумой?

Когда ж иначе будет, боже мой...

В ком что то несуразное болит, в ком теплится обычная душонка - езжай скорей сюда, космополит. Такой уж день. То Праздник индюшонка. Съезжаются фургончики с утра - вся область тут, на то мы и столица. Не Тур-де-Франс, он вообще мура, а зверь домашний призван веселиться. И голубя, и кролика лицо,и нежный дух трехдневного утенка... Я б написала богу письмецо, да все боюсь что напишу не тонко. А петуха честнейшие глаза - все ждет-пождет, но чувствую, дождется. И наконец, индюшек голоса - курлы-курлы, а к Рождеству - придется. Купи себе дружка,пришла пора. Купи,не жмоться, дурень-обыватель. Он будет брат тебе или сестра,он не игра. а духа воспитатель. Когда придет назначенный момент, ты будешь принужден принять решенье - он выступит что твой интеллигент. Он знает все про жертвоприношенье. Да, у детей счастливые глаза. Полны зверья картонные коробки. Не знаю, сколько верят в чудеса - но дружелюбны, веселы, не робки...

Сегодня папин день. Как я живу? Как десять лет назад я не реву, не вою,не воюю, не тираню себя давно, да даже и не раню, не мучаю как прежде, не казню, глотая слезы, десять раз на дню. Где я теперь живу? В далеких селах, где не слыхать его шагов веселых - а он любил войти, вертя ключи, как утром входят первые лучи... Он нес орехи, горстку чернослива и улыбался чуть ли не счастливо... Вот есть малыш, вот, слава богу, дед. Не будет деда - и большой привет. С кем я теперь? Да только со стихами. Как с папоротниками, лопухами, что выросли на даче под Москвой, где ходит папа мой, всегда живой.  

Приехала. Подобие кадавра. Фактически начавший пахнуть труп. Но только увидала трубы Гавра - как будто услыхала голос труб. Купалась. В нашем Маншике холодном. Бодрит и промывает как стекло. А люди в этом климате свободном скорей винишко ценят чем тепло. Легла в песок. Омоны, чрезвычайки - все-все уплыли, вот какой заскок. Затопали вблизи ногами чайки. Похоже, все ж испортил их Хичкок. Встряхнулась. Вновь свободу возлюбила. Оделась и поехала домой. У дома сбила голубя - дебила. Хичкок и только, разлюбимый мой.

Не верится - но август посередке разрезан как порядочный арбуз. Ничем мы не поможем нашей лодке. Расстрелян наш еврейский профсоюз. Драконьи яйца, зубы крокодила. Я в маленьком музейчике стою. Так вышло, что еще не заходила я в эту мезозойскую семью. Давненько тут паслись все эти морды. Друг друга жрали что ли, не пойму. И ставили небось, свои рекорды. Не Каа, не Тортилы, не Муму. Кто где кого умял - не очень ясно. Возможно, разберется молодежь. Но Франция с тех пор живет прекрасно. Хоть есть, конечно, небольшой галдеж. Тиранозавры были наши боги. Они-то и остались, ей же ей. А вот в Европе палеонтологи давно забрали косточки в музей.

С большущею корзиною, не нужной а пропо,

Иду за лососиною в соседнее сельпо.

Хоть я не видел Ибицы (а видел - так забыл).

Зато отличной рыбицы для детушек добыл.

Все фигушки да нетушки я чаще им сую -

Порадуются детушки на рыбицу мою!

В те невозможные, в те древние поры была я школьницей, одетой в "Детском мире". Балладу "Три незрячие сестры" я сочинила - уже или шире... Объемистая книжечка была, а школьница - как говорят, былинка. Но книжечка упала со стола и оказалась книгой Метерлинка. Вот именно не пьесы, а стихи - простые,мы таких и не встречали. Не так то дети слепы и глухи. Но Метерлинк - пойди найди вначале...

...Не думать о Москве, как о кошмаре.

Ведь не сказать, чтоб жизнь не удалась?...

Сегодня я по маленькой фуаре,

То бишь, по барахолочке прошлась.

Не так уж дивно подивилась хламу,

Не то чтоб закусила удила -

Но где картинку поскребла, где раму -

Да вроде и в музее побыла.

Потрогала стаканчики потоньше,

Керамики старалась избежать.

Так вот какой он, господи, покой же!

Здесь можно жить, стихи писать, дышать.

Да вот и ящичек хрустальных пробок -

Я тут пасусь который год подряд.

Не будь наглец, не будь и слишком робок -

Пристроишь к горлу эту пробку, брат.

Нашли ребенку зеркальце и мишку.

Сказали, как положено, мерси.

И скромно побрели к себе в домишку,

Понурясь, как ведется на Руси.

Сегодня мотались в столицу департамента Кальвадос. Вся Москва-то летает в Ниццу, целует ее взасос... А мы - тихонько, легонько поехали по косой - да и приехали только с утреннею росой... Это значит - что были в полдень. Когда истинный то француз - полдень празднует как господень, как души и тела союз.... Он заказывает салатик. Он берет себе минераль. Он - полуденных снов фанатик. Тут концепция и мораль. Ровно в полдень наступит бденье. Остановятся все дела. Каждый полдень - как день рожденья. Не традиция а скала. Поколенье за поколеньем - все разламывают багет, с тихой нежностью, с сожаленьем, что закончится их обед... С очевидною неохотой - грустно платят счета у касс... Так полдня пройдут за работой. Я сейчас завершу рассказ. Мы зачем мотались в столицу департамента Кальвадос? Пообедать? Повеселиться? Я отвечу тебе всерьез. Человек человеком понят, полноценен, почти крылат - если двое садятся в полдень - и совместно едят салат.

...Обнаружено тело женщины. Пятидесяти с лишним годов. Четверо родов. Четверо здоровых плодов. Обнаружено было на пляже, где дети ловят волну. Не маленькая уж - а туда же. И куда же это ? Ну-ну... Довольно странно одета. Мало данных пока - но вряд ли жена поэта. Скорей уж - вдова рыбака.

...Слава Богу, хоть обнаружено. Может, даже на пол-пути. Обезвожено ли, перетружено - но могли бы и не найти.

...И, уж если и не раздевалась, но, босая, шла до воды - то куда эта свора девалась, эти ее плоды?...

...Так, задумчиво и нескоро, сочиняется в такт шагам - по шершавым камням Онфлера, по следам Франсуаз Саган.

***
***

Когда б мы жили без затей,

Я нарожала бы детей

От всех, кого любила, -

Всех видов и мастей.

И, гладя головы птенцов,

Я вспоминала б их отцов,

Одних - отцов семейства,

Других - совсем юнцов.

Их не коснулась бы нужда,

Междоусобная вражда -

Уж слишком были б непохожи

Птенцы того гнезда.

Мудрец научит дурака,

Как надо жить наверняка.

Дурак пускай научит брата

Вкушать, как жизнь сладка.

Сестра-простушка учит прясть.

Сестра-воровка учит красть.

Сестра-монашка их научит

Молиться, чтобы не пропасть.

Когда б я сделалась стара,

Вокруг накрытого стола

Всю дюжину моих потомков

Однажды б собрала.

Как непохож на брата брат,

Но как увидеть брата рад!

И то, что этим братья схожи,

Дороже во сто крат.

Когда б мы жили без затей,

Я нарожала бы детей

От всех, кого любила -

Всех видов и мастей.

***

Эта книга пропахла твоим табаком

И таким о тебе говорит языком:

Не жалей ни о чем, дорогая!

И не то чтоб со мною был прежде знаком,

И не то чтобы мною был прежде иском —

Так и жили, не предполагая...

Этой книги, которая ростом с вершок,

Я потрогаю тонкий еще корешок.

"Не жалей ни о чем, дорогая!" —

Прочитаю в твоем торопливом письме,

И — простейшие числа слагаю в уме.

Так и жили, не предполагая...

Я могла б написать: никого не виню!

Сообразно характеру, духу и дню -

Не виню, ибо верю в удачу.

Но споткнусь о корявую эту строку

И щекою прильну к твоему табаку,

И - не плачу, не плачу, не плачу...

Усталость преодолевая,

Бреду домой, едва дыша.

Но тлеет точка болевая -

Её ещё зовут душа.

Сервиз домашний, запах чайный,

Такой знакомый и простой,

И взгляд, нечаянно печальный,

И детский профиль золотой.

Вот настроенье нулевое,

Тоска и смута вновь и вновь.

А вот - раненье пулевое,

Его ещё зовут любовь.

Мне жребий выпал бесталанный,

И я над ним три года бьюсь.

Меня не бойся, мой желанный!

Я и сама тебя боюсь.

Гляжу, от боли неживая,

Сквозь чёрный мрак - на алый круг.

Вот эта рана ножевая -

Твоих же рук, мой бывший друг!

Спеши сложить свои пожитки,

О том, что было, - не тужи!

Суши в альбоме маргаритки,

Раз в доме снова ни души.

Усталость преодолевая,

Бреду домой, едва дыша.

Но тлеет точка болевая -

Её ещё зовут душа.

Я знаю, поздно или рано

Помру под бременем грехов.

Но все мои былые раны -

Живут под именем стихов.

Не пускайте поэта в Париж!

Пошумит, почудит - не поедет.

Он поедет туда, говоришь, -

Он давно этим бредит.

Не пускайте поэта в Париж!

Там нельзя оставаться.

Он поедет туда, говоришь, -

Не впервой расставаться.

Не пускайте поэта в Париж!

Он поедет, простудится - сляжет.

Кто ему слово доброе скажет?

Кто же тут говорил, говоришь.

А пройдут лихорадка и жар -

Загрустит еще пуще :

Где ты, старый московский бульвар?

Как там бронзовый Пушкин?

Он такое, поэт, существо, -

Он заблудится, как в лабиринте.

Не берите с собою его.

Не берите его, не берите!

Он пойдёт, запахнувши пальто.

Как ребенок в лесу, оглядится.

Ну и что, говоришь, ну и что?

Он бы мог и в Москве заблудиться.

Все равно где ни жить, говоришь.

Что поймет, говоришь, не осудит.

Не пускайте поэта в Париж!

Он там все позабудет.

Все равно где ни лечь, говоришь,

Под плитой да под гомоном птичьим.

Не пустили б поэта в Париж -

Он лежал бы на Новодевичьем.

Мне что-то стало трудно дышать.

Что-то со мною нужно решать.

То ли это болезнь суеты,

То ли это боязнь высоты.

О, друзья мои, дышащие легко!

Почему вы все время так далеко?

Если мог чей-то дом над землей парить,

Почему моему это не повторить?

Никто не знает, что мой дом летает.

В нём орущие дети и плачущий пёс.

Никто не знает, что мой дом летает...

О, только бы ветер далеко не унес!

Значительно легче стало дышать.

Вот и всё, что нужно было решать.

А все-таки чем-то таким грешу,

Что не поддается карандашу.

О, друзья мои, дышащие легко!

Почему вы опять от меня далеко!

Даже здесь, в этой области неземной,

Вы опять не рядом со мной!

Вот так я пела, а ты кивал.

А ветер нас относил в океан.

Но, как бы ты ни был самолюбив, -

Я не из породы самоубийц.

О, друзья мои, дышащие легко!

Вы опять далеко...

Даже если отважусь я на прыжок -

Кто постелет внизу лужок?  

Никто не знает, что мой дом летает.

В нём орущие дети и плачущий пёс.

Никто не знает, что мой дом летает...

О, только бы ветер, ветер... ветер... ветер...

О, женщина, летающая трудно!

Лицо твое светло, жилище скудно.

На улице темно, но многолюдно.

Ты смотришься в оконное стекло.

О, женщина, глядящая тоскливо!

Мужчина нехорош, дитя сопливо...

Часы на кухне тикают сонливо -

Неужто твоё время истекло?

О, женщина, чьи крылья не жалели!

Они намокли и отяжелели...

Ты тащишь их с натугой еле-еле,

Ты сбросить хочешь их к его ногам...

Но погоди бросать еще, чудачка, -

Окончится твоя земная спячка;

О, погоди, кухарка, нянька, прачка -

Ты полетишь к сладчайшим берегам!

Ты полетишь над домом и над дымом,

Ты полетишь над Прагой и над Римом.

И тот еще окажется счастливым,

Кто издали приметит твой полёт...

Пусть в комнатке твоей сегодня душно,

Запомни - ты прекрасна, ты воздушна,

Ты только струям воздуха послушна -

Не бойся, всё с тобой произойдёт!  

Мой Горацио, как ты горазд

Слушать пенье под звуки кифары.

Я уехала в свой Невинград.

Потушите, пожалуйста, фары.

Потушите, пожалуйста, свет,

Отраженный водой многократно.

Где была - там меня больше нет,

И едва ли я буду обратно.

Мой Горацио, ты ли не рад?

Ничего не успело случиться.

Я уехала в свой Невинград.

Облученный обязан лучиться,

А не мучиться день ото дня

Под чужими прямыми лучами,

Принужденно и жадно звеня

Сохраненными в тайне ключами...

Мой Горацио, видишь ли, брат,

Всяк спешит совершить свое чудо.

Далеко-далеко Невинград.

Ни один не вернулся оттуда.

Невинград, Невинград, Невинград -

Повторяю - хоть это-то можно...

И заплакала, как эмигрант,

Над которым смеется таможня.

Возьму конверт, расклею,

Волнуясь, допишу:

Все кончено, прощай, конец баллады.

Себя не пожалею,

Тебя не пощажу,

А может, пощажу?

Проси пощады,

Проси, упрямолобый.

Не произнесены

Все страшные слова, хотя и близки.

Проси, пока мы оба

Не осуждены

На десять лет

Без права переписки.

Возьму конверт, припрячу,

Назад не посмотрю.

Усилие проделав болевое…

Себя переиначу,

Тебя перехитрю.

И в ссылку,

В отделенье бельевое

Немедленно отправлю,

В глубь памяти сошлю…

Гора с горою,

Лишь бы не сгорая!

А я стишок подправлю

И с музычкой слеплю -

А как иначе

В туруханском крае?

Так, хороши иль плохи,

Но, видно, до конца,

Меняются черты, отвердевая…

Стираются эпохи,

Срываются сердца,

Хранит секреты

Полка бельевая.

Лет сто, а может двести,

Промчатся. Чуть помят,

Конверт найдется,

Ведь находят клады…

Меня на новом месте

Порядком изумят

Слова: "Все кончено, прощай, конец баллады."

Она над водой клубами.

Она по воде кругами.

Но я знала тех, кто руками

Ее доставал со дна,

Любая любовь, любая.

Любая любовь, любая.

Любая любовь, любая -

И только она одна.

Немилосердно скупая.

Немо-глухо-слепая.

Кровавая, голубая,

Холодная, как луна.

Любая любовь, любая.

Любая любовь, любая.

Любая любовь, любая -

Учу ее имена.

И верю в нее, как в рифму.

И верю в нее, как в бритву.

Как верят в Будду и Кришну

И в старые письмена.

Любая любовь, любая.

Любая любовь, любая.

Любая любовь, любая -

И только она одна.

***

***

Душа запомнила: зима была,

Душа - как замок под замком.

Я - молодая, как сомнамбула,

Тащила саночки с сынком.

Температурка - не разваришься,

Стоит морозец над Москвой,

Мои удвоенные варежки

Протерты грубой бечевой.

Стоит зима, Ее Величество,

Засунув пальцы за кушак,

А я свой шаг сомнамбулический

Не ускоряю ни на шаг.

Мне - двадцать лет, и я не лыжница,

Мороз выдавливал слезу.

Сидит дитя, листает книжицу,

Я тихо саночки везу.

Сквозь эту изморозь кефирную,

Где санный след, но нет иных,

Там я себя фотографирую

В протертых варежках цветных.

Душа запомнила - зима была,

и придорожный эпизод:

Везет сомнамбулу сомнамбула,

везет, везет, везет, везет.

Везет сомнамбулу сомнамбула,

везет, везет, везет, везет….

Всех прикроватных ангелов, увы,

Насильно не привяжешь к изголовью.

О, лютневая музыка любви,

Нечасто ты соседствуешь с любовью.

Легальное с летальным рифмовать -

Осмелюсь ли - легальное с летальным?

Но рифмовать - как жизнью рисковать.

Цианистый рифмуется с миндальным.

Ты, музыка постельных пустяков -

Комков простынных, ворохов нательных -

Превыше всех привычных языков,

Наивных, неподдельных.

Поверишь в ясновиденье мое,

Упавши в этот улей гротесковый,

Где вересковый мед, и забытье,

И образ жизни чуть средневековый.

Любовь - необнаруженный циан,

Подлитый в чай, подсыпанный в посуду...

Судьба - полуразрушенный цыган,

Подглядывающий за мной повсюду.

А прикроватных ангелов, увы,

Насильно не поставлю в изголовье,

Где лютневый уют, улет любви

И полное средневековье.

Такую печаль я ношу на груди,

Что надо тебе полюбить меня снова.

Я больше не буду дика и сурова,

Я буду как люди! Вся жизнь впереди.

Ее ль убаюкать, самой ли уснуть?

Такое не носят московские леди.

Такое, как камень с прожилками меди —

К ней страшно притронуться, больно взглянуть.

Такую печаль я ношу на груди,

Как вырвали сердце, а вшить позабыли.

Но те, кто калечил, меня не любили,

А ты полюби меня, очень прошу.

Такую печать я ношу на груди,

Что надо тебе полюбить меня снова.

Я больше не буду дика и сурова,

Я буду как люди! Вся жизнь впереди.

И вот уже вхожу в такую реку,

Что самый дальний берег омывает,

Где человек прощает человеку

Любую боль, которая бывает.

Пускай река всему меня научит,

Пока плыву по этой самой глади,

Где человека человек не мучит,

Не может мучить человека ради.

Хотя б коснуться берега такого,

Который мог покуда только сниться,

Где человек не мучает другого,

А только сам трепещет и казнится.

И ни челна, ни утлого ковчега,

Волна речная берег предвещает,

Где человек прощает человека,

Где человека человек прощает.

«Слово неважное, да больно уж вещь хороша».

Следовало б догадаться, хотя бы как Милан Кундера.

Жизнь обработана. Почва слегка оскудела,

Ну и, естественно, просится в рифму душа.

Слово неважное, да больно хорошая вещь.

Странное дело - не быть в Атлантиде атлантом.

То ли ландшафт нехорош, то ли климат зловещ,

И угораздит родиться с умом и талантом.

Слово неважное, а вещь хороша, хороша,

Ах, не слюбилось? - Так так и скажи: не стерпелось.

КУндера или КундЕра, рифмуйся, не бойся, душа.

Невыносимая легкость, неспешность, и все-таки, ах, несмертельность.

А пока я снимала, как Люк Бессон,

Молодых людей на Майорке,

Мой волшебник-дед постучал в мой сон,

Весь веснушчатый, в гимнастерке.

- Подымайся, бессовестная, - сказал, -

Ты не Шурочка в пелеринке.

Видишь: банк, телеграф, наконец, вокзал

Аннексируем по старинке.

Не затем я шашкой махал в степи

И в Одессу входил с Котовским,

Чтобы ты писала одни стихи,

Хоть и с выговором московским.

Не затем окруженье, Якир, мятеж

Или Питер, зима, блокада,

И семь раз отмерь, а семью отрежь,

И смотри, отрежь, кого надо.

Много сказок при свете полной луны

Я б тебе рассказал, босячке,

Чтобы тонны слюны в масштабах страны

Дали павловские собачки.

Подумайся, деточка, труд невелик!

Я устал говорить и сниться,

Пусть мой старший правнук духи «Лалик»

Сам привозит тебе из Ниццы.

Твоих глупых сверстников Карабас

Заставляет бежать по нитке.

Полюбуйся: твои Гадар, Чубайс –

Оголтелые пережитки.

Дунь налево, направо – твой брат Шекспир,

Твой учитель, возможно, Лютер.

И не тронет тебя ни один вампир,

Если сядешь ты за компьютер.

Было со мной хорошо

И не я была хороша.

Но судьба приглашала в объятья

А я – прямиком в сугроб.

Что, неужели прошло?

И затрудненно дыша,

Я перебираю платья,

Оглядываю гардероб.

Как, неужели финал?

И это «Полет шмеля»?

Или может быть «Песня Сольвейг»,

«Хабанера» там, «Фуэте»?

Да никто и не распинал,

И не обнимал, суля

Подиум или подвиг.

Никто. Ни эти. Ни те.

Сладко мне было жить.

Хоть были сны тяжелы,

Они наполняли жилы,

Напоминали любовь.

Лучше не ворошить

Тех углей, пепла, золы.

Я же не Ворошилов.

Я не расшибатель лбов.

Тонких платьев простых

Не сношу, так другим снесу.

Прощайте, гостиная, детская,

Густые краски земли.

Угрюмых братьев моих

Я выстрою на плацу.

Никакая я не Плисецкая,

Но смогу скомандовать «Пли!»

Было со мной хорошо

И не я была хороша.

Но судьба приглашала в объятья

А я – прямиком в сугроб. 

***

Что, неужели прошло?

И затрудненно дыша,

Я перебираю платья,

Оглядываю гардероб.

Музыка моя, слова мои,

Больше никого вокруг не видно.

Эти муравьи, эти воробьи

Смотрят на меня вполне невинно.

Как ты там жила?

С кем ты там была?

Не дай бог, ты что-то натворила!

Плохо я жила.

Нигде я не была.

Кроме Вас ни с кем не говорила.

Музыка моя, мои слова

Вместо позвонков лица и тела.

Тихо закружилась голова,

А вот уже снялась и полетела.

Бедная-несчастная ты, голова ль,

Сколько говорили, не отрывайся!

А теперь воротишь тебя едва ль,

Ну так и быть, на воздухе оставайся.

Музыка моя, мои стихи.

Птенчики взлетят, уползут личинки,

Но еще появятся лепестки,

Пестики, о господи, и тычинки.

Музыка-стихи, музыка-стихи,

Ну и что такого? Это не смертельно.

Ночи все короче, и дни коротки.

И где-то голова летит отдельно.

Ночи все короче, и дни коротки.

И где-то голова летит отдельно.

Тело без Души – как ни напиши – страшно.

Тело без Души – что ни расскажи – важно…

Королева снов знает тыщу снов,

Но не нужно ей тыщи.

Королева слов знает тыщу слов –

Но она одно ищет.

Тело без Души – что ни приложи – лживо.

Тело без Души – жги, руби, души – живо.

Жизнь его в игле. А игла в стекле.

А стекло в груди зверя.

Королева-Мать будет обнимать

Королеву-Дочь, сердцу не веря.

Пальцы без платка, горло без глотка.

Но поет пока звонко.

Королева-Мать будет обнимать

Внука-Волчонка.

У него внутри – домик без двери.

Никто наружу не выйдет.

Королева снов знает тыщу снов,

Но Тело без Души видит.

***

Метки:

• Вероника Долина, 
• Из произведений, 
• Рифма, 
• видео, 
• из интернета, 
• из произведений Вероники Долиной, 
• песни, 
• слово, 
• стихи, 
• фото из интернета